Данелия Георгий. Тостуемый пьет до дна

   По дороге в Рим Луиджи Де Лаурентиис сообщил, что жить мы будем в приморском городке Сабаудиа — сто двадцать километров от Рима, в маленькой гостинице на берегу моря. Рядом сняли виллу для Сонего с семьей. Работать будет удобно, ничего не отвлекает. Питаться мы можем в любом ресторане Италии — бесплатно, надо только сказать, что мы гости Лаурентииса. И еще Луиджи Де Лаурентиис сказал, что заявка Сорди не понравилась. Сорди не хочет, чтобы Альберто ехал в Россию с женой. Он хочет, чтобы была любовь с русской девушкой.
   — Так почему же вы написали, что заявка вам понравилась?!
   — Чтобы тебя прислали, Данела.
   Между прочим. Мою фамилию везде произносили по-разному. В Италии — Данела. В Армении — Данелян. В Израиле — Даниэль. В Мексике — Данила, а в армии — Данеля. (Ударение на последней букве.)
   На сборах в первый же день, когда нас построили и старшина стал зачитывать список, дойдя до меня, он запнулся, а потом выкрикнул:
   — Данеля!
   И из ста пятидесяти фамилий он запомнил только мою. Идем в строю, старшина командует:
   — Взвод! Песню запевай!
   Не поют.
   — Данеля, песню запевай!
   И я запеваю, куда деваться.
   Или:
   — Кто хочет после чистки оружия дрова пилить? Два шага вперед!
   Добровольцев нет.
   — Данеля, два шага вперед!
   Потом я понял, что военным так произносить мою фамилию удобнее. Они привыкли команды отдавать, и «Данеля» намного короче и четче, чем расплывчатое, — Данелия.
   На киностудии «Чинечитта» нас принял главный продюсер фирмы, киномагнат Дино Де Лаурентиис, невысокий сорокапятилетний мужчина, напоминающий гангстера средней руки из американского фильма.
   (Между прочим, старший брат, прежде чем зайти к младшему в кабинет, надел галстук).
   Дино сказал:
   — Данела, у меня в контракте с Сорди написано, что я могу начать фильм только в том случае, если сценарий нравится артисту Сорди. Когда Сорди скажет, что сценарий его устраивает, я запущу фильм и даже читать сценарий не буду.
   — В таком случае картину надо остановить и перенести съемки на следующее лето, — сказал я.
   — Почему?
   — То, что он предлагает, совсем другой сценарий. И дай Бог, если этот сценарий будет готов к зиме.
   — Ну и что? Снимете зимой.
   — Но вы же хотели, чтобы в фильме было путешествие по Волге. А зимой в России реки покрываются льдом, и корабли с туристами по ним не ходят.
   — Ну, пусть плывут на ледоколе. Это даже интереснее. Снежные поля. Волки. (Братья Лаурентиисы видели ледоколы, когда снимали с Калатозовым «Красную палатку».)
   — Красивая идея! — поддержал брата Луиджи. — Вижу такой кадр: великая река покрыта льдом. Ледокол медленно движется, оставляя за собой черный след. Высокие берега покрыты снегом. А вдалеке по белым полям проносится стая волков…
   — А на березках сидят домашние медведи и поют «Калинку-малинку»! — продолжил я.
   — Что он сказал? — поинтересовался Луджи.
   — Синьор Данелия хочет использовать в фильме русскую песню «Калинка-малинка», — вольно перевел Валера.
   — Браво, Данела, — сказал Дино, — «Калинка» хорошая песня!
   Он угостил меня сигарой, сам закурил и по-американски задрал ноги на стол. На подметках его мокасин золотой вязью было написано: «Дино Де Лаурентиис».
   Из кабинета старшего брата — Луиджи — я позвонил в Москву новому директору «Мосфильма» Николаю Трофимовичу Сизову, доложил что происходит, и сказал, что картину надо останавливать.
   Сизов сказал, чтобы я не паниковал, а подумал над итальянскими предложениями. Любовь — это не так уж плохо.
   В Сабаудиа в гостинице нас встретили Рудольфо и Аллегра и отвезли к себе на виллу. После ужина Сонего спросил:
   — Аллегра говорит, что видела в России женщину за рулем такси. Это возможно? — спросил он.
   — Возможно.
   — А если Маша будет работать на такси, это не шокирует вашу великую державу?
   Я пожал плечами.
   И Рудольфо рассказал новую версию. Альберто, как хочет Сорди, прилетел один. Когда он отстал от корабля в Ярославле, он догоняет его на такси, за рулем которого русская девушка Маша. Получалась довольно-таки складная история. И многое, что было в нашей заявке, сохранялось. (Сонего сказал, что этот вариант устраивает и Сорди.)
   Я снова позвонил Сизову.
   — Вот видишь, а ты волновался! — сказал он. — Немного подумали, и уже что-то появилось.
   А поздно вечером, уже около двенадцати, когда мы легли спать, из вестибюля позвонил Сонего и сказал, что приехал Сорди.
   Самый популярный комедийный актер Европы Альберто Сорди в жизни оказался простым и деликатным. Он извинился, что потревожил нас в такой поздний час, но раньше приехать не мог — с утра были съемки, а после четырех озвучание. Сказал, что очень рад, что я согласен с его предложением, и попросил, чтобы мы ему сразу присылали все, что напишем. Мы выпили по бокалу вина, и он уехал.
   Мы начали вкалывать. Утром, ровно в восемь, завтракали на вилле и работали до обеда. Потом Аллегра кормила нас обедом, и мы работали до ужина. Потом Аллегра кормила нас ужином и мы с Валерой отправлялись в гостиницу. Там я у себя в номере печатал на машинке то, что мы придумали за день, а Валера у себя в номере переводил и печатал по-итальянски. В море окунались только рано утром, до приезда Аллегры, и ночью, перед тем как лечь спать.
   Через неделю позвонил Агаджанов и сообщил, что в Госкино таксистку утвердили, но просили, чтобы она работала только в дневную смену, возила в основном женщин и обязательно заочно училась в институте, педагогическом или медицинском.
   — Лучше бы написали эту Машу проституткой, — сказал Сонего, — тогда не пришлось бы делать из нее занудливую учительницу.
   Сели переписывать.
   Дней через десять приехал Сорди и сказал, что он прочитал все, что мы ему прислали, стало лучше, но надо выкинуть русского, он только мешает.
   — Это нельзя сделать, синьор Сорди! — сказал я.
   — Надо. Станет намного динамичнее.
   — Нельзя!
   — Иначе я сниматься в этом фильме не буду!
   «Спокойно, Данела, — сказал мне внутренний голос. — Не матери его! Он иностранец, одинокий сирота, будь с ним учтив». (Сорди не был женат и считался самым богатым женихом Европы.)
   Я сказал:
   — Ну, тогда, я думаю, вам придется пригласить на этот фильм другого режиссера. Чао, синьор Сорди! Бай, бай!
   И мы с Валерой ушли.
   Народу на пляже никого. Я разделся догола и поплыл по лунной дорожке. Плавать я любил, и заплыл далеко, так что береговые огоньки были еле видны. Перевернулся на спину и смотрю на звезды — вон Большая Медведица, а вон и моя Полярная звезда…

МОЯ ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА

   После третьего курса архитектурного института летом нас послали на военные сборы в Нахабино. Перед отъездом выяснилось, что никаких родственников на свидания к нам пускать не будут, — «не детский сад!» А мы с Ирой (моей первой женой) недавно поженились, нам не хотелось расставаться, и мы договорились, что каждый вечер, если небо будет чистым, с одиннадцати до двенадцати одновременно будем смотреть на Полярную Звезду. В лагере мы, естественно, спали в палатке, спать ложились в десять, я выжидал до одиннадцати, высовывал голову из палатки на волю, находил Большую Медведицу, справа — Полярную звезду и преданно глядел на нее. Два месяца. В то жаркое лето только две ночи были облачные. Подъем у нас был в пять утра, и мне все время очень хотелось спать.
   Когда я вернулся, у нас собрались гости, мама, как всегда, накормила всех вкусным ужином, потом включили проигрыватель, и начались танцы. А мы с Ирой вышли на балкон на пятом этаже дома на Чистых прудах. Был вечер, внизу на черной поверхности пруда плавал белый лебедь Васька, а в темно-сером московском небе мерцали звезды.
   — Давай смотреть на нашу звезду вместе, — сказал я Ире.
   — Давай, — сказала Ира.
   И мы посмотрели в разные стороны.
   — Ты куда смотришь? — насторожился я.
   — На нашу Полярную Звезду.
   Настроение у меня испортилось.
   — И где же там наша Полярная Звезда? — спросил я.
   — А вон, красненькая, — и Ира показала пальцем на Марс.

ВЕРТИНСКАЯ И ТАКСИ ЦВЕТА МЕТАЛЛИК

   В гостинице портье вручил нам телеграмму от Агаджанова: Марианна Вертинская сниматься согласна (она должна была играть Машу), такси в цвет «металлик» на заводе в Горьком уже покрасили, и нужно срочно прислать три тысячи метров пленки «кодак», чтобы оператор снимал пейзажи на Волге.
   Из номера я позвонил Агаджанову и сказал, что никакого «кодака» не будет, картину надо закрывать и пусть Сизов звонит Лаурентиису, чтобы нас срочно отправили в Москву.
   Только принял душ — пришел Валера и сказал, что звонил Луиджи Де Лаурентиис, он в курсе конфликта и предлагает сделать два варианта монтажа. В русском — я смонтирую все, как считаю нужным, а итальянский вариант будет монтировать другой монтажер.
   — Нет!
   — Но почему? Это в порядке вещей. У Калатозова на «Красной палатке» тоже было два варианта монтажа.
   — Нет.
   — И у Бондарчука на «Ватерлоо» тоже два!
   Я сдался.
   Валера позвонил Луиджи и сказал, что я согласен на два варианта. И прочитал ему телеграмму Агаджанова.
   — Луиджи говорит, что пленка не проблема, — Валера повернулся ко мне, — он спрашивает, что еще нам надо.
   Я подумал: «А почему бы не попробовать, сделать что-то хорошее для друзей». И сказал:
   — Пусть вызовут Токареву, Леонова и Петрова!
   — Зачем?!
   — С Токаревой мы начинали писать этот сценарий, Петров всегда с самого начала пишет музыку, и это создает мне настроение, а Леонов мой талисман!
   — Это перебор, — сказал Валера.
   — Ты скажи!
   Валера сказал. Выслушал ответ. Положил трубку и хмыкнул.
   — Что?
   — Сказал, что позвонит Сизову, чтобы он включил этих троих в делегацию. А они здесь примут и оплатят.
   Широкий человек был Луиджи Де Лаурентиис.
   Утром, когда мы у Сонего ломали голову, что писать в варианте для Сорди и что для меня, позвонила секретарша Сизова, Раечка:
   — С вами будет говорить Николай Трофимович.
   — Что происходит? — загремел в трубке голос. — Только что от меня ушел Агаджанов, он требует, чтобы я срочно купил тебе билет в Москву. А напротив меня стоит Доброхотов (начальник иностранного отдела студии), он принес телекс от Лаурентииса, что тебе в Италии срочно понадобились Токарева, Леонов и Петров. Ты что там, не просыхаешь?!
   Я ему попытался объяснить, но он не стал слушать.
   — Ладно, приеду, разберусь! И кончай там эти игры: осень на носу!
   Когда мы почти добрались до конца сценария, меня и Валеру вызвали в Рим на студию «Чинечитта». И главный Лаурентиис (Дино) сообщил, что теперь нашим сценаристом будет не Сонего, а снова Чезаре Дзаватини. Потом неожиданно выяснилось, что у Сонего договор с другим продюсером и по этому договору он пять лет ни с кем, кроме этого продюсера не имеет права работать.
   И он снова угостил меня сигарой и задрал ноги на стол. Мокасины на нем были другие, желтые. Но надпись на подметках была все та же: «Дино Де Лаурентиис».
   Я промолчал.
   «Земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу»… Мне в то лето стукнуло сорок лет, и я считал, что жизнь уже прожита.

ДУШИ МЕРТВЫХ КОЛХОЗНИКОВ

   Дзаватини жил в самом центре Рима, на узкой типично итальянской улочке, на первом этаже старого дома. В большой комнате, где он работал, на стенах висели картины в красивых рамочках, маленькие, не больше двадцати сантиметров, Дзаватини собирал только миниатюры. Стоимость этой уникальной коллекции определить невозможно, поскольку у Дзаватини кроме подарков его друзей Пикассо, Леже, Ренато Гутузо были и работы Веласкеса, Делакруа, и даже карандашный набросок самого Леонардо!
   Дзаватини сказал, что читал синопсис, который мы написали с Сонего, он неплохой, но Сорди не нравится. Надо искать новый сюжет, — жаль, что он в России так мало видел.
   — Есть у меня одна идея, только я пока не все продумал, — сказал он. — Данела, ты «Мертвые души» Николая Гоголя читал?
   — Читал.
   — Сорди — Чичиков.
   «Есть справедливость на этом свете!»
   — Сорди — идеальный Чичиков! — сказал я. — А он согласится?
   — Я говорил с ним. В принципе ему эта идея нравится. Но он хочет, чтобы Чичиков был итальянцем. Это возможно?
   — Думаю, да, — сказал я, подумав. — В то время в России было много итальянцев. Но нам надо это согласовать. Можно от вас позвонить в Москву?
   — Не торопись. То время нам не нужно. Я побеседовал и с Дино. Он готов обсудить этот проект, но при условии, если мы действие перенесем в современную Россию. Говорит, что костюмные картины сейчас никто не смотрит.
   — А вот это невозможно!
   — Возможно. Я прикинул. Альберто — итальянский жулик, который приезжает в Россию провернуть аферу. Помещики — коммунистические боссы. А мертвые души эти, как их… Валера, как ваши крестьяне теперь называются?
   — Колхозники.
   — Да. Мертвые души — колхозники. Только я пока не могу найти мотив, зачем итальянскому жулику понадобились души мертвых колхозников?…
   Этого и я не знал. И подумал, что напрасно в свое время не сделал на плече наколку — холмик, крест и надпись «нет в жизни счастья!» (Смотри первую книгу.)
   Дзаватини угостил нас обедом и показал свою коллекцию. Когда добрались до наброска Сарьяна, он сказал:
   — Кстати, Данела, хотел спросить. Карло Лидзани говорит, что видел у тебя дома интересную миниатюру грузинской художницы. А почему ты мне ее не показал, когда я у тебя был?
   — Вы ее видели, но не обратили внимания. Это маленькая лошадка на зеленой травке, — сказал я.

ЛОШАДКА НА ЗЕЛЕНОЙ ТРАВКЕ

   В Тбилиси я, как правило, останавливался в гостинице «Иверия». В восемь утра выходил на набережную, шел через Верийский мост на улицу Плеханова, потом сворачивал на улочку, у которой все время менялось название (и до сих пор меняется, поскольку ее называют то в честь радостного события присоединения Грузии к России, то в честь радостного события отсоединения Грузии от России). Заходил в подъезд, в котором на мраморном полу была надпись латинскими буквами Salve, что означает «Добро пожаловать». Поднимался на третий этаж и завтракал на веранде у Гии Канчели. За стол садились: Нателла — сестра Гии, Люля — жена Гии, маленькие Сандрик и Натошка — дети Гии. Ели мацони, сулугуни, яичницу с помидорами, и я рассказывал, что придумал за вчерашний день и ночь. А потом в своем маленьком кабинете, где едва помещался рояль, Гия играл то, что сочинил за вчерашний день. И все слушали. Закончив играть, Гия мрачно спрашивал меня:
   — Ну, что?
   — Неплохо. Но можно еще поискать, да, дядя Гия? — говорили дети.
   Обычно эту фразу каждый раз после прослушивания говорил я.
   — Да, да, конечно! — сердился папа.
   Дети были музыкальные и помогали нам в оркестровке. Гия доверял Натошке ударять карандашом по колокольчику, а Сандрик (он постарше) играл с папой в четыре руки.
   Когда Натошке стукнуло четыре года, она подарила мне рисунок — маленькая лошадка на зеленой травке. Эту лошадку я оправил в роскошную раму и повесил в своем кабинете на самом почетном месте, напечатал и приклеил бумажную табличку: «Нато Канчели. Вторая половина двадцатого века». Когда ко мне приходят гости, они, как правило, обращают внимание именно на эту картинку. Читают табличку и спрашивают:
   Кто это?
   — Нато Канчели, моя любимая грузинская художница.
   — А почему мы ничего о ней не слышали?
   — Она не выставляется.
   Когда я смотрю на эту картинку, вспоминаю радостное утро в Тбилиси, прогулку по берегу Куры, надпись «SALVE» и слышу чистый звук колокольчика, по которому маленькая девочка ударяет карандашом.

БОЛЬШИЕ ДЕТИ

   Мы с Валерой хотели побродить по Вечному городу, но пошел дождь. Мы взяли такси и вернулись в Сабаудиа. В гостинице портье сказал, что синьора Аллегра просила нас позвонить. Мы звонить не стали, взяли у портье зонт и пошли на виллу к Сонего.
   Рудольфо дома не было: он улаживал дела в Риме. В гостиной за столом сидели две девушки в халатах, с мокрыми волосами (только что из душа) и пили горячий чай.
   — Натали, Клавдия, — представила Аллегра девушек. — А это русские режиссеры.
   — Режиссеры, скажите, почему все русские такие жадные? — спросила Натали.
   — Почему ты так решила? — удивилась Аллегра. — Совсем наоборот, русские очень щедрые.
   — Жадные, жадные. Это все знают, — сказала Клавдия и чихнула.
   — Вот видите, значит, мы правду говорим, — сказала Натали.
   Девушки поднялись, сказали, что их одежда, наверное, высохла, и вышли из комнаты.
   — Вы на них не обижайтесь, — сказала Аллегра. — Они же ничего не знают о России.
   И еще сказала, чтобы мы не расстраивались. Рудольфо считает, что нам повезло: Чезаре лучший сценарист в Италии.
   — И не только в Италии, — сказал я, — но я бы предпочел, чтобы нам поменяли актера, а не сценариста.
   — Ты на Альберто не обижайся! Он как большой ребенок! Он ревнует тебя к Леонову. Я не хотела говорить, но он даже рассердился, что в Россию посылают пленку и что-то будут снимать без него.
   В дверь заглянули девушки. На них были высокие сапоги, чулки в сетку и очень короткие юбки, из-под которых выглядывали трусики. А на лицах яркая боевая раскраска.
   — Дождь прошел, мы пойдем.
   — Я вас подвезу, — сказала Аллегра.
   — Не надо, до шоссе два шага, спасибо за все. Чао, русские режиссеры!
   И девушки ушли.
   — А эти большие дети как здесь оказались? — спросил Валера.
   — Я ехала из Рима, а они, бедненькие, мокли на шоссе под дождем.
   Сонего мы не дождались.

БАНДИТ МЬЯЧО

   Разбудил меня телефонный звонок. Звонил Сонего:
   — Собирайся, поехали!
   — Куда?
   — В Венецию. С Чезаре я договорился.
   И мы (Сонего, Аллегра, Валера и я) поехали по «автостраде Солнца». За рулем «Ситроена» был Сонего.
   Красивая страна Италия. Прав был Резо Табукашвили, когда говорил, что она ненамного хуже Грузии.
   Приехали в горную деревню недалеко от Венеции. Там нас встретила мама Рудольфо — пожилая крестьянка, очень похожая на мою бабушку (мать отца). Вечером собрались соседи, сели за длинный деревянный стол. Пили, говорили тосты, пели… все как в Грузии. То-то Сонего так комфортно чувствовал себя в Пасанаури.
   А потом поехали в Рим. В гостинице нам были заказаны номера, вещи наши уже туда перевезли, а портье передал сообщение от Луиджи: завтра прилетает наша делегация, и жить они будут в той же гостинице.
   Утром Валере позвонила Аллегра из Сабаудиа. Ее соседка, пожилая дама, которая снимает виллу в Сабаудиа, вчера была в Риме и забыла в квартире кота. Нужно выпустить этого кота во двор, а то он с голоду умрет. Аллегра продиктовала адрес и сказала, что ключ под половиком, а кота зовут Мьячо.
   Самолет из Москвы прилетал в середине дня, и времени у нас было предостаточно — так мы тогда думали. Валера позвонил на студию «Чинечитта» и вызвал машину.
   Мьячо, беспородный рыжий кот с порванным в боях ухом, дрых в спальне, в платяном шкафу на шелковых блузках. Когда мы приоткрыли дверцу шкафа, он выгнулся, грозно зашипел, шерсть встала дыбом. Я хотел взять его на руки, но не тут-то было! Мьячо расцарапал мне руки, щеку и смылся. Мы стащили с кровати одеяло и попытались накинуть его на кота. Но Мьячо был ушлый малый — каждый раз выскальзывал и прятался то под кровать, то под диван, то под ванну, а то прыгал на буфет. Мы отодвигали кровать, диван, шарили щеткой под ванной, кидали одеяло на буфет…
   Потом кто-то позвонил в дверь — сосед снизу услышал шум и пришел проверить, что происходит.
   Валера объяснил, что нас попросили выпустить кота на улицу, а он не дается.
   — Кто вас попросил?
   Валера сказал, что имени хозяйки не знает, потому что нас попросила ее подруга, синьора Аллегра.
   — А это кто?
   — Жена сценариста Сонего. Может, слышали?
   — Нет, не слышал, — сказал сосед и ушел.
   Пока мы беседовали с соседом, кот исчез. Всю квартиру обшарили — окна закрыты, двери закрыты, а кота нет! Ни в шкафах, ни под ванной, ни под одеялом, ни в ящиках письменного стола! Нет и все!
   Нашли его в ведре на кухне. И все началось сначала. Минут через сорок, наконец, удалось загнать кота в угол. Мы накрыли его одеялом и вышвырнули во двор.
   Огляделись. Разгром, будто Мамай со своим войском добрался до Рима: кресла перевернуты, кровати и диваны отодвинуты, на полу валяются подушки, книги, карандаши. Наводить порядок времени не было, пора ехать в аэропорт. Валера сказал:
   — Давай хотя бы одеколоном царапины смажем, чтобы не было заражения.
   Мы пошли в ванну искать одеколон. Вышли из ванной, а в квартире уже три карабинера с автоматами, а за ними стоит сосед:
   — Вот они!
   — Руки к стене, — скомандовали карабинеры.
   — Но, господа, это недоразумение, — сказал Валера.
   — Руки к стене! — и один из карабинеров ткнул Валеру дулом автомата в грудь.
   Мы встали лицом к стене. Они начали нас обыскивать. «Позвоните хозяйке, — просит Валера, — она вам все объяснит!»
   Карабинеры достали наши паспорта.
   — Русо?
   — Да. Мы гости Дино Де Лаурентииса!
   — А здесь что делаете?
   Мы объяснили, что выгоняли кота.
   — И не знаете, как зовут хозяйку, — ехидно сказал сосед.
   — Дайте нам позвонить, и мы вам докажем.
   — Звоните.
   Валера набрал номер Сонего в Сабаудиа. Трубку взял Джулио. Он сказал, что мамы и папы нет, а о соседке с котом он ничего не слышал.
   — Придется вам прокатиться с нами, — сказал старший карабинер.
   Мы заявили, что никуда не поедем, потому что опаздываем в аэропорт — встречать советского министра культуры.
   — Значит, вы гости Дино Де Лаурентииса, едете встречать министра культуры, чтобы потом пообедать с Аль де Моро? — улыбнулся старший.
   — Но мы действительно работаем с Дино Де Лаурентиисом! Внизу стоит машина студии «Чинечитта», спросите у водителя, — сказал Валера.
   — А я что говорил! У них и машина внизу, чтобы все увезти! — торжествующе воскликнул сосед.
   — Наденьте на них наручники, — приказал старший.
   Карабинеры свое дело знали, через мгновение наши руки были скованы наручниками.
   — Не имеете права, мы иностранцы! Вызовите советского консула!
   — Приедем в участок — там командоре во всем разберется.
   Наш шофер Марио ждал в машине.
   — Вот наша машина. Марио, объясни им, кто мы.
   — Так они за вами приехали? А я думал, что тут случилось? — сказал Марио.
   — Вылезай! Руки на капот!
   Карабинеры ловко обшарили и Марио.
   Марио начал объяснять, что мы гости Дино Де Лаурентииса, но его не стали слушать.
   — Повернись! Протяни руки, — на Марио тоже надели наручники.
   В дежурке Валера требовал, чтобы немедленно вызвали советского консула и позвонили на студию «Чинечитта»! Нам сказали, что скоро придет командоре и вызовет, кого надо, сняли наручники и затолкали в камеру. Там уже сидел араб. Он посмотрел на нас грустными глазами и отвернулся.
   Командоре появился только к вечеру. Он сам открыл дверь камеры, сказал, что гости Лаурентииса — его гости и что нас ждут в загородном ресторане. Он лично усадил нас в джип с множеством фар и мигалок на крыше, водитель включил сирену и рванул с места так, что у меня чуть голова не отлетела. Мы мчались по улицам Рима, шины на поворотах визжали, встречные машины шарахались. Вылетели из Рима и понеслись по шоссе — скорость была километров двести. Затормозили у загородного ресторана с таким визгом, что из окон выглянули официанты и повара. Когда вылезли из джипа, меня качало, ноги подгибались.
   Метрдотель проводил нас в кабинет. Там за столом Луиджи Лаурентиис угощал нашу делегацию обедом. На подписание договора приехали директор «Мосфильма» Сизов, начальник иностранного отдела Госкино Славнов, председатель «Совинфильма» Тенеишвили, директор картины Агаджанов и композитор Андрей Петров. Сизов тоже был широкий человек. (Леонов и Токарева не приехали, их не успели оформить.)
   Мы поздоровались, сели, и я постарался смешно рассказать, в какую дурацкую историю мы попали. Засмеялся только Лаурентиис.
   Сизов хмуро посмотрел на меня и сказал:
   — Ты лучше бы сценарий писал, чем чужих котов гонять!
   Я промолчал.
   — Данела, неплохой сюжет, — сказал Луиджи, — приезжает Альберто в Москву, а таксистка Маша просит его выпустить кота! Синьор Петров музыку напишет, и у тебя будет наконец-то хорошее настроение.
   — Ему сюжеты про души мертвых колхозников больше нравятся, — сердито сказал Сизов.
   Мы с Валерой переглянулись. И я объяснил Сизову, что эта идея принадлежит не нам.
   — А итальянцам понравилось, — сказал Отар Тенеишвили. — Но я сказал, что мы это уже снимаем.
   — Гия, а я здесь зачем? — тихо спросил Андрей.
   — Котов вместе со мной гонять будешь!

ТРОФИМЫЧ

   Познакомились мы с Николаем Трофимовичем Сизовым так. Я курил в коридоре монтажного цеха, а по проходу, соединяющему монтажный цех с тон-ателье, шел мужик, большой, как слон. Подошел и спросил, как пройти в кабинет директора.
   — Директор какого фильма вам нужен? Их здесь больше сотни.
   — Директор киностудии «Мосфильм».
   — Дойдете до конца коридора, потом спуститесь на два этажа по лестнице вниз, потом налево в коридор, потом направо по коридору, там вы увидите проход через павильон, пройдете, окажетесь в коридоре с той стороны, там налево — до лестничной клетки, спуститесь на один этаж, дальше идете, сворачивая только налево. Увидите на стене фотографии из фильмов и почувствуете запах столовой, здесь резко сворачиваете направо в вестибюль, там два лифта, вы садитесь в правый, нажимаете четвертый этаж и кнопку ход. (Классик советского кино Александр Довженко сказал, что на «Мосфильме» есть места, куда не ступала нога человека.)
   На четвертом этаже выходите, пройдете предбанник и заходите в приемную, а там симпатичная секретарша Рая вам скажет, что на «Мосфильме» сегодня директора нет — старого сняли, а нового еще не назначили.
   — А я ей скажу, что уже назначили и чтобы несла два чая. Один для директора, а второй товарищу, который его сюда проводил.
   Бывший начальник милиции Москвы генерал Сизов был человек сообразительный.
   Трофимыча на студии боялись и любили. Боялись, потому что человек он был властный и упрямый. А любили за то, что он был справедливым и отзывчивым. Сизов многим помог с квартирами, пропиской и выездом за рубеж. (Срабатывали старые связи.)

ФИНИТА ЛЯ КОМЕДИЯ

   На следующий день на студии «Чинечитта» в кабинете Дино стороны сели обсуждать договор. Я пытался объяснить, что рано что-то решать: сценария еще нет и в помине. Они сказали, что этот вопрос обсудят отдельно, и занялись делом. Согласовали количество дней съемок в Италии, количество дней съемок в России, состав итальянской группы, которая приедет в Россию, состав советской группы, которая приедет в Италию, количество и метраж павильонов в Италии, количество и метраж павильонов в России, аппаратуру, пленку, монтаж, запись музыки, перезапись. Договорились, что название фильма «Альберто и Маша» на хлопушке напишут на двух языках, на английском и русском. И подписали. С итальянской стороны — Дино Де Лаурентиис, с советской стороны — Сизов.
   И предоставили слово мне. Я сказал, что, когда у режиссера и актера абсолютно разное видение фильма, надо кого-то из них менять. А поскольку картина делается только потому, что в ней будет играть Альберто Сорди, надо менять режиссера, то есть меня.
   — Ну, это ты напрасно! — обрадовались они.
   И дружно отправились на банкет в посольство.
   А я сказал Валере:
   — Пойдем где-нибудь посидим.
   Между прочим. Почти два года я потерял на той совместной мерихлюндии. И поделом мне!
   Не надо было браться за постановку фильма, от которого отстранили Мастера.