Черных Валентин Константинович. Москва слезам не верит

   – Посмотрел – и сразу по роже, – признался Борщ.
   – И ты можешь схлопотать, – предупредил Николай.
   – Не заводитесь, мужики, – прервал их Иванов. – Пошли работать.
   И они пошли в комнаты.
   – Молодец твой Николай, – похвалила Полина. – Мужик. Ты ему уже дала?
   – У нас с ним всерьез, – Антонина покраснела.
   – Замуж, что ли, предлагает? – спросила Полина.
   – Намекает. Скоро к родителям поведет знакомиться.
   – Родители – не самое главное, – Полина закурила чинарик. – Главное – он. С ним жить. Я бы на твоем месте переспала с ним.
   – После свадьбы, – ответила Антонина на давно для нее самой решенный вопрос.
   – После свадьбы поздно может быть. А если он как мужик никакой? Ты думаешь, чего Борщ так заводится? Было у меня с ним один раз. Нормальный трехминутка.
   – Ты это про что? – не поняла Антонина.
   – А про то, что его хватает на три минуты. Только разогреешься, а он уже все закончил. С таким жить – одно мучение, каждое утро вставать будешь с больной головой.
   – А Иванов? – спросила Антонина.
   – Это мастер, – улыбнулась Полина. – Однажды на выходные его жена с дочкой уехала к своей матери. Я к нему пришла – в девять утра легла и только в девять вечера встала. Представляешь, двенадцать часов! Последний раз полтора часа, на тумбочке будильник у них стоит, я время засекла. Думала, что не выдержу, один раз в обморок даже провалилась. Очнулась, а он чешет и чешет. Не торопится. Он ласковый. За такого замуж – и больше ничего не надо.
   – А он не предлагает?
   – Он дочку любит... Давай работать. – Полина залила краску в бачок краскопульта.
   Этот разговор, в котором Антонина не все поняла, распалил ее. Она сняла спецовку, но все равно было жарко. Спустилась во двор, выпила две кружки холодной воды из бочки, которую привозили каждое утро для рабочих. Николай увидел ее с седьмого этажа, и она услышала, как он бежал вниз, шлепая подошвами по ступенькам. Николай подошел к бочке, улыбнулся, тоже выпил две кружки воды. Она посмотрела на него. Его глаза не отрывались от ее груди. Она была в обтягивающей футболке с короткими рукавами. Что бы ответила Полина, если бы ее вот так рассматривали, в упор, не стесняясь?
   – Все твое будет, – пообещала она Николаю, но посчитала все-таки нужным уточнить: – Со временем.
   – Да уж скорее бы, – вздохнул Николай.
   – Это от тебя зависит, – заметила Антонина.
   – Да я хоть сегодня.
   – Ты с Ивановым посоветуйся, – произнесла Антонина и подумала: если это так важно, взрослые мужики могли бы молодым рассказать, как это все делается, чтобы и ей и ему было хорошо. Надо ей самой откровеннее поговорить с Полиной, пусть расскажет, как надо все делать, – если ее так хвалили, значит, она знает такое, чего не знают другие. Она побежала на шестой этаж. Ее груди и вправду поднимались и опускались, как воздушные шары, она прижала их ладонями. Сверху спускался прораб, ему было за пятьдесят, на него уже не смотрели, как на мужчину, но Антонина заметила, что он оглядел ее с головы до ног.

* * *

   Катерина работала на прессе в цехе металлической галантереи. Работа была нехитрая: положить – снять, снова положить и снова снять. Она штамповала основания для подсвечников, которые в то время начинали входить в моду.
   Не оглядываясь, по изменившемуся звуку, она поняла, что у соседки пресс начал корежить заготовку. В этой смене работал плохой и медлительный наладчик. Значит, пресс будет остановлен на полдня. Катерина оглянулась. Работница смотрела в ее сторону. Грузная, пожилая, проработав в этом цехе лет двадцать, она так ничего и не понимала в станке, а действовала механически – положить, нажать на педаль, снять, снова положить.
   Катерина уже через три месяца сама могла обнаружить причину брака, наладить пресс. Вот и сейчас Катерина встала, взяла сумку с отвертками и ключами, открыла крышку пресса, отрегулировала механизм, положила заготовку, нажала на педаль. Пресс работал точно. Работница начала было благодарить, Катерина улыбнулась ей и отошла. Ее в цехе уважали и почему-то побаивались. Уважали, наверное, за то, что работала хорошо, а побаивались из-за ее уверенности в себе. Она не боялась ни мастера, ни нормировщика. Проверяла заполненные наряды, находила ошибки, даже с бухгалтером цеха спорила: бухгалтерские премудрости оказались не такими уж сложными. Ей нравилось узнавать новое. И начальство заметило ее после того, как она выступила на собрании. Начальник цеха, бестолковый, крикливый, капризный, держал работниц в страхе. Мог уволить – и увольнял, а женщины держались за место, потому что жили рядом и работа не требовала квалификации, ее осваивали за несколько дней.
   Собрание тщательно готовили – ждали секретаря райкома партии, того, что отвечал за промышленность и строительство в районе. Трем работницам заранее написали речи. И они в основном говорили о том, что подводят смежники, не хватает комплектующих деталей, протекает крыша, что станки старые, а на соседней фабрике – с программным управлением. Секретарь райкома записывал. И тогда вышла Катерина.
   – Для штамповки подсвечников, ложек и пепельниц не нужны станки с программным управлением, – заявила она. – Нужно отремонтировать те, что имеем. И вовремя налаживать их. А наладчиков не хватает, потому что уважающий себя человек не будет работать с таким начальником цеха. Если бы кто-то хоть один раз где-нибудь на улице так нахамил, как начальник хамит каждый день в цехе, его посадили бы как хулигана на пятнадцать суток. А здесь не только не сажают, а даже выписывают премии. В газетах пишут о развитом социализме, а у нас... Вот, посмотрите: и в президиум село почему-то одно начальство. Насколько я понимаю, президиум выбирают. А здесь вышли и сели, как у себя в квартире.
   Зал вначале замер. Потом разразился хохотом. Катерина видела, что секретарь райкома покраснел. Но он был опытным и понимал, что надо переломить ход собрания, и тут же задал ей вопрос:
   – Какие у вас конкретные предложения?
   – Освободить от должности начальника цеха. Ведь над его глупостью весь цех смеется!
   – И кого же назначить? – поинтересовался секретарь. – Может быть, вас?
   Он оглядел зал. Он ждал реакции. Это был проверенный, много раз опробованный ход. Работницы должны рассмеяться. Нелепое же предложение.
   Но работницы не смеялись. Они ждали, что ответит Катерина.
   – Назначить предлагаю Леднева, начальника первого участка. И через неделю в цехе будет порядок, – спокойно произнесла она.
   Работницы с мест начали выкрикивать: «Леднева! Леднева!»
   Собрание кое-как закончили. В следующую зарплату денег Катерине начислили меньше всех, и она узнала, что кто-то приходил к коменданту общежития узнавать, как она себя ведет. Начальник обвинил ее в халатности, вынес выговор за поломку станка. Ее явно выжинали. Она не могла уйти – лишилась бы общежития. Работницы при встрече отводили глаза. Они ничем не могли ей помочь.
   Катерина решила посоветоваться с академиком. Тихомиров выслушал и сказал:
   – Есть два пути. Я могу позвонить в свой райком партии, оттуда позвонят в райком вашего района, из вашего райкома позвонят на фабрику и попросят отстать. И от тебя отстанут. Но этот вариант прибережем на будущее. А сейчас пойдем по стандартному пути.
