Страница:
Бахтияр прибежал в торпедный отсек, когда народ уже расходился. Выпихнув из лаза чью-то голову, стюард пронырнул в круглый люк, пронесся по проходу между стеллажными торпедами, расталкивая встречных, и яростно забарабанил в литую крышку.
– Открой! - проревел он Сэму.
– Пожалуйста, сэр! - Торпедист крутнул рычаг кремальеры и галантно распахнул зев осушенной трубы.
Маленькая морская звезда распласталась на мокром металле…
Бахтияр, издав странный горловой звук, долго смотрел на нее, затем извлек звезду из аппарата, бережно расправил лучи на ладони и, с трудом переставляя ноги, понес ее к выходу. Один из матросов пощелкал пальцами у виска.
– Похоже, он решил, что его красотка слегка уменьшилась в размерах!
– Держу пари - она сегодня попадется тебе в компоте, Сэм! - захохотал негр-барабанщик.
Но тут взвыли внутриотсечные динамики: «По местам стоять! Корабль к бою и походу!»
Бронзовые сверла гребных винтов вбуравились в воду.
«ГОРОДУ И МИРУ!»
ФЛЭГГИ МСТИТ
НИКА, ПРИЗРАК ЭЛЕКТРОННЫЙ…
СПЛЯШЕМ, ФЛЭГГИ, СПЛЯШЕМ!
– Открой! - проревел он Сэму.
– Пожалуйста, сэр! - Торпедист крутнул рычаг кремальеры и галантно распахнул зев осушенной трубы.
Маленькая морская звезда распласталась на мокром металле…
Бахтияр, издав странный горловой звук, долго смотрел на нее, затем извлек звезду из аппарата, бережно расправил лучи на ладони и, с трудом переставляя ноги, понес ее к выходу. Один из матросов пощелкал пальцами у виска.
– Похоже, он решил, что его красотка слегка уменьшилась в размерах!
– Держу пари - она сегодня попадется тебе в компоте, Сэм! - захохотал негр-барабанщик.
Но тут взвыли внутриотсечные динамики: «По местам стоять! Корабль к бою и походу!»
Бронзовые сверла гребных винтов вбуравились в воду.
«ГОРОДУ И МИРУ!»
На этот раз буксиры вывели в море старый лихтер, груженный ящиками, мешками, бочками и коробками - всем необходимым для годичного автономного похода.
Выждав, когда на лихтере никого не осталось, «Архелон» подошел к борту. Без малого сутки перетаскивали подводники провизию, медикаменты, запчасти, загромождая отсеки и трюмы. Субмарина ушла, и лихтер взорвали.
Океан принял в свои недра заразные обломки точно так же, как принимал он бетонные капсулы с отравляющими газами и радиоактивными отходами.
После гибели Катарины Бахтияр почти перестал выходить из каюты. В знак траура он отпустил щетину. Редкие жесткие волоски торчали из кожи серебряными занозами. Несколько раз он ходил к Коколайнену, выменивая спирт на шоколад и сгущенные сливки. Однажды он постучал в каюту Бар-Маттая.
– Святой отец, прочтите по душе убиенной какой-нибудь псалом… - глухо попросил стюард. - Она была католичкой. Ей было бы приятно знать, что я попросил вас об этом.
Бар-Маттай покачал головой:
– Я не святой отец…
– Все равно… Вроде как духовное лицо. Очень прошу вас.
Бар-Маттай задумался.
– Хорошо, я выполню твою просьбу.
– А нельзя ли нас обвенчать? Заочно?
– Нет. Я должен был услышать сначала ее согласие.
– Она согласна! Я знаю. Она ведь занималась своим ремеслом не от хорошей жизни. А у меня кое-что отложено. Мы бы неплохо зажили.
– Этого нельзя сделать еще и потому, - покачал головой Бар-Маттай, что вы мусульманин, а она католичка.
– У меня нет веры, святой отец. Мне все равно, Магомет или Христос. Я верю только в него, - и стюард выхватил из потайных ножен кривой индонезийский крис с волнистым лезвием. - А что до ее согласия, то вы его услышите.
– Я не умею вызывать души мертвых.
– А вы попробуйте, ваше преподобие! Я бы дорого дал, чтобы услышать ее голос. Хотя бы с того света…
Бахтияр открыл гермодверь и переступил через комингс.
Коколайнен сидел в кресле, уронив голову на стол, будто вслушивался, что там творится, в выдвижном ящике. - Эй, док… - осекся на полуслове Бахтияр.
Щеки корабельного врача были не бронзовы, а сини. Синюшные пятна проступали на лбу и руках. Из-под микроскопа торчал лист бумаги.
Строчки запрыгали у стюарда в глазах:
«Urbi et orbi! [Городу и миру, к всеобщему сведению (лат.).]
Я, корабельный врач «Архелона» майор медицины Уго Коколайнен, сим свидетельствую…(зачеркнуто)… разглашаю известную лишь мне служебную тайну…(зачеркнуто)… За неделю до выхода в море я дал согласие…(зачеркнуто)… Я единственный член экипажа, который знал, что среди ракетных боеголовок, принятых на борт подводной лодки, - четыре (в ракетных шахтах № 21 - 24) выполнены в варианте носителей бактериологического оружия… Генная инженерия…
Очевидно, произошла разгерметизация и утечка… Мои функции по контролю…(зачеркнуто). Mea culpa. [Моя вина (лат.).]Видит Бог, я ни в чем не виноват… По всей вероятности, вирусы в условиях слабой радиации и нашего микроклимата переродились, дали новый штамм… Я искал противоядие. Все бесполезно… Все бессмысленно… Я понял, что имею дело с неизлечимой формой «бронзовки». Подводный лепрозорий не лучше острова Юджин. Те, кто думает иначе, пусть живут и уповают на Бога…»
Рейфлинт повертел записку в пальцах, затем набрал кнопочный код сейфа, приподнял защелку замочной скважины.
Открывшийся запор мягко вытолкнул ключ. На внутренней панели коммодор еще раз набрал код - буквенный. Княженика - полное имя Ники он ввел в электронную память замка сам; щелкнула дверца «секретки» сейфа - и Рейфлинт извлек наконец бордовый пакет из освинцовленной ткани, прошитый шелковой ниткой крест-накрест. Кривыми маникюрными ножницами он перестриг нитки, вспорол плотную ткань. Из чехла выпал бумажный конверт; в красной треугольной рамке чернели слова, каллиграфически выведенные тушью: «Внимание! Пуск ракет в контейнерах №21, №22, №23, №24 производиться только по получении сигнала «Эол»«.
Рейфлинт швырнул конверт в «секретку» и вызвал старшего офицера.
– Ропп, необходимо полностью герметизировать четыре кормовые шахты. Лучше всего заварить.
– Заварить?
– Да. Заварить. Наглухо. Ракеты, которые в них находятся, небоеспособны.
– Не проще ли разрядить их в безопасном районе?
– Я бы разрядил их по Вигваму! - вырвалось у Рейфлинта.
Лицо Роппа испуганно вытянулось. Коммодор, спохватившись, раздраженно бросил:
– Какой там, к черту, безопасный район! Для этих ракет безопасных районов не существует… Ропп, если я вас ценю, то только за то, что вы не задаете лишних вопросов.
– Вас понял, сэр!
Старший офицер исчез.
Рейфлинту вдруг захотелось разрядить кормовые шахты по генеральному морскому штабу. Вспомнился прием у командующего флотом. «На ваш подводный рейдер, коммодор, возложены особые задачи…»
Мальчишкой в «индейских играх» Рейфлинт всегда был на стороне бледнолицых только потому, что те не применяли отравленное оружие. Теперь же в его ракетный колчан тайком вложили отравленные стрелы. И кто?! Бледнолицые братья в адмиральских погонах. Он, коммодор Рейфлинт, командир «Архелона», на самом деле всего лишь жалкий лучник, призванный спустить тетиву по сигналу…
Скрыли. Не доверили… Впервые за много лет захотелось расплакаться. Пешка! Рейфлинт хватил кулаком по столу. Испуганно метнулись в глубь аквариума рыбки…
Коколайнена командир приказал хоронить по морскому обычаю, но без ружейного салюта, исполнения гимна и приспускания флага.
Бар-Маттай, ежась о ночной сырости, прочел над зашитым в брезент телом погребальный псалом. Бар-Маттай не любил самоубийц, и эта смерть ничуть его не тронула.
Когда брезентовый куль с зашитыми в ногах гантелями доктора сполз по доске в воду, Барни, стоявший в первой шеренге, услышал за спиной шепот Бахтияра:
– Вот первый, кому удалось сбежать из этой крысоловки…
Бахтияр разыскал Сэма-торпедиста в жилом отсеке. Сэм спал на подвесной койке и долго не мог понять, почему оказался на полу.
– Знай же, скотина! - тряс его стюард. - Слышишь, подонок! Она ни в чем не виновата! Ты мне еще ответишь за нее, ублюдок!
Сквозь лабиринтные извивы трубопроводов, лазы, горловины, сквозь хаос нагроможденных друг на друга механизмов и агрегатов трюмный машинист Аварийный Джек и негр-барабанщик волокли, тащили, протискивали Бар-Маттая, на голову которого нахлобучили противогазную маску с заклеенными изолентой очками. Маску с него сняли только на дне трюма в выгородке - «пещере».
– А, святой отец! - приветствовал Бар-Маттая Бахтияр со странной улыбкой. - Милости прошу!
За его спиной пестрел ковер - тот самый, в котором доставили на «Архелон» Катарину. Чтобы он мог висеть на переборке, в нем пришлось проделать много прорезей и оконцев для торчащих из вентилей, штоков, маховичков.
– Ваше преподобие хотели видеть Катарину? Вот она! - показал на банку с морской звездой Бахтияр. В зрачках его вспыхивали огненные крестики. - Так обвенчайте же нас, черт побери!
Бар-Маттай не стал прекословить.
– Соедините руки, дети мои!
Стюард послушно взял невесту за невидимую руку. Он действовал с точностью хорошего мима. Бар-Маттай произнес нараспев:
– Кто бороздит море, тот вступает в союз со счастьем. Ему грезится мир, и он жнет, не сея, ибо море есть поле надежды… Будьте счастливы, дети мои!
На один из лучей морской звезды Бахтияр надел золотое кольцо…
Выждав, когда на лихтере никого не осталось, «Архелон» подошел к борту. Без малого сутки перетаскивали подводники провизию, медикаменты, запчасти, загромождая отсеки и трюмы. Субмарина ушла, и лихтер взорвали.
Океан принял в свои недра заразные обломки точно так же, как принимал он бетонные капсулы с отравляющими газами и радиоактивными отходами.
После гибели Катарины Бахтияр почти перестал выходить из каюты. В знак траура он отпустил щетину. Редкие жесткие волоски торчали из кожи серебряными занозами. Несколько раз он ходил к Коколайнену, выменивая спирт на шоколад и сгущенные сливки. Однажды он постучал в каюту Бар-Маттая.
– Святой отец, прочтите по душе убиенной какой-нибудь псалом… - глухо попросил стюард. - Она была католичкой. Ей было бы приятно знать, что я попросил вас об этом.
Бар-Маттай покачал головой:
– Я не святой отец…
– Все равно… Вроде как духовное лицо. Очень прошу вас.
Бар-Маттай задумался.
– Хорошо, я выполню твою просьбу.
– А нельзя ли нас обвенчать? Заочно?
– Нет. Я должен был услышать сначала ее согласие.
– Она согласна! Я знаю. Она ведь занималась своим ремеслом не от хорошей жизни. А у меня кое-что отложено. Мы бы неплохо зажили.
– Этого нельзя сделать еще и потому, - покачал головой Бар-Маттай, что вы мусульманин, а она католичка.
– У меня нет веры, святой отец. Мне все равно, Магомет или Христос. Я верю только в него, - и стюард выхватил из потайных ножен кривой индонезийский крис с волнистым лезвием. - А что до ее согласия, то вы его услышите.
– Я не умею вызывать души мертвых.
– А вы попробуйте, ваше преподобие! Я бы дорого дал, чтобы услышать ее голос. Хотя бы с того света…
Бахтияр открыл гермодверь и переступил через комингс.
Коколайнен сидел в кресле, уронив голову на стол, будто вслушивался, что там творится, в выдвижном ящике. - Эй, док… - осекся на полуслове Бахтияр.
Щеки корабельного врача были не бронзовы, а сини. Синюшные пятна проступали на лбу и руках. Из-под микроскопа торчал лист бумаги.
Строчки запрыгали у стюарда в глазах:
«Urbi et orbi! [Городу и миру, к всеобщему сведению (лат.).]
Я, корабельный врач «Архелона» майор медицины Уго Коколайнен, сим свидетельствую…(зачеркнуто)… разглашаю известную лишь мне служебную тайну…(зачеркнуто)… За неделю до выхода в море я дал согласие…(зачеркнуто)… Я единственный член экипажа, который знал, что среди ракетных боеголовок, принятых на борт подводной лодки, - четыре (в ракетных шахтах № 21 - 24) выполнены в варианте носителей бактериологического оружия… Генная инженерия…
Очевидно, произошла разгерметизация и утечка… Мои функции по контролю…(зачеркнуто). Mea culpa. [Моя вина (лат.).]Видит Бог, я ни в чем не виноват… По всей вероятности, вирусы в условиях слабой радиации и нашего микроклимата переродились, дали новый штамм… Я искал противоядие. Все бесполезно… Все бессмысленно… Я понял, что имею дело с неизлечимой формой «бронзовки». Подводный лепрозорий не лучше острова Юджин. Те, кто думает иначе, пусть живут и уповают на Бога…»
Рейфлинт повертел записку в пальцах, затем набрал кнопочный код сейфа, приподнял защелку замочной скважины.
Открывшийся запор мягко вытолкнул ключ. На внутренней панели коммодор еще раз набрал код - буквенный. Княженика - полное имя Ники он ввел в электронную память замка сам; щелкнула дверца «секретки» сейфа - и Рейфлинт извлек наконец бордовый пакет из освинцовленной ткани, прошитый шелковой ниткой крест-накрест. Кривыми маникюрными ножницами он перестриг нитки, вспорол плотную ткань. Из чехла выпал бумажный конверт; в красной треугольной рамке чернели слова, каллиграфически выведенные тушью: «Внимание! Пуск ракет в контейнерах №21, №22, №23, №24 производиться только по получении сигнала «Эол»«.
Рейфлинт швырнул конверт в «секретку» и вызвал старшего офицера.
– Ропп, необходимо полностью герметизировать четыре кормовые шахты. Лучше всего заварить.
– Заварить?
– Да. Заварить. Наглухо. Ракеты, которые в них находятся, небоеспособны.
– Не проще ли разрядить их в безопасном районе?
– Я бы разрядил их по Вигваму! - вырвалось у Рейфлинта.
Лицо Роппа испуганно вытянулось. Коммодор, спохватившись, раздраженно бросил:
– Какой там, к черту, безопасный район! Для этих ракет безопасных районов не существует… Ропп, если я вас ценю, то только за то, что вы не задаете лишних вопросов.
– Вас понял, сэр!
Старший офицер исчез.
Рейфлинту вдруг захотелось разрядить кормовые шахты по генеральному морскому штабу. Вспомнился прием у командующего флотом. «На ваш подводный рейдер, коммодор, возложены особые задачи…»
Мальчишкой в «индейских играх» Рейфлинт всегда был на стороне бледнолицых только потому, что те не применяли отравленное оружие. Теперь же в его ракетный колчан тайком вложили отравленные стрелы. И кто?! Бледнолицые братья в адмиральских погонах. Он, коммодор Рейфлинт, командир «Архелона», на самом деле всего лишь жалкий лучник, призванный спустить тетиву по сигналу…
Скрыли. Не доверили… Впервые за много лет захотелось расплакаться. Пешка! Рейфлинт хватил кулаком по столу. Испуганно метнулись в глубь аквариума рыбки…
Коколайнена командир приказал хоронить по морскому обычаю, но без ружейного салюта, исполнения гимна и приспускания флага.
Бар-Маттай, ежась о ночной сырости, прочел над зашитым в брезент телом погребальный псалом. Бар-Маттай не любил самоубийц, и эта смерть ничуть его не тронула.
Когда брезентовый куль с зашитыми в ногах гантелями доктора сполз по доске в воду, Барни, стоявший в первой шеренге, услышал за спиной шепот Бахтияра:
– Вот первый, кому удалось сбежать из этой крысоловки…
Бахтияр разыскал Сэма-торпедиста в жилом отсеке. Сэм спал на подвесной койке и долго не мог понять, почему оказался на полу.
– Знай же, скотина! - тряс его стюард. - Слышишь, подонок! Она ни в чем не виновата! Ты мне еще ответишь за нее, ублюдок!
Сквозь лабиринтные извивы трубопроводов, лазы, горловины, сквозь хаос нагроможденных друг на друга механизмов и агрегатов трюмный машинист Аварийный Джек и негр-барабанщик волокли, тащили, протискивали Бар-Маттая, на голову которого нахлобучили противогазную маску с заклеенными изолентой очками. Маску с него сняли только на дне трюма в выгородке - «пещере».
– А, святой отец! - приветствовал Бар-Маттая Бахтияр со странной улыбкой. - Милости прошу!
За его спиной пестрел ковер - тот самый, в котором доставили на «Архелон» Катарину. Чтобы он мог висеть на переборке, в нем пришлось проделать много прорезей и оконцев для торчащих из вентилей, штоков, маховичков.
– Ваше преподобие хотели видеть Катарину? Вот она! - показал на банку с морской звездой Бахтияр. В зрачках его вспыхивали огненные крестики. - Так обвенчайте же нас, черт побери!
Бар-Маттай не стал прекословить.
– Соедините руки, дети мои!
Стюард послушно взял невесту за невидимую руку. Он действовал с точностью хорошего мима. Бар-Маттай произнес нараспев:
– Кто бороздит море, тот вступает в союз со счастьем. Ему грезится мир, и он жнет, не сея, ибо море есть поле надежды… Будьте счастливы, дети мои!
На один из лучей морской звезды Бахтияр надел золотое кольцо…
ФЛЭГГИ МСТИТ
Самым главным праздником в дельфинарии «Акварама», если не считать Рождества, был день Нептуна. К грандиозному водному шоу готовились едва ли не за полгода, и очень немногие могли похвастать тем, что им посчастливилось побывать на роскошной феерии с цветными фонтанами, с живыми узорами, в которые сплетались на воде тела красивых девушек, и конечно же, дельфиньими пируэтами меж взлетающих струй, горящих обручей и цветочных гирлянд.
Как всегда, открывала день Нептуна Флэгги с тройкой своих дельфинов. К этому празднеству она отработала номер особенно тщательно, ибо вся «Акварама» знала - в ложе почетных гостей будет сам военно-морской министр. По такому случаю Флэгги придумала забавную сценку - дельфиний бейсбол: три афалины швыряли друг в друга медузами, поддевая их рострумами.
Номер был принят, но директор «Акварамы» долго сомневался: выпускать ли взбалмошную красотку перед столь важным гостем? Он был прекрасно осведомлен об обстоятельствах ухода Флегги с «объекта D-200», но лишать феерию царицы бала?.. К тому повышенную старательность дрессировщицы перед визитом министра можно было объяснить желанием загладить свою прежнюю вину. И потом, как-никак Флэгги жена морского офицера, не будет же она ставить мужа под удар. Последний аргумент развеял все сомнения, и директор разрешил дельфиний бейсбол, подумав при этом: «Какое счастье, что дельфины не научились выкрикивать политические лозунги!»
Нептуналия началась с парада фанфаристов. Морские кадеты в синих шапочках с белыми помпонами вскинули свои длинные тощие трубы, и от торжественного медного клика вода в бассейне подернулась мелкой рябью. Флэгги в серебристом бикини, в высоких из серебристой чешуи сапогах и таких же перчатках-митенках разглядывала сквозь щелочку в шторке над каналом, соединявшим бассейн с вольерами, амфитеатр зрительного зала. В ложе почетных гостей в окружении двух дам - жены и дочери - сидел человек лет пятидесяти в сером летнем костюме. Наружности он был столь невзрачной - эдакий адвокат средней руки, - что Флэгги засомневалась: неужели и вправду перед ней повелитель армады «архелонов» и авианосцев, бороздящей все океаны Земли? И это в его руках, безмятежно поигрывавших программкой, судьба ее Барни, упрятанного в стальной подводный гроб?
– Твой выход! - кивнул директор царице бала.
Флегги прогарцевала на высоких каблуках к демонстрационной вышке, ловко, почти не касаясь руками перекладин, взобралась на пятачок верхней площадки и стала ждать тишины, подставив красиво выгнутое тело прожекторам, телекамерам и сотням взглядов.
Три дельфина ходили кругами, чуть взморщивая спинными плавниками голубую гладь бассейна.
Пауза затягивалась, амфитеатр примолк, и Флэгги, вызвав в памяти лицо Барни - он всегда улыбался, как Винни-Пух, - повернулась к ложе почетных гостей.
– Господин министр! - громко отчеканила она. - От имени жен членов экипажа «Архелона» я требую, чтобы нам вернули наших мужей, чтобы им оказали медицинскую помощь, чтобы…
Ее слова заглушили фанфаристы, которым адъютант министра сделал яростный жест: «Играйте!»
Телекамеры дружно отвернулись от Флэгги и уставились на резвящихся дельфинов. В амфитеатре свистели, да так, что перекрывали ржание фанфар. Флэгги не совсем поняла, кого освистывают - ее или министра, но, взглянув вниз, увидела, как сквозь негодующую публику резво пробирались к мостику дрессировщицы дюжие парни, прокладывая путь локтями и плечами. Дождавшись, когда самый проворный схватился наконец за перекладины трапа, Флэгги вытряхнула ему на голову ведро уже пустившей сок рыбы для дельфинов и, гибко качнувшись, прыгнула в воду. Оказавшись среди дельфинов, она сделала им знак, гневно выбросив руку в сторону ложи почетных гостей. В ту же секунду Стэн, поддев рострумом большую медузу, швырнул ее в лицо министру. Пепи и Чак проделали то же, и на огражденную трибуну обрушился град склизких комьев.
Флэгги била рукой по воде - еще! еще! еще!
Она ликовала: Барни отомщен, хотя бы отчасти…
В тот же день Флэгги была уволена из «Акварамы» с административным запретом принимать участие в каких бы то ни было публичных выступлениях. А вечером ей позвонил профессор Сименс, председатель комитета «Спасение «Архелона», и предложил место в своей лаборатории. Он смотрел открытие нептуналии по телевизору…
Как всегда, открывала день Нептуна Флэгги с тройкой своих дельфинов. К этому празднеству она отработала номер особенно тщательно, ибо вся «Акварама» знала - в ложе почетных гостей будет сам военно-морской министр. По такому случаю Флэгги придумала забавную сценку - дельфиний бейсбол: три афалины швыряли друг в друга медузами, поддевая их рострумами.
Номер был принят, но директор «Акварамы» долго сомневался: выпускать ли взбалмошную красотку перед столь важным гостем? Он был прекрасно осведомлен об обстоятельствах ухода Флегги с «объекта D-200», но лишать феерию царицы бала?.. К тому повышенную старательность дрессировщицы перед визитом министра можно было объяснить желанием загладить свою прежнюю вину. И потом, как-никак Флэгги жена морского офицера, не будет же она ставить мужа под удар. Последний аргумент развеял все сомнения, и директор разрешил дельфиний бейсбол, подумав при этом: «Какое счастье, что дельфины не научились выкрикивать политические лозунги!»
Нептуналия началась с парада фанфаристов. Морские кадеты в синих шапочках с белыми помпонами вскинули свои длинные тощие трубы, и от торжественного медного клика вода в бассейне подернулась мелкой рябью. Флэгги в серебристом бикини, в высоких из серебристой чешуи сапогах и таких же перчатках-митенках разглядывала сквозь щелочку в шторке над каналом, соединявшим бассейн с вольерами, амфитеатр зрительного зала. В ложе почетных гостей в окружении двух дам - жены и дочери - сидел человек лет пятидесяти в сером летнем костюме. Наружности он был столь невзрачной - эдакий адвокат средней руки, - что Флэгги засомневалась: неужели и вправду перед ней повелитель армады «архелонов» и авианосцев, бороздящей все океаны Земли? И это в его руках, безмятежно поигрывавших программкой, судьба ее Барни, упрятанного в стальной подводный гроб?
– Твой выход! - кивнул директор царице бала.
Флегги прогарцевала на высоких каблуках к демонстрационной вышке, ловко, почти не касаясь руками перекладин, взобралась на пятачок верхней площадки и стала ждать тишины, подставив красиво выгнутое тело прожекторам, телекамерам и сотням взглядов.
Три дельфина ходили кругами, чуть взморщивая спинными плавниками голубую гладь бассейна.
Пауза затягивалась, амфитеатр примолк, и Флэгги, вызвав в памяти лицо Барни - он всегда улыбался, как Винни-Пух, - повернулась к ложе почетных гостей.
– Господин министр! - громко отчеканила она. - От имени жен членов экипажа «Архелона» я требую, чтобы нам вернули наших мужей, чтобы им оказали медицинскую помощь, чтобы…
Ее слова заглушили фанфаристы, которым адъютант министра сделал яростный жест: «Играйте!»
Телекамеры дружно отвернулись от Флэгги и уставились на резвящихся дельфинов. В амфитеатре свистели, да так, что перекрывали ржание фанфар. Флэгги не совсем поняла, кого освистывают - ее или министра, но, взглянув вниз, увидела, как сквозь негодующую публику резво пробирались к мостику дрессировщицы дюжие парни, прокладывая путь локтями и плечами. Дождавшись, когда самый проворный схватился наконец за перекладины трапа, Флэгги вытряхнула ему на голову ведро уже пустившей сок рыбы для дельфинов и, гибко качнувшись, прыгнула в воду. Оказавшись среди дельфинов, она сделала им знак, гневно выбросив руку в сторону ложи почетных гостей. В ту же секунду Стэн, поддев рострумом большую медузу, швырнул ее в лицо министру. Пепи и Чак проделали то же, и на огражденную трибуну обрушился град склизких комьев.
Флэгги била рукой по воде - еще! еще! еще!
Она ликовала: Барни отомщен, хотя бы отчасти…
В тот же день Флэгги была уволена из «Акварамы» с административным запретом принимать участие в каких бы то ни было публичных выступлениях. А вечером ей позвонил профессор Сименс, председатель комитета «Спасение «Архелона», и предложил место в своей лаборатории. Он смотрел открытие нептуналии по телевизору…
НИКА, ПРИЗРАК ЭЛЕКТРОННЫЙ…
Капитан-лейтенант Барни передал Рейфлинту странную радиограмму, адресованную ему начальником морского генерального штаба: «Принять телевизионную передачу по 7-му каналу в 0 часов 30 минут. После сеанса телевизионной связи выполнять поставленную задачу».
В назначенное время Рейфлинт включил в каюте телевизионный приемник и попросил Барни поточнее сориентировать антенну. На экране появился доктор в форме офицера связи:
– Вниманию экипажа «Архелона»! Передаем специальную программу с видеозаписью выступлений ваших родственников и членов семей. Конечно же, первой выступала Ника. Она говорила сдержано, как и подобает жене командира. Видимо, текст обращения ей помогли составить в центре связи. Ника никогда не употребляла таких высокопарных и правильных слов о воинском долге, патриотизме, героизме.
Странно и больно было видеть родное лицо, сотканное из голубоватых строчек телевизионного экрана. Рейфлинт вдруг понял, что отныне жена превратилась для него в некий электронный призрак точно так же, как и он сам стал для нее ничуть не реальнее телевизионного изображения. Тощая супруга Роппа произнесла все те же скучные слова, которые, как ни странно, казались ее собственными.
И лишь Флэгги, запнувшись на одной из фраз казенного текста, искренне разрыдалась. Ее тут же убрали из кадра. И Барни бросился к рукояткам настройки, как будто мог вернуть Флэгги на экран.
Программу закончили выступлением рок-группы «Архелон». Рейфлинт выключил телевизор и велел вахтенному офицеру погружаться.
На глаза настырно лезли не убранные под панель кабели дистанционного пуска ракет. Рейфлинт незадолго до похода распорядился провести их к себе в каюту. Два толстых кабеля напоминали на крутом изгибе колени сидящей женщины, обтянутые узорчатыми чулками - стальной оплеткой. Рейфлинт так долго не видел женщины, что грешные видения перестали являться даже во сне. Будто кто-то добрый и мудрый изъял о недоступном из души и памяти. Теперь же, после передачи, после мельтешения женских лиц, после певучих голосов, они нахлынули вновь. Рейфлинт погасил плафон, и каюта наполнилась зеленоватой подсветкой аквариума, по стенам заметались тени рыб. Он уселся в кресло, включил гидрофон. Океанская рапсодия на сей раз была скупа на звуки. Несколько раз прощебетал Тэдди, но голос его потонул в мерном плещущем шуме. Рейфлинт догадался: наверху шел дождь. Сезон дождей в Северной Атлантике начинается осенью, значит, на поверхности либо сентябрь, либо октябрь. После записки Коколайнена он перестал следить за календарем. Доктор Коко был первоклассный медик, и если он считал суперлепру неизлечимой, то, значит, так оно и есть. Кстати, в очередном сеансе связи надо будет попросить нового врача. Все-таки не борту сто человек… Лепра лепрой, но погибать от какого-нибудь аппендицита ничуть не радостнее…
Нового врача… Ха-ха! Кто к ним пойдет? Разве что с электрического стула. Пускай присылают смертника. Одним будет больше… Опять же разнообразие - свежий человек оттуда, из того мира, с того света…
«Шорш-шорш-шорш…» Шум дождя. Прекраснейшая, никем не записанная и никем не сыгранная музыка. Ника любила блаженствовать под нее в его объятиях.
…Они познакомились на «островке безопасности» посреди главного проспекта Александрии. Перед ними ревел почти монолитный поток машин, и брода в нем не было. Движение в городе седьмого чуда света строилось по принципу «хочешь жить - умей вертеться». Вертелись все: автобусы со сломанными дверками, пароконные фиакры с ярко начищенными медными фонарями на облучках, грузовики с сорванными капотами и потому обнаженными двигателями, громадноколесные арбы с резными транцами, японские мопеды и германские мотоциклы «цундапы», брошенные в окрестных пустынях еще роммелевскими солдатами, помятые «ситроены», «опели», «москвичи», «фольксвагены»… Все это сновало зигзагами, пытаясь оттеснить, обойти друг друга не справа, так слева, не по мостовой, так по тротуару.
Курчавый полицейский в полосатых нарукавниках жестикулировал посреди этой лавины, как Отелло в театре глухонемых в своей роковой сцене. Регулировщик мог бы посылать воздушные поцелуи рыжекудрой владелице спортивного «ягуара». Он мог бы отрабатывать подскоки каратэ. Он мог бы, обернувшись к ближайшей мечети, совершать намаз. Ничто бы в уличном движении не изменилось, и полицейский знал это и потому размахивал руками свободно, расковано, как вздумается, и ему хорошо было от такого приволья.
Рейфлинт нервно прохаживался по «островку», ожидая хоть малейшего просвета. Девушка беспомощно ему улыбнулась, и он невольно ответил ей тем же.
– Похоже, придется здесь заночевать, - не очень удачно сострил коммодор. К счастью, девушка владела английским настолько плохо, что его покушение на юмор осталось незамеченным. Рейфлинт разглядел ее как следует и оценил высшим баллом: стройная фигура, черные волосы, нос с легкой горбинкой.
– Италия?
– Сербия.
– Мисс Сербия, - галантно уточнил Рейфлинт, и комплимент его был принят с достоинством. Он тут же перестал себя чувствовать провинциалом в столице. - Я не Харон, но берусь переправить вас на тот берег.
На взмах руки к бровке «островка» притерся разболтанный «мерседес» - такси с оловянным ангелом на капоте. Девушка проскользнула на заднее сидения. Два красивых колена ненароком открылись в недозастегнутом разрезе джинсовой юбки.
Рейфлинт дал водителю десятидолларовую купюру, и тот, плюнув на бумажку, хлопком приклеил ее ко лбу. Жест надо было понимать как восхищение щедростью чужестранца.
– Куда? - просиял парень белозубой улыбкой.
– Вперед. По набережной… Я предлагая, - обратился Рейфлинт к спутнице, - отпраздновать наше спасение. Два бокала шампанского «Нефертити»?
– Здесь есть бар, где подают настоящее кьянти.
Они долго сидели в прохладном баре «Венеция», пили благословенное итальянское вино и никак не могли наговориться. Рейфлинт с грехом пополам помнил язык матери - польский, поэтому в затруднительных случаях вставлял славянские слова, а Княженика - так звали девушку (Рейфлинт тут же упростил сложное для англосакса имя) - употребляла иногда сербские. Беседа их напоминала прогулку по горной тропе, когда то и дело приходится подавать друг другу руки, чтобы преодолеть очередную преграду. Обычная предупредительность в таких случаях перерастает в нечто большее… Они помогали друг другу искать слова рьяно, почти самозабвенно и искренне радовались, когда сложная тирада становилась наконец понятной. И еще выручали пальцы - жесты и прикосновения - некогда древний язык человечества, ныне тайный язык любви… Вечер и ночь они провели в отеле у Ники; распахнутые окна выходили на канал, и суда проплывали так близко, что чуть не задевали створки ноками рей. Гортанные крики лоцманов тонули в шуме ночного ливня - египетский ноябрь давал себя знать.
…Сначала к нему вернулся слух, и он услышал ее дыхание, крик петуха, вопль муэдзина. Затем ему удалось размежить веки, и он увидел солнечный квадрат на стене, задевший краешком ее плечо. Немного погодя вернулись силы, и он шевельнулся.
Ее оживание началось со слабого пожатия пальцев.
Потом они задавали друг другу самые простые вопросы, чтобы проверить, вернулось ли к ним сознание, с которым оба так отчаянно расстались.
– Тебе не холодно?
– Я не отлежал тебе руку?
– Ты знаешь, - счастливо вздохнула Ника, - у меня такое чувство, будто внутри распустилась белая лилия.
Рейфлинт хотел немедленно увезти Нику в лучший город планеты, в Мекку влюбленных - в Венецию, благо, «Дрэгги» стоял в ремонте и старина Кьер мог отпустить своего старшего хоть на неделю. Но Нику ждали подмостки зала моделей. Флорентийский салон гастролировал в Александрии три дня, так что об отпуске не могло быть и речи. Ника считала, что ей повезло с салоном. Она приехала в Италию на заработки, и после долгих мытарств видная флорентийская фирма предложила ей хороший контракт.
– К черту контракт! - заявил Рейфлинт и, выплатив Никиному менеджеру неустойку, в тот же день взял два билета на авиарейс в Венецию.
– Ты меня выкупил, как рабыню, - смеялась Ника.
– Рабыню, но ставшую прежде возлюбленной, - поправил Рейфлинт.
В назначенное время Рейфлинт включил в каюте телевизионный приемник и попросил Барни поточнее сориентировать антенну. На экране появился доктор в форме офицера связи:
– Вниманию экипажа «Архелона»! Передаем специальную программу с видеозаписью выступлений ваших родственников и членов семей. Конечно же, первой выступала Ника. Она говорила сдержано, как и подобает жене командира. Видимо, текст обращения ей помогли составить в центре связи. Ника никогда не употребляла таких высокопарных и правильных слов о воинском долге, патриотизме, героизме.
Странно и больно было видеть родное лицо, сотканное из голубоватых строчек телевизионного экрана. Рейфлинт вдруг понял, что отныне жена превратилась для него в некий электронный призрак точно так же, как и он сам стал для нее ничуть не реальнее телевизионного изображения. Тощая супруга Роппа произнесла все те же скучные слова, которые, как ни странно, казались ее собственными.
И лишь Флэгги, запнувшись на одной из фраз казенного текста, искренне разрыдалась. Ее тут же убрали из кадра. И Барни бросился к рукояткам настройки, как будто мог вернуть Флэгги на экран.
Программу закончили выступлением рок-группы «Архелон». Рейфлинт выключил телевизор и велел вахтенному офицеру погружаться.
На глаза настырно лезли не убранные под панель кабели дистанционного пуска ракет. Рейфлинт незадолго до похода распорядился провести их к себе в каюту. Два толстых кабеля напоминали на крутом изгибе колени сидящей женщины, обтянутые узорчатыми чулками - стальной оплеткой. Рейфлинт так долго не видел женщины, что грешные видения перестали являться даже во сне. Будто кто-то добрый и мудрый изъял о недоступном из души и памяти. Теперь же, после передачи, после мельтешения женских лиц, после певучих голосов, они нахлынули вновь. Рейфлинт погасил плафон, и каюта наполнилась зеленоватой подсветкой аквариума, по стенам заметались тени рыб. Он уселся в кресло, включил гидрофон. Океанская рапсодия на сей раз была скупа на звуки. Несколько раз прощебетал Тэдди, но голос его потонул в мерном плещущем шуме. Рейфлинт догадался: наверху шел дождь. Сезон дождей в Северной Атлантике начинается осенью, значит, на поверхности либо сентябрь, либо октябрь. После записки Коколайнена он перестал следить за календарем. Доктор Коко был первоклассный медик, и если он считал суперлепру неизлечимой, то, значит, так оно и есть. Кстати, в очередном сеансе связи надо будет попросить нового врача. Все-таки не борту сто человек… Лепра лепрой, но погибать от какого-нибудь аппендицита ничуть не радостнее…
Нового врача… Ха-ха! Кто к ним пойдет? Разве что с электрического стула. Пускай присылают смертника. Одним будет больше… Опять же разнообразие - свежий человек оттуда, из того мира, с того света…
«Шорш-шорш-шорш…» Шум дождя. Прекраснейшая, никем не записанная и никем не сыгранная музыка. Ника любила блаженствовать под нее в его объятиях.
…Они познакомились на «островке безопасности» посреди главного проспекта Александрии. Перед ними ревел почти монолитный поток машин, и брода в нем не было. Движение в городе седьмого чуда света строилось по принципу «хочешь жить - умей вертеться». Вертелись все: автобусы со сломанными дверками, пароконные фиакры с ярко начищенными медными фонарями на облучках, грузовики с сорванными капотами и потому обнаженными двигателями, громадноколесные арбы с резными транцами, японские мопеды и германские мотоциклы «цундапы», брошенные в окрестных пустынях еще роммелевскими солдатами, помятые «ситроены», «опели», «москвичи», «фольксвагены»… Все это сновало зигзагами, пытаясь оттеснить, обойти друг друга не справа, так слева, не по мостовой, так по тротуару.
Курчавый полицейский в полосатых нарукавниках жестикулировал посреди этой лавины, как Отелло в театре глухонемых в своей роковой сцене. Регулировщик мог бы посылать воздушные поцелуи рыжекудрой владелице спортивного «ягуара». Он мог бы отрабатывать подскоки каратэ. Он мог бы, обернувшись к ближайшей мечети, совершать намаз. Ничто бы в уличном движении не изменилось, и полицейский знал это и потому размахивал руками свободно, расковано, как вздумается, и ему хорошо было от такого приволья.
Рейфлинт нервно прохаживался по «островку», ожидая хоть малейшего просвета. Девушка беспомощно ему улыбнулась, и он невольно ответил ей тем же.
– Похоже, придется здесь заночевать, - не очень удачно сострил коммодор. К счастью, девушка владела английским настолько плохо, что его покушение на юмор осталось незамеченным. Рейфлинт разглядел ее как следует и оценил высшим баллом: стройная фигура, черные волосы, нос с легкой горбинкой.
– Италия?
– Сербия.
– Мисс Сербия, - галантно уточнил Рейфлинт, и комплимент его был принят с достоинством. Он тут же перестал себя чувствовать провинциалом в столице. - Я не Харон, но берусь переправить вас на тот берег.
На взмах руки к бровке «островка» притерся разболтанный «мерседес» - такси с оловянным ангелом на капоте. Девушка проскользнула на заднее сидения. Два красивых колена ненароком открылись в недозастегнутом разрезе джинсовой юбки.
Рейфлинт дал водителю десятидолларовую купюру, и тот, плюнув на бумажку, хлопком приклеил ее ко лбу. Жест надо было понимать как восхищение щедростью чужестранца.
– Куда? - просиял парень белозубой улыбкой.
– Вперед. По набережной… Я предлагая, - обратился Рейфлинт к спутнице, - отпраздновать наше спасение. Два бокала шампанского «Нефертити»?
– Здесь есть бар, где подают настоящее кьянти.
Они долго сидели в прохладном баре «Венеция», пили благословенное итальянское вино и никак не могли наговориться. Рейфлинт с грехом пополам помнил язык матери - польский, поэтому в затруднительных случаях вставлял славянские слова, а Княженика - так звали девушку (Рейфлинт тут же упростил сложное для англосакса имя) - употребляла иногда сербские. Беседа их напоминала прогулку по горной тропе, когда то и дело приходится подавать друг другу руки, чтобы преодолеть очередную преграду. Обычная предупредительность в таких случаях перерастает в нечто большее… Они помогали друг другу искать слова рьяно, почти самозабвенно и искренне радовались, когда сложная тирада становилась наконец понятной. И еще выручали пальцы - жесты и прикосновения - некогда древний язык человечества, ныне тайный язык любви… Вечер и ночь они провели в отеле у Ники; распахнутые окна выходили на канал, и суда проплывали так близко, что чуть не задевали створки ноками рей. Гортанные крики лоцманов тонули в шуме ночного ливня - египетский ноябрь давал себя знать.
…Сначала к нему вернулся слух, и он услышал ее дыхание, крик петуха, вопль муэдзина. Затем ему удалось размежить веки, и он увидел солнечный квадрат на стене, задевший краешком ее плечо. Немного погодя вернулись силы, и он шевельнулся.
Ее оживание началось со слабого пожатия пальцев.
Потом они задавали друг другу самые простые вопросы, чтобы проверить, вернулось ли к ним сознание, с которым оба так отчаянно расстались.
– Тебе не холодно?
– Я не отлежал тебе руку?
– Ты знаешь, - счастливо вздохнула Ника, - у меня такое чувство, будто внутри распустилась белая лилия.
Рейфлинт хотел немедленно увезти Нику в лучший город планеты, в Мекку влюбленных - в Венецию, благо, «Дрэгги» стоял в ремонте и старина Кьер мог отпустить своего старшего хоть на неделю. Но Нику ждали подмостки зала моделей. Флорентийский салон гастролировал в Александрии три дня, так что об отпуске не могло быть и речи. Ника считала, что ей повезло с салоном. Она приехала в Италию на заработки, и после долгих мытарств видная флорентийская фирма предложила ей хороший контракт.
– К черту контракт! - заявил Рейфлинт и, выплатив Никиному менеджеру неустойку, в тот же день взял два билета на авиарейс в Венецию.
– Ты меня выкупил, как рабыню, - смеялась Ника.
– Рабыню, но ставшую прежде возлюбленной, - поправил Рейфлинт.
СПЛЯШЕМ, ФЛЭГГИ, СПЛЯШЕМ!
Резкая трель боевой тревоги оборвала воспоминания коммодора.
– Сэр, вышли в точку всплытия! - доложил Рооп.
Едва «Архелон» всплыл на внешнем рейде своей базы, как дюжина моряков, изжаждавшихся по свежему воздуху, свету и простору, полезла из рубочной шахты на палубу…
Напрасно старший офицер Рооп пытался остановить их, кричал и ругался. Бахтияр просто-напросто отодвинул его в сторону.
При виде синеватой кромки берега архелонцы совершенно ошалели. Казалось, будь он поближе, они непременно попрыгали бы в воду и поплыли к земле, не щадя сил. Но приходилось довольствоваться созерцанием утраченного рая, и тяжелый морской бинокль переходил из рук в руки.
«Архелон» пришвартовался к старому сейнеру, просевшему в воду под тяжестью ящиков и бочек чуть ли не по фальшборт.
Барни сам попросился в погрузочную партию и таскал тяжелые пластиковые пакеты, контейнеры, коробки с энергией человека, разбирающего себе лаз из засыпанной пещеры. Выждав момент, когда ящиков на палубе осталось совсем немного, Барни проскользнул в люк машинного отделения и спрятался под настилом в промежутке между дизелями. Он слышал, как грохотали поверху чьи-то каблуки, как спихнули на сейнер сходни, как взвизгнула отходная сирена… Его хватятся не скоро. С погружением радиовахта закрывается, до сеанса связи восемь часов. За это время портовый буксир оттащит сейнер в гавань, а уж там… Нет-нет, Барни не так безрассуден, чтобы немедленно пробираться к Флэгги, хотя соблазн повидать ее хоть издалека был дьявольски силен. Он уйдет в горы, в альпийские луга, и как больной зверь чутьем выбирает себе целительную траву, так и он будет поедать всевозможные корешки и ягоды, соскребать в пещерах мумие, пить родниковую воду, купаться в горячих источниках, пока эти проклятые бронзовые пятна не исчезнут…
Флэгги лежала с широко открытыми глазами. С соседней подушки О’Грегори восхищенно разглядывал ее профиль. Он и представить себе такого не мог: жрица любви, баядерка, искусница…
– Неужели у тебя целый год никого не было?
– Никого, - чуть слышно ответила Флэгги.
– Шизи! - приподнялся на локте О’Грегори. - Ведь ты же южанка. Неосуществленные желания разрушают организм изнутри. Поверь мне как врачу!
– Верю, - устало вздохнула Флэгги. - Я и так уже сплошная Хиросима.
Транзистор в изголовье вдруг пронзительно пискнул: «Пик-вик!» Флэгги привскочила, будто ее кольнули.
– Это Барни! Это его сигнал! Он возвращается! Слышишь?
– Совершенно исключено, - с олимпийским спокойствием откликнулся О’Грегори.
– Но это же он! Ты не знаешь! Мы с ним условились. Перед возвращением он даст сигнал. Он сам настроил приемник на свою волну…
– Сядь и выслушай внимательно. - О’Грегори ласково, но властно привлек ее за плечи. - Барни не вернется ни-ког-да… На «Архелоне» не грипп. Там лепра. Суперлепра, от которой нет и вряд ли в обозримом будущем появится противоядие. «Архелон» похоронен в океане заживо. Надеюсь, ты понимаешь, что все это не для широкого круга.
– Но сигнал! Ведь это же его сигнал! Я слышала его сама!
О’Грегори взглянул на шкалу транзистора.
– Моя дорогая, на этой же частоте у нас в базе работают радиовзрывные устройства… Совпадают не только мгновения, события и мысли. Совпадают и частоты радиоволн.
Барни выглянул в иллюминатор и убедился, что «Архелон» исчез, растаял, развеялся, как дурной сон, как кошмарное наваждение. Тогда он выбрался на твиндек и пустился в дикий радостный пляс. Барни подпрыгивал и орал детскую песню:
– Сэр, вышли в точку всплытия! - доложил Рооп.
Едва «Архелон» всплыл на внешнем рейде своей базы, как дюжина моряков, изжаждавшихся по свежему воздуху, свету и простору, полезла из рубочной шахты на палубу…
Напрасно старший офицер Рооп пытался остановить их, кричал и ругался. Бахтияр просто-напросто отодвинул его в сторону.
При виде синеватой кромки берега архелонцы совершенно ошалели. Казалось, будь он поближе, они непременно попрыгали бы в воду и поплыли к земле, не щадя сил. Но приходилось довольствоваться созерцанием утраченного рая, и тяжелый морской бинокль переходил из рук в руки.
«Архелон» пришвартовался к старому сейнеру, просевшему в воду под тяжестью ящиков и бочек чуть ли не по фальшборт.
Барни сам попросился в погрузочную партию и таскал тяжелые пластиковые пакеты, контейнеры, коробки с энергией человека, разбирающего себе лаз из засыпанной пещеры. Выждав момент, когда ящиков на палубе осталось совсем немного, Барни проскользнул в люк машинного отделения и спрятался под настилом в промежутке между дизелями. Он слышал, как грохотали поверху чьи-то каблуки, как спихнули на сейнер сходни, как взвизгнула отходная сирена… Его хватятся не скоро. С погружением радиовахта закрывается, до сеанса связи восемь часов. За это время портовый буксир оттащит сейнер в гавань, а уж там… Нет-нет, Барни не так безрассуден, чтобы немедленно пробираться к Флэгги, хотя соблазн повидать ее хоть издалека был дьявольски силен. Он уйдет в горы, в альпийские луга, и как больной зверь чутьем выбирает себе целительную траву, так и он будет поедать всевозможные корешки и ягоды, соскребать в пещерах мумие, пить родниковую воду, купаться в горячих источниках, пока эти проклятые бронзовые пятна не исчезнут…
Флэгги лежала с широко открытыми глазами. С соседней подушки О’Грегори восхищенно разглядывал ее профиль. Он и представить себе такого не мог: жрица любви, баядерка, искусница…
– Неужели у тебя целый год никого не было?
– Никого, - чуть слышно ответила Флэгги.
– Шизи! - приподнялся на локте О’Грегори. - Ведь ты же южанка. Неосуществленные желания разрушают организм изнутри. Поверь мне как врачу!
– Верю, - устало вздохнула Флэгги. - Я и так уже сплошная Хиросима.
Транзистор в изголовье вдруг пронзительно пискнул: «Пик-вик!» Флэгги привскочила, будто ее кольнули.
– Это Барни! Это его сигнал! Он возвращается! Слышишь?
– Совершенно исключено, - с олимпийским спокойствием откликнулся О’Грегори.
– Но это же он! Ты не знаешь! Мы с ним условились. Перед возвращением он даст сигнал. Он сам настроил приемник на свою волну…
– Сядь и выслушай внимательно. - О’Грегори ласково, но властно привлек ее за плечи. - Барни не вернется ни-ког-да… На «Архелоне» не грипп. Там лепра. Суперлепра, от которой нет и вряд ли в обозримом будущем появится противоядие. «Архелон» похоронен в океане заживо. Надеюсь, ты понимаешь, что все это не для широкого круга.
– Но сигнал! Ведь это же его сигнал! Я слышала его сама!
О’Грегори взглянул на шкалу транзистора.
– Моя дорогая, на этой же частоте у нас в базе работают радиовзрывные устройства… Совпадают не только мгновения, события и мысли. Совпадают и частоты радиоволн.
Барни выглянул в иллюминатор и убедился, что «Архелон» исчез, растаял, развеялся, как дурной сон, как кошмарное наваждение. Тогда он выбрался на твиндек и пустился в дикий радостный пляс. Барни подпрыгивал и орал детскую песню:
В сумерках на фарватере зажглись чьи-то ходовые огни. Барни ничуть не сомневался, что это буксир. Это была последняя радость, дарованная ему судьбой. Оператор на береговой станции нажал тангенту радиовзрывателя. Двести килограммов тротила, заложенного вдоль килевой коробки, взметнулись огненным смерчем…
У Флэгги жил веселый гусь,
Он знал все песни наизусть.
Спляшем, Флэгги, спляшем!