Страница:
Сайм невольно вскрикнул, и все повернулись к станции. Несомненно, к ним двигалось довольно много народу, но разглядеть лица было еще нелегко.
— Покойный маркиз де Сент-Эсташ, — сказал полицейский, доставая кожаный футляр, — всегда носил при себе бинокль. Либо Председатель, либо Секретарь идет на нас с этой толпой. Они настигли нас в укромном месте, где мы при всем желании не сможем нарушить наши клятвы и обратиться к полиции. Доктор Булль, я подозреваю, что бинокль поможет вам больше, чем ваши убедительные окуляры.
Он вручил бинокль доктору, который тут же снял очки.
— Не будем заранее бить тревогу, — сказал профессор. — Правда, народу там немало, но это, наверное, простые туристы.
— Носят ли простые туристы черные полумаски? — спросил доктор Булль, глядя в бинокль.
Сайм вырвал у него бинокль и посмотрел на пассажиров парижского поезда. Большинство из них выглядело вполне заурядно, но двое или трое впереди были в черных масках, спускавшихся почти до самых губ. Это сильно меняло лицо, особенно на расстоянии, и Сайм никого не узнавал, видя только выбритые подбородки. Но вот, разговаривая, все улыбнулись, и один улыбнулся наискосок.
— Покойный маркиз де Сент-Эсташ, — сказал полицейский, доставая кожаный футляр, — всегда носил при себе бинокль. Либо Председатель, либо Секретарь идет на нас с этой толпой. Они настигли нас в укромном месте, где мы при всем желании не сможем нарушить наши клятвы и обратиться к полиции. Доктор Булль, я подозреваю, что бинокль поможет вам больше, чем ваши убедительные окуляры.
Он вручил бинокль доктору, который тут же снял очки.
— Не будем заранее бить тревогу, — сказал профессор. — Правда, народу там немало, но это, наверное, простые туристы.
— Носят ли простые туристы черные полумаски? — спросил доктор Булль, глядя в бинокль.
Сайм вырвал у него бинокль и посмотрел на пассажиров парижского поезда. Большинство из них выглядело вполне заурядно, но двое или трое впереди были в черных масках, спускавшихся почти до самых губ. Это сильно меняло лицо, особенно на расстоянии, и Сайм никого не узнавал, видя только выбритые подбородки. Но вот, разговаривая, все улыбнулись, и один улыбнулся наискосок.
Глава XI
Преступники гонятся за полицией
Сайм опустил бинокль. Ему стало много легче.
— Что ж, хоть Председателя с ними нет, — сказал он, отирая лоб.
— Они еще далеко, — сказал полковник, не вполне пришедший в себя после поспешных, хотя и учтивых объяснений доктора Булля. — Как же вы различите своего Председателя в такой толпе?
— Как бы я различил белого слона? — не без раздражения сказал Сайм. — Да, они далеко, но если бы он был с ними… Господи, земля бы тряслась!
Помолчав немного, инспектор Рэтклиф сказал с мрачной решимостью:
— Конечно, его нет. Лучше бы он с ними был. Наверное, он с триумфом въезжает в Париж или сидит на соборе святого Павла, точнее — на его развалинах.
— Это нелепо! — сказал Сайм. — Не спорю, что-нибудь да случилось, пока нас не было, но не мог же он единым махом покорить мир. Действительно, — добавил он, хмуро глядя на поля у маленькой станции, — действительно, сюда идет толпа, но не такая уж большая, не войско.
— О, эти! — пренебрежительно отмахнулся новоявленный сыщик. — Да, их не очень много. Стоит ли тратиться на них? Скажу откровенно, мы не так уж важны, мой друг, в мире Воскресенья. Телеграф и железные дороги он захватил сам. А перебить Центральный Совет — просто пустяк, как опустить открытку. Это сделает и Секретарь. — И он плюнул в траву. Потом, повернувшись к спутникам, не без суровости добавил: — Можно многое сказать в защиту смерти. Но если вы предпочитаете другой вариант, искренне советую, идите за мной.
С этими словами он повернулся и молча зашагал к лесу. Остальные оглянулись и увидели, что темная туча, отделившись от станции, в поразительном порядке идет через луг. Уже и без бинокля можно было различить на лицах черные пятна полумасок. Недолго думая, они тоже повернулись и последовали за своим вожаком, исчезнувшим в мерцании леса.
На лугу пекло и пылало солнце, и, нырнув в лес, они радостно удивились прохладе, словно пловцы, нырнувшие в пруд. Свет дробился, тени дрожали, лес казался трепещущей завесой, как экран в кино. Узоры светотени плясали, и Сайм едва различал своих спутников. То чья-нибудь голова загоралась рембрандтовским светом, то возникали ярко-белые руки и темный, как у негра, нос. Бывший маркиз низко нахлобучил шляпу, и тень полей разделяла его лицо черной полумаской. Недоумение, томившее Сайма, становилось все тяжелее. В маске ли он? В маске ли кто-нибудь вообще? Кто из них кто? Волшебный лес, где лица становились то черными, то белыми, где очертания расплывались в свете и таяли во тьме, этот хаос светотени, сменивший четкую яркость солнечного дня, представлялся Сайму символом того мира, в котором он жил последние трое суток, — мира, в котором люди снимали бороды, очки и носы, превращаясь в кого-то другого. Трагическая вера, горевшая в его сердце, когда он счел маркиза бесом, почему-то исчезла, когда он увидел в нем друга. После всех этих превращений он плохо понимал, что такое друг, что — недруг. Существует ли вообще что-нибудь, кроме того, что кажется? Маркиз снял нос и стал сыщиком. А вдруг он снимет голову и станет лешим? Быть может, жизнь подобна неверному лесному миру, пляске света и тени? Все мелькает, все внезапно меняется, все исчезает. В сбрызнутом солнцем лесу Гэбриел Сайм нашел то, что нередко находили там нынешние художники. Он нашел импрессионизм — так называют теперь предельное сомнение, когда мир уже не стоит ни на чем.
Как человек, видящий дурной сон, старается крикнуть и проснуться, Сайм постарался отогнать последнюю, худшую из своих фантазий. Нетерпеливо нагнав того, кого научился звать Рэтклифом, он громко и бодро нарушил бездонное молчание.
— Скажите, — спросил он, — куда же мы идем?
Сомнения его были так сильны, что он обрадовался, услышав обычный человеческий голос.
— Нам надо добраться до моря, — ответил Рэтклиф, — через городок Ланей[29]. Мне кажется, в этой местности навряд ли перейдут на их сторону.
— Ну что вы! — воскликнул Сайм. — Не мог он поработить весь мир. Я уверен, что среди рабочих не так уж много анархистов, а если бы и много, простая толпа не может разбить полицию и солдат.
— Толпа! — повторил инспектор и гневно фыркнул. — При чем тут простой народ, при чем тут рабочие? Вечно эта идиотская идея! Неужели вы считаете, что анархия придет от бедных? Откуда вы это взяли? Бедные бывают мятежниками, но не бывают анархистами. Кому-кому, а им нужна мало-мальски приличная власть. Они вросли корнями в свою страну. А богатые — нет. Богач может уплыть на яхте в Новую Гвинею. Бедные иногда бунтовали против плохих властей, богатые всегда бунтовали против всяких. Аристократы издавна были анархистами, вспомните мятежных баронов.
— Прекрасная лекция для малолетних, — сказал Сайм, — но я не пойму, к чему вы клоните.
— Клоню я к тому, — отвечал Рэтклиф, — что помогают Воскресенью миллионеры из Южной Африки и Северной Америки. Вот почему он завладел дорогами и телеграфом. Вот почему последние воины из полиции, вставшей против анархии, бегают по лесу, как зайцы.
— Миллионеры, это понятно, — задумчиво сказал Сайм. — Они почти все спятили. Но одно дело совратить нескольких скверных стариков, совсем другое — совратить великие христианские нации. Я нос дам на отсечение (не сочтите за намек), что Председатель не сможет совратить обычного, здравомыслящего человека.
— Смотря какого, — сказал инспектор.
— Хотя бы этого! — воскликнул Сайм, указывая прямо перед собой. — Такого не совратишь, — и он указал куда-то пальцем.
Они уже вышли на залитую солнцем просеку, знаменовавшую для Сайма возвращение здравого смысла. Посреди нее стоял человек, с почти пугающей полнотой воплощавший этот здравый смысл. Грузный крестьянин, пропеченный солнцем, рубил дерево. Рубаха его пропотела, лицо и вся фигура дышали той беспредельной важностью, которую обретают люди, выполняющие день за днем сотни мелких и необходимых дел. Повозка, наполовину нагруженная дровами, стояла в нескольких шагах; лошадь, щипавшая траву, была отважна, но не отчаянна, как и ее хозяин; она была, как и хозяин, благополучна и невесела. Дровосек, нормандец — немного повыше, чем обычный француз, и почти квадратный — темнел в прямоугольнике света, словно аллегория труда на золотом фоне.
— Сайм говорит, — крикнул Рэтклиф полковнику, — что вот этот человек никогда не станет анархистом.
— На сей раз мсье Сайм совершенно прав, — смеясь, ответил полковник, — ведь этому человеку есть что отстаивать. Я забыл, что у себя на родине вы не привыкли встречать крестьян с достатком.
— Вид у него бедный, — заметил доктор Булль.
— Вот именно, — ответил полковник. — Потому он и богат.
— У меня мысль! — внезапно воскликнул доктор. — Сколько он возьмет за то, чтобы нас подвезти? Эти мерзавцы движутся пешком, мы живо бы от них ушли.
— Ах, дайте ему сколько запросит! — нетерпеливо подхватил Сайм. — У меня уйма денег.
— Так не годится, — возразил полковник. — Он не станет уважать вас, если вы не поторгуетесь.
— Нам некогда торговаться… — с досадой сказал Булль.
— Он торгуется, потому что он свободен, — сказал француз. — Поймите, он не оценит вашей щедрости. Ему не нужны чаевые.
Пришлось топтаться на месте, пока французский полковник обменивался с французским крестьянином неторопливыми шутками базарного дня. Однако всего минут через пять они убедились, что полковник прав, ибо дровосек принял их предложение не с равнодушной угодливостью хорошо оплаченного наемника, а с серьезностью адвоката, получившего должный гонорар. Он сказал, что лучше всего пробраться к маленькой харчевне в холмах над Ланей, хозяин которой, старый солдат, ударившийся на старости лет в благочестие, поможет им и даже не пожалеет ради них жизни. Беглецы влезли на груду дров, и тряская повозка двинулась вниз по другому, крутому склону. Как ни тяжела и громоздка она была, двигалась она быстро, и вскоре всех воодушевила отрадная вера, что им удастся уйти от таинственных преследователей. Никто так и не знал, откуда анархисты раздобыли столько сторонников; по-видимому, люди срывались с места при одном взгляде на кривую улыбку Секретаря. Сайм время от времени глядел через плечо на преследующую их армию.
По мере того как лес, отдаляясь, становился реже и ниже, Сайм видел сзади над собой залитый солнцем склон, по которому, словно гигантский жук, ползла темная толпа. Солнце светило ярко, видел Сайм прекрасно и различал отдельные фигуры, но все больше удивлялся тому, что движутся они как один человек. Одеты все были обычно, по-городскому — в темных костюмах и шляпах; но в отличие от уличных толп эта толпа не расплывалась, не рассыпалась, не распадалась на отдельные группы. Она двигалась грозно и неумолимо, словно армия зрячих автоматов.
Сайм сказал об этом Рэтклифу.
— Да, — кивнул инспектор, — это дисциплина, это Воскресенье. Быть может, он за пятьсот миль, но страх перед ним — всегда с ними, как страх Божий. Маршируют они по правилам, и говорят по правилам, и думают. Но, что много важнее для нас, по всем правилам оптики исчезают вдали.
Кивнул и Сайм. Черная толпа и впрямь становилась все меньше по мере того, как крестьянин погонял лошадь.
Залитая солнцем земля была здесь плоской, но за лесом, уступами, круто спускалась к морю, напоминая холмы Сассекса. Разница лишь в том, что сассекская дорога извилиста и прихотлива, как ручей, а белая французская дорога водопадом срывалась вниз. Повозка загромыхала на крутизне, и через несколько минут, когда склон стал еще круче, беглецам открылись маленькая бухта и синяя дуга моря. Туча преследователей меж тем исчезла за холмами.
Лошадь лихо свернула за купу вязов, едва не задев мордой старика, сидевшего на скамье под вывеской «Le Soleil d'Or»[30]. Возница что-то пробурчал, видимо прося прощения, и слез на землю. Путники тоже слезли один за другим и поздоровались со стариком, судя по радушию его — хозяином харчевни.
Он был седовлас, седоус и румян, как яблоко; такие простодушные люди с несколько сонным взором нередко встречаются во Франции, еще чаще — в южной Германии. И трубка его, и кружка пива, и цветы, и пчельник дышали покоем былых времен, но, войдя в дом, путники увидели на стене саблю.
Полковник поздоровался с трактирщиком, как со старым приятелем, прошел в дом, сел за стол и — вероятно, как всегда — что-то заказал. Воинская точность его действий заинтересовала Сайма; когда трактирщик вышел, он решил удовлетворить свое любопытство.
— Простите, полковник, — тихо спросил он, — почему мы зашли сюда?
Полковник Дюкруа усмехнулся, и усмешка пропала в его седых усах.
— По двум причинам, мсье, — отвечал он. — Первой я назову менее важную, но более практичную. Мы зашли сюда потому, что только здесь имеются лошади.
— Лошади? — повторил Сайм.
— Да, — сказал француз. — Если вы хотите уйти от врага, вам нужны лошади. Насколько я понимаю, вы не припасли ни велосипедов, ни мотора.
— Куда вы советуете ехать? — нерешительно спросил Сайм.
— В жандармерию, куда ж еще, — сказал полковник. — Она по ту сторону Ланей. Мой друг, чьим секундантом я был при довольно странных обстоятельствах, преувеличивает опасность, всеобщего восстания быть не может, но даже он, полагаю, согласится, что среди жандармов вам спокойнее.
Сайм серьезно кивнул, потом спросил:
— А вторая причина?
— Вторая причина та, — степенно отвечал полковник, — что недурно повидать хорошего человека, когда стоишь перед лицом смерти.
Сайм взглянул на стену и увидел грубую и трогательную религиозную гравюру.
— Да, — сказал он. — Вы правы. — И почти сразу добавил: — Распорядился кто-нибудь насчет лошадей?
— Не беспокойтесь, — сказал полковник. — Я распорядился, как только вошел. Ваши враги не особенно торопливы, но двигались они быстро, как настоящая армия. Я и не думал, что у анархистов такая дисциплина. Нельзя терять ни минуты.
Почти в тот же миг вошел синеглазый седой трактирщик и доложил, что пять коней оседланы.
По совету полковника все захватили вина и еды, не забыли и шпаги — другого оружия не было, и понеслись по крутой белой дороге. Слуг, которые несли багаж инспектора в бытность его маркизом, решили оставить в харчевне, чему они не противились, намереваясь выпить вина.
Послеполуденное солнце уже светило наискось, и в его лучах Сайм видел трактирщика, становившегося все меньше, но упорно глядевшего им вслед. Серебряные волосы сверкали на солнце, и Сайм никак не мог отделаться от суеверной мысли, что это и впрямь последний хороший человек, которого он встретил на земле.
Он еще видел серый силуэт, осененный белым светом, когда на зелени крутого склона появилось черное пятно. Полчище черных людей, словно туча саранчи, нависло над добрым старцем и его домом. Коней оседлали вовремя.
— Что ж, хоть Председателя с ними нет, — сказал он, отирая лоб.
— Они еще далеко, — сказал полковник, не вполне пришедший в себя после поспешных, хотя и учтивых объяснений доктора Булля. — Как же вы различите своего Председателя в такой толпе?
— Как бы я различил белого слона? — не без раздражения сказал Сайм. — Да, они далеко, но если бы он был с ними… Господи, земля бы тряслась!
Помолчав немного, инспектор Рэтклиф сказал с мрачной решимостью:
— Конечно, его нет. Лучше бы он с ними был. Наверное, он с триумфом въезжает в Париж или сидит на соборе святого Павла, точнее — на его развалинах.
— Это нелепо! — сказал Сайм. — Не спорю, что-нибудь да случилось, пока нас не было, но не мог же он единым махом покорить мир. Действительно, — добавил он, хмуро глядя на поля у маленькой станции, — действительно, сюда идет толпа, но не такая уж большая, не войско.
— О, эти! — пренебрежительно отмахнулся новоявленный сыщик. — Да, их не очень много. Стоит ли тратиться на них? Скажу откровенно, мы не так уж важны, мой друг, в мире Воскресенья. Телеграф и железные дороги он захватил сам. А перебить Центральный Совет — просто пустяк, как опустить открытку. Это сделает и Секретарь. — И он плюнул в траву. Потом, повернувшись к спутникам, не без суровости добавил: — Можно многое сказать в защиту смерти. Но если вы предпочитаете другой вариант, искренне советую, идите за мной.
С этими словами он повернулся и молча зашагал к лесу. Остальные оглянулись и увидели, что темная туча, отделившись от станции, в поразительном порядке идет через луг. Уже и без бинокля можно было различить на лицах черные пятна полумасок. Недолго думая, они тоже повернулись и последовали за своим вожаком, исчезнувшим в мерцании леса.
На лугу пекло и пылало солнце, и, нырнув в лес, они радостно удивились прохладе, словно пловцы, нырнувшие в пруд. Свет дробился, тени дрожали, лес казался трепещущей завесой, как экран в кино. Узоры светотени плясали, и Сайм едва различал своих спутников. То чья-нибудь голова загоралась рембрандтовским светом, то возникали ярко-белые руки и темный, как у негра, нос. Бывший маркиз низко нахлобучил шляпу, и тень полей разделяла его лицо черной полумаской. Недоумение, томившее Сайма, становилось все тяжелее. В маске ли он? В маске ли кто-нибудь вообще? Кто из них кто? Волшебный лес, где лица становились то черными, то белыми, где очертания расплывались в свете и таяли во тьме, этот хаос светотени, сменивший четкую яркость солнечного дня, представлялся Сайму символом того мира, в котором он жил последние трое суток, — мира, в котором люди снимали бороды, очки и носы, превращаясь в кого-то другого. Трагическая вера, горевшая в его сердце, когда он счел маркиза бесом, почему-то исчезла, когда он увидел в нем друга. После всех этих превращений он плохо понимал, что такое друг, что — недруг. Существует ли вообще что-нибудь, кроме того, что кажется? Маркиз снял нос и стал сыщиком. А вдруг он снимет голову и станет лешим? Быть может, жизнь подобна неверному лесному миру, пляске света и тени? Все мелькает, все внезапно меняется, все исчезает. В сбрызнутом солнцем лесу Гэбриел Сайм нашел то, что нередко находили там нынешние художники. Он нашел импрессионизм — так называют теперь предельное сомнение, когда мир уже не стоит ни на чем.
Как человек, видящий дурной сон, старается крикнуть и проснуться, Сайм постарался отогнать последнюю, худшую из своих фантазий. Нетерпеливо нагнав того, кого научился звать Рэтклифом, он громко и бодро нарушил бездонное молчание.
— Скажите, — спросил он, — куда же мы идем?
Сомнения его были так сильны, что он обрадовался, услышав обычный человеческий голос.
— Нам надо добраться до моря, — ответил Рэтклиф, — через городок Ланей[29]. Мне кажется, в этой местности навряд ли перейдут на их сторону.
— Ну что вы! — воскликнул Сайм. — Не мог он поработить весь мир. Я уверен, что среди рабочих не так уж много анархистов, а если бы и много, простая толпа не может разбить полицию и солдат.
— Толпа! — повторил инспектор и гневно фыркнул. — При чем тут простой народ, при чем тут рабочие? Вечно эта идиотская идея! Неужели вы считаете, что анархия придет от бедных? Откуда вы это взяли? Бедные бывают мятежниками, но не бывают анархистами. Кому-кому, а им нужна мало-мальски приличная власть. Они вросли корнями в свою страну. А богатые — нет. Богач может уплыть на яхте в Новую Гвинею. Бедные иногда бунтовали против плохих властей, богатые всегда бунтовали против всяких. Аристократы издавна были анархистами, вспомните мятежных баронов.
— Прекрасная лекция для малолетних, — сказал Сайм, — но я не пойму, к чему вы клоните.
— Клоню я к тому, — отвечал Рэтклиф, — что помогают Воскресенью миллионеры из Южной Африки и Северной Америки. Вот почему он завладел дорогами и телеграфом. Вот почему последние воины из полиции, вставшей против анархии, бегают по лесу, как зайцы.
— Миллионеры, это понятно, — задумчиво сказал Сайм. — Они почти все спятили. Но одно дело совратить нескольких скверных стариков, совсем другое — совратить великие христианские нации. Я нос дам на отсечение (не сочтите за намек), что Председатель не сможет совратить обычного, здравомыслящего человека.
— Смотря какого, — сказал инспектор.
— Хотя бы этого! — воскликнул Сайм, указывая прямо перед собой. — Такого не совратишь, — и он указал куда-то пальцем.
Они уже вышли на залитую солнцем просеку, знаменовавшую для Сайма возвращение здравого смысла. Посреди нее стоял человек, с почти пугающей полнотой воплощавший этот здравый смысл. Грузный крестьянин, пропеченный солнцем, рубил дерево. Рубаха его пропотела, лицо и вся фигура дышали той беспредельной важностью, которую обретают люди, выполняющие день за днем сотни мелких и необходимых дел. Повозка, наполовину нагруженная дровами, стояла в нескольких шагах; лошадь, щипавшая траву, была отважна, но не отчаянна, как и ее хозяин; она была, как и хозяин, благополучна и невесела. Дровосек, нормандец — немного повыше, чем обычный француз, и почти квадратный — темнел в прямоугольнике света, словно аллегория труда на золотом фоне.
— Сайм говорит, — крикнул Рэтклиф полковнику, — что вот этот человек никогда не станет анархистом.
— На сей раз мсье Сайм совершенно прав, — смеясь, ответил полковник, — ведь этому человеку есть что отстаивать. Я забыл, что у себя на родине вы не привыкли встречать крестьян с достатком.
— Вид у него бедный, — заметил доктор Булль.
— Вот именно, — ответил полковник. — Потому он и богат.
— У меня мысль! — внезапно воскликнул доктор. — Сколько он возьмет за то, чтобы нас подвезти? Эти мерзавцы движутся пешком, мы живо бы от них ушли.
— Ах, дайте ему сколько запросит! — нетерпеливо подхватил Сайм. — У меня уйма денег.
— Так не годится, — возразил полковник. — Он не станет уважать вас, если вы не поторгуетесь.
— Нам некогда торговаться… — с досадой сказал Булль.
— Он торгуется, потому что он свободен, — сказал француз. — Поймите, он не оценит вашей щедрости. Ему не нужны чаевые.
Пришлось топтаться на месте, пока французский полковник обменивался с французским крестьянином неторопливыми шутками базарного дня. Однако всего минут через пять они убедились, что полковник прав, ибо дровосек принял их предложение не с равнодушной угодливостью хорошо оплаченного наемника, а с серьезностью адвоката, получившего должный гонорар. Он сказал, что лучше всего пробраться к маленькой харчевне в холмах над Ланей, хозяин которой, старый солдат, ударившийся на старости лет в благочестие, поможет им и даже не пожалеет ради них жизни. Беглецы влезли на груду дров, и тряская повозка двинулась вниз по другому, крутому склону. Как ни тяжела и громоздка она была, двигалась она быстро, и вскоре всех воодушевила отрадная вера, что им удастся уйти от таинственных преследователей. Никто так и не знал, откуда анархисты раздобыли столько сторонников; по-видимому, люди срывались с места при одном взгляде на кривую улыбку Секретаря. Сайм время от времени глядел через плечо на преследующую их армию.
По мере того как лес, отдаляясь, становился реже и ниже, Сайм видел сзади над собой залитый солнцем склон, по которому, словно гигантский жук, ползла темная толпа. Солнце светило ярко, видел Сайм прекрасно и различал отдельные фигуры, но все больше удивлялся тому, что движутся они как один человек. Одеты все были обычно, по-городскому — в темных костюмах и шляпах; но в отличие от уличных толп эта толпа не расплывалась, не рассыпалась, не распадалась на отдельные группы. Она двигалась грозно и неумолимо, словно армия зрячих автоматов.
Сайм сказал об этом Рэтклифу.
— Да, — кивнул инспектор, — это дисциплина, это Воскресенье. Быть может, он за пятьсот миль, но страх перед ним — всегда с ними, как страх Божий. Маршируют они по правилам, и говорят по правилам, и думают. Но, что много важнее для нас, по всем правилам оптики исчезают вдали.
Кивнул и Сайм. Черная толпа и впрямь становилась все меньше по мере того, как крестьянин погонял лошадь.
Залитая солнцем земля была здесь плоской, но за лесом, уступами, круто спускалась к морю, напоминая холмы Сассекса. Разница лишь в том, что сассекская дорога извилиста и прихотлива, как ручей, а белая французская дорога водопадом срывалась вниз. Повозка загромыхала на крутизне, и через несколько минут, когда склон стал еще круче, беглецам открылись маленькая бухта и синяя дуга моря. Туча преследователей меж тем исчезла за холмами.
Лошадь лихо свернула за купу вязов, едва не задев мордой старика, сидевшего на скамье под вывеской «Le Soleil d'Or»[30]. Возница что-то пробурчал, видимо прося прощения, и слез на землю. Путники тоже слезли один за другим и поздоровались со стариком, судя по радушию его — хозяином харчевни.
Он был седовлас, седоус и румян, как яблоко; такие простодушные люди с несколько сонным взором нередко встречаются во Франции, еще чаще — в южной Германии. И трубка его, и кружка пива, и цветы, и пчельник дышали покоем былых времен, но, войдя в дом, путники увидели на стене саблю.
Полковник поздоровался с трактирщиком, как со старым приятелем, прошел в дом, сел за стол и — вероятно, как всегда — что-то заказал. Воинская точность его действий заинтересовала Сайма; когда трактирщик вышел, он решил удовлетворить свое любопытство.
— Простите, полковник, — тихо спросил он, — почему мы зашли сюда?
Полковник Дюкруа усмехнулся, и усмешка пропала в его седых усах.
— По двум причинам, мсье, — отвечал он. — Первой я назову менее важную, но более практичную. Мы зашли сюда потому, что только здесь имеются лошади.
— Лошади? — повторил Сайм.
— Да, — сказал француз. — Если вы хотите уйти от врага, вам нужны лошади. Насколько я понимаю, вы не припасли ни велосипедов, ни мотора.
— Куда вы советуете ехать? — нерешительно спросил Сайм.
— В жандармерию, куда ж еще, — сказал полковник. — Она по ту сторону Ланей. Мой друг, чьим секундантом я был при довольно странных обстоятельствах, преувеличивает опасность, всеобщего восстания быть не может, но даже он, полагаю, согласится, что среди жандармов вам спокойнее.
Сайм серьезно кивнул, потом спросил:
— А вторая причина?
— Вторая причина та, — степенно отвечал полковник, — что недурно повидать хорошего человека, когда стоишь перед лицом смерти.
Сайм взглянул на стену и увидел грубую и трогательную религиозную гравюру.
— Да, — сказал он. — Вы правы. — И почти сразу добавил: — Распорядился кто-нибудь насчет лошадей?
— Не беспокойтесь, — сказал полковник. — Я распорядился, как только вошел. Ваши враги не особенно торопливы, но двигались они быстро, как настоящая армия. Я и не думал, что у анархистов такая дисциплина. Нельзя терять ни минуты.
Почти в тот же миг вошел синеглазый седой трактирщик и доложил, что пять коней оседланы.
По совету полковника все захватили вина и еды, не забыли и шпаги — другого оружия не было, и понеслись по крутой белой дороге. Слуг, которые несли багаж инспектора в бытность его маркизом, решили оставить в харчевне, чему они не противились, намереваясь выпить вина.
Послеполуденное солнце уже светило наискось, и в его лучах Сайм видел трактирщика, становившегося все меньше, но упорно глядевшего им вслед. Серебряные волосы сверкали на солнце, и Сайм никак не мог отделаться от суеверной мысли, что это и впрямь последний хороший человек, которого он встретил на земле.
Он еще видел серый силуэт, осененный белым светом, когда на зелени крутого склона появилось черное пятно. Полчище черных людей, словно туча саранчи, нависло над добрым старцем и его домом. Коней оседлали вовремя.
Глава XII
Земля в анархии
Дорога была неровной, но, пустив коней галопом, всадники вырвались далеко вперед, и вскоре первые здания предместья заслонили от них врага. Однако скакать до города пришлось еще довольно долго, и, когда они его достигли, запад уже сиял теплыми красками заката. Пока они ехали через город, полковник предложил по дороге в жандармерию приобрести еще одного небесполезного союзника.
— Из пяти здешних богачей, — сказал он, — четверо просто мошенники. Думаю, именно такой процент повсюду. Пятый же — мой добрый знакомый и превосходный человек; а что еще важнее для нас, у него есть автомобиль.
— Боюсь, — с незлобивой насмешкой сказал профессор, оглядываясь на белую дорогу, где каждый миг могло появиться черное ползучее пятно, — боюсь, что сейчас не время для визитов.
— Доктор Ренар живет в трех минутах отсюда, — ответил полковник.
— Опасность — меньше чем в двух, — сказал доктор Булль.
— У него есть автомобиль, — повторил полковник.
— Он может его не дать, — сказал Булль.
— Непременно даст, — сказал полковник. — Он поймет нас.
— Мы можем не застать его, — настаивал доктор.
— Молчите! — крикнул Сайм. — Что это? Они замерли на миг, словно конные статуи, — и на два, на три, на четыре мига замерли небо и земля. Потом, мучительно вслушиваясь, различили вдали на дороге тот неописуемый топот и трепет, который означает лишь одно — скачут кони.
Лицо полковника резко изменилось, словно молния поразила его и оставила живым.
— Ну что ж! — сказал он насмешливо и коротко, как истинный воин. — Готовьтесь встретить кавалерию.
— Где они достали коней? — спросил Сайм. Полковник помолчал и глухо ответил:
— Я выражался точно, когда сказал, что, кроме той таверны, лошадей нет на двадцать миль в округе.
— Не верю! — упрямо сказал Сайм. — Не может быть. Вспомните его серебристые волосы!
— Должно быть, его принудили, — мягко сказал полковник. — Их не меньше ста. Они сильны. Потому и нужно заехать к моему другу Ренару.
С этими словами он свернул за угол и помчался так быстро, что и на полном скаку все едва поспевали за развевающимся хвостом его лошади.
Доктор Ренар обитал в высоком удобном доме, на самом верху крутой улочки, и когда всадники спешились у его дверей, им снова открылись зеленая гряда холмов и белая дорога над городскими крышами. Увидев, что дорога пуста, они перевели дух и позвонили в дверь.
Русобородый хозяин оказался приветливым и радушным. Он был образцом того молчаливого, но чрезвычайно делового сословия, которое сохранилось во Франции даже лучше, чем в Англии. Когда ему объяснили суть дела, он посмеялся над бывшим маркизом, утверждая с весомым французским скепсисом, что общее восстание анархистов совершенно немыслимо.
— Анархия! — сказал он, пожимая плечами. — Что за ребячество…
— Et са[31], — крикнул полковник, — et ca, по-вашему, ребячество?
Беглецы оглянулись и увидели изогнутое пятно. Кавалерия неслась по круче стремительно, как войско Аттилы. При всей своей быстроте ряды двигались строго, и маски на лицах первых всадников чернели ровной полосой. Да, черное пятно не изменилось, хотя и двигалось быстрее, но все же одно различие было, и различие поразительное. На склоне холма, как на карте, положенной наклонно, всадники держались вместе; но один из них мчался впереди так быстро, словно убегал от погони. Он размахивал руками, понукая коня, и вид его был настолько дик, что даже издали в нем признали Понедельника.
— Жалею, что придется прервать такую глубокую беседу, — сказал полковник. — Не можете ли вы одолжить мне свой автомобиль?
— Должно быть, вы не в себе, — заметил доктор Ренар, добродушно улыбаясь. — Но безумие дружбе не помеха. Идемте в гараж.
Доктор Ренар был тихого нрава, но неимоверно богат; комнаты его напоминали музей, в гараже стояли три автомобиля. Однако вкусы у него были простые, как у всех французов среднего класса, автомобилем он пользовался редко, и когда нетерпеливые беглецы ворвались в гараж, им пришлось повозиться, чтобы определить, исправен ли хоть один мотор. Потом они не без труда выкатили автомобиль на улицу и, выйдя из полутемного гаража, с удивлением увидели, что быстро, словно в тропиках, стемнело. Либо они провозились дольше, чем думали, либо над городом собрался сплошной навес облаков. Над морем, в конце крутой улочки, поднимался легкий туман.
— Поспешим, — сказал доктор Булль. — Я слышу топот коней.
— Нет, — поправил его профессор, — вы слышите топот коня.
Так оно и было; по камням, все ближе и ближе, скакала не кавалькада, а тот, кто намного ее опередил, — безумный Секретарь.
У родителей Сайма, как у многих сторонников опрощения, был автомобиль, и он умел его водить. Вскочив на шоферское сиденье, он принялся колдовать над отвыкшими от употребления рукоятками; лицо его пылало. Нажав на что-то со всею силой, он подождал и спокойно сказал:
— Боюсь, ничего не выйдет.
Пока он говорил, из-за угла вылетел всадник, прямой и стремительный как стрела. Улыбка его была такой странной, словно он вывихнул челюсть. Подлетев к неподвижному автомобилю, где сидели все беглецы, он положил руку на кузов. Это и вправду был Секретарь, улыбавшийся в радости победы безумной, но уже не кривой улыбкой.
Сайм лихорадочно повернул руль. Все было тихо, только вдали скакали кони остальных преследователей. Вдруг, лязгая и громыхая, автомобиль сорвался с места, выхватив Секретаря из седла, как вынимают клинок из ножен, протащил шагов двадцать и оставил распластанным на мостовой. Когда мотор величаво заворачивал за угол, беглецы успели увидеть, как анархисты поднимают своего вождя.
— Не могу понять, почему так стемнело, — тихо сказал профессор.
— Должно быть, гроза идет, — ответил доктор Булль. — А знаете, жалко, что у нас нет фонаря.
— Фонарь у нас есть, — сказал полковник и выудил снизу тяжелый резной фонарь, в котором стояла свеча. Фонарь был дорогой, старинный и, может быть, висел когда-то в храме, ибо одно из цветных стекол пересекал грубый крест.
— Где вы его раздобыли? — спросил профессор.
— Там же, где автомобиль, — сказал полковник. — У своего друга. Пока мсье Сайм возился с мотором, я подбежал к открытым дверям, у которых стоял Ренар. Кажется, я спросил: «Фонарь достать некогда?» Он благодушно замигал и оглядел красивые своды передней. С потолка спускался на цепях фонарь тончайшей работы, одно из бесчисленных сокровищ его домашней сокровищницы. Доктор рванул его, вырвал, повредив при этом роспись и свалив с размаху две драгоценные вазы, и вручил мне, а я отнес сюда. Прав ли я был, когда советовал заглянуть к Ренару?
— Правы, — сказал Сайм и повесил тяжелый фонарь на ветровое стекло. Современный автомобиль со странным священным светильником мог показаться аллегорией их испытаний.
Поначалу они ехали пустынными улицами, и редкие пешеходы не давали возможности судить, дружелюбны или враждебны к ним здешние жители. Потом в домах стали загораться огни, все больше напоминая о милости и уюте. Доктор Булль повернулся к инспектору, который стал их главою, и улыбнулся, как обычно, простой, приветливой улыбкой.
— С огнями как-то веселей, — сказал он. Инспектор Рэтклиф нахмурил брови.
— Меня веселят только одни огни, — сказал он. — Вон те, в жандармерии. Я их уже вижу. Дай Бог, чтобы мы оказались там минут через десять!
Здравомыслие и надежда, преисполнявшие Булля, бурно вырвались наружу.
— Какая чушь! — воскликнул он. — Если вы верите, что обычные люди в обычных домах могут стать анархистами, вы сами безумней анархиста. Случись нам вступить в бой, весь город будет за нас.
— Нет, — отвечал Рэтклиф с неколебимой простотой. — Весь город был бы за них. Сейчас увидим.
Пока он говорил, профессор в немалом волнении наклонился вперед.
— Что это за шум? — спросил он.
— Должно быть, кони, — сказал полковник. — Я думал, они совсем отстали.
— Кони? — сказал профессор. — Нет, это не кони, и они не сзади.
Он еще говорил, когда впереди что-то дважды мелькнуло. Как ни молниеносно было это движение, беглецы разглядели, что же мелькнуло перед ними. Бледный профессор вскочил и принялся убеждать, что автомобили принадлежат Ренару.
— Это его моторы, — повторял он, обводя спутников безумным взглядом. — Там люди в масках.
— Чепуха! — гневно воскликнул полковник. — Доктор Ренар не даст им своих машин.
— Должно быть, его принудили, — спокойно сказал Рэтклиф. — Город на их стороне.
— Вы все еще в это верите, — сказал полковник.
— Скоро поверите и вы, — с безнадежным спокойствием сказал сыщик.
Наступило нелегкое молчание, затем полковник отрывисто проговорил:
— Нет, не поверю. Какой вздор! Простодушные жители мирного французского городка…
Шум оглушил его, у самых глаз вспыхнул свет. Автомобиль успел проскочить, сзади поднялся белый дымок, и Сайм услышал, что мимо просвистела пуля.
— Господи! — воскликнул полковник. — В нас кто-то стреляет.
— Зачем же прекращать разговор? — заметил мрачный Рэтклиф. — Продолжайте, полковник. Помнится, вы говорили о простодушных жителях мирного городка.
Полковник давно перестал ощущать насмешку. Он тревожно оглядывал улицу.
— Поразительно, — приговаривал он. — Нет, поразительно.
— Придирчивый человек, — сказал Сайм, — мог бы назвать это неприятным. Как бы то ни было, вон те огни — окна жандармерии. Скоро мы будем там.
— Нет, — сказал инспектор Рэтклиф, — мы никогда там не будем.
Все это время он стоял, зорко глядя вперед. Теперь он сел и устало провел рукой по гладким волосам.
— Что вы хотите сказать? — спросил Булль.
— Я хочу сказать, что мы туда не попадем, — спокойно повторил пессимист. — Поперек улицы стоят два ряда людей, я их отсюда вижу. Город против нас, как я и предсказывал. Могу утешиться сознанием своей правоты.
Рэтклиф уселся поудобней и закурил, но спутники его повскакали с мест, глядя в конец улицы. Теперь, когда надежды пошатнулись, Сайм повел автомобиль медленней и наконец остановился на углу улочки, круто сбегавшей к морю.
Было почти темно, хотя солнце еще не село, и там, куда проникали низкие лучи, тлело горячее золото. Предзакатный свет, словно прожектор в театре, прорезал переулок узким клином, обращая автомобиль в огненную колесницу. Остальная часть переулка, особенно верх и низ, были окутаны сумраком. Наконец остроглазый Сайм горестно и негромко свистнул.
— Все верно, — сказал он. — Внизу толпа, или войско, или что-то еще…
— Если и так, — нетерпеливо сказал доктор Булль, — это что-то еще. Может — цирковая борьба, может — день рождения мэра. Да мало ли что! Я не верю и не поверю, чтобы простые, славные люди в этом славном местечке ходили с динамитом в кармане. Подвиньтесь-ка поближе, Сайм, разглядим их.
Автомобиль прополз шагов сто, и все вздрогнули, ибо доктор громко расхохотался.
— Эх вы! — вскричал он. — Что я вам говорил? Да эта толпа послушна закону, как корова. Во всяком случае, она с нами.
— Откуда вы знаете? — спросил удивленный профессор.
— Вы что, слепой? — крикнул Булль. — Смотрите, кто их ведет!
Они вгляделись, и полковник, не сразу обретя голос, воскликнул:
— Из пяти здешних богачей, — сказал он, — четверо просто мошенники. Думаю, именно такой процент повсюду. Пятый же — мой добрый знакомый и превосходный человек; а что еще важнее для нас, у него есть автомобиль.
— Боюсь, — с незлобивой насмешкой сказал профессор, оглядываясь на белую дорогу, где каждый миг могло появиться черное ползучее пятно, — боюсь, что сейчас не время для визитов.
— Доктор Ренар живет в трех минутах отсюда, — ответил полковник.
— Опасность — меньше чем в двух, — сказал доктор Булль.
— У него есть автомобиль, — повторил полковник.
— Он может его не дать, — сказал Булль.
— Непременно даст, — сказал полковник. — Он поймет нас.
— Мы можем не застать его, — настаивал доктор.
— Молчите! — крикнул Сайм. — Что это? Они замерли на миг, словно конные статуи, — и на два, на три, на четыре мига замерли небо и земля. Потом, мучительно вслушиваясь, различили вдали на дороге тот неописуемый топот и трепет, который означает лишь одно — скачут кони.
Лицо полковника резко изменилось, словно молния поразила его и оставила живым.
— Ну что ж! — сказал он насмешливо и коротко, как истинный воин. — Готовьтесь встретить кавалерию.
— Где они достали коней? — спросил Сайм. Полковник помолчал и глухо ответил:
— Я выражался точно, когда сказал, что, кроме той таверны, лошадей нет на двадцать миль в округе.
— Не верю! — упрямо сказал Сайм. — Не может быть. Вспомните его серебристые волосы!
— Должно быть, его принудили, — мягко сказал полковник. — Их не меньше ста. Они сильны. Потому и нужно заехать к моему другу Ренару.
С этими словами он свернул за угол и помчался так быстро, что и на полном скаку все едва поспевали за развевающимся хвостом его лошади.
Доктор Ренар обитал в высоком удобном доме, на самом верху крутой улочки, и когда всадники спешились у его дверей, им снова открылись зеленая гряда холмов и белая дорога над городскими крышами. Увидев, что дорога пуста, они перевели дух и позвонили в дверь.
Русобородый хозяин оказался приветливым и радушным. Он был образцом того молчаливого, но чрезвычайно делового сословия, которое сохранилось во Франции даже лучше, чем в Англии. Когда ему объяснили суть дела, он посмеялся над бывшим маркизом, утверждая с весомым французским скепсисом, что общее восстание анархистов совершенно немыслимо.
— Анархия! — сказал он, пожимая плечами. — Что за ребячество…
— Et са[31], — крикнул полковник, — et ca, по-вашему, ребячество?
Беглецы оглянулись и увидели изогнутое пятно. Кавалерия неслась по круче стремительно, как войско Аттилы. При всей своей быстроте ряды двигались строго, и маски на лицах первых всадников чернели ровной полосой. Да, черное пятно не изменилось, хотя и двигалось быстрее, но все же одно различие было, и различие поразительное. На склоне холма, как на карте, положенной наклонно, всадники держались вместе; но один из них мчался впереди так быстро, словно убегал от погони. Он размахивал руками, понукая коня, и вид его был настолько дик, что даже издали в нем признали Понедельника.
— Жалею, что придется прервать такую глубокую беседу, — сказал полковник. — Не можете ли вы одолжить мне свой автомобиль?
— Должно быть, вы не в себе, — заметил доктор Ренар, добродушно улыбаясь. — Но безумие дружбе не помеха. Идемте в гараж.
Доктор Ренар был тихого нрава, но неимоверно богат; комнаты его напоминали музей, в гараже стояли три автомобиля. Однако вкусы у него были простые, как у всех французов среднего класса, автомобилем он пользовался редко, и когда нетерпеливые беглецы ворвались в гараж, им пришлось повозиться, чтобы определить, исправен ли хоть один мотор. Потом они не без труда выкатили автомобиль на улицу и, выйдя из полутемного гаража, с удивлением увидели, что быстро, словно в тропиках, стемнело. Либо они провозились дольше, чем думали, либо над городом собрался сплошной навес облаков. Над морем, в конце крутой улочки, поднимался легкий туман.
— Поспешим, — сказал доктор Булль. — Я слышу топот коней.
— Нет, — поправил его профессор, — вы слышите топот коня.
Так оно и было; по камням, все ближе и ближе, скакала не кавалькада, а тот, кто намного ее опередил, — безумный Секретарь.
У родителей Сайма, как у многих сторонников опрощения, был автомобиль, и он умел его водить. Вскочив на шоферское сиденье, он принялся колдовать над отвыкшими от употребления рукоятками; лицо его пылало. Нажав на что-то со всею силой, он подождал и спокойно сказал:
— Боюсь, ничего не выйдет.
Пока он говорил, из-за угла вылетел всадник, прямой и стремительный как стрела. Улыбка его была такой странной, словно он вывихнул челюсть. Подлетев к неподвижному автомобилю, где сидели все беглецы, он положил руку на кузов. Это и вправду был Секретарь, улыбавшийся в радости победы безумной, но уже не кривой улыбкой.
Сайм лихорадочно повернул руль. Все было тихо, только вдали скакали кони остальных преследователей. Вдруг, лязгая и громыхая, автомобиль сорвался с места, выхватив Секретаря из седла, как вынимают клинок из ножен, протащил шагов двадцать и оставил распластанным на мостовой. Когда мотор величаво заворачивал за угол, беглецы успели увидеть, как анархисты поднимают своего вождя.
— Не могу понять, почему так стемнело, — тихо сказал профессор.
— Должно быть, гроза идет, — ответил доктор Булль. — А знаете, жалко, что у нас нет фонаря.
— Фонарь у нас есть, — сказал полковник и выудил снизу тяжелый резной фонарь, в котором стояла свеча. Фонарь был дорогой, старинный и, может быть, висел когда-то в храме, ибо одно из цветных стекол пересекал грубый крест.
— Где вы его раздобыли? — спросил профессор.
— Там же, где автомобиль, — сказал полковник. — У своего друга. Пока мсье Сайм возился с мотором, я подбежал к открытым дверям, у которых стоял Ренар. Кажется, я спросил: «Фонарь достать некогда?» Он благодушно замигал и оглядел красивые своды передней. С потолка спускался на цепях фонарь тончайшей работы, одно из бесчисленных сокровищ его домашней сокровищницы. Доктор рванул его, вырвал, повредив при этом роспись и свалив с размаху две драгоценные вазы, и вручил мне, а я отнес сюда. Прав ли я был, когда советовал заглянуть к Ренару?
— Правы, — сказал Сайм и повесил тяжелый фонарь на ветровое стекло. Современный автомобиль со странным священным светильником мог показаться аллегорией их испытаний.
Поначалу они ехали пустынными улицами, и редкие пешеходы не давали возможности судить, дружелюбны или враждебны к ним здешние жители. Потом в домах стали загораться огни, все больше напоминая о милости и уюте. Доктор Булль повернулся к инспектору, который стал их главою, и улыбнулся, как обычно, простой, приветливой улыбкой.
— С огнями как-то веселей, — сказал он. Инспектор Рэтклиф нахмурил брови.
— Меня веселят только одни огни, — сказал он. — Вон те, в жандармерии. Я их уже вижу. Дай Бог, чтобы мы оказались там минут через десять!
Здравомыслие и надежда, преисполнявшие Булля, бурно вырвались наружу.
— Какая чушь! — воскликнул он. — Если вы верите, что обычные люди в обычных домах могут стать анархистами, вы сами безумней анархиста. Случись нам вступить в бой, весь город будет за нас.
— Нет, — отвечал Рэтклиф с неколебимой простотой. — Весь город был бы за них. Сейчас увидим.
Пока он говорил, профессор в немалом волнении наклонился вперед.
— Что это за шум? — спросил он.
— Должно быть, кони, — сказал полковник. — Я думал, они совсем отстали.
— Кони? — сказал профессор. — Нет, это не кони, и они не сзади.
Он еще говорил, когда впереди что-то дважды мелькнуло. Как ни молниеносно было это движение, беглецы разглядели, что же мелькнуло перед ними. Бледный профессор вскочил и принялся убеждать, что автомобили принадлежат Ренару.
— Это его моторы, — повторял он, обводя спутников безумным взглядом. — Там люди в масках.
— Чепуха! — гневно воскликнул полковник. — Доктор Ренар не даст им своих машин.
— Должно быть, его принудили, — спокойно сказал Рэтклиф. — Город на их стороне.
— Вы все еще в это верите, — сказал полковник.
— Скоро поверите и вы, — с безнадежным спокойствием сказал сыщик.
Наступило нелегкое молчание, затем полковник отрывисто проговорил:
— Нет, не поверю. Какой вздор! Простодушные жители мирного французского городка…
Шум оглушил его, у самых глаз вспыхнул свет. Автомобиль успел проскочить, сзади поднялся белый дымок, и Сайм услышал, что мимо просвистела пуля.
— Господи! — воскликнул полковник. — В нас кто-то стреляет.
— Зачем же прекращать разговор? — заметил мрачный Рэтклиф. — Продолжайте, полковник. Помнится, вы говорили о простодушных жителях мирного городка.
Полковник давно перестал ощущать насмешку. Он тревожно оглядывал улицу.
— Поразительно, — приговаривал он. — Нет, поразительно.
— Придирчивый человек, — сказал Сайм, — мог бы назвать это неприятным. Как бы то ни было, вон те огни — окна жандармерии. Скоро мы будем там.
— Нет, — сказал инспектор Рэтклиф, — мы никогда там не будем.
Все это время он стоял, зорко глядя вперед. Теперь он сел и устало провел рукой по гладким волосам.
— Что вы хотите сказать? — спросил Булль.
— Я хочу сказать, что мы туда не попадем, — спокойно повторил пессимист. — Поперек улицы стоят два ряда людей, я их отсюда вижу. Город против нас, как я и предсказывал. Могу утешиться сознанием своей правоты.
Рэтклиф уселся поудобней и закурил, но спутники его повскакали с мест, глядя в конец улицы. Теперь, когда надежды пошатнулись, Сайм повел автомобиль медленней и наконец остановился на углу улочки, круто сбегавшей к морю.
Было почти темно, хотя солнце еще не село, и там, куда проникали низкие лучи, тлело горячее золото. Предзакатный свет, словно прожектор в театре, прорезал переулок узким клином, обращая автомобиль в огненную колесницу. Остальная часть переулка, особенно верх и низ, были окутаны сумраком. Наконец остроглазый Сайм горестно и негромко свистнул.
— Все верно, — сказал он. — Внизу толпа, или войско, или что-то еще…
— Если и так, — нетерпеливо сказал доктор Булль, — это что-то еще. Может — цирковая борьба, может — день рождения мэра. Да мало ли что! Я не верю и не поверю, чтобы простые, славные люди в этом славном местечке ходили с динамитом в кармане. Подвиньтесь-ка поближе, Сайм, разглядим их.
Автомобиль прополз шагов сто, и все вздрогнули, ибо доктор громко расхохотался.
— Эх вы! — вскричал он. — Что я вам говорил? Да эта толпа послушна закону, как корова. Во всяком случае, она с нами.
— Откуда вы знаете? — спросил удивленный профессор.
— Вы что, слепой? — крикнул Булль. — Смотрите, кто их ведет!
Они вгляделись, и полковник, не сразу обретя голос, воскликнул: