Страница:
— Он-то не в счет. Он отбыл еще вчера, — ответил Хорн Фишер. — Через восемь часов после того, как хозяйский шофер отвез его к поезду, я слышал голос Балмера, вот как ваш сейчас слышу.
— Вы, надеюсь, не верите в привидения? — осведомился человек из Индии.
И, помолчав, добавил:
— Есть кое-кто еще, кого хотелось бы найти прежде, чем доберемся до этого малого с алиби в лондонской конторе. Куда подевался тот, в зеленом? Архитектор, переодетый в лесного брата? Что-то я его не видел.
Мистеру Брэйну удалось собрать все рассеявшееся общество до прибытия полиции. Но когда он вновь завел свои рассуждения о том, как странно, что юный архитектор не торопится присоединиться к компании, он столкнулся с некоей загадочной загвоздкой и психологическим осложнением вовсе неожиданного свойства.
Джульетта Брэй встретила страшное известие об исчезновении брата с мрачным стоицизмом, она скорее оцепенела, чем выказывала признаки горя; но когда всплыл этот новый вопрос, она вдруг ужасно взвилась и рассердилась.
— Мы не собираемся ни о ком делать никаких выводов, — веско произнес Брэйн. — Но хотелось бы кое-что выяснить относительно мистера Крэйна. Кажется, никто здесь не знает толком ни кто он, собственно, ни откуда. И представляется странным совпадением, что вчера он буквально скрестил оружие с несчастным Балмером и, доказав, что куда лучше владеет мечом, вполне бы мог его проткнуть. Конечно, это, может быть, случайность и не повод для возбуждения дела. Пока не прибыла полиция, мы с вами — просто свора ненатасканных ищеек.
— А по-моему, вы просто кучка жалких снобов, — вскрикнула Джульетта. — Только потому, что мистер Крэйн — талант, избравший свое собственное поприще, вы без всяких оснований намекаете, что он убийца. Из-за того, что он вооружился бутафорским мечом и, как случайно оказалось, умеет им владеть, вы ни с того ни с сего его записываете в кровожадные маньяки. И оттого, что он мог, но не убил моего брата, вы заключаете, что он его убил. Вот цена вашей логики. А насчет его исчезновения вы тоже ошиблись, между прочим, потому что вот он вам — пожалуйста.
И в самом деле зеленая фигура маскарадного Робин Гуда отделилась от серых стволов и направилась к обществу.
Он подходил медленно, но уверенной поступью; однако лицо его покрывала особенная бледность, и Фишер, и Брэйн оба сразу заметили ускользнувшую было от внимания остальных деталь в зеленой его фигуре. Рог по-прежнему болтался на перевязи, но меча не было.
Несколько неожиданно для всех Брэйн не поднял так и просившегося вопроса, но, как бы ведя начатый разговор, свернул на другую тему.
— Ну-с, раз мы все в сборе, — сказал он невозмутимо, — я хочу начать с вопроса. Кто-нибудь из вас видел доктора Балмера сегодня утром?
Бледный Леонард Крэйн обвел взглядом лица стоявших перед ним и остановил его на Джульетте. Губы у него чуть дрогнули, и он сказал:
— Я его видел.
— И он был жив-здоров? — быстро спросил Брэйн. — Как был одет?
— Он выглядел прекрасно, — с каким-то странным выражением ответил Крэйн. — Одет он был, как вчера, в пурпурных одеждах, воспроизводящих портрет предка шестнадцатого века. Он был с коньками в руках.
— И с мечом на бедре, полагаю, — прибавил допрашивающий. — Кстати, а где ваш меч, мистер Крэйн?
— Я его бросил.
Все странно стихли, и невольная мысль пронеслась во многих головах серией цветных картинок. Они уже свыклись со своими причудливыми уборами, еще великолепней вылеплявшимися на прослоенной морозным серебром серости пейзажа, так что пестрые фигурки мелькали и сияли, как ожившие на витражах святые. Эффект усугублялся тем, что многие беззаботно преобразились в архиереев и монахов. Но особенно отпечаталась в памяти у всех одна картинка, отнюдь не монашеского толка. Фигура в ярко-зеленом и другая, в пронзительном пурпуре, скрещивают серебряным крестом свои мечи. Положим, то была и шутка, но сквозь нее просвечивала драма; и странно, и страшно было подумать, что в серых рассветных сумерках те же движения тех же фигур могли обернуться трагедией.
— Вы с ним поссорились? — быстро спросил Брэйн.
— Да, — отвечал невозмутимый человек в зеленом. — Вернее, он со мною.
— Из-за чего он с вами поссорился? — спросил судья.
И Леонард Крэйн не ответил. Хорн Фишер, как ни странно, по-видимому, вполуха слушал этот допрос с пристрастием. Его ленивый взор томно скользил следом за князем Бородино, который вдруг направился к опушке, минуту помедлил в раздумье и скрылся в темени стволов.
Из неуместной рассеянности Фишера вывел голос Джульетты Брэй, звякнувший неожиданным металлом:
— Если запинка в этом, лучше сразу объясниться. Мы обручились с мистером Крэйном. И когда я сказала брату, он был недоволен. Вот и все.
Ни Фишер, ни Брэйн не выказали ни малейшего удивления, но последний негромко отчеканил:
— За исключением того обстоятельства, что оба господина отправились переговорить в лес, где один бросил свой меч, а другой сложил голову.
