Германия же никого не боится. Она вооружается в масштабах, еще невиданных в истории этой страны. Во главе ее стоит кучка торжествующих головорезов. При правлении этих деспотов денег не хватает, недовольство растет. Очень скоро им придется сделать выбор между экономическим и финансовым крахом или внутренним переворотом, с одной стороны, и войной, у которой не может быть иной цели и которая, если она успешно закончится, не может иметь иного результата, кроме германизации Европы под нацистским контролем, с другой. Поэтому мне кажется, что сейчас снова создались все прежние условия и что наше национальное спасение зависит от того, удастся ли вновь собрать все силы Европы, чтобы сдержать, ограничить и, если необходимо, расстроить планы установления германского господства. Наш долг -- в первую очередь заботиться о жизни и способности Британской империи к сопротивлению, а также о величии нашего острова и не предаваться иллюзиям, мечтая об идеальном мире, который означает лишь, что вместо нас контроль установила бы другая, худшая сила и что в будущем руководство принадлежало бы ей.
Мои три основных положения состоят в следующем. Во-первых, мы должны оказать сопротивление претенденту на роль властелина или потенциальному агрессору. Во-вторых, Германия при ее нынешнем нацистском режиме, с ее громадными вооружениями, созданными с такой быстротой, несомненно, играет эту роль. В-третьих, Лига Наций самым действенным образом сплачивает многие страны и объединяет наш собственный народ, позволяя обуздать возможного агрессора. Прежде всего мы должны учитывать нашу действенную связь с Францией. Это не означает, что мы должны создать излишне враждебное отношение к Германии. Наш долг и наши интересы требуют, чтобы мы не допускали накаливания отношений между этими двумя странами. Нам это будет нетрудно в той мере, в какой это касается франции. Подобно нам, это -парламентарная демократия, сильно настроенная против войны, и, подобно нам, сталкивающаяся с серьезными трудностями при подготовке своей обороны. Поэтому, говорю я, мы должны считать наш оборонительный союз с Францией основой всего. Все остальное мы должны подчинить этому факту теперь, когда наступили такие трудные и опасные времена. Самое главное -- это решить, в каком направлении следует идти. Я лично стою за вооруженную Лигу всех наций или стольких наций, сколько удастся привлечь к этому, Лигу, противостоящую потенциальному агрессору, причем основой этой Лиги должны быть Англия и Франция".
Между занятием Гитлером Рейнской области в марте 1936 года и захватом им Австрии в марте 1938 года прошло целых два года. Интервал оказался более продолжительным, чем я ожидал. Все произошло так, как предполагалось и указывалось, но промежуток между ударами, следовавшими друг за другом, был более длительным. В этот период Германия не теряла времени. Укрепление Рейнской области, или Западного вала, шло быстрыми темпами, и постепенно росла грандиозная линия постоянных и полупостоянных укреплений. Германская армия, методически пополнявшаяся теперь на основе обязательной воинской повинности и укрепленная за счет многочисленных добровольцев, с каждым месяцем становилась все сильнее как по своей численности, так и по боеспособности своих соединений. Германские военно-воздушные силы сохраняли и неуклонно увеличивали свое превосходство над Великобританией. Германские военные заводы работали с большой нагрузкой. В Германии день и ночь крутились колеса и били молоты. Вся промышленность Германии превращалась в арсенал, и все население сплачивалось в одну дисциплинированную военную машину. Осенью 1936 года Гитлер приступил к осуществлению четырехлетнего плана реорганизации германской экономики, с тем чтобы она была более самообеспеченной на случай войны. За границей он заключил тот "сильный союз", который, как он заявил в "Майн кампф", был необходим для внешней политики Германии. Он Договорился с Муссолини, и была создана ось Рим -Берлин.
До середины 1936 года агрессивная политика Гитлера и нарушение им договора опирались не на силу Германии, а на разобщенность и робость Франции и Англии, а также на изоляцию Соединенных Штатов. Каждый из его предварительных шагов был рискованной игрой, и он знал, что в этой игре он не сможет преодолеть серьезного противодействия. Захват Рейнской области и ее последующее укрепление были самым рискованным ходом. Он увенчался блестящим успехом. Противники Гитлера были слишком нерешительными и не могли дать ему отпор. Когда в 1938 году он предпринял следующий шаг, его блеф уже не был блефом. Агрессия опиралась на силу, и, весьма возможно, на преобладающую силу. Когда правительства Франции и Англии поняли, какие ужасные изменения произошли, было уже слишком поздно.
В конце июля 1936 года все большее ослабление парламентарного режима в Испании и рост сил, выступавших за коммунистическую или анархистскую революцию, привели к уже давно подготовлявшемуся военному восстанию. В прошлом Испания не раз бывала свидетелем заговоров военных руководителей. Когда генерал Санхурхо погиб во время авиационной катастрофы, генерал Франко поднял знамя восстания и был поддержан всей армией, включая и солдат. Церковь, за примечательным исключением доминиканской церкви, и почти все представители правого крыла и центра присоединились к нему, и он сразу же стал хозяином нескольких важных провинций. Испанские моряки, перебив своих офицеров, присоединились к тем, кого вскоре стали называть коммунистической стороной. Началась ожесточенная гражданская война. Франция предложила план невмешательства, на основе которого обеим сторонам предоставлено было вести войну без всякой помощи извне. Английское, германское, итальянское и русское правительства приняли этот план. В результате испанское правительство, оказавшееся теперь в руках самых крайних революционеров, было лишено права даже купить оружие, заказанное на золото, которым оно фактически владело. Соглашение это строго соблюдалось Великобританией; но Италия и Германия, с одной стороны, и Советская Россия, с другой, постоянно нарушали свои обязательства и вмешивались в борьбу одна против другой. Германия, в частности, применила свою авиацию, совершая такие ужасные эксперименты, как бомбардировка беззащитного городка Герника.
В это время произошло еще одно событие, о котором необходимо здесь упомянуть. 25 ноября 1936 года послы всех держав, аккредитованные в Берлине, были вызваны в министерство иностранных дел, где фон Нейрат сообщил им детали антикоминтерновского пакта, который был заключен с японским правительством. Целью пакта была совместная борьба с международной деятельностью Коминтерна как в пределах границ договаривающихся государств, так и вне их.
28 мая 1937 года, после коронации короля Георга VI, Болдуин вышел в отставку. Его долгая государственная служба была должным образом вознаграждена пожалованием ему графского титула и ордена Подвязки. Он сложил с себя свою огромную власть, которую так тщательно накапливал и сохранял, но использовал как можно меньше. Он ушел с поста в ореоле народной благодарности и уважения. Не было никаких сомнений в том, кто станет его преемником. На посту министра финансов Невилл Чемберлен не только выполнял в последние пять лет основную работу в правительстве, но и был самым способным и энергичным министром, человеком высокоталантливым и принадлежавшим к семье, прославленной в истории. За год до этого, выступая в Бирмингеме, я охарактеризовал его словами Шекспира, как "вьючную лошадь в наших великих делах", и он принял эту характеристику как комплимент. Наши отношения, как общественные, так и личные, продолжали оставаться холодными, но в то же время ровными и корректными.
Я позволю себе сделать отступление, чтобы сравнить двух премьер-министров -- Болдуина и Чемберлена, которых я знал очень давно и при которых я служил или намеревался служить. Стенли Болдуин был более рассудительным человеком, обладал более широким кругозором, но неспособен был охватить организационные детали работы. Он был очень далек от вопросов внешней политики и военных дел. Он мало знал Европу, а то, что он знал о ней, ему не нравилось. Болдуин отлично разбирался в вопросах партийной политики в Англии и олицетворял собой, в широком смысле слова, и ту силу, и те слабости, которые присущи нашему островному народу. Как лидер консервативной партии он пять раз вел борьбу на всеобщих выборах и трижды вышел победителем. У него была необычайная способность выжидать развития событий и сохранять невозмутимость перед лицом враждебной критики. Он обладал исключительной способностью заставлять время работать на себя и вовремя пользоваться подходящей возможностью. Мне казалось, что в нем были воскрешены черты сэра Роберта Уолпола, но, конечно, без того разложения, которое было характерным для XVIII столетия. Болдуин почти столь же долго, как Уолпол, был властелином на английской политической арене.
Невилл Чемберлен, с другой стороны, был подвижным человеком, в высшей степени упрямым и самоуверенным. В отличие от Болдуина, он считал себя способным понять все проблемы Европы и даже всего мира. Вместо смутной, но, тем не менее, глубокой интуиции, присущей Болдуину, нашим премьер-министром стал человек очень деловитый и целеустремленный, но только в той мере, в какой это отвечало политическому курсу, в который он верил сам. Как министр финансов, а теперь и как премьер-министр Чемберлен строжайшим образом ограничивал расходы на военные цели. На протяжении всего этого периода он выступал решительным противником всевозможных чрезвычайных мероприятий. У него было свое законченное мнение обо всех политических деятелях того времени в Англии и в других странах, и он считал, что может иметь дело с любым из них. Но больше всего он надеялся войти в историю как "великий миротворец". Во имя этого он всегда был готов оспаривать очевидные факты и идти на огромный риск для себя лично и страны. К несчастью, на него обрушились волны, силу которых он не мог измерить, и ураган, перед которым он не согнулся, однако устоять против которого не смог. В последние перед войной годы мне легче было бы работать с Болдуином, каким я его знал, чем с Чемберленом. Впрочем, ни один из них не пожелал бы работать со мной, пока не возникла в том крайняя необходимость.
Однажды в 1937 году я встретился с германским послом в Англии фон Риббентропом. В одной из своих очередных статей, публиковавшихся два раза в месяц, я отметил, что одна из его речей была неправильно истолкована. Мы, конечно, и раньше встречались с ним несколько раз в обществе. Теперь он пригласил меня к себе в гости для беседы. Риббентроп принял меня в просторной комнате верхнего этажа здания германского посольства. Наша беседа продолжалась более двух часов. Риббентроп был чрезвычайно учтив, и мы прошлись с ним по всей европейской арене, обсуждая вопросы военного и политического характера. Суть его речей сводилась к тому, что Германия хочет дружбы с Англией. Он сказал мне, что ему предлагали пост министра иностранных дел Германии, но что он просил Гитлера отпустить его в Лондон, чтобы добиться англо-германского союза. Германия оберегала бы все величие Британской империи. Немцы, быть может, и попросят вернуть им немецкие колонии, но это, конечно, не кардинальный вопрос. Важнее было, чтобы Англия предоставила Германии свободу рук на востоке Европы. Германии нужен лебенсраум, или жизненное пространство, для ее все возрастающего населения. Поэтому она вынуждена поглотить Польшу и Данцигский коридор. Что касается Белоруссии и Украины, то эти территории абсолютно необходимы для обеспечения будущего существования германского рейха, насчитывающего свыше 70 миллионов душ. На меньшее согласиться нельзя. Таким образом, единственное, чего немцы просили от Британского содружества и империи, -- это не вмешиваться. На стене комнаты, в которой мы беседовали, висела большая карта, к которой посол несколько раз подводил меня, чтобы наглядно проиллюстрировать свои планы.
