Черненок Михаил. Поручается уголовному розыску (сборник)

   В кафе заиграла музыка. Несколько пар, как по команде, поднялись танцевать. За соседним столом парень залпом осушил стакан вина, сунул в пепельницу дымящуюся сигарету и бесцеремонно потянул за руку сидевшую с ним девушку к танцующим парам. Антон, разглядывая причудливые линии сигаретного дыма над пепельницей, вдруг вспомнил найденную в магазине пачку из-под «Нашей марки».
   – Света, знакомый ваш москвич курит? – неожиданно спросил он Березову.
   Она недоуменно подняла брови:
   – Курит.
   – Папиросы или сигареты?
   – Я не курильщица, такие тонкости не подмечаю. Странный вопрос. Не пойму, к чему?
   – Мещанское любопытство, – отшутился Антон и, посмотрев на почти не тронутую бутылку минеральной воды, предложил: – Поужинаем?
   – Что вы! – Березова испуганно покрутила головой: – Мама и так наверняка валидол глотает.

7. Гражданин с розовой собачкой

   День кончался. Поблескивая стеклами, безостановочно хлопали двери магазинов, поглощая и выталкивая покупателей с авоськами. Люди толпились на транспортных остановках, выстраивались в очереди у газетных киосков за «Вечеркой». Расставшись со Светланой Березовой, Антон, не теряя времени, направился к Степану Степановичу Стукову.
   В сером темноватом коридоре уголовного розыска никого не было. Пахло свежей масляной краской и застоявшимся табачным дымом. Пройдя почти в самый конец коридора, Антон открыл знакомую дверь кабинета с табличкой «Инспектор С.С. Стуков». Степан Степанович оторвался от чтения «Вечерки» и, складывая газету, через старомодные роговые очки, вроде как исподлобья, посмотрел на него.
   – Антоша! – обрадовался он, молодо поднялся из-за стола и развел руками, словно намеревался обнять.
   – Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила, – шутливо продекламировал Антон, поставил на один из стульев свой видавший виды портфель и протянул Стукову руку: – Здравствуйте, дорогой Степан Степанович.
   – Здравствуй, Антоша, здравствуй. Полдня тебя жду. Звонил Гладышеву, он сказал, что ты приедешь. Ну, садись, рассказывай.
   За два года Стуков почти не изменился. Сняв очки, он все так же, как и прежде, близоруко щурился и улыбался, разглядывая Антона. Только, пожалуй, взъерошенный чубчик волос стал совсем белым от седины.
   – Что рассказывать… – присаживаясь к столу Степана Степановича, проговорил с улыбкой Антон. – Почти нечего рассказывать.
   – В нашей работе всегда так, Антоша. Это ведь только у продавца-торопыги быстро получается: «Сорок да сорок – рубль сорок. Спички брали? Нет. Пять двадцать!» Нам такая бухгалтерия не годится. Бывает, действительно поначалу сказать нечего, а когда обмозгуется все, смотришь, и разговор получается, а?
   Антон вздохнул и стал рассказывать. Стуков слушал внимательно. Дымил сигаретой, изредка задавал уточняющие вопросы. Когда Антон пересказал содержание разговора со Светланой Березовой, он долго сидел задумавшись, будто припоминая что-то очень давнее, серьезное.
   Антон заговорил снова:
   – Доказать причастность Мохова, а возможно, и Костырева, по-моему, будет нетрудно. Опасаюсь другого: как бы не улизнул кто из соучастников. Ведь если Мохов и Костырев знают о смерти электромеханика и Гоги-Самолета, – а такое вполне возможно, – то они до посинения будут отрицать связь с ними и утверждать, что действовали самостоятельно. Связь же эта – ну, прямо-таки напрашивается. К тому же пачка из-под ростовских сигарет…
   – Три с половиной тысячи, говоришь, недостача? – переспросил Стуков. – Сумма не то чтобы большая, но и не маленькая. Приманкой, по всей вероятности, послужили золотые часы. В придачу к ним выручка да вещички – это уже кое-что. Средней руки воришка может пойти на такое дело. Но, прежде чем идти, надо видеть приманку или хотя бы знать о ней. Давай подумаем, кто мог выступить в роли наводчика. Продавцы, в первую очередь. Затем работники базы, которые отпускают товар, и госбанка, поскольку, как ты сказал, «Сельхозтехника» платила за часики перечислением. Кто-то из знающих подсказал, что в такой-то день, в таком-то магазине будет восемнадцать золотых часиков…
   – Но ведь большую часть их сразу забрала «Сельхозтехника», – возразил Антон.
   – Вот этого как раз «знающий» и не знал. Поэтому круг сужается, – Стуков прищурился, закурил новую сигарету. – Не будем, Антоша, пока над этим ломать голову. Завтра предварительно допросишь Мохова и Костырева, прощупаешь их. Смотришь, горизонт и расширится, дело прояснится. Меня другое в твоем сообщении заинтересовало. Покажи-ка конверт с подделанным адресом.
   Антон достал из портфеля взятые у Березовой письма, одно из них подал Степану Степановичу. Стуков неторопливо надел очки, поразглядывал конверт так и сяк. Возвращая его Антону, с сожалением сказал:
   – Не то, совсем не походит.
   – На что не походит? – спросил Антон.
   – Очень трудное дело, около месяца вместе с прокуратурой ведем – и пока безуспешно. Молодая замужняя дамочка вернулась с Черноморского побережья и через полтора месяца захворала. Врач поликлиники выдал ей бюллетень сроком на трое суток с указанием диагноза по женской части. А на четвертый день дамочка скончалась. – Стуков помолчал, стряхнул с сигареты пепел – Вместо женской болезни, указанной в бюллетене, врачи установили, что смерть наступила от криминального аборта.
   – Какая дикость!
   – Я ж упомянул, что дамочка приехала с курорта. Замужняя. А мужья, как правило, знают, что и на Черноморском побережье детей приносят не аисты, – Стуков задумался. – Самое интересное, бюллетень выписан несуществующим врачом несуществующей поликлиники. Как установили наши графологи, заполнен детской рукой. Предусмотрительность серьезная, попахивает не бабкой-повитухой, тем более что в день заполнения бюллетеня дамочка сняла со сберкнижки триста рублей.
   – Действительно, трудное дело, – сказал Антон. – Такое нелегко расследовать.
   – Расследовать расследуем. Вопрос только в том: когда? – Стуков опять задумался, что-то припоминая. – Березова, кажется, Семенюка упоминала? – вдруг спросил он.
   – Какого Семенюка? – не понял Антон.
   – Гражданина с розовой собачкой.
   – Да. Он вроде бы подходил на троллейбусной остановке к Мохову, разговаривающему со студентом-медиком. Вы знаете этого… с собачкой?
   – Доводилось встречаться. Крайне несчастный человек. Заведовал в одном из институтов кафедрой электросварки, попал в автокатастрофу и с тех пор заболел. Не так давно после припадка в состоянии помрачненного сознания Семенюк выбил стекло в книжном магазине. Вот акт медицинской экспертизы. – Стуков достал из стола заполненный бланк и подал его Антону.
   Начинался акт обычным канцелярским вступлением, затем шло описание произошедшего случая. Антон быстро пробежал глазами необходимые при экспертизе вводные и, дойдя до заключения врачей психоневрологического диспансера, стал читать внимательно.
   «…На основании изложенного комиссия приходит к заключению, что гражданин Семенюк Н.П. страдает хроническим психическим заболеванием в форме травматической эпилепсии со значительным снижением интеллекта и изменением личности по эпитипу. На это указывают данные о перенесенной им травме головного мозга с последующим развитием судорожных припадков, а также данные настоящего обследования, выявляющие у испытуемого нарушение мышления, снижение интеллекта и памяти в сочетании с нарушением критических способностей.
   Степень указанных изменений столь значительна, что не позволяет испытуемому давать отчет в своих действиях и руководить ими. Поэтому в отношении инкриминируемого ему деяния гражданина Семенюка Н.П. как душевнобольного следует считать НЕВМЕНЯЕМЫМ».
   Антон вернул Степану Степановичу акт и спросил:
   – С кем он живет, этот Семенюк, на какие средства?
   – У него были сбережения. Сам он, разумеется, ими пользоваться не может. Врачи хотели устроить в стационар, но отыскался племянник. Вот его и определили опекуном. Живут вдвоем. – Стуков спрятал акт в стол и положил ключи в карман.

8. Горизонт не расширяется

   Прежде чем допрашивать Мохова и Костырева, Антон ознакомился с протоколом задержания и перечнем вещей, обнаруженных в чемоданах задержанных, отметив при этом для себя, что все похищенные из магазина вещи находились в чемодане Мохова. Не было только часов и одной бритвы. Зато наличных денег, с учетом стоимости купленных до Якутска авиабилетов, оказалось на триста с лишним рублей больше исчезнувшей из магазина выручки.
   В чемодане Костырева кроме сменного белья, зубной щетки с мыльницей и электробритвы лежал небольшой сборник стихов Петрарки. На титульном листе знакомым для Антона почерком Березовой было написано: «Солнышко! Не сердись на меня». Антон несколько раз прочитал надпись, безуспешно стараясь понять, по какому поводу она сделана, полистав страницы, пробежал взглядом несколько коротких стихотворений, затем положил книжку на место и решил начинать допрос.
   Федор Костырев – здоровенный парень, смуглостью и лицом похожий на отца, казался старше своих двадцати трех лет. Поправляя широкой ладонью то и дело свисающую на лоб густую прядь черных волос, он понуро смотрел в пол, изредка бросая взгляд на включенный магнитофон. На все вопросы, касающиеся магазина, упрямо твердил: «Ничего я не знаю».
   – Вас задержали с Моховым. Где и когда вы с ним встретились? – начал с другого конца Антон.
   – В пятницу, в райцентре, – коротко бросил Костырев.
   – Куда собирались уехать?
   – Не уехать, а улететь в Якутск. Билеты же у нас отобрали. Чего лишний раз спрашиваете?
   – Почему именно в Якутск?
   – Потому что дальше билетов не достали. Справки там какие-то надо в кассу предъявлять.
   – Значит, дальше собирались?
   – Собирались, – подтвердил Костырев. – Мохов давно уговаривал завербоваться на Север.
   – Почему только в пятницу вы на это решились?
   – Решился, и все. Какое вам дело – почему!
   – В ночь с субботы на воскресенье в райцентре обворовали магазин, – строго сказал Антон. – В чемодане Мохова обнаружены краденые вещи.
   – С него и спрашивайте, – буркнул Костырев.
   – А что вы на это скажете?
   – Ничего. Фискалом никогда не был и быть не собираюсь.
   – Блатной жаргон уже успели изучить?
   – С кем поведешься – от того и наберешься, – Костырев усмехнулся. – В кэпэзэ научат. Со стажем урки сидят.
   – Запугали?
   – Тот еще не родился, кто меня запугает.
   – Давно с Моховым дружите?
   Костырев коротко исподлобья взглянул на Антона.
   – Какая у нас дружба? Я на Севере собирался работать, а не воровать.
   – А Мохов, выходит, воровать собирался?
   – Не ловите на слове.
   Антон достал из портфеля кепку, найденную в магазине, и, стараясь заметить, какое это произведет впечатление, положил ее перед собою на стол.
   Костырев ничуть не изменился в лице. На вопрос: «Узнаете ли кепку?» – как ни в чем не бывало ответил:
   – Узнаю. Моя.
   – Ее нашли в обворованном магазине. Как она туда попала?
   Костырев опять усмехнулся, пожал плечами.
   – Почему молчите?
   – Если скажу, что оставил две недели назад, вы не поверите.
   – Это почему же не поверю?
   – Потому что наивно. Вам же надо доказательства, а у меня их нет, доказательств.
   – Значит, можно считать, что вы совместно с Моховым обворовали магазин и оставили там свою кепку.
   – Ничего я не воровал. Кепку раньше оставил, когда прилавок в магазине ремонтировал. Заведующая, тетя Маша, может подтвердить.
   – Вы уверены в этом?
   – Нет. Она трусливая, тетя Маша. С перепугу может от всего отказаться и что попало наговорить.
   – Так кто же все-таки был в магазине: вы или Мохов?
   – Хотите, считайте, что я был. Мне все равно.
   – Поймите, – спокойно заговорил Антон. – Совершено преступление. Допустим, вас накажут, а настоящий преступник-запевала останется на свободе. Он может совершить более страшное преступление.
   На лице Костырева мелькнуло не то сожаление, не то улыбка:
   – Это ж хлеб для вас.
   – Поменьше бы такого хлеба. Хочется, подписывая обвинительное заключение, иметь чистую совесть.
   – Пусть совесть вас не мучает. На допросе меня не запугивали. Так что вину свою признаю по собственной воле, под давлением неопровержимых улик, как говорят в суде. Кепку-то мою нашли в магазине.
   Антон достал фотографию мертвого Гоги-Самолета и, подав ее Костыреву, спросил:
   – Вам знаком этот человек?
   Костырев с нескрываемым удивлением уставился на снимок и тихо проговорил:
   – Кажется, Гога-Самолет, – вскинул он глаза на Антона. – Мертвый, что ли?
   Антон кивнул головой.
   – Кто это его?
   – Вам лучше знать, – с намеком сказал Антон.
   Костырев буквально впился взглядом в фотографию. Лицо его заметно бледнело. Он опять взглянул на Антона и спросил:
   – В магазине, что ли?
   – Да, в магазине. Надеюсь, теперь понимаете, какую ответственность берете на себя?
   Наступила затяжная молчаливая пауза. Щеки Костырева вздувались желваками.
   – Что на это скажете? – поторопил Антон.
   – Никого я не убивал и в магазине не был, – изменившимся, глухим голосом ответил Костырев. – Но если вы не можете найти убийцу, пишите на меня.
   – Слушайте, Федор! – не сдержался Антон. – Что вы чудака разыгрываете?! Мохов был в магазине?
   – У него спрашивайте, – глядя в пол, пробурчал Костырев.
   Антон взял себя в руки, заговорил спокойно:
   – Первый раз из-за Мохова вы получили пятнадцать суток, сейчас можете заработать несколько лет.
   Костырев исподлобья взглянул на Антона:
   – Пятнадцать суток я из-за себя получил. Не могу видеть, как пятеро здоровых мужиков лупят одного хиляка. Не вытерпел, заступился.
   – Что у вас произошло со Светланой Березовой? – Антон решил показать свою осведомленность. – Почему вы ей такое письмо прислали?
   Костырев подался вперед, будто его неожиданно толкнули в спину.
   – Никаких писем я не слал, – ответил он хмуро и глубоко задышал, словно в кабинете не стало хватать воздуха.
   – Хотите очную ставку с Березовой? Или показать письмо? Надеюсь, узнаете свой почерк?
   – Зачем?! – Костырев совсем чуть не задохнулся. – Зачем Березову путаете?
   – Затем, что читал это письмо, а вы отрицаете…
   – Ну, и работка у вас… В интимное даже нос суете. Ну, написал письмо. Пожалел девчонку. Пусть ищет себе достойную пару. Я теперь уголовник, мне в тюрьме гнить.
   – Любит она вас, – серьезно сказал Антон.
   – Это уж в следовательскую компетенцию не входит. Не путайте девчонку, не позорьте.
   – С кем Мохов был в «Космосе», когда вы там сидели последний раз со Светланой Березовой и Людой Сурковой?
   – Откуда мне знать.
   – В охранной сигнализации Мохов разбирается?
   – Не знаю.
   – Кто отключил сигнализацию?
   – Не знаю.
   – На райцентровской электростанции у Мохова друзья или знакомые есть?
   – Откуда мне знать всех его друзей и знакомых.
   – Вы курящий?
   – Нет. И никогда этой дрянью не занимался.
   – Почему пить последнее время стали?
   – Для интереса несколько раз попробовал.
   – Вам известно было, что Мохов обворовал магазин?
   Костырев промолчал, будто не слышал вопроса. Лицо его стало непроницаемым.
   – Не хотите говорить?
   Опять молчание.
   – Что можете еще добавить по делу?
   – Нечего мне добавлять. Сажайте в тюрьму.
   Антон убрал со стола в портфель кепку и фотографию Гоги-Самолета, посмотрел на понуро опустившего голову Костырева и сказал:
   – С сегодняшнего дня вас переведут в следственный изолятор как подозреваемого в преступлении.
   Костырев пожал плечами.
   Павел Мохов был противоположностью Костырева. Низенький, тщедушный, с широкой и плоской грудью, он, оправдывая свою воровскую кличку, и впрямь походил на клопа увеличенных размеров с непропорционально большой головой. Зачесанные назад давно немытые волосы доходили чуть ли не до плеч. С первой минуты допроса Мохов повел себя бывалым уголовником. На анкетные вопросы отвечал быстро, ничуть не смущаясь, глядя Антону в глаза. Было похоже, что он подготовил хитрый ход, и допрос следовало вести осторожно. Нужен был какой-то необычный вопрос, чтобы спутать план Мохова, какая-то неожиданность. Закончив анкетную часть, Антон незаметно включил магнитофон и спросил:
   – Закурить у вас не найдется?
   Мохов опешил, но тут же нашелся:
   – Угостил бы, начальничек, только в кэпэзэ все изъяли. Сам знаешь здешние порядки – чуть початая пачка «Северной Пальмиры» уплыла.
   Антон сделал вид, что действительно ищет курево. Запустил руку в один карман, в другой и огорченно сказал:
   – Я «Северную Пальмиру» не курю. К ростовской «Нашей марке» привык.
   Физиономия Мохова совсем расплылась в улыбке:
   – Денька на три раньше, угостил бы и «Нашей марочкой». Шикарные сигаретки, хоть и не Ленинградская фабрика выпущает.
   Сердце Антона застучало, будто у заядлого рыболова-любителя, долго сидевшего над неподвижным поплавком и вдруг увидевшего резкую поклевку. Произошло то, что часто называют везением, – Мохов «клюнул», как говорят, с ходу. Сейчас надо было дать ему возможность поглубже заглотить «крючок».
   Антон, как будто уличая Мохова в неискренности, недоверчиво покосился:
   – Серьезно?
   Мохов осклабился:
   – Крест во все пузо.
   – Я не про то, что у вас была «Наша марка», – опять схитрил Антон. – Я про то, что хорошие сигареты, хотя и ростовские. Других курильщиков угощаю – плюются. Говорят, дрянь по сравнению с ленинградскими или московскими.
   – Не понимают сявки. Сигаретки – люкс! На них же даже значок с качеством нарисован. Знакомый у меня есть. Ба-а-ашка человек, толк в куреве знает и, кроме «Нашей марочки» ростовской, ничего не признает.
   – Вы через него и достаете «Нашу марку»?
   – Не, в магазине беру.
   Антон расхохотался как только мог. От смеха даже грудью на стол навалился.
   – Ты чего, начальник? – удивился Мохов.
   – Уши развесил, слушаю тебя. А ты, оказывается, сочинитель. «В магазине беру». Вот даешь! В Новосибирской области днем с огнем этих сигарет не сыщешь. Мне их из Москвы присылают или из Томска. Специально об этом ребят знакомых прошу.
   – Так уж и специально… так уж и из Москвы… – неуверенно проговорил Мохов. – Слово даю, курил «Нашу марку»!
   – И в магазине покупал?
   – Не. Стрельнул полпачки у одного чувака.
   – У знакомого?
   На какую-то секунду замешкался Мохов, чуть-чуть у него что-то не сорвалось с языка, но он вовремя спохватился, покрутил косматой головой и быстро ответил:
   – Не. На железнодорожном вокзале, у проезжего.
   «Фокус не удался», – расстроенно подумал Антон. Мохов разглядел, уловил подсечку и «выплюнул крючок». Попробуй найди теперь этого проезжего «чувака». Скоротечно порою следовательское везение, хотя каждый раз от него что-то остается.
   Мохов нервно сжал ладони. Отчего он вдруг начал нервничать? Почувствовал, что скользнул по лезвию, чуть не выдав поставщика «Нашей марки», или вспомнил оставленную в магазине сигаретную пачку?
   Антон, чтобы не насторожить еще больше Мохова, на всякий случай, подражая Борису Медникову, когда тот очень хотел курить и ни у кого не мог стрельнуть сигаретку, тяжело вздохнул и, посерьезнев, сказал:
   – Покурили, хватит. Соловья баснями не кормят. Давайте толковать о деле. Как с магазином было?
   Мохов удивленно вылупил глаза:
   – Чего-то не пойму, начальник. С каким магазином?
   «Чудака решил разыгрывать? Хорошо. Долго не наиграешь. Пойдем с другого хода», – усмехнулся про себя Антон.
   – Если с магазином непонятно, расскажите, каким образом в ваш чемодан попали краденые вещи.
   – А-а-а… Так бы сразу начинал. С вещичками и чемоданом, как в сказке: пришел, увидел, скарабчил, – Мохов натянуто улыбнулся. – Не мой это чемоданчик, гражданин начальник. Краденый он, вместе с вещичками.
   – Не первый раз с уголовным розыском объясняетесь. Говорите подробней, без наводящих вопросов. У кого? Когда? Где украли?
   – У проезжего, на главном новосибирском вокзале, в воскресенье, – с наигранной лаконичностью отчеканил Мохов и добавил: – Сявка какой-то из района подвернулся.
   Ложь была грубой, старомодной. Нет, не на высоте умственные способности Мохова. Нервишки к тому же подводят. Соврал и сам не верит: глаза заюлили. Наверняка знает о магазине, иначе не стал бы примитивно добавлять: «Сявка какой-то из района подвернулся».
   – Так не пойдет, Мохов. Сказку для первоклашек сочиняете.
   – Чо я, Амундсен – сказки сочинять?
   Антон усмехнулся:
   – Амундсен был выдающимся полярным исследователем, а фамилия знаменитого сказочника – Андерсен. Умные, хорошие сказки сочинял, не то что вы.
   – Мы университетов не кончали, – на лице Мохова появилось выражение, похожее на обиду, но глаза забегали еще сильнее. – Наше образование – четыре класса, пятый – коридор.
   – Это не делает вам чести и, тем более, не дает права лгать уголовному розыску.
   – Не веришь? Хочешь, скажу, у кого увел?
   Антон поморщился:
   – Хватит сочинять. Как попали в магазин?
   – Чужое дело не клей, начальник. Не был я в магазинчике, – шея Мохова вытянулась и тут же укоротилась, будто он хотел втянуть непомерно большую косматую голову в плечи. – Моя профессия – карманы. Чемоданчик прихватил, между делом, у Гоги-Самолета… – И уставился на Антона, стараясь определить, какое произвел впечатление.
   – Когда?
   – В воскресенье утром, – не задумываясь, ответил Мохов и ухмыльнулся. – Без выходных работаю.
   Предположение Антона, возникшее после допроса Костырева, подтвердилось: о смерти Гоги-Самолета Мохов не знает. Антон неторопливо достал фотоснимок, который показывал Костыреву, и подал его Мохову. Увидев, как у того отвисла губа, понял, что попал в точку. Мохов с тупым выражением лица долго разглядывал фотографию, потом растерянно уставился на Антона и, почти как Костырев, спросил:
   – Мертвый, чо ли?
   – В магазине, – подтверждая, добавил Антон. – Как вы умудрились на главном новосибирском вокзале в воскресенье утром украсть у него чемодан, если Самолета уже в живых не было?
   – Так, может, его после этого сфотографировали, – наивно, без всякой надежды, сказал Мохов.
   – К вашему сожалению, нет, – Антон нахмурился. – В магазине обнаружены ваши отпечатки и пустая пачка «Нашей марки». Надеюсь, понимаете, что отрицать такие улики – бессмысленное занятие. Только запутаете себя. Говорите все начистоту.
   – Слово даю, не был в магазине! – взвизгнул Мохов.
   – Каким образом вещи к вам попали?
   – Увел чемоданчик у сявки.
   – Сказка про белого бычка… Вы знали, что Гога-Самолет обворовал магазин или собирался обворовать. Откуда эти сведения?
   – Накалываешь, гражданин начальник! – снова закричал Мохов. – Мокруху хочешь пришить? Не выйдет! Не занимаюсь я мокрыми делами. Не занимаюсь!
   Антон брезгливо поморщился:
   – Улики, гражданин Мохов, улики… Кроме чистосердечного признания, вам ничего другого не остается. Неужели не можете понять этого? Будете говорить правду?
   В глазах Мохова появился испуг. Антон глядел на него и все больше убеждался, что Мохов – мелкий, трусливый воришка, способный на любую ложь и предательство ради спасения собственной шкуры. И не ошибся.
   Мохов трусливо огляделся, как будто хотел убедиться, нет ли в кабинете посторонних, и почти прошептал:
   – Костырев… Костырев был в магазине, – опять огляделся и еще тише добавил: – Он там кепку свою посеял. Сам мне говорил, что свалилась с головы и в темноте не мог найти.
   – И Дунечку Костырев ударил?
   – Какую Дунечку?.. – Мохов открыл рот, но тут же угодливо закивал головой. – Ага, и Дунечку он саданул железякой, когда со шмутьем из магазина выскакивал.
   Тонкая ниточка попала в руки Антона, наметилось совпадение с показаниями похмельной Дунечки, и он, стараясь эту ниточку не порвать, сделал вид, что верит Мохову.
   – Зачем же вы все краденые вещи в свой чемодан сложили?
   – Костырев чистеньким хотел остаться.
   – Куда золотые часы дели и одну бритву?
   – Загнали по дешевке. Хотели все шмутье сплавить, да на кофточках попухли.
   – Кто продавал, Костырев или вы?
   – Я, – Мохов вздохнул и повторил: – Костырев же чистеньким хотел остаться.
   – А если скажу, что вы не продавали часы и бритву? – спросил Антон и, заметив, как насторожилось лицо Мохова, добавил: – Вы их отдали тому, кто помог отключить сигнализацию.
   – Откуда у нас деньги в таком разе? – Мохов оживился. – Шмуток я продать не успел, они все в ажуре, а выручка всего тысяча была.
   – Допустим, – согласился Антон. – Только… кто у вас опасную бритву купил? Сейчас опасные не в моде.
   – Костырев их две взял.
   – Есть документы, что три. Одну себе, другую вам. Кому третью?
   – Групповую мажешь, гражданин начальник? Не было групповой. Костырев в одиночку магазин заделал. Моя профессия – карманы.
   – А ведь пробовал и магазин обворовать…
   – Разок только попытал. Как загремел охранный колокол на всю деревню, с тех пор поллитровкой меня к магазину не затянешь.
   – Кто в этот раз отключил сигнализацию?
   – Слово даю, не знаю! – Мохов ударил себя кулаком в грудь: – Крест во все пузо!..
   – Почему Костырев согласился с вами на Север ехать? – оборвал Мохова Антон.
   – Чтоб денег подкалымить.
   – Но он раньше почему-то не соглашался. Вам долго пришлось его уговаривать. Почему?
   – А-а-а… Это он жениться, дубина, хотел. В Новосибирске чувичка у него была, врюхался в нее. А она ему финт ушами заделала, с инженером с московским снюхалась. Федька про это узнал и говорит: «Ну их всех, сучек… Поехали, Пашка, на Север, деньгу закалымим – не таких чувичек отхватим». Я толкую: «С хрустами, мол, жидковато, на билеты не хватит». А он мне: «В сельхозтехниковском магазине навалом золотых часиков появилось. Если трусишь, один пойду на дело, а ты посля толкнешь часики хотя бы по дешевке». На том и спелись.
   – Откуда Костырев узнал о часах?
   – Он же в райпотребе вкалывал, там все расчухал.
   – Кто помог отключить сигнализацию? – настойчиво спросил Антон. – Или Костырев сам это сделал?
   – Конечно, сам. Он башковитый в этом деле.
   – Как Гога-Самолет оказался в магазине?
   Мохов застучал кулаком в грудь:
   – Крест во все пузо, не знаю.
   Антон прекратил допрос. Через полчаса на служебной машине он увез Костырева и Мохова в поселок, где нашелся магазин, оборудованный точно такой охранной сигнализацией, как в райцентре. Следственным экспериментом было установлено, что ни Костырев, ни Мохов в охранной сигнализации совершенно не разбираются.
   После допроса горизонт не расширялся. Наоборот, своими показаниями Мохов еще больше запутал дело.

9. Нештатный следователь

   – Березову видел? – снимая очки, спросил Степан Степанович, едва Антон переступил порог его кабинета. – Только что была здесь, спрашивала тебя.
   – Есть что-то новое?
   – Она, видишь ли, кроме тебя, ни с кем не хочет беседовать, – Степан Степанович поправил бумаги, лежащие перед ним на столе, близоруко прищурился. – Как говорят наши подшефные, вошел ты у нее в авторитет.
   – Не сказала, куда ушла?
   – Дома будет ждать.
   – Придется ехать. Может быть, что-то новенькое, существенное у нее появилось.
   – Подожди. За ней пошлем служебную машину, а сами в это время потолкуем. У меня тут кое-что есть…
   Стуков позвонил дежурному по управлению. Договорившись, что служебная машина сейчас же отправится за Березовой, адрес которой продиктовал дежурному Антон, Стуков достал из стола тоненькую бумажную папку и открыл ее. В папке лежал тетрадный листок, исписанный с обеих сторон красивым женским почерком без единой помарочки, аккуратно. Антон ожидал, что Стуков тут же даст прочитать листок, но Степан Степанович не торопился.
   – Оказывается, со Светланой Березовой я раньше тебя познакомился. Вот по этому заявлению, – он постучал пальцами по тетрадному листку. – Позавчера принесла. С двоюродной сестрой ее произошла неприятность.
   – С Людой Сурковой? – быстро спросил Антон.
   – Правильно. Ты уже родственников Березовой знаешь? – Стуков улыбнулся.
   – Вчера в «Космосе» встречались, когда был там со Светланой. Симпатичная такая, печальная девушка. Светлана какое-то заявление упоминала…
   – Видимо, это заявление как раз и есть. – Стуков опять постучал по листку. – В прошлое воскресенье Люда была выходная. Одна из подружек по работе обещала достать ей билет на какую-то приезжую эстраду. Люда вечером прибегает к подружке в «Космос» за билетом, а та, оказывается, ничего не достала. Вечер испорчен. В кафе компания вполне приличных молодых людей отмечала день рождения. Именинник знакомится с Людой и уговаривает ее остаться в компании. От нечего делать Люда соглашается, тем более что именинник – парень собою видный: возраст – около тридцати, общителен, внешне – картинка, одет безупречно. Ну как тут устоишь от соблазна познакомиться с таким кавалером? Пели, шутили, танцевали. Именинник был галантен, усердно угощал. Люда не из пьющих, но все-таки стакан шампанского выпила и через какое-то время… катастрофически стала засыпать. Он вызвался проводить домой, но вместо этого привел на какую-то квартиру. Стал приставать, угрожал бритвой. Она – вырываться, кричать. Соседи открыли дверь… Где была, как ушла из квартиры, не помнит совершенно. Только на следующий день хватилась, что на руке нет кольца девятьсот пятьдесят восьмой пробы, стоимостью свыше двухсот рублей, – Степан Степанович замолчал.