Чернолусский Михаил. Под твоим небом

Чернолусский Михаил
Под твоим небом

   Михаил Чернолусский
   Под твоим небом
   (отрывок из романа "Чаша терпения")
   1
   На третьем этаже хирургического корпуса оказалось женское отделение, а Люда назвала именно третий этаж, разъясняя Андрею, как в больнице найти Петра.
   Андрей поднялся на четвертый этаж, недоумевая, как Люда могла ошибиться.
   Сидящая у коридорной двери грузная красноносая няня, не ответив Андрею на вопрос - лежит ли здесь в двадцать первой палате больной Зацепин, сердито буркнула:
   - Халат взял, а ноги что ж?
   - Что ноги? - не понял Андрей.
   - А то. Не разрешается паркет топтать... В прихожей ящик, чехлы там... Мороки с вами... Ну чего стоишь? Не пущу так.
   Андрей догадался наконец, что он должен натянуть на ботинки чехлы.
   - Погоди, мать. Зацепин все-таки тут лежит?
   Шмыгнув красным носом, няня взглянула наконец на Андрея.
   - Ох и несмышленый ты парень.
   Натягивая на ботинки большие полотняные чехлы с завязками, Андрей думал: "Как в музее, честное слово, будто тут не люди в палатах, а редчайшие экспонаты прошлых веков". От этой мысли родилась уверенность, что больница по всему видно - хорошая, и Петра быстро вылечат.
   Он шел по коридору, медленно волоча ноги, и было такое ощущение, что на ногах у него гири, а не легкие чехлы.
   В первом же холле у окна, рядом с огромным фикусом Андрей увидел бледнолицего человека в синей пижаме, сосредоточенно смотрящего на потолок. Человек перевел взгляд на Андрея - сухой, резкий, отталкивающий, как бы насквозь простреливающий. Андрей испугался этого взгляда, отвернулся и прошел мимо. Но моментально подумал, что черные с изломом брови - очень уж знакомы ему, и не успел сказать самому себе: "Да это же Петр, черт меня побери!", как тут же услыхал:
   - Андрей!!.
   Они сидели рядом с фикусом, который отгораживал от них окно, чтоб не дуло. У Петра смягчился взгляд, и теперь все черты его лица были вновь знакомы Андрею. Но все же он чувствовал, что Петр непривычно отдален от него, находится как бы за невидимым барьером и преодолеть этот барьер немыслимо сейчас ни одному, ни другому. Но если Андрея с первой же минуты стало мучить сознание этой непонятно почему возникшей разобщенности, то Петр, казалось, напротив даже содействовал тому, чтоб черта холода между ними сохранялась. Словно бы за время их разлуки Петр познал какую-то важную тайну, которую не вправе был никому поведать.
   Андрей сбивчиво начал говорить.
   - Я к тебе без передачи... Люда сказала - все есть... у тебя диета. Петр кивнул. - Между прочим, - продолжал Андрей, - представляешь, попал в женское отделение... Курьез...
   Петр слабо улыбнулся.
   - Она сама в первый раз там меня искала.
   Андрей замер. Перевернула душу улыбка Петра, она выдала его худобу и бессилие. Теперь даже на щеках у него были морщины. И пожелтели зубы.
   - Ты не сдавайся, Петро! - вдруг вырвалось у Андрея. Чтоб не выдать своего испуга от состояния Петра, Андрей, не подбирая более слова, заговорил быстро и напористо: - Желудок - это такая штука, знаешь, измотает до последней степени. Потом - бац и все, человек пошел на поправку. Да, да! Вот в нашем батальоне однажды на марше у одного солдата...
   - У меня не желудок, - остановил Петр Андрея, будто за руку схватил на бегу.
   Андрей замолчал, уставился на друга.
   - А что же тогда? - спросил он, хотя чувствовал, что боится узнать правду.
   - Черт его поймешь... Вот разрежут, увидят. - Петр почему-то порылся в карманах своей синей пижамы и равнодушно зевнул.
   - Значит, операция? - А Люда мне не сказала.
   - Она ушла до обхода, а выяснилось это после.
   - И ты согласился? Легкие у тебя проверили?
   - Легкие в норме. Профессор говорит - полип в гортани оторвался. И якобы есть еще.
   - Ну вот. А говоришь - черт его поймешь.
   Петр на это ничего не ответил.
   Странное дело, как только зашла речь об операции, то есть о самой болезни, Андрей перешел на деловой тон, почти совсем уже не волнуясь, словно говорил теперь о ком-то третьем.
   - Ладно, баста. - Петр ударил Андрея ладошкой по колену. - Давай о деле.
   - Разве мы не о деле?
   - Нет... Как съездил?
   По коридору вдоль палат сновали сестры в белых халатах, словно бегали. Неторопливо, постукивая шлепанцами, прогуливались по-двое больные. У некоторых были красивые пижамы розово-голубой расцветки, и Андрей хотел спросить Петра - почему же у него такая облезлая синяя пижама. Но надо было отвечать на вопрос. Трудно так вот сразу вернуться к той жизни, что оставлена на время встречи с другом за пределами больницы. К счастью, Андрей сразу вспомнил о главном.
   - Тебе привет от Павлы... Огромный. Знаешь, ну самый, самый...
   - Значит, повидались?
   - Конечно... Я обещал, что все тебе расскажу, как она устроилась.
   - Рассказывай.
   Андрей рад был, что можно наконец оторваться от больничных тем. Он знал, что здесь не любят расспросов о том, как идет лечение.
   - Ну... С чего же начать?.. Во-первых, своей работой Павла, на мой взгляд, довольна. - Подумав, Андрей добавил: - Можно сказать, зажглась. Нашла кого защищать, и с кем бороться. А вот насчет быта... Как бы выразиться? Тут, словом, хуже... Живет в общежитии... Дом на окраине. А главное - одинока...
   - Вобщем ясно, - опять перебил Петр. - Мне кое-что известно... Давай лучше я буду задавать тебе вопросы.
   - Пожалуйста, - пожал плечами Андрей, обиделся. И без того, кажется, краток. Но взглянув на Петра, понял, что тот думает о чем-то другом, не о Павле.
   - Я слушаю. Задавай, - повторил Андрей.
   Петр свел свои зацепинские брови, - только они сейчас оставались у него неизменными, а лицо, чем больше всматривался в него Андрей, тем старее оно казалось, - похудевшая шея была вся в морщинках.
   Глядя на Андрея в упор, Петр вдруг сказал:
   - Глупый ты мужик, старина. Ох, глупый.
   - Не понял. - Андрей удивился совершенно неожиданной фразе.
   - В том-то и беда - не понимаешь.
   - Объясни все-таки.
   - А чего объяснять? От своего счастья бежишь. - Опять не дошло? сказал Петр, сухо глядя на Андрея. - Тебе сказать, почему ты до сих пор не женился?..Ты - дурень, в бабах ничего не смыслишь... Не так, что ли?
   - Ты кого имеешь в виду? Девочек, которых мне сватал?
   - При чем тут девочки?.. - Петр вздохнул. - Эх, Андрюха... А такой умный.
   И наконец до Андрея дошло: "Так вот он зачем придумал мою встречу с Павлой?! Сумасшедший".
   Мысль была столь неожиданная, что Андрей ничего сразу не смог ответить. Замолчал и Петр.
   Когда молчать уж больше нельзя было, Андрей сказал:
   - Петро, не забывай, что мы с тобой уже старики.
   - Брось это. Чепуха.
   Андрей обиделся. Неожиданно и сильно. Разве о том сейчас надо думать?
   - Давай закроем эту тему, а? - сказал Андрей.
   Но Петр упорно покачал головой. Сухой взгляд его теперь казался даже злым. У него на щеках появился болезненный румянец, даже веки чуть покраснели. Андрею, как только он это заметил, стало стыдно. Ну, что у них в самом деле за разговор?
   - Ладно, кончим... Пусть ты прав. Что изменишь?
   Петр взглянул на круглые настенные часы над фикусом.
   - Ты подожди, я сейчас, таблетки надо выпить. Режим, брат. - Он встал.
   - Может, лечь хочешь?
   - Нет. Жди. Договорим. Есть дело.
   Андрей смотрел, каким нетвердым шагом идет по холлу Петр, волоча ноги, будто они тоже у него в чехлах, и со стыдом думал, как он мог допустить такой тяжелый и ненужный по сути дела разговор. "Лучше бы я ему про Павлу рассказал подробнее".
   В холле у противоположной стены появились два бледнолицых человека в таких же синих, как у Петра, пижамах. К больным подошли две пожилые русоволосые женщины с пустыми сумками, разгрузились, видно, в палатах. Все сели. Заговорили больные. Женщины озабоченно слушали, изредка вздыхая и переглядываясь.
   Андрей не слышал слов разговаривающих, отвлекся от них и память его вдруг перенесла в деревню. Он даже уже не ощущал где в действительности находится.
   Ночь, костер с высоким пламенем. Отрываясь от огня, летят к нему искры. С реки тянет сыростью. Они втроем у костра. - Петр, Павла и он. В памяти сохранилось странное желание в те минуты - не шевелиться. Все замерло, кроме потрескивающего костра и огня, уходящего в небо...
   Петр пришел лишь на минуту, чтоб проводить Андрея до дверей. Оказалось, вот-вот ждут профессора, и Петр должен быть в постели.
   Свое поручение он излагал уже на ходу. Шел по коридору, чуть сутулясь и тяжело дыша, чем еще больше напугал Андрея.
   Поручение было странное. Андрей должен был завтра утром позвонить Волокову Сергею Сергеевичу.
   - Телефон я тебе давал. Позвонишь обязательно! Понял?
   - И что дальше?
   - Он пригласит тебя в гости, чтоб познакомить со своим отцом.
   Андрей остановился.
   - Ты сума сошел! Зачем мне это?
   - Не перебивай, я не кончил... Захватишь с собой статью. Понял?.. Ту самую, о которой говорил мне на рыбалке.
   Андрей не двигался с места, хотя Петр тащил его за рукав.
   - Пойдем, пойдем! Некогда нам спорить.
   - Я не сделаю этого, Петр.
   - Почему, глупец? Отец Сергея башковитый человек. Сам убедишься... Имей в виду, я с ним уже говорил насчет тебя. Застолбил. Он вхож в высокие коридоры.
   - Спасибо, - вырвалось у Андрея.
   Остановился и Петр.
   - Ну и глупец же! Случай подвернулся. Зачем-то статья все-таки написана, а? Смотри, гений, наразбрасываешься.
   - Я хотел бы показать ее знакомому специалисту, понимаешь? - а не чужому. Я делетант, Петр, а еще точнее журналист. Зачем же мне позориться перед профессионалом?
   Петр взял Андрея под руку, - Дорогой друг, дилетанты - это наш воздух, которым мы дышим. Без них мы быстро тупеем... Запомни это. Мы умеем плавать, а вы умеете нырять.
   Они подошли к дверям. Петр отчеканил:
   - Волоков будет ждать твоего звонка. Не подведи...
   Андрей не сдержался
   - Петр, у тебя неугасимая потребность командовать людьми.
   Петр ничего на это не ответил, будто и не слыхал этих слов.
   Смешанное чувство обиды на Петра за его командования и щемящая жалость к любимому другу, которого подсидела судьба, сливались в эту минуту прощания - с дурным предчувствием, что все может плохо кончиться и тогда он, Андрей, останется совсем один. Вместе с тем, Андрей и возражал себе, что все обойдется, не из такой еще беды выбирались. Два этих противоположных ощущения конца плохого и конца хорошего и мучили его.
   - Ну, иди, иди. Чехлы не забудь снять. Няня жалуется - разворовали уже половину. - Петр улыбался. Но брови вздрагивали.
   Монолог о друге
   Петр, Петр... Ты помнишь нашу встречу - первую после долгой военной разлуки, столь долгой, что она вечности родня?.. Майским теплым днем, когда цвели вишни, я получил из Ясеневки письмо с твоим адресом и тут же поехал к тебе. В военной гимнастерке и серых гражданских брюках, ибо офицерские сапоги уже успел продать Косте-сапожнику и, стало быть, галифе носить не мог. Я ехал в Сокольники и где-то там должен был искать твою улицу и твой дом. Мне, однако, казалось, что еду я в детство, в мир, отнятый у нас временем, но не исчезнувший, ибо мы успели скопировать его в душе и памяти с такой скрупулезностью, что он, этот солнечный мир, вошел в нашу плоть и наши гены и, значит, переживет нас, став тоской и любовью нашего потомства. Интересно, передал ли ты своим детям любовь к детству? Будут ли они строить запруду на Серебрянке и корзинами ловить щук в вирах? Я уже знал, что ты Лауреат Сталинской премии. Но получил премию недавно, успел ли изменить свою жизнь.
   Я шел к тебе и с этими мыслями. Как долго искал твой дом! От метро Сокольники пошел направо, вниз к мосту, а там, за мостом, в царстве полусгнивших деревянных двухэтажек - блуждал, блуждал. Черт возьми, до сих пор не пойму - почему ты, конструктор (военный притом!) жил в такой развалюхе с перекосившимися окошками и прогнившим от сырости потолком. Вспомни, чем мы занялись тотчас после первых объятий и расспросов? На улице грянул дождь, и мы мигом бросились на чердак, где у тебя стояли под капелью десятка два банок и старых кастрюль. Кровля была сплошь дырявая, как решето. Ты спасал главным образом ту часть потолка, под которой в комнате стояла Сашина коляска и Мишина кровать. Нет, конечно, беда не велика, ты вскоре починил крышу - за свой счет и своими руками, а потом и сменил квартиру. Но я не забуду твоей первой московской крыши. Может быть, оттого, что были мы с тобой в ту пору неповторимо влюблены в жизнь. На чердаке, сливая в ведро воду из банок, мы как идиоты смеялись, просто захлебывались от хохота: что за беда дождь, капель в сравнении с тем, что мы оба живы?
   Ты запомнил этот момент из своей биографии? Запомни! Я хочу сказать запомни, какой ты был веселый мужик. Люда доучивалась на своих курсах художниц-декораторов, и ты учился на вечернем и работал. Что ты зарабатывал? Кажется, пятьсот рублей в месяц на старые деньги, то есть на один вечер в ресторане, как ты, хохоча, подсчитывал. Ну, приходили тебе посылки из Ясеневки - яблоки, сало. Но разве все-таки проживешь? Потом бронь, работал на Урале, куда эвакуировалось ваше предприятие... Уехал, не доучившись. И вот после войны - снова борьба за диплом, и - работа. И вот Въетнам, и не там ли ты сгубил свое здоровье. Как же, без нашей техники они - ни шагу.
   Сколько упорства! Я воспылал к тебе удвоенной любовью, узнав все это. Почему против нас взбунтовалась Ясеневка? Какое нам дело, что в колхозе не хватает людей? Когда твой деревенский сосед затащил меня к себе - там, в деревне - и стал задавать глупые вопросы, я так рассвирепел, что и сказать тебе стыдно. Нашли бездельников.
   Петр продолжал хохотать, вычерпывая воду.
   - Наука помогла человеку стать человеком.
   В конце концов Андрей помрачнел:
   - Слишком невеселые у нас с тобой шутки. Лауреат все-таки.
   - А ты что думаешь - я один получил Лауреата? Нас десятеро, бригада. Значки выдали всем, а гонорар один, общий, так что - с гулькин нос каждому.
   - Это новость для меня.
   - То-то и ясно, что новость. Посевная компания на лауреатов. Государству мы обходимся дешево. Зато нас все больше и больше. Усек? Тут главное - престиж науки, а что мы... - Петр опять засмеялся: - Нет, квартиру я, наверно, получу.
   Но к Андрею уже не возвращалась веселость.
   2
   Андрей, повесив на вешалку плащ, увидел у стены плетеные соломенные шлепанцы и понял, что надо снимать ботинки - здесь берегут паркет. "Как в больнице у Петра",- подумалось невольно Андрею.
   А Сергей Сергеевич Волоков, в мягкой бархатной куртке, раскрасневшийся, улыбающийся, стоя рядом, говорил:
   - Сейчас у нас в гостях, знаете, приятный человек. Это хорошо, что я могу вас с ним познакомить.- Он засмеялся. - Будет с кем поспорить.
   Андрея опечалила эта новость, что он должен будет еще с кем-то познакомиться.
   - Я ненадолго к вам, Сергей Сергеевич. Меня дома ждут.
   - Надеюсь, свои? Кто вас ждет?
   - Тетка.
   - Ну, тетка подождет немного.
   Андрей наврал - тетка его не ждала, она в Черемушках, но уж очень не хотелось тут задерживаться.
   Они вошли в большую комнату с круглым столом посреди. Люстра, стулья, диван у стены, пианино, даже офорты и акварели на стенах. Живут же люди.
   Навстречу поднялся большеголовый седовласый человек с крутым, совершенно гладким, будто полированным лбом. Подбородок мягкий, но резко обозначенный, тяжелые руки. Андрей понял, что это и есть отец Волокова Сергей Митрофанович. Сходства с сыном никакого, может, лишь чуть угадывалось общее в глазах.
   Рукопожатие крепкое, мужское.
   - Здравствуйте. Проходите. Познакомьтесь с моим другом - Викуловым Феликсом Егоровичем. Ему рассказывал о вас мой сын.
   Человек с довольно густой черной гривой на голове, сидящий спиной к Андрею, поднялся из-за стола и обернулся. У него была короткая полуседая борода и густые бакенбарды.
   Андрей представился. Он сразу решил снять напряжение шуткой. Но смущенный тем, что два пожилых человека приветствуют его стоя, не мог найти нужной фразы и сказал, как ему показалось, глупость:
   - Извините гостя, заранее обреченного на молчание.
   - На молчание? - Викулов вскинул свои брови и глянул на Сергея Митрофановича.
   А тот переспросил:
   - Почему на молчание, Андрей Андреевич?
   Ответить Андрею не дал Волоков-сын.
   - Отец, Андрей Андреевич очень скромный человек. Но между тем великолепный оратор и полемист. - Он засмеялся.- Так что не давайте ему молчать.
   Все сели. Вошла домработница, полная пожилая женщина с усталым лицом и ленивыми движениями. Она молча поставила перед Андреем чайный прибор и молча вышла.
   Все здесь Андрея поражало,- и чайный сервиз, привезенный, видимо, из-за границы или купленный в магазине старинного фарфора, и люстра, и сам стол из красного дерева, за которым они сидели, - словом, все-все, и сам даже хозяин дома - грузный степенный, столь необычный в среде исхудалых людей послевоенного поколения, и его гость с бородкой, сытый, красиво одетый, с холеными руками, которые буйно заросли волосами чуть ли не до самых косточек.
   Андрей слыхал от Петра, что Сергей Митрофанович Волоков как ученый несколько лет то ли стажировался в Америке, то ли где-то там работал по личному заданию Сталина. "Но ведь не привез же он все свое имущество из-за океана,- думал Андрей.- Скорее всего, приобрел здесь за крупные деньги".
   Мысль о крупных деньгах все чаще и чаще в последнее время приходила Андрею в голову. Деньги становились главным мерилом послевоенной жизни. За долгие годы войны он отвык думать вообще о деньгах, жил как все в армии с понятием - "положено, не положено", то есть одевало чем положено и кормило как положено государство, его солдатский труд никак не оценивался в денежном выражении. А теперь всюду только и разговор, что о достатке, о зарплате - дико как-то.
   Андрей пил чай молча и все молчали несколько минут. Первым не выдержал паузу Феликс Егорович. Оторвавшись от своей чашки, он пригладил волосатой рукой свою полуседую бородку и сказал:
   - Ну вот, и в самом деле - гость приговорил себя к молчанию.- Он посмотрел на Андрея.- А между тем, мы говорили тут о вас накануне вашего появления. Вы ведь фронтовик, основа нашего государства. Ваш девиз - бурная деятельность. И еще добавлю - мечтания.
   Феликс Егорович не в ладах был, видимо, со своей бородой - он постоянно ее разглаживал, а она все топорщилась. - Не устали, значит, мечтать? - Феликс Егорович обернулся в сторону Волокова-отца. - Вы слыхали, Сергей Митрофанович, не устали?
   Не переставая барабанить пальцами по столу, Волоков-отец кивнул в ответ головой, и наконец заговорил:
   - Это хорошо - мечтать. Но о чем? Для науки это очень важный вопрос. Он помолчал. Положил свою тяжелую ладонь на тетрадку Андрея.
   - Не скрою - это похвально, - произнес профессор, показав на тетрадь. Он сухо посмотрел на Андрея.- Вы вторгаетесь во все сферы науки. Вот, в частности. - Он неприятно усмехнулся. - Даже, простите, проблема рака вас не очень смутила. - Опять усмехнулся. - Нет, нет, я вовсе не шучу. Вы утверждаете, что проблема асбеста, особо опасна для раковых заболеваний... Любопытно. Весьма. Оказывается, рак - остатки некогда живых существ, существовавших в бескислородной атмосфере. Значит, пишете вы, рак в организме можно уничтожить, создав вокруг него кислородную ловушку. Так ведь?
   - Я лишь предположил, - давясь собственным голосом, возразил Андрей.
   - Я понимаю, дорогой. Но вам следует знать, что и этот вариант уже рассматривался наукой...
   Звон в ушах не прекращался, и когда за столом затихли, а Сергей Волоков вновь принялся разливать чай, Сергей Митрофанович снова стал барабанить пальцами по столу, как-то неприятно, отталкивающе улыбался:
   - Вы торопитесь, молодой человек, во всем разобраться. В науке это самый большой грех...
   Андрей уже не помнит - с кем и как попрощался. Только одно слово все еще звенело в ушах - "Спасибо".
   ? ? ?
   Дорогой вспомнилась фраза Петра: "Дилетанты это воздух, которым мы дышим. - Петр смеялся.- Понимаешь, мы умеем плавать, а вы умеете нырять".
   Горели редкие тускло освещающие аллею фонари. Со стороны детской площадки, отгороженной от аллеи высоким кустарником, доносилось ребячье разноголосье. Значит, время не позднее, - понял Андрей. Да и куда ему вообще торопиться?
   Впереди шла девушка, вся в белом, спортсменка, что ли.
   В кармане плаща была тетрадка, которую ему вернули, пожелав неторопливого упорства.
   Андрей уже твердо знал, что никогда не покажет кому-либо свой опус. Идя по бульвару, он ловил себя на этой упрямо возвращающейся к нему мысли, что не отдаст - вот и все, нечего тут объяснять.
   После тридцати - человек, конечно, не кончается, его ждет впереди еще много дел и ошибок. Но надо - жить, то есть дышать полной грудью и делать реальное дело, а не разыскивать заросшие бурьяном тропинки, по которым ты лишь мысленно бегал в годы бесплодных юношеских мечтаней. Бери груз по плечу. А в гении - поздно.
   - Поздно! - вслух, громко произнес Андрей, так что девушка в белом обернулась.
   Он увидел на газоне возле старого дерева новенькую зеленого цвета урну. Резко свернул с аллеи, подошел к урне и вынул из кармана тетрадку. Спокойно, не торопясь разорвал ее пополам. Потом еще пополам, и еще. Когда в урну посыпались клочки исписанной бумаги, он подумал: "Что я делаю?". Но остановиться уже не мог и то, что оставалось у него в руках, рвал и рвал на мельчайшие клочки, как будто главное в том и заключалось, чтоб как можно усерднее все разорвать, покончить с прошлым.
   3
   Андрей трижды нажал на звонок. Так он условился с Людой, иначе мальчишки ему не откроют.
   И вот голосок за дверью:
   - Кто там?
   - Это я - дядя Андрей... Откройте, ребята.
   Щелкнул замок, дверь распахнулась.
   На Андрея уставились две пары настороженных глаз, даже чуть испуганных - серые и черные. Сероглазый белобрысый - это Миша, а чернявый, красивенький - Саша, ему шесть лет. Мише - девять.
   - Привет, орлы! Узнали меня?
   - Узнали.
   Андрей повесил плащ рядом с хозяйской телогрейкой Петра. Скинул ботинки, Миша принес ему тапочки. У Люды всегда чистота, паркетный блеск.
   - Дядя Андрей, чай будете пить? Мама велела вас чаем напоить.
   - Нет, спасибо. Пошли в комнату.
   Так началось дежурство Андрея в доме Петра. Слово - дежурство произнесла Люда.
   - Я подежурю у Петра, - сказала она по телефону,- ты - у нас, с моими детьми.
   Петра срочно прооперировали, буквально на следующий день после встречи с Андреем. Операция тяжелая, полостная, и Люде в порядке исключения разрешили побыть ночь рядом с больным.
   Андрей хорошо представлял себе состояние Петра, когда тот очнулся после операции в палате. У Андрея в войну тоже вынимали осколки под общим наркозом, так как разрез надо было делать глубоким. Он помнит свое возвращение к жизни. Открыл глаза под утро, когда в углах палаты еще стоял синеватый мрак, а окно лишь чуть посветлело, Андрей увидел небо в чуть розоватых облаках, пролетевшую мимо окна ворону. Губы у него были сухие. Он попросил пить, и чьи-то руки протянули ему чашку с холодным чаем. А Петру пить не дадут, - думал Андрей,- у него разрезали желудок и может быть даже часть удалили. Что врачи там обнаружили? Почему поспешили с операцией? Рак? Люда сказала, что сама еще пока не знает, сегодня будет говорить с профессором. Странно, что от жены скрывают. Очевидно, нервишки у Люды сдали, и врачи ждут, когда она хоть немного успокоится...
   Андрей в большой комнате сел на диван, взял книгу.
   Миша увел Сашу в детскую, уложил спать и вернулся. Сел за стол, молча развернул книгу, как и Андрей, стал читать. Миша учился уже в третьем классе, Саша пойдет в школу на будущий год.
   Андрей, не читая, перелистывал книгу и наблюдал за Мишей, не по возрасту серьезным пареньком.
   "Обойдется, все обойдется" - успокаивал себя Андрей. Но было что-то жестокое в тишине и порядке, когда все вещи стояли на своих местах, и Миша, не оценивший беду, как и в прежние дни, молча, под низким абажуром, под теплым светом читал свою книгу. Андрея раздражала тягучая тишина, хотелось шума и суеты, чтобы быстрее бежало время. Люда обещала позвонить. Телефон был в коридоре, висел на стене, как в коммунальной квартире. Петр мог бы заиметь переносной аппарат с длинным шнуром. Чудак, не поспевает за новинками московского быта.
   Да и в самой обстановке здесь было что-то не совсем московское. Этажерка, например, в углу - самодельная с художественной резьбой, она не смотрится рядом с полированным шкафом, но Петр, конечно, ее не уберет - сам смастерил. Любовь столярничать передалась Петру от отца Семена Никифоровича, который по сей день первый плотник и столяр в Ясеневке. Люда говорит, что и Миша охотно помогает Петру столярничать, даже порой про уроки забывает. Андрей, между прочим, давно заметил, что Миша похож на деда - такие же, как и у деда, прямые чуть приподнятые плечи, длинные руки. А Саша пошел в мать...
   Воспоминания уносили Андрея в прошлое. Он, конечно, помнил свою школу и себя в Мишином возрасте. У них не было времени читать книжки. Для уроков-то часа порой нельзя было выкроить. Особенно летом. Допоздна либо на огороде, либо возишься по хозяйству, таскаешь из колодца воду, кормишь поросят. Умаешься так, что и ужину не рад, побыстрее бы на полати, спать. Но это еще не история его детства, не главное в ней, - было холодно, голодно - вот и все. А история в потрясениях мальчишеских душ. Шло раскулачивание, создавались колхозы. Сначала всех объединили, не объяснив людям, что к чему, почему обобществляют скот, инвентарь. Потом желающих отпустили. Слезы, вражда, взаимные подозрения и страх. У Зацепиных - беда. Брата Семена Никифоровича - Игната Никифоровича раскулачили, сослали в Вятку. А Семена Никифоровича комитет бедноты взял на заметку, так как тоже жил богато, но не тронули. Однако веры, что и впредь не тронут, не было. Крепко стращали.