Сид Чаплин
Диплом спасателя
Когда мне было десять лет, мы побросали наш скарб на грузовичок и из богом забытой деревеньки перебрались в поселок, где были и центральная улица, и кино с музыкой из репродуктора, и даже плавательный бассейн, выложенный желтым кирпичом и бравший воду с рудниковой гидростанции. Бассейн сделал меня другим человеком.
В родной деревне я был левша на обе руки и хромал на обе ноги. Башка не работала. Я брел по жизни, как впотьмах, готовый каждую минуту на что-нибудь напороться. Даже отец, обычно такой душевный, и тот вышел из себя, когда за пару куропаток я прокатился на машине в деревушку у черта на куличках и едва приплелся домой. «У тебя на плечах не голова, а луковица», – кричал он.
Бассейн преобразил меня. Я поплыл с первого раза. Какое наслаждение – процеживать воду между пальцами и, расслабившись, плыть как облачко. Здесь была моя стихия, мне было тепло и покойно. И все получалось. Уже к концу первого года я проплыл двадцатипятиметровку под водой, выиграл юношеские соревнования брассом (троих лидеров, мухлевавших выгребом на боку, дисквалифицировали) и вдобавок с отличием подтвердил свидетельство спасателя на водах. В один вечер я стал знаменитостью. Сам тренер потрепал меня по плечу. «Не забывай, на что ты способен, – сказал он. – Грянет день, придет случай, когда от тебя будет зависеть чья-нибудь жизнь».
Вот эти слова меня и погубили. Я стал искать случая спасти кому-нибудь жизнь. Как спасатель-доброволец я имел свой участок: заполненная водой глиняная яма, шахтный водосборник и мельничная запруда на реке. Сев на велосипед, я на бешеной скорости объезжал свои места, благоразумно поддев плавки под брюки, и молил бога послать мне утопающего. Но бог не внимал.
Я спускал все свои карманные деньги, уезжая по воскресеньям на побережье. Перебросив через шею связанные ботинки, я мерил по песку милю за милей, готовый на любой крик моментально сбросить штаны. Но за все время мне попалась только девчонка, раскровенившая ногу, да и та предпочла бы умереть от кровотечения, чем дать пощупать пульс.
Я почти отчаялся. Меня поддерживало только свидетельство, помещенное отцом в красивую рамку и вывешенное на кухне. В зимние месяцы я частенько посматривал на него. И неутоленная жажда славы томила меня с прежней силой. Придет мой час, и я вытащу из воды двоих – нет, даже троих сразу, а потом покрою все рекорды, переплыв Канал.[1]
Наступило лето, бог, видать, образумился и решил вмешаться. Это случилось, помню, в субботу днем на глиняной яме. У дальнего берега плескался какой-то купальщик. Вдруг он издал пронзительный вопль и ушел под воду. В следующую секунду на рябой от солнца поверхности воды вновь появилась и заплясала, как репка, его голова с распяленным в неслышном крике ртом. Я нырнул, как был, в рубашке, успев краем глаза увидеть, что вдоль берега вовсю наддает кто-то еще. У того была плоская, как блин, красная морда, он до этого сидел и ковырял пальцы на ногах. Я мучаюсь с рубашкой – какая тут скорость? – а ковыряльщик шпарит по берегу.
И все же я поспел раньше. А потом все пошло неправильно. Утопающий вцепился в меня руками и ногами и потянул на дно. Он даже ударил меня, вынырнув в третий или четвертый раз, и я отвесил ему хорошую оплеуху. Он тут же обмяк. Я только успел перевернуть его лицом кверху, как в нескольких шагах от нас в воду ахнул ковыряльщик и протаранил меня. И еще ногой поддал. Потом спокойненько отобрал мою добычу и погреб с ней к берегу. Что самое обидное – он и за мной вернулся. «Держись, уже близко», – приговаривал он, буксируя меня к берегу. Там собрался народ. Смех, шуточки. Я тогда впервые испытал это чувство – ненависть.
Мокрую рубашку я приторочил к багажнику, прямо на тело натянул свитер и тихонько уехал. Согнувшись над рулем, я миль десять вымещал обиду на педалях, но обида так и не прошла. Много лет спустя я проболтался одному старикану врачу, пьянице и цинику, что мечтал хоть раз в жизни спасти кого-нибудь. «И сейчас мечтаете? – спросил он, насмешливо перекосив лицо. – А вам не приходило в голову, что, может быть, не всякая жизнь того стоит?»
Но это потом, а в ту пору я, как мог, наказывал себя за неудавшуюся карьеру спасателя. Меня единственно утешало, что тот пройдоха, ковырявший пальцы на ногах, не получил ни медали, ни даже просто благодарности. Я стал избегать воды. Как заведенный крутя педалями (велосипед у меня был без свободного хода), я уезжал, куда глаза глядят, и наддавал, если по пути попадались пруд, озеро или речка. И никак не мог отделаться от того позорного воспоминания.
Наверное, прошло года два, и однажды летом, прихватив девчонок, я с двумя приятелями поехал в Скарборо. Я уже работал и в тот день был выходной. Мы набрели на плавательный бассейн, и один говорит: «Среди нас чемпион по плаванию и прыжкам в воду. Ему с этой вышки прыгнуть – пара пустяков». Жаль, говорю я на свою голову, что не взял с собой плавки и полотенце. Девицы подсказывают: можно взять напрокат. Им хотелось, чтобы я прыгнул с самой верхней площадки. Я лез на эту верхотуру целую вечность и когда оттуда посмотрел вниз, то сразу захотел обратно. Я увидел голубой квадратик воды и одинаковые белые пятна вместо лиц. Мои спутники ободряюще махали мне руками. Останется вечной тайной, как я набрался духу пройти до конца доски, когда все мое существо заклинало сесть, обхватить доску ногами и выжимать себя вперед по миллиметру.
Я птицей взмыл с доски, плашмя ударился о воду и медленно всплыл, вполне уверенный в том, что волочу за собой ворох выпавших кишок. Мне уже было не до того, чтобы классно показать друзьям австралийский кроль. Ни приветственных, ни восторженных криков, я еле выношу руки над водой и изредка чуть шевелю ногами, потому что у меня наверняка растянуты все мышцы, а кости переломаны или, в лучшем случае, вывихнуты из суставов. Приятель опустился на колени и, облегченно улыбаясь, помог мне выбраться на берег. «Я уж боялся, что придется бежать за помощью, – сказал он. – Как тогда, на глиняной яме». Я поднял на него глаза. Солнце сияло по-прежнему, но день померк.
И снова стала не жизнь, а сплошной идиотизм, только сам я уже был не тот безобидный балбес, что мучился в богом забытой деревушке. Теперь я не только себя мучил, но и другим не давал жизни. В конце концов я убрался из тех мест, сменил несколько работ, одна хуже другой, пока не нашел подходящую. Тоска отпустила, но к воде я больше не подходил.
Шли годы. Дела мои наладились, я научился скрывать неудовлетворенность собой и от окружающих, и от самого себя. И вот однажды я сел в машину и покатил в ту самую деревушку, где судьба так зло подшутила надо мной, сделав левшой на обе руки и хромым на обе ноги. Я прошелся по улице, на которой мы жили. Все как прежде, запущенное, невзрачное, на зубах скрипит песок, за проволочными заборчиками дома и угольные сараи. Кое-где во дворах еще висели старые цинковые корыта. Словно я только вчера уехал отсюда. Но я никак не мог вспомнить номера нашего дома, и тогда я подошел к пожилой женщине, поверх калитки смотревшей на улицу, и заговорил с ней. Конечно, сказала она, помню: дом номер 21, и она даже помнит, что я старший сын.
– Я до конца своих дней, – сказала она, – буду помнить и вас, и как вы вытащили нашего Гарри из реки.
– Вы, наверное, имеете в виду моего брата, – сказал я.
– Да нет, это были вы. Гарри, сорванец чертов, зашел, где ему было с головкой, а вы подоспели и за руку его вытянули.
Она недоверчиво покачала головой.
– Как же вы забыли такое?
– Вы путаете меня с моим братом, – сказал я.
– Входите, – пригласила она.
Меня провели на кухню. У камина в качалке сидел старик.
– Это парнишка Айка, что жил в двадцать первом доме, – сказала она.
– Я бы его теперь за самого папашу принял, – потянувшись из кресла, чтобы лучше разглядеть, сказал старик. – Так-так. Спаситель нашего Гарри.
Они показали фотографию Гарри. Совершенно незнакомое лицо. Я не мог вспомнить, чтобы я спасал этого парнишку из реки. Меня угостили чаем. В этом доме мне ни в чем не было отказа. Но странно: я не испытывал отрады. Память о событии изгладилась начисто, и я просто не мог убедить себя, что задолго до того, как выучился плавать, побеждать в соревнованиях, стал получать дипломы и мечтать о славе, – задолго до этого я спас человеку жизнь. Он был другое существо, тот спасатель. Он пропал вместе с тем балбесом, который был левша на обе руки и хромал на обе ноги. И вот я знаю, кого я спас. А где мальчик, которого я убил?
В родной деревне я был левша на обе руки и хромал на обе ноги. Башка не работала. Я брел по жизни, как впотьмах, готовый каждую минуту на что-нибудь напороться. Даже отец, обычно такой душевный, и тот вышел из себя, когда за пару куропаток я прокатился на машине в деревушку у черта на куличках и едва приплелся домой. «У тебя на плечах не голова, а луковица», – кричал он.
Бассейн преобразил меня. Я поплыл с первого раза. Какое наслаждение – процеживать воду между пальцами и, расслабившись, плыть как облачко. Здесь была моя стихия, мне было тепло и покойно. И все получалось. Уже к концу первого года я проплыл двадцатипятиметровку под водой, выиграл юношеские соревнования брассом (троих лидеров, мухлевавших выгребом на боку, дисквалифицировали) и вдобавок с отличием подтвердил свидетельство спасателя на водах. В один вечер я стал знаменитостью. Сам тренер потрепал меня по плечу. «Не забывай, на что ты способен, – сказал он. – Грянет день, придет случай, когда от тебя будет зависеть чья-нибудь жизнь».
Вот эти слова меня и погубили. Я стал искать случая спасти кому-нибудь жизнь. Как спасатель-доброволец я имел свой участок: заполненная водой глиняная яма, шахтный водосборник и мельничная запруда на реке. Сев на велосипед, я на бешеной скорости объезжал свои места, благоразумно поддев плавки под брюки, и молил бога послать мне утопающего. Но бог не внимал.
Я спускал все свои карманные деньги, уезжая по воскресеньям на побережье. Перебросив через шею связанные ботинки, я мерил по песку милю за милей, готовый на любой крик моментально сбросить штаны. Но за все время мне попалась только девчонка, раскровенившая ногу, да и та предпочла бы умереть от кровотечения, чем дать пощупать пульс.
Я почти отчаялся. Меня поддерживало только свидетельство, помещенное отцом в красивую рамку и вывешенное на кухне. В зимние месяцы я частенько посматривал на него. И неутоленная жажда славы томила меня с прежней силой. Придет мой час, и я вытащу из воды двоих – нет, даже троих сразу, а потом покрою все рекорды, переплыв Канал.[1]
Наступило лето, бог, видать, образумился и решил вмешаться. Это случилось, помню, в субботу днем на глиняной яме. У дальнего берега плескался какой-то купальщик. Вдруг он издал пронзительный вопль и ушел под воду. В следующую секунду на рябой от солнца поверхности воды вновь появилась и заплясала, как репка, его голова с распяленным в неслышном крике ртом. Я нырнул, как был, в рубашке, успев краем глаза увидеть, что вдоль берега вовсю наддает кто-то еще. У того была плоская, как блин, красная морда, он до этого сидел и ковырял пальцы на ногах. Я мучаюсь с рубашкой – какая тут скорость? – а ковыряльщик шпарит по берегу.
И все же я поспел раньше. А потом все пошло неправильно. Утопающий вцепился в меня руками и ногами и потянул на дно. Он даже ударил меня, вынырнув в третий или четвертый раз, и я отвесил ему хорошую оплеуху. Он тут же обмяк. Я только успел перевернуть его лицом кверху, как в нескольких шагах от нас в воду ахнул ковыряльщик и протаранил меня. И еще ногой поддал. Потом спокойненько отобрал мою добычу и погреб с ней к берегу. Что самое обидное – он и за мной вернулся. «Держись, уже близко», – приговаривал он, буксируя меня к берегу. Там собрался народ. Смех, шуточки. Я тогда впервые испытал это чувство – ненависть.
Мокрую рубашку я приторочил к багажнику, прямо на тело натянул свитер и тихонько уехал. Согнувшись над рулем, я миль десять вымещал обиду на педалях, но обида так и не прошла. Много лет спустя я проболтался одному старикану врачу, пьянице и цинику, что мечтал хоть раз в жизни спасти кого-нибудь. «И сейчас мечтаете? – спросил он, насмешливо перекосив лицо. – А вам не приходило в голову, что, может быть, не всякая жизнь того стоит?»
Но это потом, а в ту пору я, как мог, наказывал себя за неудавшуюся карьеру спасателя. Меня единственно утешало, что тот пройдоха, ковырявший пальцы на ногах, не получил ни медали, ни даже просто благодарности. Я стал избегать воды. Как заведенный крутя педалями (велосипед у меня был без свободного хода), я уезжал, куда глаза глядят, и наддавал, если по пути попадались пруд, озеро или речка. И никак не мог отделаться от того позорного воспоминания.
Наверное, прошло года два, и однажды летом, прихватив девчонок, я с двумя приятелями поехал в Скарборо. Я уже работал и в тот день был выходной. Мы набрели на плавательный бассейн, и один говорит: «Среди нас чемпион по плаванию и прыжкам в воду. Ему с этой вышки прыгнуть – пара пустяков». Жаль, говорю я на свою голову, что не взял с собой плавки и полотенце. Девицы подсказывают: можно взять напрокат. Им хотелось, чтобы я прыгнул с самой верхней площадки. Я лез на эту верхотуру целую вечность и когда оттуда посмотрел вниз, то сразу захотел обратно. Я увидел голубой квадратик воды и одинаковые белые пятна вместо лиц. Мои спутники ободряюще махали мне руками. Останется вечной тайной, как я набрался духу пройти до конца доски, когда все мое существо заклинало сесть, обхватить доску ногами и выжимать себя вперед по миллиметру.
Я птицей взмыл с доски, плашмя ударился о воду и медленно всплыл, вполне уверенный в том, что волочу за собой ворох выпавших кишок. Мне уже было не до того, чтобы классно показать друзьям австралийский кроль. Ни приветственных, ни восторженных криков, я еле выношу руки над водой и изредка чуть шевелю ногами, потому что у меня наверняка растянуты все мышцы, а кости переломаны или, в лучшем случае, вывихнуты из суставов. Приятель опустился на колени и, облегченно улыбаясь, помог мне выбраться на берег. «Я уж боялся, что придется бежать за помощью, – сказал он. – Как тогда, на глиняной яме». Я поднял на него глаза. Солнце сияло по-прежнему, но день померк.
И снова стала не жизнь, а сплошной идиотизм, только сам я уже был не тот безобидный балбес, что мучился в богом забытой деревушке. Теперь я не только себя мучил, но и другим не давал жизни. В конце концов я убрался из тех мест, сменил несколько работ, одна хуже другой, пока не нашел подходящую. Тоска отпустила, но к воде я больше не подходил.
Шли годы. Дела мои наладились, я научился скрывать неудовлетворенность собой и от окружающих, и от самого себя. И вот однажды я сел в машину и покатил в ту самую деревушку, где судьба так зло подшутила надо мной, сделав левшой на обе руки и хромым на обе ноги. Я прошелся по улице, на которой мы жили. Все как прежде, запущенное, невзрачное, на зубах скрипит песок, за проволочными заборчиками дома и угольные сараи. Кое-где во дворах еще висели старые цинковые корыта. Словно я только вчера уехал отсюда. Но я никак не мог вспомнить номера нашего дома, и тогда я подошел к пожилой женщине, поверх калитки смотревшей на улицу, и заговорил с ней. Конечно, сказала она, помню: дом номер 21, и она даже помнит, что я старший сын.
– Я до конца своих дней, – сказала она, – буду помнить и вас, и как вы вытащили нашего Гарри из реки.
– Вы, наверное, имеете в виду моего брата, – сказал я.
– Да нет, это были вы. Гарри, сорванец чертов, зашел, где ему было с головкой, а вы подоспели и за руку его вытянули.
Она недоверчиво покачала головой.
– Как же вы забыли такое?
– Вы путаете меня с моим братом, – сказал я.
– Входите, – пригласила она.
Меня провели на кухню. У камина в качалке сидел старик.
– Это парнишка Айка, что жил в двадцать первом доме, – сказала она.
– Я бы его теперь за самого папашу принял, – потянувшись из кресла, чтобы лучше разглядеть, сказал старик. – Так-так. Спаситель нашего Гарри.
Они показали фотографию Гарри. Совершенно незнакомое лицо. Я не мог вспомнить, чтобы я спасал этого парнишку из реки. Меня угостили чаем. В этом доме мне ни в чем не было отказа. Но странно: я не испытывал отрады. Память о событии изгладилась начисто, и я просто не мог убедить себя, что задолго до того, как выучился плавать, побеждать в соревнованиях, стал получать дипломы и мечтать о славе, – задолго до этого я спас человеку жизнь. Он был другое существо, тот спасатель. Он пропал вместе с тем балбесом, который был левша на обе руки и хромал на обе ноги. И вот я знаю, кого я спас. А где мальчик, которого я убил?