Выслушав все это, я сразу же выразил уверенность в том, что английское правительство не согласится предоставить Германии свободу рук в Восточной Европе. Хотя мы и в самом деле находились в плохих отношениях с Советской Россией и ненавидели коммунизм не меньше, чем его ненавидел Гитлер, Риббентропу следует твердо знать, что, если бы даже Франция была в полной безопасности, Великобритания никогда не утратила бы интереса к судьбам континента настолько, чтобы позволить Германии установить свое господство над Центральной и Восточной Европой. Мы стояли перед картой, когда я сказал это. Риббентроп резко отвернулся от карты и потом сказал: "В таком случае война неизбежна. Иного выхода нет. Фюрер на это решился. Ничто его не остановит и ничто не остановит нас". Затем мы снова сели в кресла. Я был лишь рядовым членом парламента, но в известной мере видным человеком. Я счел необходимым заявить германскому послу следующее (я отлично помню слова, какие я произнес): "Когда вы говорите о войне, которая, несомненно, стала бы всеобщей войной, вы не должны недооценивать Англию. Это удивительная страна, и мало кто из иностранцев способен понять ее образ мышления. Не судите по настроениям нынешнего правительства. Достаточно призвать народ к защите великого дела, как само правительство и английский народ предпримут самые неожиданные действия". Я еще раз повторил: "Не следует недооценивать Англию. Она очень умна. Если вы ввергнете всех нас в новую великую войну, Англия сплотит весь мир против вас так же, как и в прошлый раз". Услышав эти слова, посол встал и раздраженно сказал: "Англия, быть может, очень умна, но на этот раз ей не удастся сплотить весь мир против Германии". Мы перешли на более безобидные темы, и больше ничего примечательного не произошло. Этот инцидент, однако, запечатлелся в моей памяти, и, поскольку я в свое время докладывал о нем министерству иностранных дел, я счел себя вправе воспроизвести эту беседу здесь.
Когда победители предали Риббентропа суду, грозя ему смертной казнью, он изложил эту беседу в извращенном виде и требовал, чтобы меня вызвали в качестве свидетеля. Если бы я был вызван, я рассказал бы об этом разговоре именно так, как изложено здесь.
Глава тринадцатая ВООРУЖЕННАЯ ГЕРМАНИЯ (1936 -- 1938 гг.)
В войне, как и во внешней политике и прочих делах, преимуществ добиваются, выбрав из многих привлекательных или непривлекательных возможностей самую главную. Американская военная мысль родила формулу "главной стратегической цели". Услышав о ней впервые, наши офицеры расхохотались, но впоследствии мудрость этой формулы стала очевидной и ее признали. Это, бесспорно, должно быть правилом, все же остальные большие дела должны быть соответствующим образом подчинены этому соображению. Несоблюдение этого простого правила приводит к путанице и к бесплодности действий, и впоследствии положение почти всегда оказывается значительно хуже, чем оно могло бы быть.
Лично мне не стоило особого труда придерживаться этого правила еще задолго до того, как оно было провозглашено. Я все время Думал о той страшной Германии, которую я видел в действии в 1914 -- 1918 годы и которая неожиданно вновь обрела свою военную мощь, тогда как союзники, едва уцелевшие в то время, ныне ошеломленно сидели сложа руки. Поэтому я всеми способами и при любом удобном случае старался использовать свое влияние на палату общин, а также на отдельных министров, призывая активизировать наши военные приготовления и привлечь к себе союзников в интересах того, что вскоре Должно было стать общим делом.
Разными способами я старался добиться ясного понимания соотношения английских и немецких вооружений. Я потребовал созыва специального закрытого заседания парламента. На это последовал отказ под тем предлогом, что это "вызвало бы излишнюю тревогу". Я почти не получил никакой поддержки. Печать всегда неприязненно относится к закрытым парламентским заседаниям. Затем 20 июля 1936 года я спросил премьер-министра, не согласится ли он принять делегацию членов Тайного совета и еще нескольких лиц, чтобы выслушать их мнение о сложившейся обстановке. Лорд Солсбери потребовал, чтобы на это совещание была также допущена делегация от палаты лордов. Согласие было получено. Хотя я лично обратился к Эттли и сэру Арчибальду Синклеру, лейбористская и либеральная партии отказались выделить своих представителей. 28 июля мы были приняты Болдуином, лордом Галифаксом и сэром Томасом Инскипом 1 в кабинете премьер-министра в здании палаты общин. Вместе со мной были видные деятели консервативной партии и беспартийные деятели. Нас представил сэр Остин Чемберлен. Наше совещание продолжалось два дня, по три-четыре часа в день. Я всегда говорил, что Болдуин умел хорошо слушать. Казалось, он слушал нас с величайшим интересом и вниманием. С ним было несколько членов Комитета имперской обороны. В первый день я открыл обсуждение, выступив с речью, продолжавшейся час с четвертью.
1 Э. Галифакс в то время был лордом -- председателем совета, а Т. Инскип -- министром обороны.
Закончил я следующими словами:
"Во-первых, мы стоим перед лицом величайшей опасности и самых критических обстоятельств за всю нашу историю. Во-вторых, мы можем надеяться разрешить нашу проблему, лишь действуя совместно с Французской Республикой. Союз британского флота и французской армии с их объединенными воздушными силами, действующими с баз, расположенных вблизи французской и бельгийской границ, а также все то, за что стоят Англия и Франция, служит таким сдерживающим средством, от которого может зависеть спасение. Так или иначе, на это можно возлагать наибольшие надежды. Переходя к деталям, мы должны устранять все, что мешает росту наших сил. Мы, конечно, не можем предусмотреть все возможные опасности. Мы должны сосредоточить внимание на главном и пострадать в другом.
...Говоря еще более конкретно, мы должны ускорить развитие нашей авиации, оказывая ей предпочтение по сравнению со всем остальным. Любой ценой мы должны привлечь цвет нашей молодежи в авиацию, какие бы стимулы для этого ни потребовались. Мы должны использовать все источники, все средства. Мы должны ускорить и упростить наше производство самолетов, расширить его и, не колеблясь, заключить с Соединенными Штатами и другими странами контракты на возможно большее количество авиационных материалов и всевозможного оборудования. Нам грозит такая опасность, какой мы еще не знали до сих пор, -- подобная опасность не грозила нам даже в разгар подводной войны (1917 год)...
Одна мысль угнетает меня: месяцы быстро текут. Если мы слишком долго будем откладывать мероприятия по укреплению нашей обороны, большая сила может помешать нам завершить этот процесс".
Министры чрезвычайно внимательно отнеслись к нашим грозным предупреждениям, но только после парламентских каникул, 23 ноября 1936 года, Болдуин пригласил всех нас на совещание, где нам должны были сделать обоснованное заявление по поводу обстановки в целом. Сэр Томас Инскип выступил с откровенным и толковым сообщением, в котором не скрыл от нас серьезности положения. В сущности он сказал, что наши подсчеты и, в частности, мои заявления по этому поводу рисовали слишком мрачные перспективы. Он сказал также, что предпринимаются большие усилия (так это в действительности и было), дабы вернуть утраченные позиции, но нет причин, которые оправдывали бы принятие правительством чрезвычайных мер, и что подобные меры неизбежно нарушили бы всю промышленную жизнь страны, вызвали бы серьезную тревогу и вскрыли бы все существующие недостатки, но что в возможных пределах предпринимается все необходимое. В ответ на это сэр Остин Чемберлен выразил наше общее мнение, заявив, что наша тревога не исчезла и что мы отнюдь не удовлетворены. С этим мы и ушли.
Не могу спорить, можно ли было еще тогда, то есть в конце 1936 года, выправить положение. Однако можно и нужно было добиться гораздо большего ценой напряженных усилий. Нечего и говорить, что самый факт и последствия таких усилий оказали бы огромное воздействие на Германию, если не на самого Гитлера. Важнейший факт заключался в том, что немцы опередили нас как в авиации, так и в военном производстве, если даже учесть наши сравнительно меньшие военные потребности, а также то, что мы были вправе рассчитывать на Францию, на французскую армию и на французскую авиацию. Уже не в наших силах было опередить Гитлера или восстановить равенство в воздухе. Уже ничто не могло помешать немецкой армии и немецкой авиации стать сильнейшими в Европе. Мы лишь могли с помощью чрезвычайного напряжения сил, которое вывело бы нас из равновесия, улучшить положение, но полностью его выправить мы уже были не в состоянии.
Эти мрачные выводы, которые правительство не оспаривало всерьез, бесспорно, оказали влияние на его внешнюю политику. И, пытаясь составить определенное мнение о решениях, которые принял Чемберлен, став премьер-министром, в период, предшествовавший мюнхенскому кризису, и во время самого кризиса, следует полностью учитывать влияние их. В то время я был рядовым членом парламента и не занимал никакого официального поста. Я делал все, что было в моих силах, чтобы побудить правительство начать широкую и чрезвычайную подготовку, рискуя даже вызвать тревогу во всем мире. При этом я рисовал, несомненно, еще более мрачную картину, чем она была в действительности. Некоторые, возможно, считают, что упорное отстаивание мною мнения о том, что мы отстали на два года, никак не согласовалось с моим желанием схватиться с Гитлером в октябре 1938 года. Но я продолжаю считать, что поступал правильно, подстегивая всеми способами правительство, и что при всех обстоятельствах, которые будут описаны ниже, было бы лучше начать борьбу с Гитлером в 1938 году, чем тогда, когда мы наконец вынуждены были это сделать, -- в сентябре 1939 года. Но об этом позднее.
Вплоть до заключения перемирия в июне 1940 года, в мирное время и во время войны, как частное лицо или как глава правительства я всегда поддерживал тесные отношения с часто сменявшимися премьерами Французской Республики и со многими ее ведущими министрами. Мне очень хотелось узнать правду о перевооружении Германии и проверить свои выкладки с помощью данных, имевшихся в их распоряжении. Поэтому я написал Даладье, с которым был лично знаком.
Черчилль--Даладье 3 мая 1938 года
"Ваши предшественники Блюм и Фланден были столь любезны, что сообщили мне французские данные о состоянии германских военно-воздушных сил за последние годы. Я был бы весьма обязан, если бы Вы высказали мне, какова Ваша точка зрения сейчас. Я располагаю несколькими источниками информации, надежность которых была доказана в прошлом, но мне хотелось бы проверить эти сведения на основе данных, полученных из независимого источника".
В ответ Даладье прислал мне документ на семнадцати страницах, датированный 11 мая 1938 года. Он писал, что этот документ "был всесторонне продуман штабом французских военно-воздушных сил". Я показал этот важный документ моим друзьям, работавшим в непосредственно заинтересованных в этом вопросе английских министерствах. Французские выкладки о размерах германских военно-воздушных сил несколько превышали английские данные. В начале июня я смог написать Даладье, опираясь в значительной мере на авторитетное мнение.
Черчилль--Даладье 6 июня 1938 года
"Я весьма признателен Вам за исключительно ценную информацию, полученную мною через французского военного атташе. Можете не сомневаться, что я буду пользоваться ею крайне осторожно и только в наших общих интересах.
Общая оценка состояния германских воздушных сил в настоящее время совпадает с частным мнением, которое я смог составить по этому поводу. Склонен думать, однако, что германская авиационная промышленность выпускает несколько большее число самолетов, чем это полагают. Весьма вероятно, что к 1 апреля 1939 года германские военно-воздушные силы будут насчитывать 300 эскадрилий, а к 1 апреля 1940 года -- 400 эскадрилий".
Я очень хотел также сопоставить находившиеся в моем распоряжении сведения о состоянии германской армии со сведениями, которые я смог получить из английских источников. Поэтому я добавил следующее:
"Осмелюсь приложить очень коротенькую записку информационного характера, содержащую сведения, которые мне удалось получить из различных источников по поводу нынешней и предполагаемой будущей мощи германской армии. Я бы хотел знать, согласуются ли эти сведения в общих чертах с данными, которыми Вы располагаете. Было бы вполне достаточно, если бы Вы отметили карандашом все те цифры, которые, по Вашему мнению, являются неправильными.
Памятная записка
По состоянию на 1 июня германская армия насчитывает 36 регулярных и 4 танковые дивизии, полностью укомплектованных по штатам военного времени. Нетанковые дивизии быстро приобретают способность утроиться, а в данное время могут быть удвоены. Артиллерии может хватить полностью лишь на 70 дивизий. Офицеров всех родов войск недостает. Тем не менее, можно предполагать, что к 1 октября 1938 года у немцев будет не менее 56 дивизий плюс 4 танковые дивизии, то есть 60 полностью снаряженных и вооруженных соединений типа дивизии. Помимо этого, имеются обученные кадры, достаточные для укомплектования еще примерно 36 дивизий, уже намеченных по плану. Для этих дивизий может быть выделено вооружение, стрелковое оружие и небольшое количество артиллерии, если для некоторой части действующей армии будут установлены более низкие нормы. При этом не учитываются людские резервы Австрии, которая могла бы выставить максимально 12 дивизий, готовых использовать вооружение и боевую технику германской военной промышленности. Помимо всего этого, имеется некоторое число людей и частей, не сведенных в бригады, -- войска пограничной охраны, дивизии ландвера и так далее, которые сравнительно плохо вооружены".
Мои три основных положения состоят в следующем. Во-первых, мы должны оказать сопротивление претенденту на роль властелина или потенциальному агрессору. Во-вторых, Германия при ее нынешнем нацистском режиме, с ее громадными вооружениями, созданными с такой быстротой, несомненно, играет эту роль. В-третьих, Лига Наций самым действенным образом сплачивает многие страны и объединяет наш собственный народ, позволяя обуздать возможного агрессора. Прежде всего мы должны учитывать нашу действенную связь с Францией. Это не означает, что мы должны создать излишне враждебное отношение к Германии. Наш долг и наши интересы требуют, чтобы мы не допускали накаливания отношений между этими двумя странами. Нам это будет нетрудно в той мере, в какой это касается франции. Подобно нам, это -парламентарная демократия, сильно настроенная против войны, и, подобно нам, сталкивающаяся с серьезными трудностями при подготовке своей обороны. Поэтому, говорю я, мы должны считать наш оборонительный союз с Францией основой всего. Все остальное мы должны подчинить этому факту теперь, когда наступили такие трудные и опасные времена. Самое главное -- это решить, в каком направлении следует идти. Я лично стою за вооруженную Лигу всех наций или стольких наций, сколько удастся привлечь к этому, Лигу, противостоящую потенциальному агрессору, причем основой этой Лиги должны быть Англия и Франция".
Между занятием Гитлером Рейнской области в марте 1936 года и захватом им Австрии в марте 1938 года прошло целых два года. Интервал оказался более продолжительным, чем я ожидал. Все произошло так, как предполагалось и указывалось, но промежуток между ударами, следовавшими друг за другом, был более длительным. В этот период Германия не теряла времени. Укрепление Рейнской области, или Западного вала, шло быстрыми темпами, и постепенно росла грандиозная линия постоянных и полупостоянных укреплений. Германская армия, методически пополнявшаяся теперь на основе обязательной воинской повинности и укрепленная за счет многочисленных добровольцев, с каждым месяцем становилась все сильнее как по своей численности, так и по боеспособности своих соединений. Германские военно-воздушные силы сохраняли и неуклонно увеличивали свое превосходство над Великобританией. Германские военные заводы работали с большой нагрузкой. В Германии день и ночь крутились колеса и били молоты. Вся промышленность Германии превращалась в арсенал, и все население сплачивалось в одну дисциплинированную военную машину. Осенью 1936 года Гитлер приступил к осуществлению четырехлетнего плана реорганизации германской экономики, с тем чтобы она была более самообеспеченной на случай войны. За границей он заключил тот "сильный союз", который, как он заявил в "Майн кампф", был необходим для внешней политики Германии. Он Договорился с Муссолини, и была создана ось Рим -Берлин.
До середины 1936 года агрессивная политика Гитлера и нарушение им договора опирались не на силу Германии, а на разобщенность и робость Франции и Англии, а также на изоляцию Соединенных Штатов. Каждый из его предварительных шагов был рискованной игрой, и он знал, что в этой игре он не сможет преодолеть серьезного противодействия. Захват Рейнской области и ее последующее укрепление были самым рискованным ходом. Он увенчался блестящим успехом. Противники Гитлера были слишком нерешительными и не могли дать ему отпор. Когда в 1938 году он предпринял следующий шаг, его блеф уже не был блефом. Агрессия опиралась на силу, и, весьма возможно, на преобладающую силу. Когда правительства Франции и Англии поняли, какие ужасные изменения произошли, было уже слишком поздно.
В конце июля 1936 года все большее ослабление парламентарного режима в Испании и рост сил, выступавших за коммунистическую или анархистскую революцию, привели к уже давно подготовлявшемуся военному восстанию. В прошлом Испания не раз бывала свидетелем заговоров военных руководителей. Когда генерал Санхурхо погиб во время авиационной катастрофы, генерал Франко поднял знамя восстания и был поддержан всей армией, включая и солдат. Церковь, за примечательным исключением доминиканской церкви, и почти все представители правого крыла и центра присоединились к нему, и он сразу же стал хозяином нескольких важных провинций. Испанские моряки, перебив своих офицеров, присоединились к тем, кого вскоре стали называть коммунистической стороной. Началась ожесточенная гражданская война. Франция предложила план невмешательства, на основе которого обеим сторонам предоставлено было вести войну без всякой помощи извне. Английское, германское, итальянское и русское правительства приняли этот план. В результате испанское правительство, оказавшееся теперь в руках самых крайних революционеров, было лишено права даже купить оружие, заказанное на золото, которым оно фактически владело. Соглашение это строго соблюдалось Великобританией; но Италия и Германия, с одной стороны, и Советская Россия, с другой, постоянно нарушали свои обязательства и вмешивались в борьбу одна против другой. Германия, в частности, применила свою авиацию, совершая такие ужасные эксперименты, как бомбардировка беззащитного городка Герника.
В это время произошло еще одно событие, о котором необходимо здесь упомянуть. 25 ноября 1936 года послы всех держав, аккредитованные в Берлине, были вызваны в министерство иностранных дел, где фон Нейрат сообщил им детали антикоминтерновского пакта, который был заключен с японским правительством. Целью пакта была совместная борьба с международной деятельностью Коминтерна как в пределах границ договаривающихся государств, так и вне их.
28 мая 1937 года, после коронации короля Георга VI, Болдуин вышел в отставку. Его долгая государственная служба была должным образом вознаграждена пожалованием ему графского титула и ордена Подвязки. Он сложил с себя свою огромную власть, которую так тщательно накапливал и сохранял, но использовал как можно меньше. Он ушел с поста в ореоле народной благодарности и уважения. Не было никаких сомнений в том, кто станет его преемником. На посту министра финансов Невилл Чемберлен не только выполнял в последние пять лет основную работу в правительстве, но и был самым способным и энергичным министром, человеком высокоталантливым и принадлежавшим к семье, прославленной в истории. За год до этого, выступая в Бирмингеме, я охарактеризовал его словами Шекспира, как "вьючную лошадь в наших великих делах", и он принял эту характеристику как комплимент. Наши отношения, как общественные, так и личные, продолжали оставаться холодными, но в то же время ровными и корректными.
Я позволю себе сделать отступление, чтобы сравнить двух премьер-министров -- Болдуина и Чемберлена, которых я знал очень давно и при которых я служил или намеревался служить. Стенли Болдуин был более рассудительным человеком, обладал более широким кругозором, но неспособен был охватить организационные детали работы. Он был очень далек от вопросов внешней политики и военных дел. Он мало знал Европу, а то, что он знал о ней, ему не нравилось. Болдуин отлично разбирался в вопросах партийной политики в Англии и олицетворял собой, в широком смысле слова, и ту силу, и те слабости, которые присущи нашему островному народу. Как лидер консервативной партии он пять раз вел борьбу на всеобщих выборах и трижды вышел победителем. У него была необычайная способность выжидать развития событий и сохранять невозмутимость перед лицом враждебной критики. Он обладал исключительной способностью заставлять время работать на себя и вовремя пользоваться подходящей возможностью. Мне казалось, что в нем были воскрешены черты сэра Роберта Уолпола, но, конечно, без того разложения, которое было характерным для XVIII столетия. Болдуин почти столь же долго, как Уолпол, был властелином на английской политической арене.
Невилл Чемберлен, с другой стороны, был подвижным человеком, в высшей степени упрямым и самоуверенным. В отличие от Болдуина, он считал себя способным понять все проблемы Европы и даже всего мира. Вместо смутной, но, тем не менее, глубокой интуиции, присущей Болдуину, нашим премьер-министром стал человек очень деловитый и целеустремленный, но только в той мере, в какой это отвечало политическому курсу, в который он верил сам. Как министр финансов, а теперь и как премьер-министр Чемберлен строжайшим образом ограничивал расходы на военные цели. На протяжении всего этого периода он выступал решительным противником всевозможных чрезвычайных мероприятий. У него было свое законченное мнение обо всех политических деятелях того времени в Англии и в других странах, и он считал, что может иметь дело с любым из них. Но больше всего он надеялся войти в историю как "великий миротворец". Во имя этого он всегда был готов оспаривать очевидные факты и идти на огромный риск для себя лично и страны. К несчастью, на него обрушились волны, силу которых он не мог измерить, и ураган, перед которым он не согнулся, однако устоять против которого не смог. В последние перед войной годы мне легче было бы работать с Болдуином, каким я его знал, чем с Чемберленом. Впрочем, ни один из них не пожелал бы работать со мной, пока не возникла в том крайняя необходимость.
Однажды в 1937 году я встретился с германским послом в Англии фон Риббентропом. В одной из своих очередных статей, публиковавшихся два раза в месяц, я отметил, что одна из его речей была неправильно истолкована. Мы, конечно, и раньше встречались с ним несколько раз в обществе. Теперь он пригласил меня к себе в гости для беседы. Риббентроп принял меня в просторной комнате верхнего этажа здания германского посольства. Наша беседа продолжалась более двух часов. Риббентроп был чрезвычайно учтив, и мы прошлись с ним по всей европейской арене, обсуждая вопросы военного и политического характера. Суть его речей сводилась к тому, что Германия хочет дружбы с Англией. Он сказал мне, что ему предлагали пост министра иностранных дел Германии, но что он просил Гитлера отпустить его в Лондон, чтобы добиться англо-германского союза. Германия оберегала бы все величие Британской империи. Немцы, быть может, и попросят вернуть им немецкие колонии, но это, конечно, не кардинальный вопрос. Важнее было, чтобы Англия предоставила Германии свободу рук на востоке Европы. Германии нужен лебенсраум, или жизненное пространство, для ее все возрастающего населения. Поэтому она вынуждена поглотить Польшу и Данцигский коридор. Что касается Белоруссии и Украины, то эти территории абсолютно необходимы для обеспечения будущего существования германского рейха, насчитывающего свыше 70 миллионов душ. На меньшее согласиться нельзя. Таким образом, единственное, чего немцы просили от Британского содружества и империи, -- это не вмешиваться. На стене комнаты, в которой мы беседовали, висела большая карта, к которой посол несколько раз подводил меня, чтобы наглядно проиллюстрировать свои планы.
Выслушав все это, я сразу же выразил уверенность в том, что английское правительство не согласится предоставить Германии свободу рук в Восточной Европе. Хотя мы и в самом деле находились в плохих отношениях с Советской Россией и ненавидели коммунизм не меньше, чем его ненавидел Гитлер, Риббентропу следует твердо знать, что, если бы даже Франция была в полной безопасности, Великобритания никогда не утратила бы интереса к судьбам континента настолько, чтобы позволить Германии установить свое господство над Центральной и Восточной Европой. Мы стояли перед картой, когда я сказал это. Риббентроп резко отвернулся от карты и потом сказал: "В таком случае война неизбежна. Иного выхода нет. Фюрер на это решился. Ничто его не остановит и ничто не остановит нас". Затем мы снова сели в кресла. Я был лишь рядовым членом парламента, но в известной мере видным человеком. Я счел необходимым заявить германскому послу следующее (я отлично помню слова, какие я произнес): "Когда вы говорите о войне, которая, несомненно, стала бы всеобщей войной, вы не должны недооценивать Англию. Это удивительная страна, и мало кто из иностранцев способен понять ее образ мышления. Не судите по настроениям нынешнего правительства. Достаточно призвать народ к защите великого дела, как само правительство и английский народ предпримут самые неожиданные действия". Я еще раз повторил: "Не следует недооценивать Англию. Она очень умна. Если вы ввергнете всех нас в новую великую войну, Англия сплотит весь мир против вас так же, как и в прошлый раз". Услышав эти слова, посол встал и раздраженно сказал: "Англия, быть может, очень умна, но на этот раз ей не удастся сплотить весь мир против Германии". Мы перешли на более безобидные темы, и больше ничего примечательного не произошло. Этот инцидент, однако, запечатлелся в моей памяти, и, поскольку я в свое время докладывал о нем министерству иностранных дел, я счел себя вправе воспроизвести эту беседу здесь.
Когда победители предали Риббентропа суду, грозя ему смертной казнью, он изложил эту беседу в извращенном виде и требовал, чтобы меня вызвали в качестве свидетеля. Если бы я был вызван, я рассказал бы об этом разговоре именно так, как изложено здесь.
Глава тринадцатая ВООРУЖЕННАЯ ГЕРМАНИЯ (1936 -- 1938 гг.)
В войне, как и во внешней политике и прочих делах, преимуществ добиваются, выбрав из многих привлекательных или непривлекательных возможностей самую главную. Американская военная мысль родила формулу "главной стратегической цели". Услышав о ней впервые, наши офицеры расхохотались, но впоследствии мудрость этой формулы стала очевидной и ее признали. Это, бесспорно, должно быть правилом, все же остальные большие дела должны быть соответствующим образом подчинены этому соображению. Несоблюдение этого простого правила приводит к путанице и к бесплодности действий, и впоследствии положение почти всегда оказывается значительно хуже, чем оно могло бы быть.
Лично мне не стоило особого труда придерживаться этого правила еще задолго до того, как оно было провозглашено. Я все время Думал о той страшной Германии, которую я видел в действии в 1914 -- 1918 годы и которая неожиданно вновь обрела свою военную мощь, тогда как союзники, едва уцелевшие в то время, ныне ошеломленно сидели сложа руки. Поэтому я всеми способами и при любом удобном случае старался использовать свое влияние на палату общин, а также на отдельных министров, призывая активизировать наши военные приготовления и привлечь к себе союзников в интересах того, что вскоре Должно было стать общим делом.
Разными способами я старался добиться ясного понимания соотношения английских и немецких вооружений. Я потребовал созыва специального закрытого заседания парламента. На это последовал отказ под тем предлогом, что это "вызвало бы излишнюю тревогу". Я почти не получил никакой поддержки. Печать всегда неприязненно относится к закрытым парламентским заседаниям. Затем 20 июля 1936 года я спросил премьер-министра, не согласится ли он принять делегацию членов Тайного совета и еще нескольких лиц, чтобы выслушать их мнение о сложившейся обстановке. Лорд Солсбери потребовал, чтобы на это совещание была также допущена делегация от палаты лордов. Согласие было получено. Хотя я лично обратился к Эттли и сэру Арчибальду Синклеру, лейбористская и либеральная партии отказались выделить своих представителей. 28 июля мы были приняты Болдуином, лордом Галифаксом и сэром Томасом Инскипом 1 в кабинете премьер-министра в здании палаты общин. Вместе со мной были видные деятели консервативной партии и беспартийные деятели. Нас представил сэр Остин Чемберлен. Наше совещание продолжалось два дня, по три-четыре часа в день. Я всегда говорил, что Болдуин умел хорошо слушать. Казалось, он слушал нас с величайшим интересом и вниманием. С ним было несколько членов Комитета имперской обороны. В первый день я открыл обсуждение, выступив с речью, продолжавшейся час с четвертью.
1 Э. Галифакс в то время был лордом -- председателем совета, а Т. Инскип -- министром обороны.
Закончил я следующими словами:
"Во-первых, мы стоим перед лицом величайшей опасности и самых критических обстоятельств за всю нашу историю. Во-вторых, мы можем надеяться разрешить нашу проблему, лишь действуя совместно с Французской Республикой. Союз британского флота и французской армии с их объединенными воздушными силами, действующими с баз, расположенных вблизи французской и бельгийской границ, а также все то, за что стоят Англия и Франция, служит таким сдерживающим средством, от которого может зависеть спасение. Так или иначе, на это можно возлагать наибольшие надежды. Переходя к деталям, мы должны устранять все, что мешает росту наших сил. Мы, конечно, не можем предусмотреть все возможные опасности. Мы должны сосредоточить внимание на главном и пострадать в другом.
...Говоря еще более конкретно, мы должны ускорить развитие нашей авиации, оказывая ей предпочтение по сравнению со всем остальным. Любой ценой мы должны привлечь цвет нашей молодежи в авиацию, какие бы стимулы для этого ни потребовались. Мы должны использовать все источники, все средства. Мы должны ускорить и упростить наше производство самолетов, расширить его и, не колеблясь, заключить с Соединенными Штатами и другими странами контракты на возможно большее количество авиационных материалов и всевозможного оборудования. Нам грозит такая опасность, какой мы еще не знали до сих пор, -- подобная опасность не грозила нам даже в разгар подводной войны (1917 год)...
Одна мысль угнетает меня: месяцы быстро текут. Если мы слишком долго будем откладывать мероприятия по укреплению нашей обороны, большая сила может помешать нам завершить этот процесс".
Министры чрезвычайно внимательно отнеслись к нашим грозным предупреждениям, но только после парламентских каникул, 23 ноября 1936 года, Болдуин пригласил всех нас на совещание, где нам должны были сделать обоснованное заявление по поводу обстановки в целом. Сэр Томас Инскип выступил с откровенным и толковым сообщением, в котором не скрыл от нас серьезности положения. В сущности он сказал, что наши подсчеты и, в частности, мои заявления по этому поводу рисовали слишком мрачные перспективы. Он сказал также, что предпринимаются большие усилия (так это в действительности и было), дабы вернуть утраченные позиции, но нет причин, которые оправдывали бы принятие правительством чрезвычайных мер, и что подобные меры неизбежно нарушили бы всю промышленную жизнь страны, вызвали бы серьезную тревогу и вскрыли бы все существующие недостатки, но что в возможных пределах предпринимается все необходимое. В ответ на это сэр Остин Чемберлен выразил наше общее мнение, заявив, что наша тревога не исчезла и что мы отнюдь не удовлетворены. С этим мы и ушли.
Не могу спорить, можно ли было еще тогда, то есть в конце 1936 года, выправить положение. Однако можно и нужно было добиться гораздо большего ценой напряженных усилий. Нечего и говорить, что самый факт и последствия таких усилий оказали бы огромное воздействие на Германию, если не на самого Гитлера. Важнейший факт заключался в том, что немцы опередили нас как в авиации, так и в военном производстве, если даже учесть наши сравнительно меньшие военные потребности, а также то, что мы были вправе рассчитывать на Францию, на французскую армию и на французскую авиацию. Уже не в наших силах было опередить Гитлера или восстановить равенство в воздухе. Уже ничто не могло помешать немецкой армии и немецкой авиации стать сильнейшими в Европе. Мы лишь могли с помощью чрезвычайного напряжения сил, которое вывело бы нас из равновесия, улучшить положение, но полностью его выправить мы уже были не в состоянии.
Эти мрачные выводы, которые правительство не оспаривало всерьез, бесспорно, оказали влияние на его внешнюю политику. И, пытаясь составить определенное мнение о решениях, которые принял Чемберлен, став премьер-министром, в период, предшествовавший мюнхенскому кризису, и во время самого кризиса, следует полностью учитывать влияние их. В то время я был рядовым членом парламента и не занимал никакого официального поста. Я делал все, что было в моих силах, чтобы побудить правительство начать широкую и чрезвычайную подготовку, рискуя даже вызвать тревогу во всем мире. При этом я рисовал, несомненно, еще более мрачную картину, чем она была в действительности. Некоторые, возможно, считают, что упорное отстаивание мною мнения о том, что мы отстали на два года, никак не согласовалось с моим желанием схватиться с Гитлером в октябре 1938 года. Но я продолжаю считать, что поступал правильно, подстегивая всеми способами правительство, и что при всех обстоятельствах, которые будут описаны ниже, было бы лучше начать борьбу с Гитлером в 1938 году, чем тогда, когда мы наконец вынуждены были это сделать, -- в сентябре 1939 года. Но об этом позднее.
Вплоть до заключения перемирия в июне 1940 года, в мирное время и во время войны, как частное лицо или как глава правительства я всегда поддерживал тесные отношения с часто сменявшимися премьерами Французской Республики и со многими ее ведущими министрами. Мне очень хотелось узнать правду о перевооружении Германии и проверить свои выкладки с помощью данных, имевшихся в их распоряжении. Поэтому я написал Даладье, с которым был лично знаком.
Черчилль--Даладье 3 мая 1938 года
"Ваши предшественники Блюм и Фланден были столь любезны, что сообщили мне французские данные о состоянии германских военно-воздушных сил за последние годы. Я был бы весьма обязан, если бы Вы высказали мне, какова Ваша точка зрения сейчас. Я располагаю несколькими источниками информации, надежность которых была доказана в прошлом, но мне хотелось бы проверить эти сведения на основе данных, полученных из независимого источника".
В ответ Даладье прислал мне документ на семнадцати страницах, датированный 11 мая 1938 года. Он писал, что этот документ "был всесторонне продуман штабом французских военно-воздушных сил". Я показал этот важный документ моим друзьям, работавшим в непосредственно заинтересованных в этом вопросе английских министерствах. Французские выкладки о размерах германских военно-воздушных сил несколько превышали английские данные. В начале июня я смог написать Даладье, опираясь в значительной мере на авторитетное мнение.
Черчилль--Даладье 6 июня 1938 года
"Я весьма признателен Вам за исключительно ценную информацию, полученную мною через французского военного атташе. Можете не сомневаться, что я буду пользоваться ею крайне осторожно и только в наших общих интересах.
Общая оценка состояния германских воздушных сил в настоящее время совпадает с частным мнением, которое я смог составить по этому поводу. Склонен думать, однако, что германская авиационная промышленность выпускает несколько большее число самолетов, чем это полагают. Весьма вероятно, что к 1 апреля 1939 года германские военно-воздушные силы будут насчитывать 300 эскадрилий, а к 1 апреля 1940 года -- 400 эскадрилий".
Я очень хотел также сопоставить находившиеся в моем распоряжении сведения о состоянии германской армии со сведениями, которые я смог получить из английских источников. Поэтому я добавил следующее:
"Осмелюсь приложить очень коротенькую записку информационного характера, содержащую сведения, которые мне удалось получить из различных источников по поводу нынешней и предполагаемой будущей мощи германской армии. Я бы хотел знать, согласуются ли эти сведения в общих чертах с данными, которыми Вы располагаете. Было бы вполне достаточно, если бы Вы отметили карандашом все те цифры, которые, по Вашему мнению, являются неправильными.
Памятная записка
По состоянию на 1 июня германская армия насчитывает 36 регулярных и 4 танковые дивизии, полностью укомплектованных по штатам военного времени. Нетанковые дивизии быстро приобретают способность утроиться, а в данное время могут быть удвоены. Артиллерии может хватить полностью лишь на 70 дивизий. Офицеров всех родов войск недостает. Тем не менее, можно предполагать, что к 1 октября 1938 года у немцев будет не менее 56 дивизий плюс 4 танковые дивизии, то есть 60 полностью снаряженных и вооруженных соединений типа дивизии. Помимо этого, имеются обученные кадры, достаточные для укомплектования еще примерно 36 дивизий, уже намеченных по плану. Для этих дивизий может быть выделено вооружение, стрелковое оружие и небольшое количество артиллерии, если для некоторой части действующей армии будут установлены более низкие нормы. При этом не учитываются людские резервы Австрии, которая могла бы выставить максимально 12 дивизий, готовых использовать вооружение и боевую технику германской военной промышленности. Помимо всего этого, имеется некоторое число людей и частей, не сведенных в бригады, -- войска пограничной охраны, дивизии ландвера и так далее, которые сравнительно плохо вооружены".