Чивилихин Владимир Алексеевич. Серебряные рельсы

   Нижняя терраса реки поросла ерником, заболочена, налицо все признаки вечной мерзлоты. Чем ближе к Идену, тем беднее слой рыхлых отложений. Сверху все покрыто лесным мхом. Лишь на небольших отдельных участках можно встретить незначительные участки грунта, пригодного для земляного полотна. Во всяком случае, здесь следует ориентироваться на продольную возку земли при средней дальности до 1,2 км. Строительный камень есть на всем протяжении. Песок встречается на первой террасе. Качество - чистый, кварцевый, средне- и крупнозернистый. Строевой лес - лиственница - на всем протяжении".
   - Не разбегутся? - спросил вечером Кошурников проводника, когда тот пустил оленей в листяг. - Без привязи-то, Александр Иванович, а?
   - Оннахо, никуда не денутся, - ответил старик, не поворачивая от костра своего темного и неподвижного лица. Слово "однако" он, как все сибиряки, очень любил, но произносил его по-своему. - Мха тут мдого, оннахо...
   - А спят они когда?
   - Оннахо, никогда не снят. Это же не человек, - он кивнул на Костю Стофато, который устал за день и сейчас спал у костра.
   Молодому инженеру явно не понравился этот доисторический транспорт. Всю дорогу Костя ерзал на олене, будто ему больно было сидеть, а один раз даже свалился с него.
   На рассвете пошел густой снег.
   - Ладно ли? - сказал проводник, который почти всю ночь бесстрастно курил у костра. - Не поедем, оннахо...
   - Поедем. Верно, Костя?
   Стофато ничего не ответил, пожал плечами.
   Пока кипятили чай и вьючили оленей, выглянуло солнце, жаркое, как всегда в горах, и быстро растопило снег. Приток Гутары - река Иден стремительно сбегала с хребта. Везде тут был камень. Пенистые струи Идена пришлифовались к своему каменистому ложу и стремительно скользили вниз, к Гутаре.
   Олени сейчас ступали осторожно, чтобы не поранить копыта об острые камни. По склонам тоже лежали сыпучие курумники, то и дело караван преодолевал неустойчивые и опасные каменные окаты. Как тут тянуть дорогу? Конечно, если только Иден имеет такую долину, то ничего. А вдруг каменные россыпи и вдоль Малой Кишты и вдоль Казыра?..
   - Не шибко идет олень-то твой, - спокойно сказал проводник, и Кошурников вздрогнул. - Скоро он, оннахо, ляжет.
   - Почему? - спросил Кошурников, почуяв неладное.
   - Тяжелый ты, начальник, оннахо, - сказал Холлмоев.
   Олень и вправду вскоре лег. Его подняли, но он снова лег через сотню метров.
   - Не дойдет, - сказал проводник.
   Тропа брала все круче. Кошурников шел пешком рядом с оленем и с волнением разглядывал рисунок хребта на горизонте. Вот он, этот Салаир! В Новосибирске начальник экспедиции пытался по темно-коричневым разводам десятиверстки зрительно представить себе контуры хребта. И сейчас он с удивлением и надеждой смотрел на горизонт - ему казалось, что он уже когда-то видел эти горы, и эту низкую падь впереди, и это серое небо, Срезанное полукружьем седла.
   Где-то за седлом Идеи - Кишта караван поджидал Алеша Журавлев. Там же, в дремучей тайге, работала группа изыскателей, среди которых был друг и ученик начальника экспедиции Володя Козлов. Ребята, наверно, уже выяснили, можно ли пройти перевал тоннелем, - за день до отъезда Кошурникова из Новосибирска Козлов предупредил его по радио, что это окончательно станет ясно через две недели, а прошло уже три. Козлов умеет держать слово.
   Только бы не отрицательный результат! А вдруг ребята делают напрасную работу? Мог же он ошибиться, послав их в это седло. И где гарантия, что не соврали старые карты?
   Вот и перевал. Здесь особенно чувствовалось приближение зимы. Уже затянуло льдом озеро, из которого вытекала Малая Кишта, а снег плотно прикрыл скудный лишайник.
   Этот нехороший признак недолго тревожил Кошурникова. Начальник экспедиции был счастлив сейчас. Десятки раз за свою жизнь он поднимался на перевалы, но никак не мог привыкнуть к этому - его всегда по-новому захватывало необъяснимое чувство торжества, и будто бы прибавлялось сил, и кровь будто бы становилась свежее и чище.
   Он услышал, как охнул сзади Костя. Кошурников обернулся. Стофато замер на олене, будто изваяние, и смотрел безотрывно и жадно на панораму, что открылась с хребта. Небо раздвинулось вдруг, открыв необъятные дали. Глаз не задерживался на сизых вершинах у края небосвода, его тянуло вниз. Тайга, казалось, имела бездонную глубину. Темно-зеленая бездна притягивала и пугала. По ней бродили черные тени.
   ...Нет, бесспорно, это самое низкое седло Салаира. Неужели тут нельзя будет пробить короткий тоннель? Знать бы сейчас отметку в метрах! Ведь от нее зависит вся дальнейшая работа экспедиции, судьба варианта. Козлов уже, должно быть, определил отметку и теперь сидит в палатке, ждет меня. Но нет, это не такой парень, чтобы сидел сложа руки. Если слишком высокое седло, он бы уже двинулся навстречу. Но его нет. Где же он? Конечно же! Узнаю Володьку. Он получил положительный результат и не теряет даром времени - врубается в тайгу, тянет теодолитный ход к Казыру. Постой, а может, это только мои мечты? Но если так, то лучше Козлова никто не привяжет трассу к долине Казыра. Не придется брать его с собой, хотя бой он даст - только держись...
   Кошурников тронул своего усталого оленя, обернулся к Косте:
   - Первый раз на перевале?
   - Первый, Михалыч! - Костя был возбужден. Он догнал Кошурникова, поехал рядом, не сводя глаз с глубокой долины. - Там Казыр, Михалыч?
   - Вот он, - Кошурников показал на черную полосу далеко внизу, прикрытую едва заметным серым туманом. - Скоро тайга начнется. Где-то тут недалеко лагерь наш...
   Солнце уже склонялось к закату, когда изыскатели въехали в тайгу. Быстро кончилось мелколесье, и караван обступили толстые стволы, похожие на чугунные колонны, глубоко и прочно вкопанные в землю.
   Костя крутил головой по сторонам, то и дело вскрикивая:
   - Вот это елка! Вот это деревцо! Михалыч, вы только посмотрите, какая елка!
   - Какая же это тебе елка? - усмехнулся Кошурников.
   - А что же?
   - Лиственница. Это надо знать.
   - Зачем?
   - Некоторые ее свойства нам полезны.
   Кошурников мог бы прочитать о каждом таежном дереве целую лекцию. Взять ту же лиственницу. Кошурников любил это могучее дерево за его удивительную жизнеспособность. Есть вода - растет, нет воды - растет. От Монголии до Чукотки растет. Хвоя нежная, шелковистая. А хитрое дерево до чего! Прет метров до сорока, хотя держится за поверхность земли. Кажется, что зимой повалит его ветер, но не тут-то было - "листвяг" сбрасывает осенью хвою, и ветер пронизывает его насквозь. Смолы из нее, как из бочки, поэтому причалы строят из лиственницы - не гниют. Кержаки первые накаты изб делают тоже из нее, а самые закоренелые в своей вере старики загодя долбят из лиственницы колоды-домовины - двести лет будет лежать в ней запасливый кержак, не боясь тлена и червя.
   Лиственнице цены нет, потому что древесина у нее прочна и упруга, из коры можно делать дубители, а из смолы - "венецианский терпентин", но не дается она человеку. По рекам плавить нельзя - тонет, а вывозить тяжело: могучие "листвяги" окружают себя настоящим защитным валом из вывороченных ветром деревьев. Иногда такие валы тянутся на десятки километров, и даже сам черт там сломал бы ногу, если б вздумал заняться лесозаготовками...
   Кошурников улыбнулся и сказал Косте:
   - Для костра лиственница хороша. Вот когда оборвешься в тайге и захочешь одежду починить - пали почем зря лиственницу. Горит ярко и совсем искры не дает. Смола!
   - Понятно, - отозвался Стофато и вскрикнул: - А вот это уже точно елка! Теперь-то я вижу разницу.
   - Ты считаешь, что это елка? - спросил начальник экспедиции.
   - Конечно.
   - Это пихта.
   - А какая разница?
   - Огромная. Смотри. Вот тебе елка и вот пихта. У пихты хвоя темнее, мягче, а кора глаже и синего цвета, чуешь? К воде тянется она. Древесина мягкая, как репа, и на плот годится. А в ветках хорошо ноги парить от ревматизма...
   Кошурников замолчал. Снова им овладели мысли о дороге. "Если перевал не преграда, то долину соседней реки Кизира исследую на будущий год только для того, чтобы подтвердить этот вариант - уж больно он соблазнителен! Придется, наверно, и в обход Центрального Саяна, по северным хребтам, провести рекогносцировочные изыскания. Но это уже пустяки. Где же лагерь? Уже темнеет. Что это там за дымок? Конечно, это они. Только вот олешек мой совсем выбился из сил. Привязать его тут, что ли? Завтра пошлю кого-нибудь за ним".
   - Лагерь! - крикнул он. - Километров пять отсюда.
   - Дойдем, оннахо, - сказал подъехавший проводник. И взглянул на головного оленя. - Нет, не дойдем. Запалится оленка...
   "6 октября. Вторник.
   Выехали утром в 10 часов. По дороге случилась одна неприятность: олень, который шел подо мной, два раза ложился, а на третий раз лег - и поднять его не могли. Пришлось расседлать и пересесть на резервного, а этого беднягу оставили привязанным к кустику ночевать. Завтра за ним отправятся от Козлова и переведут его на мясо, если за ночь не сдохнет. Хороший был оленка!
   Верховья Идена неблагоприятны для проведения железной дороги - все дно долины и борта заполнены курумником, покрытым мхом. Растительный слой почти совсем отсутствует.
   В 3 часа дня перевалили через основной Салаирский хребет в седле Иден Кишта. Ярко выраженное седло, ниже хребта на 500-600 м. Отметка седла 1557 м, то есть то, что я и ожидал. Оказывается, я угадал, в какое седло идти. Еще раз в жизни повезло! С этого момента становится вполне реальным нижнеудинское направление. Теперь остальные ходы нужны только для оправдания правильности выбранного направления.
   У Козлова работа идет хорошо. Объявил ему в приказе благодарность. Козлов очень огорчен тем, что не беру его с собой на Казыр. Мне его жалко, но если его взять - провалится так хорошо начатая работа".
   Проснулся Кошурников рано, оглядел в полутьме палатку. У изголовья увидел бритву в стареньком футляре и осколок зеркала. "Молодчина Володька! - подумал он. - Спасибо тебе".
   Стараясь не шуметь, выполз наружу. Костер уже погас, но кострище было теплым, под серой золой тлели угли. Кошурников разгреб пепел, погрел руки, огляделся. Козлов умел выбирать место для лагеря. Рядом бежал ручей с чистой горной водой, крутой склон защищал лагерь от ветра, две палатки стояли под высокими, сомкнувшими кроны кедрами. Вокруг палаток были выкопаны канавы для стока дождевой воды. Кошурников все лето не был в тайге и сейчас наслаждался привычной обстановкой.
   Он медленно направился к ручью, приспособил на камне зеркальце, не спеша намылился. Вчера некогда было бриться, да и темнело уже. К тому же в лагере они никого не застали, все были "в поле". Не дожидаясь хозяев, Кошурников начал варить суп.
   Козлов со своими ребятами пришел уже в темноте. Студенты устало воткнули топоры в пенек, присели у костра, во все глаза разглядывая начальника экспедиции, о котором они так много слышали. Алеша Журавлев радостно отчитался о своей работе и устроился поодаль с Костей, рассказывая ему о здешних местах.
   А Кошурников, стараясь не показать радости от встречи с Козловым, хлопотал с ужином.
   - Уж я вас угощу, ребята! Вы такого супа даже у мамы не ели. Вот только погодите - заправлю маслом сейчас, и порядок.
   Студентам казалось странным, что начальник, можно сказать, важнейшей сейчас в стране изыскательской экспедиции, у которого в подчинении сотни людей, готовит для них суп, хотя и несолидно это, и, должно быть, устал он с дороги. Понимал Кошурникова один Володя Козлов. Сдержанно улыбаясь, он не сводил влюбленных глаз с начальника, приговаривающего у костра:
   - Вот сейчас лучку еще туда покрошить, да лаврового листа сбегаю принесу. А потом телогрейкой котел обернуть, чтоб упрел суп, - языки проглотите!
   Кошурников весь светился радостью. Ведь он по двум-трем словам Володи понял, что перевал можно пробить тоннелем, что партия уже ведет теодолитный ход к Казыру и вариант, таким образом, начинает жить, а все остальное трын-трава.
   Когда все уснули, от костра долго еще доносились два приглушенных голоса. Козлов о чем-то просил, умолял, а Кошурников терпеливо и ласково убеждал товарища...
   Светало медленно, потому что не так-то просто было солнцу выгнать темноту из всех таежных закоулков. Кошурников почуял, как потянуло дымом с горы, - туда ушел ночевать с оленями проводник. Сейчас он, наверно, продрог, проснулся и запалил огонек. Высоко, должно быть, над вершинами кедров, запела какая-то пичуга, за ней другая. Кошурников умылся, шумно расплескивая воду, пошел к палаткам. Здесь он набрал воздуху в могучие легкие и запел приятным баритоном:
   На заре ты ее не буди
   На заре она сладко так спит...
   Вылезли из палатки Алеша, Козлов, Костя. Один за другим выползали студенты. Начался новый день изыскательской партии.
   Завтрак готовил Алеша Журавлев, а все грелись у костра, курили, перекидываясь редкими словами.
   - Так как же, Михалыч? - в который уже раз спрашивал Володя Козлов, сидевший у костра, как вросший в землю кряж. - Может, все же...
   Кошурников любил своего воспитанника, трудно было отказать ему, но что поделаешь? А пригодился бы на Казыре Козлов: в работе он бешеный, силенка есть. Если б он не был так нужен здесь! Партии N_2 надо пройти до зимы теодолитным ходом к Казыру и, сколько успеет, по долине. Нет, нельзя брать Володю...
   - Так как же, Михалыч? А?
   - Слушай, ты мой спирт пил?
   - Ну, пил.
   - То-то! Я же всю дорогу мучился, тебе берег. - Кошурников засмеялся и обнял друга. - Старый крот! Слушай, сделаешь работу здесь, полную флягу зимой получишь. А со мной пойдешь - ничего не дам!
   - Да нет, кроме шуток, Михалыч...
   - Все, Володя! Прекратим этот разговор. Ребят этих сам протащу - я немало таких привечал. А тебе мы поможем привязаться к Казыру. Доволен?
   - Нет! - свел густые брови Козлов.
   После завтрака он ушел с теодолитом и топором в тайгу рубить просеку. Кошурников тоже подхватил топор и побежал догонять товарища.
   "9 октября. Пятница.
   7.Х Журавлев ходил фотографировать долину Кишты от перевала до лагеря. Снял седло и водопад. Я пошел на работу вместе с Козловым в качестве рубщика. Стофато с проводником перевозил лагерь. За день работы прошли теодолитным ходом 3,780 км фактически при одном рубщике (рубил я), немного помогал рубить передний реечник. Это при данной ситуации и рельефе очень хорошо. Вчера тоже за день прошли 2,900 - рубил Стофато. 6.Х прошли 3,700, рубил Журавлев. Сегодня идет Козлов с тремя студентами. Осталось пройти до Казыра метров 700.
   Долина Кишты в противоположность долине Идена гораздо мягче и лучше для трассирования; уже начиная с первого лагеря Козлова, в который мы приехали, по бортам долины имеются рыхлые отложения.
   По долине Малой Кишты наблюдал 6 окатов, из которых 4 с левого берега и 2 с правого. Окаты, очевидно, громадной силы, так как снег, скатываясь, заваливает всю долину и перекидывается на противоположный берег, поднимаясь над рекой на высоту до 20 м".
   Надо было ехать. Когда приладили вьюки и попрощались, Кошурников сказал Володе:
   - Будешь в Верх-Гутарах - возьми мой спальный мешок. Отцовский подарок. Правда, он старый, но греет хорошо.
   - Ладно.
   - Ты же знаешь, какой теплый собачий мех.
   - Ладно, спасибо. Может быть, Михалыч, все же?..
   - Нет.
   Володя побежал в палатку, притащил какой-то мешочек.
   - Тут сухари. Берите.
   - Ты же от пайка своего отрывал! Не надо!
   - Берите. Ну, я провожу вас, Михалыч.
   И он, сумрачно смотря в землю, пошел рядом с оленем Кошурникова. Больше не сказал ни слова. Вдоль Малой Кишты тянулась заброшенная охотничья тропа, по которой и отправилась экспедиция. Алеша Журавлев бодро покрикивал на оленей, будто век ими правил. Подходил иногда к Кошурникову, говорил:
   - Сейчас каньон будет. Метров тридцать глубины, а в ширину пять. Речонка, бедная, хрипит там, как в удавке.
   - А следы окатов попадаются?
   - Нет. Лес густой по склонам. Снег держит.
   Через каньон работниками соболиного заповедника был переброшен мостик. Внизу в полусумраке глухо ревела река. Олени не шли на мост, тряслись, мотали рогами.
   - Оннахо, глаза им надо закрывать, - сказал проводник, звякая кресалом, - у него все время гасла трубка.
   Набросили телогрейки на головы животным, и они спокойно прошли по жиденькому настилу моста. Отсюда Володя Козлов вернулся. Когда он отошел, Кошурников поднял кулак над головой и крикнул:
   - Европа поднимется и скажет: ты хорошо роешь, старый крот!
   Володя слабо улыбнулся. Он стоял на мосту, пока последний олень не исчез в лесной чащобе.
   Тропа там пошла плохая. Олени часто спотыкались о корни деревьев, мешки цеплялись за сучья и пни, рвались. Приходилось останавливаться. В мешках была главная ценность - десять буханок хлеба и 30 килограммов сухарей. На четверых едоков, конечно, не густо, да еще при такой работе - то один, то другой изыскатель брался за топор, чтобы расчистить тропу.
   "Дорога тяжелая; разрублена в 1941 году, но не для транспорта, а для случайных поездок наблюдателей заповедника. Чтобы привести тропу в порядок для вьючного транспорта, необходимо местами изменить ее трассу и вообще расчистить шире. Сейчас по ней с трудом проходят олени с минимальным вьюком".
   Казыр встретил изыскателей шумом. В узкое горло река врывалась плотной, упругой массой, а потом разбегалась по камням, шипела, рычала, выкидывала на берег клочья пены.
   - Бешеная собака, - сказал Алеша.
   - Шайтан-река, - поддержал проводник, посасывая трубку, и добавил свое неизменное: - Оннахо...
   Дорога вдоль Казыра вскоре кончилась, перед караваном стеной стояла дикая, неприютная тайга.
   Иной бывалый сибиряк скажет, что тайга, мол, всегда и приветит, и накормит, и согреет, а дикой и неприютной она кажется городским жителям, да и то лишь тем, кто ее сроду не видывал. Эх, землячок! Одно дело, когда идешь по тайге гуляючи - пострелять рябчиков, глухаришек либо шишковать. Но другую песенку запоешь, если тебе надо протащить десяток олешек по бурелому и колоднику, если сыплется с каждой ветки холодный душ, и нет на тебе сухой нитки, да если ты еще спешишь при этом, будто уносишь ноги от верхового пожара...
   Тяжелее всех было Стофато. Костя уже не оглядывался по сторонам, шел, не отрывая глаз от земли. Ступал неуверенно, несмело. Черт его знает, какая кочка выдержит, какая сломится! Где гнилое бревно, где здоровое? Как это Кошурников вышагивает - легко и свободно? Костя в первый же день проклял и кочки, и преграждающие дорогу квелые стволы, и оленей, что цеплялись вьюками за каждую колоду. Когда пошел дождь, холодный и шумный. Костя проклял дождь. Начали рубить ветки, чтоб расчистить дорогу каравану, - Костя проклял их. Скоро уже не осталось в тайге ничего такого, что можно было бы еще проклясть. Со злостью оттаскивал сучья, что обрубал Кошурников; сумрачно насупясь, перелезал через колдобины, с тоской думал о том, что впереди на многие километры такие же заросли и колдобины.
   Уже два часа подряд они прорубались сквозь сырой, заросший зеленым мхом ельник. Намокшая одежда стала тяжелой и холодной. Хотелось бросить все и, вернувшись по следу назад, поискать обходный путь. Но не будет ли там еще более густого ельника? На проводника положиться было нельзя - Холлмоев совсем не знал дороги, и польза от него была сейчас минимальной.
   Оленей приходилось чуть ли не толкать в кусты, петому что вьюки цеплялись за ветки, а животные не умели бороться с их упругой и неверной силой. Больно было видеть, как олень прыгал через колоду, но зацеплялся по пути за какой-нибудь сук и падал, рискуя сломать шею или ноги. Его поднимали, а он смотрел печальными глазами, будто спрашивал: "Зачем же вы мучаете меня, люди?"
   Хотя бы не было этого трижды распроклятого дождя, от которого уже начинает ломить кости! Кошурников шел впереди, работая топором, как машина, за ним медленно тянулся весь караван. Серое небо низко нависло над лесом, дождь приглушал звуки, не было видно ни птиц, ни зверюшек...
   - Э-хо-хой! - раздался вдруг в тайге далекий и слабый голос.
   - Кого это тут носит? - сказал Кошурников, опуская топор. Прислушался. - Дайте-ка ружье, ребята.
   Ясно, за ними шел какой-то человек.
   - Без оружия, - прошептал Костя, когда незнакомец мелькнул за деревьями.
   Это был пожилой тоф, изможденный и робкий.
   - Я проводник, а там начальник, - сказал он, махнув рукой назад. - Мы были далеко, камни искали. По вашему следу меня послали, хлеба нет давно.
   - Надо сходить, Михалыч, - сказал Алеша. - Наши люди.
   Кошурников кивнул головой, направился к вьюку, окликнул Алешу. Они двинулись обратно по просеке. Вскоре пришли к небольшому костру, у которого сидел человек. Высокий, сухой и морщинистый, он поднялся с трудом, протянул руку.
   - Громов.
   - Директор заповедника? - удивился Кошурников.
   - Нет, за соболем гляжу по совместительству. Геолог я. Все горы излазил, сейчас с Агульских белков иду. Приходится - война. Как там?
   - Туго. В Сталинграде бьются.
   - Уже в городе?
   - Да.
   Они помолчали.
   - А у меня к вам письмо есть, - вдруг вспомнил Кошурников и достал помятый конверт. - Вот...
   - Комическая ситуация, - мрачно сказал Громов, прочитав рекомендательное письмо управляющего Нижнеудинским банком. - Все наоборот - пришлось мне к вам за содействием обратиться...
   - Бывает.
   - Вы, значит, на Казыр? - внимательно, оценивающе глянул Громов на Кошурникова. - По следу видно, с оленями. Где думаете их бросать? Ведь скоро гиблая тайга начнется. Ни зверя, ни мха. Километров на сто голый лес...
   - Да, Колодезников говорил.
   - Выцарапался он все же из тайги? - оживился Громов. - Это май коллектор. Выбрался, значит?
   - Пришел. Еле живой.
   - Образцы принес?
   - Не знаю. Трудно сейчас геологам...
   - Всем нелегко. Ружье есть?
   - Взяли.
   - Кто разрешил?
   - Сами. С боем.
   - Доберусь, строгача дам. Ваши далеко работают? Я послал к перевалу человека вчера.
   - Козлов у меня здесь. Недалеко. Вы ему помогите в случае чего.
   - Ладно. Казыр плохо знаете? Давайте-ка блокнот ваш сюда.
   Они проговорили целый час. Вернулся на олене еще один геолог, побывавший в лагере Козлова. Прощаясь, Кошурников попросил:
   - Вы уж не наказывайте начальника охраны за ружье. Человеку другого выхода не было.
   - Посмотрим. А за хлеб спасибо...
   Возвращаясь в лагерь, изыскатели выработал-и окончательный план: идти тайгой вдоль Казыра, пока не начнется спокойная вода, а там, отправив оленей обратно, сесть на плот.
   - Громов говорит: водой не больше двенадцати дней до жилья, - сказал Кошурников. - Это уже хорошо.
   - А человек-то какой! - восхитился Алеша. - С Агула идет, столько времени хлеба не ел, а при нас даже не взглянул на него.
   - Да. Сильный мужик.
   "Встретился с директором заповедника Громовым. Он едет с Агула и случайно попал в Среднюю Кишту. У него уже 10 дней, как вышел весь хлеб, и едут, питаясь одним оленьим мясом. Спустились в Малую Кишту, увидели наш след и послали проводника к нам за хлебом. Выделил из своего запаса одну булку, и Володя дал ему 6 кг муки. Я к нему ходил с Журавлевым. Очень симпатичный человек. Дал мне описание основных порогов на Казыре. Сделал на память зарисовки порогов и рассказал, где нужно выходить на берег и где делать плоты. Я ежу заказал написать для меня геоморфологический очерк долины Казыра. Очерк написать обещал. Пришлет его в Новосибирск. Дал мне несколько практических советов, как плыть, основываясь на своем опыте. Обещал побывать у нас в Новосибирске и в Минусинске.
   Погода стоит хорошая. В ночь с 8-го на 9-е моросил дождик, но утром перестал. Сегодня днем несколько раз начинала идти крупа, но снег не пошел. Сейчас тепло. К сожалению, нет термометра. Не могу фиксировать температуру воздуха, а главное, температуру воды, что особенно важно для определения начала шуги".
   Олени шли плохо - они, видно, чуяли, как туго им скоро придется. На земле все реже попадались мшаники. Олени останавливались, тянулись мордами к островкам мха. Костю бесило это, и он выломал добрую палку.
   - Брось погоняло! - сказал Кошурников. - Он же сдачи дать не может.
   - Оннахо, верно, - поддержал проводник. - Бьешь его - молчит, кормишь молчит, режешь - опять молчит.
   - Давайте ночевать.
   "10 октября. Суббота.
   Выехали в 11 часов. Задержались утром из-за того, что олени всю ночь простояли голодные. Нет мха, а отпустить их нельзя - пойдут шляться, искать мох. Утром немного пощипали листья на пойме и этим ограничились. Без мха олень может работать не более трех дней, потом худеет и обессиливает.
   Плохо, что проводник не знает дорогу. Потеряли из-за этого часа три. Шли с ночевки горой, в то время как нужно было идти поймой. 6 км шли 5 часов. Километра два рубил тропу.
   Брод через Казыр выбрал удачно. Сначала перебрели протоку, а потом основное русло. Дальше тропы нет. Вел по звериной тропе. Сначала по сухим пойменным протокам, а потом по надпойменной террасе. Дорога тяжелая. Густая тайга с завалами, часто приходится рубить. Ниже встречалась тропа, которой пользовались охотники лет 15-20 назад. Здесь редкий лес, но тропа за последнее время не расчищалась и сильно завалена - почти непроходима.
   Таким образом, прошли за день 13 км и то с большим трудом. На ночлег пришли усталые. Разрешил зарезать оленя. Зарезали комолого. Он жирный, малоезженый и устал, несколько раз в дороге ложился. Получив разрешение на убой, все воспрянули духом в предвкушении шашлыка. Поели, попили чаю, и у всех восстановилось хорошее настроение. Оленя забить было необходимо, так как продуктов у нас мало. Удивительно быстро расходуется крупа, правда, она у нас самая непрактичная. Нужно брать с собой рис и пшено - они гораздо экономнее.