- Нет, какое! - отмахнулась я. - Что за хорошенькая в этом виде! А вот вы - вы прелесть что такое! Картинка! Право! - искренне любуясь ею, говорила я.
- Ну, уж будет вам насмешничать! И вы туда же! Довольно я от баронессы терплю! - надула малиновые губки девушка, которую звали Аннушкой.
- От какой баронессы? - полюбопытствовала я.
- Да барышня Рамзай нашу Нюшку преследует! - ответила за подругу черноглазая Акуля, товарка и соседка Аннушки.
"Вот как! И тут, значит, поспела!" - мысленно отметила я, живо представив высокую тоненькую девочку с насмешливо-гордым лицом и зелеными глазами.
Я вышла из гардеробной, путаясь и поминутно спотыкаясь в непривычно длинном подоле, и пустилась в путь по этажам и коридорам, тщетно пытаясь угадать дорогу, ведущую в класс.
Глава пятая
УРОКИ. ИСТОРИЯ. Я ВЫСТУПАЮ ЗАЩИТНИЦЕЙ.
Вероятно, эти блуждания заняли немало времени, потому что, когда я нашла, наконец, свой класс, там уже шел урок, на кафедре сидел маленький человечек с язвительными, рысьими глазками и жидкой козлиной бородкой, которую он поминутно щипал.
Маленький человечек быстро обернулся на скрип отворившейся двери, и мы встретились взглядами.
- Это наша новенькая, господин Ренталь, - представила меня фрейлен Линдер, пустив в ход ту из своих улыбок, которую наша "финка" считала очаровательной.
Господин Ренталь, преподаватель географии в старших классах, одобрительно кивнул мне и жестом пригласил садиться.
Место возле Марины Волховской было свободным, и я заняла его.
Географ рассказывал об островах Средиземного моря и о том, что добывается жителями этих островов. Но мне не было решительно никакого дела до островов вместе со всеми жителями и полезными ископаемыми, потому что мне порядком надоели эти острова еще дома, когда Люда готовила меня к поступлению в институт.
"Эльба... Сардиния... Сицилия..." - как сквозь сон слышался голос маленького человечка, не мешая, впрочем, занятию, которому я предалась с большим интересом... Я рассматривала своих одноклассниц.
Подле черненькой, как мушка, Игреневой сидит Женя Лазарева, по прозвищу "мышонок". Не в пример соседке, Женя внимательно слушает урок, широко раскрыв голубые глаза, и по-детски хлопает ресницами. На второй парте - Мила Перская, она совершенно погружена в чтение какой-то большой тяжелой книги, которую держит на коленях, под крышкой своего пюпитра. Тоня Коткова лепит из воска маленькие круглые шарики и время от времени бомбардирует подруг - к немалому их удовольствию... Рослая, сильная и здоровая Маша Щупенко то и дело обращает к учителю свое свежее, румяное лицо с демонстративно скучающим выражением.
И, наконец, рядом с Машей - "она" - странная, чудная, необычайная девочка, злая и непонятная "чудачка", как ее называют подруги... Добра или жестока она? Умна или ограничена? Да что же она, в самом деле, такое - эта бледная, тоненькая, зеленоглазая баронесса Рамзай? Кто она?
- Госпожа Пуд! Уделите нам несколько фунтов вашего внимания! все-таки отвлек меня неприятный, гнусавый голос обладателя козлиной бородки.
Я взглянула на Пуд. Апатично-сонное лицо ее казалось какой-то широкой и плоской маской безучастности. Бесцветные глаза спали с открытыми веками. Ни единого проблеска мысли не было в этих тусклых зрачках.
Оклик учителя отнюдь не вывел Пуд из сонного оцепенения.
- Мадемуазель Пуд! Потрудитесь сказать нам, сколько весит пудовая гиря? - язвительно проскрипел неприятный голос Ренталя.
Классная дама сдержанно захихикала, девочки разразились дружным хохотом. Я сама не могла сдержать улыбки, наблюдая тупую растерянность Пуд. Даля Игренева и отчаянная Коткова упали головами на крышки пюпитров и, захлебываясь от смеха, прямо-таки взвизгивали от удовольствия.
Вдруг, перекрывая смех и гам, прозвенел, как натянутая струна, негодующий голос:
- Это не относится к уроку географии, господин учитель!
- Госпожа Рамзай, чем вы недовольны? - сразу перестал смеяться Ренталь и настороженно сощурился.
Все притихли, поняв, что затевается "история", поскольку Рамзай "подцепила" географа, и все это грозит серьезным скандалом. И не ошиблись. Ренталь густо покраснел, не сводя злого взгляда с тоненькой зеленоглазой девочки, осмелившейся сделать ему замечание.
Но не так-то просто было смутить Рамзай. Взгляды скрестились - злой с вызывающе презрительным. Ренталь отвел глаза.
Глядя на Лидию исподлобья, географ повторил свой вопрос:
- Госпожа Рамзай, чем вы недовольны?
- Это гадость! Да, гадость, - быстро и горячо заговорила Рамзай. - Пуд - лентяйка! Пуд - последняя ученица, это знает каждый. Но все-таки вы напрасно задеваете ее фамилию, ее честное доброе имя, имя ее отца. Вы должны говорить нам о Сицилии и Сардинии, а не изощряться в дешевом остроумии на наш счет. Пуд не виновата, что она - Пуд, а не Иванова или Петрова, и забавляться на этот счет дешевыми каламбурами, по меньшей мере, неостроумно и гадко. Да, гадко!
Бледные щеки девочки вспыхнули ярким румянцем, гордые смелые глаза горели зеленым огнем. Она казалась мне красавицей, которой нельзя не любоваться.
- Рамзай! Безумная! Молчи! Тебе попадет, Рамзай! - со всех сторон шептали подруги, дергая ее за платье, - вольность, на какую девочки не решились бы в других обстоятельствах.
- Рамзай! Вы получите шесть за дерзость, за невозможное поведение в классе! - фрейлен металась по классу, тщетно пытаясь скрыть растерянность и испуг.
Но Рамзай не унималась, продолжая повторять, как заведенная, точно обет дала - растолковать суть дела до конца:
- Нехорошо, гадко насмехаться над чужой фамилией! Чем она виновата? Который раз вы так смеетесь... Над фамилией, над именем... Так нельзя! Нельзя... нельзя!
- Отлично-с! Превосходно-с! Прекрасно-с!.. Я в восторге от вашего возмущения... Можете продолжать... я мешать не буду... Вы хотите разыгрывать рыцаря - пожалуйста... Наша баронесса-начальница не знает, должно быть, как вы ведете себя во время моих уроков. Непременно доложу-с! Да-с! И весьма скоро!.. Невоспитанные девицы-с! Невоспитанные-с!.. Можно сказать, девочки по возрасту, и вдруг демонстрация-с, учителя критикуют! Все будет известно баронессе, сию же минуту известно, да-с!
Ренталь вскочил со стула и, кубарем слетев с кафедры, метнулся к дверям. Злой, как индюк, маленький и потешный. Под стать своему нелепому прозвищу - "Мыс Сингапур".
- К начальнице! Сейчас же к начальнице! - шипел он на ходу.
"Мыс Сингапур!", "Мокрица!", "Фискал!", "Чахоточная бацилла!" неслось вдогонку.
- Рамзай! Вы будете наказаны! - подскочила к Лидии немка, которой все-таки удалось придать строгое выражение своей блеклой физиономии.
Та не удостоила классную ответом. Я с трудом узнавала Рамзай. Неужели же это она еще утром заставляла неуклюжую Пуд обливаться потом и на потеху всем выплясывать дикие па! И наоборот - неужели та самая Рамзай грудью защищает теперь интересы Пуд, прекрасно зная, что это заступничество может обернуться строгим взысканием.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! - трагикомическим тоном резюмировала Коткова, подбегая к Рамзай. - Ведь тебя накажут, Лида! Подумай, что ты наделала.
- Пусть! - упрямо тряхнула стриженой головкой Рамзай.
- Пуд! Пуд! Сыворотка ходячая, благодари же Лиду, что она за тебя вступилась! Слониха! - крикнула Маша Щупенко в самое ухо Пуд.
Та точно проснулась только сейчас.
- Спасибо, Рамзай! - отозвалась она и потянулась целоваться.
- Отвяжись, пожалуйста, - отмахнулась баронесса от толстухи и устало опустилась на свое место.
Румянец сбежал с ее щек, глаза потухли. Она как-то разом осунулась и подурнела.
- Скисла! - вполголоса процедила сквозь зубы моя соседка Волховская. Рамзай всегда так: заварит кашу, нашумит, наорет, а потом - сразу свернется. Неустойчивая она какая-то! Ей Богу!
И с чувством собственного достоинства первая ученица класса презрительно оттопырила нижнюю губу.
- Maman идет! Maman! Тише, mesdames, тише! - предупреждающе прошелестело по рядам.
Слово "maman" магически подействовало на всех: девочки умолкли и мгновенно подтянулись, фрейлен Линдер изменилась в лице и чуть ли не на цыпочки поднялась, чтобы казаться еще прямее и выше.
Начальница вошла не одна: вприпрыжку вбежал за ней торжествующий Ренталь, а на почтительном расстоянии за maman следовали маленькая шарообразная женщина и высокий сухопарый брюнет - это были инспектриса мадемуазель Краюшкина и инспектор классов господин Лабунский.
Баронесса Нольден всегда выглядела соответственно "случаю". Нынче она была торжественно грустна. Еще бы! Воспитанница осмелилась критиковать действия учителя. Подобная дерзость заслуживала строгой кары. Иначе быть не могло!
- Поди сюда, Рамзай! - приказала maman, едва дослушав неизменное приветствие институток. - Поди сюда и извинись перед господином Ренталем за свой необдуманный поступок, - твердо отчеканила начальница, строго глядя в лицо Лиды.
Все взгляды обратились к Рамзай. Она то бледнела, то краснела, беспрестанно меняясь в лице. Закусив губы и потупив глаза, виновница происшествия не собиралась, кажется, двинуться с места.
- Ну-с, я жду! - еще строже прозвучал повелительный голос maman.
Рамзай подняла голову и с гордой решимостью оглядела начальницу и ее свиту. Затянувшуюся паузу, которая становилась зловещей, нарушил, наконец, ее звенящий голос:
- Ни за что! Наказывайте меня! Делайте что хотите! Я не буду извиняться, потому что я считаю, что была права...
- Вот как! - загремела в ответ начальница, - так ты не хочешь признавать себя виноватой, дрянная, упрямая девчонка! Передник! Сию же минуту сними передник, дерзкая!
По рядам девочек прошел ропот: это было наказание, достойное разве что седьмушек! Оставить без передника старшую воспитанницу, воспитанницу выпускного класса, считалось в институте величайшим позором, и такое наказание ложилось клеймом на весь класс.
- Maman! Извините! Nous faisons nos excuses, maman*! - послышались нерешительные голоса то в одном, то в другом углу класса.
______________
* Мы приносим свои извинения.
- Я не сержусь на вас, дети! - заговорила баронесса более мягко и сдержанно, - виновата одна Рамзай, и если она хочет избежать наказания, пусть извинится перед господином Ренталем, как ей было приказано.
- Рамзай, извинись! Извинись, Рамзай! - Весь класс осрамишь, если с тебя передник снимут! - зашептали Коткова и Щупенко, незаметно приблизившись к ней.
- Молчите! Что вы понимаете! - отмахнулась от них зеленоглазая девочка и, быстрым, ловким движением сдернув передник, швырнула его на скамью.
Не знаю, что в эту минуту сделалось со мной. Я сознавала только одно: Рамзай, эта прекрасная, непонятная, недоступная всем девочка страдает, страдает невыносимо, и ее страдания больно отзываются в моем сердце. Я угадывала в ней родную мне, близкую душу и, хотя это покажется странным, любила ее. Да, любила - с первого взгляда, с первой встречи. Это было такое же чувство, какое я испытывала к Кериму, преклоняясь перед величием его души. Едва сознавая, что делаю, я выбежала на середину класса и, схватив обе руки начальницы, забормотала, путаясь и задыхаясь:
- О, умоляю... прошу... умоляю... Простите ее... Она не хотела... Она не подумала... Не наказывайте ее... Ей неприятно... больно... Она самолюбивая, гордая... Ради Бога! Ради Бога, пощадите ее!..
Не помня себя, пылая румянцем волнения и стыда, я так и эдак теребила прекрасные руки баронессы...
Баронесса помолчала с минуту, потом лицо ее приняло мягкое, ласковое выражение.
- Нина Израэл, - сказала она, положив мне на плечо свою красивую, нежную руку, - вам делает честь подобное заступничество за подругу... Бескорыстная дружба - одно из лучших проявлений в нашей жизни. Нина Израэл, ради вас я прощаю вашу подругу Рамзай! И, в свою очередь, извиняюсь перед господином Ренталем за то, что в моем институте учится такая дерзкая, невоспитанная барышня, как она.
И maman, одарив всех нас общим милостивым поклоном, величественно удалилась в сопровождении инспектора и инспектрисы. "Мыс Сингапур" уныло поплелся за ними, потому что прозвучал звонок, возвестивший об окончании урока.
Я еще не успела опомниться от случившегося только что помимо моей воли, когда возле моей парты появилась гневная Рамзай.
- Кто вас просил вмешиваться в мои дела и лезть, когда не спрашивают? - с трясущимися от волнения губами накинулась она. - Просила я вас об этом? Просила?.. Вот назло же не надену передника и опозорю класс! Да, да, не надену! - с новым ожесточением продолжила она, обращаясь к девочкам, окружившим нас шумной толпой, - и вы благодарите за это ее, - ткнула она в меня пальцем, - ее благодарите, - светлейшую самозванную княжну! Она одна будет виновата в этом позоре!
Сколько непримиримой вражды и ненависти было в ее глазах!
Глава шестая
Я И МОИ ПОДРУГИ. СТОЛКНОВЕНИЕ С АРНО.
Бледная нервная девочка с ярко-горящими зелеными глазами, демонстративно сорвав передник, простояла без него на виду у всех во время завтрака, обеда и ужина - в течение целого институтского дня.
Прошли две недели со дня моего заключения в серые стены старого мрачного здания, где вяло и монотонно катила свои тихие воды замкнутая институтская жизнь.
Ежедневно я поднималась со звонком в половине восьмого утра, бежала умываться и причесываться, чтобы не опоздать к молитве. Потом шла в столовую и, наскоро проглотив кружку коричневой бурды с черствой казенной булкой, отправлялась в классы вместе со всеми. Шли обычные занятия, одни предметы сменялись другими, продолжаясь до четырех часов дня. А там - обед и послеобеденное время с обычным приготовлением домашних заданий. Наконец, чай, вечерняя молитва и - после них - лучшие часы институтской жизни. Поднявшись в дортуар, институтки сбрасывали с себя не только тяжелые камлотовые платья, но и дневную муштру, казенщину, неестественность и нелепость большинства институтских правил и неписаных законов. Конечно, дортуар тоже был казармой своего рода, но здесь воспитанницам все-таки удавалось - пусть ненадолго, всего на несколько вечерних часов - избавиться от утомительного, а подчас и унизительного надзора.
Благодаря Люде, я успешно, хотя и не без труда, выдержала вступительные экзамены, и вошла в курс институтской жизни. Я умела теперь приседать и кланяться классным дамам, как это требовалось институтским этикетом. Однако по-прежнему не уподоблялась остальным и не называла начальницу "maman" и, разумеется, не "обожала" ни учителей, ни воспитанниц.
"Обожание" в институте считалось своего рода обязательством, прочно укоренившимся в традициях этого учебного заведения. Девочки, живущие в душной атмосфере института, придумывали себе идеал и поклонялись ему. Все "обожали" кого-нибудь. Марина Волховская, серьезная, гордая и строгая девочка, не желая унижаться и в тоже время не считая возможным изменить институтским принципам, "обожала" Петра Великого. Она собирала портреты великого царя, всевозможные сочинения, относящиеся к его личности. Женя Лазарева "обожала" учителя немецкого, седого розовощекого старика с вдохновенной речью, который, в самом деле, интересно и увлекательно преподносил свой предмет. Перед его уроками Женя раскладывала на кафедре красивые ручки из слоновой кости, обертывала куски мела разноцветной бумагой с голубыми и розовыми бантами и всегда отвечала немецкий урок на двенадцать баллов. Маленькая Игренева примерно так же вела себя по отношению к учителю-французу, бойкому и франтоватому молодому парижанину. Даже Пуд, сонная, ленивая София Пуд, прозванная "слонихой", и та "обожала" институтского батюшку и лезла из кожи вон, готовясь к урокам по его предмету.
Моя восторженная подруга Мила Перская "обожала" Люду и меня, преданно, самоотверженно и немного смешно. Это не мешало ей, однако, "обожать" потихоньку и молодого, очень красивого и очень застенчивого учителя танцев господина Иванова.
Только я да Лидия Рамзай не "обожали" никого. Когда подруги спрашивали баронессу, почему она не выберет кого-нибудь, независимая девочка презрительно поводила худенькими плечами и отвечала без обиняков:
- Считаю унизительным.
Мне никто не досаждал подобными вопросами. Я считалась на исключительном положении, поскольку и поступила сюда не как другие, а прямо в последний, выпускной класс, и вела себя иначе, независимо. Не по-институтски - считали мои новые подруги. Правда, у меня было мало общего с ними. Так много испытав и пережив, я, конечно, слишком отличалась от этих милых, восторженных и поразительно инфантильных девочек. Кроме того, большую часть свободного времени я проводила у Люды, занимавшей, как и другие классные дамы, отдельную уютную комнату. В классные же часы Перская не отходила от меня, мешая сойтись с остальными двадцатью девятью девочками нашего выпускного класса.
С рыженькой Перской я делила и труды и досуги. Мы гуляли с ней на переменах, вместе парировали нападки Арно и бледной зеленоглазой девочки, постоянно искавшей стычек со мной.
Что же касается Арно, то она с первой же минуты возненавидела меня всей душой. Где бы я ни находилась, меня преследовал ее крикливый голос: "Мадемуазель Израэл, тише!", "Мадемуазель Израэл, что за манеры!", "Да помните же, Израэл, что вы находитесь не в кавказских трущобах, а среди благовоспитанных барышень".
О, этот голос! Эти противные ужимки живого скелета, эти тощие, влажные руки, как я ненавидела их!
- Люда! Люда! Что же это такое? - не раз повторяла я в тоске, забегая к ней в течение дня - рассказать о новых придирках Арно.
- Ничего, Нина! Ничего, моя девочка, потерпи немного! Год пролетит незаметно, ты и не заметишь, а там - ты снова увидишь и синее небо, и яркое солнце, и высокие горы. Все! Все!
- Все! Все! - повторяла я, точно завороженная... - Вот только дождусь ли я, вытерплю...
Однажды вечером, когда я сидела в классе седьмушек и тихо разговаривала с Людой, дверь внезапно распахнулась, и в отделение младших пулей влетела Эмилия Перская.
- Нина! Нина! - кричала она. - Скорее, скорее, жаба тебя хватилась. По всему классу мечется, как разъяренная фурия: "Где Израэл? Куда она сбежала?".
- Что за вздор! - пожала я плечами, - ведь она сама отпустила меня.
- Забыла верно. Безголовая кукушка. А теперь не подступись к ней.
- Ах, так! Ну, погоди же ты! - и лицо мое запылало...
- Нина! Нина! - схватив меня за руку, прошептала Люда, - ради Бога, сдержи себя... Умей владеть собой, Нина! Не наговори ей чего-нибудь лишнего, прошу тебя!
- Оставь меня, Люда, - вырвала я руку, - оставь, пожалуйста. Я не маленькая и сама знаю, что мне делать.
- Не беспокойтесь, душечка мадемуазель, красавица, - умиленно шептала Перская, - я сдержу ее.
Она меня сдержит? Она, Перская? Что за новости?
Я смерила непрошенную покровительницу уничтожающим взглядом и помчалась в класс.
- Нина! Ради Бога! Ради меня! Ради покойного папы! - неслось мне вдогонку.
- Пожалуйста, Израэл, придержи язык! - вторила Люде едва поспевавшая за мной Перская.
Но я едва слышала их. Бомбой влетела я в класс, подскочила к кафедре, где сидела Арно, и, вызывающе глядя ей в глаза, спросила:
- Что случилось? Ведь вы же сами отпустили меня, а теперь хватились.
- Что это за слово "хватились"? Я не понимаю. Извольте выражаться приличнее! - грозно закричала, подскакивая на своем месте, Арно.
- Это значит, что у вас дурная память, мадемуазель, вы отпустили меня, когда я попросилась к сестре, а потом, очевидно, забыли.
- Вы дерзки, Израэл! - взвизгнула Арно, - дерзки и лживы... Я не отпускала вас.
