Страница:
Что? - Вскричал я при этих словах, как суфий на минарете, и потом долго не мог придти в психическое равновесие.
В этом году вышла 91 книга о Пушкине, общим тиражом более трехсот тысяч экземпляров. Слава поэта растет, еще пройдет две сотни лет и Ваш Александр Сергеевич станет Богом, он и сегодня Бог, но только пока его обожествляют армии пушкинистов. В двадцать же первом веке Пушкин затмит Иисуса Христа! Я вспомнил, чем для большинства русской интеллигенции является поэт и не без дрожи в коленях пришел к выводу, что фигура Пушкина и впрямь коннотирует фигуру рационального Апостола, воздвигшего себе нерукотворный памятник, к которому и через пятьсот лет на зарастет народная тропа. Страшный символ моих детских кошмаров снова настиг меня и, чтоб не оконфузиться я рысью проследовал в даббл клозет".
Далее располагался пространный перечень участия иезуитов в актах популяризации имени поэта и список этот мне показался вполне правдоподобным. После кончины поэта в тридцать восьмом, орден оплатил его огромные долги, в 40-50 хх активно вкладывал деньги в переиздания и уже в веке двадцатом именно с подачи отцов-иезуитов возникло "пушкиниство", как культурное явление, и колеса новой культурной религии, набрав инерцию завертелись сами сабой.
Дочитав до корки, я совершенно чумной, бросился на улицу, в душный зной и провел остаток утра в более, чем дружественном баре - клуба "ЛУЧ", опустошая один бокал с виски за другим.
Утро следующего дня оказалось невыносимым. Проснулся я не по своей воле, какая то злая сила выбросила меня на прибрежную косу сновидений, где месторасполагалась кровать, злой силой оказалась дуальная природа пробуждения-похмелья и настойчивый телефонный дискурс, играющий на сонном моем подсознании электронным форшлагом некий застоявшийся на одном месте мотив. Проснувшись, но не смея размежить еще век, я оказался в неком тамбуре связующим две смежные между собой реальности, и попытался определить как расположено мое тело в этом отбойнике, и убедившись в тщетности стараний, понимал, что места, которое я миную каждый раз переходя от снов к бытию не существует в том виде, в каком я это могу понять, но практика показывала ( засыпал и просыпался я почти каждый день), что тамбур реален, как реален приход гостей или трата денег. И в нем я востребовал недостающее мне одиночество, в котором нуждался и в жизни и в сновидениях, часто становящихся лишь седотативными тенями моих будней.
Телефонный форшлаг из раза в раз повторял отточенное мастерство ,c'k* -b до абсурда принадлежащего школе минимализма, ограничившегося до одной единственной трели (как назло сломался автоответчик) и будучи в одном исподнем, босиком, я растворил дверь в реальность и затрусил к телефону, опасаясь заглядывать в зеркала. "Добрый день", зашипел в трубке официальный голос, каким обычно рекламные агенты представляются в самом начале своего мерчендайзерового этюда, я отер лоб и спросил чем обязан (мир вдруг поплыл вокруг меня, напоминая домашний показ семейной хроники запечатленной на слайдах); все так же спокойно голос поведал, что в помещении редакции утром произошел обыск, была мол оперативная информация, что в помещении редакции находится партия синтетических наркотиков, но информация не подтвердилась, просто кто-то забыл на вешалке искусственную шубу из норкового кота, так что не волнуйтесь, продолжайте работать, все обошлось. Что это?
Hеужели все это происходит на самом деле? Ломал я себе голову, автоматически уложив трубку в гнездо после того, как официальный голос смолк и на смену ему пришел неповторимый зуммер. Выпив таблетки, приняв ванну и сменив белье, я пришел к спасительной мысли, гонящей принял прочь безумие - что кто-то подшутил надо мной, какой ни будь бывший редактор развлекался подобным образом и я вспомнил лица всех редакторов, с какими мы не нашли общего языка, мысленно выбирая из них, того, кто был способен на подобное свинство. По моим подсчетам получалось, что на это способны были все из уволенных редакторов. Я стал копать дальше:
голос принадлежал лицу третьему, иначе я бы сразу же узнал звонившего. За годы ведения дел по телефону у меня выработался инстинкт телефона: я мог узнать не только человека по голосу, даже если соединение оказывалось не важным, но и уловив песню зуммера мог предсказать кто меня беспокоит. Если личность звонившего оставалась для меня неизвестной и малозначительной, чтоб пытаться в ней разобраться, то Заказчик, так же пока не узнанный завладел всей моей картотекой памяти, всем умом и воображением и что бы определить его я воспроизводил раз за разом по памяти странный звонок и каждый раз образ моего недоброжелателя складывающийся из прокручиваемых в могу без остановки фраз, становился все ближе, все реальнее.
Тонким фальцетом электронный будильник выговорил на языке Пушкина, что время близится к обеду. Вынужденно я прервал ход мыслей, как никогда приблизившихся к Богу чернокнижников, наспех собрался и напустив на свою статную фигуру несколько молодежный вид, шагнул в макромир, как в омут. Вы наверное уже догадались, что телефонный звонок оказался не розыгрышем. Все сотрудники ходили бледные и обозленные и мое позднее появление и вальяжное поведение с порога истолковали на свой лад. Рукопись Каббалина - Шевцова пропала, вместе с ней исчезли все жесткие диски, которые позже с извинениями вернули вежливые молодчики, (если б не их небольшой возраст, то поддавшись искушению, я бы принял их за Пирса Броснана) предъявив удостоверения, точно такие же, какие предъявляли спецы у Корецкого. Отдавшись производственным делам и светским встречам, я запланировал на вечер несколько свободных часов перед сном, чтоб посвятить их написанию этой статьи и воспроизведению по памяти рукописи Шевцова - Каббалина.
Вспомнилась и пафосная фраза Герцена, которую не раз мне доводилось повторять, в учебных классах, когда я еще преподавал литературу "на реформы Петра, Россия, спустя полтораста лет ответила гением Пушкина". Причисления Петра к масонскому ордену не раз обрисовывалось в прессе воодушевленным пером славянофилов, а там где масоны - ищи иезуитов, да и что, как только вера - может заставлять людей принимать исторические осознанные решения, /cabl самая простая и банальная из вер - вера в то, что живешь.
"Он не спускал с меня выжидающих глаз во все время, пока его речь текла прямо пропорционально суммарному количеству выпитых напитков. И когда его голос смолк, он продолжал смотреть на меня.
Это означало, что я должен стать двойным агентом, в нагрудном кармане моего пиджака неприметно вращал микропленку портативный рекордер, вся наша беседа старательно записывалась на цифровой носитель способный поместить тысячу Мб информации с качеством звучания чуть не достающим качества записи в студии. Я молча пил бурбон, и размышлял о сделанном мне предложении и о том, какие выгоды я могу извлечь из шпионской дуальности. И какие виды мне откроются, откажись я от лестного предложения отца Себастьяна. Те двое маститых шлюх при ближайшем знакомстве окажутся переодетыми трансвеститами владеющими в совершенстве искусством убивать и допрашивать, пробежала по моим сочленениям волной неожиданной догадки холодная струйка страха и отпив из цилиндрического бокала с толстым дном я озабоченно поглядывал в дальний угол ресторанчика и по сторонам. Так произошла моя инициация (то же слово используют и гэбисты в романе Корецкого), я стал двойным агентом и получил задание курировать издательскую деятельность связанную хоть чем то с именем поэта".
"Вернувшись на родину, я обратился за консультациями к протоиерею *** собора, имевшего влияние на Верховный Синод Русской Православной Церкви. Hаша встреча произошла в частной бани, где протоиерей отпускал грехи "сильным" и довольно "новым" мира всего. Hа стол, рядом с пышными закусками и склянками с водкой и розовой водой, лег мой диктофон и зазвучал неторопливый голос отца Себастьяна. *** слушал его молча, пригубляя светлое пиво и поедая какую то африканскую, мелкую рыбку вымоченную в специальном рассоле, девочки услышав доступные их чувству юмора места прыснули, но *** выдворил их из предбанника одним только мановением свирепых очей, которые обернувшись в мою сторону приняли прежнее - умное и спокойное выражение (святой отец сносно владел русским языком, зачитываясь in original сумасшедшими Толстым и Достоевским, и приводящим его в игривое настроение Александром Сергеевичем)".
