Чарская Лидия. Щелчок

   Теперь уже и до усадьбы рукой подать. Вот белеют стены господского дома за деревьями сада… Лишь бы пробраться в сад, где гораздо темнее от частых деревьев и кустов. А там он осмотрится и проберется дальше под тенью дерев до самого двора, к конюшням.
   Жутко одно: не умолкая, трещит у господского дома сторожевая трещотка, и то и дело лают собаки, будя ночную тишину.
   Про собак Орля вспомнил, проводя последние минуты в таборе. Он захватил для них с собою сухих корок черного хлеба.
   Медленно прокрался цыганенок берегом пруда и подобрался к изгороди усадьбы. Она была невысока: аршина два, не выше.
   Выждав время, когда трещотка ночного сторожа затихла в отдалении, Орля быстрыми движениями рук и ног вскарабкался на забор и оттуда соскочил в сад, прямо в колючие кусты шиповника. Больно исцарапав себе лицо и руки, но не обратив на это никакого внимания, мальчик бросился вперед, держась все время в тени деревьев.
   В господском доме все спали. В окнах усадьбы было темно. Только по-прежнему на дворе, за садом, лаяли неугомонные цепные собаки.
   Орля двинулся вперед, сделал несколько шагов к внезапно замер на месте.
   По садовой аллее шли две мужские фигуры, надвигаясь прямо на него.
   Одним прыжком мальчик прыгнул за дерево и, спрятавшись за его широким стволом, ждал, когда идущие пройдут мимо.
   Вот они ближе, еще ближе…
   Теперь Орле слышно каждое слово их разговора.
   – Надо зайти в конюшню, барчукову коньку корму к ночи задать, – проговорил высокий мужчина своему спутнику.
   – И я с тобою, дядя Андрон. Лишний разок погляжу на барченково сокровище, – отозвался молодой юношеский голос.
   – Есть на что и взглянуть. Говорят, старая барыня этого коня за тысячу рублей у одного коннозаводчика купила. Уж больно жалеет да балует Валентина Павловна своего внучка…
   «Это они, наверное, говорят про ту лошадь… И к ней они идут… Надо за ними следом… Сейчас же, сию минуту», – забыв страх и опасность, весь дрожа от нетерпения, волновался в своем убежище Орля.
   Лишь только оба спутника миновали дерево, за которым притаилась тонкая фигура Орли, мальчик выступил из-за него и, держась все еще в тени, стал с удвоенной осторожностью красться за ними…
   Если бы одному из шедших впереди мужчин пришла охота оглянуться, мальчик, вне всякого сомнения, был бы замечен, так как светлая ночь начала июня была немного темнее дня.
   Боясь дохнуть, прижимая руку к сильно бьющемуся сердцу, Орля следовал за темными фигурами, то останавливаясь, то скользя как призрак, легко, бесшумно.
   Так дошли они до изгороди.
   Вот один из мужчин открыл калитку и вошел со своим спутником во двор.
   Цепные собаки встретили обоих радостным лаем, приветствуя как своих, но сейчас же глухо зарычали, почуяв присутствие Орли, успевшего тоже прошмыгнуть в калитку забора, отделявшего сад от двора, и скрыться за углом какой-то пристройки.
   В эту минуту старший из спутников сказал:
   – Я открою конюшню, а ты сходи ко мне, в кучерскую, Ванюша; принеси сахару, там, на столе, лежит… Страх как разбойник этот, барчуков Ахилл, до сахару охотник.
   – Ладно, принесу, дядя Андрон, – и младший из мужчин зашагал по двору к дальним строениям.
   Кучер вынул из кармана ключ и открыл им двери здания, за углом которого спрятался Орля.
   Сердце мальчика забилось сильнее. Легкий крик восторга чуть не вырвался из его груди.
   Здание оказалось конюшней, и из глубины ее послышалось веселое ржание коня.
   Это был тот самый конь-красавец, за которым Орля пришел сюда, на чужой двор, и ради которого он поставил на карту всю свою дальнейшую жизнь и счастье свое и Гальки.
   Сквозь щель конюшни мальчику хорошо видна была гнедая статная фигура лошади, стройная шея, заплетенные на ночь грива и хвост.
   «Теперь или никогда!.. Он сейчас придет, тот, другой, в конюшню, зададут корм и уйдут, закрыв за собой дверь, – вихрем проносились мысли в голове Орли. – Стало быть, надо взять коня сейчас же, сию минуту!» – решил он, дрожа всем телом от обуявшего его волнения.
   Весь план похищения был придуман Орлей в одну секунду. Надо было только выполнить его половчей.
   И, подавив в себе через силу нараставшее с каждым мгновением волнение, Орля неслышно выбежал на середину двора.
   Не обращая внимания на глухо зарычавших привязанных на цепь собак, кинувшихся к нему навстречу, он, приложив руку ко рту трубою, закричал громким, отчаянным голосом на весь двор и сад:
   – Пожар! Горим! Горим! Спасайтесь!
   И снова порхнул за дверь сарая. Оглушительным лаем и визгом покрыли собаки этот крик мальчика. Они рвались, беснуясь, со своих цепей, но Орле уже было не до них.
   Из конюшни, встревоженный криком, выскочил кучер.
   – Где пожар? Что горит? – растерянно кричал он и, сообразив, что надо делать, бегом бросился к дому.
   Этого момента только и ждал Орля.
   Стрелою кинулся он в конюшню, дрожащей рукой схватил за повод красавца коня, вывел его па двор, одним ловким прыжком очутился на его спине и, изо всей силы крикнув ему в уши: «Гип, гип, живо!» – хлестнул что было мочи лошадь по золотистым бокам выхваченной из-за пояса плеткой.
   Молодое горячее животное сразу взяло с места карьером и понеслось стрелой по двору под оглушительный лай собак и отчаянные крики кучера, понявшего теперь, в чем дело.
   Сделав высокий прыжок, лошадь перепрыгнула через изгородь, отделявшую двор усадьбы от дороги, и помчалась прямо по лесной дороге, унося Орлю, вцепившегося руками в ее гриву.

Глава VIII

   Держи его! Лови! Держите разбойника! Барчукову лошадь украли! Карраул!.. – неслись за Орлей отчаянные крики.
   Страшная суматоха, шум, крика, брань, угрозы – все это понеслось за ним вдогонку.
   Скоро к этим звукам присоединились и другие: топот нескольких пар лошадиных копыт возвестил юного цыганенка о мчавшейся за ним погоне.
   Он улучил минуту и оглянулся. За ним скакало трое мужчин. Их темные фигуры резко выделялись на сером фоне июньской ночи.
   Орля снова выхватил кнут и изо всей силы ударил им коня.
   Красавец копь теперь уже не бежал, а мчался… Словно летел по воздуху… Но, как ни странно это казалось Орле, лошади его преследователей не отставали от лихого скакуна. По крайней мере, расстояние между мальчиком и погоней все уменьшалось и уменьшалось с каждой минутой.
   Вот уже передний из преследовавших Орлю всадников приблизился настолько, что мальчугану хорошо слышны и прерывистое дыхание его лошади, и резкие звуки ее копыт, и мужской голос, кричащий ему в спину:
   – Эй, остановись! Тебе говорят, стой, парнишка! Ой, остановись, лучше будет! Все равно не уйти!
   Но Орля, в ответ на эти крики, только теснее сжимал крутые бока лошади да судорожнее впивался цепкими пальцами в ее гриву.
   Теперь он почти достиг леса. До опушки его оставалось каких-нибудь десять-двенадцать саженей.
   Еще немного, и он вне опасности.
   Но что это? Хриплое дыхание лошади и топот копыт слышны уже совсем близко, за его спиной… Слышны и угрозы передового всадника… Он почти нагоняет его… Почти нагнал…
   С замиранием сердца пригибается Орля к шее коня. Гикает ему в ухо. Изо всей силы ударяет нагайкой, и… он в лесу…
   Передний всадник кричит в бешенстве:
   – Стой! Остановись! Все едино поймаю!
   Но Орля торжествующе взвизгивает ему в ответ:
   – Поймал! Как же! Держи карман шире! Он уже в лесу. Погоня отстала.
   Вдруг сквозь деревья ближайшей чащи он видит всадника на малорослой вороной лошадке.
   «Батюшки, да это Яшка! Длинный Яшка! Зачем он здесь?!» – проносится мысль быстрая в голове мальчика.
   И, совершенно упустив из памяти то, что Яшка его первый враг, Орля кричит весело, желая поделиться с ним своей удачей:
   – Яшка! Видишь! Удалось-таки! Увел-таки ко… Он не докончил, смолкнув на полуслове.
   Длинный Яшка поднимает руку, взмахивает ею, и в тот же миг большой острый камень ударяет Орлю в голову, чуть повыше виска.
   Отчаянный, полный ужаса и боли, крик прорезывает тишину леса, и, выпустив повод, Орля, как подкошенный, обливаясь кровью, без чувств падает на траву.
   Почти одновременно с этим Длинный Яшка хватает украденного коня за повод и, стегнув свою лошадь, мчится в чащу, уводя за собою на поводу Орлину добычу.
   В это время погоня въезжает в лес.
   – Гляньте-ка, братцы, никак кто-то лежит!
   Кучер Андрон первый замечает бесчувственного, окровавленного мальчика посреди лесной дороги; он слезает с лошади и наклоняется над ним.
   Подъезжают и другие: конюх Иван и сторож Антипка.
   – Да это тот самый, который лошадь украл! – неожиданно вскрикивает последний. – Куда ж это он отвел коня?
   – Ври больше! Этот маленький, а тот, поди, конокрад большой был!
   – Ну да, большой! Чуть от земли видно. Тоже скажешь. Ночь не темная – видно было, как скакал.
   – Братцы, да он мертвый, весь в крови! Неужто ж Ахилл его сбросил?
   – Должно быть, что так…
   – По делам вору и мука. А лошадь-то, лошадь где поймать?
   – Где поймаешь ночью? Завтра утром сама придет, дорогу знает к стойлу. А вот с мальчишкой-то что делать?
   – Известно – в полицию… Мертвый ведь он…
   – До урядника пять верст… А пока что домой бы…
   – Братцы, глядит-ка, дышит… Не помер он… Простонал никак! В больницу бы его!
   – Сказал тоже – в больницу! За десять верст больница-то… а видишь, кровь так и хлещет из раны… Того гляди, по дороге умрет.
   – Дяденька Андрон, а что, ежели в усадьбу его? Барышня раз навсегда приказали к ней доставлять всех увечных птиц и больных собак, – поднял нерешительно голос молоденький конюх Иван.
   – Да ведь то животное, а это человек, и притом злостный человек: вор, конокрад, – запротестовали в два голоса Андрон и Антипка.
   – Так тем пуще надо. Не погибать же душе христианской.
   – Воровская у него душа, цыганская… Ну, да и впрямь, снести бы… Может, в усадьбе-то отойдет да скажет, куда лошадь девал. Несем-ка его в усадьбу, братцы!
   И Андрон нагнулся над бесчувственным Орлей и с помощью конюха Вани поднял его и понес. Антип взял их лошадей за поводья, и печальное шествие двинулось по направлению к усадьбе.

Глава IX

   Проснулся господский дом. В окнах его замелькали огни.
   На террасе собрались все обитатели усадьбы: Валентина Павловна Раева с внуком Кирой и калекой-внучкой, хромой четырнадцатилетней девочкой Лялей, ходившей на костылях, их гувернантка, Аврора Васильевна, – пожилая сухая особа; француз, добродушный старичок мосье Диро, или «Ами», как его называли дети; репетитор белокурого черноглазого мальчика Киры, поразительно маленького для своих десяти лет, дальний родственник Раевых, студент Михаил Михайлович Мирский, «Мик-Мик» по прозвищу, данному ему самим Кирой, и другие.
   Тут же были и три товарища по гимназии маленького Раева – дети бедных родителей, которых гостеприимная и добрая Валентина Павловна пригласила провести в Раевке лето: маленький, необычайно нежный, похожий на тихую девочку, Аля Голубин, сын отставной школьной учительницы; краснощекий, румяный, плотный крепыш, Ваня Курнышов, сын бедного сапожника, и синеглазый веселый, горячий, как огонь, одиннадцатилетний хохол-сирота – Ивась Янко.
   Между мальчиками то и дело юлила небольшая фигурка двенадцатилетней девочки, с носиком-пуговицей, вихрастой головкой и бойким птичьим личиком, шаловливой, везде и всюду поспевающей. Это была Симочка – приемыш Валентины Павловны, выросшая в ее доме вместе с сиротами-внуками.
   Няня Степановна и щеголеватый лакей Франц, у которого ничего не было немецкого, кроме его имени, тоже пришли на террасу разделить беспокойство своих господ.
   Кира, прелестный изящный мальчуган, с короткими кудрями и глазами, похожими на коринки, волновался больше других.
   – Вы поймите! Вы поймите! – обращался он то к одному, то к другому. – Бабушка мне его подарила! А они его украли! Гадкие, противные, злые цыгане!.. Мы проезжали, катаясь утром, мимо табора… Останавливались… А они так смотрели на Ахилла! Так смотрели!.. О, бабушка, бабушка! Да неужели же мы не найдем Ахилла, моего голубчика? Неужели не вернем?
   – Будьте же мужчиной, Кира, – шепнул, приблизившись к своему ученику, Мик-Мик, в то время как Валентина Павловна, стараясь всячески утешить внука, гладила его кудрявую головку.
   – Жаль, что я не поехал вместе с погоней! Я бы поймал вора, – неожиданно проговорил синеглазый красавчик Янко, вспыхивая от нетерпения.
   – Как раз! Кто кого? Ты вора или он тебя? – шепотом насмешливо осведомился у товарища Ваня Курнышов.
   – Ну, знаешь, благодари Создателя, что уж больно торжественная минута, а то бы я тебя…
   И Янко незаметно щелкнул Ваню по его широкому, бойко задранному кверху носу.
   – Ах, ты!.. – всколыхнулся тот.
   – Тише, тише! Я слышу, сюда идут. Лошадиные копыта тоже слышу, – и бледная, тоненькая, хромая девочка Ляля, подняв пальчик, остановилась у дверей террасы.
   – Идут! Господи Иисусе! И несут кого-то, – невольно крестясь, вставила свое слово Степановна, тоже выглядывая за дверь.
   – Поймали! Вора поймали! Ура! – неистово, на весь сад, крикнул веселый Ивась и осекся, замолк сразу.
   Двое мужчин с мальчиком, бессильно свесившимся у них на руках, подошли к террасе и положили бесчувственное тельце па ее верхнюю ступеньку.
   Кучер Андрон выступил вперед и, волнуясь, передал в коротких словах обо всем случившемся.
   – Вот он, воришка этот, либо мертвый, либо живой, не знаем. А лошадь исчезла, как в воду канула. Утром мы с Ваней обшарим весь лес… С парнишкой что прикажете делать, Валентина Павловна, ваше превосходительство? Куда нам велите доставить его? – заключил вопросом свою речь Андрон.
   Бабушка подняла к глазам лорнет, взглянула на распростертое перед пей маленькое тело цыганенка, с курчавой головой, с сочившейся струйкой крови из раны на виске, и проговорила взволнованным голосом:
   – В больницу его надо… Запрячь коляску и отвезти его сейчас же в больницу… Скорее!
   – Ах, нет! Не надо в больницу!.. Он умрет по дороге! Смотрите, какой он бледный жалкий и весь в крови!
   И хромая девочка наклонилась над Орлей.
   – Бабушка, милая, дорогая, не отсылайте его от нас!.. Я выхожу его… Может быть, он выживет… не умрет… Умоляю вас, бабушка, хорошая, дорогая.
   И девочка со слезами на глазах прильнула к старушке Раевой.
   – Но ведь он вор, Ляля! Пойми, таких в тюрьму сажают, – волнуясь, протестовала Валентина Павловна. – Он, наконец, у твоего брата лошадь украл! Сделал несчастным бедного Киру!
   – Бабушка! Милая! Но ведь, может быть, и не он украл. И притом, кто знает, его могли научить украсть другие или заставить… принудить… Это ведь никому не известно… Я умоляю, бабушка, разрешите его оставить у нас… Он поправится и тогда скажет, куда девалась лошадь и зачем он увел ее. Я сама буду ухаживать за ним. Милая бабушка, разрешите только!
   Калека-девочка просила так трогательно и кротко, что не привыкшая отказывать в чем-либо своим внукам бабушка невольно задумалась. Легкое колебание отразилось на ее лице.
   Валентина Павловна сама была очень добрая и чуткая по натуре. Пропажа дорогой лошади огорчила ее, тем более что лошадь эта была любимой забавой ее внука Киры-Счастливчика, как его называли все в доме. Но, с другой стороны, нельзя же было дать умереть мальчику, которого еще можно попытаться спасти. Вор он или не вор – покажет будущее, а пока надо во что бы то ни стало помочь ему.