В империи учатся все – по крайней мере горожане. Литература, грамматика и риторика, стихи обожаемого всеми слепого поэта, недоступные для меня пьесы умерших мудрецов, а потом и известный всему миру Аристотель. Но в шестнадцать лет все это заканчивалось. И меня часто посещало любопытство – а где они берут людей действительно высокого класса, если академия Афин закрыта давно, а академия в Александрии досталась народу арабийя, они же саракинос? Кто готовит к работе всех этих гениальных юношей, которых, как я слышал, очень тщательно ищут – и находят – по всей империи, невзирая на их происхождение и богатство семьи? Не в монастырях же. Там совсем другая наука, хотя тоже, бесспорно, замечательная.
Вот теперь, в маленькой Юстиниане, я видел, как это происходит. Демы. И здесь демы.
– Где бы они иначе взяли книги, – завистливо сказала Анна. – Две золотые номисмы за вот такую книжечку. А бывает, и пять, и десять. И если ты не сенатор…
Я огляделся. В раскаленном небе застыли крестики птиц, вокруг нас сходили с ума кузнечики.
– Но почему их привезли именно сюда, вот вопрос номер два, – сказал я.
– В драконовые места? – деловито отозвалась Анна.
– Почему попросту не выехать за три-четыре дня пути от стен Города? – продолжил я. – Там уже прохладнее. И никто не разбежится в поисках удовольствий. Все как здесь. Что же тут такого, чтобы ехать через всю империю или то, что от нее осталось? А, дорогая Анна? Ведь дальше – граница. И эти самые саракинос каждый год набегают сюда небольшими отрядами, уводить скот и людей в рабство. И зачем было везти вот этих мальчиков именно сюда, где довольно опасно?
– Не так уж опасно, – с прекрасной уверенностью отозвалась она. – Здесь живут лучшие во всей империи воины.
– То есть?
– Ну здесь же Армениакская фема, – задумчиво сказала она. – Эти люди умеют воевать. Все знают, что у них тут здоровенные мечи с двойной рукояткой. Кони в броне. И железные крюки для лазанья по скалам, и кожаные щиты от камней, которые кидают сверху. В общем, эти армяне – здоровенные ребята, – завершила она.
– Это что – вот они, – я указал на кастру или кастеллий на вершине холма, – и есть те самые армяне?
– Ну да, – сказала Анна. – Видел, какой у них хлеб? Как простыня. Но вкусный, если свежий. Хотя и нормального хлеба хватает. И кстати, уважаемый сер Нанидат…
Надо было признать, что мой второй вопрос оставался без ответа. Зачем было ехать именно в этот, возможно – последний перед границей городок? И почему после нашего появления здесь в ночи разносится вой, который для местных жителей остается такой же загадкой, как для нас?
Но если мой опыт хоть что-то значит, а он, к сожалению, значит очень много, нам недолго осталось ждать хотя бы некоторых разгадок.
– И кстати, уважаемый сер Нанидат, – не отставала упорная Анна, – я не знаю, понравится ли это тебе, то есть вам, но пришло время обеда, и…
Тут я приготовился проявить раздражение – опять лезть по тропинке вверх по холму…
– …и я хотела пригласить… У меня есть горшочек со вкусной едой и немножко хлеба. Так вот живем. На гору не ходим, едим супчик.
Я уже хорошо знал, что Анна и еда нежно дружат. Она накормила меня чем-то, стоившим не просто меньше фола, а, видимо, меньше половины его. Это был всего лишь горох, на грани между кашей и супом, а ведь эту грань надо тоже уметь почувствовать. Небольшой котел стоял у Анны во дворе виллы, укрепленный между тремя аккуратными пирамидками камней, с четвертой стороны камня не было, туда Анна запихивала все сухие ветки в округе и устраивала очаг. Я подумал, что давно не ел ничего настолько дешевого – я бы даже сказал, позорно дешевого, она даже плоские ложки, кажется, сама вырезала ножиком из дерева. Но и такого вкусного. Как это делается? Поджаренный лук, понятно, вот он. Немножко местной зелени, как в монастыре. Тоже понятно. Но…
– Просто, – сказала Анна. – Главное – свиная шкурка. Ее можно выпросить вообще просто так, бесплатно, если попридуриваться у прилавка! Всего-то вот такой кусочек, много ли бедной девушке надо. Ты смазываешь ею котел и жаришь лук, вот так… И после этой жарки шкуркин запах – он очень важен для супа. Если это вообще суп. Вот. Ну еще зелень хорошая. Тут вообще хорошо, если бы… Не эти странные вещи.
Я задумался.
– Ну ладно, – сказал я, наконец. – Мы явно не поймем сейчас, зачем нас привезли сюда. Но давай посмотрим – а что здесь вообще есть, вокруг нас. Вот, видишь, эта точка на земле – тот холм и городок на нем. А вот много открытых, без всякой стены, холмов к югу от него – это город, которого уже нет, только мы тут сидим. Вот дорога…
Анна, к моему удивлению – сколько же талантов у девочки, – мгновенно набросала в пыли довольно ясную карту. И если вспомнить, то это ведь благодаря ее чертежу я понял, что монастырь – тот самый, который буквально через два дня спас жизнь Прокопиусу и мне, – ближе, чем кажется, если лететь прямо, как птица.
– Так, монастырь от нас к юго-востоку? – бормотал я. – А юго-запад, что тут?
– Ничего, сер, – уверенно отвечала Анна. – Горы там непроходимы – для армий саракинос, то есть. Нет ущелий, ну разве очень маленькие тропы.
– А дальше монастыря? – спросил я после паузы.
– Дорога… – задумалась Анна. – Которая ведет в еще одну долину…
И замолчала.
Потом добавила:
– А вот уже там, где долина, там совсем рядом граница. Я потом узнаю, сер Нанидат.
Я задумчиво посмотрел на нее: в происходящем я ничего не понимал, кроме одного. Моя уважаемая переводчица – человек на редкость быстрого ума и действия, и мне просто придется направлять ее усилия, потому что иначе она обойдется и без меня, а тогда будет хуже.
– Остался вопрос, который задал тогда… в первый вечер… Никетас этот, с его толстой мордой, – неожиданно подтвердила мои опасения Анна. – А что мы вдвоем тут делаем, с этой компанией зеленых? То есть, что делаю я, понятно, а вот… Что делает очень, очень богатый и очень необычный человек…
И она посмотрела на меня, прищурившись.
И почему, интересно, человеку, перешагнувшему рубеж сорока лет, следует стесняться ребенка лет – да, кажется, семнадцати?
Вполне можно рассказать ей, что я здесь делаю. Дать заготовленный ответ номер два. Или номер три.
Зои, конечно.
Это была Зои. Ее золотистые глаза, которые смотрели на меня с веселым любопытством из-под полупрозрачной вуали. Это была жара середины лета в раскаленном каменном городе, у стены какого-то храма… да, у базилики Полуэктоса, сплошь увитой виноградом, среди кипарисов, уносившихся к закатному небу черно-синими языками пламени. Это были ее слова: «Жаль, господин Маниах, – я с мальчиками должна уехать завтра на край света, я просто должна. Через ворота Харисиоса – и две недели пути. Мне будет не хватать там человека, который может столько всего рассказать о шелке. Как бы я хотела, чтобы они обо всем этом знали. И ведь вас не соблазнить никакими деньгами за это наставничество – ну и чем же мне тогда соблазнить вас, как вы считаете?»
И замолчала, глядя чуть вопросительно.
– Вы когда-нибудь видели человека, который собирается в путь за ночь… да что там, еще быстрее, и несется на край света? – спросил я, снова заглядывая в ее глаза.
– Нет, – очень тихо сказала она, неотрывно глядя на меня. Эти глаза смеялись.
Утром я с Анной нагнал всю веселую команду у ворот Харисиоса. Я просто хотел увидеть лицо Зои в тот момент – и увидел.
В нашем торговом доме всегда есть собранные седельные сумки, где лежит все необходимое, чтобы хозяин этого дома – то есть я – чувствовал себя неплохо хоть год, тронувшись в путь не то что за ночь, а за мгновение.
Собственно, самое сложное было уговорить тронуться в путь мгновенно Анну, которая работала моей неотлучной тенью уже давно. Но эта сирота, живущая при монастырской больнице, проявила удивительную прыть для обитателя Города, чьи жители, повторяю, и за стены-то не любят выбираться. «Я увижу все эти дороги?» – спросила она, широко раскрыв глаза. И собралась сразу. Собирать там было немного.
В ответ на мое искреннее признание из одного слова – «Зои» – Анна задумчиво спросила:
– Так, это агапэ или эрос? И вы… ты ведь не женат, верно?
