Страница:
Диана Чемберлен
Ребенок на заказ, или Признания акушерки
В память о Кэй Элеонор Хов 2000–2010
Часть первая
Ноэль
1
Ноэль
Уилмингтон, Северная Каролина Сентябрь 2010
Она сидела на верхней ступеньке крыльца своего бунгало в Сансет-Парк, прислонившись спиной к перилам и устремив взгляд на полную луну. Ей будет этого не хватать. Ночного неба. Испанского мха, лентами свисавшего с ветвей дуба. Шелковистого прикосновения сентябрьского воздуха к коже. Она сопротивлялась тому, что тянуло ее в спальню, к таблеткам. Нет. Еще не пора. У нее еще есть время. Она могла бы просидеть здесь всю ночь, если бы захотела.
Подняв руку, она медленно обвела кончиком пальца круг луны. В глазах защипало. «Я люблю тебя, мир», – прошептала она.
Вдруг тайна навалилась на нее всей своей тяжестью, и она уронила на колени окаменевшую руку. Проснувшись сегодня утром, она понятия не имела, что настал день, когда она окажется не в состоянии нести эту тяжесть. Даже вечером, нарезая себе на салат сельдерей, огурцы и помидоры, она напевала, думая о родившейся накануне светловолосой малышке, хрупком существе, нуждавшемся в ее помощи. Но когда она села за компьютер, поставив перед собой миску с салатом, словно две тяжелые мускулистые руки протянулись к ней с экрана и легли на голову и плечи, сжав ее легкие так, что она не могла перевести дыхание.
Сами очертания букв на экране впились, как клещи, ей в мозг, и она поняла, что время пришло. Выключая компьютер, она не испытала ни малейшего страха, никакой паники. Она оставила салат на столе, едва к нему прикоснувшись. Теперь он был не нужен. Все равно аппетита не было. Она все приготовила, это было нетрудно. К этой ночи она готовилась давно. Убедившись, что все в порядке, она вышла на крыльцо полюбоваться луной, ощутить легкое дыхание воздуха и в последний раз наполнить глаза, уши и легкие. Она не надеялась, что ее намерение изменится. Слишком велико было облегчение, которое принесло ей принятое решение. Настолько велико, что, когда она, наконец, поднялась на ноги (как раз в этот момент луна скрылась за деревьями), она почти улыбалась.
Уилмингтон, Северная Каролина Сентябрь 2010
Она сидела на верхней ступеньке крыльца своего бунгало в Сансет-Парк, прислонившись спиной к перилам и устремив взгляд на полную луну. Ей будет этого не хватать. Ночного неба. Испанского мха, лентами свисавшего с ветвей дуба. Шелковистого прикосновения сентябрьского воздуха к коже. Она сопротивлялась тому, что тянуло ее в спальню, к таблеткам. Нет. Еще не пора. У нее еще есть время. Она могла бы просидеть здесь всю ночь, если бы захотела.
Подняв руку, она медленно обвела кончиком пальца круг луны. В глазах защипало. «Я люблю тебя, мир», – прошептала она.
Вдруг тайна навалилась на нее всей своей тяжестью, и она уронила на колени окаменевшую руку. Проснувшись сегодня утром, она понятия не имела, что настал день, когда она окажется не в состоянии нести эту тяжесть. Даже вечером, нарезая себе на салат сельдерей, огурцы и помидоры, она напевала, думая о родившейся накануне светловолосой малышке, хрупком существе, нуждавшемся в ее помощи. Но когда она села за компьютер, поставив перед собой миску с салатом, словно две тяжелые мускулистые руки протянулись к ней с экрана и легли на голову и плечи, сжав ее легкие так, что она не могла перевести дыхание.
Сами очертания букв на экране впились, как клещи, ей в мозг, и она поняла, что время пришло. Выключая компьютер, она не испытала ни малейшего страха, никакой паники. Она оставила салат на столе, едва к нему прикоснувшись. Теперь он был не нужен. Все равно аппетита не было. Она все приготовила, это было нетрудно. К этой ночи она готовилась давно. Убедившись, что все в порядке, она вышла на крыльцо полюбоваться луной, ощутить легкое дыхание воздуха и в последний раз наполнить глаза, уши и легкие. Она не надеялась, что ее намерение изменится. Слишком велико было облегчение, которое принесло ей принятое решение. Настолько велико, что, когда она, наконец, поднялась на ноги (как раз в этот момент луна скрылась за деревьями), она почти улыбалась.
2
Тара
У меня вошло в привычку подниматься наверх, чтобы позвать Грейс ужинать. Я знала, что найду ее за компьютером с заткнутыми ушами, она вечно не слышала, когда я звала ее из кухни. Намеренно она это делала, что ли? Я постучала и, когда Грейс не ответила, слегка приоткрыла дверь. Она печатала, воткнувшись взглядом в монитор.
– Ужин почти готов, – сказала я. – Пожалуйста, собери на стол.
Твиттер, наш золотистый песик, лежал под ее босыми ногами и при слове «ужин» бросился ко мне. Но моя дочь не тронулась с места.
– Минутку, – сказала она, – мне надо это закончить.
Оттуда, где я стояла, не было видно экрана, но я была уверена, что она писала письмо, а не делала домашнее задание. Мне было известно, что она все еще отстает в учебе. Когда ты преподаешь в школе, где учится твой ребенок, ты постоянно знаешь, что там происходит в плане успеваемости. Грейс всегда была лучшей ученицей и отлично писала, но, когда в марте погиб Сэм, все изменилось. Весной все одноклассники ее опередили, и я очень надеялась, что осенью дела поправятся, но, когда Клив порвал с ней, перейдя в колледж, ее снова начало мутить. Мне, во всяком случае, казалось, что именно этот разрыв загнал ее еще глубже в депрессию. Откуда мне было знать, что с ней происходит? Со мной она не разговаривала. Дочь стала для меня тайной. Книгой за семью печатями. Я начинала думать о ней как о живущем наверху постороннем человеке.
Прислонившись к двери, я присматривалась к своей дочери. У нас были одинаковые светло-каштановые волосы с одинаковыми искусственными блондинистыми перышками, но у нее, шестнадцатилетней, длинная густая грива светилась, поблескивая. Мои короткие, до подбородка, волосы как-то незаметно утратили свой блеск.
– Я готовлю пасту с песто, – сказала я. – Через пару минут она будет готова.
– Йен еще здесь? – Продолжая печатать, она быстро глянула в окно, чтобы увидеть припаркованный на улице «Лексус» Йена.
– Он остался ужинать, – сказала я.
– Он бы мог вообще переехать сюда, – сказала она. – Он и так здесь все время.
Я была в шоке. Раньше она ни слова не говорила о посещениях Йена, и теперь, покончив с делами Сэма, он приезжал только раз-другой в неделю.
