Чарлз Уэбстер Ледбитер. Скрытая сторона вещей

   Иногда случалось, что сильф, сильно привязанный к мужчине или женщине, но не достигавший такой силы любви, которая была необходима, чтобы обеспечить ему индивидуализацию, делал попытку силой войти в человеческую эволюцию, захватив тело только что умершего ребенка. Казалось, что ребенок выздоровел, будучи вырван из самых лап смерти, но сильно изменился в характере, став раздражительным, и возможно, даже сварливым вследствие непривычных ограничений, которые налагает плотное физическое тело.
   Если сильф оказывался способен приспособиться к этому телу, то не было ничего, что бы помешало ему сохранять его на протяжении жизни обычной продолжительности. И если в течение этой жизни ему удавалось развить любовь, достаточно пылкую, чтобы прервать его связь со своей групповой душой, после этого он обычным порядком перевоплощался человеком; если же нет, то по ее завершении он притягивался обратно в свою линию эволюции. Можно видеть, что в этих фактах заключена истина, стоящая за широко распространенными преданиями о подменных детях, которые можно услышать во всех странах северо-западной Европы, в Китае, а также (как говорят) среди коренных обитателей тихоокеанского побережья Северной Америки.

Преимущества, которые дает изучение природных духов

   Царство природных духов – интереснейшее поле для исследования, которому пока что уделялось мало внимания. Хотя они часто упоминаются в оккультной литературе, я не знаю о каких-либо попытках научно их классифицировать. Это огромное царство природы еще ждет своего Кювье или Линнея, но, если у нас будет много подготовленных исследователей, мы, пожалуй, сможем надеяться, что один из них возьмет на себя эту роль и в качестве труда всей своей жизни даст нам полную и подробную естественную историю этих восхитительных существ.
   Это не будет пустой тратой усилий и бесполезным исследованием. Для нас полезно понять этих существ не только и даже не столько из-за влияния, которое они оказывают на нас, но потому что понимание линии эволюции, столь отличной от нашей, расширяет наши умы и помогает признать, что мир существует не только для нас одних и что наша точка зрения – не единственная и даже не самая важная. В меньшей степени тот же эффект дают путешествия за границу: ведь каждому непредубежденному человеку они демонстрируют, что народы, во всех отношениях такие же хорошие, как и его собственный, могут тем не менее в сотне аспектов сильно от него отличаться. В изучении природных духов мы находим ту же идею, проведенную гораздо дальше. Это царство, коренным образом непохожее на наше – не имеющее полов, свободное от страха, не ведающее о том, что мы называем «борьбой за существование», – и все же конечный результат его раскрытия во всех отношениях равноценен тому, который достигается на нашей собственной линии эволюции. Это знание может помочь нам чуть больше увидеть многогранность Солнечного логоса и таким образом научить нас скромности, милосердию, равно как широте и свободе мысли.

Глава VII. Влияние центров магнетизма

   Все мы до какой-то степени признаем, что необычное окружение может создать особые эффекты; о некоторых зданиях или пейзажах мы говорим как о мрачных и подавляющих, понимая, что в тюрьме есть что-то печалящее и отталкивающее, в церкви – что-то набожное и так далее. Большинство людей никогда не берут на себя труд подумать, почему это так, а если на краткий миг и обращают внимание к этому предмету, то списывают все на ассоциацию идей.
   Вероятно, это так, но это также и нечто гораздо большее, и если мы постараемся найти этому разумное объяснение, то обнаружим, что во многих случаях это действует и тогда, когда мы никакого влияния и не подозревали, и что знание об этом может оказаться практически полезным в повседневной жизни. Изучение тонких сил природы покажет нам, что не только всякое живое существо излучает на окружающих сложный набор определенных влияний, но в меньшей степени это верно и для неодушевленных предметов, хотя характер влияния тут проще.