Ну, это было уже слишком – выяснять разницу между двумя словами, из которых я не знал ни одного. Я отомстил:
– Кстати, мой дорогой друг Анна, ты опять спотыкаешься на этом мягком и долгом «г», и это создает проблемы. «Рату» – дорога – на самом деле звучит почти как «раг», «рагу», с тем самым мягким «г». А как произносится «верблюд»?
– Агштар, – слишком быстро сказала она.
– Вот именно. Ах-х-х… штар. Беззвучное, как летний ветер. А теперь трудное – согдийский язык вообще непрост – очень трудное слово. Антгуч.
– Я знаю, – сказала Анна. – Вот это я повторяла часто. «Ант… уч». Счастье. Это, наоборот, легко запомнить. И кстати… вот это – на счастье.
Она выудила непонятно откуда – держала в кулаке? – увесистую стекляшку на тонком ремешке.
– Надень, прошу тебя. Чтобы был вот этот самый антгуч, и как можно больше.
Я отклонил голову от ее рук и взял странный предмет в ладонь.
Корявые буквы по краям я прочитать, конечно, не мог. Но хорошо рассмотрел изображения. Два копья, протыкающие дурной глаз, а пониже – тело змея, одно из копий достает его и пришпиливает к земле.
– Ты не пожалела собственных денег там, у колдуньи, когда отправила меня постоять у ограды? – спросил я Анну. И попытался заглянуть ей под накидку – конечно, там просвечивал такой же ремешок.
Я подумал и медленно, с неохотой повесил теплую от наших с Анной рук стекляшку на шею.
– Пожалела еще кое для чего, – призналась она. – Но раскаялась и завтра пойду к ней снова. Еще, говорит она, нужен тинтиннабулум. На нем изображен Рафаил, он изгоняет демонов. Это такой колокольчик. Его носят на запястье.
– Я не буду ходить и звенеть колокольчиком, – дернул я плечом. – Не трать время.
– Я так и знала. Ну тогда я буду читать молитву, где перечисляются разные… животные. Эта молитва призывает их вернуться обратно в лес.
6. Беги, гнуснаЯ демонесса
Вот теперь, в маленькой Юстиниане, я видел, как это происходит. Демы. И здесь демы.
– Где бы они иначе взяли книги, – завистливо сказала Анна. – Две золотые номисмы за вот такую книжечку. А бывает, и пять, и десять. И если ты не сенатор…
Я огляделся. В раскаленном небе застыли крестики птиц, вокруг нас сходили с ума кузнечики.
– Но почему их привезли именно сюда, вот вопрос номер два, – сказал я.
– В драконовые места? – деловито отозвалась Анна.
– Почему попросту не выехать за три-четыре дня пути от стен Города? – продолжил я. – Там уже прохладнее. И никто не разбежится в поисках удовольствий. Все как здесь. Что же тут такого, чтобы ехать через всю империю или то, что от нее осталось? А, дорогая Анна? Ведь дальше – граница. И эти самые саракинос каждый год набегают сюда небольшими отрядами, уводить скот и людей в рабство. И зачем было везти вот этих мальчиков именно сюда, где довольно опасно?
– Не так уж опасно, – с прекрасной уверенностью отозвалась она. – Здесь живут лучшие во всей империи воины.
– То есть?
– Ну здесь же Армениакская фема, – задумчиво сказала она. – Эти люди умеют воевать. Все знают, что у них тут здоровенные мечи с двойной рукояткой. Кони в броне. И железные крюки для лазанья по скалам, и кожаные щиты от камней, которые кидают сверху. В общем, эти армяне – здоровенные ребята, – завершила она.
– Это что – вот они, – я указал на кастру или кастеллий на вершине холма, – и есть те самые армяне?
– Ну да, – сказала Анна. – Видел, какой у них хлеб? Как простыня. Но вкусный, если свежий. Хотя и нормального хлеба хватает. И кстати, уважаемый сер Нанидат…
Надо было признать, что мой второй вопрос оставался без ответа. Зачем было ехать именно в этот, возможно – последний перед границей городок? И почему после нашего появления здесь в ночи разносится вой, который для местных жителей остается такой же загадкой, как для нас?
Но если мой опыт хоть что-то значит, а он, к сожалению, значит очень много, нам недолго осталось ждать хотя бы некоторых разгадок.
– И кстати, уважаемый сер Нанидат, – не отставала упорная Анна, – я не знаю, понравится ли это тебе, то есть вам, но пришло время обеда, и…
Тут я приготовился проявить раздражение – опять лезть по тропинке вверх по холму…
– …и я хотела пригласить… У меня есть горшочек со вкусной едой и немножко хлеба. Так вот живем. На гору не ходим, едим супчик.
Я уже хорошо знал, что Анна и еда нежно дружат. Она накормила меня чем-то, стоившим не просто меньше фола, а, видимо, меньше половины его. Это был всего лишь горох, на грани между кашей и супом, а ведь эту грань надо тоже уметь почувствовать. Небольшой котел стоял у Анны во дворе виллы, укрепленный между тремя аккуратными пирамидками камней, с четвертой стороны камня не было, туда Анна запихивала все сухие ветки в округе и устраивала очаг. Я подумал, что давно не ел ничего настолько дешевого – я бы даже сказал, позорно дешевого, она даже плоские ложки, кажется, сама вырезала ножиком из дерева. Но и такого вкусного. Как это делается? Поджаренный лук, понятно, вот он. Немножко местной зелени, как в монастыре. Тоже понятно. Но…
– Просто, – сказала Анна. – Главное – свиная шкурка. Ее можно выпросить вообще просто так, бесплатно, если попридуриваться у прилавка! Всего-то вот такой кусочек, много ли бедной девушке надо. Ты смазываешь ею котел и жаришь лук, вот так… И после этой жарки шкуркин запах – он очень важен для супа. Если это вообще суп. Вот. Ну еще зелень хорошая. Тут вообще хорошо, если бы… Не эти странные вещи.
Я задумался.
– Ну ладно, – сказал я, наконец. – Мы явно не поймем сейчас, зачем нас привезли сюда. Но давай посмотрим – а что здесь вообще есть, вокруг нас. Вот, видишь, эта точка на земле – тот холм и городок на нем. А вот много открытых, без всякой стены, холмов к югу от него – это город, которого уже нет, только мы тут сидим. Вот дорога…
Анна, к моему удивлению – сколько же талантов у девочки, – мгновенно набросала в пыли довольно ясную карту. И если вспомнить, то это ведь благодаря ее чертежу я понял, что монастырь – тот самый, который буквально через два дня спас жизнь Прокопиусу и мне, – ближе, чем кажется, если лететь прямо, как птица.
– Так, монастырь от нас к юго-востоку? – бормотал я. – А юго-запад, что тут?
– Ничего, сер, – уверенно отвечала Анна. – Горы там непроходимы – для армий саракинос, то есть. Нет ущелий, ну разве очень маленькие тропы.
– А дальше монастыря? – спросил я после паузы.
– Дорога… – задумалась Анна. – Которая ведет в еще одну долину…
И замолчала.
Потом добавила:
– А вот уже там, где долина, там совсем рядом граница. Я потом узнаю, сер Нанидат.
Я задумчиво посмотрел на нее: в происходящем я ничего не понимал, кроме одного. Моя уважаемая переводчица – человек на редкость быстрого ума и действия, и мне просто придется направлять ее усилия, потому что иначе она обойдется и без меня, а тогда будет хуже.
– Остался вопрос, который задал тогда… в первый вечер… Никетас этот, с его толстой мордой, – неожиданно подтвердила мои опасения Анна. – А что мы вдвоем тут делаем, с этой компанией зеленых? То есть, что делаю я, понятно, а вот… Что делает очень, очень богатый и очень необычный человек…
И она посмотрела на меня, прищурившись.
И почему, интересно, человеку, перешагнувшему рубеж сорока лет, следует стесняться ребенка лет – да, кажется, семнадцати?
Вполне можно рассказать ей, что я здесь делаю. Дать заготовленный ответ номер два. Или номер три.
Зои, конечно.
Это была Зои. Ее золотистые глаза, которые смотрели на меня с веселым любопытством из-под полупрозрачной вуали. Это была жара середины лета в раскаленном каменном городе, у стены какого-то храма… да, у базилики Полуэктоса, сплошь увитой виноградом, среди кипарисов, уносившихся к закатному небу черно-синими языками пламени. Это были ее слова: «Жаль, господин Маниах, – я с мальчиками должна уехать завтра на край света, я просто должна. Через ворота Харисиоса – и две недели пути. Мне будет не хватать там человека, который может столько всего рассказать о шелке. Как бы я хотела, чтобы они обо всем этом знали. И ведь вас не соблазнить никакими деньгами за это наставничество – ну и чем же мне тогда соблазнить вас, как вы считаете?»
И замолчала, глядя чуть вопросительно.
– Вы когда-нибудь видели человека, который собирается в путь за ночь… да что там, еще быстрее, и несется на край света? – спросил я, снова заглядывая в ее глаза.
– Нет, – очень тихо сказала она, неотрывно глядя на меня. Эти глаза смеялись.
Утром я с Анной нагнал всю веселую команду у ворот Харисиоса. Я просто хотел увидеть лицо Зои в тот момент – и увидел.
В нашем торговом доме всегда есть собранные седельные сумки, где лежит все необходимое, чтобы хозяин этого дома – то есть я – чувствовал себя неплохо хоть год, тронувшись в путь не то что за ночь, а за мгновение.
Собственно, самое сложное было уговорить тронуться в путь мгновенно Анну, которая работала моей неотлучной тенью уже давно. Но эта сирота, живущая при монастырской больнице, проявила удивительную прыть для обитателя Города, чьи жители, повторяю, и за стены-то не любят выбираться. «Я увижу все эти дороги?» – спросила она, широко раскрыв глаза. И собралась сразу. Собирать там было немного.
В ответ на мое искреннее признание из одного слова – «Зои» – Анна задумчиво спросила:
– Так, это агапэ или эрос? И вы… ты ведь не женат, верно?
Ну, это было уже слишком – выяснять разницу между двумя словами, из которых я не знал ни одного. Я отомстил:
– Кстати, мой дорогой друг Анна, ты опять спотыкаешься на этом мягком и долгом «г», и это создает проблемы. «Рату» – дорога – на самом деле звучит почти как «раг», «рагу», с тем самым мягким «г». А как произносится «верблюд»?
– Агштар, – слишком быстро сказала она.
– Вот именно. Ах-х-х… штар. Беззвучное, как летний ветер. А теперь трудное – согдийский язык вообще непрост – очень трудное слово. Антгуч.
– Я знаю, – сказала Анна. – Вот это я повторяла часто. «Ант… уч». Счастье. Это, наоборот, легко запомнить. И кстати… вот это – на счастье.
Она выудила непонятно откуда – держала в кулаке? – увесистую стекляшку на тонком ремешке.
– Надень, прошу тебя. Чтобы был вот этот самый антгуч, и как можно больше.
Я отклонил голову от ее рук и взял странный предмет в ладонь.
Корявые буквы по краям я прочитать, конечно, не мог. Но хорошо рассмотрел изображения. Два копья, протыкающие дурной глаз, а пониже – тело змея, одно из копий достает его и пришпиливает к земле.
– Ты не пожалела собственных денег там, у колдуньи, когда отправила меня постоять у ограды? – спросил я Анну. И попытался заглянуть ей под накидку – конечно, там просвечивал такой же ремешок.
Я подумал и медленно, с неохотой повесил теплую от наших с Анной рук стекляшку на шею.
– Пожалела еще кое для чего, – призналась она. – Но раскаялась и завтра пойду к ней снова. Еще, говорит она, нужен тинтиннабулум. На нем изображен Рафаил, он изгоняет демонов. Это такой колокольчик. Его носят на запястье.
– Я не буду ходить и звенеть колокольчиком, – дернул я плечом. – Не трать время.
– Я так и знала. Ну тогда я буду читать молитву, где перечисляются разные… животные. Эта молитва призывает их вернуться обратно в лес.
6. Беги, гнуснаЯ демонесса
Тот день, который завершился диким криком Анны в ночи, начинался спокойно. Мы все сидели (а кто и лежал) на травянистом пригорке под ореховыми деревьями. Господин наставник (то есть я) рассказывал о шелке, о знаменитых иранских узорах – медальонах со сказочными зверями, и еще о том, почему краски на шелке так ярки, почему они светятся внутренним сиянием; о ярмарке в Дувиосе и северном пути (через Лазику, Сугдею и Херсон в Таврике); о тонких пальцах женщин и детей, распускавших шелк из Поднебесной империи на нити.
Очень скоро нашей спокойной жизни должен был прийти конец, но мы об этом не знали – иначе относились бы к каждому мгновению совсем по-другому. Они драгоценны, эти мгновения. Да вот – в тот день, на рынке, Анне подарили с прилавка большое и мягкое под пальцами «персидское яблоко», то есть персик с кожицей цвета императорского пурпура. Сейчас меня посещает смешная мысль – из сотен фруктов, которые я съел в своей жизни, помнится почему-то именно этот. Который я даже не попробовал, хотя мне ведь предлагали.
На обратном пути – когда наши виллы в холмах расстилались у ног – мы увидели дым, мягкие белые клубы среди фруктовых деревьев, там, где уснувшей было бане возвратили накануне воду и жизнь.
Аркадиус возник из этого белого облака как призрак, с длинными, почти до плеч, волосами и отросшей темной жидкой бородкой, увидел Анну, как всегда замер в грусти.
– Он мне вчера сказал, что я, наверное, святая, потому что понимаю язык зверей, представляешь? – сообщила Анна. И потащила меня поближе к бане – все подростки (Феофанос, Эустафиос, Сергиос, Фотиус, Илиополит и так далее) таскали туда хворост, подчиняясь командам Прокопиуса, и все как один были озабочены: а вдруг что-то не сработает, допустим, забиты дымоходы – и тогда все напрасно? Двое даже заделывали камнями без известки какую-то дыру в стене. Баня сверкала чистым камнем, в центре большой залы оказался настоящий бассейн, вода была холодной и прозрачной, мозаика на его дне, как выяснилось, изображала дельфинов.
Сейчас я думаю (а тогда не замечал), что это Зои постаралась после своего разговора с солдатами занять всю компанию, не пускать никого в лес. И у нее это отлично получилось.
Но вот у Прокопиуса, наконец, все удалось, дым начал уходить куда ему было положено. И перед темнотой Анна сообщила мне с круглыми глазами, что мы не просто идем сегодня в баню – мы идем туда все. Все сразу. Как старые боги.
В империи, кажется, есть чуть ли не закон, по которому мужчины и женщины этого вместе делать не могут, даже если они муж и жена. Закон, как известно, это нечто такое, что никто не выполняет, и особенно мужья и жены, но тем не менее…
Решайте сами, где мы – в парадисосе или в старом Риме, сказала нескольким своим питомцам Зои у развалин портика, там, где когда-то был вход в баню. Но раньше в империи это было так, как вы сейчас увидите, мужчины и женщины не стеснялись своих тел, они изображали их на фресках и делали статуи обнаженных богов, статуи стоят по всему Городу и сегодня, хотя уже далеко не все горожане могут назвать имена этих созданий, так похожих на обычных людей.
Элагабал, сказала Зои, ездил по дорожке ипподрома голым в золотой колеснице, в которую были впряжены первые римские красавицы, девушки из лучших семей, тоже голые. И над ними не вился крылатый Эрос, просто люди старых времен считали, что тело человека красиво. А что считать вам – выбирайте сами.
Даниэлида, державшая на плече серебряный кувшин для мытья, уверенно кивнула. Она все давно выбрала.
– А сейчас вообще никто не помнит, кто такой этот Элагабал, кроме того, что телосложения он был отличного, – завершила Зои. – Никаких подвигов за время своего правления он не совершил. Но мальчик, говорят, был отвратительный. Ну ладно, не отводите друг от друга взглядов, там, у бассейна, и постепенно вы поймете, как это было. Тогда, в том Риме.
Тут мы начали заходить, и разговоры стихли. Звучали только восхищенные возгласы.
Под куполами бани был полумрак, но на земле змеились огненные цепочки из масляных канделябр. Увидеть голых женщин во всех подробностях тут никто из молодежи бы не смог, но всем вдруг стало спокойно и хорошо. Мы начали счастливо вздыхать.
Загудели голоса, среди огней разбрелись неясные фигуры. Не знаю, как Прокопиус это сделал, но теплые испарения пахли свежей травой и хвоей. Кажется, это когда-то была отличная баня.
Я вдруг понял, чего мне все эти дни не хватало, устало присел на скамью, сбрасывая тунику и пояс, заворачивая бедра в тонкую ткань.
И тут сзади раздался уважительный возглас. Подросток – Илиополит, если не кто-то с еще более сложным именем, – протягивал к моей спине руку и что-то говорил. Анна была далеко, да, собственно, вообще не виднелась.
Но тут Зои, завернутая в полотно, возникла из теплого тумана (Илиополит сразу начал отводить от нее глаза) и перевела:
– Что это за рваный шрам у вас на левой лопатке, прямо над сердцем, наставник Маниах?
– Кинжал, – коротко и без подробностей ответил я. – А поскольку мне в тот же день пришлось тронуться в путь, то рана начала гореть, и жив я сегодня только чудом.
– А вот это белое пятно… дайте я посмотрю еще спереди… это же стрела, наставник Маниах? Она проткнула вас насквозь? Вы были солдатом? – снова зазвучал голос Зои.
Наверное, не надо этого было делать, но зачем человеку слава, если нельзя хоть иногда воспользоваться ее сладкими плодами?
– Солдат – не совсем точное слово, – сказал я Илиополиту, глядя в глаза Зои. – В тот день я был эмиром, и у меня под командой было три тысячи воинов. И мы даже победили. А теперь благодаря этой победе вашей империи живется несколько легче.
Сзади воцарилось молчание, а Зои смотрела на меня сверху вниз, как на одного из подопечных.
– А говорят, что боевые шрамы нравятся женщинам? – поинтересовался, наконец, невидимый мне настойчивый юнец.
– Шрамы – нет. Но иногда им нравятся мужчины, которых эти шрамы, возможно, сделали… другими, – сказала она за меня. А потом перевела свои слова – или произнесла что-то совсем другое, потому что юноша, извиняясь и так же избегая смотреть на Зои, с ее беззащитно белевшими в полумраке ногами, скрылся.
Но после этого я заметил, что число людей, как бы случайно заходящих мне за спину, заметно возросло.
Прокопиус сидел в сторонке, на лице его была усталость победителя.
– А правда ли, что в вашей стране считают, что под полом бань живут демоны, они же драконы? – полюбопытствовал я с помощью возникшей из тумана Анны.
– Может быть, господин наставник. Но в этой бане под полом не живет ничего, – сказал он очень вежливо и спокойно. – Мы перевернули все плиты до единой, прочистили все трубы и все дымоходы.
Что ж, никакого особо интересного ответа я и не ожидал.
Очень скоро нашей спокойной жизни должен был прийти конец, но мы об этом не знали – иначе относились бы к каждому мгновению совсем по-другому. Они драгоценны, эти мгновения. Да вот – в тот день, на рынке, Анне подарили с прилавка большое и мягкое под пальцами «персидское яблоко», то есть персик с кожицей цвета императорского пурпура. Сейчас меня посещает смешная мысль – из сотен фруктов, которые я съел в своей жизни, помнится почему-то именно этот. Который я даже не попробовал, хотя мне ведь предлагали.
На обратном пути – когда наши виллы в холмах расстилались у ног – мы увидели дым, мягкие белые клубы среди фруктовых деревьев, там, где уснувшей было бане возвратили накануне воду и жизнь.
Аркадиус возник из этого белого облака как призрак, с длинными, почти до плеч, волосами и отросшей темной жидкой бородкой, увидел Анну, как всегда замер в грусти.
– Он мне вчера сказал, что я, наверное, святая, потому что понимаю язык зверей, представляешь? – сообщила Анна. И потащила меня поближе к бане – все подростки (Феофанос, Эустафиос, Сергиос, Фотиус, Илиополит и так далее) таскали туда хворост, подчиняясь командам Прокопиуса, и все как один были озабочены: а вдруг что-то не сработает, допустим, забиты дымоходы – и тогда все напрасно? Двое даже заделывали камнями без известки какую-то дыру в стене. Баня сверкала чистым камнем, в центре большой залы оказался настоящий бассейн, вода была холодной и прозрачной, мозаика на его дне, как выяснилось, изображала дельфинов.
Сейчас я думаю (а тогда не замечал), что это Зои постаралась после своего разговора с солдатами занять всю компанию, не пускать никого в лес. И у нее это отлично получилось.
Но вот у Прокопиуса, наконец, все удалось, дым начал уходить куда ему было положено. И перед темнотой Анна сообщила мне с круглыми глазами, что мы не просто идем сегодня в баню – мы идем туда все. Все сразу. Как старые боги.
В империи, кажется, есть чуть ли не закон, по которому мужчины и женщины этого вместе делать не могут, даже если они муж и жена. Закон, как известно, это нечто такое, что никто не выполняет, и особенно мужья и жены, но тем не менее…
Решайте сами, где мы – в парадисосе или в старом Риме, сказала нескольким своим питомцам Зои у развалин портика, там, где когда-то был вход в баню. Но раньше в империи это было так, как вы сейчас увидите, мужчины и женщины не стеснялись своих тел, они изображали их на фресках и делали статуи обнаженных богов, статуи стоят по всему Городу и сегодня, хотя уже далеко не все горожане могут назвать имена этих созданий, так похожих на обычных людей.
Элагабал, сказала Зои, ездил по дорожке ипподрома голым в золотой колеснице, в которую были впряжены первые римские красавицы, девушки из лучших семей, тоже голые. И над ними не вился крылатый Эрос, просто люди старых времен считали, что тело человека красиво. А что считать вам – выбирайте сами.
Даниэлида, державшая на плече серебряный кувшин для мытья, уверенно кивнула. Она все давно выбрала.
– А сейчас вообще никто не помнит, кто такой этот Элагабал, кроме того, что телосложения он был отличного, – завершила Зои. – Никаких подвигов за время своего правления он не совершил. Но мальчик, говорят, был отвратительный. Ну ладно, не отводите друг от друга взглядов, там, у бассейна, и постепенно вы поймете, как это было. Тогда, в том Риме.
Тут мы начали заходить, и разговоры стихли. Звучали только восхищенные возгласы.
Под куполами бани был полумрак, но на земле змеились огненные цепочки из масляных канделябр. Увидеть голых женщин во всех подробностях тут никто из молодежи бы не смог, но всем вдруг стало спокойно и хорошо. Мы начали счастливо вздыхать.
Загудели голоса, среди огней разбрелись неясные фигуры. Не знаю, как Прокопиус это сделал, но теплые испарения пахли свежей травой и хвоей. Кажется, это когда-то была отличная баня.
Я вдруг понял, чего мне все эти дни не хватало, устало присел на скамью, сбрасывая тунику и пояс, заворачивая бедра в тонкую ткань.
И тут сзади раздался уважительный возглас. Подросток – Илиополит, если не кто-то с еще более сложным именем, – протягивал к моей спине руку и что-то говорил. Анна была далеко, да, собственно, вообще не виднелась.
Но тут Зои, завернутая в полотно, возникла из теплого тумана (Илиополит сразу начал отводить от нее глаза) и перевела:
– Что это за рваный шрам у вас на левой лопатке, прямо над сердцем, наставник Маниах?
– Кинжал, – коротко и без подробностей ответил я. – А поскольку мне в тот же день пришлось тронуться в путь, то рана начала гореть, и жив я сегодня только чудом.
– А вот это белое пятно… дайте я посмотрю еще спереди… это же стрела, наставник Маниах? Она проткнула вас насквозь? Вы были солдатом? – снова зазвучал голос Зои.
Наверное, не надо этого было делать, но зачем человеку слава, если нельзя хоть иногда воспользоваться ее сладкими плодами?
– Солдат – не совсем точное слово, – сказал я Илиополиту, глядя в глаза Зои. – В тот день я был эмиром, и у меня под командой было три тысячи воинов. И мы даже победили. А теперь благодаря этой победе вашей империи живется несколько легче.
Сзади воцарилось молчание, а Зои смотрела на меня сверху вниз, как на одного из подопечных.
– А говорят, что боевые шрамы нравятся женщинам? – поинтересовался, наконец, невидимый мне настойчивый юнец.
– Шрамы – нет. Но иногда им нравятся мужчины, которых эти шрамы, возможно, сделали… другими, – сказала она за меня. А потом перевела свои слова – или произнесла что-то совсем другое, потому что юноша, извиняясь и так же избегая смотреть на Зои, с ее беззащитно белевшими в полумраке ногами, скрылся.
Но после этого я заметил, что число людей, как бы случайно заходящих мне за спину, заметно возросло.
Прокопиус сидел в сторонке, на лице его была усталость победителя.
– А правда ли, что в вашей стране считают, что под полом бань живут демоны, они же драконы? – полюбопытствовал я с помощью возникшей из тумана Анны.
– Может быть, господин наставник. Но в этой бане под полом не живет ничего, – сказал он очень вежливо и спокойно. – Мы перевернули все плиты до единой, прочистили все трубы и все дымоходы.
Что ж, никакого особо интересного ответа я и не ожидал.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента