Де Ченси Джон. Дорогой парадокса

   Эта картина напомнила мне кое-какие места, которые я знал на планете, которая называется Озирис. Я забыл, каким номером она значится в каталоге. Хотя луна для Озириса была великовата. Но на Озирисе небо розовое. Я вспомнил, как в один прекрасный день остановился перекусить на Озирисе. Я скатился на обочину с Космострады и открыл люки, чтобы впустить горячий сухой воздух. Тишина, приятные запахи. Я приехал туда через планету вечного льда, и такая смена климата успокаивающе действовала на нервы. Мне всегда нравилась эта черта Космострады. Внезапные перемены, резкие контрасты. Да, эта планета здорово походила на Озирис. Однако скалы там были немного более бежевыми. Да, вот такими. И деревья были чуть-чуть другие. Они были повыше, а листва на них была рыжеватая – вот такая, точно. Если вспомнить, то луна на Озирисе тоже крупная, но она будет поприлизаннее, не столь изрытая – вот как картошка со шрамами от юношеских угрей – и все. И…
   Я подскочил, когда до меня дошло, что же происходит. Это была поверхность Озириса – бежевые скалы, рыжеватые деревья, луна-картошка. Я изменил картину.
   Я отошел прочь. Или же эта картина прочла мои мысли и изменилась. Ик! Не нравятся мне такие штучки, которые висят по стенам и читают мои мысли. Они мне совсем не нравятся. Пусть я покажусь вам нецивилизованным ретроградом – не нравятся, и все.
   Я шагал по комнатам. Тут было множество вещей, которые можно было рассматривать, на стенах висели еще несколько картин, но я уже несколько перепугался. Я остановился и посмотрел на керамические сосуды, выставленные на одной из полок. Такие сосуды могли быть сделаны на любой планете, включая Землю. В ней было что-то от посуды, которую делают американские индейцы – но я не знаток, так что не возьмусь судить.
   Вся моя компания вырубилась в одной из больших комнат. Джорджи и Винни закатились в один пушистый клубок. Карл и Лори – тоже, только пушистыми их не назвать. Сьюзен и Дарла растянулись рядом на огромной круглой кровати, похожей под балдахином на цирк шапито, а длинный, тощий Джон лежал перпендикулярно к ним в ногах кровати. Все трое образовали греческую букву «пи». Роланд свернулся на диване. Юрий и Зоя улеглись на разных кушетках. Эти двое были плохо подобранной парой. Я подумал о том, сколько же лет они составляли такую странную семью. Наверное, для них это все было настоящим адом. Но, в конце концов, их длинное отчаянное путешествие должно было наложить на них свой отпечаток, поэтому они казались более враждебными друг другу. Но, даже принимая во внимание все эти вещи, я зачастую жалел, что подобрал их. Иногда их перепалки и меня доставали.
   Я осмотрел их всех, пытаясь обнаружить признаки того, что их сон был неестественным, а вызванным какими-то препаратами, и ничего такого не обнаружил. Потом я понял, как выключить некоторые из ламп. Все лампы были разными, и ни одна из них не работала на электричестве. Я оставил одну слабо светиться – это была лампа на длинном гибком стержне, с абажуром из раскрашенной бумаги – и вышел из комнаты, чуть не упав, когда споткнулся о длинную ногу Лайема, торчавшую из-за края коротковатого дивана.
   Делать мне было просто нечего. Вокруг не было никаких книг, никакого чтива вообще. Может быть, оно и было, но не в привычной форме, поэтому я его мог просто и не распознать. Я не подумал о том, чтобы захватить с собой колоду карт.
   Каким-то образом я оказался в комнате, которую не видел раньше, и в ней был балкон, откуда открывался вид.
   И какой вид!
   Это был Микрокосмос на закате, величественно простиравшийся от горизонта до горизонта, километр за километром самых разных пейзажей и цветов. Небо было чернильно-голубое на востоке, оргией оранжевого и красного на западе, потому что там «солнечный» диск стремительно заходил за горизонт. Я смотрел, как быстро тут наступала ночь, гораздо быстрее, чем на любой известной мне планете. Это больше походило на то, как быстро захлопывается дверь. Солнце упало за плоский диск Микрокосмоса – и тут же наступила ночь. Звезды проступили на небе, как маяки, вращаясь в своих хрустальных сферах. Внизу все было темно. Нет. Тут и там сверкали отдельные огоньки. Жители? Автоматическое освещение? Невозможно было определить. Я смотрел, как вращается надо мною небо, и думал.
   Потом я снова зевнул. Ох, трудненько же мне придется. Мне надо было непременно лечь и проспать свои восемь часов.
   Ночной холод стал проникать мне во все косточки, и я снова ушел в комнату, обратив внимание на то, как слегка, но резко изменилась температура. Комната все еще была теплой. Наверное, в ней существовал какой-то барьер, который не пускал ночную прохладу вовнутрь. Ведь не было никаких дверей, чтобы оградить ее от внешней среды.
   Через десять минут я обнаружил, что заблудился, и никак, ни за какие коврижки не мог понять, как это случилось. Я не мог найти наши комнаты. Мне пришлось пробежаться через множество незнакомых и странно обставленных комнат, потом я оказался в той части помещений, где были выставлены еще какие-то машины и скульптуры. Я покричал. Никакого ответа. Я не выходил ни на какие лестницы, стало быть, я должен находиться все еще на том же самом этаже. Я снова обежал все кругом, и чем больше я бегал, тем больше терял ориентацию.
   Я нашел одинокую комнатку с одной-единственной кроватью в ней. Кровать была только губчатым матрацем, который был слегка приподнят над полом. Я сел на него и скрестил ноги. Неужели я так отчаянно заблудился в такой короткий срок? Ладно, как раз об этом Прим и предупреждал нас. Что мне делать?
   Прим сказал, что свяжется с нами через три часа. Сколько, интересно, прошло времени с тех пор? Он скоро появится. Может быть.
   Я начинал немного беспокоиться. Но нечего делать – так уж получилось. Мы все были оставлены на милость Прима, если он хотел бы причинить нам неприятности, он мог бы это сделать в любом случае. Мур и его люди вряд ли могли быть где-то поблизости – хотя это и невозможно было исключить, все равно вероятность этого была чересчур мала. Но они скорее всего сами потерялись бы в этом замке, точно так же, как потерялся я. Если они были здесь. Прим наверняка их где-нибудь разместил, и они скорее всего будут тихо сидеть на своих местах.
   Ничего не осталось делать, кроме как лечь. Комната была пуста и темна, только из коридора проникал в нее слабый свет. Тишина. Чужая, всепроникающая тишина. Я слышал, как бьется мое собственное сердце, чувствовал, как по жилам течет кровь. Меня всего пронизало чувство невероятной удаленности от родного дома. Сколько же времени я там не был? Вообще-то говоря, несколько месяцев. А чувствовал я себя так, словно прошли века.
   Господи, как же я устал. Ладно, это и так было ясно. Спать.

 

 
   Начались сны…
   Это было примерно так:
   Черные солнца, сгоревшие солнца, солнца, которые прошли коллапс, выдохлись после веков и вечностей свирепого огня. Вселенная состарилась и умирала. Холодно было между пепелищами и между все еще светящимися звездами. Теплые пылевые облака, которые некогда породили новые солнца, давным-давно выплеснули свое последнее потомство. Галактики разбежались далеко друг от друга, они все еще разлетались прочь от древних всплесков энергии, которые придали им их начальное ускорение. Они все еще замедляли бег, но никогда им не остановиться. Время никогда по-настоящему не остановится. Это будет продолжаться до тех пор, пока не потеряет всякий смысл.
   Вселенная хрипела и судорожно вздыхала. Она старела. Тепловая смерть подстерегала ее, и надежды не было.
   На планете, принадлежащей солнцу, которое скорчилось до холодной белой булавочной головки в небе, на планете, которая была конструкцией, созданной из переработанного материала ее солнечной системы, собрался совет. Дата была установлена за четыре тысячи лет. Совет начался вовремя.
   Было единодушно решено, что надо что-то сделать, чтобы дать достойное окончание великой истории. Драме Вселенной. Разумеется, просто так оставить вселенную умирать не соответствовало эстетическим принципам. Нужно было красиво закончить драму. А иначе зачем была вся долгая борьба? Зачем тысячи миллиардов рас и культур развились, созрели, увяли и умерли? Ради чего?
   Ответ был таким: почему не может вселенная окончиться так, как она наверняка окончится сама, когда нечего будет больше сказать в назначенное тому время?
   Возражение было таково: сказать и так больше нечего, но она еще не закончилась. Вселенная истощена и бессмысленно ковыляет на пути к забвению. Нет такой расы, у которой хватает воли продолжить поиски и сражения. Общепринято, что все, что может быть сделано, что стоит делать, уже было сделано, что все, что может быть узнано и познано, уже известно.
   Ответ: но эти достижения и прозрения – сами по себе. Речь шла о достижении многих рас…
   Придет день, и эти достижения превратятся в пыль. Самые частицы этой пыли разложатся, разлетятся схоластически и неупорядоченно…
   Это не обязательно должно быть так. Существует возможность, что может быть совершено совсем новое достижение, нечто совершенно революционное. Есть надежда, что это свершение может пережить даже физическую смерть вселенной…
   Может ли такое быть?
   Да. Это возможно.
   Хорошо, поверим на слово. Совершенно верно, возможность такого свершения есть, но вот нужно ли оно? Опять же, мы говорим о достижениях минувших эпох. Слушайте:
   Башни из прозрачного металла, такие высокие, что некогда, миллиарды лет назад, космические корабли швартовались к их вершинам… Кристальные Башни Зидоксинда еще стоят…
   И стоят творения расы, чье имя звучит как Блистательная Последовательность. Никто не знает, что значат эти Творения, но их много, и они стоят на огромной черной равнине, и они столь же многочисленны, сколь прекрасны. Одни из Творений – механизмы, есть там и скульптуры, и остатки событий или свершений. Их почти невозможно описать. Творения надо видеть, чувствовать, пережить. Многие летали на планету Блистательной Последовательности, чтобы именно так и поступить…
   Немедленно после того, как спели Первую Радостную Песнь расы Сонного Моря Нинна, эту песню повторил, слово в слово, ближайший сосед поэта, который решил, что это самое прекрасное произведение в мире. Песнь подхватили другие и передавали ее, от личности к личности, по всей планете. Великую Радостную Песню, не прерываясь, пели тринадцать миллионов лет, каждое поколение заучивало ее, передавало, никогда не допуская перерыва в цепи бесконечного повторения. Последний представитель расы умер с этой песней на устах. Вот послушайте…
   В сферическом скоплении Галактики, называемой Облаткой, существует религия, которая постоянно претерпевает теологическую трансформацию. Пантеон богов постоянно меняется. Старые божества замещаются новыми, новые приходят почти ежедневно. Канонические догмы так многочисленны и сложны. Церемонии, которые предписывает выполнять эта религия, прекрасны и впечатляющи. Существует только четырнадцать живых приверженцев этой веры. Их вера неколебима, как скала. Но никогда в истории этой секты за все четыреста тысяч лет ее существования не было больше чем тридцать шесть верующих одновременно…
   Была раса, которая потратила большую часть своих ресурсов на то, чтобы изобрести способ, чтобы сдвинуть с места звезду. Они открыли, как это делается, и начали так и поступать. Они перестроили несколько созвездий, которые были видны с их родной планеты. Как это было сделано – неизвестно. Их мотивы не были религиозными или суеверными, но они руководствовались, главным образом, вопросами эстетики…
   Достаточно.
   А можно говорить еще и еще.
   Понятно. Но должно быть дальнейшее развитие и рост.
   Допустим, это действительно необходимо. Что именно вы предлагаете делать?
   Предлагаем создать совершенно новую разновидность разума. Существуют уже физические возможности воплотить этот замысел в реальность. Нам нужно только добровольное участие достаточного количества личностей.
   Какова будет природа замышляемого существа?
   Мы не можем этого сказать, пока не произведем его.
   Какой цели оно будет служить?
   Той, какую само поставит перед собой, откроет или изобретет.
   Мы поняли суть идеи. Мы поможем.
   Так быстро?
   Слишком опасно это предприятие, чтобы оставить его только в руках тех, кто горит желанием его осуществить.
   Тогда мы все согласны. Мы немедленно приступим…

 

 
   Звездный взрыв вспыхнул во тьме.
   Я рывком сел на кровати, проснувшись, а фрагменты сна еще метались в моем сознании. Потом их разметало, и я совершенно проснулся.
   Белый звездный взрыв не пропал, а все разрастался. Свет заполнил комнату, и созвездие отразилось от всех четырех стен.
   Возникла вспышка. Что-то материализовалось в воздухе примерно в метре от пола какая-то фигура. Я прищурился, пытаясь ладонью заслонить глаза.
   – На колени, смертный, – услышал я женский голос. Голос был примерно в три раза громче, чем обычный.
   Я скатился с губчатого матраса и вскочил на ноги с пистолетом в руке.
   – На колени! Неужели ваш род так выражает свое почтение?
   Глаза, привыкшие к свету, теперь могли различить некоторые детали. Женщина была одета в белые одеяния. Волосы у нее были рыжие, кожа белая, как ее одежды. Она покачивалась в воздухе в ореоле ослепительного света.
   – Этот смертный на колени не встанет, – сказал я. – Кто ты?
   – Тогда как ты выражаешь свое почтение?
   – А кто спрашивает?
   – Ты дерзок. Ты не похож на остальных. Ты выставил вперед оружие.
   – Извините, с утречка пораньше я всегда такой, пока не выпью чашечку кофе.
   Дама не ответила. Я слегка отступил к дверям.
   – Однако ты боишься меня, – сказала она.
   – Скажи лучше, что я настороже, – сказал я. – Что вам надо?
   – Я не хочу тебе зла.
   – Замечательно.
   Теперь я мог получше ее разглядеть. Маленькие белые ножки, ногти на них накрашены ярко-зеленым, свисали из-под полы ее одежд. Глаза у нее были водянисто-серого цвета. Одна рука держала какой-то смутно знакомый мне предмет – маленький серый цилиндр, а вторую руку она положила на бедро.
   – Ты вождь своего племени, – сказала она, потом выжидательно посмотрела на меня.
   Это не был прямой вопрос, но я ответил.
   – Это довольно неверное слово в данном случае. Лучше сказать, что я возглавляю эту экспедицию.
   – Разумеется. Твое путешествие было долгим и далеким. Ты далеко заехал в своих поисках и исследованиях.
   – Леди, я не ищу и ломаного гроша. Я никогда не собирался совершить это путешествие. Мы тут потому, что нас заставили сюда приехать.
   – Да. Твой случай совершенно особенный. Ты несешь с собой Начальный Эксперимент.
   – Это что такое, если можно спросить?
   – Черный кубический объект. Он у тебя?
   – Э-э-э… в данный момент…
   – Ты можешь как можно скорее до него добраться?
   – Не так быстро.
   Она, казалось, была разочарована.
   – Мне хочется его иметь. Ты мне его отдашь.
   – Так уж и отдам?
   – Отдашь. Взамен я тебе могу дать нечто. Вот это. – Она подняла тот цилиндрик, который держала в руках.
   – А это что? – спросил я.
   – Это то, что ты ищешь. Ключ к дороге, которую вы называете Космострадой.
   – Леди, это самая распоследняя вещь, которую мне хотелось бы иметь.
   Она с минуту помолчала, разглядывая меня.
   – Мне трудно в это поверить. Остальные просто мечтают его иметь.
   – Какие остальные?
   – Те, остальные из твоего рода, которые ранее сюда попадали. Они ведь твои враги, правда?
   – Да, наверное, – я не видел смысла это отрицать.
   – Ты хочешь увидеть, как они его получат?
   Я задумался и решил, что на самом деле не представляю, как к этому отнестись.
   – Да мне все равно…
   – Тогда возьми его.
   Предмет выплыл из ее руки и пролетел ко мне по воздуху. Я протянул руку и схватил его. Это была обыкновенная компьютерная дискета, самое обычное приспособление для записи и хранения данных.
   – Мне казалось, что тебе нужен черный кубик, – сказал я.
   – Так оно и есть. Ты мне его отдашь. Я даю тебе этот ключ как знак доверия и доброй воли. Я…
   Что-то словно возмутило воздух в комнате. Изображение женщины заколебалось.
   – Мне придется покинуть тебя, – сказала она. – Я скажу тебе следующее: не слушай то существо, которое называет себя Примом. Он… ошибается и действует под влиянием своих ошибочных представлений. Его планы, в которых он рассчитывает на вас, не принесут никому ничего хорошего.
   Изображение снова заколебалось, исказилось и потемнело, потом стало снова ярким и четким. Но если дискета в моих руках была совершенно реальным предметом, тогда и женщина не могла быть всего лишь изображением, подумал я. Ощущение дискеты в руках было совершенно реальным.
   – Теперь я должна тебя покинуть. У меня есть и другие вещи, которые могут тебе приглянуться. Поверь мне, и ты добьешься процветания. До свидания. Всего тебе доброго.
   Меня ослепила еще одна вспышка. Когда я снова смог глядеть, комната была темной и пустой, а до меня донесся запах озона.
   Я посмотрел на дискету. Если можно было верить Белой Даме, то в моих руках была Карта Космострады.
   НАСТОЯЩАЯ.
   – Вот, черт меня побери, – сказал я.

7

   Сон и видение преследовали меня, по меньшей мере, час, пока я бродил по Изумрудному городу. Я прошел не так много, потому что вокруг лежало множество интересных вещей, и я провел немало времени, разглядывая их. Что они из себя представляли, мне трудно было сказать. Какое-то инопланетное волшебство.
   – Джейк! Где ты был, черт тебя побери? – Сьюзен обняла меня, когда я вошел в комнаты.
   – Карл, – сказал я, – мне очень жаль, что я накинулся на тебя за то, что ты потерялся.
   – Правда, это легче легкого?
   – Еще бы. Вы, ребята, в порядке?
   – У нас все просто замечательно, – сказал Шон. – Хотя «мне сон диковинный приснился».
   – Тебе тоже снились сны, Джейк? – спросила Дарла.
   – Угу.
   – Доброе утро.
   Мы все повернулись, чтобы поздороваться с Примом.
   – Надеюсь, вы хорошо отдохнули, – сказал он весело.
   Мы все кивнули.
   – Тогда позавтракаем?
   – Я проголодалась до смерти, – сказала Сьюзен.
   – Отлично. Мой слуга придет и проведет вас в обеденный зал, где я очень скоро к вам присоединюсь. Пока.
   Он поклонился и вышел из комнаты.
   Мы все уселись и стали ждать.
   – Он всегда вежлив и словно бы все время на приеме у короля – такой весь официальный, – отозвалась о нем Лори.
   – Ну да, словно туза припрятал в рукаве, – издевательски отозвался Карл.
   – Карл! – с возмущением сказала Лори.
   – Извини.
   – Интересно, какой это у него слуга, – вслух размышлял Лайем. – Может, он зовет Прима «Ваше Лордство» или еще как-нибудь по-чудному.
   – Мне показалось, что он имел в виду еще один из этих светящихся шариков, – сказал Роланд.
   – Похоже, что он имел в виду настоящего слугу, – сказала Сьюзен. – Разве он раньше не говорил, что у него есть слуга, живой слуга?
   – По-моему, говорил, – сказал Джон, – но мне очень интересно, что именно в такой ситуации могут значить слова «настоящий» или «живой».
   – Я все думаю про сон, – сказал Юрий.
   – Что вам снилось, ребята? – спросил я.
   Зоя ответила:
   – Мы все обсуждаем это с тех самых пор, как проснулись.
   – Я видела такие… существа, – сказала Сьюзен. – Те, которые все время спорили.
   – У кого-нибудь есть мнение, о чем эти существа говорили? – спросил я.
   – Это было просто всепоглощающе, – сказала Сьюзен, глубоко вздохнув. – Не могу поверить, что я была избрана для того, чтобы быть свидетелем того, что должно произойти через несколько миллиардов лет в будущем, что я оказалась частью процесса, который развертывается в космических масштабах – в буквальном смысле. Может быть, для меня это слишком много. Прим прав – это пугает.
   – Мне кажется, у меня есть смутное представление о том проекте, который они рассматривали, – сказал Юрий. – Групповой разум того или иного вида. Союз сознательных существ, которые как целое – больше, чем просто сумма его составляющих. Видимо, это и была Кульминация или, по крайней мере, самое ее начало.
   – По словам Прима, Кульминация – уже реальность, – сказал Шон.
   – Очевидно, так оно и есть.
   – Или он так говорит, – вставил я.
   – Ты сомневаешься в его словах, Джейк? – спросил Джон, не то чтобы не веря своим ушам, а так, словно и у него были свои сомнения на этот счет.
   – У меня есть основания верить…
   Мысль о том, чтобы сказать им про Белую Даму, мелькнула у меня. Но нет. Прим мог вполне спокойно подслушивать каждое наше слово. Вероятно, так оно и было.
   – Мне кажется, – продолжал я, – что не следует принимать все, что нам говорит Прим, абсолютно как стопроцентную истину. Это касается и тех сведений, которые приходят к нам как видения или сны. Естественно, у нас не так много возможностей проверить то, что он говорит. Но хорошая доза скепсиса еще никому не помешала.
   – Джейк прав, – сказал Юрий, – нам всем надо иметь это в виду. Я, естественно, далек от того, чтобы принять все это на веру.
   – Ну что же, думаю, что я прирожденно легковерное существо, – сказала Сьюзен, – я хочу сказать, что сон был таким реальным. У него не было тех сюрреалистических особенностей, которыми отличаются прочие сны. Не хочу сказать, что я совершенно убеждена, но… – она нахмурилась и почесала голову. – Единственное, чего я не могу взять в толк – это то, какая роль отведена во всем этом нам.
   – Прим хочет, чтобы мы присоединились к групповому сознанию, – сказал Роланд.
   – У меня совершенно неколебимое чувство, что Прим соотносится с нами примерно так же, как мы с моллюском. Или с амебой, что более вероятно, – сказал Юрий.
   – Но почему? Я хочу сказать – почему именно мы? Почему кому-то понадобился мой маленький не вполне разумный мозг?
   – Не могу себе представить, – сухо ответил Роланд.
   Сьюзен швырнула в него подушкой.
   – Или твои мозги, скотина ты бессовестная.
   – Да и вообще все наши мозги, если уж на то пошло, – сказал Юрий.
   – Тогда он наверняка что-то от нас скрывает, – сказал я.
   – Может быть, он не бог, не наш Господь Бог, но он наверняка какое-то божество, если смотреть с практической точки зрения. А это его Олимп.
   – Может быть и так. Но там, где есть один бог, могут быть и остальные боги.
   – Ты хочешь сказать, что Прим не один?
   – Ну, существование группового разума по определению подразумевает, что должны существовать и остальные.
   – Ты думаешь, что Прим не является частью группового сознания? – спросила Сьюзен.
   – Не знаю, – ответил я, – но посмотрим, есть ли тут смысл. Прим что-то вроде терминала у компьютера. Групповое сознание действует через Прима. Может быть, где-нибудь здесь есть суперкомпьютер, где крутятся все эти групповые разумы. А Прим просто устройство ввода-вывода. Он и сам примерно так же выражался. Когда мы разговариваем с ним, мы разговариваем с Кульминацией.
   Сьюзен скорчила рожу.
   – Ну, не знаю, как бы я отнеслась к тому, что мне пришлось бы вертеться в компьютере.
   – Прим, – сказал Роланд, – тогда понятно, почему он называет себя Прим. Вероятно, он примарное устройство ввода-вывода.
   – В этом есть капелька смысла, – сказал, кивая, Шон.
   – Хорошая догадка, Роланд, – сказал я.
   Я встал, перейдя из шезлонга, наклоненного под странным углом, на удобное пышное кресло.
   – Весьма проницательная догадка.
   – А что у нас еще есть, кроме догадок?
   Юрий сказал:
   – По крайней мере, у нас есть рабочая гипотеза.
   – Ладно, будем считать, что по сути дела мы тут имеем дело с компьютером. То есть, гипотетически. Что это нам дает?
   – Кто-то должен был его запрограммировать, – сказал Лайем.
   – Не обязательно, – сказала Дарла. – Даже у нас есть самопрограммирующиеся компьютеры.
   Лайем почесал бороду и смущенно кивнул.
   – Да, правильно подмечено.
   – Значит, – сказал я, – этот компьютер, который может стоять здесь, в Изумрудном городе или где-нибудь в окрестностях, весьма явно не имеет лица. Аноним, так сказать. Гипотетически.
   – И, – добавил Роланд, – гипотетически, но тут всем заправляет.
   – Вероятно. Следующий вопрос: что он вообще тут делает? Что ему надо? От нас, в частности?
   – Е.У. и Т.О., – сказал Карл.
   – Что? – переспросила, нахмурившись, Сьюзен.
   – Неважно.
   – Что он сказал?
   – Ежедневный уход и техническое обслуживание, – сказал я. – Помощь. Мы ему нужны. Это понятно из его поведения. Однако то, как разговаривает Прим, наводит на мысль, что ему чего-то не хватает. Это ты имел в виду в своем замечании, Карл?
   Карл мрачно посмотрел на меня.
   – Я и ломаного гроша не знаю про компьютеры. Там, на Земле, я даже никогда не видел компьютера. Я знаю, что на Космостраде они везде. Маленькие штучки. В них вставляются такие вот пластиночки, как та, что у тебя в руке – и они все, что хошь делают. Там, на Земле… Я хочу сказать, когда я покинул Землю, компьютеры были страшно огромными машинами, почти как здания, и в них вертелись всякие колесики, шестеренки и вспыхивали лампочки. Когда меня принимали в Калифорнийский государственный университет, то нам рассылали всякие анкеты, ты их должен был заполнять, а карточка IBM гласила: «Не сгибать, не рвать, не скручивать». Это все, что я знаю про компьютеры.