Дан Маркович. Предчувствие беды

   Непостижимые вещи, его холсты, живут на стенах у меня. Я каждый день смотрю, живу под ними. Вот-вот соберу силы на альбом.. Каждый раз ищу в них следы несовершенства художника... а он не был образцом совершенства, уж поверьте... ищу - и не нахожу. Чистый талант, в этом тайна. Прозрачное, простое состояние... - но я не могу назвать его словом или фразой, хотя много раз пытался. Ближе всего подходит, пожалуй, "предчувствие беды". Как появилось во мне в первый раз перед картинами, так и осталось.
   Это ощущение... такая мозаика, что не расскажешь, да и сам не знаешь всего. Предчувствие беды - главное состояние нашей жизни, если ты живой человек и можешь чувствовать... его не обойти. Жизнь вытолкнула меня, я почти мгновенно оказался в чуждом мире. Я не вздыхаю по тому, что было, начал жизнь в своей стране, но страшной... а умру тоже в своей, но непонятной... А картины... они оживляют, усиливают наши страхи, сомнения, воспоминания, тогда мы говорим в удивлении - как догадался... Не гадал, а сразу попал в цель, произошел тот самый резонанс, о которых я много говорил, так что не буду докучать вам своими теориями, запутаю, и ничего нового. Все новое - заново пережитое старое.
   ***
   Но к чему усиливать и обострять наш страх, напоминать о грустном или тревожном?.. Меня сто раз спрашивали, зачем вам такие печальные картины, и без них время тяжелое... Серьезный вопрос, но у меня к картинам другое отношение. Я ищу подтверждения своих чувств и состояний, радостные они или печальные, дело десятое, - они мои, я не властен над ними, над всем, что рождается от столкновения внутренней и внешней жизни. Нам нужна не истина, а опора и понимание. Эти картины понимали и поддерживали меня. Искусство вовсе не должно нас улучшать или изменять, это уж как получится, главное, чтобы оно нас поддерживало и укрепляло.
   Это удивительно, что может служить толчком, усилителем чувства подумаешь, пигмент на куске грубой ткани... Откуда такая привязанность к иллюзии? К искусственности? Своего рода наркотик?.. Трудно понять мгновенное притяжение или отталкивание, которые вызывают в нас цвет и свет на холсте, далекие от жизни. Ведь, что ни говори о силе искусства... мы намертво привязаны к реальности, держимся руками и зубами. И вот появляется странное существо художник, он предпочитает иллюзию - жизни, и время подарит ему за бескорыстие... может быть... всего лишь, может быть... несколько десятков лет памяти после смерти. Что нам с того, что будет после нас?.. Я стольких видел, кто смеялся над этим "потом"... молча делал им все новые молодые лица... они наслаждались текущей жизнью, прекрасно зная, как быстро будут забыты, еще до настоящей смерти.
   Бедняга Мигель наслаждаться жизнью не умел, о вечности не заботился, зато писал честные картины. Просто писал их, и жил как мог, во всем остальном, кроме своих холстов, звезд с неба не хватал. Гений неотделим от всего, что происходит в окружающей нас жизни, еще хуже защищен, подвержен влияниям... и если не держится руками и зубами за свою спасительную странность, также как все растворяется и пропадает в мире, где раствориться и пропасть обычное дело. Он обязан стоять, спартанец, стоять, стоять!.. Ты должен всему миру, счастливец, не забывай!.. миру больше не на кого надеяться, мир тонет в дерьме... А этот начал шататься, думать о своем лице... как писать, что писать... и как сохранить холсты... слушал идиотов... и тут же что-то сломалось в нем, писать перестал, и жить расхотел...
   "Сохранять научились, а беречь стало нечего, и незачем, ведь уже рядом стоящие люди и поколения друг друга не понимают... " Кругом меня так постоянно говорят, а я молчу, смотрю на его картины...
   Есть еще в мире, что помнить и сохранять.
   (C)
   ***
   Впрочем, памяти не прикажешь, она не признает времени, не слушает разума, и хорошее и плохое для нее одинаково важны. Что-то сразу и намертво забывается, а от другого не отделаться, стоит и стоит перед глазами... Но кто сказал, что это приятно?.. Некоторые, правда, радуются воспоминаниям, "кратким мигам блаженства", да?.. А как быть с неприятными концами?.. Кончилась моя история действительно... как все в жизни кончается.
   Хотя никто не знает, кончилась ли она, и кончится ли вообще...
   Могу только сказать, мне трудно вспоминать, и больно.
   Наверное потому, намеренно или нет, но я отталкиваю от себя тот момент в прошлом, когда впервые увидел живопись Мигеля. Эта же чистопрудненская квартира, весенний день, светло... Он лежал на диване, притворялся, что спит, а я смотрел.
   Ни одного любительского оргалита, даже картонов не было, все холсты. Это сразу вызвало уважение, знаю, сколько с тканью возни. Два десятка холстов, довольно грубо загрунтованных. Люблю, когда видна структура ткани, в случае удачи усиливает ощущение непостижимости, простой ведь материал, грубый лен, на нем краска, пигмент... Потом подсчитал - двенадцать городских пейзажей, три натюрмотра, два портрета. Трудно сравнивать с кем-либо, если отдаленно, вспоминается Утрилло. В пейзажах, конечно, Утрилло, но нет фигур, неуклюжих и трогательных, только пустынный город, раннее утро, спят еще людишки... Но это литература, людей там в принципе быть не могло, о них забыто.
   Картина или пейзаж за окном иногда кажутся итогом всей жизни, это тяжело воспринять. Просыпаешься под утро, подходишь к окну, светает, осень или весна, сыро... рассеивается, струится, мечется, уходит от света холодный легкий дым, вода подернута свинцовым налетом, все молчит... Вот и его картины... они об этом. Мне показалось, что вывернутый наизнанку я сам. Можно много говорить о мастерстве, "хорошо написано" или не очень, но тут уже неважно было, как написано, сразу наповал.
   Я часто показываю эти работы, ведь я перед ним большой должник. Из десятка понимающих сильно реагирует один, остальные не отрицают - талант, но вот не знают, на какую полочку поставить, а это беда-а!.. Им главное, куда-то положить, тогда они спокойны, и удаляются в свои музеи. Искусствоведческий маразм, страсть классифицировать всех, как бабочек на иголочках. И вдруг осечка... не получается...
   И не получится, так и должно быть.
   ***
   Хотя непонятно, почему простые и сильные картины бывают чужды глазу даже опытных людей, а пустые, но броские полотна привлекают всеобщее внимание.
   Здесь все было просто, ничего особенного. Рассвет в городе, одинокие пустые улицы. Переулки и тупики, глухие убогие подъезды. Брошеные звери. Натянутые до предела нервы. Воплощение крика... Но здесь же рядом - покой, тепло, уют, рожденные неторопливым прочтением простых вещей. Изображения поражают при первом взгляде, еще не затрагивая разум. Внушение непосредственного чувства. То, чего лишены роскошные натюрморты голландцев, но что встречается в их графике, незамысловатых набросках пером и кистью.
   При этом я досконально знал город на картинах, родился в нем и вырос, облазил все углы, и все места на городских видах тут же узнавал. Мой Таллин. Наверное, странно считать родиной землю, на которой тебя не хотят знать, приедешь как турист, а через месяц катись обратно! Но чувствовать не запретишь, для меня граница смысла не имеет. Того, что во мне, не отнять никому.
   И в то же время эти городские виды потрясли меня, он так их увидел... Не могу описать. Город куда нельзя вернуться. Как он угадал?..
   Вспомнил, как однажды шел здесь по круглым скользким камням, ими вымощены узкие улицы центра ... Возвращался домой, мне хотелось забыть довольно мерзкую историю, которая только что случилась, попал не туда. В молодости тянулся к авантюрам, к странным людям, темным углам... а потом убегал, исчезал из виду, чтобы наутро обмануть себя - ничего не было... Бывали увлечения опасные, но об этом не хочу говорить, да и сейчас никого не удивишь. И улицы меня успокаивали, все пройдет... Раз в несколько лет я бываю там, тянет, но если разобраться, все равно что ездить на свою могилу.
   Как ни живи, если не полный дурак, чем ближе к концу, тем больше жизнь кажется неудачей и поражением, а надежды на нее - выше возможностей. Впрочем, я видел реалистов, смолоду ограничивающих свои пределы. Забавно, они не достигали даже их.
   ***
   Но если пределы не тобой ограничены?..
   Почти каждый, с кем я имел дело, спрашивает - "у меня есть талант?"
   Вот и эти двое, с которых я начал рассказ, и они хотели знать. Я знаю, привык, и жду вопроса, прямого бесхитростного, или хитрого косвенного... Им всем заранее надо знать, а я не могу помочь, не знаю, что сказать. Если они о способности схватывать пропорции, использовать навыки, добиваться иллюзии реальности на плоскости, то ради бога... Я сразу готов признать, что все на месте, умеете или обязательно научитесь. Как было бы замечательно таким вот нехитрым образом заранее определить, стоит ли стараться... Точный физический критерий, измерь вдоль и поперек, и получишь ответ. Но он ничего не значит. И потому только развожу руками, улыбаюсь, ухожу от ответов, всем своим видом даю понять, что неспособен к таким выводам, говорю о субъективности, о вкусе...
   Но вот что интересно ...
   Несмотря на все различия времен и культур, хорошая живопись бесспорна. Кто же очерчивает ее границы?.. Я думаю, свойства глаза и наших чувств, они не изменились за последние сто тысяч лет. Над нами, как над кроманьонцами, довлеет все то же: вход в пещеру и выход из нее. Самое темное и самое светлое пятно - их бессознательно схватывает глаз, с его влечением спорить бесполезно. Художник не должен давать глазу сомневаться в выборе, на этом стоит цельность изображения - схватить моментально и все сразу, а потом уж разбираться в деталях и углах. Эта истина одинаково сильна для сложных композиций и для простоты черного квадрата, но в нем декларация уводит в сторону от живописи, от странствия по зрительным ассоциациям. На другом полюсе цельности сложность - обилие деталей, утонченность, изысканность, искусственность... Игра всерьез - сначала раздробить на части, потом объединить... стремление таким образом усилить напряжение вещи, когда она на грани разрыва, надлома...
   Но все это пустое, если виден прием.
   Если прием вылезает на первый план, это поражение, или манерность. Еще говорят - формализм; я не люблю это слово, слишком разные люди вкладывали в него свои смыслы. Я предпочитаю, чтобы художник прорвался напролом, пренебрегая изысками и пряностями, и потому люблю живопись наивную и страстную, чтобы сразу о главном, моментально захватило и не отпускало. Чтобы "как сделано" - и мысли не возникло!.. Своего рода мгновенное внушение. Чтобы обращались ко мне лично, по имени, опустив описания и подробности, хрусталь, серебро и латы... Оттого мне интересен Сутин. И рисунки Рембрандта. Не люблю холодные манерные картины, огромные забитые инвентарем холсты, увлечение антуражем, фактурой, красивые, но необязательные подробности... Неровный удар кисти или след пальца в красочном слое, в живом цвете, мне дороже подробного описания. Оттого меня и поразил Мигель, его уличные виды...
   ***
   Но и в натюрмортах я то же самое увидел - застигнутые врасплох вещи, оставленные людьми там, где им не полагалось оставаться - немытая тарелка, вилка со сломанными зубьями... не символ состояния - само состояние, воплощение голода... опрокинутый флакон, остатки еды... Вещи брошены и также переживают одиночество, как узкие таллинские улочки, стены с торчащими из них угловатыми булыжниками... Все направлено на меня, обращено ко мне...
   Наверное, в этом и есть талант - найти резонанс в чужой судьбе.
   Один маленький холстик был удивительный, с большой внутренней силой, независимостью... вещица, тридцать на сорок, многое перевернула во мне. Нужна удача и состояние истинной отрешенности от окружающего, чтобы безоговорочно убедить нас - жизнь именно здесь, на холсте, а то, что кипит и бурлит за окном - обманка, анимация, дешевка как бездарные мультяшки.
   Это был натюрморт, в котором вещи как звери или люди, - одухотворены, живут, образуя единую компанию, словно единомышленники. Тихое единение нескольких предметов, верней сказать - личностей... воздух вокруг них, насыщенный их состоянием... дух покоя, достоинства и одиночества. Назывался он "Натюрморт с золотой рыбкой", только рыбка была нарисована на клочке бумаги, картинка в картине... клочок этот валялся рядом со стаканом с недопитым вином... тут же пепельница, окурок... Сообщество оставленных вещей со следами рядом текущей жизни, - людей нет, только ощущаются их прикосновения, запахи... Признаки невидимого... они для меня убедительней самой жизни. И искусства, дотошно обслуживающего реальность - в нем мелочная забота о подобии, педантичное перечисление вещей и событий, в страхе, что не поймут и не поверят... занудство объяснений, неминуемо впадающих в банальность, ведь все смелое, сильное и умное уже сказано за последние две тысячи лет...
   Поэтому я больше всего ценю тихое ненавязчивое вовлечение в атмосферу особой жизни, сплава реальности с нашей внутренней средой, в пространство, которое ни воображаемым, ни жизненным не назовешь - нигде не существует в цельном виде, кроме как в наших Состояниях... - и в некоторых картинах.
   Я ищу в картинах только это.
   Не рассказ, а признание.
   Не сюжет, а встречу.
   Насколько такие картины богаче и тоньше того, что нам силой и уговорами всучивают каждый день. Реальность!.. Современная жизнь почти целиком держится на потребности приобрести все, до чего дотянешься. Если все, произведенное человеком, имеет цену, простой эквивалент, то в сущности ставится в один ряд с навозом. И на особом положении оказываются только вещи, не нужные никому или почти никому. Цивилизация боится их, всеми силами старается втянуть в свой мир присвоения, чтобы "оценить по достоинству", то есть, безмерно унизить. Это часто удается, а то, что никак не включается в навозные ряды, бесконечные прилавки от колбас до картин и музыки для толпы, заключают в музеи и хранилища, и они, вместо того, чтобы постоянно находиться на виду, погребены.
   ***
   Удается, но не всегда, живопись находит пути, вырывается на волю, возникает снова, не музейная, успокоенная тишиной залов, а вот такая, без рам и даже подрамников... Я говорил уже про восторги - "как написано!"... мне их трудно понять. Если картина мне интересна, то я мало что могу сказать о ней... вернее, не люблю, не вижу смысла рассуждать, подобные разговоры мне неприятны, словно кто-то раскрыл мой личный дневник и вслух читает. Обмусоливать эти темы обожают искусствоведы, люди с профессионально выдубленной шкурой.
   Как-то мне сказали, теперь другое время, и живопись больше не "мой мир", а "просто искусство". Я этих слов не воспринимаю, разве не осталось ничего в нас глубокого и странного, без пошлого привкуса временности, той барахолки, которая нас окружает и стремится затянуть в свой водоворот?.. Бывают времена, горизонт исчезает... твердят "развлекайтесь" и "наше время", придумывают штучки остроумные... Что значит "просто живопись"?.. Нет живописи, если не осталось ничего от художника, его глубины и драмы, а только игра разума, поза, жеманство или высокопарность...
   И я остановился на картинах, которые понимаю и люблю. На это и нужен ум - оставить рассуждения и слова на границе, за которой помогут только обостренное чувство и непосредственное восприятие. Другого ума я в живописи не приемлю.
   ***
   Но делать нечего, раз взялся за слова...
   Попробую объяснить, что происходит со мной, когда смотрю картины Мигеля.
   Как я оказался здесь, вот что приходит в голову, как меня занесло в этот мир?..
   Словно плыл себе по волнам случайных событий, плыл... и вдруг оказался перед картиной - конец жизни, тоска... Я не говорю слово одиночество, не то!.. Состояние, непереводимое на слова, они не приходят в голову, словно никогда не было языка... Может так чувствует себя старый путешественник, постоянное любопытство гнало его все дальше, и на краю земли вдруг понимает, что не вернуться... и тоска по всему оставленному охватила, а это какие-то мелочи, обрывки памяти, лица... и все страшно оказывается необходимо... Тоска охватила, и вся жизнь, занятая поиском новых мест, кажется суетливым сном.
   Очнешься утром дома, шея и плечи в поту, тяжесть во всем теле, и чужое в зеркале лицо... Большое дело, умереть там, где родился, в своем жилище, среди родного языка, - замыкается круг, вместо отчаяния тяжелое и тусклое спокойствие.
   А если проще, уже давно чувствую себя... словно командирован в этот мир, откуда - не знаю, но временное лицо, и скоро кончится срок. Я это знаю, и его картины знают. От этого мне спокойней, значит, уже было, еще будет, и это - со всеми, всегда...
   А если еще проще, чувствую приближение старости и смерти. А его картины... они доказывают мне, что есть еще на свете вещи, ради которых стоит постараться.
   Что я могу еще сказать?.. На удивление мало. Мигель не писал с натуры, кое-какие детали восстанавливал по памяти, это и фантазией не назовешь, я бы сказал - монтаж впечатлений. С натуры не писал, но без нее не обходился. Она везде, ведь даже абстрактные картины гораздо сильней, когда что-то нам напоминают. Когда находимся на грани узнавания... А краски куплены там, где могут купить все, знакомые цвета, ничего особенного, но выбранные им сочетания действуют мгновенно. Я о себе говорю, конечно. Художник не думал обо мне, он смешивал пигменты... и далее, далее... с каждым мазком, внимательно и честно приближался к собственному ощущению, интуитивно и почти бессознательно двигаясь по поверхности холста, уходил в глубину...
   Натюрморт или пейзаж, разницы для него - никакой...
   ***
   И все-таки, именно в натюрмортах...
   В них художник свободней, чем в пейзажах, вещи можно переставить, заменить... изменить соотношения, формы и размеры, перенести куда угодно своим воображением... Природа сильней довлеет над нами, ее трудней переработать, преодолеть...
   Наконец, добрался до портретов. Для примитивиста они, пожалуй, еще важней, потому что трудней даются, он больше обеспокоен вопросом сходства, хотя не очень обеспокоен... и должен решить его по-своему, найдя нечто общее и значительное, упростив по форме, по сущности ничего не потеряв, задача для истинного таланта.
   И сразу увидел себя. Это он за ночь... Впрочем, не удивительно, такие картины пишутся быстро, через полчаса-час понятно, да или нет. Странно, что я себя узнал, черты лица и пропорции сильно сдвинуты... Облик остался. Отстраненность была в нем, безучастность?.. Потерянность - вот! то, что я сам ощущаю такими же осенними рассветами... Полуметровый холст, лицо едва намечено, почти растворено в сумерках стен. Человеческое лицо, зажатое в угол, за спиной стена и край оконной рамы, в ней все тот же рассвет, сумрачное раннее утро... Лицо чувствует рассвет, утро, туман, хотя не смотрит... вообще не смотрит никуда. Как получилось у него это ощущение одиночества, не случайного, не принадлежащего одному мне, сегодня, вчера... - вечного, витающего в полумраке перед нами?.. Словами трудно, но может быть - "уйдем все..." он хотел сказать?.. То самое мое состояние... предчувствие потерянной жизни, она ведь всегда потеряна, проживи ее счастливо или несчастливо, для себя или с пользой для других... Слишком велико достояние, нет способа растратить в соответствии с внутренней ценностью. Беда, самая большая беда, которая обязательно случится. Картины знали!..
   И это мне моментально стало понятно, без размышлений и лишних слов. Никуда не деться, только хватать воздух, и молчать.
   А второй портрет был автопортрет, из него я понял - он не любил себя, не был с собой в мире и согласии ни минуты, есть такие люди, им нет покоя. И окружающим от них - беда...
   Портреты только подтвердили то, что я сразу понял из уличных видов и натюрмортов. Вещи, люди, дома - все равно для его картин, в них важно только - Состояние. Больше всего в них было тревожного ожидания, выраженного с такой силой и полнотой, что добавить нечего.
   Мне уже все было ясно, я хотел, чтобы эти картины остались у меня. Никогда раньше с такой силой не хотел, хотя сотни раз смотрел, выбирал, покупал, уносил...
   И снова спрашиваю себя, - зачем тебе... напоминать?..
   Не в напоминании дело, мое предчувствие всегда со мной. Эти картины говорили - "мы знаем, держись..." Бывает, нам важно осознать собственную единственность и уникальность, бывает, да... Но перед самыми главными границами... нам важно ощутить, что мы не единственные, так уже было, кто-то про нас знает, никто не миновал... и это не то, чтобы успокаивало...
   ***
   Пожалуй, успокаивает, если правду сказать.
   Эти картины нужны мне.
   И я уже боялся, что не получу их.
   - Пожалуй, я бы купил... - я не узнал свой голос, так бесцветно и бесстрастно он прозвучал.
   - Все?..
   Он сел, посмотрел на меня и улыбнулся. Красивый, в сущности, но неприятный тип, трудно понять, откуда это исходит... Нос, похоже, сломал еще в детстве... Всего понемногу - чуть подвел подбородок, брезгливая складка у рта, уголки глаз - надменность и наглость... Но мне все равно, только бы продал картины!
   - Думаю, и для работ так лучше ... не распылять...
   Не мог же я сказать - да, да, да... все, только все!..
   Я был готов заплатить почти любые деньги, и все же опасался, что его фантазия превзойдет мои возможности.
   - Сколько за них хотите?..
   - Мне не деньги... Подправить физиономию. Нос... и уши... Говорят, я похож на дьявола... - он коротко хихикнул. И добавил уже серьезно, упершись мне в лицо черными зрачками:
   - Но это не главное. Другое лицо. Сказали, вы можете.
   ***
   Можете?.. Ну, нет...
   В молодости грешил два-три раза, потом мучился от страха, вдруг не жалкий алиментщик, а настоящий мафиози... Нос... это я без труда. И уши запросто... поправить верхушки, мочку приросшую... Но он хочет гораздо больше. Зачем ему, непохоже, что нужно скрыться... И сам не заметил, как вырвалось:
   - И какое хотите, лицо?..
   Он смотрел на меня, молчал. Потом говорит:
   - Я видел в кино, знаешь, грузин, Нико, да? картинки у него... Как у него лицо.
   - Пиросмани?..
   Я еле сдержал улыбку. Как обманчива внешность, может и есть в нем гнильца, но он начинал мне нравиться.
   -У Пиросмани другой череп, не получится из вас Нико. Да и зачем, вы другой художник, по-моему, не хуже.
   -Значит, хорошие картины?..
   - Мне нравятся. Думаю, да.
   Он радостно улыбнулся:
   - Тогда у меня рисуночек свой... - Полез в карман, вытаскивает согнутый пополам листок, развернул, вижу корявый набросок пером и чернилами, - а такое вы можете сотворить?..
   Меня не удивил рисунок, грубый, но могучий. Я уже понял, ему под силу найти главные черты в любом предмете и усилить их многократно... Как истинный художник, он изваял себя, отстранив все лишнее и мелкое. Замкнутое, трагическое даже лицо, хотя ни одной крупной черты, кроме носа, не изменил. Очень старался, видно, что пропорции трудно дались... Но он справился, замысел понятен. Смесь Мандельштама с Блоком. Никакой суеты в лице, следов грязных привычек, нагловатости, вороватых повадок - все убрал. Молчание и благородство.
   - Я это не могу.
   Невыполнимая работа. Не для хирурга дело. Хотя я восстанавливал лица почти что из ничего. Но здесь другое... Чувствовал, нельзя браться. К тому же, не понимал, зачем ему это, именно ему, с его картинами... Потом понял, что он хотел.
   ***
   Впрочем, вранье, до сих пор не знаю, понял ли его вообще. Верней сказать, у меня сложилось свое представление, из его объяснений, кратких и невнятных, собственных наблюдений и всей последующей истории.
   Мне художники не раз говорили, бывает, увидишь случайно на чужой стене... что-то очень знакомое... И можно, наверное, представить лицо художника, который это написал... Потом сообразишь - моя!.. Думаю, рисунок и был мечтой Мигеля о таком лице. Он захотел перевоплотиться, внешне соответствовать тому лучшему в себе, что непонятным образом перешло в холсты. Как это происходит, никто не знает...
   Довольно странная идея?.. Но почему?.. С большой непосредственностью, художник... решил, что картины правы, ведь они хороши! Вот и знаток сказал... это я знаток... И неплохо бы исправить ошибку природы, заиметь новое лицо, достойное картин.
   И я проникся уважением к нему...
   ***
   Но где тут непосредственность - не вижу... и ничего оригинального он не придумал. Вполне литературная идея пришла ему в голову, вспоминается Дориан Грей... И там, и здесь связь человека с изображением. Только в нашей истории художник все лучшее концентрирует в холстах, и каждый раз уязвлен сопоставлением...
   Но, может, не лицо причина его недовольства, а сами картины?
   Они казались ему ложью, раздражали, не соответствовали тому, что он о себе знал?.. Непостижимость собственного результата, да, может удивлять... даже угнетать, злить... И он обвинял себя в фальши, в излишней красивости того, что делал?..
   Но картины он не мог изменить. Он по-другому писать не мог.
   Но можно изменить лицо, ему сказали - можно!..
   И он решил соответствовать картинам...
   Как ни подойди... сплошные домыслы... По-моему, я запутываю простой вопрос. Может, противоположные примеры что-то прояснят? Возьмите сочиняющих "грязную" прозу, ну, мерзость... не надо объяснять, фамилии на слуху... Даже с известным умением расставлять слова. Они убеждены, что в искусстве должно быть столько же грязи, сколько в них самих. Более того, они концентрируют грязь... А вот Мигель, наоборот, захотел стать похожим на свой результат, приблизиться к изображениям, которые у него росли сами по себе прекрасны...
   Все-таки, дикая идея, ведь что поделать, картина - квинтэссенция, а художник - куча пороков, странностей, страхов, он все лучшее выжимает из себя с крайним трудом, через мужество, которое сам не понимает, оно в отрешении от реальности, короткой и единственной... А этот захотел одним махом избавиться от своего несовершенного облика, оставить нам чистый незамутненный образ, достойный картин...