Между тем возле керосиновых лавок уже выстроились длинные очереди – давали всего по литру на человека. Сахар продавался по талонам – два килограмма в месяц. Зато театральные залы и кинотеатры были полны. Ставились оперы, комические оперетты, шли концерты, в театре Болгаровой давали «Еврейский вопрос», в «Бар-Кохбе» – «Акедат Ицхак»[53]. В Новом театре выступал ансамбль Боаза Юнгвица с участием Клары Юнг. Показывали «Ханче в Америке», «Жакеле – лжец», «Ой, Анна, останься», «Мадемуазель Оп-ля!». В кинотеатрах крутили фильмы с участием Веры Холодной, Полонского, Ивана Мозжухина и многих других известных артистов. Немое кино смотрели в музыкальном сопровождении.
Одним словом, жизнь кипела. В субботу вечером, 11 марта, в театре Ришелье состоялось собрание сионистской молодежи, куда пришло столько юношей и девушек, что далеко не все смогли попасть в зал. Шоэль, придя задолго до начала, едва сумел протиснуться внутрь, потеряв при этом несколько пуговиц. Обстановка в зале была торжественной. Одновременно звучавшие песни «В Пион!», «Клятва», «Воспрянем!» производили невообразимый сумбур.
Первым выступил Менахем Усышкин. Он призвал к объединению еврейской молодежи и сплочению ее под национальным знаменем, к активным действиям по заселению Земли Израиля евреями. Публика сопровождала выступление бурными аплодисментами. Студент Михельсон говорил о проблемах сионистской молодежи, призывал не только думать о Палестине, но и бороться за права еврейского народа в странах диаспоры, за объединение национальных сил, развитие национального творчества. Это выступление вызвало жаркие дебаты. Собрание закончилось пением гимна: все встали, и сотни молодых голосов с воодушевлением спели «Хатикву»[54]. Среди них звучал и голос Шоэля.
На следующий день Шульберги пригласили Шоэля к себе. Праздновали пятнадцатилетие Ханы. На столе было много чего вкусного. Особенно выделялись вишневая наливка домашнего приготовления и сладкие пироги, в которых знал толк работавший в пекарне хозяин. Шоэль принес в подарок великолепно изданный сборник сочинений Лермонтова, и надписал: «Хане Шульберг, с глубокой благодарностью».
Пройдут годы, и эти слова, когда-то показавшиеся ей странными, станут для Ханы огромным утешением… А пока молодежь шумно и весело праздновала день рождения. Шоэль видел перед собой одну лишь Хану. Кто может ответить на вопрос, почему он выбрал из всех именно ее, едва начавшую выходить из детского возраста? Как будто можно разгадать эту загадку – почему так бывает, что из многих девушек ты замечаешь только одну, ее живые глаза, излучающие теплый свет, ее милое лицо, звонкий смех, ее застенчивый голос с легкой хрипотцой?.. Словом, пришла Шоэлю пора влюбиться по-настоящему.
Он садится за пианино, пробует сыграть Моцарта, но руки сами переходят на танцевальную музыку. К счастью, одна из подруг именинницы тоже умеет играть. Шоэль с радостью уступает ей место, и вот уже звучит вальс. Шоэль подходит к Хане, их пальцы сплетаются, она смотрит на него. О, эта тайна, которую так сладко хранить, когда тебе всего лишь пятнадцать! Белый воротничок скрывает ее нежную шею, мягкие волосы слегка растрепались, она смущена, на щеках пунцовеет милый румянец.
Между тем население Одессы по горло ушло в общественную деятельность. Не проходило и дня, чтобы новые организации не заявляли о себе с той или иной степенью громкости. Например, новорожденное объединение трубочистов установило единый тариф – тридцать копеек за каждую прочищенную трубу. Еврейские организации также не сидели без дела. Бунд[55], сионисты-социалисты, Поалей-Цион[56], Еврейская народная партия, «Гистадрут»[57], всероссийская студенческая организация «Ха-Хавер»[58], объединение учителей, объединение евреев-военнослужащих, союз еврейских продавцов, организация любителей еврейского театра… – все они проявляли повышенную активность, суетились и ожесточенно спорили.
Появилась даже отдельная комиссия по выпечке мацы! Стоимость пуда обычной мацы (десять мацот – фунт) составляла тогда двенадцать рублей. Маца[59] высшего качества стоила в два раза больше. Комиссия постановила, что бедные семьи получат бесплатно восемь фунтов на каждого члена семьи.
В Одессе заработала спортивная организация «Макка6u»[60], куда Шоэль записался в группу для начинающих. Занятия проводились по три раза в неделю. Тренер объяснял по-русски, однако команды давал на иврите. Шоэль, сделавший свои первые шаги в спорте на площадке «Герцлии» под руководством Орлова, оказался одним из лучших. Через несколько недель его перевели в самую передовую группу. Так хорошо было после тяжелого дня надеть шорты, безрукавку, спортивные мягкие ботинки и бегать вместе со всеми по небольшому залу. Вскоре Шоэль начал тренироваться на брусьях, кольцах и других спортивных снарядах.
Учебный год в гимназии завершался, вскоре предстояли экзамены. Не все оценки Шоэля были отличными, но он знал, что и плохих не будет. Стояли погожие весенние дни, вода в море нагрелась, и 14-го мая Шоэль, Боря и Хана в первый раз отправились купаться. Этот день пришелся на воскресенье. Ребята расположились на каменистом берегу. Внизу пенятся легкие волны, весеннее солнце сияет в синем небе. Ветер разносит морские брызги, то затихает, то объявляется вновь – весна! Городской шум сюда не доходит, и слышны лишь гул прибоя и крики чаек. Море простирается до самого горизонта. Ребята скидывают с себя одежду и один за другим прыгают с большого камня в воду. В первый момент она кажется холодной, но одесситы Боря и Хана не боятся ни холодной воды, ни глубины. Да и Шоэль – неплохой пловец.
В купальнике Хана выглядит совсем иначе, чем в гимназической форме. Ее кожа еще хранит следы прошлогоднего загара. Все трое быстро плывут вперед и отдаляются от берега. Как хорошо на сердце! Для Бори это обычный воскресный день с его привычными радостями и книжными шпионскими страстями. Другое дело – Шоэль и Хана, не на шутку увлеченные друг другом. Девушка не в состоянии отвести от него взгляд. Они выходят из воды, мокрый купальник облегает статное тело Ханы, подчеркивает ее красивые формы. Ребята падают на песок под жарким солнцем, не жалеющим ни тепла, ни лучей.
Шоэль, как истинный «маккабист», вдруг ловко переворачивается и делает стойку на руках. Радость жизни захлестывает юношу. Пройдясь по песку на ладонях и перекувырнувшись, он ложится на горячий песок рядом с братом и сестрой. Все прекрасно в этом мире – и солнце, и море, и молчаливые камни, привыкшие покорно сносить удары волн. Шоэлю вдруг вспоминается Палестина, в памяти всплывают далекие образы, например, брюхатый, неугомонный Липсон, умевший разнюхивать секреты и проявлявший иной раз довольно крутой нрав. Как внезапно и неслышно он возникал перед тобой! А когда смеялся, на его толстых щеках появлялись ямочки…
А еще – учитель иврита, с гнусавым голосом и худощавым лицом, обрамленным жидкой бороденкой… И берег Средиземного моря, и золотистый песок, и огромные волны, не похожие на здешние. Да и чайки там вроде другие, и небо раскалено-синее уже в середине мая, в месяце ияр[61]. У Шоэля приподнятое настроение, его мысли улетают в далекую прекрасную страну, в гимназию «Герцлия», в пансион Липсона, он снова купается в той атмосфере братства, перед его глазами мелькают улицы Тель-Авива с их яркими вывесками на иврите.
Вот и кончился выходной день в Одессе, весна на солнечном морском берегу, в сердце, в песчинках, в криках чаек, в цветущих мимозах, в нежной цветовой гамме темнеющего неба. Завтра в гимназии он снова услышит плоские шутки Яремы.
Глава 8
Одним словом, жизнь кипела. В субботу вечером, 11 марта, в театре Ришелье состоялось собрание сионистской молодежи, куда пришло столько юношей и девушек, что далеко не все смогли попасть в зал. Шоэль, придя задолго до начала, едва сумел протиснуться внутрь, потеряв при этом несколько пуговиц. Обстановка в зале была торжественной. Одновременно звучавшие песни «В Пион!», «Клятва», «Воспрянем!» производили невообразимый сумбур.
Первым выступил Менахем Усышкин. Он призвал к объединению еврейской молодежи и сплочению ее под национальным знаменем, к активным действиям по заселению Земли Израиля евреями. Публика сопровождала выступление бурными аплодисментами. Студент Михельсон говорил о проблемах сионистской молодежи, призывал не только думать о Палестине, но и бороться за права еврейского народа в странах диаспоры, за объединение национальных сил, развитие национального творчества. Это выступление вызвало жаркие дебаты. Собрание закончилось пением гимна: все встали, и сотни молодых голосов с воодушевлением спели «Хатикву»[54]. Среди них звучал и голос Шоэля.
На следующий день Шульберги пригласили Шоэля к себе. Праздновали пятнадцатилетие Ханы. На столе было много чего вкусного. Особенно выделялись вишневая наливка домашнего приготовления и сладкие пироги, в которых знал толк работавший в пекарне хозяин. Шоэль принес в подарок великолепно изданный сборник сочинений Лермонтова, и надписал: «Хане Шульберг, с глубокой благодарностью».
Пройдут годы, и эти слова, когда-то показавшиеся ей странными, станут для Ханы огромным утешением… А пока молодежь шумно и весело праздновала день рождения. Шоэль видел перед собой одну лишь Хану. Кто может ответить на вопрос, почему он выбрал из всех именно ее, едва начавшую выходить из детского возраста? Как будто можно разгадать эту загадку – почему так бывает, что из многих девушек ты замечаешь только одну, ее живые глаза, излучающие теплый свет, ее милое лицо, звонкий смех, ее застенчивый голос с легкой хрипотцой?.. Словом, пришла Шоэлю пора влюбиться по-настоящему.
Он садится за пианино, пробует сыграть Моцарта, но руки сами переходят на танцевальную музыку. К счастью, одна из подруг именинницы тоже умеет играть. Шоэль с радостью уступает ей место, и вот уже звучит вальс. Шоэль подходит к Хане, их пальцы сплетаются, она смотрит на него. О, эта тайна, которую так сладко хранить, когда тебе всего лишь пятнадцать! Белый воротничок скрывает ее нежную шею, мягкие волосы слегка растрепались, она смущена, на щеках пунцовеет милый румянец.
Между тем население Одессы по горло ушло в общественную деятельность. Не проходило и дня, чтобы новые организации не заявляли о себе с той или иной степенью громкости. Например, новорожденное объединение трубочистов установило единый тариф – тридцать копеек за каждую прочищенную трубу. Еврейские организации также не сидели без дела. Бунд[55], сионисты-социалисты, Поалей-Цион[56], Еврейская народная партия, «Гистадрут»[57], всероссийская студенческая организация «Ха-Хавер»[58], объединение учителей, объединение евреев-военнослужащих, союз еврейских продавцов, организация любителей еврейского театра… – все они проявляли повышенную активность, суетились и ожесточенно спорили.
Появилась даже отдельная комиссия по выпечке мацы! Стоимость пуда обычной мацы (десять мацот – фунт) составляла тогда двенадцать рублей. Маца[59] высшего качества стоила в два раза больше. Комиссия постановила, что бедные семьи получат бесплатно восемь фунтов на каждого члена семьи.
В Одессе заработала спортивная организация «Макка6u»[60], куда Шоэль записался в группу для начинающих. Занятия проводились по три раза в неделю. Тренер объяснял по-русски, однако команды давал на иврите. Шоэль, сделавший свои первые шаги в спорте на площадке «Герцлии» под руководством Орлова, оказался одним из лучших. Через несколько недель его перевели в самую передовую группу. Так хорошо было после тяжелого дня надеть шорты, безрукавку, спортивные мягкие ботинки и бегать вместе со всеми по небольшому залу. Вскоре Шоэль начал тренироваться на брусьях, кольцах и других спортивных снарядах.
Учебный год в гимназии завершался, вскоре предстояли экзамены. Не все оценки Шоэля были отличными, но он знал, что и плохих не будет. Стояли погожие весенние дни, вода в море нагрелась, и 14-го мая Шоэль, Боря и Хана в первый раз отправились купаться. Этот день пришелся на воскресенье. Ребята расположились на каменистом берегу. Внизу пенятся легкие волны, весеннее солнце сияет в синем небе. Ветер разносит морские брызги, то затихает, то объявляется вновь – весна! Городской шум сюда не доходит, и слышны лишь гул прибоя и крики чаек. Море простирается до самого горизонта. Ребята скидывают с себя одежду и один за другим прыгают с большого камня в воду. В первый момент она кажется холодной, но одесситы Боря и Хана не боятся ни холодной воды, ни глубины. Да и Шоэль – неплохой пловец.
В купальнике Хана выглядит совсем иначе, чем в гимназической форме. Ее кожа еще хранит следы прошлогоднего загара. Все трое быстро плывут вперед и отдаляются от берега. Как хорошо на сердце! Для Бори это обычный воскресный день с его привычными радостями и книжными шпионскими страстями. Другое дело – Шоэль и Хана, не на шутку увлеченные друг другом. Девушка не в состоянии отвести от него взгляд. Они выходят из воды, мокрый купальник облегает статное тело Ханы, подчеркивает ее красивые формы. Ребята падают на песок под жарким солнцем, не жалеющим ни тепла, ни лучей.
Шоэль, как истинный «маккабист», вдруг ловко переворачивается и делает стойку на руках. Радость жизни захлестывает юношу. Пройдясь по песку на ладонях и перекувырнувшись, он ложится на горячий песок рядом с братом и сестрой. Все прекрасно в этом мире – и солнце, и море, и молчаливые камни, привыкшие покорно сносить удары волн. Шоэлю вдруг вспоминается Палестина, в памяти всплывают далекие образы, например, брюхатый, неугомонный Липсон, умевший разнюхивать секреты и проявлявший иной раз довольно крутой нрав. Как внезапно и неслышно он возникал перед тобой! А когда смеялся, на его толстых щеках появлялись ямочки…
А еще – учитель иврита, с гнусавым голосом и худощавым лицом, обрамленным жидкой бороденкой… И берег Средиземного моря, и золотистый песок, и огромные волны, не похожие на здешние. Да и чайки там вроде другие, и небо раскалено-синее уже в середине мая, в месяце ияр[61]. У Шоэля приподнятое настроение, его мысли улетают в далекую прекрасную страну, в гимназию «Герцлия», в пансион Липсона, он снова купается в той атмосфере братства, перед его глазами мелькают улицы Тель-Авива с их яркими вывесками на иврите.
Вот и кончился выходной день в Одессе, весна на солнечном морском берегу, в сердце, в песчинках, в криках чаек, в цветущих мимозах, в нежной цветовой гамме темнеющего неба. Завтра в гимназии он снова услышит плоские шутки Яремы.
Глава 8
Экзамены закончились, и Шоэль успешно перешел в шестой класс. Он снова в родном доме – каникулы! В городке все по-старому; все та же размеренная местечковая жизнь, привычная затхлость, в которой варится еврейская молодежь. Но уже пошли трещины, уже появились щели, сквозь которые даже в это стоячее болото стали проникать лучи света. Весной 1917-го года в городке появились бундовцы, пропагандирующие идиш. Запомнился медбрат, Моше Стругачевский, глава местной Народной партии – своими речами он прямо-таки сотрясал небеса!
Большинство местных евреев склонялось к сионизму, а среди них – богатые, влиятельные и известные. В эти дни вернулся домой из сибирской ссылки Ицик Сапир, сын портного Менделя. Он еще до войны был социалистом, а вернувшись, не откладывая, развернул марксистскую пропаганду и борьбу за всемирную победу пролетариата в рамках нашего городка. Шоэль же вступил в молодежную организацию «Бней Цион»[62], где его выбрали руководителем отдела культуры, и с головой ушел в сионистскую деятельность.
Сионисты устраивали лекции по еврейской литературе, организовали группу по изучению географии и истории Израиля. Старший товарищ Шоэля, толстогубый Зяма Штейнберг, рассказал о творчестве Хаима Нахмана Бялика. Другое выступление было посвящено анализу двух путешествий – Биньямина Третьего[63] и Дон-Кихота Ламанчского, и соответствующим аллюзиям: так, Биньямин и Сандерель сравнивались с Дон-Кихотом и Санчо-Пансой. Миша Зильбер, он же Михаил Каспи, добряк и заика, искренне переживал, что в свои семнадцать лет еще не успел определиться во взглядах. Как неопределившегося, его назначили казначеем организации.
Курс лекций о географии и истории вел Шоэль Горовец. Ребята купили матерчатую карту Эрец-Исраэль, и Шоэль раз в неделю, водя по ней указкой, рассказывал собравшимся о местах, расположенных по обе стороны реки Иордан. Слушать эти премудрости постоянно приходила очаровательная Фаня Шмуэлевич. Слегка высунув кончик языка, она старательно записывала в своей тетрадке названия гор и долин, городов и поселений далекой страны. Казалось бы, с чего вдруг у этой красавицы образовался столь пристальный интерес к географии? Видимо, он начался поздним зимним вечером накануне Нового года, когда девушку поцеловал некий молодой лектор – да так, что после этого она сделалась сама не своя.
Говорили еще, что Фаня не очень-то осторожничает с парнями, и даже ходили упорные слухи, что этой ее слабостью успешно пользуется ни кто иной, как Зяма Штейнберг.
Но – сплетни в сторону! Вернемся к юнцам, которые еще не знали забот о семье и о заработке, а потому имели возможность увлекаться Землей Израиля, играть в сионизм и петь ивритские песни. В сионистском клубе начали готовить концерт, назначенный на первую неделю августа в зале кинотеатра «Современник». Скрипач Шахна Маркович, недавний выпускник Киевской консерватории, организовал хор и репетировал такие популярные песни, как «Жив народ Израиля», «Бог обустроит Галилею», «Под знаменем – в Сион» и другие. В хоре пели Шоэль и Фаня, хотя, честно говоря, слух Фани оставлял желать много лучшего. Но право на мечту и на песню имели все, а потому руководитель хора вынужден был подавлять свое недовольство. Собирался хор в доме жестянщика Ерухама, который вскоре превратился в настоящий еврейский клуб.
Между тем мир не стоял на месте. Временное правительство продержалось у власти меньше восьми месяцев. Обещания Керенского не производили должного впечатления, а лозунг «Война до победы» не нашел отклика в армии. Солдаты устали от жестокой и затянувшейся войны. В этот момент подняли голову украинские националисты.
Еще в марте 1917-го года на Украине избрали Центральную Раду во главе с Грушевским, куда вошли Винниченко и Петлюра. В конце июня было достигнуто соглашение между Радой и Временным правительством, в результате которого рассмотрение вопроса об автономии Украины отложили до Учредительного собрания. Заметно росло количество и влияние большевиков. Впрочем, тогда очень немногим удавалось разглядеть их железный кулак – тот самый, которому суждено было потопить в крови старый мир.
Медбрат-бундовец Моше продолжал произносить свои неистовые речи, но их пафос приелся и уже почти не собирал слушателей. Зато в доме жестянщика Ерухама каждый вечер было не протолкнуться. Молодежь инстинктивно стремилась удержать на плаву опасно накренившийся кораблик нашего народа. Капитаны дрались между собой за власть над умами, и в этом разрываемом политическими страстями мире нелегко было найти верный путь.
Шоэль полагал, что еврейская молодежь должна как можно больше знать о Земле Израиля. Поэтому, выступая на встречах с членами кружков, он старался доносить до своих слушателей запахи и краски палестинской природы, рассказывал о жизни в этой стране, черпая при этом сведения не только из книг, но и из своих давних записей, сделанных еще четыре года назад. Эти лекции представляли собой короткие воображаемые прогулки по стране, окрашенные поэтической грустью и действительной тоской по ее пейзажам, по проведенному там счастливому времени.
Фейга по-прежнему вела дела в столовой, и Шоэль помогал привозить с рынка и из магазинов продукты, бочки, бутыли с напитками, возвращать пустую тару. Эта была чисто мужская работа – погрузить на телегу бочку, ящик с бутылками или мешок картошки, и Шоэль никогда не отлынивал – тем более, что рядом то и дело оказывалась работница Паша. Вдвоем они ловко управлялись, причем не только во время дневных работ.
За последний год Шоэль заметно вырос, окреп, и ладно сложенная молодая вдова, потерявшая на войне мужа, увлеченно помогала ему превращаться из юноши в мужчину. На голове у Паши появился новый желтый платок с синими и красными цветочками, да и настроение ее заметно изменилось к лучшему. Она порхала по кухне, двигаясь легко и радостно и напевая хватающую за душу печальную украинскую песню.
Но и Фаня Шмуэлевич, страсть как обожавшая целоваться с парнями, положила глаз на Шоэля. Она была старше его почти на два года; вскоре Фане предстояло выйти замуж, родить дочку и уйти из жизни… Но об этом – после, а теперь – о ее решительном наступлении на Шоэля. Нужно сказать, что слухи о романе между Зямой и этой своенравной девушкой имели под собой некоторые основания. Когда Зяма заметил, что Фаня вертится вокруг его друга, он насторожился и стал косо поглядывать на Шоэля. Между тем, Шоэлю и дела не было до Фани, его куда больше волновали ночные свидания с Пашей – взрослой опытной женщиной. Но если уж совсем честно, то более всего шеилкино сердце тосковало по далекой подруге из Одессы Хане Шульберг.
Однако Фаня Шмуэлевич не зря считалась мастерицей раскидывать сети, особенно в летние лунные ночи. К тому же у нее набрался достаточный, почти трехлетний «целовальный» опыт. Каждый вечер по окончании лекций, обсуждений или репетиций в еврейском клубе, молодежь разбивалась на парочки, которые расходились по укромным местам и жарко шептались до поздней ночи. Однажды летним вечером Шоэль провожал домой Фаню. Гуляя, они дошли до христианского кладбища – места свиданий молодых пар.
Могильные плиты, высокая трава и густая листва деревьев хранили покой отнюдь не одних только мертвых. Всю ночь, пока не проснутся птицы, здесь стоит полная тишина. В небе плывет круглолицая луна, деревья и надгробья отбрасывают черные тени, стоит душистый запах цветов и травы.
Молодые люди присели на камень, прикрытый широкой кроной старого дерева. Шоэль смущенно отвечает на поцелуи возбужденной Фани, а та изо всех сил старается растормошить пассивного ученика «большой Паши». Нужно сказать, у нее это получается. У Шеилки захватывает дух, запах яблок и меда исходит от дыхания девушки. Под лунным светом ее лицо становится еще более соблазнительным, овеянным каким-то волшебством. Тяжело дыша, она молчит, она ждет. Но Шоэль не переходит границы: для него Фаня остается запретным цветком, который нельзя трогать. Тонкое кружево листьев и отблески света прозрачным шарфом прикрывают парочку, серебряные лучи указывают на тропинку в трепетной листве. Молчат могилы, молчат, как всегда.
На следующий день хор репетировал песню «Проснитесь, братья, пора!». Шахна Маркович проверил, как звучат по отдельности первые и вторые голоса, а затем уже велел им спеть вместе. Фаня, как обычно, фальшивила, дирижер, как обычно, терпел. До концерта оставалось меньше недели, хор репетировал каждый вечер. Что касается Шоэля, то он, помимо пения, должен был аккомпанировать на фортепиано. Молодежь также подготовила одноактный спектакль по Шолом-Алейхему «Мазал тов», где реба Алтера играл Натан Цирлин, брат Леи Цирлиной, рассказ о которой еще впереди. Зяма Штейнберг выступил в роли прохиндея-служки.
Однако вернемся к делам политическим. Летом 1917 года власть еще держалась, был какой-никакой порядок, и городок еще не переходил из рук в руки. Религию чтили по-прежнему. В Москве стала выходить ежедневная ивритская газета «Ха-Ам»[64]. Одесса тоже не отставала, продолжая выпуск журнала «Ха-Шилоах». Возобновило свою работу издательство «Мория», и намечались к выходу в свет первые четыре книжки журнала «Ха-Ткуфа»[65] в издательстве Авраама Иосифа Штибеля. Еврейские дети продолжали учить иврит в хедерах и религиозных училищах, не падал спрос и на многочисленных частных учителей. В магазинах полным ходом шла торговля; портные и сапожники, часовщики и столяры, кустари и умельцы – каждый из них продолжал заниматься своим традиционным ремеслом.
Большинство местных евреев склонялось к сионизму, а среди них – богатые, влиятельные и известные. В эти дни вернулся домой из сибирской ссылки Ицик Сапир, сын портного Менделя. Он еще до войны был социалистом, а вернувшись, не откладывая, развернул марксистскую пропаганду и борьбу за всемирную победу пролетариата в рамках нашего городка. Шоэль же вступил в молодежную организацию «Бней Цион»[62], где его выбрали руководителем отдела культуры, и с головой ушел в сионистскую деятельность.
Сионисты устраивали лекции по еврейской литературе, организовали группу по изучению географии и истории Израиля. Старший товарищ Шоэля, толстогубый Зяма Штейнберг, рассказал о творчестве Хаима Нахмана Бялика. Другое выступление было посвящено анализу двух путешествий – Биньямина Третьего[63] и Дон-Кихота Ламанчского, и соответствующим аллюзиям: так, Биньямин и Сандерель сравнивались с Дон-Кихотом и Санчо-Пансой. Миша Зильбер, он же Михаил Каспи, добряк и заика, искренне переживал, что в свои семнадцать лет еще не успел определиться во взглядах. Как неопределившегося, его назначили казначеем организации.
Курс лекций о географии и истории вел Шоэль Горовец. Ребята купили матерчатую карту Эрец-Исраэль, и Шоэль раз в неделю, водя по ней указкой, рассказывал собравшимся о местах, расположенных по обе стороны реки Иордан. Слушать эти премудрости постоянно приходила очаровательная Фаня Шмуэлевич. Слегка высунув кончик языка, она старательно записывала в своей тетрадке названия гор и долин, городов и поселений далекой страны. Казалось бы, с чего вдруг у этой красавицы образовался столь пристальный интерес к географии? Видимо, он начался поздним зимним вечером накануне Нового года, когда девушку поцеловал некий молодой лектор – да так, что после этого она сделалась сама не своя.
Говорили еще, что Фаня не очень-то осторожничает с парнями, и даже ходили упорные слухи, что этой ее слабостью успешно пользуется ни кто иной, как Зяма Штейнберг.
Но – сплетни в сторону! Вернемся к юнцам, которые еще не знали забот о семье и о заработке, а потому имели возможность увлекаться Землей Израиля, играть в сионизм и петь ивритские песни. В сионистском клубе начали готовить концерт, назначенный на первую неделю августа в зале кинотеатра «Современник». Скрипач Шахна Маркович, недавний выпускник Киевской консерватории, организовал хор и репетировал такие популярные песни, как «Жив народ Израиля», «Бог обустроит Галилею», «Под знаменем – в Сион» и другие. В хоре пели Шоэль и Фаня, хотя, честно говоря, слух Фани оставлял желать много лучшего. Но право на мечту и на песню имели все, а потому руководитель хора вынужден был подавлять свое недовольство. Собирался хор в доме жестянщика Ерухама, который вскоре превратился в настоящий еврейский клуб.
Между тем мир не стоял на месте. Временное правительство продержалось у власти меньше восьми месяцев. Обещания Керенского не производили должного впечатления, а лозунг «Война до победы» не нашел отклика в армии. Солдаты устали от жестокой и затянувшейся войны. В этот момент подняли голову украинские националисты.
Еще в марте 1917-го года на Украине избрали Центральную Раду во главе с Грушевским, куда вошли Винниченко и Петлюра. В конце июня было достигнуто соглашение между Радой и Временным правительством, в результате которого рассмотрение вопроса об автономии Украины отложили до Учредительного собрания. Заметно росло количество и влияние большевиков. Впрочем, тогда очень немногим удавалось разглядеть их железный кулак – тот самый, которому суждено было потопить в крови старый мир.
Медбрат-бундовец Моше продолжал произносить свои неистовые речи, но их пафос приелся и уже почти не собирал слушателей. Зато в доме жестянщика Ерухама каждый вечер было не протолкнуться. Молодежь инстинктивно стремилась удержать на плаву опасно накренившийся кораблик нашего народа. Капитаны дрались между собой за власть над умами, и в этом разрываемом политическими страстями мире нелегко было найти верный путь.
Шоэль полагал, что еврейская молодежь должна как можно больше знать о Земле Израиля. Поэтому, выступая на встречах с членами кружков, он старался доносить до своих слушателей запахи и краски палестинской природы, рассказывал о жизни в этой стране, черпая при этом сведения не только из книг, но и из своих давних записей, сделанных еще четыре года назад. Эти лекции представляли собой короткие воображаемые прогулки по стране, окрашенные поэтической грустью и действительной тоской по ее пейзажам, по проведенному там счастливому времени.
Фейга по-прежнему вела дела в столовой, и Шоэль помогал привозить с рынка и из магазинов продукты, бочки, бутыли с напитками, возвращать пустую тару. Эта была чисто мужская работа – погрузить на телегу бочку, ящик с бутылками или мешок картошки, и Шоэль никогда не отлынивал – тем более, что рядом то и дело оказывалась работница Паша. Вдвоем они ловко управлялись, причем не только во время дневных работ.
За последний год Шоэль заметно вырос, окреп, и ладно сложенная молодая вдова, потерявшая на войне мужа, увлеченно помогала ему превращаться из юноши в мужчину. На голове у Паши появился новый желтый платок с синими и красными цветочками, да и настроение ее заметно изменилось к лучшему. Она порхала по кухне, двигаясь легко и радостно и напевая хватающую за душу печальную украинскую песню.
Но и Фаня Шмуэлевич, страсть как обожавшая целоваться с парнями, положила глаз на Шоэля. Она была старше его почти на два года; вскоре Фане предстояло выйти замуж, родить дочку и уйти из жизни… Но об этом – после, а теперь – о ее решительном наступлении на Шоэля. Нужно сказать, что слухи о романе между Зямой и этой своенравной девушкой имели под собой некоторые основания. Когда Зяма заметил, что Фаня вертится вокруг его друга, он насторожился и стал косо поглядывать на Шоэля. Между тем, Шоэлю и дела не было до Фани, его куда больше волновали ночные свидания с Пашей – взрослой опытной женщиной. Но если уж совсем честно, то более всего шеилкино сердце тосковало по далекой подруге из Одессы Хане Шульберг.
Однако Фаня Шмуэлевич не зря считалась мастерицей раскидывать сети, особенно в летние лунные ночи. К тому же у нее набрался достаточный, почти трехлетний «целовальный» опыт. Каждый вечер по окончании лекций, обсуждений или репетиций в еврейском клубе, молодежь разбивалась на парочки, которые расходились по укромным местам и жарко шептались до поздней ночи. Однажды летним вечером Шоэль провожал домой Фаню. Гуляя, они дошли до христианского кладбища – места свиданий молодых пар.
Могильные плиты, высокая трава и густая листва деревьев хранили покой отнюдь не одних только мертвых. Всю ночь, пока не проснутся птицы, здесь стоит полная тишина. В небе плывет круглолицая луна, деревья и надгробья отбрасывают черные тени, стоит душистый запах цветов и травы.
Молодые люди присели на камень, прикрытый широкой кроной старого дерева. Шоэль смущенно отвечает на поцелуи возбужденной Фани, а та изо всех сил старается растормошить пассивного ученика «большой Паши». Нужно сказать, у нее это получается. У Шеилки захватывает дух, запах яблок и меда исходит от дыхания девушки. Под лунным светом ее лицо становится еще более соблазнительным, овеянным каким-то волшебством. Тяжело дыша, она молчит, она ждет. Но Шоэль не переходит границы: для него Фаня остается запретным цветком, который нельзя трогать. Тонкое кружево листьев и отблески света прозрачным шарфом прикрывают парочку, серебряные лучи указывают на тропинку в трепетной листве. Молчат могилы, молчат, как всегда.
На следующий день хор репетировал песню «Проснитесь, братья, пора!». Шахна Маркович проверил, как звучат по отдельности первые и вторые голоса, а затем уже велел им спеть вместе. Фаня, как обычно, фальшивила, дирижер, как обычно, терпел. До концерта оставалось меньше недели, хор репетировал каждый вечер. Что касается Шоэля, то он, помимо пения, должен был аккомпанировать на фортепиано. Молодежь также подготовила одноактный спектакль по Шолом-Алейхему «Мазал тов», где реба Алтера играл Натан Цирлин, брат Леи Цирлиной, рассказ о которой еще впереди. Зяма Штейнберг выступил в роли прохиндея-служки.
Однако вернемся к делам политическим. Летом 1917 года власть еще держалась, был какой-никакой порядок, и городок еще не переходил из рук в руки. Религию чтили по-прежнему. В Москве стала выходить ежедневная ивритская газета «Ха-Ам»[64]. Одесса тоже не отставала, продолжая выпуск журнала «Ха-Шилоах». Возобновило свою работу издательство «Мория», и намечались к выходу в свет первые четыре книжки журнала «Ха-Ткуфа»[65] в издательстве Авраама Иосифа Штибеля. Еврейские дети продолжали учить иврит в хедерах и религиозных училищах, не падал спрос и на многочисленных частных учителей. В магазинах полным ходом шла торговля; портные и сапожники, часовщики и столяры, кустари и умельцы – каждый из них продолжал заниматься своим традиционным ремеслом.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента