Черри Кэролайн. Черневог

   Тем временем Черневог умывался чуть выше их по течению ручья. Возможно, что он слышал так или иначе часть из сказанного между ними, а об остальном мог догадаться. Может быть и был прав Петр, когда предлагал налить ему еще одну чашку чая, а потом положить на лошадь и таким образом прекратить выслушивать его советы и возражения, по крайней мере до тех пор, пока они не отыщут Ууламетса.
   — Время ехать, — сказал Петр, вытирая руки о колени, поднимаясь и глядя на Черневога.
   Но вдруг он неожиданно остановился, глубоко вздохнул и, все еще глядя вперед, сунул руки за пояс.
   — Змей хочет, чтобы я спросил тебя, — начал он, обращаясь к Саше, — о том, о чем он с тобой говорил. Я не хочу, чтобы ты отвечал, если ты не хочешь отвечать мне. Но если в этом заключается безопасность Ивешки и если есть что-то, что я могу сделать, то ты должен понять меня Саша мне это действительно хотелось бы знать и самому.
   Петр никогда не спросил бы его подобным образом. Ни в связи с Ивешкой, ни в связи с какой-то бедой.
   — Он сказал, — Саша начал говорить почти шепотом, — что все происходящее вокруг нас вызвано волшебством. Оно явно настроено враждебно к нему, но насколько это правдиво, я не знаю. В связи с этим он говорит, что если у него будет возможность использовать свое волшебство, то нечто отыщет его. Что собой являет это нечто, он не говорит, и об этом ничего не сказано в его книге. Но он утверждает, что это может использовать Ууламетс, и это может как-то повредить Ивешке…
   — Господи, — только и смог произнести Петр, едва шевеля губами.
   — Петр, я не знаю. Он говорит, что если волшебство наложит руки на колдуна, подчинив его себе тем или иным образом, то тогда оно будет способно делать в нашем привычном мире все, чего оно не может делать без такого условия. Он утверждает, что когда оно доберется до него, то следующими окажемся мы.
   — И каково же мое место во всем этом?
   — Он хочет поместить в тебя свое сердце, чтобы заняться своим колдовством с минимальным риском для себя.
   — Он сумасшедший!
   — Я не думаю, что он сумасшедший, но я определенно знаю, что нам он не друг. И я не могу сказать, насколько он правдив. Его книга ничем не помогла мне. Я не знаком с волшебством, по крайней мере с тем, которым владеет он. Этого не знает даже Ууламетс.
   Петр прикусил губу.
   — Твое волшебство, его волшебство: для меня в этих словах очень мало здравого смысла, ты и сам знаешь об этом.
   — Каждый колдун пользуется лишь определенным видом волшебства. Ведь колдун получает его в дар при рождении. Но какой бы ни был этот дар, с возрастом ты не сможешь так просто воспользоваться им. Возможно, что в этом случае твои знания становятся все больше и больше, и гораздо труднее выяснить с достоверной точностью, чего именно ты хочешь. Вот, к примеру, этот кувшин с водкой… Ууламетс сказал, что такая работа удается лишь раз или два в жизни, и это самое настоящее волшебство, которое удалось мне. Этот факт не имеет ничего общего с миром естественных вещей и во многом совпадает с другими разновидностями волшебства. Но я не могу повторить его. Ууламетс прав: когда ты становишься старше, то начинаешь видеть, сколь сложен окружающий тебя мир вещей, и становишься не уверен в своей правоте…
   — На этот счет все колдуны имеют очень плохие привычки.
   — Очень жаль.
   — Саша… только честно ответь мне. Что означают все эти разговоры о сердце и что именно он собирается сделать?
   — То же, что он сделал с Совой. Но я не знаю, как это может сказаться на тебе.
   — Если он поймет, что я могу сопротивляться ему, то вполне возможно, что он и не предложит мне этого.
   — Не знаю. Я не уверен… — Саша тут же поймал себя на слове и взъерошил рукой волосы. — Извини, Петр… Господи!
   — Но я ничего не понимаю в этом: волшебство, которое на самом деле волшебством не является…
   — Я пользуюсь волшебством, Петр, но с его точки зрения это вообще не волшебство.
   Петр внимательно посмотрел на него, и в этом взгляде было заметно замешательство.
   Саша бросил в его сторону беспомощный взгляд и сказал:
   — Мы ведь понимаем, что имеем в виду.
   — Господи.
   — Я использую то, что получил в наследство при рождении. Я передвигаю мелкие камни, и это являет собой всего лишь самую незначительную часть волшебства. Но зато это моя часть. Он же замахивается на гораздо большее, чем получил от рожденья. И этот факт является уже большим отличием. Он никогда не беспокоился о мелких камнях, он хотел двигать и рушить целые холмы, что ему и удавалось. Он никогда не принимал в расчет последствий, потому что волшебство способно отгородить его от их воздействий, и никак не заботился об остальном мире.
   — Ты хочешь сказать, что он в какой-то мере криворукий?
   — Да, в некотором роде. Но так можно было бы рассуждать, имея дело с дураком, однако он уже сформировался как колдун. Он без труда может делать мелкие вещи, и вещи крупные. Подобно тому, как я вытягивал силы из деревьев, он черпает их в том самом месте, откуда приходит Малыш.
   — Так значит поэтому Малыш остерегается его?
   — Возможно. Я не знаю, что именно он может делать, и я не знаю, каково вообще то место. Ууламетс как-то сказал, что самой непростительной ошибкой, которую может совершить колдун, возможно заключается в том, что он пожелает гораздо больше волшебства, чем в состоянии воспринять. Я думаю, что здесь он был прав, хотя… В его доводах была солидная брешь, огромная черная дыра, как раз в том самом месте, где было произнесено слово «возможно». — Он взглянул Петру в глаза, раздумывая над этим, потому что в том случае, если их дела будут на самом деле плохи, Петр не должен оставаться в неведении об этом. — Не знаю. Я не знаю, что именно мог знать Ууламетс. Я думал, что может быть мне удастся сделать это гораздо лучше, может быть я сделаю то же самое, но более верным путем. А может быть, я делаю ужасную ошибку, не связываясь с волшебством…
   Петр вдруг сказал, сильно нахмурившись:
   — Саша…
   — Я просто боюсь делать это. И ты прав, Малыш прячется. Я только не знаю, от меня ли он прячется или от него.
   — Саша… может быть, сейчас самое время тебе послушаться Ууламетса.
   — Ууламетс мог и ошибаться, ты знаешь об этом. Он мог и просто опасаться, так же, как опасаюсь я.
   — Он мог быть прав. Я никогда не думал, что вдруг приму его сторону, но Саша, ради Бога…
   — Я опасаюсь. И от моих опасений не будет вреда.
   — Тогда любой колдун мог бы сделать это. И Черневог как раз один из них. Это не достаточно подходящая рекомендация?
   — Ууламетс сказал еще кое-что по поводу колдовства: побуждения всегда создают отличия.
   — Но Ууламетс умер, и это вообще можно не считать за рекомендацию.
   — Может быть, он не был так силен, как Черневог, а может быть и наоборот. Ведь я не говорил, что подумываю о том, как использовать волшебство. Я лишь говорю о том, если он начнет ускользать от меня и, если у нас не будет другого выбора, то это будет единственная, чего бы это ни стоило, возможность, которую я обязательно использую, чтобы удержать его. Если это произойдет, если он сделает что-то, а у меня не будет иного выбора, то я хочу, чтобы ты понимал, что происходит. Я хочу, чтобы у тебя была полная ясность на этот счет. И еще я хочу, чтобы тогда ты отыскал Малыша. Я думаю, что, в отличие от меня, к тебе он придет. Только ради Бога, не вздумай задерживаться поблизости.
   Петр медленно вздохнул. Затем еще раз. Он был явно обеспокоен, и Саша видел это. Наконец Петр сказал:
   — Может быть, на этот раз нам подождать, чтобы спросить об этом Ууламетса? Ведь почти об этом говорили и лешие. Они же не сказали тебе, чтобы ты становился вторым Черневогом. Разве не так? Ведь не это же ты предполагаешь сделать?
   Петр обладал завидным уменьем порой разрешать неразрешимые ситуации. Разумеется, это не означало, что он всегда был прав, но Петр имел способность вовремя обрести почву под ногами.
   — Нет, — с облегчением выдохнул Саша. — Нет, этого они не говорили.
   — Он хочет, чтобы мы сделали какую-нибудь глупость. И ты знаешь это. — Петр с силой сжал его плечо. — Только не слушай его. А заодно будь осторожен и со стариком! Я не верю ни одному из них.
   — Я пытаюсь как раз так и поступать, и все время желаю, чтобы это оказалось правильным. Я продолжаю думать, что мы не должны слушать его, кроме тех случаев, когда в его доводах есть здравый смысл.
   — Талантливые обманщики всегда выглядят рассудительными. Ты ведь должен помнить Дмитрия.
   — Все должно проясниться, Петр.
   На что тот ответил:
   — Но только не в том случае, когда он не хочет этого.
   — Но я по-прежнему опасаюсь! Я не знаю, что здесь лучше. И я не знаю, прав ли я!
   — Вот черт. Так мы можем пропасть. Сделай свой выбор. Любой. Пусть твои кости лягут раньше, чем его. Пусть твой ход в этой игре будет первым. Только следи за тем, как лягут кости.
   Он чуть задержал дыханье, затем заговорил вновь, с выдохом:
   — Мы, должно быть, уже недалеко от этого дома. Мне кажется я помню это место, где мы сошли с моста, это скорее всего и есть тот самый ручей.
   — Я тоже так подумал.
   —… Хотя я и не думаю, что Ууламетс знает ответы на все вопросы. Петр, ведь он оставил мне все, что мог. А я не уверен, что он был прав насчет волшебства, что его мнение можно принять за ответ. Лешие не понимают колдунов…
   — Послушай. — Саша почувствовал, как пальцы Петра впились в его плечо. — Он мог и ошибаться по поводу самых разных вещей, но давай не будем верить и этому парню, во всяком случае не чаще одного раза на день, да и то только тогда, когда он согласен с нами. Но, ради Бога, перестань думать о сомнениях, ведь ты знаешь, откуда они приходят.
   — Я не уверен в этом, Петр. Я все-таки думаю, что они мои собственные…
   — Тогда переложи все сомнения и беспокойства на меня. Я гораздо лучше справляюсь с ними. А ты займись тем, что пожелай медведя, или что-то подобное.
   — Не смей…
   —… шутить над этим? Но ведь это гораздо лучше, чем слушать его.
   — Возможно, что ты и прав.
   — Возможно. Может быть. Если. Возьмись за ум, приятель! Вот этот кувшин никогда не разобьется и никогда не опустеет. Ты черт, а не колдун, когда знаешь чего хочешь. Почему бы тебе не пожелать, чтобы Черневог полюбил нас пылко и нежно?
   — Кувшины не сопротивляются, — мрачно заметил Саша.
   — Ты хочешь сказать, что они не толкают вредных мыслей в твою голову? Тогда сунь хоть несколько в его. Разве ты не сможешь?
   — Я не… — Он в замешательстве вспомнил своего единственного врага, двоюродного брата Михаила, вспомнил грязную лужу и то, свое единственное необузданное, абсолютно злобное желание, которое возникло у него после многих лет унижений. Все злонамерения Петра для него, как для молодого колдуна, пытающегося брести силу и овладеть искусством без необходимости убивать кого-либо, всегда казались лишь игрой безрассудного воображения. — Я не хочу вступать в борьбу с ним, я не могу…
   — Боже мой, тогда что же, по-твоему, мы делаем все это время? Как ты думаешь, малый, что происходит здесь? Проснись!
   На это ему нечего было ответить.
   — Чувство юмора, — сказал Петр, ударяя его по руке. — Я готов держать пари на что хочешь, но уверяю тебя, что именно это может чертовски смешать его карты. — С этими словами Петр ухватил поводья Волка, вскочил на его спину и оттуда взглянул на Черневога.
   — Идем, Змей, мы двигаемся дальше.
   Ивешка писала в своей книге, на палубе старой лодки:
   Я не знаю, что и пожелать, думая о ребенке. Папа сказал бы при этом: ты можешь уничтожить все, кроме прошлого.
   Петр, если эта книга попадет к Саше, и ты узнаешь, что здесь говорится, верь, что я люблю тебя, хотя я и не могу вернуться домой, пока не узнаю, что завело меня сюда и зачем. Ты не ожидал получить ребенка от колдуньи, и я не хочу огорчать этим тебя.
   Я хочу чтобы ты знал это. Может быть ты услышишь меня. Но я не могу услышать ни тебя, ни Сашу, как бы ни старалась. И я не вернусь домой, пока не узнаю больше, чем знаю сейчас. Итак, мне пора отправляться на поиски.
   Она убрала чернильницу и закрыла книгу.

18

   В лесу вновь появились области холода, будто проносились невесомые ледяные заряды. С них все всегда и начиналось. Эти невидимые, неизвестно откуда взявшиеся потоки холода, пронизывающие пространство, очень раздражали лошадей. Петр, поругиваясь, слегка похлопывал Волка по шее и приговаривал:
   — Ничего, приятель, это всего лишь кажется.
   В свое время он и сам слышал точно такие же уговоры и чувствовал страх за собственный рассудок.
   Ему не давала покоя мысль, что волшебство, к разговорам о котором он так привык, на самом деле было уже не просто волшебством, а волшебством, использующим силы злых духов. И из всех существ, имеющих отношение к этому странному и пугающему миру, сын игрока предпочитал видеть только Малыша, который приходил из этого мира к Саше и Ивешке. По мнению Петра все происходило не самым лучшим образом, и хотя призраки, появившиеся в лесу, уже не были для него чем-то удивительным, он не хотел их присутствия, и еще меньше их в них нуждался Саша: он и без того был рассеян и утомлен. А, главное, в этих надоедливых, в беспорядке проносящихся холодных сгустках скрывалась опасность.
   «У вас нет надежды», — шептало очередное облако, проносясь миме его уха и обдавая холодом.
   — Заткнись! — рявкнул он, пытаясь прихлопнуть его, но эта попытка кончилась безрезультатно.
   «Отчаянье, отчаянье», — завопил очередной призрак.
   — Пошел прочь! — сказал Саша, пожелав, чтобы все они исчезли. И на некоторое время восстановилась тишина. Но вот раздался новый крик: «Убийца!» — и призрак возник, на этот раз прямо перед Черневогом, который шел впереди лошадей. Петр даже получил некоторое удовлетворение, увидев, как тот шарахнулся от него.
   «Черневог!» — закричало сразу несколько голосов. «А, Черневог! Черневог!» — будто шепот пронесся по лесу.
   — Теперь мы в самом пекле, — сказал Петр и вздрогнул. — Черт побери, Змей, может быть ты умеешь летать?
   Черневог повернул к нему бледное лицо, и Петр почувствовал мгновенную боль в сердце. Волк в тот же момент покачнулся… и встал, задирая голову и фыркая: возможно, это Саша сделал так, что призрак пошел прямо на Черневога. Теперь уже целый хоровод их кружился вокруг него, завывая и крича, а Черневог, который еще был в состоянии двигаться, только уклонялся от них и отмахивался руками.
   — Будьте вы прокляты! — крикнул он, и тогда один из призраков сказал:
   «Мы и так прокляты…"
   И целая их орда бросилась на них, кружась словно белые листья.
   — Ууламетс! — закричал Петр. — Ууламетс, старый обманщик, если ты где-то здесь, то ты-то нам как раз и нужен!
   Наступила неожиданная тишина. Ни единого призрака больше не было видно.
   А Саша сказал:
   — Господи, мне не нравится все это…
   «Ивешка», — дразнили ее призраки, — «Ивешка, куда это ты собралась?"
   Она вздрогнула. Это были ее призраки, которые шли вместе с ней через лес в лесных сумерках. Это были ее жертвы, сотни и сотни. Среди них были все, кто когда-то путешествовал по лесу и по реке. Некоторые из них несли свои котомки, и все выглядели очень потерянными.
   «А ты знаешь дорогу?…» — начали было они, но неожиданно, когда в лесу вдруг становилось светлее, их лица превращались в маски ужаса, когда они узнавали ее и тут же с криками скрывались в кустах.
   Некоторые выскакивали, чтобы напасть на нее: это были в основном ужасные типы, грязные и косматые. Их нападения заканчивались лишь душераздирающими криками.
   Самым худшим был один из них, ребенок, который долго преследовал ее и все время повторял: «Ты не видела мою маму? Пожалуйста, остановись!"
   Она старалась не глядеть на него, но чувствовала, что он подходит все ближе и ближе, почти наступает ей на пятки, дергает за подол платья.
   «Ну, пожалуйста», — не переставая твердил он.
   Она пожелала, чтобы он убирался, и в тот же момент он ушел, продолжая кричать детским голосом: «Папа, папа, ну где же ты?"
   Она растеряла всю свою решимость, она позабыла обо всем, кроме угрызений совести, а призраки, словно чувствуя это, становились все сильнее и настойчивее. Она уже с трудом сопротивлялась им, чувствуя, как их руки добираются до нее.
   «Убирайся отсюда», — говорили они, — «ты не должна жить и дышать».
   «У тебя нет права на солнечный свет. Ты всего лишь кучка костей, всего лишь жалкая кучка костей в темной пещере…"
   — Таких чудесных костей, — раздался еще чей-то голос, явно отличающийся от голосов призраков, и она тут же остановилась, вглядываясь в темноту кустов, а ее сердце забилось в паническом беспокойстве.
   — А вот я, здесь, — сказал все тот же голос, где-то в самой тени, и все кругом стало затихать, кроме этого шипящего голоса. В тот же момент кусты затрещали от скользящих движений тяжелого тела. — Я здесь, мои чудесные косточки. Не нужно пугаться меня.
   — Пошел прочь! — закричала она.
   В ответ раздалось шипенье. Она заметила сильное движение в кустах и отчетливо увидела это огромное скользкое тело, пробирающееся сквозь папоротники. Оно повернулось влево, прямо к ней.
   — Это очень невежливо, Ивешка, ведь мы с тобой старые друзья.
   — Прочь!
   Змей продвинулся еще вперед. Затем она услышала, как он остановился.
   — Убирайся прочь! — приказала она, но его настойчивость заставляла ее сомневаться в том, что он уйдет. Это до смерти пугало ее.
   — Посмотри, — продолжал шипеть он. — Я ведь совсем не должен делать то, что ты хочешь. Хотя, если ты будешь вежлива со мной, я, может быть, тоже буду вежлив. Во всяком случае не буду больше называть тебя «чудесные косточки».
   — Оставь меня в покое!
   Последовало еще одно скользящее движение, но на этот раз голос раздался издалека:
   — Он следует за тобой, чудесные косточки. Он уже в верховьях реки. Но ведь ты ни за что не догадаешься, кто находится вместе с ним? Ты никогда не поверишь этому.
   Любопытство могло оказаться ловушкой. Она попыталась удержаться от вопроса. Но ее мысли продолжали следовать за приманкой, а старый змей продолжал:
   — Кави Черневог.
   Она чувствовала, как ее все плотнее и плотнее обволакивает холод.
   — Ну, не странно ли это? — не унимался Гвиур. — Если бы ты смогла получше прислушаться, то прямо сейчас смогла бы услышать и его. Разумеется, что Саша вместе с ним, но я не имею никакого понятия, что они собираются сделать с Черневогом. Почему бы тебе не позвать их сюда? Уверен, что они были бы рады увидеть тебя.
   — Замолчи! — воскликнула она.
   — В лесу темнеет очень быстро, мои прекрасные косточки. И не старайся даже вспоминать про соль. Ведь на самом деле ты не хочешь, чтобы я уходил, ведь ты знаешь, куда я отправлюсь прежде всего.
   Она знала. Ивешка глубоко вздохнула, содрогаясь от страха. С водяным следовало говорить громко, если при этом имелся выбор. Поэтому она сказала с дрожью в голосе:
   — Я знаю, но я буду очень осторожна, Гвиур. И не подойду близко.
   — К колдуну, который так же силен как и ты? Должно быть я поглупел. Тогда куда же ты направляешься? Это секрет?
   Свет понемногу затухал. Ночь была самым удобным временем для появления призраков, когда глаза теряли возможность хорошо видеть отвлекающие подробности. Ууламетс вообще считал, что призраки невидимы для глаза, а существуют лишь в нашем воображении, проникая прямо в разум.
   Но ни один из них так и не появился с тех пор, как Петр позвал Ууламетса. Он сам с этого момента имел дурное предчувствие, которое исходило то ли от Черневога, то ли от Саши, то ли причиной были его собственные подозрения.
   — От этого еще противней, чем от целой толпы призраков, — пробормотал он, продвигаясь вперед в холодной дымке легкого, похожего на туман дождя. — Даже и в таком окружении старик поддерживает свою репутацию.
   Теперь со всех сторон их окружали молодые деревья, некоторые из которых доходили лишь до колена лошадям, а другие, которых было меньше, выросли уже высокими и стройными: сюда, в эту голую пустыню с размытой ручьями землей, их перенесли из других мест лешие. Теперь они уже затеняли собой остальные посадки и поблескивавшие в сумерках кое-где еще выступавшие из земли мокрые от дождя камни, которые сплошь покрывали эту бесплодную землю в то время, когда он был здесь в последний раз.
   Петр вспомнил этот пейзаж со щемящей болью, которая тоже могла быть частью воспоминаний.
   А Черневог, только что отдышавшийся после нападения призраков, заметил:
   — Господи, как изменилось это место!… Мы совсем недалеко от дома.
   От старого дома Черневога. Он был чертовски прав, сообразив, где находился.
   — Мы не должны идти дальше этой ночью, — запротестовал он.
   — Ночь — самое подходящее для нас время, — заметил Петр. — Если тебе нужны призраки, ты с таким же успехом можешь рассматривать темноту.
   — Нет, — сказал Черневог, повернулся и взял в свои руки повод, на что Волк вскинул голову. — Нет, выслушай меня…
   — Отпусти мою лошадь, Змей, — сказал Петр.
   Хозяюшка тоже остановилась. Черневог продолжал держать повод и смотреть вверх на Петра. Его бледное, словно покрытое воском лицо выделялось на фоне наполненного дождем мрака. Он положил руку на подергивающуюся шею Волка.
   — Разбивай привал, — сказал Черневог. — Прямо сейчас.
   На какой-то момент это показалось вполне обоснованным и даже благоразумным.
   — Почему? — спросил Саша.
   — Потому что вы поступаете как дураки. Потому что мы уже приблизились. Послушай меня…
   Обе лошади резко пошли вперед, заставив Черневога потерять равновесие, но он успел схватить Петра за ногу, не выпуская из рук повод, и во второй раз остановил Волка. Петр опустил свободную руку на меч, но взгляд Черневога, или что-то еще, остановило его. Он замешкался, сразу подумав о том, что Черневог мог подслушать в лесу что-то важное, а тот тем временем продолжал:
   — Петр, ради Бога, Петр, ну пожалуйста, выслушай меня…
   — Черневог! — сказал Саша, но его голос слышался будто издалека, а Черневог не сводил с Петра немигающего взгляда.
   — Ты должен быть моим другом, — продолжал колдун. — Петр Ильич, поверь мне! Я не собираюсь причинять тебе вред.
   Саша торопливо соскочил с лошади и схватил Черневога за плечо, с силой разворачивая его от лошади. Петр подхватил поводья и сел поустойчивее, изумленно глядя на Сашу, который крепко держал Черневога за рубашку и очень тихо говорил:
   — Не трогай его. Не трогай. — Петру даже показалось, что будь он на месте Кави Черневога, то ему следовало бы опасаться этого тона.
   Но говоря по правде, он не воспринимал проявленный к нему интерес как нападение: он чувствовал только растерянность Черневога и его желание объяснить что-то важное.
   Возможно, что подобные чувства были опасны. Он наблюдал за тем, как Саша отпустил Черневога, все еще стоящего спиной к Волку.
   — Пошел! — сказал он.
   — Я не уверен… — Петр почувствовал, как-то особенно произнес это слово, «не уверен», и наклонился вперед. — Я не думаю, что мы не должны выслушать его как раз сейчас, когда призраки исчезли…
   — Петр, это он заставляет тебя так говорить.
   — Но я не уверен, что это и не моя собственная мысль… Ведь если на самом деле. Нечто преследует его, то почему бы этим намерениям и не начать выполняться?
   — Мне кажется, что самым важным является время.
   Ивешка. Господи. Петр почувствовал неожиданное глубокое замешательство. Как он мог быть таким дураком! И правильно, что Саша был необычно резок с ним. Он заслужил это.
   — Залезай, Змей, — сказал он и сделал движение, чтобы помочь Черневогу влезть на коня.
   — Я сам возьму его, — сказал Саша.
   Был тот самый момент, когда Петр почувствовал необходимость встать между мальчиком и угрожавшей тому опасностью. Его охватило странное чувство, когда он наблюдал, как молодой человек, повернувшись к Саше, не вполне изящно вскакивает на лошадь, и Саша протягивает руку… и Петр видит это… протягивает руку Кави Черневогу, который не без опасений хватается за нее.
   — Следуешь только собственным соображениям, — продолжал доноситься до нее голос, на этот раз из кустов, где было уже достаточно темно. Вновь послышалось прерывистое скольжение тяжелого тела и потрескивание тонких веток. — И куда же эти соображения влекут тебя, хотелось бы мне знать? Разве ты не знаешь, что твоя ива зазеленела этой весной? Мне интересно знать, почему?
   Ивешка из всех сил старалась не обращать внимания на водяного. Было уже пора остановиться, развести костер и окружить себя защитой, через которую водяной не смог бы пролезть, но она не находила ни одного привлекательного места в этой чаще. Возможно, что лес здесь никогда не умирал, но от этого он не стал привлекательнее: нигде не было видно ни единого места, удобного для костра и для ее защиты.
   — Я чувствую запах дыма, моя прелесть. А ты разве не чувствуешь его? Могу побиться о заклад, если ты пройдешь немного дальше, то наверняка отыщешь то, что ищешь.
   Но она не чувствовала ничего. И в то же самое время она ощущала холод. Старый Гвиур имел свои злонамеренные планы и, разумеется, врал, но временами он любил помучить кого-нибудь из попавших в беду, и только Бог знает, когда он мог быть близок к истине.