   И он продиктовал Катерине жалобу, где была указана фамилия секретаря райкома, который был у них на собрании. Жалоба была о расправе за критику. Академик подсказал, чтобы она написала о недостатках на производстве и свои предложения по их ликвидации. Он дал ей несколько листов бумаги и отослал на кухню. Потом прочитал написанное, кое-что переделал, взял газету «Правда», вставил несколько фраз из передовой статьи, заставил ее переписать начисто. И письмо ушло.
   Через несколько дней в их цехе появился директор фабрики в сопровождении парторга. Они остановились невдалеке от Катерины, и парторг кивнул в ее сторону.
   Директор фабрики, сорокалетний, коренастый, вполне еще мужчина, рассматривал ее с явным интересом. И она улыбнулась директору. Директор от неожиданности тоже улыбнулся, подошел к ней и спросил:
   – Как дела?
   – Хорошо. А у вас как?
   – Так себе, – сказал директор. – Сама знаешь. Оборудование изношенное.
   – На нем еще можно работать, если работу наладить.
   – И ты считаешь, что Леднев наладит?
   – Наладит, – подтвердила она. – Леднев и производство знает, и деликатный. У нас, когда наладчик запивает, он подойдет ко мне и скажет: «Катенька, голубка, помоги». Да я для него все сделаю.
   И директор рассмеялся. Но глаза оставались серьезными. И вдруг он спросил:
   – Письмо в райком сама писала или кто помогал?
   – Помог, – призналась она. – Дядя. Он академик.
   – Ты москвичка?
   – Я псковская, – Катерина улыбнулась. – Я только год в Москве.
   – А я смоленский, – признался директор. – Почти соседи.
   Директор протянул ей руку.
   Директорская ладонь оказалась жесткой и сильной, и она подумала, что этот смоленский парень работал и руками. И тоже, наверное, пробивался.
   Катерина оглянулась. Работницы смотрели в их сторону.
   – Меня зовут Николаем Степановичем.
   – А меня Катериной.
   – Катерина, я подумаю о твоем предложении.
   – Подумайте, предложение-то хорошее, – убежденно сказала Катерина.
   – Учиться не собираешься?
   – В этом году завалила. На будущий год буду поступать.
   – Я тоже только с третьей попытки поступил, – признался директор. – Ты поступишь! Мы, из провинции, упорные.
   – Наверное, – согласилась Катерина. – Как говорит моя подруга Людмила, нам отступать некуда.
   – Она верно говорит. Если будут проблемы – заходи. Смоленские всегда помогали псковским, а псковские – смоленским.
   – Мне неудобно, – смутилась Катерина.
   – Тебе – удобно, – сказал директор и пошел.
   Катерина смотрела ему вслед. Невысокий, коренастый, длиннорукий. Он ей напоминал псковских деревенских мужиков. Они ходили так же, чуть сутулясь, будто их руки тянулись к земле.
   Через неделю на фабрике было партийное собрание, где директор критиковал их начальника цеха. Еще через неделю начальника перевели в отдел снабжения, и на его место назначили Леднева. После этого пожилые работницы начали здороваться с Катериной. На цеховом комсомольском собрании ее выдвинули комсоргом цеха. Она отказалась. Леднев вызвал ее в свою контору, закрыл дверь и спросил:
   – Ты не хочешь мне помогать?
   – Я хочу, но мне надо готовиться в институт.
   – Пойми, – убеждал ее Леднев, – я должен сформировать свою команду, чтобы меня поддерживали. И начальники участков, и парторг, и комсорг. Иначе меня сожрут. Ты присматривайся к производству. Осенью я тебя в начальники участка выдвину.
   – Не утвердят, – возразила ему Катерина. – Надо хотя бы техникум закончить.
   Катерина уже разбиралась в иерархии руководства цеха.
   – В порядке исключения – можно, – заверил ее Леднев.
   – С чего бы ради меня делать исключения? – засомневалась Катерина.
   – Директор утвердит, – уверенно сказал Леднев. – Вы же земляки.
   – Мы почти соседи. Я псковская, а он смоленский.
   – И оба не любите москвичей. Это вас и объединяет.
   – Почему мы должны не любить москвичей? – удивилась Катерина.
   – Москвичей нигде не любят. Я в армии служил, так все были против москвичей. Слишком мы бойкие и разворотливые. Москва – жесткий город. Знаешь пословицу – «Москва бьет с носка»?
   – Я и другую знаю – «Москва слезам не верит».
   – Тоже правильная пословица. Ведь в России, если поплачешься, – пожалеют. А в Москве слезам не верят. Но ты ведь не из плаксивых.
   Катерина обо всех этих событиях рассказала Изабелле и академику. Они слушали, уточняли, задавали вопросы. Катерина заехала к ним перед майскими праздниками помочь Изабелле убрать квартиру.
   – На Первое мая ты поздравь директора, – подсказала Изабелла и достала яркую открытку.
   – Мне неудобно, – стала отказываться Катерина.
   – Поздравить всегда удобно, – возразила Изабелла.
   – А что я напишу?
   – Пиши, – Изабелла начала диктовать. – Дорогой Николай Степанович!
   – Никакой он мне не дорогой. Можно – уважаемый. Я его уважаю.
   – Нет, именно дорогой, а не уважаемый, – настаивала Изабелла. – Уважаемый – это ты сразу устанавливаешь возрастную дистанцию. Ты – молодая, а он уже уважаемый.
   – Он не молоденький, – подтвердила Катерина
   – И не старик. Всего-то лет на двадцать постарше тебя. Ты за него замуж можешь выйти.
   Катерина не удержалась и рассмеялась.
   – Ничего смешного. Академик старше меня на двадцать два года. Это вполне нормально. Раньше во Франции аристократы женились только после сорока. После сорока – это возраст женихов! Пиши: «Дорогой Николай Степанович! Поздравляю вас с праздником весны. Желаю счастья, удачи. Я рада, что вы есть». «Вы» напиши с большой буквы. И подпишись: Катерина псковская.
   – Секретарша же прочтет эту открытку! Что она подумает?
   – Пусть думает, что хочет, – отмахнулась Изабелла.
   – Я лучше фамилией подпишусь, – попросила Катерина.
   – Пиши, как я сказала, – рассердилась Изабелла.
   Катерина написала, как велела Изабелла, и отправила открытку.
   В профкоме ей предложили путевку в дом отдыха в Ялту. За треть стоимости. Она отказалась: надо было готовиться к экзаменам. К ней проявляли внимание. Она это чувствовала. Иногда она думала: а вдруг директор в нее влюбился? И пугалась этой мысли. На фабрике все знали, что у директора есть любовница – технолог из цеха кожаной галантереи, высокая блондинка. Только не это, решила Катерина. Она старалась даже не проходить мимо здания фабричного управления, чтобы не встретить директора.
   ... Потом она поймет, что ее просто пытались приручить. Она и сама будет приручать бойких и агрессивных работниц, когда станет директором комбината. Энергию надо направлять в нужное русло. Так делали всюду. Недовольных, если они были умны и энергичны, выдвигали. И бывшие бунтари становились начальниками цехов, инструкторами райкомов.
   Через несколько лет, когда Леднев станет директором фабрики, а Николай Степанович будет работать в Моссовете, они не раз встретятся на городских активах, в моссоветовских комиссиях, и Катерина будет во всем поддерживать и Леднева, и директора. Эти двое мужиков не бросят ее, когда на нее посыплются несчастья, они помогут ей в самые трудные годы, когда она останется одна с ребенком...

* * *

   А пока Катерина ставила куски латуни, нажимала на педаль, и пресс выдавливал основание для подсвечника. Корпус подсвечника штамповали на соседнем станке. Катерина посмотрела на часы. До конца смены оставалось меньше часа. Она могла и не смотреть на часы – время определялось по усталости, накапливавшейся к концу смены. Деревенели руки, болели плечи. Она все чаще вставала со своего табурета, чтобы разогнуть поясницу.

* * *

   И на хлебозаводе заканчивалась смена. Людмила достала из сумки туалетное мыло «Земляничное» и пошла в душ. Работницы в душе пользовались хозяйственным мылом: зачем мыться своим, если дают казенное – огромные серые кубы, которые не умещались на ладони. Их разрезали стальной проволокой на несколько частей. У хозяйственного мыла был специфический запах гнилых фруктов. Людмила этот запах опознавала среди сотен других. Даже не глядя на женщину, она определяла в ней работницу, особенно летом: запахи в жару становились навязчивыми. В самом начале своей работы на заводе она ехала в метро. Рядом с ней сидел молодой мужчина в костюме, при галстуке, в начищенных черных ботинках. Даже в жару он не мог себе позволить рубаху навыпуск и сандалеты. Это означало, что он работал в приличном месте, может быть, даже был связан с иностранцами. Мужчина повернулся к ней, несколько раз вздохнул и сказал:
   – Вы с Трехгорки?
   – С чего это вы взяли? – с вызовом откликнулась Людмила.
   – Извините, – сказал мужчина. – Здесь обычно садятся девушки с Трехгорки. Меня ввел в заблуждение запах хозяйственного мыла. Я начинал в цехе, и нам выдавали такое мыло. Очень специфический запах. Его невозможно забыть.
   С того дня Людмила никогда больше не пользовалась хозяйственным мылом. Стоя под душем, она намылилась своим «Земляничным», пустила горячую воду, потом холодную, потом снова горячую, чувствуя, как проходит усталость в плечах.
   Пожилые работницы любили посидеть после душа. Охлаждали пиво под струей холодной воды. Выпивали по три-четыре кружки. И от этого еще больше полнели. Никто из них ни о какой диете не думал. Те, что были замужем, считали, что они пристроены и мужья должны принимать их такими, каковы они есть, да и дети к тому же еще на ноги не поставлены. Уйти может только подлец. Правда, такие подлецы находились. Уходили к другим женщинам. К этому относились как к судьбе. И уже не надеялись выйти замуж второй раз. Молодыми и то выходили не сразу, сколько усилий требовалось, чтобы мужчина согласился зарегистрировать брак. Получив штамп в паспорт, женщины сразу успокаивались. Даже если разведется, все-таки замужем побывала, не стыдно перед другими. А если есть дети, то алименты будет платить. Людмила с тоской смотрела на эти разбухшие плечи, вислые задницы, животы в складках. Это были не женщины, а просто механизмы из плоти, уже выполнившие свои функции: родили, выкормили детей и перестали быть женщинами. Людмила выскочила из душа одной из первых. Быстро оделась. За нею попыталась увязаться новенькая, работавшая всего вторую неделю.
   – Может быть, сходим в кино? – предложила она.
   – У меня дела, – ответила Людмила.
   – Подожди меня, поедем вместе.
   – Извини, нам не по пути, – отрезала Людмила и пошла, не оглядываясь.
   Девушка покраснела. Пожилые работницы ее успокоили.
   – Она с нами не ездит.
   – А почему?
   – Может, брезгует. Не хочет показывать, что такая же рабочая, как и мы.
   Людмила вышла из метро в центре, на площади Революции. Зашла в несколько магазинов, купила губную помаду, крем для рук. Двинулась по улице Горького. В легком коротком платье, в легких туфлях, она шла не спеша, ловя взгляды мужчин, обращавших на нее внимание. Кое-кто из них притормаживал свой бег, оглядывался, она это замечала и иногда, чтобы убедиться, оглядывалась сама. Некоторые мужчины делали вид, что приостановились случайно, один ей улыбнулся, один помахал, показал на часы и развел руками: рад бы познакомиться, но время не терпит! Людмила ему тоже помахала и тоже показала на часы. Пусть не думает, что он ей интересен, и без него дел навалом. Но никаких дел у нее не было, а в общежитие возвращаться не хотелось – вечер совсем пустой, никто ей звонить не обещал. Можно, конечно, посмотреть по телевизору фильм в красном уголке – большой комнате, где висели портреты членов Политбюро и стенгазета, выпущенная перед майскими праздниками. Газету выпускали два раза в год: к майским и к октябрьским праздникам. Телевизор она начала смотреть в Москве. В Красногородске, когда она оттуда уезжала, телевидения еще не было.
   К телевизору собирались заранее. Некоторые приходили часа за два до начала вечерних передач, занимали самые удобные места, ближе к экрану. Те, кто опаздывал, обычно стояли сзади.
   На площади Маяковского Людмила снова спустилась в метро. Напротив нее сидел молодой крепкий парень в новых джинсах, в синей в мелкую белую клетку рубашке и остроносых модных ботинках. На нем все было заграничное, поэтому она и обратила на него внимание. А во внешности ничего особенного: коротко стриженный, лицо самое заурядное, но широкоплечий и с крепкими ногами, которым было тесновато в джинсах.
   И вдруг она услышала, что два парня, сидевшие рядом с ней, говорили явно о нем.
   – Это же Гурин из челябинского «Трактора».
   – Он перешел в молодежную сборную?
   – Ненадолго. Возьмут в основной состав.
   – Да, защитник толковый.
   Людмила увидела, что этот Гурин из челябинского «Трактора» смотрит на нее. Слегка одернула подол платья и бросила на него быстрый взгляд. Через несколько секунд снова посмотрела, уже пристальнее: прием отработанный, внимание надо закреплять. Следующий взгляд ее был еще более продолжительным, с вопросом: чего тебе от меня надо? Гурин улыбнулся. Она улыбнулась ему и достала из сумки книгу. Пусть думает, что она смутилась, а книга – хороший повод для начала разговора. Получилось, как она хотела. Парни, сидевшие рядом с ней, вышли на станции «Белорусская». Гурин пересел на освободившееся место и спросил:
   – Что вы читаете?
   – «Три товарища», – ответила она.
   В этот год издательства стали выпускать Ремарка и Хемингуэя. Их читали все. И она купила книгу Ремарка. Гурин посмотрел на часы, и она поняла, что он сойдет на следующей остановке, у стадиона «Динамо». Времени оставалось несколько секунд, а Гурин явно не мог придумать второго вопроса. За эти несколько секунд Людмила просчитала всю свою дальнейшую жизнь. Это же уникальный шанс! Парень из провинции, у него наверняка еще нет девушки в Москве. Конечно, пока он живет в общежитии, но, если возьмут в один из хоккейных клубов, в основной состав, и если в команду «Динамо» или ЦСКА, квартиру дадут в течение года.
   Она встала на секунду раньше, чем встал он, и пошла к двери. Он двинулся за ней. Людмила быстро соображала, какой выход ему нужен. Краем глаза она отметила, как он дернулся влево, и пошла к левому выходу. Он тут же пристроился рядом.
   – Значит, и вы здесь выходите? – спросил Гурин.
   Нормальный идиот, подумала Людмила. У нее в запасе оставались еще две-три минуты, а надежда на то, что Гурин успеет с ней познакомиться и договориться о следующей встрече, уменьшалась с каждой секундой. В такие моменты Людмила принимала решение мгновенно.
   – А я вас знаю, – сказала она. – Вы – Гурин из челябинского «Трактора».
   Гурин даже остановился от неожиданности. Его узнавали в Челябинске, но чтобы в Москве, да еще такая красивая девушка...
   – Вы интересуетесь хоккеем? – удивился он.
   – Очень, – с жаром ответила Людмила. – Хоккейная игра – это как рыцарские поединки. Кто кого!
