Дал Роалд. Вильям и Мэри

   Все это как нельзя лучше отвечает моей цели и дает основание предполагать, что мне бы удалось сохранить один твой глаз. Я уже сделал небольшой пластиковый контейнер, в котором будет находиться глазное яблоко вместо твоей глазной впадины, и когда мозг будет лежать в чаше, погруженной в раствор Рингера, глазное яблоко в своем контейнере будет плавать на поверхности жидкости.
   -Уставясь в потолок, - сказал я.
   -Да, наверное, так. К сожалению, не будет мускулов, чтобы можно было им вращать. Но может быть, это будет забавно - лежать там так спокойно и удобно, поглядывая на мир из своей чаши.
   -Безумно весело, - сказал я. - Как насчет того, чтобы оставить мне и ухо?
   -Я бы предпочел на этот раз ухом не заниматься.
   -Хочу ухо, - сказал я. - Я настаиваю на ухе.
   -Нет.
   -Хочу слушать Баха.
   -Ты не представляешь, как это было бы трудно, - спокойно сказал Лэнди. - Слуховой аппарат - улитка уха, так он называется - намного более тонкое устройство, чем глаз. Более того, он погружен в толщу кости, да и часть слухового нерва, соединяющего его с мозгом, тоже. Мне никак не удалось бы выдолбить все это оттуда и не повредить.
   -А ты не мог бы оставить его в кости и поместить в чашу?
   -Нет, - решительно сказал он. - Все это и так уже достаточно сложно. Да и в любом случае, если будет работать глаз, не так уж и важно, будешь ли ты слышать. Мы всегда можем показать тебе наши послания, чтобы ты их прочитал. Ты действительно должен предоставить мне решать, то возможно, а что нет.
   -Я еще не сказал, что пойду на это.
   -Знаю, Вильям, знаю.
   -Я бы не сказал, что эта идея меня очень прельщает.
   -Ты бы предпочел умереть вообще?
   -Возможно, да. Я еще не знаю. Я ведь не смог бы говорить, правда?
   -Конечно, нет.
   Тогда как бы я общался с вами? Как бы вы узнали, что я в сознании?
   -Нам было бы легко узнать, вернулось к тебе сознание или нет, - сказал Лэнди. - Это показал бы обыкновенный электроэнцефалограф. Мы бы подсоединили электроды непосредственно к лобным долям твоего мозга, там, в чаше.
   -И вы действительно могли бы это определить?
   -Да, абсолютно. С этим справились бы в любой больнице.
   -Но я не смог бы общаться с вами!
   -Собственно говоря, сказал Лэнди, - я думаю, ты смог бы. В Лондоне есть один человек, зовут его Вертгеймер, он занимается интересным исследованием на тему передачи мыслей, и я поддерживаю с ним контакт. Ты ведь знаешь, не так ли, что мыслящий мозг испускает электрические и химические разряды? И что эти разряды идут в виде волн, подобно радиоволнам?
   -Кое-что мне об этом известно, - сказал я.
   -Так вот, Вертгеймер создал аппарат, довольно чувствительный, и он утверждает, что в определенных, хотя и ограниченных пределах он поможет ему истолковать то самое, о чем мыслит мозг. Он выдает что-то вроде кривой, которая явно поддается расшифровке в виде слов или мыслей. Хочешь, я попрошу Вертгеймера навестить тебя?
   -Нет, - ответил я. Лэнди уже считал само собой разумеющимся, что я собираюсь идти до конца, и меня это задело. - Теперь уходи и оставь меня одного, - сказал я ему. - Ты ничего не добьешься, если станешь меня торопить.
   Он тут же встал и пошел к двери.
   -Один вопрос, - сказал я.
   Он остановился, держась за дверную ручку.
   -Да, Вильям?
   -Только одно. Ты-то сам искренне веришь, что, когда мозг будет в чаше, мой разум сможет функционировать точно так же, как сейчас? Ты веришь, что я смогу думать и рассуждать, как теперь, и что способность помнить у меня останется?