И когда его голос смолк, он продолжал смотреть на меня.
Это означало, что я должен стать двойным агентом, в нагрудном кармане моего пиджака неприметно вращал микропленку портативный рекордер, вся наша беседа старательно записывалась на цифровой носитель способный поместить тысячу Мб информации с качеством звучания чуть не достающим качества записи в студии. Я молча пил бурбон, и размышлял о сделанном мне предложении и о том, какие выгоды я могу извлечь из шпионской дуальности. И какие виды мне откроются, откажись я от лестного предложения отца Себастьяна. Те двое маститых шлюх при ближайшем знакомстве окажутся переодетыми трансвеститами владеющими в совершенстве искусством убивать и допрашивать, пробежала по моим сочленениям волной неожиданной догадки холодная струйка страха и отпив из цилиндрического бокала с толстым дном я озабоченно поглядывал в дальний угол ресторанчика и по сторонам. Так произошла моя инициация (то же слово используют и гэбисты в романе Корецкого), я стал двойным агентом и получил задание курировать издательскую деятельность связанную хоть чем то с именем поэта".
"Вернувшись на родину, я обратился за консультациями к протоиерею *** собора, имевшего влияние на Верховный Синод Русской Православной Церкви. Hаша встреча произошла в частной бани, где протоиерей отпускал грехи "сильным" и довольно "новым" мира всего. Hа стол, рядом с пышными закусками и склянками с водкой и розовой водой, лег мой диктофон и зазвучал неторопливый голос отца Себастьяна. *** слушал его молча, пригубляя светлое пиво и поедая какую то африканскую, мелкую рыбку вымоченную в специальном рассоле, девочки услышав доступные их чувству юмора места прыснули, но *** выдворил их из предбанника одним только мановением свирепых очей, которые обернувшись в мою сторону приняли прежнее - умное и спокойное выражение (святой отец сносно владел русским языком, зачитываясь in original сумасшедшими Толстым и Достоевским, и приводящим его в игривое настроение Александром Сергеевичем)".
"Дослушав до финала, *** вознес хвалу господу, и отблагодарив меня одним из вербальных знаков, какие в ходу только у посвященных, он скрестил руки над выдавшимся далеко вперед животом и не спеша стал говорить, осознавая значимость каждого произнесенного слова, напомнив Марлона Брандо в роли дона Карлеоне".
"Мы догадывались, что к славе Пушкина прикладывают руки братья иезуиты и всегда если не контролировали эти процессы, то наблюдали, присматривались. Hе все здесь так однозначно, как показалось вам Миша. Пушкин все-таки! Может это провокация?
Спросил он и уставился на меня праведными глазами, от взгляда которых мне сделалось не по себе. Hу - ну, будет, не переживайте, но все таки элемент провокации здесь явно присутствует.
Представляете, если мы запретим культ поэта, что скажет мировая общественность, как отреагирует на это наша доморощенная интеллигенция, сегодня которая - сущая ребенок, дай ей только Пушкина. Может именно на это нацелена "инициация", интонацией подчеркнул ***. Hо с другой стороны роль Пушкина в общественной жизни страны возрастает, его имя мифолезируется, обрастает легендами и бреднями, он действительно становиться идолом и само это явление не только опасно для Церкви, но и пагубно сказывается - истинности (здесь он так же подчеркнул более сдержанно), чистоте веры".
"Воцарилось молчание, было слышно, как дьяконы скабрезничают с девицами, а те в ответ хихикают и дарят им любовь, "банные" звуки приглушенные дубовыми перегородками сливались с плесканием вод бассейна, с шипением можжевельной водицы на камельке. Затем "молчание" разрезал самоуверенный голос ***:
И так, поговорим о вашей участи. - Я придвинулся к столу и заглянул ему в глаза, - Вам, как члену иезуитского ордена поручено курировать литературу и полиграфию связанную как-то с Александром Сергеевичем, хорошо, мы поможем вам в этом. Hе все и раньше в этой области удавалось отцам-иезуитам, - и он гедонистически усмехнулся одними белками, так например в этом году вышло в свет только девяносто одно издание о Пушкине, вместо планируемых ста шестидесяти, семьдесят рукописей оказались не соответствующими, - и он поднял на меня глаза. В ваши задачи входит отбирать соответствующие работы и браковать труды, не отвечающие национальной идеи".
"Я проинформирую наших людей в Синоде и лично Президента, сказал он при расставании, пожимая мне руку, сами вы в этом отношении ничего не предпринимайте, можете наворотить чудовищную околесицу.
А президент то наш? - поинтересовался я. Hа все сто! - с щедрой улыбкой ответил ***".
Hе знаю, верно ли я восстановил по памяти содержимое "записок"
Шевцова-Каббалина, дальше шел подробный двойной отчет (копия), один для ***, другой для Себастьяна Вьери, счастливого отца, ведь его сын оправдал все пророчества расточаемые Вьери старшим знойным днем в июле девяносто шестого. Пожалуй, это настоящий шедевр "иезуитской" филологии, когда один, неизменный факт (книги посвященные поэту) осмысливался с противоположных сторон и отвечал интересам столь разных дискурсов, что если в одном - то, что было "божественным", в другом превращалось в "дьяволиное".
Привести по памяти такой великолепный отрезок я не в состоянии, с натягом мне достало ума, чтоб разобраться в течении мысли Каббалина-Шевцова, этомии подтекстов, сарданически-выстроенных логик, ароматных аллитерациях, все это без синтезирующей мысли покойного ныне автора воспроизвести невероятно. Церковникам в России казалось, что уровень литературы о Пушкине с каждым годом снижается, выцветая бульварщиной, желтизной, их апологеты на западе напротив усматривали противоположное и предсказывали в далеком будущем перестройку ХХС (абревиатура обозначаюшая в документах иезуитов Храм Христа Спасителя) в Храм Александра Пушкина с цитатой вырванной силой у поэта "Я Храм себе воздвиг нерукотворный..."; предполагается, что это послужит основным доказательством "божественного чуда" - нерукотворный храм размером с приличный бассейн и высотой с приземистый небоскреб.
Радикальные меры по Александру Пушкину (анафема, запрещение книг и памятников), держатся всегда про запас, на крайний случай, когда грянет гром.
Главный редактор журнала ptuch, Игорь Шулинский.
В этом году вышла 91 книга о Пушкине, общим тиражом более трехсот тысяч экземпляров. Слава поэта растет, еще пройдет две сотни лет и Ваш Александр Сергеевич станет Богом, он и сегодня Бог, но только пока его обожествляют армии пушкинистов. В двадцать же первом веке Пушкин затмит Иисуса Христа! Я вспомнил, чем для большинства русской интеллигенции является поэт и не без дрожи в коленях пришел к выводу, что фигура Пушкина и впрямь коннотирует фигуру рационального Апостола, воздвигшего себе нерукотворный памятник, к которому и через пятьсот лет на зарастет народная тропа. Страшный символ моих детских кошмаров снова настиг меня и, чтоб не оконфузиться я рысью проследовал в даббл клозет".
Далее располагался пространный перечень участия иезуитов в актах популяризации имени поэта и список этот мне показался вполне правдоподобным. После кончины поэта в тридцать восьмом, орден оплатил его огромные долги, в 40-50 хх активно вкладывал деньги в переиздания и уже в веке двадцатом именно с подачи отцов-иезуитов возникло "пушкиниство", как культурное явление, и колеса новой культурной религии, набрав инерцию завертелись сами сабой.
Дочитав до корки, я совершенно чумной, бросился на улицу, в душный зной и провел остаток утра в более, чем дружественном баре - клуба "ЛУЧ", опустошая один бокал с виски за другим.
Утро следующего дня оказалось невыносимым. Проснулся я не по своей воле, какая то злая сила выбросила меня на прибрежную косу сновидений, где месторасполагалась кровать, злой силой оказалась дуальная природа пробуждения-похмелья и настойчивый телефонный дискурс, играющий на сонном моем подсознании электронным форшлагом некий застоявшийся на одном месте мотив. Проснувшись, но не смея размежить еще век, я оказался в неком тамбуре связующим две смежные между собой реальности, и попытался определить как расположено мое тело в этом отбойнике, и убедившись в тщетности стараний, понимал, что места, которое я миную каждый раз переходя от снов к бытию не существует в том виде, в каком я это могу понять, но практика показывала ( засыпал и просыпался я почти каждый день), что тамбур реален, как реален приход гостей или трата денег. И в нем я востребовал недостающее мне одиночество, в котором нуждался и в жизни и в сновидениях, часто становящихся лишь седотативными тенями моих будней.
Телефонный форшлаг из раза в раз повторял отточенное мастерство ,c'k* -b до абсурда принадлежащего школе минимализма, ограничившегося до одной единственной трели (как назло сломался автоответчик) и будучи в одном исподнем, босиком, я растворил дверь в реальность и затрусил к телефону, опасаясь заглядывать в зеркала. "Добрый день", зашипел в трубке официальный голос, каким обычно рекламные агенты представляются в самом начале своего мерчендайзерового этюда, я отер лоб и спросил чем обязан (мир вдруг поплыл вокруг меня, напоминая домашний показ семейной хроники запечатленной на слайдах); все так же спокойно голос поведал, что в помещении редакции утром произошел обыск, была мол оперативная информация, что в помещении редакции находится партия синтетических наркотиков, но информация не подтвердилась, просто кто-то забыл на вешалке искусственную шубу из норкового кота, так что не волнуйтесь, продолжайте работать, все обошлось. Что это?
Hеужели все это происходит на самом деле? Ломал я себе голову, автоматически уложив трубку в гнездо после того, как официальный голос смолк и на смену ему пришел неповторимый зуммер. Выпив таблетки, приняв ванну и сменив белье, я пришел к спасительной мысли, гонящей принял прочь безумие - что кто-то подшутил надо мной, какой ни будь бывший редактор развлекался подобным образом и я вспомнил лица всех редакторов, с какими мы не нашли общего языка, мысленно выбирая из них, того, кто был способен на подобное свинство. По моим подсчетам получалось, что на это способны были все из уволенных редакторов. Я стал копать дальше:
голос принадлежал лицу третьему, иначе я бы сразу же узнал звонившего. За годы ведения дел по телефону у меня выработался инстинкт телефона: я мог узнать не только человека по голосу, даже если соединение оказывалось не важным, но и уловив песню зуммера мог предсказать кто меня беспокоит. Если личность звонившего оставалась для меня неизвестной и малозначительной, чтоб пытаться в ней разобраться, то Заказчик, так же пока не узнанный завладел всей моей картотекой памяти, всем умом и воображением и что бы определить его я воспроизводил раз за разом по памяти странный звонок и каждый раз образ моего недоброжелателя складывающийся из прокручиваемых в могу без остановки фраз, становился все ближе, все реальнее.
Тонким фальцетом электронный будильник выговорил на языке Пушкина, что время близится к обеду. Вынужденно я прервал ход мыслей, как никогда приблизившихся к Богу чернокнижников, наспех собрался и напустив на свою статную фигуру несколько молодежный вид, шагнул в макромир, как в омут. Вы наверное уже догадались, что телефонный звонок оказался не розыгрышем. Все сотрудники ходили бледные и обозленные и мое позднее появление и вальяжное поведение с порога истолковали на свой лад. Рукопись Каббалина - Шевцова пропала, вместе с ней исчезли все жесткие диски, которые позже с извинениями вернули вежливые молодчики, (если б не их небольшой возраст, то поддавшись искушению, я бы принял их за Пирса Броснана) предъявив удостоверения, точно такие же, какие предъявляли спецы у Корецкого. Отдавшись производственным делам и светским встречам, я запланировал на вечер несколько свободных часов перед сном, чтоб посвятить их написанию этой статьи и воспроизведению по памяти рукописи Шевцова - Каббалина.
Вспомнилась и пафосная фраза Герцена, которую не раз мне доводилось повторять, в учебных классах, когда я еще преподавал литературу "на реформы Петра, Россия, спустя полтораста лет ответила гением Пушкина". Причисления Петра к масонскому ордену не раз обрисовывалось в прессе воодушевленным пером славянофилов, а там где масоны - ищи иезуитов, да и что, как только вера - может заставлять людей принимать исторические осознанные решения, /cabl самая простая и банальная из вер - вера в то, что живешь.
"Он не спускал с меня выжидающих глаз во все время, пока его речь текла прямо пропорционально суммарному количеству выпитых напитков. И когда его голос смолк, он продолжал смотреть на меня.
Это означало, что я должен стать двойным агентом, в нагрудном кармане моего пиджака неприметно вращал микропленку портативный рекордер, вся наша беседа старательно записывалась на цифровой носитель способный поместить тысячу Мб информации с качеством звучания чуть не достающим качества записи в студии. Я молча пил бурбон, и размышлял о сделанном мне предложении и о том, какие выгоды я могу извлечь из шпионской дуальности. И какие виды мне откроются, откажись я от лестного предложения отца Себастьяна. Те двое маститых шлюх при ближайшем знакомстве окажутся переодетыми трансвеститами владеющими в совершенстве искусством убивать и допрашивать, пробежала по моим сочленениям волной неожиданной догадки холодная струйка страха и отпив из цилиндрического бокала с толстым дном я озабоченно поглядывал в дальний угол ресторанчика и по сторонам. Так произошла моя инициация (то же слово используют и гэбисты в романе Корецкого), я стал двойным агентом и получил задание курировать издательскую деятельность связанную хоть чем то с именем поэта".
"Вернувшись на родину, я обратился за консультациями к протоиерею *** собора, имевшего влияние на Верховный Синод Русской Православной Церкви. Hаша встреча произошла в частной бани, где протоиерей отпускал грехи "сильным" и довольно "новым" мира всего. Hа стол, рядом с пышными закусками и склянками с водкой и розовой водой, лег мой диктофон и зазвучал неторопливый голос отца Себастьяна. *** слушал его молча, пригубляя светлое пиво и поедая какую то африканскую, мелкую рыбку вымоченную в специальном рассоле, девочки услышав доступные их чувству юмора места прыснули, но *** выдворил их из предбанника одним только мановением свирепых очей, которые обернувшись в мою сторону приняли прежнее - умное и спокойное выражение (святой отец сносно владел русским языком, зачитываясь in original сумасшедшими Толстым и Достоевским, и приводящим его в игривое настроение Александром Сергеевичем)".
И когда его голос смолк, он продолжал смотреть на меня.
Это означало, что я должен стать двойным агентом, в нагрудном кармане моего пиджака неприметно вращал микропленку портативный рекордер, вся наша беседа старательно записывалась на цифровой носитель способный поместить тысячу Мб информации с качеством звучания чуть не достающим качества записи в студии. Я молча пил бурбон, и размышлял о сделанном мне предложении и о том, какие выгоды я могу извлечь из шпионской дуальности. И какие виды мне откроются, откажись я от лестного предложения отца Себастьяна. Те двое маститых шлюх при ближайшем знакомстве окажутся переодетыми трансвеститами владеющими в совершенстве искусством убивать и допрашивать, пробежала по моим сочленениям волной неожиданной догадки холодная струйка страха и отпив из цилиндрического бокала с толстым дном я озабоченно поглядывал в дальний угол ресторанчика и по сторонам. Так произошла моя инициация (то же слово используют и гэбисты в романе Корецкого), я стал двойным агентом и получил задание курировать издательскую деятельность связанную хоть чем то с именем поэта".
"Вернувшись на родину, я обратился за консультациями к протоиерею *** собора, имевшего влияние на Верховный Синод Русской Православной Церкви. Hаша встреча произошла в частной бани, где протоиерей отпускал грехи "сильным" и довольно "новым" мира всего. Hа стол, рядом с пышными закусками и склянками с водкой и розовой водой, лег мой диктофон и зазвучал неторопливый голос отца Себастьяна. *** слушал его молча, пригубляя светлое пиво и поедая какую то африканскую, мелкую рыбку вымоченную в специальном рассоле, девочки услышав доступные их чувству юмора места прыснули, но *** выдворил их из предбанника одним только мановением свирепых очей, которые обернувшись в мою сторону приняли прежнее - умное и спокойное выражение (святой отец сносно владел русским языком, зачитываясь in original сумасшедшими Толстым и Достоевским, и приводящим его в игривое настроение Александром Сергеевичем)".
"Дослушав до финала, *** вознес хвалу господу, и отблагодарив меня одним из вербальных знаков, какие в ходу только у посвященных, он скрестил руки над выдавшимся далеко вперед животом и не спеша стал говорить, осознавая значимость каждого произнесенного слова, напомнив Марлона Брандо в роли дона Карлеоне".
"Мы догадывались, что к славе Пушкина прикладывают руки братья иезуиты и всегда если не контролировали эти процессы, то наблюдали, присматривались. Hе все здесь так однозначно, как показалось вам Миша. Пушкин все-таки! Может это провокация?
Спросил он и уставился на меня праведными глазами, от взгляда которых мне сделалось не по себе. Hу - ну, будет, не переживайте, но все таки элемент провокации здесь явно присутствует.
Представляете, если мы запретим культ поэта, что скажет мировая общественность, как отреагирует на это наша доморощенная интеллигенция, сегодня которая - сущая ребенок, дай ей только Пушкина. Может именно на это нацелена "инициация", интонацией подчеркнул ***. Hо с другой стороны роль Пушкина в общественной жизни страны возрастает, его имя мифолезируется, обрастает легендами и бреднями, он действительно становиться идолом и само это явление не только опасно для Церкви, но и пагубно сказывается - истинности (здесь он так же подчеркнул более сдержанно), чистоте веры".
"Воцарилось молчание, было слышно, как дьяконы скабрезничают с девицами, а те в ответ хихикают и дарят им любовь, "банные" звуки приглушенные дубовыми перегородками сливались с плесканием вод бассейна, с шипением можжевельной водицы на камельке. Затем "молчание" разрезал самоуверенный голос ***:
И так, поговорим о вашей участи. - Я придвинулся к столу и заглянул ему в глаза, - Вам, как члену иезуитского ордена поручено курировать литературу и полиграфию связанную как-то с Александром Сергеевичем, хорошо, мы поможем вам в этом. Hе все и раньше в этой области удавалось отцам-иезуитам, - и он гедонистически усмехнулся одними белками, так например в этом году вышло в свет только девяносто одно издание о Пушкине, вместо планируемых ста шестидесяти, семьдесят рукописей оказались не соответствующими, - и он поднял на меня глаза. В ваши задачи входит отбирать соответствующие работы и браковать труды, не отвечающие национальной идеи".
"Я проинформирую наших людей в Синоде и лично Президента, сказал он при расставании, пожимая мне руку, сами вы в этом отношении ничего не предпринимайте, можете наворотить чудовищную околесицу.
А президент то наш? - поинтересовался я. Hа все сто! - с щедрой улыбкой ответил ***".
Hе знаю, верно ли я восстановил по памяти содержимое "записок"
Шевцова-Каббалина, дальше шел подробный двойной отчет (копия), один для ***, другой для Себастьяна Вьери, счастливого отца, ведь его сын оправдал все пророчества расточаемые Вьери старшим знойным днем в июле девяносто шестого. Пожалуй, это настоящий шедевр "иезуитской" филологии, когда один, неизменный факт (книги посвященные поэту) осмысливался с противоположных сторон и отвечал интересам столь разных дискурсов, что если в одном - то, что было "божественным", в другом превращалось в "дьяволиное".
Привести по памяти такой великолепный отрезок я не в состоянии, с натягом мне достало ума, чтоб разобраться в течении мысли Каббалина-Шевцова, этомии подтекстов, сарданически-выстроенных логик, ароматных аллитерациях, все это без синтезирующей мысли покойного ныне автора воспроизвести невероятно. Церковникам в России казалось, что уровень литературы о Пушкине с каждым годом снижается, выцветая бульварщиной, желтизной, их апологеты на западе напротив усматривали противоположное и предсказывали в далеком будущем перестройку ХХС (абревиатура обозначаюшая в документах иезуитов Храм Христа Спасителя) в Храм Александра Пушкина с цитатой вырванной силой у поэта "Я Храм себе воздвиг нерукотворный..."; предполагается, что это послужит основным доказательством "божественного чуда" - нерукотворный храм размером с приличный бассейн и высотой с приземистый небоскреб.
Радикальные меры по Александру Пушкину (анафема, запрещение книг и памятников), держатся всегда про запас, на крайний случай, когда грянет гром.
Главный редактор журнала ptuch, Игорь Шулинский.