   Людмила один раз видела хоккейный матч по телевизору и не очень поняла: то ли хоккеисты на большой скорости на коньках не могли остановиться и поэтому натыкались друг на друга, то ли специально сшибались, чтобы остановить нападение на ворота.
   – Я очень рад, что вы так думаете, – сказал Гурин.
   – А вы за границу уже выезжали? – поинтересовалась Людмила.
   – Один раз. В Чехословакию. Но скоро собираемся в Швецию.
   – Как я вам завидую! – воскликнула Людмила. Это была чистая правда.
   – Ничего интересного, – отмахнулся Гурин. – Утром физическая подготовка, потом тренировочная игра, а вечером – матч. Я Прагу и не видел.
   – Еще увидите и Прагу, и Париж.
   – В Париже чемпионатов не проводят.
   – Очень жаль.
   – А как вас зовут? – спохватился Гурин.
   – Людмила. – Она протянула Гурину руку и он пожал ее.
   – Может быть, мы встретимся еще раз? – спросил Гурин и покраснел, наверное испугался собственной смелости.
   – А где?
   Но Гурин замолчал. Он потратил слишком много эмоциональной энергии, ему явно требовалась передышка. Надо приходить на помощь, решила она. Гурин уже дважды смотрел на часы.
   – Давайте завтра в кафе «Молодежном», – предложила Людмила. Наконец-то узнаю, что такое коктейль, подумала она.
   – Завтра не могу. Мы едем на базу, на тренировки. Это восемьдесят километров от Москвы. И у нас режим.
   – Тогда позвоните, когда освободитесь, – и Людмила на книжной закладке написала номер телефона общежития. И тут же пожалела об этом. Телефонный номер общежития теперь знали шестеро. А это грозило неуправляемостью процесса; вахтерша никогда не запомнит, кому из них что надо отвечать.
   – А я могу позвонить вам? – спросила Людмила.
   – Я в общежитии, – ответил Гурин. – У нас один телефон на этаж.
   У нас один на четыре этажа, подумала Людмила.
   – Лучше я вам буду звонить, – решил Гурин и, пожав ей руку, бросился в сторону стадиона.
   С этим может получиться, размышляла Людмила. У нее улучшилось настроение. Появилась конкретная и вполне реальная цель. Остальные знакомые – только знакомые, шансов на замужество практически никаких. Недавно она познакомилась с телевизионным оператором. Телевизионщики входили в моду, как когда-то летчики.
   Рудольф рассказывал о знаменитостях, которых он показывал в передачах, о телецентре на Шаболовке, рассказывал с восторгом – он был рядом с ними, они запоминали его имя, здоровались с ним. Официант, думала о нем Людмила. Обслуживает. Подает не тарелки, а лица, но готовят еду все равно другие.
   Был еще поэт, злой, нищий. Он доставал иногда контрамарки в театр и приглашал Людмилу. Она его за это и любила. Вместе с ним смотрела почти все новые спектакли в московских театрах.
   Еще был заместитель начальника главка, самый пожилой из ее знакомых, уже за пятьдесят. Но он себя старым не чувствовал, потому что долго служил клерком, как он сам это называл, и руководящую должность получил совсем недавно.
   С этим может получиться, размышляла Людмила о Гурине. Говорить ему, что она лимитчица и живет в общежитии, не стоило. Надо произвести впечатление. И не запутаться, не завраться. Конечно, если все всерьез, то надо говорить правду, но говорить правду не хотелось. Ведь роман с формовщицей хлебозавода он мог завести и в Челябинске. Вот если бы влюбился по-настоящему (а парни из провинции, недавно поселившиеся в Москве, влюблялись по-настоящему – может быть, от одиночества, да и трудно одному в Москве, нужна подружка, вдвоем всегда легче), тогда можно будет рассказать о себе все. С детьми придется подождать, но не до бесконечности. Она уже сделала два аборта, и врач заводской поликлиники предупреждала ее: