Михаил Борисович Черноусов
Советский полпред сообщает…
От автора
В книге нет ни выдуманных героев, ни вымышленных фактов. Ее основа – документы: официальные публикации внешнеполитических ведомств, прежде всего многотомное издание «Документы внешней политики СССР», советские и зарубежные архивные материалы. Использованы мемуары государственных деятелей, дипломатов, исследования историков, периодика, свидетельства очевидцев.
На основе этих источников сделана попытка воссоздать некоторые эпизоды дипломатической борьбы в 30-х годах, ближе познакомить читателя с главными действующими лицами на международной арене той поры. Это, разумеется, не история дипломатии, в книге лишь отдельные ее страницы. Каждой главе предпослано небольшое введение, в котором напоминаются важнейшие факты, дается их краткий анализ. Сами эпизоды отобраны так, чтобы читатель смог почувствовать характер переговоров и атмосферу драматических событий, развернувшихся тогда в мире. Хронологические рамки книги: февраль 1933 года – сентябрь 1939 года.
Когда фашистская Германия напала на Польшу, то не все сразу осознали, что на самом деле произошло. Возможно, локальный конфликт, каких было немало в 30-х годах?
Но Советский Союз предупреждал тогда, как предупреждает и ныне: мир неделим, любая ограниченная война может перерасти в мировую. Так оно и случилось. В этом один из уроков истории, грозное предупреждение, дошедшее до нас из года 1939.
Имелась ли возможность предотвратить войну? Да. На протяжении тревожных 30-х годов, когда в мире образовывались очаги военной опасности, СССР боролся за предотвращение войны. Он предлагал единственно реальный путь – создание системы коллективной безопасности. Тогда, как и сейчас, он предлагал остановить гонку вооружений.
Ослепленные классовой ненавистью к стране социализма, реакционные силы империалистических государств сорвали организацию общего фронта против агрессии. Они надеялись изменить «баланс сил» в мире в свою пользу на антисоветской основе, использовать фашистские государства для борьбы против СССР. «Угроза большевизма» трансформировалась с тех пор в столь же вымышленные «советскую угрозу», «угрозу с севера». Под этими лозунгами собираются ныне международная реакция и ее пособники. Тогда империализм разыгрывал «германскую и японскую карты», сейчас – «китайскую». Однако история учит: попытки построить тот или иной «баланс сил» на антисоветской основе неизбежно приводят к распаду самого «баланса сил».
В своей внешнеполитической деятельности в 30-х годах Коммунистическая партия и Советское правительство руководствовались правилом «не ждать мира, а бороться за него». Советский Союз использовал все возможности и средства – свое возросшее влияние и престиж, дипломатию, прессу, чтобы разъяснить народам и правительствам: спасти мир, преградить путь войне можно только при условии, если миролюбивые силы объединятся и будут действовать сообща. Разоблачая агрессоров и их пособников, СССР, его внешняя политика и дипломатия активизировали деятельность всех, кто выступал против войны. Классовые позиции СССР на мировой арене отвечали интересам других народов. Водораздел шел по линии «война или мир». С одной стороны, борьба за коллективную безопасность, которую вел СССР, поддержанный широкими кругами демократической мировой общественности, с другой – империалистическая стратегия «умиротворения» агрессоров, стратегия антисоветская и антинародная.
С 1 сентября 1939 года и по сей день на Западе ищут виновника всемирной трагедии. Буржуазные историки стремятся дать искаженную картину прошлого, очернить внешнюю политику СССР, договариваясь даже до того, что в развязывании войны-де виновен он сам. Империализм не ищет виновника у себя дома. А между тем вторую, как и первую, мировую войну породил империализм: он готовил ее материально и политически, отказался сотрудничать с СССР против агрессии. Борьба империалистов за захват чужих территорий, рынков сбыта и источников сырья была причиной войны.
Как сказал один мыслитель, опыт – учитель, который очень дорого берет за уроки, но никто не научит лучше его. А уроки второй мировой войны учат бдительности в отношении агрессивных происков империализма. В борьбе за сохранение и упрочение мира необходимо не умиротворять агрессоров, а разоблачать и срывать их планы, давать отпор их действиям, сплачивать антиимпериалистические силы.
Когда сегодня происходят акты агрессии в различных районах планеты – это тоже рука империализма, того самого, что подготовил вторую мировую войну. Когда сегодня капиталистический мир вопреки воле народов наращивает гонку вооружений – это те же угли, из которых разгорелся пожар второй мировой войны. Когда в наши дни предъявляются необоснованные территориальные претензии – в памяти всплывают страницы недавней истории.
Перелистаем их.
На основе этих источников сделана попытка воссоздать некоторые эпизоды дипломатической борьбы в 30-х годах, ближе познакомить читателя с главными действующими лицами на международной арене той поры. Это, разумеется, не история дипломатии, в книге лишь отдельные ее страницы. Каждой главе предпослано небольшое введение, в котором напоминаются важнейшие факты, дается их краткий анализ. Сами эпизоды отобраны так, чтобы читатель смог почувствовать характер переговоров и атмосферу драматических событий, развернувшихся тогда в мире. Хронологические рамки книги: февраль 1933 года – сентябрь 1939 года.
Когда фашистская Германия напала на Польшу, то не все сразу осознали, что на самом деле произошло. Возможно, локальный конфликт, каких было немало в 30-х годах?
Но Советский Союз предупреждал тогда, как предупреждает и ныне: мир неделим, любая ограниченная война может перерасти в мировую. Так оно и случилось. В этом один из уроков истории, грозное предупреждение, дошедшее до нас из года 1939.
Имелась ли возможность предотвратить войну? Да. На протяжении тревожных 30-х годов, когда в мире образовывались очаги военной опасности, СССР боролся за предотвращение войны. Он предлагал единственно реальный путь – создание системы коллективной безопасности. Тогда, как и сейчас, он предлагал остановить гонку вооружений.
Ослепленные классовой ненавистью к стране социализма, реакционные силы империалистических государств сорвали организацию общего фронта против агрессии. Они надеялись изменить «баланс сил» в мире в свою пользу на антисоветской основе, использовать фашистские государства для борьбы против СССР. «Угроза большевизма» трансформировалась с тех пор в столь же вымышленные «советскую угрозу», «угрозу с севера». Под этими лозунгами собираются ныне международная реакция и ее пособники. Тогда империализм разыгрывал «германскую и японскую карты», сейчас – «китайскую». Однако история учит: попытки построить тот или иной «баланс сил» на антисоветской основе неизбежно приводят к распаду самого «баланса сил».
В своей внешнеполитической деятельности в 30-х годах Коммунистическая партия и Советское правительство руководствовались правилом «не ждать мира, а бороться за него». Советский Союз использовал все возможности и средства – свое возросшее влияние и престиж, дипломатию, прессу, чтобы разъяснить народам и правительствам: спасти мир, преградить путь войне можно только при условии, если миролюбивые силы объединятся и будут действовать сообща. Разоблачая агрессоров и их пособников, СССР, его внешняя политика и дипломатия активизировали деятельность всех, кто выступал против войны. Классовые позиции СССР на мировой арене отвечали интересам других народов. Водораздел шел по линии «война или мир». С одной стороны, борьба за коллективную безопасность, которую вел СССР, поддержанный широкими кругами демократической мировой общественности, с другой – империалистическая стратегия «умиротворения» агрессоров, стратегия антисоветская и антинародная.
С 1 сентября 1939 года и по сей день на Западе ищут виновника всемирной трагедии. Буржуазные историки стремятся дать искаженную картину прошлого, очернить внешнюю политику СССР, договариваясь даже до того, что в развязывании войны-де виновен он сам. Империализм не ищет виновника у себя дома. А между тем вторую, как и первую, мировую войну породил империализм: он готовил ее материально и политически, отказался сотрудничать с СССР против агрессии. Борьба империалистов за захват чужих территорий, рынков сбыта и источников сырья была причиной войны.
Как сказал один мыслитель, опыт – учитель, который очень дорого берет за уроки, но никто не научит лучше его. А уроки второй мировой войны учат бдительности в отношении агрессивных происков империализма. В борьбе за сохранение и упрочение мира необходимо не умиротворять агрессоров, а разоблачать и срывать их планы, давать отпор их действиям, сплачивать антиимпериалистические силы.
Когда сегодня происходят акты агрессии в различных районах планеты – это тоже рука империализма, того самого, что подготовил вторую мировую войну. Когда сегодня капиталистический мир вопреки воле народов наращивает гонку вооружений – это те же угли, из которых разгорелся пожар второй мировой войны. Когда в наши дни предъявляются необоснованные территориальные претензии – в памяти всплывают страницы недавней истории.
Перелистаем их.
КОГДА ЗАНИМАЛСЯ ПОЖАР
«Черным днем» назвала прогрессивная пресса 30 января 1933 года, когда президент Германии Гинденбург назначил канцлером лидера национал-социалистской партии Адольфа Гитлера. Фашисты захватили власть при поддержке монополий. Гитлер обещал им задушить революционное движение, возродить мощь Германии и открыть германскому империализму путь к экспансии. Средство установления мирового господства – война.
Используя классовую ненависть правящих кругов Запада к Советскому Союзу, гитлеровская дипломатия стремилась воспрепятствовать созданию системы коллективной безопасности в Европе. Чтобы подогреть вражду к СССР, нацисты раздували миф об «угрозе большевизма». 27 февраля 1933 года запылал рейхстаг.
Используя классовую ненависть правящих кругов Запада к Советскому Союзу, гитлеровская дипломатия стремилась воспрепятствовать созданию системы коллективной безопасности в Европе. Чтобы подогреть вражду к СССР, нацисты раздували миф об «угрозе большевизма». 27 февраля 1933 года запылал рейхстаг.
Берлин, вторник, 28 февраля 1933 года
Факельное шествие проходило по Паризер-плац. Его участники выкрикивали предвыборные лозунги национал-социалистов – до выборов в рейхстаг осталось пять дней.
Языки факелов отражались в темных окнах французского посольства. Ярко светилось лишь крайнее слева окно первого этажа – кабинет посла Андре Франсуа-Понсе. Мельком взглянув на ставшее привычным в последнее время зрелище, посол вернулся к своему собеседнику, советскому полпреду Льву Михайловичу Хинчуку, сидевшему у горящего камина в старинном с позолотой кресле. Несколько движений каминными щипцами – и пламя словно оживилось. Франсуа-Понсе удобно расположился в кресле напротив, и разговор возобновился.
– Я слышал от одного военного, – сказал Хинчук, – что под предлогом ремонта центрального отопления рейхстаг соединен подземным ходом с дворцом Геринга. Поговаривают, что поджигатели прошли этим путем. Франсуа-Попсе развел руками:
– Сейчас все возможно, эту версию нельзя исключить. Я видел сегодня американских и наших журналистов – они передали в свои редакции сообщения именно в таком духе. Гитлер быстро переходит от теории к практике. Смена власти здесь напоминает смену декораций на сцене, над которой не опустили занавес. Срывают старые декорации, устанавливают новые. Крик, шум, ругательства, приказания. Вот-вот что-нибудь отлетит в зрительный зал…
– Как знаток Гете, вы, наверное, помните его слова: нет ничего страшнее деятельного невежества, – сказал Хинчук.
Сорокашестилетний французский посол, выходец из профессорской семьи, питомец аристократической Высшей нормальной школы, дававшей кроме знаний большие связи, был в молодости учителем гимназии, затем занялся немецкой литературой. Будто предвидя свое назначение в Берлин в 1931 году, он опубликовал тогда солидный труд о поэзии Гете. Но сравнительно скоро Франсуа-Понсе бросил филологические упражнения и решил посвятить себя политике. После мировой войны он основал «Общество экономических исследований и информации» при крупнейшей организации тяжелой индустрии, став ее политическим приказчиком. И, занимая высокие посты в Париже и будучи послом в Берлине, все свои силы он отдавал поискам путей сотрудничества с Германией, выгодного промышленным и военным кругам Франции. Сотрудничества, где всеми делами, разумеется, заправлял бы Париж. Об этом мечтали еще Людовик XIV и Наполеон.
Франсуа-Понсе продолжал эту линию и теперь, после прихода к власти Гитлера.
– Уже появились сообщения, – заметил он, – о причастности к поджогу коммунистов.
– Этого следовало ожидать. Логика последних событий подсказывает, что в поджоге обвинят именно коммунистов. Через три дня после прихода Гитлера к власти Геринг запретил собрания и демонстрации компартии по всей Пруссии. Десять дней назад он приказал применять оружие против недовольных новым режимом. А теперь…
– Сегодня утром на завтраке в МИДе я спросил министра иностранных дел о пожаре. Фон Нейрат ответил: это – преступление коммунистов, виновный во всем признался, это преступление не человека, а партии.
– Ну вот, – усмехнулся Хинчук, – как все просто. Впрочем, это вполне укладывается в теорию господина Гитлера о том, что нет смысла заниматься мелким враньем, ложь должна быть огромна, она должна быть такой величины, чтобы никто и никогда не посмел подумать, что ее можно выдумать. Не сказал ли министр что-нибудь поинтереснее?
– У него один лейтмотив – Германия должна занять принадлежащее ей место в мире, должна стать равноправной с другими странами. Неделю назад, когда я был в Париже, наш министр иностранных дел Поль-Бонкур спросил меня: чего следует ждать от нового германского правительства? Я ответил, что все его силы будут направлены против внешнего врага. Кстати, с нами был Эдуард Эррио – к мнению последнего вы, русские, по-моему, особенно прислушиваетесь.
– Это понятно, в бытность его премьером девять лет назад вы признали нашу страну, а в прошлом году мы подписали с вами договор о ненападении. Мы внимательно прислушиваемся и к мнению господина Поль-Бонкура. И не только потому, что он неоднократно был премьером, по и потому, что считаем его реалистом в политике. Как и господина Эррио. Я думаю, что отныне французские правые будут добиваться сближения с Гитлером, у них есть для этого предлог: он борется с коммунизмом. Объявив Германию бастионом против революции и коммунизма, Гитлер сможет привлечь на свою сторону многих на Западе. С этой песенкой он кое у кого будет популярнее самого Мориса Шевалье.
– И лучшая песенка приедается, – улыбнулся Франсуа-Попсе. – Но независимо от призывов господина Гитлера Франция должна искать взаимопонимания с Германией. На днях фон Нейрат заявил: выбора нет – либо Германия сделается оплотом мира в центре Европы, либо Европа рухнет в пропасть.
– Вы надеетесь на первое?
– А вы, я вижу, опасаетесь, что случится второе.
– Как говорите вы, французы, опасение – половина спасения.
– И все же вы фаталист, господин Хинчук.
– Господин посол, – полпред поднялся, – из-за позднего времени не будем сегодня, пожалуй, обсуждать разницу между фаталистом и реалистом.
Прощаясь, Хинчук, как бы между делом, спросил:
– Вы слышали что-нибудь о совещании Гитлера с промышленниками неделю назад?
– Точнее, двадцатого. Кое-что слышал. Говорят, гости ассигновали несколько миллионов в фонд его партии.
– Окупится, – сказал Хинчук. – Планы господина Гитлера сулят им гигантские военные заказы. Они поддержат его во всем. И не только они. Американский посол Додд говорил мне, что его соотечественники, представлявшие крупные банки и компании, встречались с Гитлером и обещали оказать ему помощь в вооружении Германии. С Гитлером можно иметь дело, сказали они Додду. Так кто же из нас реалист?
Вернувшись в полпредство на Унтер-ден-Линден, Хинчук ночью составил телеграмму в Наркомат иностранных дел. Он написал о провокациях против советских граждан в Берлине и о своем протесте в связи с этим германскому МИДу. Сообщил и мнение о пожаре:
2 марта Гитлер выступит в берлинском Шпортпаласто с резкой антисоветской речью. Правительство поручит Хинчуку заявить протест. О визите к Нейрату полпред сообщит в Москву:
Так будет «оформляться» фашистская диктатура. Гитлер укажет своим дипломатам цель – создать благоприятные внешнеполитические условия для подготовки агрессии.
– Нам нужна Европа и ее колонии, – скажет он. – Не провинции, а геополитические категории, не национальные меньшинства, а континенты, не поражение, а уничтожение противника, не союзники, а сателлиты, не перемещение границ, а перетасовка государств всего земного шара, не мирный договор, а смертный приговор – такими должны быть цели великой войны.
А методы? Гитлер даст дипломатам установку:
– Я провожу политику насилия, используя все средства, не заботясь о нравственности и кодексе чести. Но я не начну войну немедленно. Наоборот, сначала надо даже смягчать конфликты, подписывать любые договоры и соглашения, вести политику примирения со всеми недавними врагами. Я буду двигаться этапами. Но в конечном счете меч будет решать все. В политике я не признаю никаких законов. Политика – это такая игра, в которой допустимы все хитрости и правила которой меняются в зависимости от искусства игроков.
Языки факелов отражались в темных окнах французского посольства. Ярко светилось лишь крайнее слева окно первого этажа – кабинет посла Андре Франсуа-Понсе. Мельком взглянув на ставшее привычным в последнее время зрелище, посол вернулся к своему собеседнику, советскому полпреду Льву Михайловичу Хинчуку, сидевшему у горящего камина в старинном с позолотой кресле. Несколько движений каминными щипцами – и пламя словно оживилось. Франсуа-Понсе удобно расположился в кресле напротив, и разговор возобновился.
– Я слышал от одного военного, – сказал Хинчук, – что под предлогом ремонта центрального отопления рейхстаг соединен подземным ходом с дворцом Геринга. Поговаривают, что поджигатели прошли этим путем. Франсуа-Попсе развел руками:
– Сейчас все возможно, эту версию нельзя исключить. Я видел сегодня американских и наших журналистов – они передали в свои редакции сообщения именно в таком духе. Гитлер быстро переходит от теории к практике. Смена власти здесь напоминает смену декораций на сцене, над которой не опустили занавес. Срывают старые декорации, устанавливают новые. Крик, шум, ругательства, приказания. Вот-вот что-нибудь отлетит в зрительный зал…
– Как знаток Гете, вы, наверное, помните его слова: нет ничего страшнее деятельного невежества, – сказал Хинчук.
Сорокашестилетний французский посол, выходец из профессорской семьи, питомец аристократической Высшей нормальной школы, дававшей кроме знаний большие связи, был в молодости учителем гимназии, затем занялся немецкой литературой. Будто предвидя свое назначение в Берлин в 1931 году, он опубликовал тогда солидный труд о поэзии Гете. Но сравнительно скоро Франсуа-Понсе бросил филологические упражнения и решил посвятить себя политике. После мировой войны он основал «Общество экономических исследований и информации» при крупнейшей организации тяжелой индустрии, став ее политическим приказчиком. И, занимая высокие посты в Париже и будучи послом в Берлине, все свои силы он отдавал поискам путей сотрудничества с Германией, выгодного промышленным и военным кругам Франции. Сотрудничества, где всеми делами, разумеется, заправлял бы Париж. Об этом мечтали еще Людовик XIV и Наполеон.
Франсуа-Понсе продолжал эту линию и теперь, после прихода к власти Гитлера.
– Уже появились сообщения, – заметил он, – о причастности к поджогу коммунистов.
– Этого следовало ожидать. Логика последних событий подсказывает, что в поджоге обвинят именно коммунистов. Через три дня после прихода Гитлера к власти Геринг запретил собрания и демонстрации компартии по всей Пруссии. Десять дней назад он приказал применять оружие против недовольных новым режимом. А теперь…
– Сегодня утром на завтраке в МИДе я спросил министра иностранных дел о пожаре. Фон Нейрат ответил: это – преступление коммунистов, виновный во всем признался, это преступление не человека, а партии.
– Ну вот, – усмехнулся Хинчук, – как все просто. Впрочем, это вполне укладывается в теорию господина Гитлера о том, что нет смысла заниматься мелким враньем, ложь должна быть огромна, она должна быть такой величины, чтобы никто и никогда не посмел подумать, что ее можно выдумать. Не сказал ли министр что-нибудь поинтереснее?
– У него один лейтмотив – Германия должна занять принадлежащее ей место в мире, должна стать равноправной с другими странами. Неделю назад, когда я был в Париже, наш министр иностранных дел Поль-Бонкур спросил меня: чего следует ждать от нового германского правительства? Я ответил, что все его силы будут направлены против внешнего врага. Кстати, с нами был Эдуард Эррио – к мнению последнего вы, русские, по-моему, особенно прислушиваетесь.
– Это понятно, в бытность его премьером девять лет назад вы признали нашу страну, а в прошлом году мы подписали с вами договор о ненападении. Мы внимательно прислушиваемся и к мнению господина Поль-Бонкура. И не только потому, что он неоднократно был премьером, по и потому, что считаем его реалистом в политике. Как и господина Эррио. Я думаю, что отныне французские правые будут добиваться сближения с Гитлером, у них есть для этого предлог: он борется с коммунизмом. Объявив Германию бастионом против революции и коммунизма, Гитлер сможет привлечь на свою сторону многих на Западе. С этой песенкой он кое у кого будет популярнее самого Мориса Шевалье.
– И лучшая песенка приедается, – улыбнулся Франсуа-Попсе. – Но независимо от призывов господина Гитлера Франция должна искать взаимопонимания с Германией. На днях фон Нейрат заявил: выбора нет – либо Германия сделается оплотом мира в центре Европы, либо Европа рухнет в пропасть.
– Вы надеетесь на первое?
– А вы, я вижу, опасаетесь, что случится второе.
– Как говорите вы, французы, опасение – половина спасения.
– И все же вы фаталист, господин Хинчук.
– Господин посол, – полпред поднялся, – из-за позднего времени не будем сегодня, пожалуй, обсуждать разницу между фаталистом и реалистом.
Прощаясь, Хинчук, как бы между делом, спросил:
– Вы слышали что-нибудь о совещании Гитлера с промышленниками неделю назад?
– Точнее, двадцатого. Кое-что слышал. Говорят, гости ассигновали несколько миллионов в фонд его партии.
– Окупится, – сказал Хинчук. – Планы господина Гитлера сулят им гигантские военные заказы. Они поддержат его во всем. И не только они. Американский посол Додд говорил мне, что его соотечественники, представлявшие крупные банки и компании, встречались с Гитлером и обещали оказать ему помощь в вооружении Германии. С Гитлером можно иметь дело, сказали они Додду. Так кто же из нас реалист?
Вернувшись в полпредство на Унтер-ден-Линден, Хинчук ночью составил телеграмму в Наркомат иностранных дел. Он написал о провокациях против советских граждан в Берлине и о своем протесте в связи с этим германскому МИДу. Сообщил и мнение о пожаре:
Есть сведения об инспирации поджога людьми, связанными с Герингом. Такая информация, по моим данным, появится во французской и американской прессе. Поджог рейхстага несомненно произведен нацистами в целях разгрома компартии и для своего успеха на выборах.Этот вывод полностью подтвердится. Через несколько дней схватят Эрнста Тельмана, будут арестованы тысячи коммунистов и антифашистов.
2 марта Гитлер выступит в берлинском Шпортпаласто с резкой антисоветской речью. Правительство поручит Хинчуку заявить протест. О визите к Нейрату полпред сообщит в Москву:
Заявил Нейрату протест и оставил его в письменной форме. Я добавил, что общественность СССР возмущена, а общественность Германии видит в выступлении Гитлера его установку в отношении СССР. Нейрат ответил, что в речи Гитлера есть недружелюбные нападки, но Гитлер это сделал непреднамеренно, он говорил экспромтом, без заранее составленной речи. Вчера, по словам Нейрата, он долго беседовал с Гитлером, который снова подтвердил, что политика в отношении СССР должна быть дружественной. Нейрат просил после публичного заявления Гитлера об этом подтвердить в какой-либо форме в Москве дружественное отношение к Германии. Я заявил, что для этого нет никаких оснований.5 марта на выборах в рейхстаг даже в обстановке террора гитлеровцам не удастся получить абсолютное большинство. Перетянув на свою сторону центристские партии, они добьются того, что 24 марта рейхстаг наделит Гитлера чрезвычайными полномочиями. Тем самым будет покончено и с самим рейхстагом – он не сможет больше контролировать правительство.
Так будет «оформляться» фашистская диктатура. Гитлер укажет своим дипломатам цель – создать благоприятные внешнеполитические условия для подготовки агрессии.
– Нам нужна Европа и ее колонии, – скажет он. – Не провинции, а геополитические категории, не национальные меньшинства, а континенты, не поражение, а уничтожение противника, не союзники, а сателлиты, не перемещение границ, а перетасовка государств всего земного шара, не мирный договор, а смертный приговор – такими должны быть цели великой войны.
А методы? Гитлер даст дипломатам установку:
– Я провожу политику насилия, используя все средства, не заботясь о нравственности и кодексе чести. Но я не начну войну немедленно. Наоборот, сначала надо даже смягчать конфликты, подписывать любые договоры и соглашения, вести политику примирения со всеми недавними врагами. Я буду двигаться этапами. Но в конечном счете меч будет решать все. В политике я не признаю никаких законов. Политика – это такая игра, в которой допустимы все хитрости и правила которой меняются в зависимости от искусства игроков.
С приходом к власти в Германии Гитлера международная обстановка резко обострилась, в Европе образовался очаг новой мировой войны.
Другой очаг мировой войны был на Дальнем Востоке. Еще в 1931 году Япония напала на Китай, захватила его северо-восточную часть – Маньчжурию и на следующий год создала там марионеточное государство Маньчжоу-Го. Японские милитаристы готовили новые агрессивные акции, прежде всего против СССР. Они угрожали также американским империалистическим интересам на Дальнем Востоке.
Два этих фактора плюс требования деловых кругов и общественности США признать СССР заставили нового президента Соединенных Штатов Франклина Рузвельта пересмотреть отношение Америки к Советскому Союзу. США оставались единственной великой державой, которая еще не признала СССР. Успехи советского народа в укреплении мощи своей страны привели к тому, что уже 24 капиталистических государства вынуждены были установить с ной дипломатические отношения. Реалистически мыслящие деятели все больше убеждались: игнорировать СССР в мировой политике нельзя.
Другой очаг мировой войны был на Дальнем Востоке. Еще в 1931 году Япония напала на Китай, захватила его северо-восточную часть – Маньчжурию и на следующий год создала там марионеточное государство Маньчжоу-Го. Японские милитаристы готовили новые агрессивные акции, прежде всего против СССР. Они угрожали также американским империалистическим интересам на Дальнем Востоке.
Два этих фактора плюс требования деловых кругов и общественности США признать СССР заставили нового президента Соединенных Штатов Франклина Рузвельта пересмотреть отношение Америки к Советскому Союзу. США оставались единственной великой державой, которая еще не признала СССР. Успехи советского народа в укреплении мощи своей страны привели к тому, что уже 24 капиталистических государства вынуждены были установить с ной дипломатические отношения. Реалистически мыслящие деятели все больше убеждались: игнорировать СССР в мировой политике нельзя.
Вашингтон, понедельник, 6 марта 1933 года
Дипломатический агент НКИД в США Борис Сквирский вошел в небольшой ресторан, расположенный неподалеку от Капитолия. Приятно было очутиться наконец в тепле – над Вашингтоном нависли низкие серые тучи, холодный ветер швырял в лицо колючие капли дождя. Сквирский не мог припомнить такого скверного марта, похожего на петроградскую осень, за все одиннадцать лет работы в американской столице.
Это были трудные и, наверное, самые длинные годы из его сорока шести лет. До 1920 года, когда судьба революционера забросила его на Дальний Восток, он и не помышлял о карьере дипломата. Партия направила Сквирского в министерство иностранных дел Дальневосточной республики. В 1921—1922 годах он в составе делегации Дальневосточной республики был в Вашингтоне, где работала международная конференция.
К тому времени всякие официальные отношения между Советской Россией и США прервались. В 1919 году в Америку прибыл представитель Советского правительства Людвиг Карлович Мартене. Он вручил госдепартаменту меморандум, в котором выражалась готовность РСФСР установить дружественные отношения с США. Но госдепартамент заявил, что отказывается признать Советскую Россию. Не имея возможности осуществлять дипломатические функции обычным путем, Мартене открыл бюро представителя РСФСР. Он сделал многое: наладил связи с фирмами и банками, заключил ряд контрактов. Но их реализации препятствовало американское правительство. Атмосфера травли и полицейских гонений вынудила правительство РСФСР в декабре 1920 года отозвать Мартенса.
Сквирский фактически продолжил его миссию. Находясь в 1922 году в Вашингтоне, он получил телеграмму из Наркомата иностранных дел:
Сегодня ему назначил встречу в этом ресторане видный сенатор-республиканец Уильям Бора, давний и твердый сторонник признания Советского Союза. Бора возглавлял течение изоляционистов в политической жизни, тех, кто категорически противился какому-либо вмешательству США в европейские дела. Но он и его единомышленники считали неверным провозглашенный еще в 1921 году реакционными политиками тезис: до «фундаментальных изменений» во внутренней политике Советской России позиция США по отношению к ней останется негативной. При этом изоляционисты, разумеется, учитывали экономические и стратегические интересы своей страны.
Сквирский не раз встречался со старым сенатором, весьма влиятельным в Вашингтоне, в течение шести лет возглавлявшим комиссию по иностранным делам сената. Но этого свидания он ждал с особым интересом. Позавчера на площади перед Капитолием, что была видна Сквирскому из окна ресторана, в такой же холодный и ненастный день принес присягу новый, 32-й президент Соединенных Штатов Америки Франклин Делано Рузвельт.
Тогда Сквирский стоял под дождем в стотысячной толпе перед Капитолием. Некоторые взобрались на крыши домов и даже на деревья. Для парада выстроились войска. Ровно в полдень на трибуне появился Рузвельт. Ему помогал идти сын Джеймс: в 1921 году, на взлете политической карьеры, тридцатидевятилетнего Рузвельта сразил полиомиелит. Оркестр морской пехоты грянул традиционное «Ура вождю!». Председатель Верховного суда огласил присягу. Вместо принятого короткого «клянусь» Рузвельт повторил ее слово в слово. Первая речь президента касалась в основном внутренних проблем. Сквирского же интересовали внешнеполитические планы нового президента, отношение к признанию СССР. Будет ли Рузвельт, как и его предшественники, ждать «фундаментальных изменений» во внутренней политике Советского государства?
Сквирский развернул «Нью-Йорк таймс». Через всю первую полосу шел заголовок: «Рузвельт распорядился закрыть банки на четыре дня». Резвый старт, подумал он, финансы после великого кризиса – больной вопрос. На глаза попались слова президента: «Страна нуждается и, если не ошибаюсь, настойчиво требует смелых экспериментов. Здравый смысл подсказывает, что нужно выбрать метод и сделать опыт; если он не удастся, нужно это откровенно признать и попробовать что-то другое. Главное – пробовать что-нибудь».
Похоже на то, подумал Сквирский, что Рузвельт склонен ломать традиции.
Он пробежал глазами заголовки других первополосных материалов. «Гитлер добился большинства в рейхстаге», «Рузвельт принимает сегодня губернаторов», «Японцы продвигаются с тяжелыми боями». Японская агрессия в Китае продолжается уже второй год, размышлял Сквирский. Позиции США на Дальнем Востоке ослаблены, надежды Вашингтона на то, что Япония нападет на Советский Союз, не оправдались. Американская дипломатия на Дальнем Востоке просчиталась, ее не поддерживают даже Англия и Франция. Американский флот на Тихом океане уступает японскому. Все это, может быть, подтолкнет Рузвельта на признание?
А вот и о признании: «Советский Союз представляет собой барьер против агрессии милитаристской Японии на одном континенте и гитлеровской Германии на другом».
Призывы общественных организаций признать СССР. Заявление лидера демократов в палате представителей: «Наш отказ признать Россию – это экономическое преступление. Почти все страны мира ее признали и налаживают с ней торговлю. Мы же сидим сложа руки, в то время как паши заводы останавливаются, а наши рабочие остаются без работы. Это глупо».
Отложив газету, Сквирский поднялся: появился сенатор Бора.
– Прошу извинить за опоздание, – начал Бора, – но у меня веская причина: обедал у президента. А потому я чертовски хочу есть.
Заметив удивление на лице собеседника, сенатор пояснил:
– Ту дрянь, что подавали в Белом доме, есть просто невозможно. Парадокс: самый могущественный человек в стране не может получить приличного обеда. Я еще могу понять, что президент ест черт знает что за завтраком, – он решил подать пример экономии, и Элеонора готовит мужу завтрак стоимостью девятнадцать центов. Но на обедах-то они вроде бы не экономят!
Вкусы и любимые блюда шестидесятивосьмилетнего сенатора знали в этом ресторане. Достаточно было знака хозяину – и вокруг столика засуетились официанты.
– Итак, господин Сквирский, по-моему, дела с признанием вовсе не плохи.
– Есть какие-нибудь новости на этот счет, сенатор?
– Во-первых, как вы знаете из газет, правительство уже обсуждало возможность – разумеется, чисто гипотетическую – войны с Японией. Никаких решений не принято, зато – скажу вам по секрету – найден противовес Японии на Дальнем Востоке.
– Советский Союз?
Бора рассмеялся.
– Скажите, господин Сквирский, надо было для этого собирать заседание правительства? Вопрос ясен даже ребенку, и притом давно. Другой момент: Россия – величайший потенциальный рынок в мире для наших товаров. Я говорил сегодня на обеде, что у меня есть список трехсот – четырехсот фирм, заключивших сделки с советскими организациями. Это лучшее доказательство соблюдения Москвой своих контрактов. На днях я снова внесу в сенате резолюцию в пользу установления дипломатических отношений. Америка нуждается сейчас в России больше, чем Россия в Америке. Нужно сразу признать Москву, назначив посла, а вести переговоры о деталях потом.
– Мне кажется, президент склонен пока к обратному порядку – переговоры, а затем признание.
– Пока да. Но его можно понять. Если бы вы знали, какое давление оказывают на Рузвельта. Даже мать, как он рассказывал, уговаривала не признавать Москву.
Сквирский улыбнулся:
– А я слышал другое, но из той же оперы. Министр сельского хозяйства Уоллес, как человек глубоко верующий, убеждает президента и госсекретаря Хэлла не иметь дела с безбожниками-коммунистами, чтобы не накликать беду на Соединенные Штаты…
– Ну Уоллес ему скоро надоест. Что же касается Хэлла, то я знаю его давно и уверен: он – сторонник признания. Сегодня Хэлл сказал, что мы были традиционными друзьями до конца войны, что Россия – страна миролюбивая, а в нынешний опасный период она поможет стабилизировать обстановку.
– Это сильно отличается от позиции его предшественника, Стимсона, —заметил Сквирский. – Помните, как несколько месяцев назад он на публике молитвенно вознес к небу руки и торжественно воскликнул: никогда, никогда, пройдут столетия, но Америка не признает Советской России. Такие настроения и сейчас сильны. То у вас в сенате собираются расследовать экономические и политические условия в нашей стране, подогревая антисоветскую шумиху. То вдруг говорят о том, что Советский Союз якобы распространяет в Америке фальшивые доллары, – уж и не знают, как нас дискредитировать. То созывают в Вашингтоне митинг против нормализации отношений с нами. И, заметьте, сенатор, митинг организуют именно здесь, в столице, чтобы продемонстрировать, видимо, единство правительства и антисоветских сил в вопросе о признании… Но, простите, я отвлекся. Как же президент реагировал на замечания госсекретаря?
Это были трудные и, наверное, самые длинные годы из его сорока шести лет. До 1920 года, когда судьба революционера забросила его на Дальний Восток, он и не помышлял о карьере дипломата. Партия направила Сквирского в министерство иностранных дел Дальневосточной республики. В 1921—1922 годах он в составе делегации Дальневосточной республики был в Вашингтоне, где работала международная конференция.
К тому времени всякие официальные отношения между Советской Россией и США прервались. В 1919 году в Америку прибыл представитель Советского правительства Людвиг Карлович Мартене. Он вручил госдепартаменту меморандум, в котором выражалась готовность РСФСР установить дружественные отношения с США. Но госдепартамент заявил, что отказывается признать Советскую Россию. Не имея возможности осуществлять дипломатические функции обычным путем, Мартене открыл бюро представителя РСФСР. Он сделал многое: наладил связи с фирмами и банками, заключил ряд контрактов. Но их реализации препятствовало американское правительство. Атмосфера травли и полицейских гонений вынудила правительство РСФСР в декабре 1920 года отозвать Мартенса.
Сквирский фактически продолжил его миссию. Находясь в 1922 году в Вашингтоне, он получил телеграмму из Наркомата иностранных дел:
Все связанные с нами правительства официально уведомлены через полпредов о воссоединении Дальневосточной республики с Россией. Сделайте аналогичное заявление в прессе и американскому правительству. Вы остаетесь нашим неофициальным представителем для информации и связи.Так Сквирский обосновался в США и вскоре открыл в Вашингтоне неофициальное Информационное бюро НКИД. Многое было за эти одиннадцать лет. Стычки с белогвардейской эмиграцией и с дипломатией Керенского – посол Временного правительства все еще пользовался всеми дипломатическими привилегиями, госдепартамент сохранял консулов Керенского в Чикаго, Бостоне и Сиэтле. Но главное, конечно, не это, а установление контактов с деловым миром и политиками, с общественностью, распространение правды о Советской России. При Сквирском в 1924 году в Нью-Йорке открылось акционерное общество Амторг с советским капиталом, через которое проходила большая часть торговли между СССР и США. Связям Сквирского в Вашингтоне могли бы позавидовать иные аккредитованные по всем правилам послы. Разумеется, в его задачу входил систематический анализ политических событий, выступлений членов правительства и конгрессменов, публикаций прессы. В Москву шли его письма и телеграммы с прогнозами, оценками, выводами.
Сегодня ему назначил встречу в этом ресторане видный сенатор-республиканец Уильям Бора, давний и твердый сторонник признания Советского Союза. Бора возглавлял течение изоляционистов в политической жизни, тех, кто категорически противился какому-либо вмешательству США в европейские дела. Но он и его единомышленники считали неверным провозглашенный еще в 1921 году реакционными политиками тезис: до «фундаментальных изменений» во внутренней политике Советской России позиция США по отношению к ней останется негативной. При этом изоляционисты, разумеется, учитывали экономические и стратегические интересы своей страны.
Сквирский не раз встречался со старым сенатором, весьма влиятельным в Вашингтоне, в течение шести лет возглавлявшим комиссию по иностранным делам сената. Но этого свидания он ждал с особым интересом. Позавчера на площади перед Капитолием, что была видна Сквирскому из окна ресторана, в такой же холодный и ненастный день принес присягу новый, 32-й президент Соединенных Штатов Америки Франклин Делано Рузвельт.
Тогда Сквирский стоял под дождем в стотысячной толпе перед Капитолием. Некоторые взобрались на крыши домов и даже на деревья. Для парада выстроились войска. Ровно в полдень на трибуне появился Рузвельт. Ему помогал идти сын Джеймс: в 1921 году, на взлете политической карьеры, тридцатидевятилетнего Рузвельта сразил полиомиелит. Оркестр морской пехоты грянул традиционное «Ура вождю!». Председатель Верховного суда огласил присягу. Вместо принятого короткого «клянусь» Рузвельт повторил ее слово в слово. Первая речь президента касалась в основном внутренних проблем. Сквирского же интересовали внешнеполитические планы нового президента, отношение к признанию СССР. Будет ли Рузвельт, как и его предшественники, ждать «фундаментальных изменений» во внутренней политике Советского государства?
Сквирский развернул «Нью-Йорк таймс». Через всю первую полосу шел заголовок: «Рузвельт распорядился закрыть банки на четыре дня». Резвый старт, подумал он, финансы после великого кризиса – больной вопрос. На глаза попались слова президента: «Страна нуждается и, если не ошибаюсь, настойчиво требует смелых экспериментов. Здравый смысл подсказывает, что нужно выбрать метод и сделать опыт; если он не удастся, нужно это откровенно признать и попробовать что-то другое. Главное – пробовать что-нибудь».
Похоже на то, подумал Сквирский, что Рузвельт склонен ломать традиции.
Он пробежал глазами заголовки других первополосных материалов. «Гитлер добился большинства в рейхстаге», «Рузвельт принимает сегодня губернаторов», «Японцы продвигаются с тяжелыми боями». Японская агрессия в Китае продолжается уже второй год, размышлял Сквирский. Позиции США на Дальнем Востоке ослаблены, надежды Вашингтона на то, что Япония нападет на Советский Союз, не оправдались. Американская дипломатия на Дальнем Востоке просчиталась, ее не поддерживают даже Англия и Франция. Американский флот на Тихом океане уступает японскому. Все это, может быть, подтолкнет Рузвельта на признание?
А вот и о признании: «Советский Союз представляет собой барьер против агрессии милитаристской Японии на одном континенте и гитлеровской Германии на другом».
Призывы общественных организаций признать СССР. Заявление лидера демократов в палате представителей: «Наш отказ признать Россию – это экономическое преступление. Почти все страны мира ее признали и налаживают с ней торговлю. Мы же сидим сложа руки, в то время как паши заводы останавливаются, а наши рабочие остаются без работы. Это глупо».
Отложив газету, Сквирский поднялся: появился сенатор Бора.
– Прошу извинить за опоздание, – начал Бора, – но у меня веская причина: обедал у президента. А потому я чертовски хочу есть.
Заметив удивление на лице собеседника, сенатор пояснил:
– Ту дрянь, что подавали в Белом доме, есть просто невозможно. Парадокс: самый могущественный человек в стране не может получить приличного обеда. Я еще могу понять, что президент ест черт знает что за завтраком, – он решил подать пример экономии, и Элеонора готовит мужу завтрак стоимостью девятнадцать центов. Но на обедах-то они вроде бы не экономят!
Вкусы и любимые блюда шестидесятивосьмилетнего сенатора знали в этом ресторане. Достаточно было знака хозяину – и вокруг столика засуетились официанты.
– Итак, господин Сквирский, по-моему, дела с признанием вовсе не плохи.
– Есть какие-нибудь новости на этот счет, сенатор?
– Во-первых, как вы знаете из газет, правительство уже обсуждало возможность – разумеется, чисто гипотетическую – войны с Японией. Никаких решений не принято, зато – скажу вам по секрету – найден противовес Японии на Дальнем Востоке.
– Советский Союз?
Бора рассмеялся.
– Скажите, господин Сквирский, надо было для этого собирать заседание правительства? Вопрос ясен даже ребенку, и притом давно. Другой момент: Россия – величайший потенциальный рынок в мире для наших товаров. Я говорил сегодня на обеде, что у меня есть список трехсот – четырехсот фирм, заключивших сделки с советскими организациями. Это лучшее доказательство соблюдения Москвой своих контрактов. На днях я снова внесу в сенате резолюцию в пользу установления дипломатических отношений. Америка нуждается сейчас в России больше, чем Россия в Америке. Нужно сразу признать Москву, назначив посла, а вести переговоры о деталях потом.
– Мне кажется, президент склонен пока к обратному порядку – переговоры, а затем признание.
– Пока да. Но его можно понять. Если бы вы знали, какое давление оказывают на Рузвельта. Даже мать, как он рассказывал, уговаривала не признавать Москву.
Сквирский улыбнулся:
– А я слышал другое, но из той же оперы. Министр сельского хозяйства Уоллес, как человек глубоко верующий, убеждает президента и госсекретаря Хэлла не иметь дела с безбожниками-коммунистами, чтобы не накликать беду на Соединенные Штаты…
– Ну Уоллес ему скоро надоест. Что же касается Хэлла, то я знаю его давно и уверен: он – сторонник признания. Сегодня Хэлл сказал, что мы были традиционными друзьями до конца войны, что Россия – страна миролюбивая, а в нынешний опасный период она поможет стабилизировать обстановку.
– Это сильно отличается от позиции его предшественника, Стимсона, —заметил Сквирский. – Помните, как несколько месяцев назад он на публике молитвенно вознес к небу руки и торжественно воскликнул: никогда, никогда, пройдут столетия, но Америка не признает Советской России. Такие настроения и сейчас сильны. То у вас в сенате собираются расследовать экономические и политические условия в нашей стране, подогревая антисоветскую шумиху. То вдруг говорят о том, что Советский Союз якобы распространяет в Америке фальшивые доллары, – уж и не знают, как нас дискредитировать. То созывают в Вашингтоне митинг против нормализации отношений с нами. И, заметьте, сенатор, митинг организуют именно здесь, в столице, чтобы продемонстрировать, видимо, единство правительства и антисоветских сил в вопросе о признании… Но, простите, я отвлекся. Как же президент реагировал на замечания госсекретаря?