Чаковский Александр Борисович. Блокада. Книга 2

   Заведующий промышленным отделом горкома, которого вызвал к себе Васнецов, с такими же красными от бессонницы глазами, как у самого Васнецова, но подчеркнуто спокойный и медлительный в разговоре, выйдя вместе со Звягинцевым в приемную, неторопливо внес в свою потрепанную записную книжку названные майором цифры и наименования. Потом сказал, как бы размышляя вслух:
   – Взрывчатку, пожалуй, еще раз поскребем на законсервированных строительствах. А заказ на мины попробуем распределить по городским предприятиям.
   – «Распределить»?.. – с отчаянием воскликнул Звягинцев. – Но время, время!..
   – Хочешь сказать – дороже денег? – с усталой улыбкой произнес заведующий отделом. – Что ж, эту истину, надо полагать, сейчас усвоили не только военные…
   …Не прошло и суток, как взрывчатка и корпуса для мин в количестве, достаточном для начала работ на Лужской позиции, были отправлены на склады.
   Правда, это были не обычные, «уставные» мины: из-за отсутствия готовых специальных штампов не удалось сделать металлические корпуса, и Звягинцев на свой страх и риск предложил делать деревянные.
   Но так или иначе, менее чем через двадцать четыре часа рабочие предприятий, никогда раньше не производивших вооружение, изготовили корпуса, вполне годные для использования, и теперь уже ничто не задерживало Звягинцева в Ленинграде: в ближайшее время он мог выехать.
   Но неожиданно это «ближайшее время» сжалось, спрессовалось в часы и минуты. Ибо именно в эти часы далеко отсюда, в восточнопрусском Растенбургском, лесу, в окутанном проволочными заграждениями, прикрытом густыми кронами столетних деревьев «Логове волка» опьяненный первыми военными успехами невысокий, непропорционально сложенный черноволосый человек, столь далекий по всему своему облику от милого его сердцу образа «белокурой бестии», принял решение форсировать наступление на Ленинград. Разумеется, ни командование Северного фронта, ни тем более Звягинцев не знали и не могли ничего знать об этом решении, которое должно было, по замыслу Гитлера, приблизить победоносное окончание войны.
   Но вот из телеграфных аппаратов «Бодо» и «СТ», расположенных в штабе Северного фронта, точно змеи, стали выползать узкие бумажные ленты с сообщениями, что активизировались финны. Одновременно Москва предупредила о возрастающей опасности с юго-запада и теперь уже сама потребовала форсировать строительство оборонительных линий.
   Военный совет Северного фронта во исполнение приказа Ставки принял решение всемерно ускорить строительство оборонительных рубежей на реке Луге. И поэтому Звягинцеву пришлось выехать к месту своего назначения немедленно.
   …Перед тем как покинуть штаб и отправиться в район Кировского завода, где в казармах располагался выделенный в его распоряжение батальон инженерных войск, Звягинцев решил позвонить домой к Вере, спросить, не вернулась ли она.
   К телефону подошла ее мать. Узнав, кто говорит, она обрадовалась, но уже в следующее мгновение расплакалась и долго не могла успокоиться. Она рассказала, что дочери все еще нет, что муж – Иван Максимович – на заводе и домой почти не заходит, и она просто не знает, что делать… «Боязно мне одной, Алеша, милый, – сквозь слезы говорила она, – третью ночь к соседке спать ухожу…»
   Звягинцев, как мог, утешил старую женщину, посоветовал дать дочери телеграмму с требованием возвращаться немедленно и, услышав, как она снова расплакалась, стал нарочито спокойно и даже беспечно убеждать, что нет никаких оснований для волнений, поскольку те места, где находится Вера, от фронта очень далеки. Эти слова давались Звягинцеву нелегко, но мать Веры, видимо, ничего не заметила.
   Повесив трубку, Звягинцев почувствовал, что не может справиться с охватившей его тревогой. Он мысленно успокаивал себя, убеждал, что Вера вернется самое позднее через два-три дня, а за это время конечно же ничего катастрофического не может случиться…
   Но интуитивно Звягинцев ощущал, что при нынешнем положении дел может произойти и нечто непредвиденное, и тогда это «нечто» станет непосредственной угрозой жизни Веры. И снова все его мысли, тревоги, сомнения сконцентрировались в одном непреодолимом желании: ехать, ехать, и как можно скорее.
   Все указания и документы были получены, со всеми, кроме полковника Королева, которого Звягинцев не застал на месте, он попрощался.
   Звягинцев позвонил в гараж, назвал номер машины, которую выделили в его распоряжение, подхватил маленький, обитый дерматином чемодан и вещмешок, взял планшет, снял с вешалки шинель и вышел из своего кабинета, сознавая, что вступает в новый, ответственный и тревожный период жизни.
   Шофером выкрашенной в грязно-зеленый цвет «эмки» оказался тот самый молодой, с белесыми глазами и в лихо сдвинутой почти до левой брови пилотке сержант, который так недавно вез Звягинцева по ночному Ленинграду в Смольный, к Жданову, всю дорогу допытываясь, правда ли, что наши высадили крупный десант под Берлином.
   Увидев выходящего из ворот Звягинцева, он выскочил из машины и с тем особым шиком, который отличает молодых, но ретивых красноармейцев, откозырял:
   – Товарищ майор, сержант Разговоров прибыл в ваше распоряжение.
   Хотя Звягинцев и был внутренне доволен, что судьба свела его со знакомым, он никак не проявил этого внешне, хорошо зная, как можно разбаловать подчиненного, и особенно шофера, если с самого начала признать его право на особое положение. Он сказал сухо и строго:
   – Продовольствием запаслись?
   – Так точно, на пять суток! – весело ответил водитель.
   – Шинель, оружие? – продолжал спрашивать Звягинцев, заглядывая в кабину и видя, что на сиденье ничего нет.
   – А как же, товарищ майор! – с притворной обидой воскликнул Разговоров, но тут же снова широко улыбнулся. – Не к теще на блины едем! Карабин, скатка, противогаз, сухой паек – все там, за спинкой сиденья, где инструмент.
   Он, видимо, испытывал явное удовольствие от того, что все предусмотрел и теперь может ясно и четко ответить на любой вопрос майора.
   – Место карабина не за спинкой, а в кабине, под рукой, – сказал Звягинцев все еще строго, но с трудом сдерживаясь, чтобы не улыбнуться.
   – Учту, товарищ майор!
   – Тракторную улицу знаешь? – спросил Звягинцев.
   – Это в районе Кировского? – спросил Разговоров.
   – Да. Вот давай туда, на Тракторную, в казарму.
   – Есть на Тракторную! – весело откликнулся Разговоров и резким движением включил зажигание.
 
   В казарму Звягинцев прибыл уже под вечер и был встречен командиром отдельного инженерного батальона капитаном Суровцевым.
   О том, что батальон поступает в распоряжение майора Звягинцева, капитан знал и теперь был уверен, что майор прибыл для предварительного разговора. Он отдал рапорт и доложил, что его заместитель по политчасти сейчас проводит в клубе политзанятия по разъяснению решения обкома о формировании частей народного ополчения.
   Затем Суровцев провел Звягинцева в штаб и, приглашая майора занять стул командира за столом, сам устроился сбоку, на табуретке.
   – Итак, – усаживаясь и кладя на стол свой планшет, сказал Звягинцев, – выступаем сегодня в ночь.
   – Как? Сразу же и выступаем? – недоуменно переспросил Суровцев.
   Звягинцев строго поглядел на сидящего рядом с ним человека. Капитан Суровцев был молод, высок и худ, с веснушками на щеках, с большими, чуть оттопыренными ушами.
   Заметив на себе недовольный взгляд Звягинцева, Суровцев покраснел и закашлялся. Он впервые видел этого светловолосого, крепко сбитого и, казалось, вросшего в военную форму майора. «Интересно, сколько ему лет? Вряд ли больше тридцати». Он украдкой, исподлобья, оценивающе поглядел на Звягинцева. Загорелое, обветренное лицо, резко очерченные скулы, густые темные брови почти сходятся на переносице.
   «Знаю я этих штабных майоров, – подумал Суровцев, – сваливаются как снег на голову. „Доложите“, „действуйте“, „об исполнении донести“, „можете быть свободны“…»
   – Разрешите ознакомиться с заданием, – подчеркнуто официально сказал Суровцев.
   – Разумеется, – сухо ответил Звягинцев. Он был недоволен собой, потому что, бегая по предприятиям и стройкам, не успел предварительно побывать в батальоне, познакомиться с командирами и составить о них мнение, недоволен этим очень уж молодо выглядевшим капитаном, который наверняка недавно получил и «капитана» и батальон. – Разумеется, – повторил Звягинцев, – но прежде всего прошу сообщить, сколько потребуется времени, чтобы подготовить батальон к выступлению.
   И он, отдернув рукав гимнастерки, посмотрел на часы. Суровцев быстро просунул руку под полу гимнастерки, вытащил из брючного кармана металлические карманные часы, взглянул на них и сказал:
   – Два часа, товарищ майор. В двадцать два тридцать можем быть готовы. – Он спрятал часы обратно в брючный карман и тут же добавил, как бы извиняясь: – Понимаете, у командиров – семьи…
   – Хорошо, значит, в двадцать три ноль-ноль, – прервал его Звягинцев, сознавая, что два часа – это срок минимальный, и накидывая еще тридцать минут. – Надо забрать со склада взрывчатку и мины. Об инструменте, продовольствии ну и так далее я не говорю, это вам, конечно, ясно.
   Он произнес последние слова скороговоркой, давая понять Суровцеву, что эти отпущенные ему два с половиной часа должны быть употреблены отнюдь не только на то, чтобы собрать отлучившихся к семьям командиров.
   Но Суровцев лишь поспешно кивал головой и, когда Звягинцев кончил, сказал:
   – Ясно, товарищ майор.
   «Все ему ясно!» – подумал Звягинцев, испытывая смутное недовольство от видимой готовности Суровцева со всем соглашаться и далеко не будучи уверен в его способности выполнить все, что обещает. «Знаю я этих молодых комбатов, – „ясно, товарищ майор“, „так точно“, „будет исполнено“, – главное, быстро ответить, а там – разберемся…»
   Звягинцев посмотрел на Суровцева. Тот сидел выпрямившись, на лице его была написана готовность не пропустить ни одного слова из того, что скажет Звягинцев.
   И вдруг без всякой связи с предыдущим Звягинцев подумал:
   «А какого черта я им недоволен? Какие у меня для этого основания? Откуда этому комбату знать, почему решение выступать было принято так поспешно и почему я, думая, что имею еще два-три дня в запасе, не приехал в батальон раньше? И, в конце концов, какой он есть, этот капитан, таков и есть. Мне с ним работать».
   Он спросил:
   – У тебя, комбат, карта с собой?
   – Так точно, товарищ майор, – поспешно ответил Суровцев и стал расстегивать планшет.
   Вытащив сложенную вчетверо карту, он начал было разглаживать ее на столе. Но Звягинцев, едва взглянув на карту, сказал:
   – Отставить. Нам нужен сейчас не Карельский перешеек, а район Луги – Пскова.
   – Лу-уги? – недоуменно повторил Суровцев.
   Звягинцев промолчал. Но он знал, что теперь до самого конца их разговора этот комбат будет повторять про себя слово «Луга» и думать только о нем.
   Он станет отвечать на вопросы, произносить уставные формулы и, в свою очередь, спрашивать о минах, взрывчатке, инструменте… Но простое, двусложное слово «Луга» будет при этом, точно дятел, стучать в висках Суровцева. «Луга… Луга… Луга… – станет повторять он про себя. – Но почему Луга? Какая опасность может грозить этому городу, расположенному менее чем в полутора сотнях километров к югу от Ленинграда?..»
   – Ладно, капитан, – более резко, чем ему хотелось бы, сказал Звягинцев, – удивляться будешь потом. А пока – гляди.
   И он, вынув из планшета свою карту, развернул ее и положил на стол поверх той, первой.
   Суровцев оторопело смотрел на него. Он то раскрывал рот, как бы желая что-то сказать, то закрывал его, точно вытащенная из воды рыба.
   Звягинцев сделал вид, что не замечает состояния капитана. Он слишком хорошо помнил, как его самого потряс, ошеломил приказ Королева приступить к расчетам оборонительных линий, и теперь считал своим долгом помочь Суровцеву преодолеть этот трудный рубеж.
   – Так вот, – продолжал Звягинцев, – батальон будет работать на этом участке… здесь, между Псковом и Лугой. Район Струги Красные – река Плюсса. Понятно?
   Он показал уже нанесенные на карту отметки и знаки.
   – Так точно, понятно, – ответил, не поднимая склоненной над картой головы, Суровцев. – Глубина участка? – деловито осведомился он.
   – Наш район, или, скажем, зона, – тридцать километров по фронту и пятнадцать в глубину. Задача – создать, на всякий случай, минные заграждения, подготовить разрушения дорог и мостов…
   – Но… но для какой цели? – изумленно спросил Суровцев. – Насколько я понимаю, речь идет о строительстве предполья…
   – Раз понимаешь, значит, и хорошо, – сухо произнес Звягинцев.
   Суровцев, видимо, истолковал слова Звягинцева как выговор за неуместное любопытство. Теперь он держал в руке блокнот и записывал что-то, не поднимая головы, чтобы не встретиться взглядом со Звягинцевым.
   – Сколько берем взрывчатки, товарищ майор? – спросил, переставая писать, но не поднимая головы от блокнота, Суровцев.
   – Пять тонн.
   – Пять тонн? – переспросил Суровцев и посмотрел на Звягинцева. – Так много?
   – Мало, – хмуро ответил Звягинцев, понимая, что вопрос комбата закономерен: ведь он не мог себе представить весь объем работ. – Придется еще завозить, это ясно.
   Две тонны из пяти полученных были нужны для другой цели, и сказать о ней сейчас Суровцеву Звягинцев считал себя не вправе. Потому что эти две тонны взрывчатки он должен был заложить в тайниках в лесу, возле города Луги, на случай, если там придется действовать партизанам. И об этом-то до норы до времени Звягинцев не мог сказать никому.
   – Какое имеете оружие? – спросил Звягинцев.
   – Карабины, ручные пулеметы, – ответил комбат.
   – Сколько пулеметов?
   – Три, товарищ майор.
   – Мало… Пулеметы, разумеется, взять. Затем продовольствие… скажем, на пять суток – пока не подвезут или не привяжут к чьему-нибудь тылу. Ну, походные кухни… Словом, все, что полагается. Еще один вопрос. Спецвзвод с рацией ТОС у вас подготовлен, как ему положено?
   – Так точно, товарищ майор, но…
   – Знаю это «но». Имею разрешение.
   – Слушаю, товарищ майор. Спецвзвод в боевой готовности.
   – Отлично, – кивнул Звягинцев. – Пункт сбора в районе Средней Рогатки, вот здесь, – он показал на карте, – движение туда займет минут сорок пять, верно? Значит, всего у вас три часа пятнадцать минут. Достаточно?
   – Так точно, товарищ майор, – ответил Суровцев.
   – Карту я вам оставлю. Перенесете отметки на свою. Потом заберу. А теперь давайте сверим часы. На моих двадцать один ноль-ноль. На ваших?
   Суровцев снова вытащил свои большие карманные часы.
   – Минута в минуту, товарищ майор.
   – Почему не заведете ручные? Удобнее, – сказал Звягинцев.
   – Дареные, – смущенно ответил Суровцев.
   Потом он неловко повернул часы задней крышкой вверх.
   «Старшему лейтенанту В.К.Суровцеву за отличную военную службу от командования», – прочел Звягинцев. Он встал, застегнул планшет.
   – Значит, в ноль сорок пять у Средней Рогатки.
 
   – Обратно, в город, – сказал Звягинцев, усаживаясь на переднем сиденье «эмки» рядом с шофером.
   – Забыли чего, товарищ майор? – заботливо спросил Разговоров.
   – Поезжай к Нарвской заставе, – как бы не слыша его, сказал Звягинцев.
   Разговоров недоуменно взглянул на Звягинцева, но тут же сказал «есть» и тронул машину с места.
   Звягинцев сидел как бы в забытьи. Он уговаривал себя, что едет в город без всякой определенной цели, просто чтобы как-то убить свободное время, потому что батальон выступит еще не скоро, все, что надлежало сделать по службе, он уже сделал.
   Шел десятый час вечера, приближалась белая ночь. Окна в домах были открыты, но света нигде не зажигали.
   Машина поравнялась с колонной, идущей посреди улицы. Шли люди в обычной гражданской одежде, хотя у некоторых пиджаки были перепоясаны широкими армейскими ремнями, и шагали они военным строем, по четыре человека в шеренге.
   Разговоров свернул правее, уступая дорогу колонне, и медленно поехал вдоль тротуара.
   – Добровольцы идут, – сказал он, – о-пол-чение!..
   Он весело, по слогам произнес это необычное, знакомое только из литературы слово, казалось вынырнувшее из лексикона прошлого века и вызывающее в памяти толстовские образы.
   Однако сейчас, после решения обкома создать из записавшихся добровольцев регулярные воинские части и назвать их дивизиями народного ополчения, несовременное слово это мгновенно стало одним из самых популярных в Ленинграде.
   – У меня батька в ополченцы записался, – сказал Разговоров.
   – Да? – рассеянно спросил Звягинцев. – Сколько же ему лет?
   – Пятьдесят, но он еще ничего, крепкий, – охотно сообщил шофер, – на «Электросиле» мастером работает. У них там чуть не ползавода записалось… А на фронт по какой дороге поедем? – неожиданно спросил он.
   – На Лугу, – машинально ответил занятый своими мыслями Звягинцев.
   – Ку-да? – недоуменно сказал Разговоров, от неожиданности снимая ногу с акселератора.
   Машина резко замедлила ход.
   – Следите за управлением, – строго ответил Звягинцев.
   – Но как же так, товарищ майор?! – точно не слыша слов Звягинцева, однако выравнивая ход машины, воскликнул Разговоров. – Разве мы не на фронт?
   – Я сказал: на Лугу, – сухо повторил Звягинцев.
   – А я-то думал, на Карельский перешеек! – разочарованно произнес Разговоров. – Что же, мы на Северо-Западном служить будем?
   – Нет. Останемся на нашем.
   – Та-ак. Значит, не на фронт…
   – На твою долю войны хватит, – угрюмо сказал Звягинцев.
   – Какая у Луги война! – усмехнулся Разговоров.
   А Звягинцев подумал о том, как мучительно горько знать то, чего еще не знают другие.
   Он выглянул в открытое окно машины и неожиданно для самого себя приказал:
   – Остановись!
   Разговоров резко затормозил.
   – Встань здесь, у тротуара, – сказал Звягинцев и вышел из машины.
   Именно сюда влекло Звягинцева с той минуты, как он, выйдя из казармы, сел в машину. Звягинцев не признавался самому себе в этом желании, поскольку оно было глубоко личным, а он считал, что должен, обязан отрешиться от всего того, что не имело прямого отношения к возложенному на него поручению. Приказывая шоферу ехать к Нарвской заставе, Звягинцев не имел какой-то ясно осознанной цели, определенного намерения. Его просто влекло туда, влекло чувство, которое было сильнее логики, здравого смысла.
   И вот теперь он стоял на той самой улице, где жила Вера. Ее дом сейчас был виден Звягинцеву, – старый, небогатый петербургский четырехэтажный дом «вечной» каменной кладки.
   – Подожди, пожалуйста, здесь, Разговоров! – сказал Звягинцев необычным, смущенным и даже просительным голосом шоферу, который, перегнувшись через сиденье, высунулся в незакрытую майором дверь машины и глядел на него с недоумением и любопытством.
   Звягинцев медленно пошел вдоль тротуара. Поравнявшись с тем домом, он посмотрел на два крайних левых окна второго этажа.
   Окна были плотно закрыты и зашторены изнутри. Звягинцев вошел в подъезд, быстро, перескакивая через ступеньки, поднялся на второй этаж. Он решил повидаться с матерью Веры, сказать ей несколько успокоительных слов.
   Но в душе Звягинцев надеялся на чудо: ведь за несколько часов, которые прошли с тех пор, как он звонил сюда по телефону, она, Вера, могла приехать…
   Звягинцев постоял в нерешительности на темной лестничной площадке, потом подошел вплотную к двери и, приложив к ней ухо, прислушался.
   Ни звука не доносилось изнутри.
   Звягинцев постучал робко, негромко и снова прислушался. За дверью по-прежнему была тишина. Он постучал сильнее. Никакого ответа. Его охватила тревога. Но в этот момент Звягинцев вспомнил слова матери Веры. Ведь она сказала, что уходит ночевать к соседке, – ну конечно же, как он мог это забыть?!
   Еще несколько мгновений Звягинцев постоял на лестничной площадке, потом стал медленно спускаться вниз.
   Значит, Вера еще не приехала. Да, чуда не произошло.
   Вот здесь, у подъезда, он так, казалось бы, недавно в первый раз прощался с Верой, еще не предполагая, какое место предстоит ей занять в его жизни. Перед тем, как подойти к дому, они сидели в скверике. Вот он, этот маленький скверик, виден отсюда…
   Звягинцев быстрыми шагами пошел вперед. Ему нестерпимо захотелось увидеть скамейку, на которой они сидели в ту ночь. Но, уже подойдя к скверу, он убедился в тщетности своего намерения. Там уже не было скамеек, ни одной. Вся территория изрыта траншеями и щелями на случай воздушного нападения.
   Одна из траншей была еще не закончена, тут же, на куче земли, были брошены ломы и лопаты. Над земляной горкой возвышался щит – кусок фанеры на палке. На щите красной краской было написано: «Все силы на отпор врагу!!»
   Несколько минут Звягинцев стоял, глядя на щит, снова и снова механически повторяя про себя написанные красной краской слова. Потом посмотрел на часы. Было без четверти десять, в его распоряжении оставалось еще два с половиной часа. Звягинцев быстро, почти бегом направился к ожидавшей его машине.
   – В штаб! – сказал он водителю, опускаясь на сиденье и резко захлопывая дверь.
   …Полковник Королев сидел за столом, обложенный картами, в облаках табачного дыма, но чисто выбритый, в застегнутом на все пуговицы кителе.
   – Зашел попрощаться, Павел Максимович, еду, – сказал Звягинцев, отметив про себя, что с того дня, как началась война, полковник стал особенно тщательно следить за своей внешностью и одеждой.
   – А мне сказали, что ты уже отбыл, – удивленно сказал Королев, вставая и выходя из-за стола.
   – Выступаем в ноль сорок пять от Средней Рогатки, – доложил Звягинцев.
   Он посмотрел на часы и сказал уже иным, неофициальным тоном:
   – Еще около двух часов осталось. Решил попрощаться. Раньше заходил – не застал.
   – Ладно, – сказал Королев, подходя близко к Звягинцеву. – О делах говорить не будем, все уже переговорено. Одно еще раз скажу: очень важное у тебя задание, майор.
   – Знаю, – ответил Звягинцев.
   – Войска начнут подходить завтра же. И людей на строительство начнем отправлять, – призыв обкома тоже завтра будет опубликован. Важно, чтобы твой участок был минирован как можно скорее…
   – Знаю, – повторил Звягинцев.
   – Ну тогда… бог в помощь.
   Королев оглядел Звягинцева с головы до ног.
   – Сапоги кирзовые взял? – неожиданно спросил он.
   – В чемодане.
   – Правильно, не на парад едешь. Шпалы смени на полевые, зеленые, интенданты должны были получить…
   Звягинцев внутренне усмехнулся. Он понимал, как неважно было все то, о чем говорил сейчас Королев, и не сомневался в том, что и сам Королев понимает это, но просто не находит слов для прощания.
   – Ну… – сказал наконец полковник и встал.
   «Как же так, как же так? – думал Звягинцев. – Ведь мы сейчас расстанемся, а я…»
   Да, с той минуты, как Звягинцев сел в машину и приказал ехать в штаб, он убеждал себя в том, что просто хочет использовать оставшееся время, чтобы попрощаться с Королевым.
   Но он обманывал себя и знал, что обманывает. Другая мысль, иное намерение вело его в те минуты на площадь Урицкого.
   Но, войдя в кабинет Королева и увидев полковника, поглощенного делами, по сравнению с которыми все, что было с ними не связано, казалось мелким и несущественным, Звягинцев почувствовал, как трудно, как мучительно тяжело ему произнести те слова, ради которых он вернулся сюда.
   И, видимо, волнение, которое охватило Звягинцева, отразилось на его лице, потому что Королев смотрел теперь на него с некоторым недоумением и настороженностью.
   – Ну что же, майор, давай прощаться, что ли… – сказал он.
   И тогда огромным усилием воли Звягинцев заставил себя заговорить:
   – Павел Максимович, я очень прошу… позаботьтесь о Вере. О Вере, вашей племяннице… – повторил Звягинцев и, опасаясь расспросов, добавил поспешно: – Она в районе Острова, в Белокаменске. А Иван Максимович на казарменном и дома почти не бывает.
   – В районе Острова? Верка? – еще более удивленно переспросил Королев. – А зачем ее туда понесло?
   – Павел Максимович, это долго рассказывать, и не в этом сейчас дело, – чувствуя, что ему стало еще труднее говорить, сказал Звягинцев. – Факт в том, что она сейчас там. И со дня на день откладывает возвращение домой. Разумеется, ни она, ни ее родители не знают, что этот район может… подвергнуться опасности.
   Королев внимательно посмотрел на Звягинцева.
   – Вот глупость-то какая! – сказал он наконец и точно про себя. – Машину, что ли, за ней послать?
   – Да, да, конечно, – торопливо подхватил Звягинцев, – хотя она дала телеграмму, что через день-два выезжает…
   – Ну тогда гонять машину нечего. Могут разминуться, – уже успокоенно произнес Королев.