Дал Роалд. Рыбка Джорджи

   Самки отвечали им таким же застывшим взглядом, ожидая от них первого шага. Я видел, как с обеих сторон нарастает нетерпение. Усы дрожали, носы дергались, и внезапно какой-нибудь длинный хвост резко щелкал по стенке ящика.
   Через некоторое время от своей группы отделился первый самец и с опаской, припадая брюхом к полу, приблизился к перегородке. Он прикоснулся к проволоке, и его мгновенно убило током. Оставшиеся одиннадцать крыс ошарашенно замерли.
   Прошло еще девять с половиной минут, в течение которых ни одна из сторон не шевелилась, но я заметил, что, если самцы неотрывно смотрели теперь на мертвое тело своего собрата, то самки по-прежнему не сводили глаз с самцов.
   И вдруг короткохвостая мисс Прэтли не выдержала.
   Она скачками подалась вперед, ударилась о проволоку и свалилась замертво.
   Самцы прижались ближе к полу и принялись задумчиво рассматривать два трупа у перегородки. Самки тоже, казалось, были потрясены, и последовал еще один период неподвижности.
   А затем мисс Ануин начала проявлять признаки нетерпения. Она захрапела в голос, поводя подвижным кончиком розового носа из стороны в сторону, и вдруг начала быстро дергаться всем телом вверх-вниз, будто делая отжимания. Она обежала взглядом своих четырех товарок, высоко взметнула хвост, словно говоря "ну, девочки, я пошла", решительно приблизилась к проволоке, просунула голову - и с ней было покончено.
   Шестнадцать минут спустя впервые зашевелилась мисс Фостер. Мисс Фостер прославилась в поселке своими кошками, которых она разводила, и недавно она так обнаглела, что прибила большую вывеску на своем доме, что на Хай-стрит: КОШАТНИК ФОСТЕР.
   В процессе долгого общения с этими животными она переняла их злопакостнейшие свойства, и всякий раз, когда она в помещении проходила мимо меня, я сразу же чувствовал, даже сквозь дым ее папиросы, слабый, но въедливый запах кошки. Она никогда не поражала меня контролем над своими низменными инстинктами, и поэтому я не без удовольствия наблюдал теперь, как глупо расстается она с жизнью в последнем отчаянном рывке к мужскому полу.
   Следующей была мисс Монтгомери-Смит, маленькая настырная особа, однажды пытавшаяся уверить меня в том, что она помолвлена с епископом. Она скончалась, пытаясь проползти по-пластунски под нижней проволокой, и я, признаться, подумал, что в этом удивительно точно отразилась вся ее жизнь.
   А пять оставшихся самцов не двигались и ждали.
   Пятой выступила мисс Пламли. Это хитроумное создание постоянно опускало записочки, адресованные мне, в мешок для пожертвований. Только в прошлое воскресенье, считая в ризнице деньги после утренней службы, я наткнулся на одну из них, засунутую внутрь свернутой десятишиллинговой купюры. Бедняжка, вы так хрипели сегодня, когда читали проповедь, - говорилось в ней. Позвольте мне принести вам бутылочку домашней вишневой наливки, она очень помогает при ангине. С любовью, Юнис Пламли.
   Мисс Пламли неторопливой иноходью подобралась к перегородке, принюхалась кончиком носа к средней проволоке, приблизилась еще чуть-чуть и получила двести сорок вольт переменного тока во все свои члены.
   Пятеро самцов наблюдали смертную расправу, не покидая своих мест.
   Теперь на женской половине оставалась только мисс Элфинстоун.
   В течение целых тридцати минут ни она и ни один из самцов не двигались. Наконец на мужской половине произошло шевеление: один из самцов сделал шаг вперед, поколебался, хорошенько подумал и медленно опустился на пол, поджав лапки.
   Мисс Элфинстоун, вероятно, обманулась в лучших ожиданиях, так как внезапно, с горящими глазами, она рванулась вперед и произвела летящий прыжок над перегородкой. Это был эффектный перелет, и ей он почти удался, но одна из ее задних лапок задела проволоку - и последней самки не стало.
   Я не могу передать вам, сколь благотворно сказалось на мне наблюдение за этим простым, но - хотя я и сам это говорю - довольно остроумным экспериментом. Одним щелчком я обнажил чудовищную похотливость и необузданность женской натуры. Мой собственный пол был оправдан, моя совесть - очищена. В мгновение ока все эти досадные приступы вины, от которых я так долго страдал, вылетели в форточку. Чувство собственной невиновности сразу же придало мне сил и спокойствия.
   Несколько минут в моей голове вертелась дурацкая идея пустить ток по черным железным прутьям, огораживавшим приходской сад; хотя, впрочем, и ворот было бы достаточно. Тогда, сидя в библиотеке, я мог бы с комфортом развалиться в кресле и наблюдать в окно, как настоящие мисс Элфинстоун, Прэтли и Ануин подходят одна за другой и получают по заслугам за приставания к честному мужчине.
   Дурацкие мысли!
   Но вот что я действительно должен сделать, сказал я себе, так это сплести вокруг себя некое подобие невидимой электрической сетки, использовав для этого фибры собственной нравственности. За этой сеткой я буду абсолютно неуязвим, тогда как враги, нарываясь на нее, упадут бездыханными.
   Я начну с усвоения бесцеремонных манер. Я стану резко разговаривать со всеми женщинами и не буду им улыбаться. Я больше не отступлю ни на шаг, когда какая-нибудь из них приблизится ко мне. Я не сдам позиций и прожгу ее взглядом, а если мне покажется, что она сказала что-либи непристойное, я грубо оборву ее.
   Именно в таком настроении я отправился на следующий же день на теннис у леди Бердуэлл.
   Сам я не был большим игроком, но ее светлость любезно пригласила меня зайти и присоединиться к гостям в седьмом часу, когда игра закончится. Я полагаю, она подумала, что присутствие священника придаст собранию определенный вес, и, наверное, она надеялась уговорить меня повторить то представление, которое я давал у нее в прошлый раз: я сел за фортепиано и целый час с четвертью, а после ужина еще четверть часа развлекал гостей подробным описанием эволюции мадригала в разные века.
   Я подъехал к воротам на своем велосипеде ровно в шесть часов и прокатил по длинной аллее к дому. Это было на первой неделе июня; по обеим сторонам дороги буйно цвели розовые и пурпурные рододендроновые кусты. Я чувствовал себя на редкость беспечным и неустрашимым. После вчерашнего эксперимента с крысами никто не мог застать меня врасплох. Я точно представлял, чего мне следует ожидать, и был соответствующе вооружен. Вокруг себя я возвел ограждение.
   - А, здравствуйте, викарий, - воскликнула леди Бердуэлл, приближаясь ко мне с протянутыми руками.
   Я не отступил и посмотрел ей прямо в глаза.
   - Ну как там Бердуэлл? - сказал я. - Все еще в городе?
   Я сильно сомневаюсь, чтобы кто-нибудь до меня называл лорда Бердуэлла в ее присутствии таким манером, не будучи с ним даже знакомым. Это пришибло ее на полпути. Она странно посмотрела на меня и не нашлась, что ответить.
   - Я, пожалуй, сяду, если не возражаете, - сказал я и прошествовал мимо нее на террасу, где группа из девяти-десяти гостей потягивала напитки, удобно устроившись в плетеных креслах. В основном здесь сидели женщины, обычная компания. Все они были одеты в белые теннисные костюмы, и когда я проходил между ними, моя строгая черная одежда сообщала мне, как я рассчитывал, необходимую для такого окружения меру отстраненности.
   Дамы приветствовали меня улыбками. Я кинул им и, не улыбнувшись в ответ, опустился в свободное кресло.
   - Пожалуй, я закончу свою историю в другой раз, - сказала мисс Элфинстоун. - Боюсь, что викарий ее не одобрит.
   Она хихикнула и игриво взглянула на меня. Я знал, что она ждет, когда я выдам свой обычный нервный смешок и произнесу свою обычную фразу о том, какие широкие у меня взгляды, но ничего подобного я не сделал. Я просто поднял один уголок верхней губы с видом легкой презрительности (который отрепетировал утром перед зеркалом) и затем произнес громко и отчетливо: Men sana in corpore sano.
   - Что это значит? - воскликнула она. - Повторите, викарий.
   - В здоровом теле здоровый дух, - ответил я. - Это такой фамильный девиз.
   Довольно долго после этого длилась неловкая тишина. Я видел, как они переглядываются друг с другом, хмурятся и встряхивают головами.
   - У викария хандра, - заявила мисс Фостер, та самая, что разводила кошек. - Я думаю, ему следует выпить.
   - Благодарю, - сказал я, - но я вообще не пью. Вы ведь знаете.
   - Тогда прошу вас, позвольте мне принести вам стакан прекрасного освежающего крюшона!
   Последняя фраза тихо, но весьма неожиданно прозвучала где-то сзади, справа от меня, и в голосе говорившего был оттенок такой искренней заботы, что я оглянулся. Я увидел женщину редкой красоты. До этого я встречал ее лишь однажды, около месяца назад.
   Ее звали мисс Роуч, и я вспомнил, что тогда она поразила меня своей очевидной непричастностью к всеобщей суете. Особенно меня впечатлили ее мягкие, сдержанные манеры; и тот факт, что в ее присутствии я не чувствовал неловкости, ясно свидетельствовал о том, что это была не такая женщина, которая станет на меня посягать.
   - Я уверена, что вы устали, проколесив такое расстояние, - сказала она.
   Я всем корпусом повернулся в кресле и внимательно посмотрел на нее. Без сомнения, она была замечательной особой - необычайно мускулистая для женщины, широкоплечая, с сильными руками и огромными выпирающими икрами на обеих ногах.
   - Большое спасибо, мисс Роуч, - сказал я, - но я ни в каком виде не употребляю алкоголя. Может быть, стаканчик лимонада ...
   - Крюшон сделан исключительно из фруктов, падре.
   Падре! За одно только это слово я мог полюбить человека. Есть в этом слове что-то по-военному мужественное, наводящее на мысли о строгой дисциплине и офицерской выправке.
   - Крюшон? - сказала мисс Элфинстоун. - Безобидный напиток.
   - Дорогой мой, это витамин С и ничего более, - поддержала ее мисс Фостер.
   - И намного полезней лимонадной шипучки, - сказала леди Бердуэлл. Углекислый газ плохо влияет на желудок.
   - Ну так я принесу, - сказала мисс Роуч, мило мне улыбнувшись. Это была добрая открытая улыбка, в ней не чувствовалось ни грамма хитрости или вероломства.
   Она поднялась и направилась к десертному столу.
   Я видел, как она нарезала ломтиками апельсин, яблоко, огурец, добавила несколько виноградин и смешала все это в стакане. Затем она влила в стакан порядочное количество жидкости из бутылки, этикетку на которой я не мог прочитать без очков, но мне привиделся какой-то "Джим" или "Тим", или "Пим", или что-то подобное.
   - Надеюсь, там еще осталось что-нибудь? - выкрикнула леди Бердуэлл. Мои ненасытные дети ужасно его любят.
   - Много еще, - ответила мисс Роуч, поднесла мне напиток и поставила его на стол.
   Даже не пробуя, я мог легко понять, почему дети его обожают. Сама жидкость была темной, коричневато-красного цвета, в ней, среди ледяных кубиков, плавали ломтики фруктов, а сверху всего мисс Роуч положила веточку мяты. Я догадался, что мяту она добавила специально для меня, чтобы несколько приглушить сладость и придать оттенок взрослости этой смеси, которая безусловно предназначалась только для детей.
   - Наверное, слишком сладко для нас, падре?
   - Нет, очень вкусно, - сказал я, пригубив напиток. - Просто изумительно.
   Мне не хотелось проглатывать его одним махом, после всех трудов, которые приложила мисс Роуч, но он был так освежающ, что я не мог удержаться.
   - Прошу вас, сделайте мне еще!
   Мне понравилось, что она подождала, пока я поставлю стакан на стол, а не попыталась вытащить его из моих пальцев.
   - На вашем месте я бы не стала есть мяту, - сказала мне Элфинстоун.
   - Пожалуй, я принесу из дому еще одну бутылку, - заявила леди Бердуэлл. - Вам она понадобится, Милдред.
   - Сделайте милость, - ответила мисс Роуч, - Я сама выпиваю это литрами, - продолжала она, обращаясь ко мне. - И думаю, вы не скажете, будто я страдаю от истощения.
   - Конечно, нет, - с жаром ответил я. Я снова наблюдал за ней, пока она приготовляла для меня новую порцию, и отметил движение мышц под кожей, когда она подняла бутылку. Шея у нее, если смотреть сзади, тоже была необыкновенно красива - не тощая и жилистая, как у большинства так называемых современных красавиц, а плотная, сильная, с небольшими складками по обеим сторонам рельефной мускулатуры.
   Возраст такой женщины трудно угадать, но я сомневался, чтобы ей было больше сорока восьми или девяти.
   Я только допивал второй стакан крюшона, как вдруг стал испытывать невероятнейшие ощущения. Мне казалось, что я выплываю из кресла вверх, и сотни теплых волн окатывают меня снизу, поднимая выше и выше. Я чувствовал себя поплавком, пузырьком воздуха, и все вокруг как будто подпрыгивало вверх-вниз и покачивалось туда-сюда. Это было очень приятно, и меня охватило почти непреодолимое желание разразиться песней.
   - Вам хорошо? - голос мисс Роуч прозвучал где-то далеко-далеко, и когда я обернулся к ней, я был поражен, как близко она была на самом деле. Она тоже подпрыгивала вверх-вниз.
   - Потрясающе, - ответил я. - Я чувствую себя совершенно потрясающе.
   Ее лицо было большим и розовым, и так близко, что я мог разглядеть светлый пушок, покрывавший ее щеки, и то, как солнце выхватывает каждый крохотный волосок и заставляет его сверкать, как золото. Внезапно я почувствовал желание протянуть руку и провести по этим щекам. Честно говоря, я не стал бы возражать, если бы она попыталась сделать то же самое со мною.
   - Послушайте,- сказала она тихо.- Как вы смотрите на то, чтобы погулять со мной в саду и полюбоваться люпином?
   - Отлично, - ответил я. - С удовольствием. С вами - хоть на край света.
   Рядом с крокетным полем в саду леди Бердуэлл стоит маленький летний домик в георгианском стиле, и не успел я что-либо сообразить, как обнаружил себя внутри него, сидящим на некоем подобии шезлонга, а у себя под боком мисс Роуч. Я продолжал подпрыгивать вверх-вниз, и она тоже, а так же, в сущности, и домик, но я чувствовал себя великолепно. Я спросил мисс Роуч, не хочет ли она послушать песню.
   - Не сейчас, - сказала она, обхватывая меня своими руками и сжимая мне грудь так сильно, что стало больно.
   - Не надо, - сказал я, подавшись.
   - Вот так-то лучше, - продолжала она. - Так намного лучше, правда?
   Попробовала бы мисс Роуч или любая другая женщина сотворить со мной такое час назад, я даже не знаю, что было бы. Скорее всего я потерял бы сознание. А может, даже и умер. И вот теперь я, все тот же я, с подлинным наслаждением принимал разгул этих немыслимых рук на своем теле! И к тому же, что самое удивительное, я начинал чувствовать потребность в ответном действии.
   Я взял мочку ее левого уха между большим и указательным пальцами и игриво потянул.
   - Экий шалун, - сказала она.
   Я потянул сильнее и в то же время слегка сдавил.
   Это привело ее в такой восторг, что она начала храпеть и хрюкать, как-боров. Ее дыхание стало громким и прерывистым.
   - Поцелуй меня, - потребовала она.
   - Что? - сказал я.
   - Ну давай же, поцелуй меня.
   И в этот момент я увидел ее рот. Я увидел сверху ее огромный рот, который медленно опускался на меня, начиная открываться. Он опускался вес ниже и ниже, открываясь все шире и шире, и внезапно желудок мой словно бы перевернулся вверх дном, и я оцепенел от ужаса.
   - Нет! - завизжал я. - Не надо! Не надо, мамочка, не надо! - Ничего кошмарнее этого рта, доложу я вам, мне в своей жизни видеть не доводилось. Я просто не мог вынести его приближения. Если бы кто-то стал совать мне в лицо раскаленный железный прут, то, клянусь, меня бы это меньше испугало. Мощные руки сжимали меня, придавив вниз так, что я не мог пошевелиться, а рот продолжал расти и расти, и вот он уже прямо у моего лица - огромный, влажный, зияющий. Секунда - и он меня накрыл.
   Я оказался внутри этого чудовищного рта, лежа на животе вдоль языка и упираясь ногами в заднюю стенку глотки, и инстинктивно чувствовал, что, если сейчас же не выберусь, то буду проглочен живьем - как тот крольчонок. Я чувствовал, что мои ноги начинает затягивать в глотку; я быстро выбросил руки, схватился за передние зубы на нижней челюсти и держался за них смертной хваткой. Моя голова была у самых губ, и в щель между ними я мог видеть маленький кусочек внешнего мира: солнечный блик на полированном деревянном полу домика, и стоящую на этом полу гигантскую ногу в белой теннисной туфле.
   Мо пальцы крепко сжимали край зубов, и, несмотря на всасывающее действие изнутри, мне удалось медленно подтянуться к дневному свету, но тут верхняя челюсть опустилась на мои суставы и стала вгрызаться в них так яростно, что мне пришлось сдаться. Вперед ногами я начал сползать вниз по горлу, пытаясь схватиться по пути хоть за что-нибудь, но все было таким гладким и скользким, что это не удавалось. Проскользнув мимо последних коренных зубов, я уловил взглядом золотую вспышку, а затем, через три дюйма, увидел над собой то, что, наверное, является небным язычком, свисавшим, как толстый красный сталактит со свода гортани. Я схватился за него обеими руками, но эта штука выскользнула из моих пальцев, и я опустился еще ниже.
   Я помню, чш звал на помощь, но с трудом мог расслышать собственный голос из-за шума, производившегося дыханием владелицы горла. Все время дул странный, перемежающийся ветер - то очень холодный (когда она вдыхала), то очень жаркий (когда выдыхала).
   Мне удалось зацепиться локтями за острый мясистый ободок - должно быть, подгортанник - и на какую-то секунду я завис в этом месте, сопротивляясь всасыванию и скребя ногами по стенке гортани в поисках упора, но горло мощно сглотнуло, меня отбросило и снова потащило вниз.
   С этого момента мне больше не за что было цепляться, я опускался все ниже и ниже, пока мои болтающиеся ноги не достигли верхних пределов желудка, где медленная и сильная пульсация перистальтики охватила мои щиколотки, увлекая меня ниже, ниже, ниже...
   Высоко надо мной, во внешнем пространстве, звучал невнятный гул женских голосов: - Не может быть ...
   - Но дорогая моя Милдред, это ужасно...
   - Он сошел с ума ...
   - Какой кошмар! Что он сделал с твоими губами ...
   - Сексуальный маньяк...
   - Садист . . .
   - Кто-то должен написать епископу ...
   И затем, громче, чем все остальные, голос мисс Роуч, по-попугайски визгливо сыплющий ругательствами:
   - Этому ублюдку чертовски повезло, что я его не убила ... Я говорю ему, слушай, говорю, если мне понадобится удалить зуб, я обращусь к дантисту, а не к какому-нибудь идиотскому священнику ... Тем более, я не давала ему никакого повода ...
   - А где он сейчас, Милдред?
   - А черт его знает. В этой проклятой беседке, наверное.
   - Девочки, пойдемте вытащим его оттуда!
   Боже мой, Боже мой. Оглядываясь на все это теперь, спустя три недели, я диву даюсь, как я прошел через этот ужас и не лишился рассудка.
   С такой бандой ведьм, как эта, шутки плохи, и если бы им по свежим следам удалось схватить меня и беседке, то они в своей ярости разодрали бы меня на клочки.
   А если не так, то они схватили бы меня за рукиноги и поволокли, как лягушку, в полицейский участок по главной улице поселка, с леди Бердуэлл и мисс Роуч во главе процессии.
   Но, разумеется, они меня не поймали.
   Тогда они меня не поймали, и до сих пор они меня не поймали, и если фортуна не отвернется от меня, то, думаю, у меня есть все шансы навсегда скрыться от них - или, по крайней мере, на несколько месяцев, пока они забудут это происшествие.
   Как вы догадываетесь, будучи отстранен от активной общественной жизни, я вынужден заниматься исключительно собой. И мне думается, что литература наиболее спасительное занятие в моем положении, поэтому по многу часов в день я забавляюсь составлением фраз. Я отношусь к каждой фразе как к маленькому колесику, и недавно я загорелся идеей собрать сразу несколько сот фраз и соединить их наподобие шестеренок, одно к другому, зубец к зубцу, и чтобы колесики были разного размера, вертелись в разные стороны и с разной скоростью. Я то и дело пытаюсь приладить колесико побольше к совсем маленькому - таким образом, чтобы большое вращалось медленно, а маленькое вертелось за ним быстро-быстро и жужжало.
   Филигранная работа, однако.
   Еще по вечерам я пою мадригалы, хотя мне ужасно недостает моего клавесина.
   И все-таки это место не так уж плохо, я устроился здесь вполне комфортабельно. Это небольшое помещеньице, расположенное, как я подозреваю, в верхней части двенадцатиперстной кишки, непосредственно перед тем местом, откуда она начинает закругляться вниз, прикрывая собой правую почку. Пол здесь достаточно ровен и, в сущности, это было первое ровное место, на которое я наткнулся во время жуткого спуска по внутренностям мисс Роуч, иначе бы я вообще не смог остановиться. Надо мной находится какое-то отверстие, которое я определил как привратник желудка, - там, где желудок переходит в тонкий кишечник (я до сих пор помню некоторые из тех диаграмм, что показывала мне мама), а подо мной, в стенке, маленькая забавная дырочка, соединяющая поджелудочную железу с нижней частью двенадцатиперстной кишки.
   Немного причудливая обстановка для человека с такими консервативными вкусами, как у меня. Я лично предпочитаю дубовую мебель и паркетный пол. И все же есть здесь одна вещь, которая меня очень радует.
   Это стены. Они такие приятные и мягкие, словно подбиты ватой, и преимущество их в том, что можно до посинения биться о них головой без всяких последствий.
   Что удивительно, здесь находятся еще несколько человек, но, слава Богу, исключительно мужчины. По неясной для меня причине все они одеты в белые пиджаки и без конца носятся вокруг, притворяясь страшно важными и занятыми. На самом же деле это компания редкостных идиотов. По всей видимости, они даже не подозревают, где находятся. Как-то я попытался сказать им, но они не пожелали слушать. Подчас они так раздражают и злят меня, что я теряю терпение и начинаю кричать; тогда легкая тень подозрительности пробегает по их лицам, и, медленно пятясь назад, они говорят: "Ну-ну, успокойтесь. Успокойтесь, викарий, будьте умницей. Успокойтесь".
   Ну что это за разговор!
   Однако есть здесь один старичок (он приходит ко мне каждый день после завтрака), который намного ближе к реальности, чем остальные. Он человек цивильный и с достоинством, и одинок, я полагаю, лишь потому, что больше всего ему нравится сидеть тихонько в моей комнате и слушать, что я говорю. Плохо только, что, едва мне стоит заговорить о нашем местонахождении, как он тотчас же принимается уговаривать меня бежать отсюда с его помощью. Сегодня утром он снова завел шарманку, и у нас разгорелся настоящий спор.
   - Но неужели вы не видите, - терпеливо произнес я. - Я не хочу бежать отсюда.
   - Но дорогой мой викарий, почему же нет?
   - Я вам еще раз повторяю - потому что снаружи они за мной охотятся.
   - Кто?
   - Мисс Элфинстоун, мисс Роуч, мисс Прэтли и все остальные.
   - Что за ерунда.
   - Не ерунда! И мне сдается, что вы и сами скрываетесь от них, только не хотите в этом признаться.
   - Нет, друг мой, я от них не скрываюсь.
   - Тогда позвольте мне узнать, что же, в таком случае, вы здесь делаете?
   Этот вопрос загнал его в тупик. Он просто не знал, что на него ответить.
   - Бьюсь об заклад, что вы волочились за мисс Роуч, и она проглотила вас точно так же, как и меня.
   Бьюсь об заклад, что именно так и было, только вам стыдно в этом признаться.
   Когда я сказал все это, он вдруг так растерялся и поник, что мне стало его жаль.
   - Хотите, я спою вам песню? - сказал я.
   Но он, не ответив, поднялся и тихо вышел в коридор.
   - Не отчаивайтесь! - крикнул я ему вслед. - Больше оптимизма! Разве нет бальзама в Галааде?