— Смею ли полюбопытствовать, — спросил Крэйн, и по его бледному лицу судорогой прошла усмешка, — что, интересно, я предпринял далее? Примем блестящую гипотезу, что я убийца. Но надобно же еще доказать, что я волшебник. Если я проткнул вашего несчастного друга, куда подевал я тело? Повелел джинну унести в тридевятое царство, тридесятое государство? Или всего-навсего превратил в белоснежную лань?
— Не вижу никакого повода острить, — отрезал англоиндийский судья. — То, что вы шутить изволите, ничуть вас не обеляет в наших глазах.
Задумчивый, сумрачный даже взгляд Фишера все следил за опушкой, и вот он различил в пепельной серости стволов как бы багряное тление мятущихся закатных туч, и на тропинке вновь явился князь Бородино в своей кардинальской пышности. Брэйн так и подумал было, что князь, наверное, пошел искать брошенное оружие, но, выйдя из лесу, тот нес в руке не меч, но топор.
Все ощутили вдруг несоответствие маскарада с мрачной тайной. Сперва им стыдно стало в дурацких праздничных уборах быть свидетелями события, более смахивавшего на похороны. Почти каждому захотелось поскорей бежать, переодеться, пусть не в траур, но хоть в более приличествующий случаю костюм. Но это выглядело бы неловкостью, натяжкой, новым, еще более непристойным маскарадом. И покуда они примирялись с нелепостью своей оснастки, странное чувство нашло на них на всех, особенно на самых тонких — Фишера, Крэйна, Джульетту, — но в общем в какой-то мере на всех, кроме деловитого мистера Брэйна.
Будто сами они были только призраками собственных предков, явившимися на сумрачное озеро и в темный лес разыгрывать старую пьесу, которую почти запамятовали. Движения разноцветных фигурок обрели как бы издревле заданный геральдический смысл. Жесты, позы, фон — все воспринималось аллегорией с утраченной разгадкой; они поняли — случилось что-то, но что — они не знали.
Завидя князя, который, выйдя из сквозного леса в ярко пылающих одеждах, склонивши темное лицо, нес в руке новое воплощение смерти, все смутно осознали, что история приняла новый, скверный оборот. Они сами не могли бы объяснить, отчего это так; но вдруг два меча оказались в самом деле двумя бутафорскими мечами, вздором, и вся история про них рассыпалась вспоротой игрушкой. Бородино, весь в зловеще красном, с топором в руке, шел сейчас на них, как палач былых времен — казнить преступника. И преступник был не Крэйн.
Мистер Брэйн из индийской полиции пристально разглядывал новоявленный предмет и не сразу заговорил глухим, почти осипшим голосом:
— Ну и что? — сказал он. — Скорее всего это топор дровосека.
— Естественное умозаключение, — заметил Хорн Фишер. — Если вы встречаете в лесу кота, вы думаете, что это дикий кот, хоть он, возможно, только что нежился в гостиной на диване. И я, собственно, даже точно знаю, что это не топор дровосека. Это кухонный косарь для разделки мяса или чего-то там еще, который кто-то бросил в лесу. Я своими глазами видел его на кухне, когда раздобывал там мешки из-под картошки, чтобы преобразиться в средневекового отшельника.
— Тем не менее вещь не лишена интереса, — заметил князь, протягивая сей инструмент Фишеру, который взял его в руки и тщательно осматривал. — Колун мясника, проделавший мясниковую работу.
— Да, это в самом деле орудие преступления, — тихим голосом признал Фишер.
Брэйн не отрывал острого зачарованного взгляда от тускло-синего сияния стали.
— Не понимаю… — сказал он наконец. — Здесь же нет… здесь нет никаких следов.
— Он не пролил крови, — ответил Фишер. — И был, однако, орудием преступления. Преступник был на волосок от своей цели, когда орудовал им.
— Что вы имеете в виду?
— Его тут не было, когда он совершил преступление, — сказал Фишер. — Плох тот убийца, который не может убивать людей в свое отсутствие.
— Вам угодно загадки загадывать, — сказал Брэйн. — Если вы можете дать дельный совет, объяснитесь, пожалуйста, удовлетворительней.
— Дельный совет, какой я могу предложить, — задумчиво протянул Фишер, — это произвести некоторые розыски относительно местной топографии и топонимики. Говорят, у некоего мистера Приора был некогда хутор по соседству. Полагаю, кое-какие подробности из быта покойного Приора могли бы пролить свет на ужасное событие.
— И ничего более делового и остроумного, чем ваша эта топонимика, вы не можете предложить человеку, — с усмешкой сказал Брэйн, — желающему отомстить за своего друга?
— Да, — сказал Фишер. — И я доищусь до истины насчет этого лаза.
В ту непогожую ночь, едва сгустились сумерки, Леонард Крэйн кружил и кружил под сопровождавшим оттепель юго-западным ветром вдоль высокой длинной стены, замыкавшей небольшой лесок. Его подгоняла отчаянная тяга решить для себя самого загадку, бросавшую тень на его репутацию и грозившую даже его свободе. Полицейские чины, занятые теперь расследованием, его не арестовали, но он отлично знал, что, стоит ему дернуться, попытаться отсюда выбраться, его тотчас схватят. Беглые намеки Хорна Фишера, которые тот покуда отказывался развивать, подстрекнули художественный темперамент архитектора, и он решился прочесть иероглиф как угодно, хоть вверх тормашками, лишь бы докопаться до смысла; но сказать по правде, он не мог отыскать в стене ни малейшей щели. Профессиональное чутье ему подсказывало, что вся стена — единой кладки; и кроме обыкновенных ворот, ровно никакого света не проливавших на тайну, он ничего не находил хоть сколько-нибудь наводящего на мысль о тайнике и возможности побега.
Мечась по узенькой стежке между наветренной стеной и серо-призрачной излучиной деревьев, ловя взглядом отсветы гаснувшего заката, мигающие, как зарницы, меж грозовых летящих туч и постепенно уступавшие небо прозрачно-синему сиянию занимавшейся луны, он чувствовал, что голова у него начинает кружиться, покуда сам он кружит и кружит вдоль глухой и слепой преграды. У него ум зашел за разум, воображалось какое-то четвертое измерение, уже представлялось само лазом, лазейкой, дырой, куда проваливалось все и откуда все виделось под новым углом зрения и чувств, как сквозь магический кристалл, в новом свете, и в этих новых лучах, еще не открытых наукой, он различал тело Балмера, страшное, в кричащем пурпуре и жутком нимбе перемахивавшее над лесом через стену. И так же неотвязно мучила, донимала его мысль, что все это связано с мистером Приором. Ужасно было, отчего-то неприятно, что все всегда величают его именно мистером Приором, не иначе, и что приходится докапываться до корней происшествия в частной жизни этого покойного хуторянина. И ведь он знал уже, что расспросы местных жителей о семействе Приор ровным счетом ни к чему не привели.
Мистер Приор смутно виделся ему в цилиндре, со шкиперской бородой. Но у него не было лица.
Лунный свет креп и ширился, ветер разогнал тучи и сам улегся, улегся спать, а Крэйн снова вышел к искусственному озерцу перед домом. Почему-то оно выглядело сейчас особенно искусственным и деланным; сцена смотрелась классическим пейзажем с примесью Ватто: бледный от луны эллинский фасад и тем же серебром облитая весьма языческая и голая мраморная нимфа посредине вод. К немалому своему удивлению, подле статуи он обнаружил еще одну фигуру, почти столь же неподвижную; тот же серебряный карандаш обвел наморщенный лоб и напряженное лицо Хорна Фишера, все еще в одежде отшельника и в явных поисках отшельнического одиночества. Тем не менее он поднял взгляд на Леонарда Крэйна и улыбнулся так, будто только его и ждал.
— Послушайте, — сказал Крэйн, останавливаясь перед ним. — Можете вы мне что-нибудь рассказать про это дело?
— Скоро мне придется всем про него рассказать, — ответил Фишер. — Но вам, пожалуй, я заранее кое-что открою. Только для начала, может быть, и вы мне кое-что расскажете? Что на самом деле произошло, когда вы сегодня утром встретились с Балмером? Вы бросили свой меч, но вы же не убили его.
— Я не убил его, потому что я бросил свой меч, — ответил Крэйн. — Нарочно бросил. Иначе я за себя не отвечал.
Он помолчал и тихо продолжал дальше:
— Покойный лорд Балмер был господин радушный, весьма радушный. Он охотно привечал людей ниже себя и мог пригласить своего адвоката и своего архитектора гостить и развлекаться у него в доме сколько душе угодно. Но была в нем и другая сторона, которую они обнаруживали, едва пытались стать с ним на равную ногу. Когда я ему сказал, что мы обручились с его сестрой, с ним началось такое, чего я не могу и не хочу описывать. Он словно вдруг буйно помешался. Но дело, думаю, куда печальнее и проще. Есть такая штука — хамство джентльмена. И ничего отвратительнее я не знаю.
— Воображаю, — сказал Фишер. — Повадки благородных Тюдоров эпохи Ренессанса.
— Как странно, что вы это говорите, — продолжал Крэйн. — Потому что, покуда мы эдак с ним беседовали, мне вдруг почудилось, что мы повторяем какую-то сцену из прошлого и я действительно лесной разбойник Робин Гуд, а он воистину во всем своем великолепии вышагнул из рамы старинного семейного портрета. То есть это был хозяин, захватчик, который ни Бога не боится, ни людей не стыдится. Я, разумеется, бросил ему вызов и ушел.
— То-то и оно, — кивнул Фишер. — Предок был захватчик, и сам он захватчик. Вот и вся недолга. Все сходится.
— С чем сходится? — Тут Крэйн вдруг сорвался на крик: — Ничего не понимаю! Сами вы говорили, что секрет упрятан в этом лазе, в дыре какой-то, но никакой дыры в стене я не нашел.
— Ее и нет, — сказал Фишер. — В том-то и закавыка.
И, минуту поразмыслив, он прибавил:
— Если только не иметь в виду дыру в стене, разъединяющей эпохи. Ну ладно, я вам все скажу, если угодно, но это, пожалуй, будет непонятно без введения. Вы должны принять в расчет, какие подтасовки подсовывает большинству современных людей, неведомо для них самих, собственное сознание. Неподалеку в пригороде стоит, к примеру, кабак под вывеской «Святой Георгий и дракон». И вот, положим, я бы стал говорить, что на самом деле это вовсе «Король Георг и драгун». И многие, многие бы мне поверили, ничуть не усомнясь, смутно ощущая, что это вполне возможно, оттого что так прозаично. Нечто романтическое, легендарное мигом обращается недавним и будничным. И почему-то это кажется правдоподобным, хоть ничуть не подкрепляется доводами разума. Кое-кто найдется, конечно, кто вспомнит святого Георгия французских баллад и старых итальянских мастеров; но большинство и на секунду не задумается. Они подавят свой скептицизм из неприязни к скептицизму. Современное сознание не любит подчиняться авторитетам, но запросто сглатывает все, никаким авторитетом не подкрепленное. В точности так было и в данном случае. Когда кому-то взбрело на ум утверждать, что Парк Приора не имеет никакого отношения к приорам и монастырям, а назван так попросту по имени вполне современного человека, некоего мистера Приора, никто и не подумал подвергнуть эту версию проверке. Никто из повторявших эту версию не задался вопросом, да существовал ли когда-нибудь мистер Приор и почему же никто о нем не слыхивал, никто его не видел. А на самом деле тут было монастырское, приорское владение, разделившее судьбу большинства таких владений; то есть знатный вельможа просто захватил его грубой силой и превратил в свой собственный частный дом; он и на худшее был способен, как вы услышите дальше. Но я веду к тому, как срабатывает подтасовка; точно так же она сработала и в следующей части нашей истории. Этот околоток значится под именем Волковлаз на лучших картах, составленных учеными мужами, и те без тени улыбки, вскользь, упоминают, что неграмотные, старомодные местные жители произносят Волховклаз. Но произносится-то верно. Пишется неправильно.
— И вы считаете, — встрепенулся Крэйн, — что тут действительно был кладезь? Колодец?
— Он тут и есть, — сказал Фишер. — А истина на дне его.
И он протянул руку и показал на озерцо.
— Колодец где-то под водой, — пояснил он. — И это уже не первая связанная с ним трагедия. Основатель дома учинил такое, что даже в ту бесчинную эпоху грабежа монастырей следовало замять. Колодец сопрягался с чудесами одного святого, а последний охранявший его приор сам был вроде святого и, уж во всяком случае, оказался мучеником. Он изобличил нового владельца и требовал, чтобы тот не смел осквернять святыню, покуда разъяренный вельможа не заколол его, а тело бросил в тот самый колодец; куда и последовал за ним четыре века спустя наследник обидчика, в том же пурпуре и со столь же гордой осанкой.
— Но каким же образом, — спросил Крэйн, — Балмер сразу угодил именно в то место?
— Потому что лед был надколот именно в том месте единственным человеком, который знал, где его найти, — ответил Хорн Фишер. — Он именно там надколол его кухонным косарем, и я даже сам слышал стук, но не понял его значения. Это место прикрыли искусственным озерцом — не потому ли, что правда нередко нуждается в искусственном, натянутом вымысле? Неужели вы не понимаете, куда метили безбожные вельможи, оскверняя святыню этой голой нимфой, как римский император, возводящий Храм Венеры над Гробом Господним? Но человек ученого склада мог докопаться до истины, если хотел. И такой человек нашелся.
— Кто же? — спросил Крэйн, и тень ответа уже мелькнула у него в голове.
— Единственный человек, имеющий алиби, — ответил Фишер. — Джеймс Хэддоу, юрист и археолог, уехал в ночь накануне несчастья, но оставил по себе на льду черную звезду смерти. Он сорвался внезапно, предварительно располагая остаться; могу догадываться, что после безобразной сцены с Балмером во время их деловой беседы. Сами знаете, Балмер умел довести человека до кровожадных намерений; боюсь, и сам юрист мог покаяться кое в чем не вполне благовидном и имел основания опасаться разоблачений клиента. Однако, насколько я разбираюсь в природе человеческой, многие способны мошенничать в своем ремесле, но никто — в своем хобби. Возможно, Хэддоу — и бесчестный юрист, археолог он, конечно, честный. Напав на след Волхова Кладезя, он не мог не пойти по нему до конца. Таких не надуешь россказнями насчет мистера Приора и дыры в стене; он все разведал, вплоть до точного месторасположения колодца, и был вознагражден за свою дотошность, если только удачное убийство можно счесть вознаграждением.
— Но вы? Как вы-то напали на след всех этих тайн? — спросил юный архитектор.
На лицо Хорна Фишера набежала туча.
— Слишком многое мне было известно заранее, — сказал он. — И неловко, в сущности, непочтительно отзываться о бедном Балмере, который за все расплатился сполна, тогда как мы покуда не расплатились. Ведь каждая сигара, которую я курю, каждая рюмка вина, которое я пью, прямо или косвенно восходят к разграблению святынь и утеснению бедных. В конце концов не так уж надо тщательно рыться в прошлом, чтоб обнаружить этот лаз, эту дыру в стене; эту громадную брешь в укреплениях английской истории. Она упрятана под тоненьким слоем ложных наставлений и знаний, как черная, окровавленная дыра этого колодца скрыта под тонким слоем плоских водорослей и тонкого льда. Совсем это тонкий ледок, что говорить, а ведь не проваливается; и держит нас, когда мы, переодевшись в монахов, пляшем на нем, потешаясь над нашим милым, причудливым средневековьем. Мне велели измыслить маскарадный костюм; вот я и оделся в согласии со своим вкусом и мыслями. Видите ли, мне кое-что известно про нашу страну и империю, про нашу историю, наше процветание и прогресс, нашу коммерцию и колонии, про века пышности и успеха. Вот я и надел старомодное платье, раз уж мне было велено. Я избрал единственную одежду, приличествующую человеку, унаследовавшему приличное положение в обществе и, однако, не вовсе утратившему чувство приличия.
И в ответ на вопросительный взгляд он резко поднялся, осеняя всю свою фигуру щедрым взмахом руки.
— Вретище, — сказал он. — И, разумеется, я посыпал бы главу пеплом, если б только он мог удержаться на моей лысине.
— Вы, надеюсь, не верите в привидения? — осведомился человек из Индии.
И, помолчав, добавил:
— Есть кое-кто еще, кого хотелось бы найти прежде, чем доберемся до этого малого с алиби в лондонской конторе. Куда подевался тот, в зеленом? Архитектор, переодетый в лесного брата? Что-то я его не видел.
Мистеру Брэйну удалось собрать все рассеявшееся общество до прибытия полиции. Но когда он вновь завел свои рассуждения о том, как странно, что юный архитектор не торопится присоединиться к компании, он столкнулся с некоей загадочной загвоздкой и психологическим осложнением вовсе неожиданного свойства.
Джульетта Брэй встретила страшное известие об исчезновении брата с мрачным стоицизмом, она скорее оцепенела, чем выказывала признаки горя; но когда всплыл этот новый вопрос, она вдруг ужасно взвилась и рассердилась.
— Мы не собираемся ни о ком делать никаких выводов, — веско произнес Брэйн. — Но хотелось бы кое-что выяснить относительно мистера Крэйна. Кажется, никто здесь не знает толком ни кто он, собственно, ни откуда. И представляется странным совпадением, что вчера он буквально скрестил оружие с несчастным Балмером и, доказав, что куда лучше владеет мечом, вполне бы мог его проткнуть. Конечно, это, может быть, случайность и не повод для возбуждения дела. Пока не прибыла полиция, мы с вами — просто свора ненатасканных ищеек.
— А по-моему, вы просто кучка жалких снобов, — вскрикнула Джульетта. — Только потому, что мистер Крэйн — талант, избравший свое собственное поприще, вы без всяких оснований намекаете, что он убийца. Из-за того, что он вооружился бутафорским мечом и, как случайно оказалось, умеет им владеть, вы ни с того ни с сего его записываете в кровожадные маньяки. И оттого, что он мог, но не убил моего брата, вы заключаете, что он его убил. Вот цена вашей логики. А насчет его исчезновения вы тоже ошиблись, между прочим, потому что вот он вам — пожалуйста.
И в самом деле зеленая фигура маскарадного Робин Гуда отделилась от серых стволов и направилась к обществу.
Он подходил медленно, но уверенной поступью; однако лицо его покрывала особенная бледность, и Фишер, и Брэйн оба сразу заметили ускользнувшую было от внимания остальных деталь в зеленой его фигуре. Рог по-прежнему болтался на перевязи, но меча не было.
Несколько неожиданно для всех Брэйн не поднял так и просившегося вопроса, но, как бы ведя начатый разговор, свернул на другую тему.
— Ну-с, раз мы все в сборе, — сказал он невозмутимо, — я хочу начать с вопроса. Кто-нибудь из вас видел доктора Балмера сегодня утром?
Бледный Леонард Крэйн обвел взглядом лица стоявших перед ним и остановил его на Джульетте. Губы у него чуть дрогнули, и он сказал:
— Я его видел.
— И он был жив-здоров? — быстро спросил Брэйн. — Как был одет?
— Он выглядел прекрасно, — с каким-то странным выражением ответил Крэйн. — Одет он был, как вчера, в пурпурных одеждах, воспроизводящих портрет предка шестнадцатого века. Он был с коньками в руках.
— И с мечом на бедре, полагаю, — прибавил допрашивающий. — Кстати, а где ваш меч, мистер Крэйн?
— Я его бросил.
Все странно стихли, и невольная мысль пронеслась во многих головах серией цветных картинок. Они уже свыклись со своими причудливыми уборами, еще великолепней вылеплявшимися на прослоенной морозным серебром серости пейзажа, так что пестрые фигурки мелькали и сияли, как ожившие на витражах святые. Эффект усугублялся тем, что многие беззаботно преобразились в архиереев и монахов. Но особенно отпечаталась в памяти у всех одна картинка, отнюдь не монашеского толка. Фигура в ярко-зеленом и другая, в пронзительном пурпуре, скрещивают серебряным крестом свои мечи. Положим, то была и шутка, но сквозь нее просвечивала драма; и странно, и страшно было подумать, что в серых рассветных сумерках те же движения тех же фигур могли обернуться трагедией.
— Вы с ним поссорились? — быстро спросил Брэйн.
— Да, — отвечал невозмутимый человек в зеленом. — Вернее, он со мною.
— Из-за чего он с вами поссорился? — спросил судья.
И Леонард Крэйн не ответил. Хорн Фишер, как ни странно, по-видимому, вполуха слушал этот допрос с пристрастием. Его ленивый взор томно скользил следом за князем Бородино, который вдруг направился к опушке, минуту помедлил в раздумье и скрылся в темени стволов.
Из неуместной рассеянности Фишера вывел голос Джульетты Брэй, звякнувший неожиданным металлом:
— Если запинка в этом, лучше сразу объясниться. Мы обручились с мистером Крэйном. И когда я сказала брату, он был недоволен. Вот и все.
Ни Фишер, ни Брэйн не выказали ни малейшего удивления, но последний негромко отчеканил:
— За исключением того обстоятельства, что оба господина отправились переговорить в лес, где один бросил свой меч, а другой сложил голову.
— Смею ли полюбопытствовать, — спросил Крэйн, и по его бледному лицу судорогой прошла усмешка, — что, интересно, я предпринял далее? Примем блестящую гипотезу, что я убийца. Но надобно же еще доказать, что я волшебник. Если я проткнул вашего несчастного друга, куда подевал я тело? Повелел джинну унести в тридевятое царство, тридесятое государство? Или всего-навсего превратил в белоснежную лань?
— Не вижу никакого повода острить, — отрезал англоиндийский судья. — То, что вы шутить изволите, ничуть вас не обеляет в наших глазах.
Задумчивый, сумрачный даже взгляд Фишера все следил за опушкой, и вот он различил в пепельной серости стволов как бы багряное тление мятущихся закатных туч, и на тропинке вновь явился князь Бородино в своей кардинальской пышности. Брэйн так и подумал было, что князь, наверное, пошел искать брошенное оружие, но, выйдя из лесу, тот нес в руке не меч, но топор.
Все ощутили вдруг несоответствие маскарада с мрачной тайной. Сперва им стыдно стало в дурацких праздничных уборах быть свидетелями события, более смахивавшего на похороны. Почти каждому захотелось поскорей бежать, переодеться, пусть не в траур, но хоть в более приличествующий случаю костюм. Но это выглядело бы неловкостью, натяжкой, новым, еще более непристойным маскарадом. И покуда они примирялись с нелепостью своей оснастки, странное чувство нашло на них на всех, особенно на самых тонких — Фишера, Крэйна, Джульетту, — но в общем в какой-то мере на всех, кроме деловитого мистера Брэйна.
Будто сами они были только призраками собственных предков, явившимися на сумрачное озеро и в темный лес разыгрывать старую пьесу, которую почти запамятовали. Движения разноцветных фигурок обрели как бы издревле заданный геральдический смысл. Жесты, позы, фон — все воспринималось аллегорией с утраченной разгадкой; они поняли — случилось что-то, но что — они не знали.
Завидя князя, который, выйдя из сквозного леса в ярко пылающих одеждах, склонивши темное лицо, нес в руке новое воплощение смерти, все смутно осознали, что история приняла новый, скверный оборот. Они сами не могли бы объяснить, отчего это так; но вдруг два меча оказались в самом деле двумя бутафорскими мечами, вздором, и вся история про них рассыпалась вспоротой игрушкой. Бородино, весь в зловеще красном, с топором в руке, шел сейчас на них, как палач былых времен — казнить преступника. И преступник был не Крэйн.
Мистер Брэйн из индийской полиции пристально разглядывал новоявленный предмет и не сразу заговорил глухим, почти осипшим голосом:
— Ну и что? — сказал он. — Скорее всего это топор дровосека.
— Естественное умозаключение, — заметил Хорн Фишер. — Если вы встречаете в лесу кота, вы думаете, что это дикий кот, хоть он, возможно, только что нежился в гостиной на диване. И я, собственно, даже точно знаю, что это не топор дровосека. Это кухонный косарь для разделки мяса или чего-то там еще, который кто-то бросил в лесу. Я своими глазами видел его на кухне, когда раздобывал там мешки из-под картошки, чтобы преобразиться в средневекового отшельника.
— Тем не менее вещь не лишена интереса, — заметил князь, протягивая сей инструмент Фишеру, который взял его в руки и тщательно осматривал. — Колун мясника, проделавший мясниковую работу.
— Да, это в самом деле орудие преступления, — тихим голосом признал Фишер.
Брэйн не отрывал острого зачарованного взгляда от тускло-синего сияния стали.
— Не понимаю… — сказал он наконец. — Здесь же нет… здесь нет никаких следов.
— Он не пролил крови, — ответил Фишер. — И был, однако, орудием преступления. Преступник был на волосок от своей цели, когда орудовал им.
— Что вы имеете в виду?
— Его тут не было, когда он совершил преступление, — сказал Фишер. — Плох тот убийца, который не может убивать людей в свое отсутствие.
— Вам угодно загадки загадывать, — сказал Брэйн. — Если вы можете дать дельный совет, объяснитесь, пожалуйста, удовлетворительней.
— Дельный совет, какой я могу предложить, — задумчиво протянул Фишер, — это произвести некоторые розыски относительно местной топографии и топонимики. Говорят, у некоего мистера Приора был некогда хутор по соседству. Полагаю, кое-какие подробности из быта покойного Приора могли бы пролить свет на ужасное событие.
— И ничего более делового и остроумного, чем ваша эта топонимика, вы не можете предложить человеку, — с усмешкой сказал Брэйн, — желающему отомстить за своего друга?
— Да, — сказал Фишер. — И я доищусь до истины насчет этого лаза.
В ту непогожую ночь, едва сгустились сумерки, Леонард Крэйн кружил и кружил под сопровождавшим оттепель юго-западным ветром вдоль высокой длинной стены, замыкавшей небольшой лесок. Его подгоняла отчаянная тяга решить для себя самого загадку, бросавшую тень на его репутацию и грозившую даже его свободе. Полицейские чины, занятые теперь расследованием, его не арестовали, но он отлично знал, что, стоит ему дернуться, попытаться отсюда выбраться, его тотчас схватят. Беглые намеки Хорна Фишера, которые тот покуда отказывался развивать, подстрекнули художественный темперамент архитектора, и он решился прочесть иероглиф как угодно, хоть вверх тормашками, лишь бы докопаться до смысла; но сказать по правде, он не мог отыскать в стене ни малейшей щели. Профессиональное чутье ему подсказывало, что вся стена — единой кладки; и кроме обыкновенных ворот, ровно никакого света не проливавших на тайну, он ничего не находил хоть сколько-нибудь наводящего на мысль о тайнике и возможности побега.
Мечась по узенькой стежке между наветренной стеной и серо-призрачной излучиной деревьев, ловя взглядом отсветы гаснувшего заката, мигающие, как зарницы, меж грозовых летящих туч и постепенно уступавшие небо прозрачно-синему сиянию занимавшейся луны, он чувствовал, что голова у него начинает кружиться, покуда сам он кружит и кружит вдоль глухой и слепой преграды. У него ум зашел за разум, воображалось какое-то четвертое измерение, уже представлялось само лазом, лазейкой, дырой, куда проваливалось все и откуда все виделось под новым углом зрения и чувств, как сквозь магический кристалл, в новом свете, и в этих новых лучах, еще не открытых наукой, он различал тело Балмера, страшное, в кричащем пурпуре и жутком нимбе перемахивавшее над лесом через стену. И так же неотвязно мучила, донимала его мысль, что все это связано с мистером Приором. Ужасно было, отчего-то неприятно, что все всегда величают его именно мистером Приором, не иначе, и что приходится докапываться до корней происшествия в частной жизни этого покойного хуторянина. И ведь он знал уже, что расспросы местных жителей о семействе Приор ровным счетом ни к чему не привели.
Мистер Приор смутно виделся ему в цилиндре, со шкиперской бородой. Но у него не было лица.
Лунный свет креп и ширился, ветер разогнал тучи и сам улегся, улегся спать, а Крэйн снова вышел к искусственному озерцу перед домом. Почему-то оно выглядело сейчас особенно искусственным и деланным; сцена смотрелась классическим пейзажем с примесью Ватто: бледный от луны эллинский фасад и тем же серебром облитая весьма языческая и голая мраморная нимфа посредине вод. К немалому своему удивлению, подле статуи он обнаружил еще одну фигуру, почти столь же неподвижную; тот же серебряный карандаш обвел наморщенный лоб и напряженное лицо Хорна Фишера, все еще в одежде отшельника и в явных поисках отшельнического одиночества. Тем не менее он поднял взгляд на Леонарда Крэйна и улыбнулся так, будто только его и ждал.
— Послушайте, — сказал Крэйн, останавливаясь перед ним. — Можете вы мне что-нибудь рассказать про это дело?
— Скоро мне придется всем про него рассказать, — ответил Фишер. — Но вам, пожалуй, я заранее кое-что открою. Только для начала, может быть, и вы мне кое-что расскажете? Что на самом деле произошло, когда вы сегодня утром встретились с Балмером? Вы бросили свой меч, но вы же не убили его.
— Я не убил его, потому что я бросил свой меч, — ответил Крэйн. — Нарочно бросил. Иначе я за себя не отвечал.
Он помолчал и тихо продолжал дальше:
— Покойный лорд Балмер был господин радушный, весьма радушный. Он охотно привечал людей ниже себя и мог пригласить своего адвоката и своего архитектора гостить и развлекаться у него в доме сколько душе угодно. Но была в нем и другая сторона, которую они обнаруживали, едва пытались стать с ним на равную ногу. Когда я ему сказал, что мы обручились с его сестрой, с ним началось такое, чего я не могу и не хочу описывать. Он словно вдруг буйно помешался. Но дело, думаю, куда печальнее и проще. Есть такая штука — хамство джентльмена. И ничего отвратительнее я не знаю.
— Воображаю, — сказал Фишер. — Повадки благородных Тюдоров эпохи Ренессанса.
— Как странно, что вы это говорите, — продолжал Крэйн. — Потому что, покуда мы эдак с ним беседовали, мне вдруг почудилось, что мы повторяем какую-то сцену из прошлого и я действительно лесной разбойник Робин Гуд, а он воистину во всем своем великолепии вышагнул из рамы старинного семейного портрета. То есть это был хозяин, захватчик, который ни Бога не боится, ни людей не стыдится. Я, разумеется, бросил ему вызов и ушел.
— То-то и оно, — кивнул Фишер. — Предок был захватчик, и сам он захватчик. Вот и вся недолга. Все сходится.
— С чем сходится? — Тут Крэйн вдруг сорвался на крик: — Ничего не понимаю! Сами вы говорили, что секрет упрятан в этом лазе, в дыре какой-то, но никакой дыры в стене я не нашел.
— Ее и нет, — сказал Фишер. — В том-то и закавыка.
И, минуту поразмыслив, он прибавил:
— Если только не иметь в виду дыру в стене, разъединяющей эпохи. Ну ладно, я вам все скажу, если угодно, но это, пожалуй, будет непонятно без введения. Вы должны принять в расчет, какие подтасовки подсовывает большинству современных людей, неведомо для них самих, собственное сознание. Неподалеку в пригороде стоит, к примеру, кабак под вывеской «Святой Георгий и дракон». И вот, положим, я бы стал говорить, что на самом деле это вовсе «Король Георг и драгун». И многие, многие бы мне поверили, ничуть не усомнясь, смутно ощущая, что это вполне возможно, оттого что так прозаично. Нечто романтическое, легендарное мигом обращается недавним и будничным. И почему-то это кажется правдоподобным, хоть ничуть не подкрепляется доводами разума. Кое-кто найдется, конечно, кто вспомнит святого Георгия французских баллад и старых итальянских мастеров; но большинство и на секунду не задумается. Они подавят свой скептицизм из неприязни к скептицизму. Современное сознание не любит подчиняться авторитетам, но запросто сглатывает все, никаким авторитетом не подкрепленное. В точности так было и в данном случае. Когда кому-то взбрело на ум утверждать, что Парк Приора не имеет никакого отношения к приорам и монастырям, а назван так попросту по имени вполне современного человека, некоего мистера Приора, никто и не подумал подвергнуть эту версию проверке. Никто из повторявших эту версию не задался вопросом, да существовал ли когда-нибудь мистер Приор и почему же никто о нем не слыхивал, никто его не видел. А на самом деле тут было монастырское, приорское владение, разделившее судьбу большинства таких владений; то есть знатный вельможа просто захватил его грубой силой и превратил в свой собственный частный дом; он и на худшее был способен, как вы услышите дальше. Но я веду к тому, как срабатывает подтасовка; точно так же она сработала и в следующей части нашей истории. Этот околоток значится под именем Волковлаз на лучших картах, составленных учеными мужами, и те без тени улыбки, вскользь, упоминают, что неграмотные, старомодные местные жители произносят Волховклаз. Но произносится-то верно. Пишется неправильно.
— И вы считаете, — встрепенулся Крэйн, — что тут действительно был кладезь? Колодец?
— Он тут и есть, — сказал Фишер. — А истина на дне его.
И он протянул руку и показал на озерцо.
— Колодец где-то под водой, — пояснил он. — И это уже не первая связанная с ним трагедия. Основатель дома учинил такое, что даже в ту бесчинную эпоху грабежа монастырей следовало замять. Колодец сопрягался с чудесами одного святого, а последний охранявший его приор сам был вроде святого и, уж во всяком случае, оказался мучеником. Он изобличил нового владельца и требовал, чтобы тот не смел осквернять святыню, покуда разъяренный вельможа не заколол его, а тело бросил в тот самый колодец; куда и последовал за ним четыре века спустя наследник обидчика, в том же пурпуре и со столь же гордой осанкой.
— Но каким же образом, — спросил Крэйн, — Балмер сразу угодил именно в то место?
— Потому что лед был надколот именно в том месте единственным человеком, который знал, где его найти, — ответил Хорн Фишер. — Он именно там надколол его кухонным косарем, и я даже сам слышал стук, но не понял его значения. Это место прикрыли искусственным озерцом — не потому ли, что правда нередко нуждается в искусственном, натянутом вымысле? Неужели вы не понимаете, куда метили безбожные вельможи, оскверняя святыню этой голой нимфой, как римский император, возводящий Храм Венеры над Гробом Господним? Но человек ученого склада мог докопаться до истины, если хотел. И такой человек нашелся.
— Кто же? — спросил Крэйн, и тень ответа уже мелькнула у него в голове.
— Единственный человек, имеющий алиби, — ответил Фишер. — Джеймс Хэддоу, юрист и археолог, уехал в ночь накануне несчастья, но оставил по себе на льду черную звезду смерти. Он сорвался внезапно, предварительно располагая остаться; могу догадываться, что после безобразной сцены с Балмером во время их деловой беседы. Сами знаете, Балмер умел довести человека до кровожадных намерений; боюсь, и сам юрист мог покаяться кое в чем не вполне благовидном и имел основания опасаться разоблачений клиента. Однако, насколько я разбираюсь в природе человеческой, многие способны мошенничать в своем ремесле, но никто — в своем хобби. Возможно, Хэддоу — и бесчестный юрист, археолог он, конечно, честный. Напав на след Волхова Кладезя, он не мог не пойти по нему до конца. Таких не надуешь россказнями насчет мистера Приора и дыры в стене; он все разведал, вплоть до точного месторасположения колодца, и был вознагражден за свою дотошность, если только удачное убийство можно счесть вознаграждением.
— Но вы? Как вы-то напали на след всех этих тайн? — спросил юный архитектор.
На лицо Хорна Фишера набежала туча.
— Слишком многое мне было известно заранее, — сказал он. — И неловко, в сущности, непочтительно отзываться о бедном Балмере, который за все расплатился сполна, тогда как мы покуда не расплатились. Ведь каждая сигара, которую я курю, каждая рюмка вина, которое я пью, прямо или косвенно восходят к разграблению святынь и утеснению бедных. В конце концов не так уж надо тщательно рыться в прошлом, чтоб обнаружить этот лаз, эту дыру в стене; эту громадную брешь в укреплениях английской истории. Она упрятана под тоненьким слоем ложных наставлений и знаний, как черная, окровавленная дыра этого колодца скрыта под тонким слоем плоских водорослей и тонкого льда. Совсем это тонкий ледок, что говорить, а ведь не проваливается; и держит нас, когда мы, переодевшись в монахов, пляшем на нем, потешаясь над нашим милым, причудливым средневековьем. Мне велели измыслить маскарадный костюм; вот я и оделся в согласии со своим вкусом и мыслями. Видите ли, мне кое-что известно про нашу страну и империю, про нашу историю, наше процветание и прогресс, нашу коммерцию и колонии, про века пышности и успеха. Вот я и надел старомодное платье, раз уж мне было велено. Я избрал единственную одежду, приличествующую человеку, унаследовавшему приличное положение в обществе и, однако, не вовсе утратившему чувство приличия.
И в ответ на вопросительный взгляд он резко поднялся, осеняя всю свою фигуру щедрым взмахом руки.
— Вретище, — сказал он. — И, разумеется, я посыпал бы главу пеплом, если б только он мог удержаться на моей лысине.