Цветков Алексей. Сказка на ночь (сборник)

ударники животноводства тоже
жезлами ударяли сям и тут
подошвы в липкой каше с чешуей
а с лезвий каплет кровь нечеловека
но невредим и окружен семьей
молчит младенец на лоскутном ложе
 
 
и я который был один из них
обоих и неправильных и верных
вздымая тяжкий жезл юля в пыли
головогрудью влажно созерцал
из сорванных фасеточных ячеек
свой состоящий из щелей и дыр
единственный как боль и нелюбимый мир
 

СВАТОВСТВО МАЙОРА

 
там где ртуть в корунде роет
русло с целью вытечь прочь
воспитал старик андроид
электрическую дочь
 
 
часто баловал девчонку
собирать ей был готов
цифровую собачонку
или квантовых котов
 
 
хлоп рубидия три грамма
сетью датчиков светя
и в диапазоне гамма
любовался на дитя
 
 
если в схеме не поломка
нынче девочке года
индуктировать потомка
но без пары никуда
 
 
поспевай корабль скорее
не грусти моя краса
позитронные бореи
изодрали паруса
 
 
не гляди что я белковый
так и липнет пыль ко мне
я красивый и толковый
в герметической броне
 
 
нам скафандр старик андроид
обустроит на двоих
в нем коррозия не тронет
электронных рук твоих
 
 
будет мой тебе приятен
трансурановый набор
скромный дар тяжелых ядер
я космический майор
 
 
но тоска моя напрасна
в сердце девы ноль тепла
в твердом русле ртуть погасла
ночь молчит и дочь темна
 
 
скоро с маршем похоронным
в энтропию всем пора
где за карликом нейтронным
дышит черная дыра
 
 
зря питал такую страсть я
понапрасну к ней летел
видно нет у жизни счастья
для ее белковых тел
 

МОСКОВСКОЕ ВРЕМЯ

 
голодный тушинский постой
ненужный нож карман пустой
приборы жизни бедной
и кто в гостях у нас была
в пальто из мутного стекла
в железной шляпке с лентой
 
 
что я за диво был тогда
изгой всеобщего труда
в одной отдельно взятой
квартире на краю москвы
улитка липкие мозги
с ее спиральной хатой
 
 
поможешь гостье снять берет
прибит к столу ее портрет
стакан и ложка в каше
надел штаны сходил в овир
изъездил целый божий мир
уже небожий даже
 
 
штаны на стул и снова лег
к свече чадящей мотылек
прости моя святая
как тот в астапове толстой
твое лицо в его простой
оправе прочь сметая
 
 
гандлевский пьет кенжеев вслед
над тушином слабеет свет
заштриховала лица
последняя спираль пурги
и липкий с рожками внутри
молчит не шевелится
 

«конь в горизонт зазубренным хребтом…»

 
конь в горизонт зазубренным хребтом
сквозь приступ зрения саднит глазница
я нем на берегу а ты на том
возница клячу по хребту кнутом
откуда этот конь и кто возница
должно быть снится
 
 
так судорожно наловчился спать
так ощупью существовать без света
что сердце перескакивает вспять
как в малярийном сне челнок сюжета
что тщится значить этот млечный конь
в багровых струпьях но ничуть не прытче
следящему тупым учеником
в суфийской притче
 
 
на склоне ты чья страсть наверняка
впотьмах артикулирует без звука
внизу возница в розгах ивняка
молчания печаль и слов разлука
безумный ницще у себя в дыму
чистилищном соображал не хуже
тебя как больно может быть тому
кто завершает жизнь в колбасной туше
сапожник звук пожарник свет скорей
здесь время вдребезги как в стекла птица
хоть вздохом на минуту смерть согрей
но конь падет и сердце прекратится
где мы два штопора влюбленной пыли
так молча были
 

«рисовала как росла…»

 
рисовала как росла
ива
с треугольником дрозда
криво
и с притоками река
слева
словно синяя рука
с неба
летний лес последний лист
порван
в черепе от мыслей чист
орган
 
 
лучше краски я раздам
детям
а мозги свои дроздам
этим
рисовала да нельзя
сбыться
иву в лапах унесла
птица
дымом в облако густым
лес там
просто становясь пустым
местом
 

«как весело разглядывать синиц…»

 
как весело разглядывать синиц
поправ свои фальшивые несчастья
их клювы в центре деликатных лиц
их цепких лап фигурные запястья
вот и скажи на что нам эти мы
взирающие в небо неподвижно
когда из предков лучшие умы
резьбу сорвали а летать не вышло
 
 
и как же славно жить среди жуков
ликует дух что их всегда так много
что каждый расторопен и толков
вертясь в избытке воздуха дневного
нет не беда что даже есть медвед —
ки под землей душа им нежно рада
в них правда прелести излишней нет
но мы страшней нас здесь вообще не надо
 
 
приятно знать что все они везде
встречаются то есть не мы а эти
слагающие гимны в высоте
и слабые как мысли или дети
жить только ради них пускай летят
кому вся твердь чертог и ночь служанка
а если нас изловят и съедят
то поделом ни одного не жалко
 
 
я впрочем добр и даже тех прощу
кто груб за то что певчий вечер чуден
хоть человек подобен здесь прыщу
не зря трудились дарвин и мичурин
прекрасен мир и бесполезна злость
к тому кто мрачный но недолгий гость
 

«река в ракитах спит сгибая берег влево…»

 
река в ракитах спит сгибая берег влево
до перистой зари раскинув ребра дна
красавица вода расплавленное время
чуть время истечет а ты у нас одна
 
 
все резче к очагу внутрь в киноварь пожара
цветных царица недр нагая кровь травы
тех что почти вчера так нежно отражала
все меньше лиц людских они теперь твои
 
 
стрела в своем стволе где всем светло и жидко
всех участей раствор и на просвет с любой
бликует как любви доверчивая жилка
на золотом виске последней синевой
 
 
виски склонить и спать не напрягая репу
когда в страду устав от неба и камней
кому нельзя ступить в одну и ту же реку
войти себе в одну и оставаться в ней
 
 
пусть можно смолоду судьбы себе желая
жить поперек как мост над струями резвясь
но в ветхом космосе где ты одна живая
мы больше не нужны здесь хорошо без нас
 

«лет что ли шесть мы были с ним знакомы…»

 
лет что ли шесть мы были с ним знакомы
точнее семь но все прощальных три
он пролежал не выходя из комы
как дух кому безвыходно внутри
 
 
поди пойми вдруг там простор для духа
стоустый пев и ангелы пургой
а здесь на койке две щеки два уха
но не такой как ты совсем другой
 
 
пока в бетон закатывали утро
гвоздями крепко накрест свет дневной
как я кричал ему внутри мне трудно