   -Почему нет, - ответил он. - Мозг тот же. Он жив. Невредим. Фактически он абсолютно не затронут. Мы не вскроем даже твердую оболочку. Большая разница, конечно, состояла бы в том, что мы отрезали бы все до одного нервы, ведущие к нему, кроме единственного зрительного нерва, а это значит, что на твое мышление больше не влияли бы чувства. Ты жил бы в исключительно чистом и обособленном мире. Тебя бы ничего не беспокоило, даже боль. Ты бы просто не смог ощутить боль, потому что не было бы нервов, которыми ее чувствуешь. В некотором смысле положение было бы почти идеальным. Никаких забот, страхов, боли, голода или жажды. Даже желаний, и то никаких. Лишь твои воспоминания и мысли. А если бы еще получилось, что оставшийся глаз функционирует, тогда бы ты мог и книги читать. По-моему, очень соблазнительно.
   -Еще бы!
   -Право же, Вильям, это так. И особенно для доктора философии. Это было бы потрясающе. Ты смог бы размышлять о судьбах мира с той беспристрастностью и ясностью, которых до тебя еще никто никогда не добивался. А потом кто знает, ведь может произойти все что угодно! Тебя могли бы посетить великие мысли и решения, великие идеи, которые могли кардинально изменить наш образ жизни! Попытайся себе представить, если можешь, ту степень сосредоточенности мысли, какой тебе удалось бы достичь!
   -И то разочарование, - сказал я.
   -Чепуха. Никакого разочарования и быть не может. Без желания разочарования не бывает, а у тебя никаких желаний и в помине не было бы. Во всяком случае, физических желаний.
   -Но я бы явно был в состоянии вспомнить свою прежнюю жизнь на свете, и у меня могло бы возникнуть желание вернуться к ней.
   -Что, в эту неразбериху? Из твоей уютной чаши обратно в этот сумасшедший дом?
   -Ответь еще на один вопрос, - сказал я. - Как долго, ты полагаешь, тебе удалось бы поддерживать его в живом состоянии?
   -Мозг? Кто знает! Возможно, в течении многих лет. Условия были бы идеальными. Большинство факторов, вызывающих изнашивание, отсутствовало бы благодаря искусственному сердцу. Кровяное давление оставалось бы неизменным все время, что в реальной жизни является невозможным условием. Температура тоже была бы постоянной. Химический состав крови был бы почти безупречным. В ней не было бы никаких примесей, никаких вирусов, бактерий - ничего. Конечно, гадать глупо, но я считаю, что мозг мог бы жить двести-триста лет в подобных условиях. Ну пока, - сказал он. - Я забегу к тебе завтра.
   Он быстро вышел, оставив меня в довольно сильном смятении.
   Моей первой реакцией сразу после его ухода было отвращение к этой его затее. В самом замысле превратить меня, сохранив все мои умственные способности, в скользкий комочек, плавающий в резервуаре с водой, было что-то отталкивающее. Это было чудовищно, неприлично, порочно. Еще меня беспокоило ощущение беспомощности, которое мне суждено было испытать, как только Лэнди поместит меня в чашу. После этого обратного пути уже не было бы, нельзя было бы никак ни протестовать, ни объясняться. Я был бы обречен терпеть столько, сколько им удалось бы поддерживать во мне жизнь.
   А что, если, например, я не смог бы этого выдержать? Что, если бы это оказалось жутко болезненным? А если бы я впал в истерику?
   Нет ног, чтобы убежать. Нет голоса, чтобы крикнуть. Ничего нет. Мне просто пришлось бы скрывать под улыбкой свои переживания в течение двух последующих столетий.
   Да и рта, чтобы улыбаться, тоже нет.
   Тут меня внезапно осенила любопытная мысль, вот какая: разве не бывает так, что человек, которому ампутировали ногу, страдает от боли, как если бы его нога все еще была при нем? Разве он не жалуется сиделке, что у него жуткий зуд в пальцах, которых уже нет, и т.д. и т.п.? Я, кажется, что-то слышал об этом, и совсем недавно.
   Очень хорошо. Исходя из той же предпосылки, разве не может так случиться, что мой мозг, лежащий одиноко в чаше, будет страдать от подобного эффекта в отношении моего тела? А в этом случае все мои обычные боли и страдания могли обрушиться на меня, а я не смог бы даже принять аспирин, чтобы облегчить муки. В какой-то момент мне может показаться, что у меня мучительнейшие судороги в ноге или сильное несварение, а через несколько минут у меня вполне может появиться ощущение, что мой бедный пузырь - ты меня знаешь - так полон, что, если мне не удастся его быстро опорожнить, он разорвется.
   Боже упаси!
   Я лежал, и меня еще долго обуревали эти жуткие мысли. Потом, весьма неожиданно, где-то около полудня, настроение у меня стало меняться. Меня стала меньше занимать неприятная сторона этого дела, и я почувствовал, что могу более разумно взглянуть на предложение Лэнди. Ведь есть же что-то утешительное, говорил я себе, в мысли, что моему мозгу, возможно, не придется обязательно умереть и исчезнуть через несколько недель? Конечно, есть. Я весьма горжусь своим мозгом. Это чувствительный, ясный и превосходный орган. Он содержит огромный запас информации и еще способен выдавать оригинальные теории, требующие творческого мышления. Что касается мозга, он великолепен, и я не стесняюсь это сказать. Тогда как мое тело, мое бедное старое тело, то, что Лэнди собирается выбросить, - так ведь даже тебе, моя дорогая Мэри, придется согласиться, что в нем нет ничего такого, ради чего его стоит сохранить.
   Я лежал на спине и ел грушу. Она была вкусная, и в ней были три маленьких зернышка, которые я вынул изо рта и положил на край тарелки.
   -Я пойду на это, - сказал я спокойно. - Да, клянусь Богом, я на это пойду. Когда Лэнди снова навестит меня завтра, я прямо скажу ему, что согласен.
   Все произошло именно так быстро. И с тех пор я стал чувствовать себя намного лучше. Я удивил всех, проглотив огромный завтрак, а вскоре после этого ты, как всегда пришла меня навестить.
   Но как же я хорошо выгляжу, сказала ты мне. Хорошо выгляжу, веселый, радостный. Что-нибудь произошло? Есть хорошие новости?
   Да, сказал я, есть. А затем, если помнишь, я попросил тебя сесть, устроиться поудобней и тут же стал объяснять тебе, как можно деликатнее, что намечается.
   Увы, ты и слушать не захотела. Не успел я начать рассказывать тебе об этом лишь в самых общих чертах, как ты пришла в ярость и сказала, что это отвратительно, безобразно, ужасно, немыслимо, а когда я попытался продолжить, ты вышла из комнаты.
   Итак, Мэри, ты знаешь, после этого я много раз пытался поговорить с тобой на эту тему, но ты неизменно отказывалась меня выслушать. Поэтому перед тобой это письмо, и я могу лишь надеяться, что тебе хватит здравого смысла позволить себе прочитать его. У меня ушло много времени на то, чтобы написать его. Прошло две недели с тех пор, как я нацарапал первое предложение, а сейчас я намного слабее, чем тогда. Сомневаюсь, чтобы у меня хватило сил добавить к этому еще что-нибудь. Прощаться я, безусловно, не буду, поскольку есть шанс, пусть крошечный, что, если Лэнди все удастся, я смогу тебя фактически увидеть снова, если ты, конечно, заставишь себя прийти навестить меня.
   Я распоряжусь, чтобы эти бумаги доставили тебе не раньше чем через неделю после того, как меня не станет. К этому времени, таким образом. когда ты сидишь и читаешь их, семь дней уже прошло с тех пор, как Лэнди сделал свое дело. Возможно, даже тебе самой уже известен результат. Если же нет, если ты умышленно держалась в стороне и отказалась иметь к этому хоть какое-то отношение, - а я подозреваю, что так оно и есть, - пожалуйста, прошу тебя пересмотреть свое решение сейчас и позвонить Лэнди, чтобы узнать как у меня обстоят дела. Большего от тебя не требуется. Я ему сказал, что, возможно, свяжешься с ним на седьмой день.
   Твой верный муж Вильям.
   P.S. Будь добродетельной женщиной, когда я умру, и всегда помни, что вдовой быть труднее, чем женой. Не пей коктейли. Не трать напрасно деньги. Не кури сигареты. Не ешь мучного. Не пользуйся губной помадой. Не покупай телевизор. Тщательно пропалывай летом мои грядки с розами и мой альпийский садик. И кстати, предлагаю тебе отключить телефон, поскольку мне он больше не нужен.
   В."
   Миссис Перл медленно положила последнюю страницу рукописи рядом с собой на диван. Губы ее маленького рта были поджаты, и у ноздрей пролегла белизна.
   Право! Неужели после всех этих лет вдова не заслужила немного покоя?
   А эта мерзость?! Страшно подумать. Гадко и жутко. При одной мысли в дрожь бросает. Она достала сумку и взяла еще одну сигарету. Закурила, глубоко затягиваясь и пуская дым клубами по всей комнате. Сквозь дым она видела свой красивый телевизор, совершенно новый, блестящий, огромный, прижавшийся нахально, но в то же время будто несколько робея к поверхности того, что раньше служило Вильяму рабочим столом.
   Что бы он сказал, подумала она, если бы сейчас увидел его?
   Она задумалась, вспоминая, как в последний раз он застал ее с сигаретой. Это было около года назад, она сидела на кухне у открытого окна и торопливо курила, чтобы успеть до его прихода с работы. По радио громко звучала танцевальная музыка, она повернулась, чтобы налить себе еще чашку кофе, а он как раз оказался в дверях, огромный и мрачный, уставившись на нее сверху вниз этими своими ужасными глазами, и в центре каждого из них сверкали черные точки гнева.
   После этого в течение четырех недель он сам оплачивал домашние счета и совсем не давал ей денег, но откуда ему было знать, что она отложила больше шести фунтов и спрятала в коробку из-под мыльных хлопьев в шкаф под мойкой.
   -В чем дело? - спросила она у него как-то за ужином. - Ты боишься, что я заработаю себе рак легких?
   -Нет, - ответил он.
   -Тогда почему мне нельзя курить?
   -Потому что я это не одобряю, вот почему.
   Он также с неодобрением относился и к детям, и в результате их у них тоже не было.
   Где он сейчас, этот ее Вильям, ничего никогда не одобрявший?
   Лэнди будет ждать, что она позвонит ему. Но надо ли ей звонить?
   Пожалуй, нет.
   Она докурила сигарету, потом сразу же зажгла другую, прикурив от окурка. Она посмотрела на телефон, восседавший на рабочем столе рядом с телевизором. Вильям просил ее позвонить. Он особенно хотел, чтобы она связалась с Лэнди, как только прочитает письмо. Она колебалась, пытаясь изо всех сил подавить в себе то прежнее прочно укоренившееся чувство долга, от которого еще никак не отважилась избавиться. Затем она медленно встала и пошла к телефону. Нашла в книге номер, набрала его и стала ждать ответа.
   -Будьте добры, я бы хотела поговорить с мистером Лэнди.
   -Кто его спрашивает?
   -Миссис Перл. Миссис Вильям Перл.
   -Одну минуту, пожалуйста.
   Почти тут же Лэнди ответил на другом конце провода:
   -Миссис Перл!
   -Да, это я.
   Последовала непродолжительная пауза.
   -Я так рад, что вы наконец позвонили, миссис Перл. Надеюсь, у вас все в порядке? - Голос его звучал тихо, бесстрастно, учтиво. - Скажите, у вас нет желания подъехать сюда в больницу? Тогда мы могли бы немного побеседовать. Я полагаю, вам не терпится узнать, чем это все закончилось?
   Она не ответила.
   -Теперь я могу сказать вам, что все прошло довольно гладко, и то и другое. Намного лучше фактически, чем я мог надеяться. Мозг не только жив, но и в сознании. Сознание вернулось к нему на второй день. Интересно, правда?
   Она ждала, что он скажет дальше.
   -И глаз видит. Мы уверены в этом, поскольку происходит мгновенное изменение в преломлениях на энцефалографе, когда мы что-нибудь держим сверху над ним. А теперь мы каждый день даем ему читать газету.
   -Какую газету? - резко спросила миссис Перл.
   -"Дейли миррор". Так заголовки покрупнее.
   -Он терпеть не может "Миррор". Дайте ему "Таймс".
   Повисла пауза, потом врач сказал:
   -Хорошо, миссис Перл. Мы дадим ему "Таймс". Мы, естественно, хотим сделать все возможное, чтобы его мозг всегда был доволен.
   -Вильям, - сказала она, - не мозг, а Вильям!
   -Вильям, - сказал врач. - Да, прошу прощения. Чтобы Вильям был всегда доволен. Это одна из причин, почему я предложил вам прийти сюда как можно скорее. Мне кажется, ему было бы полезно повидать вас. Вы могли бы показать ему, как вы рады, что вы снова вместе - улыбнуться ему и послать воздушный поцелуй или что-нибудь в этом роде. Когда он будет знать, что вы стоите рядом, это должно его приободрить.
   Возникла долгая пауза.
   -Ну тогда, - наконец произнесла миссис Перл, и голос ее вдруг прозвучал кротко и устало, - я думаю, я, пожалуй, приеду и посмотрю, как он там.
   -Хорошо. Я знал, что вы приедете. Я вас подожду. Приходите сразу в мой кабинет на третьем этаже. До свидания!
   Через полчаса миссис Перл была в больнице.
   -Только пусть его вид вас не удивляет, - говорил Лэнди, идя рядом с ней по коридору.
   -Хорошо.
   -Поначалу это вас должно несколько шокировать. Боюсь, он не слишком привлекателен в нынешнем состоянии.
   -Я выходила за него замуж не ради его внешности, доктор.
   Лэнди обернулся и пристально посмотрел на нее. Что за странная маленькая женщина, подумал он, такие большие глаза и такой сердитый и возмущенный вид. Черты лица, которые когда-то, возможно, были весьма приятными, полностью утратили свою привлекательность. Рот вялый, щеки отвислые и дряблые, и, глядя на ее лицо, у него создавалось впечатление, что оно медленно, но неудержимо оседало за долгие годы безрадостной супружеской жизни. Какое-то время они шли молча.
   -Когда войдете, не спешите, - сказал Лэнди. - Он поймет, что вы тут, только тогда, когда ваше лицо будет прямо над его глазом. Глаз всегда открыт, но он не может им вращать, так что поле зрения очень узкое. В настоящий момент он у нас смотрит прямо на потолок. Ну и конечно же, он ничего не слышит. Мы можем с вами говорить сколько угодно. Это здесь.
   Лэнди открыл дверь и пропустил ее в небольшую квадратную комнату.
   -Я бы сразу близко не подходил, - сказал он, дотронувшись до ее руки. - Постойте здесь со мной немного, пока не освоитесь с обстановкой.
   На высоком белом столе в центре комнаты стояла большая серая эмалированная чаша размером с умывальник, и от нее шли штук пять пластиковых трубок. Эти трубки соединялись со множеством стеклянных трубок, и было видно, как по ним кровь поступает в аппарат сердца и обратно. Сам аппарат издавал тихий ритмичный пульсирующий звук.
   -Он там внутри, - сказал Лэнди, показывая на чашу, в которую она не могла заглянуть, так как та стояла слишком высоко для нее. - Подойдите чуть-чуть поближе, но не слишком близко.
   Он подвел ее на два шага вперед.
   Вытянув шею, миссис Перл удалось теперь разглядеть поверхность жидкости внутри чаши. Она была прозрачная и спокойная, а на ней плавала маленькая овальная капсула размером примерно с голубиное яйцо.
   -Там внутри глаз, - сказал Лэнди. - Вам видно?
   -Да.
   Насколько мы можем судить, он по-прежнему в прекрасном состоянии. Это его правый глаз, а на пластиковом контейнере линза, подобная той, которая была у него в очках. В данный момент он, вероятно, видит так же хорошо, как и прежде.
   -А что там можно видеть на потолке? - сказала миссис Перл.
   -Пусть это вас не беспокоит. Мы как раз вырабатываем целую программу, чтобы развлечь его. Но мы не хотим продвигаться слишком быстро.
   -Дайте ему хорошую книгу.
   -Дадим, обязательно. Вы себя сейчас хорошо чувствуете, миссис Перл?
   -Да.
   -Тогда мы подойдем ближе, ладно, и вы сможете увидеть все сразу.
   Он подвел ее еще ближе, пока они не оказались на расстоянии двух метров от стола, и теперь она могла заглянуть прямо в чашу.
   -Ну вот, - сказал Лэнди. - Это Вильям.
   Он был гораздо больше, чем она представляла, и темнее по цвету. Из-за всех этих складок и морщин, покрывавших его поверхность, он напоминал ей больше всего огромный маринованный грецкий орех. Ей были видны концы четырех больших артерий и двух вен, которые выходили у него снизу, и то, как они были аккуратно соединены с пластиковыми трубками; и с каждым толчком сердца все трубки немного вздрагивали в унисон - это по ним проталкивалась кровь.
   -Вам придется наклониться, - сказал Лэнди, - чтобы ваше хорошенькое личико было прямо над глазом. Тогда он вас увидит, и вы сможете улыбнуться ему и послать воздушный поцелуй. На вашем месте я бы сказал ему еще что-нибудь приятное. На самом-то деле он вас не услышит, но я уверен, главное до него дойдет.
   -Он терпеть не может воздушных поцелуев, - сказала миссис Перл. - я сделаю по-своему, если не возражаете. - Она подошла к краю стола и посмотрела вниз прямо в глаз Вильяма.
   -Привет, дорогой, - прошептала она. - Это я, Мэри.
   Глаз, яркий, как прежде, уставился на нее с особой неподвижной напряженностью.
   -Как ты, дорогой? - спросила она.
   Пластиковая оболочка была прозрачной со всех сторон, так что было видно все глазное яблоко. Зрительный нерв, соединяющий нижнюю его часть с мозгом, был похож на короткое серое спагетти.
   -Ты себя хорошо чувствуешь, Вильям?
   Было очень странно смотреть в глаз мужа, когда при этом не было лица. Ей было не на что большое глядеть, кроме глаза. И она продолжала пристально смотреть на него, и постепенно он становился все больше и больше, и в конце концов помимо него она ничего не видела - это было уже как бы лицо самого лица. Белая поверхность глазного яблока была покрыта сетью крошечных кровеносных сосудов, а в ледяной голубизне радужной оболочки было три-четыре довольно милых темноватых прожилки, исходивших из зрачка в центре. Зрачок был большой и черный, и с одной стороны на него падал слабый отблеск света.
   -Я получила твое письмо, дорогой, и тут же пришла навестить тебя. Доктор Лэнди говорит, у тебя все замечательно. Может быть, если я буду говорить медленно, ты сможешь немного понять, читая по губам.
   В том, что глаз следит за ней, сомневаться не приходилось.
   -Здесь делают все, чтобы тебе было хорошо, дорогой. Это чудесная штука, аппарат, все время качает кровь, и я уверена, он намного лучше, чем те простенькие старые сердца, которые у всех нас. Наши в любой момент могут разорваться, а твое будет биться всегда.
   Она тщательно рассматривала глаз, пытаясь обнаружить, что же в нем было такого особенного, вовсе не похожего на прежний.
   -Ты прекрасно выглядишь, дорогой, просто прекрасно. Правда.
   На вид этот глаз был несравненно приятней, чем любой из двух в прежние времена, отметила она про себя. Откуда-то исходила мягкость, спокойствие, доброжелательное выражение, которого они никогда раньше не видела. Может быть, все дело в той точечке в центре, в зрачке? Прежде у Вильяма зрачки всегда были маленькими черными булавочными головками. Они, бывало, вспыхивали, пронзая твой мозг, видели тебя насквозь и всегда тут же знали, что ты замышляешь, и даже то, что ты думаешь. Но тот глаз, на который она сейчас смотрела, был большим, кротким и спокойным, почти как у коровы.
   -Вы абсолютно уверены, что он в сознании? - спросила она, не поднимая взгляда.
   -О да, совершенно, - ответил Лэнди.
   -И он действительно видит меня?
   -Он прекрасно видит.
   -Это просто чудо. Он, наверное, пытается понять, что произошло.
   -Вовсе нет. Он прекрасно знает, где он и почему. Он не мог этого забыть.
   -Вы хотите сказать, он знает, что он в чаше?
   -Конечно. Если бы у него был дар речи, он, наверно, смог бы вести вполне нормальную беседу с вами в данный момент. Насколько я могу судить, в умственном отношении не должно быть абсолютно никакой разницы между вот этим Вильямом и тем, которого вы знали раньше дома.
   -Боже мой, - сказала миссис Перл и замолчала, размышляя над этим интригующим обстоятельством.
   Ну вот что, сказала она самой себе, заглядывая теперь за глаз и рассматривая громадный серый, освобожденный от скорлупы грецкий орех, столь мирно лежавший под водой. Я почти уверена, что предпочитаю его таким, какой он сейчас, и полагаю, что могла бы очень спокойно жить с этим Вильямом. С таким бы я справилась.
   -Он всегда такой спокойный, да? - сказала она.
   -Естественно, он очень спокойный.
   Никаких споров и критики, подумала она, нет этих вечных замечаний, правил, которым надо починяться, запретов курить, нет пары холодных осуждающих глаз, следящих за мной поверх книги вечерами, не надо стирать и гладить рубашки, не надо готовить обеды - ничего, кроме стоку аппарата сердца, да и то звук довольно умиротворяющий и, кончено, не настолько громкий, чтобы помешать смотреть телевизор.
   -Доктор, - сказала она, - мне кажется, я проникаюсь все большей нежностью к нему. Это звучит странно?
   -Я думаю, это вполне объяснимо.
   -Он выглядит таким беспомощным и тихим, лежа здесь под водой в своей маленькой чаше.
   -Я с вами вполне согласен.
   -Он как младенец, вот на кого он похож. Совсем как младенец.
   Лэнди спокойно стоял сзади нее, наблюдая.
   -Ну - сказала она тихо, вглядываясь в чашу, - впредь за тобой будет ухаживать только Мэри, она одна, и тебе не о чем больше беспокоиться. Когда мне можно забрать его домой, доктор?
   -Простите?!
   -Я спросила, когда мне можно забрать его обратно домой?
   -Вы шутите! - сказал Лэнди.
   Она не спеша обернулась и посмотрела прямо на него.
   -С какой стати я буду шутить? - спросила она. Ее лицо просветлело, глаза раскрылись и сверкали, как два бриллианта.
   -Его ни в коем случае нельзя перемещать.
   -Не понимаю почему.
   -Это научный эксперимент, миссис Перл.
   -Это мой муж, доктор Лэнди.
   Странная, нервная полуулыбка появилась на губах Лэнди.
   -Видите ли... - сказал он.
   -Но это действительно мой муж.
   В ее голосе не было раздражения. Она говорила спокойно, будто всего лишь напоминала ему о простом факте.
   -Дело тут довольно сложное, - сказал Лэнди, облизнув пересохшие губы. - Вы теперь вдова, миссис Перл. Я думаю, вам надо смириться с вашим положением.
   Она резко отвернулась от стола и подошла к окну.
   -Я говорю серьезно, - сказала она, роясь в сумке в поисках сигареты. Я хочу, чтобы он опять был дома.
   Она взяла сигарету и закурила. Лэнди смотрел, как она взяла сигарету, закурила. Или он ничего не понимал, или эта женщина немножко ненормальная. Ей, похоже, доставляет удовольствие, что ее муж находится там в чаше.
   Он попытался представить, что бы он чувствовал, если бы там лежал мозг его жены и ее глаз уставился бы на него снизу из этой капсулы.
   Ему бы это не понравилось.
   -Может быть, вернемся ко мне в кабинет? - сказал он.
   Она стояла у окна, явно спокойная и удовлетворенная, попыхивая сигаретой.
   -Хорошо.
   Проходя мимо стола, она остановилась и еще раз наклонилась над чашей.
   -Мэри сейчас уходит, любимый, - сказала она. - Ты только ни о чем не беспокойся, понимаешь? Мы скоро отправимся домой, где за тобой будет надлежащий уход. И послушай, дорогой... - Тут она поднесла к губам сигарету, чтобы затянуться.
   Глаз тут же сверкнул.
   Она в этот момент смотрела прямо в него и в самом его центре увидела крошечную, но яркую вспышку, и зрачок сузился до мельчайшей черной точечки, пронзившей ее своей безудержной яростью.
   А она все стояла, склонившись над чашей, держа в руке сигарету и наблюдая за глазом.
   Потом, нарочито медленно, не спеша, взяла сигарету в рот и глубоко затянулась. Глубоко вздохнув, она три-четыре секунды продержала дым в легких; потом вдруг - пфу! - из ее ноздрей вышли две тонкие струйки, ударились о воду в чаше и поднялись над поверхностью плотным синим облачком, окружив глаз.
   Лэнди стоял у двери спиной к ней и ждал ее.
   -Пойдемте, миссис Перл, - позвал он.
   -Не надо так сердиться, Вильям, - сказала она тихо. - Какой смысл сердиться?
   Лэнди обернулся посмотреть, что она там делает.
   -Никаких "нельзя", все, больше никаких "нельзя", - шептала она. Потому что впредь, радость моя, ты будешь всегда делать именно то, что тебе скажет Мэри. Ты это понимаешь?
   -Миссис Перл! - сказал Лэнди, возвращаясь к ней.
   -Так что больше не веди себя, как капризный мальчишка, ладно, мой драгоценный? - сказала она, еще раз затягиваясь. - Капризных мальчиков теперь могут весьма сурово наказать, тебе следует знать об этом.
   Лэнди был теперь около нее, он взял ее за руку и мягко, но настойчиво потянул прочь от стола.
   -До свидания, дорогой, - крикнула она. - Я скоро вернусь.
   -Хватит, миссис Перл.
   -Разве он не прелесть? - восклицала она, глядя снизу на Лэнди огромными яркими глазами. - Разве он не чудо? Я просто не могу дождаться, когда заберу его домой.
   1959