– Совсем нет, – сказала я. – Он так помог нам со всей этой бумажной волокитой. И к тому же ему пришлось взять на себя все папины дела, а некоторые из них хранились у него дома, так что…
– Ну как скажешь.
Грейс приподняла плечи чуть ли не до ушей, как будто стараясь заглушить мой голос. На секунду она прекратила печатать и, наморщив нос, уставилась на экран. Потом взглянула на меня.
– Ты можешь сказать Ноэль, чтобы она оставила меня в покое? – спросила она.
– Ноэль? Что ты хочешь сказать?
– Она все время мне пишет. Она хочет, чтобы я и Дженни…
– Дженни и я.
Она закатила глаза, и я съежилась. Как глупо получилось! Я хотела, чтобы она поговорила со мной и сама тут же начала критиковать ее манеру говорить.
– Неважно, – сказала я. – Так что же она хотела, что бы вы с Дженни сделали?
– Шили вещи для ее программы помощи нуждающимся детям. – Она повела рукой в сторону монитора. – Она считает, это будет большим плюсом в моем резюме для поступления в колледж.
– Это правда.
– Она совершенно ненормальная. – Грейс продолжала печатать. Ее пальцы так и летали над клавиатурой. – Если бы можно было сравнить на томограмме ее мозг с нормальным, то отличия были бы разительными.
Я не могла не улыбнуться. Грейс, наверно, права.
– Ну что же, зато она помогла тебе явиться в этот мир, и я всегда буду ей благодарна, – сказала я.
– Она и мне никогда не дает об этом забыть.
Я услышала снизу звонок таймера.
– Ужин готов, – сказала я. – Пойдем.
– Одну секунду. – Она встала, наклонившись над столом и продолжая печатать с бешеной скоростью. Вдруг она вскрикнула, прижав руки к лицу.
– О нет, – сказала она. – О нет!
– В чем дело?
– О нет, – повторила она на этот раз шепотом, опустившись на стул и закрыв глаза.
– Что такое, детка? – Я двинулась к ней, словно могла что-то поправить, но она отмахнулась от меня.
– Ничего. – Она уставилась на монитор. – И я не хочу есть.
– Тебе нужно есть, – сказала я. – Ты теперь почти никогда со мной не ужинаешь.
– Я потом поем каши, – сказала она. – А сейчас… сейчас мне надо кое-что сделать. Ладно?
Она бросила на меня взгляд, ясно говоривший, что наш разговор закончен, и я попятилась, согласно кивая.
– Ладно, – сказала я и беспомощно добавила: – Дай мне знать, если я могу чем-то помочь.
– Она в жутком настроении, – вернувшись в кухню, сказала я Йену. – И не хочет есть.
Йен, нарезавший помидоры для салата, повернулся ко мне.
– Может быть, мне лучше уйти? – спросил он.
– Ни в коем случае.
Я разложила пасту с песто в большие белые миски.
– Кто-то должен помочь мне съесть все это. В любом случае, это не тебя она избегает, а меня. Она избегает меня насколько это возможно.
Я не хотела, чтобы Йен уходил. При нем мне было легче. На протяжении более чем пятнадцати лет он был партнером Сэма по адвокатской практике и близким другом. Я хотела находиться рядом с кем-то, кто знал и любил моего мужа. После смерти Сэма Йен стал мне опорой, занимаясь всем – от кремации до наших инвестиций. Как можно было пережить без него такую сокрушительную потерю?
Йен расставил на кухонном столе миски с пастой и налил себе бокал вина.
– Мне кажется, она думает, что я стараюсь занять место Сэма.
Он провел рукой по седеющим светлым волосам. Он был из тех мужчин, кому лысина не вредит, но я знала, что такая перспектива его не радовала.
– Я так не считаю, – возразила я и тут же вспомнила, как Грейс сказала, что он вообще мог бы к нам переехать. Может быть, мне следовало спросить ее, почему она так сказала. Хотя она вряд ли ответила бы.
Я села напротив Йена и опустила вилку в миску, но на самом деле есть мне не хотелось. После смерти Сэма я похудела на восемь килограммов.
– Мне не хватает моей маленькой Грейс. – Я прикусила губу, глядя в темные глаза Йена, скрывавшиеся за очками. – Когда она была поменьше, она постоянно ходила за мной по всему дому. Она забиралась ко мне на колени и ласкалась, а я ей пела и читала и… – Я пожала плечами. Я умела быть хорошей матерью маленькой девочке, но на самом деле этой маленькой девочки уже давно не было.
– Я полагаю, так чувствуют себя все, у кого есть дети-подростки, – сказал Йен.
У него не было детей, и он даже никогда не был женат, что в случае другого человека могло бы вызвать подозрения, но Йена мы принимали безоговорочно. Он давно стал нам близок – как и Ноэль, – и я думаю, что он так и не оправился после того, как эта близость внезапно оборвалась.
– Сэм знал бы, что ей сказать. – Я услышала в собственном голосе беспомощное раздражение. – Я ее очень люблю, но она всегда была папиной дочкой. Она была нашим… нашим переводчиком. Нашим посредником. – И это правда. Сэм и Грейс были родственные души. Им не нужно было говорить, чтобы общаться между собой. – Связь между ними чувствовалась сразу, когда войдешь в комнату, где они сидели, даже если один из них за компьютером, а другой читает. Это было ощутимо.
– Ты во всем стремишься к совершенству, Тара, – сказал Йен. – Ты хочешь стать идеальной родительницей, но таких не бывает.
– Ты знаешь, чем они любили заниматься? – Я улыбнулась, погружаясь в воспоминания, чему в последнее время предавалась постоянно. – Иногда, поздно возвращаясь домой, я заставала их смотревшими вместе телевизор и пившими какую-то изобретенную ими кофейную смесь.
– Сэм и его пристрастие к кофе! – засмеялся Йен. – Он пил кофе целыми днями. У него был железный желудок.
– К четырнадцати годам он превратил Грейс в кофеманку. – Я пожевала кусочек пасты. – Она с ума сходит от тоски по нем.
– И я тоже. – Йен потыкал вилкой в миску.
– А потом, вскоре после… С ней порвал Клив. – Я покачала головой. Мой ребенок страдал. – Хотела бы я, чтобы она больше походила на меня, – сказала я и поняла, что это несправедливо. – Или чтобы я немного больше походила на нее. Чтобы мы в чем-то могли быть вместе. Но мы такие разные. В школе все об этом говорят. Я хочу сказать, другие учителя говорят. Мне кажется, все ожидали, что она увлечется театром, как я.
– Если не ошибаюсь, есть такой закон – в семье может быть только одна примадонна, – сказал Йен, и я пнула его под столом ногой.
– Я не примадонна, – возразила я. – Но я всегда думала, что театр был бы ей полезен. А ты как думаешь? Это побудило бы ее вылезти из своей скорлупы.
– Она просто замкнутая. Быть интровертом – не преступление.
Конечно, не преступление, но мне, чья потребность все время находиться с людьми граничила с патологией, было трудно понять застенчивость моей дочери. Грейс не выносила мероприятий с участием более чем двух человек, в то время как обо мне мой отец, бывало, говорил: «Тара мертвого разговорит».
– Она не сказала тебе, получила она права?
Я покачала головой. Грейс боялась водить машину после смерти Сэма. Даже когда я ее куда-нибудь возила, то чувствовала, как она напрягалась, сидя в машине.
– Она не хочет об этом говорить, – сказала я. – С Сэмом она поговорила бы.
Я подцепила вилкой еще кусочек пасты. Внезапно меня захлестнуло чувство реальности, это случалось со мной в любую минуту – во время урока, распределения ролей в пьесе для малышей, за стиркой белья: Сэм больше никогда не вернется. Никогда мы с ним больше не займемся любовью. Никогда не будет ночных разговоров в постели. Никогда я не проснусь утром в его объятиях. Он был не только моим мужем, но и лучшим другом. Много ли найдется женщин, которые могут сказать такое о том, за кого они вышли замуж?
Мы загружали посудомойку, когда зазвонил мой мобильник. Я вытерла руки и взглянула на монитор.
– Это Эмерсон, – сказала я. – Ты не возражаешь, если я отвечу?
– Конечно, нет.
– Привет, Эм, – проговорила я. – В чем дело?
– Ты говорила с Ноэль? – спросила Эмерсон. По звуку было похоже, что она в машине.
– Ты за рулем? Ты в наушниках?
Я представила себе, как она держит трубку около уха, ее длинные в завитках волосы падают ей на руку.
– Если не в наушниках, я не буду с тобой разговаривать.
– Да, да, в наушниках. Не беспокойся.
– Хорошо.
После гибели Сэма я стала особенно осторожно относиться к пользованию мобильниками в машине.
– Так ты разговаривала с ней за последние два дня? – спросила Эмерсон.
– Н-ну… – призадумалась я. – Может быть, дня три назад. А что?
– Я еду туда. Я не могу ей дозвониться. Ты не помнишь, она не говорила, что собирается куда-нибудь уезжать?
Я старалась вспомнить мой последний разговор с Ноэль. Мы говорили о дне рождения, который мы с Эмерсон планировали устроить для Сюзанны Джонсон, одной из волонтеров, сотрудничавших с детской программой Ноэль… и матери Клива. Идея празднования ее дня рождения принадлежала Ноэль, но я охотно ее поддержала, так как это давало мне возможность заполнить свое время какой-то деятельностью.
– Не помню, чтобы она говорила что-то о поездках.
Йен взглянул на меня. Я была уверена, что он понимает, о ком мы говорим.
– Вот и я не помню.
– Я слышу, ты волнуешься.
Йен коснулся моей руки и выговорил беззвучно, одними губами: «Ноэль?» Я кивнула.
– Я ждала ее вчера, – сказала Эмерсон, – но она так и не появилась. Должно быть, я… Эй, – перебила она себя. – Сукин сын! Извини, машина впереди меня вдруг остановилась ни с того ни сего.
– Будь осторожнее! – взмолилась я. – Давай лучше потом договорим.
– Нет-нет. Все в порядке. – Я услышала, как она перевела дух. – В любом случае, мы с ней, наверно, просто не поняли друг друга. Но я не смогла дозвониться и решила заехать к ней по дороге из «Хот!».
Это было новое кафе, которое Эмерсон недавно открыла на набережной.
– Она, вероятно, собирает пожертвования на свою детскую программу.
– Скорее всего.
Эмерсон всегда о ком-нибудь волновалась. Она была добра и заботлива. У каждого, кто говорил с ней, на язык так и просилось слово «милая». И Дженни у нее была такая же. Как хорошо, что моя дочь и дочь моей подруги – тоже близкие друзья.
– Я в Сансет-Парк и сейчас поворачиваю на улицу к Ноэль, – сказала Эмерсон. – Попозже поговорим.
– Передай привет Ноэль.
– Обязательно.
Я закрыла телефон и взглянула на Йена.
– Ноэль вчера должна была приехать к Эмерсон, но не приехала, так что Эм хочет заскочить к ней и узнать, все ли в порядке.
– Я уверен, что все хорошо, – сказал он, взглянув на часы. – Я, пожалуй, поеду и дам тебе возможность отнести Грейс наверх какую-нибудь еду. – Наклонившись, он поцеловал меня в щеку. – Спасибо за ужин. Я заберу остальные дела Сэма через пару дней, ладно?
Я смотрела ему вслед. Я хотела было подогреть для Грейс пасту, но усомнилась, что она это оценит, и, откровенно говоря, не хотела больше нарываться на ее холодность и резкость. Вместо этого я начала протирать мраморную поверхность стола и кухонной стойки – занятие, которое казалось мне успокаивающим, пока я не уперлась глазами в магнитик на холодильнике – нашу семейную фотографию. Мы стояли на набережной летним вечером не многим более года назад. Гипнотизируя взглядом свою маленькую семью, я хотела заставить время повернуть назад.
Прекрати, сказала я себе и снова решительно взялась за уборку.
Я воображала, как Эмерсон приезжает к Ноэль и передает ей мой привет. Я говорила с Ноэль два раза в неделю, но давно ее не видела – с того субботнего вечера в конце июля. Грейс была где-то с Дженни и Кливом, а я разбиралась в письменном столе Сэма. Это было мучительное занятие – перебирать вещи и документы, которых он так недавно касался сам. На полу лежали аккуратно сложенные стопки бумаг. Я должна была передать их Йену, так как не знала, какие из документов и писем относились к делам, которые вел Сэм. Йену было трудно разобраться в этих материалах. Сэм не отличался аккуратностью. У него был письменный стол типа бюро с крышкой, и мы договорились, что у него там может быть любой беспорядок, лишь бы он был скрыт от моих глаз. Я бы все отдала, чтобы увидеть сейчас этот беспорядок.
Я только позже поняла, почему Ноэль приехала в тот вечер. Она узнала от Эмерсон, что Грейс уехала куда-то с Дженни и что я дома одна, когда все остальные вокруг были парами. Лето стало тяжелым периодом, так как я не могла погрузиться в свою работу в школе или участвовать в самодеятельных постановках. Ноэль знала, что застанет меня печальной или раздраженной. Из-за этого мне было трудно находиться с кем-нибудь, кроме нее. С ней мы всегда чувствовали себя в безопасности, и она всегда была с нами, когда мы в ней нуждались.
Я пристроилась в кресле Сэма, а Ноэль – на маленьком диванчике на двоих. Она спросила меня, как дела. Когда другие задавали мне этот вопрос, я всегда отвечала «отлично». Но с Ноэль было бесполезно притворяться. Она бы все равно мне не поверила.
– Все ходят вокруг меня на цыпочках, как будто я вот-вот распадусь на части, – сказала я.
На Ноэль была длинная пестрая, голубая с зеленым, юбка и большие серьги кольцами. Она походила на рыжеватую цыганку. Она была по-своему красива. Бледная, почти прозрачная кожа. Пронзительно голубые глаза. Широкая улыбка, обнажавшая ровные белые зубы с чуть выдававшимися верхними резцами. Она была несколькими годами старше меня, и в ее длинных кудрявых волосах начинали поблескивать серебряные нити. Эмерсон и я познакомились с ней в колледже, и, хотя она была красива в своем неброском стиле, большинство мужчин ее не замечали. Но находились и другие – впечатлительные души, поэты и художники, компьютерные гении, – которые были так зачарованы ею, что с ног сбивались, проходя мимо по улице. Я наблюдала это не однажды. Давным-давно Йен был одним из таких.
В тот вечер в моей берлоге Ноэль сбросила сандалии и поджала под себя ноги.
– Это правда? – спросила она меня. – Ты действительно распадаешься на части?
– Может быть.
Она долго говорила со мной, проводя меня сквозь лабиринт эмоций как опытный консультант. Я рассказывала о своей потере и своей скорби. О своей совершенно иррациональной злости на Сэма за то, что он покинул нас, проложив новые морщины у меня на лбу. За то, что мое будущее оказалось теперь под вопросом.
– Тебе не приходило в голову найти группу взаимной поддержки вдов? – спросила она. Я отрицательно покачала головой. От одной мысли о такой группе меня бросило в дрожь. Я не хотела оказаться в окружении женщин, которым было так же плохо, как и мне. Я еще глубже ушла бы в депрессию, из которой уже было бы не выбраться. Внутри у меня держались шлюзы, открыть которые я боялась.
– Забудь об этой идее, – поправила себя Ноэль. – Это не для тебя. Ты общительна, но не открыта. – Один раз она уже говорила мне это, и такое описание меня встревожило.
– С Сэмом я была открыта, – возразила я.
– Да, – сказала она, – с Сэмом это было легко.
Она смотрела в темноту за окном, словно погрузившись в свои мысли. Я вспомнила, как она превозносила Сэма на поминальной службе. «Сэм умел слушать как никто».
Что верно, то верно.
– Мне так не хватает разговоров с ним.
Я посмотрела на кипу бумаг на полу. На степлер на столе. На чековую книжку Сэма.
– Мне его просто не хватает.
Ноэль кивнула.
– Ты и Сэм… мне не хочется употреблять выражение «родственные души», потому что оно избитое, и вообще я в это не верю. Но у тебя был исключительный брак. Он был тебе всецело предан.
Я коснулась пальцами клавиатуры его компьютера. Буквы «Е» и «Д» были затерты и выступали слабо. Кончиками пальцев я пробежала по гладкому пластику.
– Знаешь, ты можешь по-прежнему разговаривать с Сэмом, – сказала Ноэль.
– Ты что? – засмеялась я.
– Только не говори мне, что не можешь. Наверняка ты говоришь с ним, когда бываешь одна. Это же так естественно – сказать: «Черт возьми, Сэм! Ну зачем тебе нужно было меня оставить?»
Я снова взглянула на клавиатуру, боясь за свои шлюзы.
– Я с ним не говорю, честно, – солгала я.
– А могла бы. Ты могла бы рассказать ему, что ты чувствуешь.
– Зачем? – Я ощутила прилив раздражения. Ноэль любила навязывать свои идеи. – Какой цели я этим достигла бы?
– Нельзя сказать наверняка, что на каком-то уровне он не может тебя услышать.
– Но я-то знаю, что он не может. – Скрестив руки на груди, я раскрутила кресло в ее сторону. – По науке это невозможно.
– В науке постоянно совершаются новые открытия.
Я не могла сказать ей, что иногда за завтраком или в машине по дороге в школу слышу его голос так отчетливо, как будто он сидит рядом, и мне не раз приходило в голову, что он пытается найти со мной контакт. Когда вокруг никого не было, я вела с ним долгие громкие разговоры. Мне было приятно чувствовать его рядом. Я не верила, что люди из мира иного могут приблизиться к нам. А что, если они могут и он старается вступить со мной в контакт, а я не пойду ему навстречу? Но когда я разговаривала с ним, я все-таки чувствовала себя ненормальной, а я так боялась сойти с ума.
– Ты всегда боялась психиатрических проблем, как это было у твоей матери, – сказала Ноэль, словно читая мои мысли. Эта ее способность пугала меня. – Я знаю, ты больше всего этого опасаешься, но ты одна из самых здравомыслящих людей, каких я знаю. – Она встала и высоко вытянула над головой руки. – У твоей матери это было органическое поражение, – сказала она, снова опуская длинные тонкие руки. – У тебя такого нет. И никогда не будет.
– Шлюзы… – Я подняла на нее взгляд. Я не хотела, чтобы она уходила. – Я боюсь их открыть.
– Ты не утонешь, – сказала она, – это не в твоей природе. – Она наклонилась и обняла меня. – Я люблю тебя, и я от тебя на расстоянии всего лишь телефонного звонка.
Я протирала стойку, пока на ней не заиграли лучи от верхнего света. Только тогда я осмелилась снова взглянуть на нашу фотографию на холодильнике. В эту жаркую июльскую ночь Ноэль помогла мне во многом разобраться. Только одно чувство осталось у меня неподконтрольным: страх, что я не могу оказать помощь моей дочери.
На фотографии Грейс стояла, улыбаясь, между Сэмом и мной, и только очень наблюдательный взгляд мог бы заметить, что она отклоняется к Сэму и в сторону от меня. Он оставил меня одну с ребенком, которому я не умела быть матерью. С ребенком, которого я стремилась узнать ближе и который не подпускал меня к себе. С ребенком, который обвинял во всем меня.
Он оставил меня одну с жившим наверху посторонним человеком.
У меня вошло в привычку подниматься наверх, чтобы позвать Грейс ужинать. Я знала, что найду ее за компьютером с заткнутыми ушами, она вечно не слышала, когда я звала ее из кухни. Намеренно она это делала, что ли? Я постучала и, когда Грейс не ответила, слегка приоткрыла дверь. Она печатала, воткнувшись взглядом в монитор.
– Ужин почти готов, – сказала я. – Пожалуйста, собери на стол.
Твиттер, наш золотистый песик, лежал под ее босыми ногами и при слове «ужин» бросился ко мне. Но моя дочь не тронулась с места.
– Минутку, – сказала она, – мне надо это закончить.
Оттуда, где я стояла, не было видно экрана, но я была уверена, что она писала письмо, а не делала домашнее задание. Мне было известно, что она все еще отстает в учебе. Когда ты преподаешь в школе, где учится твой ребенок, ты постоянно знаешь, что там происходит в плане успеваемости. Грейс всегда была лучшей ученицей и отлично писала, но, когда в марте погиб Сэм, все изменилось. Весной все одноклассники ее опередили, и я очень надеялась, что осенью дела поправятся, но, когда Клив порвал с ней, перейдя в колледж, ее снова начало мутить. Мне, во всяком случае, казалось, что именно этот разрыв загнал ее еще глубже в депрессию. Откуда мне было знать, что с ней происходит? Со мной она не разговаривала. Дочь стала для меня тайной. Книгой за семью печатями. Я начинала думать о ней как о живущем наверху постороннем человеке.
Прислонившись к двери, я присматривалась к своей дочери. У нас были одинаковые светло-каштановые волосы с одинаковыми искусственными блондинистыми перышками, но у нее, шестнадцатилетней, длинная густая грива светилась, поблескивая. Мои короткие, до подбородка, волосы как-то незаметно утратили свой блеск.
– Я готовлю пасту с песто, – сказала я. – Через пару минут она будет готова.
– Йен еще здесь? – Продолжая печатать, она быстро глянула в окно, чтобы увидеть припаркованный на улице «Лексус» Йена.
– Он остался ужинать, – сказала я.
– Он бы мог вообще переехать сюда, – сказала она. – Он и так здесь все время.
Я была в шоке. Раньше она ни слова не говорила о посещениях Йена, и теперь, покончив с делами Сэма, он приезжал только раз-другой в неделю.
– Совсем нет, – сказала я. – Он так помог нам со всей этой бумажной волокитой. И к тому же ему пришлось взять на себя все папины дела, а некоторые из них хранились у него дома, так что…
– Ну как скажешь.
Грейс приподняла плечи чуть ли не до ушей, как будто стараясь заглушить мой голос. На секунду она прекратила печатать и, наморщив нос, уставилась на экран. Потом взглянула на меня.
– Ты можешь сказать Ноэль, чтобы она оставила меня в покое? – спросила она.
– Ноэль? Что ты хочешь сказать?
– Она все время мне пишет. Она хочет, чтобы я и Дженни…
– Дженни и я.
Она закатила глаза, и я съежилась. Как глупо получилось! Я хотела, чтобы она поговорила со мной и сама тут же начала критиковать ее манеру говорить.
– Неважно, – сказала я. – Так что же она хотела, что бы вы с Дженни сделали?
– Шили вещи для ее программы помощи нуждающимся детям. – Она повела рукой в сторону монитора. – Она считает, это будет большим плюсом в моем резюме для поступления в колледж.
– Это правда.
– Она совершенно ненормальная. – Грейс продолжала печатать. Ее пальцы так и летали над клавиатурой. – Если бы можно было сравнить на томограмме ее мозг с нормальным, то отличия были бы разительными.
Я не могла не улыбнуться. Грейс, наверно, права.
– Ну что же, зато она помогла тебе явиться в этот мир, и я всегда буду ей благодарна, – сказала я.
– Она и мне никогда не дает об этом забыть.
Я услышала снизу звонок таймера.
– Ужин готов, – сказала я. – Пойдем.
– Одну секунду. – Она встала, наклонившись над столом и продолжая печатать с бешеной скоростью. Вдруг она вскрикнула, прижав руки к лицу.
– О нет, – сказала она. – О нет!
– В чем дело?
– О нет, – повторила она на этот раз шепотом, опустившись на стул и закрыв глаза.
– Что такое, детка? – Я двинулась к ней, словно могла что-то поправить, но она отмахнулась от меня.
– Ничего. – Она уставилась на монитор. – И я не хочу есть.
– Тебе нужно есть, – сказала я. – Ты теперь почти никогда со мной не ужинаешь.
– Я потом поем каши, – сказала она. – А сейчас… сейчас мне надо кое-что сделать. Ладно?
Она бросила на меня взгляд, ясно говоривший, что наш разговор закончен, и я попятилась, согласно кивая.
– Ладно, – сказала я и беспомощно добавила: – Дай мне знать, если я могу чем-то помочь.
– Она в жутком настроении, – вернувшись в кухню, сказала я Йену. – И не хочет есть.
Йен, нарезавший помидоры для салата, повернулся ко мне.
– Может быть, мне лучше уйти? – спросил он.
– Ни в коем случае.
Я разложила пасту с песто в большие белые миски.
– Кто-то должен помочь мне съесть все это. В любом случае, это не тебя она избегает, а меня. Она избегает меня насколько это возможно.
Я не хотела, чтобы Йен уходил. При нем мне было легче. На протяжении более чем пятнадцати лет он был партнером Сэма по адвокатской практике и близким другом. Я хотела находиться рядом с кем-то, кто знал и любил моего мужа. После смерти Сэма Йен стал мне опорой, занимаясь всем – от кремации до наших инвестиций. Как можно было пережить без него такую сокрушительную потерю?
Йен расставил на кухонном столе миски с пастой и налил себе бокал вина.
– Мне кажется, она думает, что я стараюсь занять место Сэма.
Он провел рукой по седеющим светлым волосам. Он был из тех мужчин, кому лысина не вредит, но я знала, что такая перспектива его не радовала.
– Я так не считаю, – возразила я и тут же вспомнила, как Грейс сказала, что он вообще мог бы к нам переехать. Может быть, мне следовало спросить ее, почему она так сказала. Хотя она вряд ли ответила бы.
Я села напротив Йена и опустила вилку в миску, но на самом деле есть мне не хотелось. После смерти Сэма я похудела на восемь килограммов.
– Мне не хватает моей маленькой Грейс. – Я прикусила губу, глядя в темные глаза Йена, скрывавшиеся за очками. – Когда она была поменьше, она постоянно ходила за мной по всему дому. Она забиралась ко мне на колени и ласкалась, а я ей пела и читала и… – Я пожала плечами. Я умела быть хорошей матерью маленькой девочке, но на самом деле этой маленькой девочки уже давно не было.
– Я полагаю, так чувствуют себя все, у кого есть дети-подростки, – сказал Йен.
У него не было детей, и он даже никогда не был женат, что в случае другого человека могло бы вызвать подозрения, но Йена мы принимали безоговорочно. Он давно стал нам близок – как и Ноэль, – и я думаю, что он так и не оправился после того, как эта близость внезапно оборвалась.
– Сэм знал бы, что ей сказать. – Я услышала в собственном голосе беспомощное раздражение. – Я ее очень люблю, но она всегда была папиной дочкой. Она была нашим… нашим переводчиком. Нашим посредником. – И это правда. Сэм и Грейс были родственные души. Им не нужно было говорить, чтобы общаться между собой. – Связь между ними чувствовалась сразу, когда войдешь в комнату, где они сидели, даже если один из них за компьютером, а другой читает. Это было ощутимо.
– Ты во всем стремишься к совершенству, Тара, – сказал Йен. – Ты хочешь стать идеальной родительницей, но таких не бывает.
– Ты знаешь, чем они любили заниматься? – Я улыбнулась, погружаясь в воспоминания, чему в последнее время предавалась постоянно. – Иногда, поздно возвращаясь домой, я заставала их смотревшими вместе телевизор и пившими какую-то изобретенную ими кофейную смесь.
– Сэм и его пристрастие к кофе! – засмеялся Йен. – Он пил кофе целыми днями. У него был железный желудок.
– К четырнадцати годам он превратил Грейс в кофеманку. – Я пожевала кусочек пасты. – Она с ума сходит от тоски по нем.
– И я тоже. – Йен потыкал вилкой в миску.
– А потом, вскоре после… С ней порвал Клив. – Я покачала головой. Мой ребенок страдал. – Хотела бы я, чтобы она больше походила на меня, – сказала я и поняла, что это несправедливо. – Или чтобы я немного больше походила на нее. Чтобы мы в чем-то могли быть вместе. Но мы такие разные. В школе все об этом говорят. Я хочу сказать, другие учителя говорят. Мне кажется, все ожидали, что она увлечется театром, как я.
– Если не ошибаюсь, есть такой закон – в семье может быть только одна примадонна, – сказал Йен, и я пнула его под столом ногой.
– Я не примадонна, – возразила я. – Но я всегда думала, что театр был бы ей полезен. А ты как думаешь? Это побудило бы ее вылезти из своей скорлупы.
– Она просто замкнутая. Быть интровертом – не преступление.
Конечно, не преступление, но мне, чья потребность все время находиться с людьми граничила с патологией, было трудно понять застенчивость моей дочери. Грейс не выносила мероприятий с участием более чем двух человек, в то время как обо мне мой отец, бывало, говорил: «Тара мертвого разговорит».
– Она не сказала тебе, получила она права?
Я покачала головой. Грейс боялась водить машину после смерти Сэма. Даже когда я ее куда-нибудь возила, то чувствовала, как она напрягалась, сидя в машине.
– Она не хочет об этом говорить, – сказала я. – С Сэмом она поговорила бы.
Я подцепила вилкой еще кусочек пасты. Внезапно меня захлестнуло чувство реальности, это случалось со мной в любую минуту – во время урока, распределения ролей в пьесе для малышей, за стиркой белья: Сэм больше никогда не вернется. Никогда мы с ним больше не займемся любовью. Никогда не будет ночных разговоров в постели. Никогда я не проснусь утром в его объятиях. Он был не только моим мужем, но и лучшим другом. Много ли найдется женщин, которые могут сказать такое о том, за кого они вышли замуж?
Мы загружали посудомойку, когда зазвонил мой мобильник. Я вытерла руки и взглянула на монитор.
– Это Эмерсон, – сказала я. – Ты не возражаешь, если я отвечу?
– Конечно, нет.
– Привет, Эм, – проговорила я. – В чем дело?
– Ты говорила с Ноэль? – спросила Эмерсон. По звуку было похоже, что она в машине.
– Ты за рулем? Ты в наушниках?
Я представила себе, как она держит трубку около уха, ее длинные в завитках волосы падают ей на руку.
– Если не в наушниках, я не буду с тобой разговаривать.
– Да, да, в наушниках. Не беспокойся.
– Хорошо.
После гибели Сэма я стала особенно осторожно относиться к пользованию мобильниками в машине.
– Так ты разговаривала с ней за последние два дня? – спросила Эмерсон.
– Н-ну… – призадумалась я. – Может быть, дня три назад. А что?
– Я еду туда. Я не могу ей дозвониться. Ты не помнишь, она не говорила, что собирается куда-нибудь уезжать?
Я старалась вспомнить мой последний разговор с Ноэль. Мы говорили о дне рождения, который мы с Эмерсон планировали устроить для Сюзанны Джонсон, одной из волонтеров, сотрудничавших с детской программой Ноэль… и матери Клива. Идея празднования ее дня рождения принадлежала Ноэль, но я охотно ее поддержала, так как это давало мне возможность заполнить свое время какой-то деятельностью.
– Не помню, чтобы она говорила что-то о поездках.
Йен взглянул на меня. Я была уверена, что он понимает, о ком мы говорим.
– Вот и я не помню.
– Я слышу, ты волнуешься.
Йен коснулся моей руки и выговорил беззвучно, одними губами: «Ноэль?» Я кивнула.
– Я ждала ее вчера, – сказала Эмерсон, – но она так и не появилась. Должно быть, я… Эй, – перебила она себя. – Сукин сын! Извини, машина впереди меня вдруг остановилась ни с того ни сего.
– Будь осторожнее! – взмолилась я. – Давай лучше потом договорим.
– Нет-нет. Все в порядке. – Я услышала, как она перевела дух. – В любом случае, мы с ней, наверно, просто не поняли друг друга. Но я не смогла дозвониться и решила заехать к ней по дороге из «Хот!».
Это было новое кафе, которое Эмерсон недавно открыла на набережной.
– Она, вероятно, собирает пожертвования на свою детскую программу.
– Скорее всего.
Эмерсон всегда о ком-нибудь волновалась. Она была добра и заботлива. У каждого, кто говорил с ней, на язык так и просилось слово «милая». И Дженни у нее была такая же. Как хорошо, что моя дочь и дочь моей подруги – тоже близкие друзья.
– Я в Сансет-Парк и сейчас поворачиваю на улицу к Ноэль, – сказала Эмерсон. – Попозже поговорим.
– Передай привет Ноэль.
– Обязательно.
Я закрыла телефон и взглянула на Йена.
– Ноэль вчера должна была приехать к Эмерсон, но не приехала, так что Эм хочет заскочить к ней и узнать, все ли в порядке.
– Я уверен, что все хорошо, – сказал он, взглянув на часы. – Я, пожалуй, поеду и дам тебе возможность отнести Грейс наверх какую-нибудь еду. – Наклонившись, он поцеловал меня в щеку. – Спасибо за ужин. Я заберу остальные дела Сэма через пару дней, ладно?
Я смотрела ему вслед. Я хотела было подогреть для Грейс пасту, но усомнилась, что она это оценит, и, откровенно говоря, не хотела больше нарываться на ее холодность и резкость. Вместо этого я начала протирать мраморную поверхность стола и кухонной стойки – занятие, которое казалось мне успокаивающим, пока я не уперлась глазами в магнитик на холодильнике – нашу семейную фотографию. Мы стояли на набережной летним вечером не многим более года назад. Гипнотизируя взглядом свою маленькую семью, я хотела заставить время повернуть назад.
Прекрати, сказала я себе и снова решительно взялась за уборку.
Я воображала, как Эмерсон приезжает к Ноэль и передает ей мой привет. Я говорила с Ноэль два раза в неделю, но давно ее не видела – с того субботнего вечера в конце июля. Грейс была где-то с Дженни и Кливом, а я разбиралась в письменном столе Сэма. Это было мучительное занятие – перебирать вещи и документы, которых он так недавно касался сам. На полу лежали аккуратно сложенные стопки бумаг. Я должна была передать их Йену, так как не знала, какие из документов и писем относились к делам, которые вел Сэм. Йену было трудно разобраться в этих материалах. Сэм не отличался аккуратностью. У него был письменный стол типа бюро с крышкой, и мы договорились, что у него там может быть любой беспорядок, лишь бы он был скрыт от моих глаз. Я бы все отдала, чтобы увидеть сейчас этот беспорядок.
Я только позже поняла, почему Ноэль приехала в тот вечер. Она узнала от Эмерсон, что Грейс уехала куда-то с Дженни и что я дома одна, когда все остальные вокруг были парами. Лето стало тяжелым периодом, так как я не могла погрузиться в свою работу в школе или участвовать в самодеятельных постановках. Ноэль знала, что застанет меня печальной или раздраженной. Из-за этого мне было трудно находиться с кем-нибудь, кроме нее. С ней мы всегда чувствовали себя в безопасности, и она всегда была с нами, когда мы в ней нуждались.
Я пристроилась в кресле Сэма, а Ноэль – на маленьком диванчике на двоих. Она спросила меня, как дела. Когда другие задавали мне этот вопрос, я всегда отвечала «отлично». Но с Ноэль было бесполезно притворяться. Она бы все равно мне не поверила.
– Все ходят вокруг меня на цыпочках, как будто я вот-вот распадусь на части, – сказала я.
На Ноэль была длинная пестрая, голубая с зеленым, юбка и большие серьги кольцами. Она походила на рыжеватую цыганку. Она была по-своему красива. Бледная, почти прозрачная кожа. Пронзительно голубые глаза. Широкая улыбка, обнажавшая ровные белые зубы с чуть выдававшимися верхними резцами. Она была несколькими годами старше меня, и в ее длинных кудрявых волосах начинали поблескивать серебряные нити. Эмерсон и я познакомились с ней в колледже, и, хотя она была красива в своем неброском стиле, большинство мужчин ее не замечали. Но находились и другие – впечатлительные души, поэты и художники, компьютерные гении, – которые были так зачарованы ею, что с ног сбивались, проходя мимо по улице. Я наблюдала это не однажды. Давным-давно Йен был одним из таких.
В тот вечер в моей берлоге Ноэль сбросила сандалии и поджала под себя ноги.
– Это правда? – спросила она меня. – Ты действительно распадаешься на части?
– Может быть.
Она долго говорила со мной, проводя меня сквозь лабиринт эмоций как опытный консультант. Я рассказывала о своей потере и своей скорби. О своей совершенно иррациональной злости на Сэма за то, что он покинул нас, проложив новые морщины у меня на лбу. За то, что мое будущее оказалось теперь под вопросом.
– Тебе не приходило в голову найти группу взаимной поддержки вдов? – спросила она. Я отрицательно покачала головой. От одной мысли о такой группе меня бросило в дрожь. Я не хотела оказаться в окружении женщин, которым было так же плохо, как и мне. Я еще глубже ушла бы в депрессию, из которой уже было бы не выбраться. Внутри у меня держались шлюзы, открыть которые я боялась.
– Забудь об этой идее, – поправила себя Ноэль. – Это не для тебя. Ты общительна, но не открыта. – Один раз она уже говорила мне это, и такое описание меня встревожило.
– С Сэмом я была открыта, – возразила я.
– Да, – сказала она, – с Сэмом это было легко.
Она смотрела в темноту за окном, словно погрузившись в свои мысли. Я вспомнила, как она превозносила Сэма на поминальной службе. «Сэм умел слушать как никто».
Что верно, то верно.
– Мне так не хватает разговоров с ним.
Я посмотрела на кипу бумаг на полу. На степлер на столе. На чековую книжку Сэма.
– Мне его просто не хватает.
Ноэль кивнула.
– Ты и Сэм… мне не хочется употреблять выражение «родственные души», потому что оно избитое, и вообще я в это не верю. Но у тебя был исключительный брак. Он был тебе всецело предан.
Я коснулась пальцами клавиатуры его компьютера. Буквы «Е» и «Д» были затерты и выступали слабо. Кончиками пальцев я пробежала по гладкому пластику.
– Знаешь, ты можешь по-прежнему разговаривать с Сэмом, – сказала Ноэль.
– Ты что? – засмеялась я.
– Только не говори мне, что не можешь. Наверняка ты говоришь с ним, когда бываешь одна. Это же так естественно – сказать: «Черт возьми, Сэм! Ну зачем тебе нужно было меня оставить?»
Я снова взглянула на клавиатуру, боясь за свои шлюзы.
– Я с ним не говорю, честно, – солгала я.
– А могла бы. Ты могла бы рассказать ему, что ты чувствуешь.
– Зачем? – Я ощутила прилив раздражения. Ноэль любила навязывать свои идеи. – Какой цели я этим достигла бы?
– Нельзя сказать наверняка, что на каком-то уровне он не может тебя услышать.
– Но я-то знаю, что он не может. – Скрестив руки на груди, я раскрутила кресло в ее сторону. – По науке это невозможно.
– В науке постоянно совершаются новые открытия.
Я не могла сказать ей, что иногда за завтраком или в машине по дороге в школу слышу его голос так отчетливо, как будто он сидит рядом, и мне не раз приходило в голову, что он пытается найти со мной контакт. Когда вокруг никого не было, я вела с ним долгие громкие разговоры. Мне было приятно чувствовать его рядом. Я не верила, что люди из мира иного могут приблизиться к нам. А что, если они могут и он старается вступить со мной в контакт, а я не пойду ему навстречу? Но когда я разговаривала с ним, я все-таки чувствовала себя ненормальной, а я так боялась сойти с ума.
– Ты всегда боялась психиатрических проблем, как это было у твоей матери, – сказала Ноэль, словно читая мои мысли. Эта ее способность пугала меня. – Я знаю, ты больше всего этого опасаешься, но ты одна из самых здравомыслящих людей, каких я знаю. – Она встала и высоко вытянула над головой руки. – У твоей матери это было органическое поражение, – сказала она, снова опуская длинные тонкие руки. – У тебя такого нет. И никогда не будет.
– Шлюзы… – Я подняла на нее взгляд. Я не хотела, чтобы она уходила. – Я боюсь их открыть.
– Ты не утонешь, – сказала она, – это не в твоей природе. – Она наклонилась и обняла меня. – Я люблю тебя, и я от тебя на расстоянии всего лишь телефонного звонка.
Я протирала стойку, пока на ней не заиграли лучи от верхнего света. Только тогда я осмелилась снова взглянуть на нашу фотографию на холодильнике. В эту жаркую июльскую ночь Ноэль помогла мне во многом разобраться. Только одно чувство осталось у меня неподконтрольным: страх, что я не могу оказать помощь моей дочери.
На фотографии Грейс стояла, улыбаясь, между Сэмом и мной, и только очень наблюдательный взгляд мог бы заметить, что она отклоняется к Сэму и в сторону от меня. Он оставил меня одну с ребенком, которому я не умела быть матерью. С ребенком, которого я стремилась узнать ближе и который не подпускал меня к себе. С ребенком, который обвинял во всем меня.
Он оставил меня одну с жившим наверху посторонним человеком.
3
Эмерсон
Старенькая машина Ноэль стояла около ее дома, и я пристроилась сзади. В гаснущем вечернем свете я могла разглядеть стикеры, которыми эта развалюшка была облеплена сзади: «Сосуществуй», «Нет тропических лесов – нет морепродуктов», «Даешь тофу», «Верните акушерок!» Все увлечения Ноэль, а их у нее было много, красовались там напоказ всему миру. Когда парни тормозили вслед за ней у светофоров, они складывали пальцы пистолетом, а она в ответ приветствовала их, выставляя средний палец. В этом была она вся.
Примерно год назад она бросила акушерство, сосредоточившись на детской программе, хотя это означало, что ей пришлось жить на сбережения. В то время в нашем районе сокращали акушерок, и она решила, что пришло время уходить. Для Ноэль это было все равно, что отрубить себе правую руку. Не хватило бы и десяти жизней, чтобы осуществить все, что она хотела сделать. Иначе она не могла бы изменить мир на свой лад.
Тед и я перестали взимать с нее плату за дом, хотя, учитывая неблагополучную экономическую ситуацию и дополнительные расходы в связи с открытием кафе, у нас не хватало на то, чтобы платить за обучение ребенка в колледже. Вскоре после нашей свадьбы Тед купил полуразвалившееся бунгало постройки сороковых годов. Мне это казалось безумной затеей, хотя продавец отдал нам его практически даром. Похоже было, что с сороковых годов никто о нем не заботился, разве что завалили двор сломанной микроволновкой, парой велосипедных шин, унитазом и другим барахлом. Однако Тед был риелтором, и он предугадал, что Сансет-Парк ожидает возрождение. И, в конечном счете, догадки его оправдались. Окружающая обстановка преображалась, хотя бунгало Ноэль по-прежнему имело жалкий вид. Конечно, унитаз и микроволновка исчезли, но кустарник был при последнем издыхании. Если бы она съехала, нам пришлось бы все капитально отремонтировать, но у нас к тому времени был неплохой доход, так что позволить ей жить там и оплачивать только удобства было для нас не слишком обременительно.
Вначале Тед был не в восторге от идеи «бесплатного проживания Ноэль». Он вкладывал деньги в мое кафе, и нам приходилось туго. Я давно хотела открыть кафе. Я воображала, как люди будут выстраиваться в очередь, чтобы отведать изделия моей кухни. Хорошо, что теперь оно уже себя оправдывало. У меня появилась своя клиентура в городе, а в туристский сезон мне даже приходилось нанимать дополнительный обслуживающий персонал. Так что Тед смирился и с кафе, и с бесплатным существованием Ноэль в нашей собственности.
Старенькая машина Ноэль стояла около ее дома, и я пристроилась сзади. В гаснущем вечернем свете я могла разглядеть стикеры, которыми эта развалюшка была облеплена сзади: «Сосуществуй», «Нет тропических лесов – нет морепродуктов», «Даешь тофу», «Верните акушерок!» Все увлечения Ноэль, а их у нее было много, красовались там напоказ всему миру. Когда парни тормозили вслед за ней у светофоров, они складывали пальцы пистолетом, а она в ответ приветствовала их, выставляя средний палец. В этом была она вся.
Примерно год назад она бросила акушерство, сосредоточившись на детской программе, хотя это означало, что ей пришлось жить на сбережения. В то время в нашем районе сокращали акушерок, и она решила, что пришло время уходить. Для Ноэль это было все равно, что отрубить себе правую руку. Не хватило бы и десяти жизней, чтобы осуществить все, что она хотела сделать. Иначе она не могла бы изменить мир на свой лад.
Тед и я перестали взимать с нее плату за дом, хотя, учитывая неблагополучную экономическую ситуацию и дополнительные расходы в связи с открытием кафе, у нас не хватало на то, чтобы платить за обучение ребенка в колледже. Вскоре после нашей свадьбы Тед купил полуразвалившееся бунгало постройки сороковых годов. Мне это казалось безумной затеей, хотя продавец отдал нам его практически даром. Похоже было, что с сороковых годов никто о нем не заботился, разве что завалили двор сломанной микроволновкой, парой велосипедных шин, унитазом и другим барахлом. Однако Тед был риелтором, и он предугадал, что Сансет-Парк ожидает возрождение. И, в конечном счете, догадки его оправдались. Окружающая обстановка преображалась, хотя бунгало Ноэль по-прежнему имело жалкий вид. Конечно, унитаз и микроволновка исчезли, но кустарник был при последнем издыхании. Если бы она съехала, нам пришлось бы все капитально отремонтировать, но у нас к тому времени был неплохой доход, так что позволить ей жить там и оплачивать только удобства было для нас не слишком обременительно.
Вначале Тед был не в восторге от идеи «бесплатного проживания Ноэль». Он вкладывал деньги в мое кафе, и нам приходилось туго. Я давно хотела открыть кафе. Я воображала, как люди будут выстраиваться в очередь, чтобы отведать изделия моей кухни. Хорошо, что теперь оно уже себя оправдывало. У меня появилась своя клиентура в городе, а в туристский сезон мне даже приходилось нанимать дополнительный обслуживающий персонал. Так что Тед смирился и с кафе, и с бесплатным существованием Ноэль в нашей собственности.