Наши великие соборы

   Нам известно, что у дерева, железа и камня есть свои собственные характерные излучения, но сейчас мы хотим подчеркнуть тот момент, что все они способны впитывать человеческое влияние, а затем снова его изливать. Каково происхождение того чувства набожности и благоговейного трепета, которым столь проникнуты некоторые из наших соборов, что даже самый закаленный турист бюро путешествий Кука не может совершенно его избежать? Это происходит не только по причине исторических ассоциаций и памятования о том, что на протяжении веков люди собирались здесь для молитвы и хвалы Господу, но гораздо более по причине самого этого факта, а также условий, в которые благодаря этому попал материал храма.
   Чтобы понять это, нам нужно прежде всего вспомнить обстоятельства, при которых возводились эти здания. Современная кирпичная церковь, построенная по контракту в максимально сжатые сроки, действительно содержит в себе лишь немного святости, но в Средневековье вера была сильнее, а влияние внешнего мира было менее значительным. Поистине, люди возводили наши великие соборы в молитве и укладывали каждый камень, как если бы это было приношение на алтарь. Благодаря такому духу работы каждый из этих камней становился настоящим талисманом, заряженным почтением и набожностью строителя, и получал способность излучать волны тех же самых ощущений на других, пробуждая в них подобные чувства. Толпы прихожан, которые потом приходили поклоняться в храм, не только чувствовали эти излучения, но в свою очередь и сами усиливали их реакцией своих собственных чувств.
   И в еще большей степени это верно относительно внутреннего убранства церкви. Каждый мазок кисти при создании иконы, каждый удар резца при ваянии статуи были прямым приношением Богу. Таким образом завершенное произведение искусства уже было окружено атмосферой благоговения и любви и определенно излучало эти качества на поклоняющихся. Все они, и богатые, и бедные, в какой-то степени чувствовали это, даже если многие из них были слишком невежественны, чтобы получить дополнительный стимул, который дают художественные достоинства изображения тем, кто способен их оценить и постичь все его значение.
   Солнечный свет, льющийся через великолепные витражи средневековых окон, несет с собой славу, которая не от мира сего, поскольку искусный мастер, создавший эту чудесную мозаику, сделал ее из любви к Богу и во славу его святых, так что каждый кусочек стекла тоже является талисманом. Всегда памятуя, как сила, переданная статуе или картине пылкой преданностью ее первоначального создателя, на протяжении веков подкреплялась благоговением сменяющих друг друга поколений верующих, мы придем к пониманию внутреннего смысла огромного влияния, которое, несомненно, излучается теми предметами, которые веками почитались как священные.
   Эффект преданности, подобный описанному, может иметь место совершенно отдельно от художественной ценности картины или статуи. Младенец в Ара Коэли в Риме – весьма низкохудожественный образец, и все же он, несомненно, обладает значительной способностью пробуждать религиозные чувства у толп, которые приходят увидеть его. Будь он действительно произведением искусства, этот факт лишь немного добавил бы к его влиянию на большинство этих людей, хотя в этом случае он, конечно, мог бы оказать дополнительный и совершенно иной эффект на людей другого типа, которых в существующем виде он никак не трогает.
   Из этих соображений очевидно, что разнообразные предметы церковного убранства, такие как статуи, образа и украшения, имеют действительную ценность в плане эффекта, производимого ими на поклоняющихся; и тот факт, что они обладают заметной силой, которую столь многие могут почувствовать, вероятно, объясняет сильную ненависть, испытываемую к ним дикими фанатиками, столь неверно назвавшими себя пуританами. Они осознали, что сила, стоящая за Церковью, в значительной степени действует через эти предметы, используемые ею в качестве каналов, и хотя их отвращение ко всем высшим влияниям было сильно смешано со страхом, они все же чувствовали, что, если бы они смогли разрушить эти центры магнетизма, это в некоторой мере оборвало бы связь. И в своем бунте против всего хорошего и прекрасного нанесли столько вреда, сколько могли, – пожалуй, примерно столько же, как те ранние так называемые христиане, которые из-за своего грубого невежества размололи самые прекрасные греческие статуи, чтобы получить известь для постройки своих убогих лачуг.
   Во всех этих великолепных средневековых зданиях чувство набожности буквально исходит из стен, потому что веками целым рядом поколений в них создавались благоговейные мыслеформы. Сильный контраст этому являет атмосфера споров и критицизма, которую любой чувствительный человек может почувствовать в молельных домах некоторых сект. Во многих таких домах в Шотландии и Голландии это чувство выдается с поразительной заметностью и создается впечатление, что у большинства этих так называемых молящихся не было ни одной набожной или благоговейной мысли, а присутствовало только ханжеское чувство собственной праведности и горячее желание обнаружить какую-нибудь доктринальную погрешность в утомительной проповеди их несчастного священника.
   Совершенно новая церковь поначалу не производит никаких из упомянутых эффектов, поскольку в наши дни рабочие строят церковь с таким же отсутствием энтузиазма, как, например, фабрику. Как только епископ освящает ее, в результате этой церемонии устанавливается явное влияние, но объяснение этого относится к другой главе нашей книги. Несколько лет использования заряжают стены очень эффективно, и еще быстрее результат будет достигнут в церкви, где проводятся священнодействия или постоянно происходит поклонение. Католическая или ритуалистическая англиканская церковь скоро становится основательно заряженной, но молельные дома некоторых отколовшихся от Церкви сект, не делающих особого упора на благоговение, часто надолго создают влияние, едва отличимое от того, что можно почувствовать в лекционном зале. Прекрасный образец благоговейного влияния часто можно обнаружить в капелле монастыря, хотя опять же тип его сильно меняется соответственно целям, которые ставят перед собой монахини или монахи.

Храмы других религий

   Я взял в качестве примера христианские храмы, потому что они больше всего мне знакомы, равно как и большинству моих читателей, а также, пожалуй, потому, что христианство делает особый упор на преданности и благоговении, и больше, чем другие религии, приспособлено для одновременного выражения этого чувства в зданиях, построенных специально для этой цели. Среди индусов столь же глубокой преданностью обладают вайшнавы, хотя, к сожалению, к ней часто примешивается ожидание милостей, которые будут получены взамен. Хотя по великим праздникам храмы посещают огромные толпы, каждый совершает свою маленькую молитву или церемонию отдельно, упуская огромный дополнительный эффект, производимый одновременным действием.^[27]
   Если рассмотреть это исключительно с точки зрения зарядки стен храма благоговейным влиянием, разницу можно понять на примере с несколькими моряками, которые тянут трос. Когда это делается, обычно используют нечто вроде песни, чтобы все прилагали свои усилия точно в один момент. Таким образом создается более эффективная тяга, чем если бы каждый тянул с той же силой, но когда ему заблагорассудится, не соотносясь с работой других.
   Тем не менее с годами в вайшнавском храме появляется сильное ощущение – столь же сильное, пожалуй, как и в христианском, хотя совершенно иное по типу. Совершенно иное впечатление создается в великих храмах, посвященных Шиве. В таком храме, как, например, в Мадуре, из святилища исходит чрезвычайно мощное влияние. Оно окружено сильным чувством почтительного трепета, почти страха, и это так окрашивает преданность толп, приходящих поклоняться ему, что меняет саму ауру места.
   Совершенно иное впечатление окружает буддийский храм. Там нет даже и следа страха, и пожалуй, меньше непосредственной преданности, поскольку в значительной мере ее заменяет благодарность. Преобладающим излучением всегда бывает чувство радости и любви с полным отсутствием чего-либо мрачного или сурового.
   Еще один разительный контраст представляет мусульманская мечеть. Там тоже присутствует некоторого рода благоговение, но это определенно воинственная преданность и создает впечатление огненной решимости. Чувствуется, что понимание своей веры у этих людей может быть ограниченно, но нет сомнения в их упорной решимости ее держаться.
   Иудейская синагога опять же непохожа ни на что иное и несет в себе совершенно отчетливое чувство, причем любопытно двойственное – исключительно материалистическое, с одной стороны, а с другой – полное сильного, патетического желания возвращения исчезнувшей славы.

Памятные места и реликвии

   Выбор места для многих религиозных зданий объясняется частичным признанием еще одной стороны упомянутых нами фактов. Церковь или храм часто возводятся в память о жизни и смерти какого-нибудь святого, и в первую очередь такой храм строится на месте, которое каким-то образом с ним связано. Это может быть место его смерти, рождения или какого-то важного события его жизни.
   Примерами этого являются церковь Рождества в Вифлееме и Гроба Господня в Иерусалиме, великая ступа в Буддхагае, где Господь Гаутама стал Буддой, или храм Бишанпад, где, как считается, Вишну оставил отпечаток своей стопы. Все подобные святилища возводятся не столько из исторических соображений, дабы указать потомкам точное место, где произошло важное событие, сколько с той мыслью, что это место является особенно благословенным и заряженным магнетизмом, который останется на века и будет излучаться на благо тех, кто приходит туда и попадает в сферу его влияния. И эта общераспространенная идея не лишена соответствующих оснований.
   Место, где Господь Будда совершил тот шаг, который дал ему это высокое имя, заряжено магнетизмом, который делает его сияющим, подобно Солнцу, для всякого, кто обладает ясновидением. Это рассчитано на оказание максимально возможного эффекта на всякого, кто от природы чувствителен к подобным влияниям или намеренно временно сделал себя чувствительным благодаря отношению искреннего благоговения.
   В недавней статье о Буддхагае в «Лотус джорнэл» Алкион писал: «Когда я спокойно сидел под деревом вместе с Анни Безант, я смог видеть Господа Будду так, как он выглядел, когда сидел здесь. Поистине, отпечаток, оставленный его медитацией, все еще так силен, что требуется лишь немного ясновидения, чтобы видеть его даже сейчас. У меня было преимущество – я встречал его еще в той жизни, в 580 г. до н. э., и стал одним из его последователей, так что благодаря этому мне было легче увидеть его снова в этой жизни. Но я думаю, что почти каждый, кто хотя бы немного чувствителен, может увидеть его в Буддхагае, посидев спокойно некоторое время, потому что воздух там полон его влияния, и даже сейчас великие дэвы всегда купаются в этом магнетизме и охраняют это место».
   Другие церкви, храмы или пагоды бывают освящены тем, что в них находятся останки кого-либо из Великих, и здесь связь идей опять очевидна. У тех, кто невежественен в этих делах, в обычае высмеивать идею оказания почтения кусочку кости, которая некогда принадлежала святому, но, хотя почтение по отношению к кости может быть и неуместно, влияние, излучаемое ею, тем не менее может быть вполне реальным и весьма достойным серьезного внимания. То, что по всему миру велась торговля реликвиями, где, с одной стороны, было надувательство, а с другой – легковерие, не стоит и оспаривать, но это никоим образом не меняет того факта, что настоящие мощи могут быть действительно ценной вещью. Все, что было частью физического тела кого-либо из Великих или даже кусочком одежды, это тело прикрывавшей, насыщено его личным магнетизмом. Это значит, что оно, подобно электрическому аккумулятору, заряжено мощными волнами мыслей и чувств, обычно исходивших из него.
   Сила, которой обладает такая реликвия, поддерживается и усиливается мысленными волнами, на протяжении лет изливаемыми на нее верой и благоговением толп, посещающих святилище. Так бывает, если реликвия подлинная, но большинство их таковыми не являются. Но даже тогда, не имея собственной первоначальной силы, со временем они приобретают большое влияние, так что даже ложные реликвии вовсе не лишены действенности. Потому каждый, кто войдет в восприимчивый настрой и будет находиться в непосредственной близости от реликвии, получит ее сильные вибрации и скоро в большей или меньшей степени на них настроится. А поскольку эти вибрации, несомненно, лучше и сильнее любых обычно создаваемых им самим, это для него хорошо. На время они поднимают его на более высокий уровень и открывают ему более высокий мир, и хотя этот эффект лишь временный, это не может не быть для него полезно – это событие сделает его на всю оставшуюся жизнь немножко лучше в сравнении с тем, как если бы оно не произошло.
   В этом и заключается смысл паломничеств, и очень часто они действительно бывают эффективны. В дополнение к тому, что могло быть первоначальным магнетизмом святого или реликвии, как только место паломничества устанавливается и его начинает посещать множество людей, вступает в действие другой фактор, о котором мы говорили в связи с храмами и церквями. Место начинает заряжаться благоговейным чувством всех этих толп паломников, и то, что они оставили после себя, действует на их последователей. Таким образом влияние этих святых мест со временем обычно не уменьшается, поскольку, хотя первоначальная сила и склонна несколько уменьшаться, с другой стороны, она постоянно подпитывается новыми порциями преданности. В действительности, единственный случай, когда эта сила вообще затухает – это заброшенное святилище, как например, в странах, захваченных народом с другой религией, для которых старые святые места ничего не значат. Но даже тогда влияние, если первоначально оно было достаточно сильным, в течение многих столетий сохраняется без уменьшения, и по этой причине даже руины часто обладают связанной с ними мощной силой.
   Например, египетская религия мало практиковалась с наступлением христианской эры, однако никакой чувствительный человек, находясь среди развалин какого-нибудь из ее храмов, не может не испытать мощного воздействия потока ее мысли. В данном случае в действие вступает еще одна сила – египетская архитектура принадлежала к определенному типу, намеренно разработанному так, чтобы произвести впечатление на поклоняющихся, и, возможно, ни одна архитектура еще не исполняла свое назначение более эффективно.
   Развалины, которые сохранились, все еще оказывают этот эффект в степени, которой нельзя пренебрегать, даже на членов чуждой расы, не имеющей связи с тем типом цивилизации, к которому принадлежала древнеегипетская. Для занимающегося сравнительным изучением религий, если он окажется чувствительным, нет более интересного опыта, чем купаться в магнетизме старейших религий мира, чувствовать их влияние, как чувствовали его их последователи тысячи лет назад, и сравнивать ощущения Фив или Луксора с теми, что дают Парфенон или прекрасные греческие храмы Гиргенти, или сравнить ощущение Стоунхенджа с тем, что дают огромные развалины Юкатана.

Развалины

   Религиозную жизнь древнего мира лучше всего можно прочувствовать с помощью храмов, но в равной мере возможно таким же образом соприкоснуться с повседневной жизнью исчезнувших наций, постояв среди развалин их домов и дворцов. Но, пожалуй, это потребует более проницательного ясновидческого чувства. Сила, которой проникнут храм, мощна, потому что она в значительной мере однонаправлена – на протяжении веков люди приходили туда с одной ведущей идеей молитвы или благоговения, и потому созданный отпечаток получается сравнительно сильным. С другой стороны, в своих домах они жили со всеми видами разных идей и сталкивающихся интересов, так что одно впечатление часто стирало другое.
   Тем не менее с годами выявляется нечто вроде наименьшего общего кратного всех этих чувств, характеризующего их как расу, и его может ощутить тот, кто владеет искусством полностью нейтрализовывать свои собственные личные чувства, которые для него гораздо ближе и живее, и может искренне вслушаться в слабое эхо жизни тех давно прошедших времен. Такое исследование часто позволяет получить более справедливый взгляд на историю; манеры и обычаи, которые поражают и ужасают нас, поскольку они столь далеки от наших собственных, можно будет созерцать с точки зрения тех, кому они знакомы, а увидев их так, первый раз осознаешь, как же неверно мы поняли этих людей прошлого.
   Некоторые из нас помнят, как в детстве невежественные, но благонамеренные родственники, желая пробудить в нас симпатию, ужасали нас историями о христианских мучениках, которых бросали львам в Колизее, или о грубых нравах толп, которые получали удовольствие от боев гладиаторов. Я не собираюсь защищать вкусы древнеримских граждан, но думаю, что всякий чувствительный человек, который отправится в римский Колизей и (если ему удастся на время уберечься от туристов) посидит там спокойно, отправив свое сознание назад во времени, пока не ощутит действительное чувство этих огромных и дико возбужденных аудиторий, он обнаружит, что проявлял к ним большую несправедливость.
   Во-первых, он осознает, что бросание христиан львам за их религиозные убеждения – благочестивая ложь, придуманная беспринципными ранними христианами. Он поймет, что в религиозных вопросах римское правительство было определенно более терпимым, чем большинство европейских правительств в наши дни,^[28] и никакой человек не мог быть казнен или даже вообще осужден по причине каких-либо религиозных взглядов, а эти так называемые христиане были отправлены на смерть вовсе не из-за их религии, а за заговор против государства или за преступления, которые единодушно осудили бы мы все.
   Далее, он обнаружит, что правительство действительно разрешало и даже поощряло гладиаторские бои, но в них принимали участие только три класса людей. Во-первых, это преступники, которых надлежало лишить жизни по законам того времени. Их использовали, чтобы устроить зрелище для народа – конечно зрелище довольно низкосортное, но не в большей степени, чем многие другие, популярные у народа в наши дни. Негодяй погибал на арене в битве с другим таким же или с диким зверем, но он предпочитал умереть, сражаясь, чем просто быть казненным; к тому же у него всегда была возможность, если он сражался хорошо, завоевать одобрение переменчивой толпы и тем спасти свою жизнь.
   Второй класс состоял из тех военнопленных, которых в те времена было принято предавать смерти, но и в этом случае смерть этих людей была уже решена и также использовалась для развлечения народа, что тоже давало им шанс спасти свою жизнь, за который они охотно хватались.
   Третьим классом были профессиональные гладиаторы, подобные профессиональным спортсменам наших дней, выбиравшие такую ужасную жизнь ради популярности, которую она давала, и полностью видя при этом ее опасности.
   Я вовсе не хочу сказать, что гладиаторские бои – форма развлечений, к которой действительно просвещенные люди могут относиться терпимо, но если мы применим этот же стандарт сейчас, то нам придется признать, что просвещенных наций пока еще нет, потому что это не хуже средневековых турниров, петушиных и медвежьих боев XIX века и современной корриды и профессионального спорта. Совершенно нечего выбирать между грубостью любителей гладиаторских боев и грубостью тех, кто огромными толпами собирается посмотреть. сколько крыс сможет убить собака за минуту, или охотника-дворянина, который убивает сотни безобидных куропаток, к тому же не имея того оправдания, что ведет честный бой.
   Сейчас мы начинаем придавать человеческой жизни несколько более высокую ценность, чем делали это во времена Древнего Рима, но даже при этом я бы заметил, что эта перемена не знаменует разницы между древнеримским народом и его перевоплощением в английском народе, поскольку еще столетие назад мы были столь же безучастны к массовым убийствам. Разница – не между нами и римлянами, а между нами и нашими совсем недавними предками, поскольку о толпах, которые во времена наших отцов веселились на публичных казнях, вряд ли можно сказать, что они сильно продвинулись с тех времен, когда собирались на скамьях Колизея.