- Неправда! - в свою очередь, закричала я. - Вы меня отпустили! Отпустили! Отпустили!
- Молчать! Не дерзить! Снять передник! Сию минуту снять! - стараясь перекричать меня, визжала Арно. - Вы получите три за поведение, я завтра же доложу о вас maman. Вы гадкая лгунья! Слышите ли - лгунья! Да!
- Неправда! - вырвались переполнявшие меня злоба, гнев и страдание. Я никогда еще не лгала - за всю мою жизнь, мадемуазель! Слышите ли! Ни-ког-да! Передник я сниму. Но я очень жалею, что не могу доказать, что лгунья - не я, так как никто не видел и не слышал, как я подходила к вам после обеда в столовой и отпросилась к сестре.
- Вы ошибаетесь, Израэл. Я слышала это и могу засвидетельствовать перед всем классом! - раздался за моей спиной звонкий девичий голос.
И баронесса Рамзай, протиснувшись сквозь толпу девочек, подошла к кафедре.
- Что такое? Что вам нужно? - засуетилась при виде ее Арно.
- Да, Израэл не лжет! Я готова подтвердить это клятвой! - пылко воскликнула зеленоглазая девочка, тряхнув густыми стрижеными кудрями. - Вы сидели у второго стола, когда она подошла к вам, и читали газету. Израэл спросила: "Могу я навестить свою сестру?" Вы ответили: "Ступайте!" Ей Богу же, это правда. Честное слово!
Рамзай быстро выхватила из-за ворота платья маленький золотой крестик и, размашисто перекрестившись, приложила его к губам.
- Оставьте! Как вам не стыдно! - зашипела, но уже не столь воинственно, а скорее примирительно Арно, - не надо божиться. Это святотатство - клясться именем Бога по пустякам.
- Вы же заставляете! - резко бросила ей в лицо Рамзай.
- Израэл! Я прощаю вас, - изрекла Арно, - передник вы не снимете, но о вашем дерзком отношении ко мне я завтра же доложу maman.
У меня отлегло от сердца.
Слава Богу! Избегла позорного наказания, о котором узнал бы весь институт, узнала Люда и извела бы меня причитаниями и наставлениями. Зеленоглазая девочка, как добрая фея, явилась в трудную минуту и выручила меня. Движимая ответным душевным порывом, я шагнула навстречу благородной свидетельнице.
- Благодарю вас, Рамзай! - сказала я громко, - вы были справедливы, благодарю вас!
На какую-то минуту в ее глазах зажегся живой и искренний интерес ко мне. Увы, строптивая баронесса осталась верна себе. С комической гримасой Рамзай наклонилась к моему уху и пропела деланным фальцетом:
- Самозванная княжна! Не будьте сентиментальны! Это не идет представительнице славных лезгинских племен!
Я помертвела. И мгновенно возненавидела, остро, жгуче возненавидела эту бледную злую девочку, так незаслуженно и резко оттолкнувшую меня.
Глава седьмая
ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ. ТАЙНА ЛИДИИ РАМЗАЙ.
Я ОТОМСТИЛА.
Суровый край. Его красам,
Пугаяся, дивятся взоры,
На горы каменные там
Поверглись каменные горы.
Синея, всходят до небес
Их своенравные громады,
На них шумит сосновый лес,
С них бурно льются водопады...
- Браво, Рамзай! Браво! Как хорошо! Как дивно хорошо декламирует Лида! - слышалось со всех сторон.
Потом девочки сгрудились возле ночного столика, на который взобралась наша баронесса и, скрестив руки на груди - в позе Наполеона, вдохновенно читала стихи Баратынского, посвященные Финляндии. Мила Перская не сводила с чтицы глаз и восторженно ловила каждое ее слово.
Воспроизведенные выразительной декламацией, картины Финляндии вставали перед нами - живо и отчетливо. Синие фиорды и серые скалы... Серое небо, и на фоне его - зеленые, пушистые сосны-исполины на гранитных скалах...
Между тем зеленоглазая чтица нимало не заботилась о том впечатлении, которое производила на слушателей. Ее мысли были далеко. Глаза таинственно мерцали из-под стрельчатых ресниц, когда Лида заговорила растроганно и доверительно:
- Да, хорошо у нас... на севере, ах, хорошо... Голубая студеная вода окружает шхеры... а в синих фиордах она похожа на чистый сапфир... А кругом сосны - вечно зелены, вечно свежи и юны! И скалы... без конца, без края. Финляндия - это воздух, зелень и сила. Какая мощь в ней, в этой суровой, мрачной красоте!.. Родина моего отца - Швеция, но живем мы безвыездно в нашем финляндском имении на берегу залива... Там бури бывают, и тогда на далеком маяке зажигается звездочка, яркая, золотая, прекрасная... Это огонек маяка, но он кажется звездою на темном небе, путеводной звездою!..
По-видимому, почувствовав мой пристальный взгляд, Рамзай внезапно оборвала рассказ и тотчас спрыгнула со столика. Глаза наши встретились, и в первый раз я увидела и румянец смущения и даже растерянность в лице заносчивой баронессы.
Я поняла ее. Поняла без слов.
Ей не хотелось выглядеть в моих глазах восторженной и сентиментальной девчонкой, подобно большинству институток. Тоскуя по родине, по дому и вдруг обнаружив эту свою слабость, она боялась моих злорадных насмешек...
Игренева, Коткова, Щупенко, Лазарева и Мила Перская бросились к ней:
- Бароночка, милая, продолжай! Ты говоришь, как поэт! Ах, как славно!
- Убирайтесь! - грубо оборвала девочек Лидия.
- Рамзай! Не ломайся! Вот еще воображает, финка ты этакая! - вспыхнула Коткова, оскорбившись за себя и других.
Рамзай не потрудилась ответить и прошла в умывальную. Вернувшись, она снова собрала вокруг себя группу девочек и принялась выкрикивать, ломаясь и кривляясь, глупейшую рифмованную чепуху:
Пекин, Нанкин и Кантон...
Мы уселись в фаэтон
И отправились в Китай
Пить горячий, крепкий чай!
Не знаю, долго ли продолжался бы этот спектакль, если бы фрейлен Линдер не появилась на пороге со своим неизменным требованием:
- Schlafen, Kinder, schlafen*!
______________
* Ложитесь, дети, ложитесь.
- Знаешь, Нина, - обратилась ко мне Мила Перская, когда свет в комнате был притушен и мы улеглись в постели.
- Я давно хотела спросить тебя: веришь ли ты в сверхъестественное?
- Какие глупости, - отозвалась я. - Конечно, не верю.
- Нет, не глупости! - возразила Эмилия с жаром. - Нет, не глупости! Я, например, верю в существование привидений, духов и тому подобное. И потом, потом я убеждена, что мертвые могут являться к живым, приняв человеческий облик... Знаешь, - Мила понизила голос до шепота, - я тебе приведу один случай. Женя Лазарева рассказывала... Как-то она запоздала, возвращаясь с экзерсировки, и вдруг, проходя по залу, она остановилась, пораженная каким-то шорохом в стороне большого портрета. Женя трусиха страшная, но в тот раз поборола себя, оглянулась в ту сторону, и вдруг...
- Ну, уж будет вам насмешничать! И вы туда же! Довольно я от баронессы терплю! - надула малиновые губки девушка, которую звали Аннушкой.
- От какой баронессы? - полюбопытствовала я.
- Да барышня Рамзай нашу Нюшку преследует! - ответила за подругу черноглазая Акуля, товарка и соседка Аннушки.
"Вот как! И тут, значит, поспела!" - мысленно отметила я, живо представив высокую тоненькую девочку с насмешливо-гордым лицом и зелеными глазами.
Я вышла из гардеробной, путаясь и поминутно спотыкаясь в непривычно длинном подоле, и пустилась в путь по этажам и коридорам, тщетно пытаясь угадать дорогу, ведущую в класс.
Глава пятая
УРОКИ. ИСТОРИЯ. Я ВЫСТУПАЮ ЗАЩИТНИЦЕЙ.
Вероятно, эти блуждания заняли немало времени, потому что, когда я нашла, наконец, свой класс, там уже шел урок, на кафедре сидел маленький человечек с язвительными, рысьими глазками и жидкой козлиной бородкой, которую он поминутно щипал.
Маленький человечек быстро обернулся на скрип отворившейся двери, и мы встретились взглядами.
- Это наша новенькая, господин Ренталь, - представила меня фрейлен Линдер, пустив в ход ту из своих улыбок, которую наша "финка" считала очаровательной.
Господин Ренталь, преподаватель географии в старших классах, одобрительно кивнул мне и жестом пригласил садиться.
Место возле Марины Волховской было свободным, и я заняла его.
Географ рассказывал об островах Средиземного моря и о том, что добывается жителями этих островов. Но мне не было решительно никакого дела до островов вместе со всеми жителями и полезными ископаемыми, потому что мне порядком надоели эти острова еще дома, когда Люда готовила меня к поступлению в институт.
"Эльба... Сардиния... Сицилия..." - как сквозь сон слышался голос маленького человечка, не мешая, впрочем, занятию, которому я предалась с большим интересом... Я рассматривала своих одноклассниц.
Подле черненькой, как мушка, Игреневой сидит Женя Лазарева, по прозвищу "мышонок". Не в пример соседке, Женя внимательно слушает урок, широко раскрыв голубые глаза, и по-детски хлопает ресницами. На второй парте - Мила Перская, она совершенно погружена в чтение какой-то большой тяжелой книги, которую держит на коленях, под крышкой своего пюпитра. Тоня Коткова лепит из воска маленькие круглые шарики и время от времени бомбардирует подруг - к немалому их удовольствию... Рослая, сильная и здоровая Маша Щупенко то и дело обращает к учителю свое свежее, румяное лицо с демонстративно скучающим выражением.
И, наконец, рядом с Машей - "она" - странная, чудная, необычайная девочка, злая и непонятная "чудачка", как ее называют подруги... Добра или жестока она? Умна или ограничена? Да что же она, в самом деле, такое - эта бледная, тоненькая, зеленоглазая баронесса Рамзай? Кто она?
- Госпожа Пуд! Уделите нам несколько фунтов вашего внимания! все-таки отвлек меня неприятный, гнусавый голос обладателя козлиной бородки.
Я взглянула на Пуд. Апатично-сонное лицо ее казалось какой-то широкой и плоской маской безучастности. Бесцветные глаза спали с открытыми веками. Ни единого проблеска мысли не было в этих тусклых зрачках.
Оклик учителя отнюдь не вывел Пуд из сонного оцепенения.
- Мадемуазель Пуд! Потрудитесь сказать нам, сколько весит пудовая гиря? - язвительно проскрипел неприятный голос Ренталя.
Классная дама сдержанно захихикала, девочки разразились дружным хохотом. Я сама не могла сдержать улыбки, наблюдая тупую растерянность Пуд. Даля Игренева и отчаянная Коткова упали головами на крышки пюпитров и, захлебываясь от смеха, прямо-таки взвизгивали от удовольствия.
Вдруг, перекрывая смех и гам, прозвенел, как натянутая струна, негодующий голос:
- Это не относится к уроку географии, господин учитель!
- Госпожа Рамзай, чем вы недовольны? - сразу перестал смеяться Ренталь и настороженно сощурился.
Все притихли, поняв, что затевается "история", поскольку Рамзай "подцепила" географа, и все это грозит серьезным скандалом. И не ошиблись. Ренталь густо покраснел, не сводя злого взгляда с тоненькой зеленоглазой девочки, осмелившейся сделать ему замечание.
Но не так-то просто было смутить Рамзай. Взгляды скрестились - злой с вызывающе презрительным. Ренталь отвел глаза.
Глядя на Лидию исподлобья, географ повторил свой вопрос:
- Госпожа Рамзай, чем вы недовольны?
- Это гадость! Да, гадость, - быстро и горячо заговорила Рамзай. - Пуд - лентяйка! Пуд - последняя ученица, это знает каждый. Но все-таки вы напрасно задеваете ее фамилию, ее честное доброе имя, имя ее отца. Вы должны говорить нам о Сицилии и Сардинии, а не изощряться в дешевом остроумии на наш счет. Пуд не виновата, что она - Пуд, а не Иванова или Петрова, и забавляться на этот счет дешевыми каламбурами, по меньшей мере, неостроумно и гадко. Да, гадко!
Бледные щеки девочки вспыхнули ярким румянцем, гордые смелые глаза горели зеленым огнем. Она казалась мне красавицей, которой нельзя не любоваться.
- Рамзай! Безумная! Молчи! Тебе попадет, Рамзай! - со всех сторон шептали подруги, дергая ее за платье, - вольность, на какую девочки не решились бы в других обстоятельствах.
- Рамзай! Вы получите шесть за дерзость, за невозможное поведение в классе! - фрейлен металась по классу, тщетно пытаясь скрыть растерянность и испуг.
Но Рамзай не унималась, продолжая повторять, как заведенная, точно обет дала - растолковать суть дела до конца:
- Нехорошо, гадко насмехаться над чужой фамилией! Чем она виновата? Который раз вы так смеетесь... Над фамилией, над именем... Так нельзя! Нельзя... нельзя!
- Отлично-с! Превосходно-с! Прекрасно-с!.. Я в восторге от вашего возмущения... Можете продолжать... я мешать не буду... Вы хотите разыгрывать рыцаря - пожалуйста... Наша баронесса-начальница не знает, должно быть, как вы ведете себя во время моих уроков. Непременно доложу-с! Да-с! И весьма скоро!.. Невоспитанные девицы-с! Невоспитанные-с!.. Можно сказать, девочки по возрасту, и вдруг демонстрация-с, учителя критикуют! Все будет известно баронессе, сию же минуту известно, да-с!
Ренталь вскочил со стула и, кубарем слетев с кафедры, метнулся к дверям. Злой, как индюк, маленький и потешный. Под стать своему нелепому прозвищу - "Мыс Сингапур".
- К начальнице! Сейчас же к начальнице! - шипел он на ходу.
"Мыс Сингапур!", "Мокрица!", "Фискал!", "Чахоточная бацилла!" неслось вдогонку.
- Рамзай! Вы будете наказаны! - подскочила к Лидии немка, которой все-таки удалось придать строгое выражение своей блеклой физиономии.
Та не удостоила классную ответом. Я с трудом узнавала Рамзай. Неужели же это она еще утром заставляла неуклюжую Пуд обливаться потом и на потеху всем выплясывать дикие па! И наоборот - неужели та самая Рамзай грудью защищает теперь интересы Пуд, прекрасно зная, что это заступничество может обернуться строгим взысканием.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! - трагикомическим тоном резюмировала Коткова, подбегая к Рамзай. - Ведь тебя накажут, Лида! Подумай, что ты наделала.
- Пусть! - упрямо тряхнула стриженой головкой Рамзай.
- Пуд! Пуд! Сыворотка ходячая, благодари же Лиду, что она за тебя вступилась! Слониха! - крикнула Маша Щупенко в самое ухо Пуд.
Та точно проснулась только сейчас.
- Спасибо, Рамзай! - отозвалась она и потянулась целоваться.
- Отвяжись, пожалуйста, - отмахнулась баронесса от толстухи и устало опустилась на свое место.
Румянец сбежал с ее щек, глаза потухли. Она как-то разом осунулась и подурнела.
- Скисла! - вполголоса процедила сквозь зубы моя соседка Волховская. Рамзай всегда так: заварит кашу, нашумит, наорет, а потом - сразу свернется. Неустойчивая она какая-то! Ей Богу!
И с чувством собственного достоинства первая ученица класса презрительно оттопырила нижнюю губу.
- Maman идет! Maman! Тише, mesdames, тише! - предупреждающе прошелестело по рядам.
Слово "maman" магически подействовало на всех: девочки умолкли и мгновенно подтянулись, фрейлен Линдер изменилась в лице и чуть ли не на цыпочки поднялась, чтобы казаться еще прямее и выше.
Начальница вошла не одна: вприпрыжку вбежал за ней торжествующий Ренталь, а на почтительном расстоянии за maman следовали маленькая шарообразная женщина и высокий сухопарый брюнет - это были инспектриса мадемуазель Краюшкина и инспектор классов господин Лабунский.
Баронесса Нольден всегда выглядела соответственно "случаю". Нынче она была торжественно грустна. Еще бы! Воспитанница осмелилась критиковать действия учителя. Подобная дерзость заслуживала строгой кары. Иначе быть не могло!
- Поди сюда, Рамзай! - приказала maman, едва дослушав неизменное приветствие институток. - Поди сюда и извинись перед господином Ренталем за свой необдуманный поступок, - твердо отчеканила начальница, строго глядя в лицо Лиды.
Все взгляды обратились к Рамзай. Она то бледнела, то краснела, беспрестанно меняясь в лице. Закусив губы и потупив глаза, виновница происшествия не собиралась, кажется, двинуться с места.
- Ну-с, я жду! - еще строже прозвучал повелительный голос maman.
Рамзай подняла голову и с гордой решимостью оглядела начальницу и ее свиту. Затянувшуюся паузу, которая становилась зловещей, нарушил, наконец, ее звенящий голос:
- Ни за что! Наказывайте меня! Делайте что хотите! Я не буду извиняться, потому что я считаю, что была права...
- Вот как! - загремела в ответ начальница, - так ты не хочешь признавать себя виноватой, дрянная, упрямая девчонка! Передник! Сию же минуту сними передник, дерзкая!
По рядам девочек прошел ропот: это было наказание, достойное разве что седьмушек! Оставить без передника старшую воспитанницу, воспитанницу выпускного класса, считалось в институте величайшим позором, и такое наказание ложилось клеймом на весь класс.
- Maman! Извините! Nous faisons nos excuses, maman*! - послышались нерешительные голоса то в одном, то в другом углу класса.
______________
* Мы приносим свои извинения.
- Я не сержусь на вас, дети! - заговорила баронесса более мягко и сдержанно, - виновата одна Рамзай, и если она хочет избежать наказания, пусть извинится перед господином Ренталем, как ей было приказано.
- Рамзай, извинись! Извинись, Рамзай! - Весь класс осрамишь, если с тебя передник снимут! - зашептали Коткова и Щупенко, незаметно приблизившись к ней.
- Молчите! Что вы понимаете! - отмахнулась от них зеленоглазая девочка и, быстрым, ловким движением сдернув передник, швырнула его на скамью.
Не знаю, что в эту минуту сделалось со мной. Я сознавала только одно: Рамзай, эта прекрасная, непонятная, недоступная всем девочка страдает, страдает невыносимо, и ее страдания больно отзываются в моем сердце. Я угадывала в ней родную мне, близкую душу и, хотя это покажется странным, любила ее. Да, любила - с первого взгляда, с первой встречи. Это было такое же чувство, какое я испытывала к Кериму, преклоняясь перед величием его души. Едва сознавая, что делаю, я выбежала на середину класса и, схватив обе руки начальницы, забормотала, путаясь и задыхаясь:
- О, умоляю... прошу... умоляю... Простите ее... Она не хотела... Она не подумала... Не наказывайте ее... Ей неприятно... больно... Она самолюбивая, гордая... Ради Бога! Ради Бога, пощадите ее!..
Не помня себя, пылая румянцем волнения и стыда, я так и эдак теребила прекрасные руки баронессы...
Баронесса помолчала с минуту, потом лицо ее приняло мягкое, ласковое выражение.
- Нина Израэл, - сказала она, положив мне на плечо свою красивую, нежную руку, - вам делает честь подобное заступничество за подругу... Бескорыстная дружба - одно из лучших проявлений в нашей жизни. Нина Израэл, ради вас я прощаю вашу подругу Рамзай! И, в свою очередь, извиняюсь перед господином Ренталем за то, что в моем институте учится такая дерзкая, невоспитанная барышня, как она.
И maman, одарив всех нас общим милостивым поклоном, величественно удалилась в сопровождении инспектора и инспектрисы. "Мыс Сингапур" уныло поплелся за ними, потому что прозвучал звонок, возвестивший об окончании урока.
Я еще не успела опомниться от случившегося только что помимо моей воли, когда возле моей парты появилась гневная Рамзай.
- Кто вас просил вмешиваться в мои дела и лезть, когда не спрашивают? - с трясущимися от волнения губами накинулась она. - Просила я вас об этом? Просила?.. Вот назло же не надену передника и опозорю класс! Да, да, не надену! - с новым ожесточением продолжила она, обращаясь к девочкам, окружившим нас шумной толпой, - и вы благодарите за это ее, - ткнула она в меня пальцем, - ее благодарите, - светлейшую самозванную княжну! Она одна будет виновата в этом позоре!
Сколько непримиримой вражды и ненависти было в ее глазах!
Глава шестая
Я И МОИ ПОДРУГИ. СТОЛКНОВЕНИЕ С АРНО.
Бледная нервная девочка с ярко-горящими зелеными глазами, демонстративно сорвав передник, простояла без него на виду у всех во время завтрака, обеда и ужина - в течение целого институтского дня.
Прошли две недели со дня моего заключения в серые стены старого мрачного здания, где вяло и монотонно катила свои тихие воды замкнутая институтская жизнь.
Ежедневно я поднималась со звонком в половине восьмого утра, бежала умываться и причесываться, чтобы не опоздать к молитве. Потом шла в столовую и, наскоро проглотив кружку коричневой бурды с черствой казенной булкой, отправлялась в классы вместе со всеми. Шли обычные занятия, одни предметы сменялись другими, продолжаясь до четырех часов дня. А там - обед и послеобеденное время с обычным приготовлением домашних заданий. Наконец, чай, вечерняя молитва и - после них - лучшие часы институтской жизни. Поднявшись в дортуар, институтки сбрасывали с себя не только тяжелые камлотовые платья, но и дневную муштру, казенщину, неестественность и нелепость большинства институтских правил и неписаных законов. Конечно, дортуар тоже был казармой своего рода, но здесь воспитанницам все-таки удавалось - пусть ненадолго, всего на несколько вечерних часов - избавиться от утомительного, а подчас и унизительного надзора.
Благодаря Люде, я успешно, хотя и не без труда, выдержала вступительные экзамены, и вошла в курс институтской жизни. Я умела теперь приседать и кланяться классным дамам, как это требовалось институтским этикетом. Однако по-прежнему не уподоблялась остальным и не называла начальницу "maman" и, разумеется, не "обожала" ни учителей, ни воспитанниц.
"Обожание" в институте считалось своего рода обязательством, прочно укоренившимся в традициях этого учебного заведения. Девочки, живущие в душной атмосфере института, придумывали себе идеал и поклонялись ему. Все "обожали" кого-нибудь. Марина Волховская, серьезная, гордая и строгая девочка, не желая унижаться и в тоже время не считая возможным изменить институтским принципам, "обожала" Петра Великого. Она собирала портреты великого царя, всевозможные сочинения, относящиеся к его личности. Женя Лазарева "обожала" учителя немецкого, седого розовощекого старика с вдохновенной речью, который, в самом деле, интересно и увлекательно преподносил свой предмет. Перед его уроками Женя раскладывала на кафедре красивые ручки из слоновой кости, обертывала куски мела разноцветной бумагой с голубыми и розовыми бантами и всегда отвечала немецкий урок на двенадцать баллов. Маленькая Игренева примерно так же вела себя по отношению к учителю-французу, бойкому и франтоватому молодому парижанину. Даже Пуд, сонная, ленивая София Пуд, прозванная "слонихой", и та "обожала" институтского батюшку и лезла из кожи вон, готовясь к урокам по его предмету.
Моя восторженная подруга Мила Перская "обожала" Люду и меня, преданно, самоотверженно и немного смешно. Это не мешало ей, однако, "обожать" потихоньку и молодого, очень красивого и очень застенчивого учителя танцев господина Иванова.
Только я да Лидия Рамзай не "обожали" никого. Когда подруги спрашивали баронессу, почему она не выберет кого-нибудь, независимая девочка презрительно поводила худенькими плечами и отвечала без обиняков:
- Считаю унизительным.
Мне никто не досаждал подобными вопросами. Я считалась на исключительном положении, поскольку и поступила сюда не как другие, а прямо в последний, выпускной класс, и вела себя иначе, независимо. Не по-институтски - считали мои новые подруги. Правда, у меня было мало общего с ними. Так много испытав и пережив, я, конечно, слишком отличалась от этих милых, восторженных и поразительно инфантильных девочек. Кроме того, большую часть свободного времени я проводила у Люды, занимавшей, как и другие классные дамы, отдельную уютную комнату. В классные же часы Перская не отходила от меня, мешая сойтись с остальными двадцатью девятью девочками нашего выпускного класса.
С рыженькой Перской я делила и труды и досуги. Мы гуляли с ней на переменах, вместе парировали нападки Арно и бледной зеленоглазой девочки, постоянно искавшей стычек со мной.
Что же касается Арно, то она с первой же минуты возненавидела меня всей душой. Где бы я ни находилась, меня преследовал ее крикливый голос: "Мадемуазель Израэл, тише!", "Мадемуазель Израэл, что за манеры!", "Да помните же, Израэл, что вы находитесь не в кавказских трущобах, а среди благовоспитанных барышень".
О, этот голос! Эти противные ужимки живого скелета, эти тощие, влажные руки, как я ненавидела их!
- Люда! Люда! Что же это такое? - не раз повторяла я в тоске, забегая к ней в течение дня - рассказать о новых придирках Арно.
- Ничего, Нина! Ничего, моя девочка, потерпи немного! Год пролетит незаметно, ты и не заметишь, а там - ты снова увидишь и синее небо, и яркое солнце, и высокие горы. Все! Все!
- Все! Все! - повторяла я, точно завороженная... - Вот только дождусь ли я, вытерплю...
Однажды вечером, когда я сидела в классе седьмушек и тихо разговаривала с Людой, дверь внезапно распахнулась, и в отделение младших пулей влетела Эмилия Перская.
- Нина! Нина! - кричала она. - Скорее, скорее, жаба тебя хватилась. По всему классу мечется, как разъяренная фурия: "Где Израэл? Куда она сбежала?".
- Что за вздор! - пожала я плечами, - ведь она сама отпустила меня.
- Забыла верно. Безголовая кукушка. А теперь не подступись к ней.
- Ах, так! Ну, погоди же ты! - и лицо мое запылало...
- Нина! Нина! - схватив меня за руку, прошептала Люда, - ради Бога, сдержи себя... Умей владеть собой, Нина! Не наговори ей чего-нибудь лишнего, прошу тебя!
- Оставь меня, Люда, - вырвала я руку, - оставь, пожалуйста. Я не маленькая и сама знаю, что мне делать.
- Не беспокойтесь, душечка мадемуазель, красавица, - умиленно шептала Перская, - я сдержу ее.
Она меня сдержит? Она, Перская? Что за новости?
Я смерила непрошенную покровительницу уничтожающим взглядом и помчалась в класс.
- Нина! Ради Бога! Ради меня! Ради покойного папы! - неслось мне вдогонку.
- Пожалуйста, Израэл, придержи язык! - вторила Люде едва поспевавшая за мной Перская.
Но я едва слышала их. Бомбой влетела я в класс, подскочила к кафедре, где сидела Арно, и, вызывающе глядя ей в глаза, спросила:
- Что случилось? Ведь вы же сами отпустили меня, а теперь хватились.
- Что это за слово "хватились"? Я не понимаю. Извольте выражаться приличнее! - грозно закричала, подскакивая на своем месте, Арно.
- Это значит, что у вас дурная память, мадемуазель, вы отпустили меня, когда я попросилась к сестре, а потом, очевидно, забыли.
- Вы дерзки, Израэл! - взвизгнула Арно, - дерзки и лживы... Я не отпускала вас.
- Неправда! - в свою очередь, закричала я. - Вы меня отпустили! Отпустили! Отпустили!
- Молчать! Не дерзить! Снять передник! Сию минуту снять! - стараясь перекричать меня, визжала Арно. - Вы получите три за поведение, я завтра же доложу о вас maman. Вы гадкая лгунья! Слышите ли - лгунья! Да!
- Неправда! - вырвались переполнявшие меня злоба, гнев и страдание. Я никогда еще не лгала - за всю мою жизнь, мадемуазель! Слышите ли! Ни-ког-да! Передник я сниму. Но я очень жалею, что не могу доказать, что лгунья - не я, так как никто не видел и не слышал, как я подходила к вам после обеда в столовой и отпросилась к сестре.
- Вы ошибаетесь, Израэл. Я слышала это и могу засвидетельствовать перед всем классом! - раздался за моей спиной звонкий девичий голос.
И баронесса Рамзай, протиснувшись сквозь толпу девочек, подошла к кафедре.
- Что такое? Что вам нужно? - засуетилась при виде ее Арно.
- Да, Израэл не лжет! Я готова подтвердить это клятвой! - пылко воскликнула зеленоглазая девочка, тряхнув густыми стрижеными кудрями. - Вы сидели у второго стола, когда она подошла к вам, и читали газету. Израэл спросила: "Могу я навестить свою сестру?" Вы ответили: "Ступайте!" Ей Богу же, это правда. Честное слово!
Рамзай быстро выхватила из-за ворота платья маленький золотой крестик и, размашисто перекрестившись, приложила его к губам.
- Оставьте! Как вам не стыдно! - зашипела, но уже не столь воинственно, а скорее примирительно Арно, - не надо божиться. Это святотатство - клясться именем Бога по пустякам.
- Вы же заставляете! - резко бросила ей в лицо Рамзай.
- Израэл! Я прощаю вас, - изрекла Арно, - передник вы не снимете, но о вашем дерзком отношении ко мне я завтра же доложу maman.
У меня отлегло от сердца.
Слава Богу! Избегла позорного наказания, о котором узнал бы весь институт, узнала Люда и извела бы меня причитаниями и наставлениями. Зеленоглазая девочка, как добрая фея, явилась в трудную минуту и выручила меня. Движимая ответным душевным порывом, я шагнула навстречу благородной свидетельнице.
- Благодарю вас, Рамзай! - сказала я громко, - вы были справедливы, благодарю вас!
На какую-то минуту в ее глазах зажегся живой и искренний интерес ко мне. Увы, строптивая баронесса осталась верна себе. С комической гримасой Рамзай наклонилась к моему уху и пропела деланным фальцетом:
- Самозванная княжна! Не будьте сентиментальны! Это не идет представительнице славных лезгинских племен!
Я помертвела. И мгновенно возненавидела, остро, жгуче возненавидела эту бледную злую девочку, так незаслуженно и резко оттолкнувшую меня.
Глава седьмая
ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ. ТАЙНА ЛИДИИ РАМЗАЙ.
Я ОТОМСТИЛА.
Суровый край. Его красам,
Пугаяся, дивятся взоры,
На горы каменные там
Поверглись каменные горы.
Синея, всходят до небес
Их своенравные громады,
На них шумит сосновый лес,
С них бурно льются водопады...
- Браво, Рамзай! Браво! Как хорошо! Как дивно хорошо декламирует Лида! - слышалось со всех сторон.
Потом девочки сгрудились возле ночного столика, на который взобралась наша баронесса и, скрестив руки на груди - в позе Наполеона, вдохновенно читала стихи Баратынского, посвященные Финляндии. Мила Перская не сводила с чтицы глаз и восторженно ловила каждое ее слово.
Воспроизведенные выразительной декламацией, картины Финляндии вставали перед нами - живо и отчетливо. Синие фиорды и серые скалы... Серое небо, и на фоне его - зеленые, пушистые сосны-исполины на гранитных скалах...
Между тем зеленоглазая чтица нимало не заботилась о том впечатлении, которое производила на слушателей. Ее мысли были далеко. Глаза таинственно мерцали из-под стрельчатых ресниц, когда Лида заговорила растроганно и доверительно:
- Да, хорошо у нас... на севере, ах, хорошо... Голубая студеная вода окружает шхеры... а в синих фиордах она похожа на чистый сапфир... А кругом сосны - вечно зелены, вечно свежи и юны! И скалы... без конца, без края. Финляндия - это воздух, зелень и сила. Какая мощь в ней, в этой суровой, мрачной красоте!.. Родина моего отца - Швеция, но живем мы безвыездно в нашем финляндском имении на берегу залива... Там бури бывают, и тогда на далеком маяке зажигается звездочка, яркая, золотая, прекрасная... Это огонек маяка, но он кажется звездою на темном небе, путеводной звездою!..
По-видимому, почувствовав мой пристальный взгляд, Рамзай внезапно оборвала рассказ и тотчас спрыгнула со столика. Глаза наши встретились, и в первый раз я увидела и румянец смущения и даже растерянность в лице заносчивой баронессы.
Я поняла ее. Поняла без слов.
Ей не хотелось выглядеть в моих глазах восторженной и сентиментальной девчонкой, подобно большинству институток. Тоскуя по родине, по дому и вдруг обнаружив эту свою слабость, она боялась моих злорадных насмешек...
Игренева, Коткова, Щупенко, Лазарева и Мила Перская бросились к ней:
- Бароночка, милая, продолжай! Ты говоришь, как поэт! Ах, как славно!
- Убирайтесь! - грубо оборвала девочек Лидия.
- Рамзай! Не ломайся! Вот еще воображает, финка ты этакая! - вспыхнула Коткова, оскорбившись за себя и других.
Рамзай не потрудилась ответить и прошла в умывальную. Вернувшись, она снова собрала вокруг себя группу девочек и принялась выкрикивать, ломаясь и кривляясь, глупейшую рифмованную чепуху:
Пекин, Нанкин и Кантон...
Мы уселись в фаэтон
И отправились в Китай
Пить горячий, крепкий чай!
Не знаю, долго ли продолжался бы этот спектакль, если бы фрейлен Линдер не появилась на пороге со своим неизменным требованием:
- Schlafen, Kinder, schlafen*!
______________
* Ложитесь, дети, ложитесь.
- Знаешь, Нина, - обратилась ко мне Мила Перская, когда свет в комнате был притушен и мы улеглись в постели.
- Я давно хотела спросить тебя: веришь ли ты в сверхъестественное?
- Какие глупости, - отозвалась я. - Конечно, не верю.
- Нет, не глупости! - возразила Эмилия с жаром. - Нет, не глупости! Я, например, верю в существование привидений, духов и тому подобное. И потом, потом я убеждена, что мертвые могут являться к живым, приняв человеческий облик... Знаешь, - Мила понизила голос до шепота, - я тебе приведу один случай. Женя Лазарева рассказывала... Как-то она запоздала, возвращаясь с экзерсировки, и вдруг, проходя по залу, она остановилась, пораженная каким-то шорохом в стороне большого портрета. Женя трусиха страшная, но в тот раз поборола себя, оглянулась в ту сторону, и вдруг...