Страница:
Правда, Боб никак не показал, что польщен или что хотя бы понимает, почему они именно здесь, а не в другом ресторане, каких на рю Ройяль хоть пруд пруди и где можно прекрасно пообедать с вином всего за 70 евро, а не за 500. Возможно, просто забыл. А вот Родион помнит. 12 мая 2004-го, когда они только познакомились, успешный американский журналист Роберт Вульф приглашает голодного студента из России отобедать в «Кабачке мамаши Катрин» на Монмарте. Тот, как полагается, мнется, отказывается – дорого ведь, неудобно…
– Ничего, разбогатеешь, пригласишь меня в «Максим», – смеется новый знакомый.
– Согласен! – кивает Родион.
Тот обед в «Кабачке» он помнил до мельчайших подробностей: луковый суп, утка, незамысловатое вино последнего урожая, оказавшееся вкусным и неожиданно пьяным. Хотя он, скорее всего, был просто слишком голоден… Потому и запомнил.
– …Согласен!
Долг не тяготил его, но отдать его он мечтал все эти годы. Ответный обед стал неким символом. Во-первых, того, что он, Родион Мигунов, держит слово. «Пацан сказал – пацан сделал!» – как говорили в России в определенных кругах. Во-вторых, это знак того, что он добился в чужой стране определенных успехов, причем немалых.
Но Боб, похоже, ничего символического в происходящем не видел: обед и обед. К тому же он вовсе не был голоден. Рассеянно поковырял паровую дораду, отпил глоток шардоне. Поставил бокал, попросил у официанта виски.
Родион улыбнулся, поднял свой бокал.
– Ну что, за исполнение желаний? Как говорят в России – за сбычу мечт!
– За твой успех, – сказал Боб. – Верил, верил, но, честно говоря… Не ожидал. Навел кое-какие справки: этих старых пердунов в Ассасе просто пучит от восторга после твоей защиты…
Он рассмеялся.
– А скоро будет защищаться – кто бы ты думал? – племянник министра финансов. Вот кому придется нелегко!
Они выпили. Боб развалился на неудобном диванчике, поставил бокал с виски себе на живот и с чисто американской невозмутимостью разглядывал зал.
Зато Родион с аппетитом ел нежнейшее розовое седло барашка с белыми грибами, с удовольствием пил легкое, с тонким ароматом свежести вино.
– Ну, и Совет Европы, ты знаешь, не раздает персональные стипендии направо и налево, – добавил Боб после долгой паузы. – Просто аномальный какой-то случай. Ты войдешь в историю, Родион.
– Надеюсь, не только потому, что выжал у них семьдесят пять тысяч евро.
Боб посмотрел на него.
– Это твоя стипендия?
– За двадцать восемь месяцев.
– Щедро. Не по-европейски щедро, я бы сказал.
– Это благодаря твоим публикациям, – сказал Родион. – После них все изменилось буквально за полгода, Боб. Даже меньше. Когда вышел первый очерк, я выслал заявки на поступление в докторантуру в шесть университетов. Пришли четыре положительных отзыва. Я даже смог выбирать…
– Погоди, погоди. Ты имеешь в виду мою серию «Сын за отца»?
– Конечно. С тех пор у меня началась совсем другая жизнь.
– Ну… Я не знаю. – Боб несколько озадаченно посмотрел в стакан с виски, пожал плечами. – Все-таки тираж приличный, под миллион…
Он вскинул голову.
– Но без ложной скромности: очерки очень даже неплохие. Я сам не ожидал. У нас в редакции ведется что-то вроде «гамбургского счета»: каждый сотрудник при желании может выставить оценку любому материалу – от ноля до двадцати. Собственные публикации не в счет, конечно. Заполняет такую специальную бумажку и бросает в ящик. Ящик раз в месяц открывает редактор, объявляет результаты. Обычно на этом поле сводят всякие счеты: обиды, подсиживание и все такое. Но чаще всего просто игнорируют… А тут мне полдюжины «двадцаток» вкинули. Неожиданно. Это хорошо.
– Вот видишь!..
– Да перестань, – Боб поморщился, махнул стаканом. Льдинки глухо застучали. – Давай начистоту, Роди. Ты ведь тоже мне помог. Ну, о ком бы я писал свои сенсации? Опять о каком-нибудь жирном прыщавом дебиле, который мечтал воткнуть соседке по парте, кончил на ботинки и в результате расстрелял половину своего класса? Да ну их к черту, этих извращенцев! А тут нормальная жизненная история, живые люди, политика, ничего не высосано из пальца. Ты извини, что я о тебе вот так, в третьем лице. Кстати, те материалы, что ты передал мне из Цюриха – помнишь? Я такую аналитику из них заделал – пальчики оближешь!
– Цюрих?..
– Конечно! Дом на набережной в Рисбахе, парень по имени Борис – ну?
– А-а-а… Ну, это было нетрудно…
Прошлой осенью он ездил на северо-восток Швейцарии, где в небольшом поселке компактно проживают семьи российских эмигрантов – интервьюировал их для своей диссертации. Боб тогда попросил навестить еще одного человека в Цюрихе, некоего Бориса, тоже русского. Сказал, что расследует дело о крупной финансовой махинации, а этот Борис знает выходы на нужных людей и, возможно, передаст некоторые ценные материалы. Родион хотел спросить, почему Бобу не воспользоваться в таком случае электронной почтой, но не спросил. Мало ли что – может, нету у человека электронной почты, даже в Европе такое случается. В общем, проинтервьюировал он своих людей, заехал в Цюрих, нашел этого Бориса – веселого мужика с южнорусским говорком. На террасе с видом на Цюрихское озеро выпил с ним чаю, получил флешку, передал ее потом Бобу… Всё.
– Ты мне много раз помогал. А поездки в Сербию? А Польша? – не успокаивался Боб. – Или это ничего, по-твоему, не значит?
Да, были еще Нови-Сад и Краков, и два больших научных архива в этих городах, где Родион заканчивал первую часть своего исследования и попутно выполнил некоторые поручения друга-журналиста. Но, во-первых, протекция Боба помогла Родиону получить беспрепятственный допуск к необходимым материалам – уйма сэкономленного времени и нервов. А во-вторых… ну подумаешь, встретился с парой человек, задал им пару вопросов, ответы записал на диктофон. За полдня управился. Люди обычные… не цыгане, не уголовники. Даже было интересно – включенный диктофон по просьбе Боба он спрятал в кейсе, его собеседники не знали о том, что ведется запись. Обычное дело в журналистской практике? Наверное, да. Если, конечно, речь идет о серьезном расследовании, а не заметке в многотиражной газете. Хотя что это было за расследование, Родион так и не понял.
– А Борис этот – как он тебе? Блинами угощал?
– Угощал. С ежевикой, – кивнул Родион. – И самовар у него на террасе стоит. Я к нему на минуту заскочил, а он потчевать меня… Хлебосольный мужик.
– Ага! Вот! – обрадовался Боб. – За это я люблю русских. И кухню русскую люблю. Если холестерин – так до плешки, если алкоголь – так не меньше сорока градусов. Понимаю и преклоняюсь. А вот это, честно говоря, до меня как-то не совсем доходит…
Он кивнул на красноватые бараньи ребрышки.
– Извини, конечно… Может, у меня в роду русские мужики были?.. Вот отца моего когда-то вашим салом угощали – помнит до сих пор. Сырое подмороженное сало, с крупной солью, которая на зубах хрустит. И черный хлеб. Говорит, ничего вкуснее в жизни не ел. Пробовал когда-нибудь?
Родион усмехнулся. Ну какой же русский хотя бы раз в жизни не отведал соленого сала?
– Твоему отцу повезло, Боб. Многие американцы даже не подозревают, что есть еще более верный способ получить ожирение и атеросклероз, чем ваши гамбургеры… Как у него с холестерином?
– Слава Богу! – улыбается Боб. – Ему уже семьдесят, а он крепок, бодр и на здоровье не жалуется.
– А он в России часто бывал? Где сало-то пробовал?
– Вообще ни разу не был, – сказал Боб. – Кто-то из знакомых привозил…
Родион подозвал официанта, что-то сказал ему. Тот покачал головой, ушел, а через минуту подвел к столику управляющего с роскошными флоберовскими усами.
– Никаких проблем, молодые люди! – заверил управляющий. – «Коллонато», «паллавичино», «д’Арнад», «хамон»! Что предпочитаете?
Боб непонимающе посмотрел на Родиона.
– Это… В смысле?..
– Лучшие сорта итальянского и испанского лардо! – с гордостью заявил управляющий.
Родион от души рассмеялся.
– Лардо, надо же! А сало русское у вас есть? Самое обычное сало? С крупной солью?
Флоберовские усы поникли. Сала русского в наличии не оказалось. Принесли нарезанное тонкими прозрачными листиками – смех! И молодую граппу к нему. Да вы что? Отставить! Никакой граппы! Уж будьте любезны подать настоящую русскую водку – водка-то хоть в «Максиме» найдется? Вот и прекрасно! Ледяную! И не «Абсолют» какой-нибудь шведский, а «Столичную»! И борща донского с пампушками, и солянки казацкой! Нет? А лещи есть? Вот тебе и лучший ресторан Парижа! Тогда хотя бы… Ну, вот: черного хлеба, соленых белых грибов и горчицы!
Возможно, это было не совсем то, чего хотелось истосковавшейся по русской кухне душе Боба Вульфа. Или все-таки… Аппетит у него, во всяком случае, проснулся. И вечер закончился прекрасно. Они пили «Столичную» из запотевшей бутылки, закусывая солеными грибочками и «коллонато» – хотя и тонко нарезанным, да политым не годящейся – сладкой европейской горчицей, но в совокупности с опять-таки не русским черным хлебом, все же создающим вкусовые оттенки родной закуси.
Родиону было приятно, что Боб опрокидывает рюмку за рюмкой, от души нахваливая все русское, что он с пиететом отзывается о русских и о России – может, в самом деле у него наши корни?.. Приятно, что он мог оказаться чем-то полезным этому замечательному человеку. И вообще ему было хорошо. Родион немного перебрал за ужином, и беззащитность в его близоруких глазах сменилась восторженностью.
А когда в конце ужина Боб сказал:
– Кстати, слушай, Роди. Ты ведь в Страсбурге появишься не позже ноября – верно? Есть один адресок, надо бы поговорить там с одним человеком, а потом прямо на месте проверить, что он расскажет… Ты как?
…то Родион с радостью согласился.
Вместо длинного плаща потертой черной кожи с поднятым воротником, плаща почти такого же легендарного, как его хозяин, на плечах полковника Крымова была обычная застиранная клетчатая рубашка. В распахнутом вороте виднелась буроватая от загара кожа с редкими седыми волосками. Ниже – старые брюки с широким поясом. Еще ниже – новенькие китайские кеды из синей резины. Для тех, кто знал бывшего замнача УФСБ по Москве и области, картина была почти сюрреалистическая: Крымов в кедах! Но Леший, человек в системе сравнительно новый, не мог в полной мере оценить этого факта. К тому же он смотрел не на кеды, а на опущенную в правый карман руку отставного полковника.
– Майор Синцов, – представился он, протягивая удостоверение. – Майор Евсеев вам должен был звонить…
Пара недобрых жестких глаз проигнорировала документ, зато внимательно отсканировала лицо и очевидно, не нашла ничего подозрительного. Отставной полковник Крымов отворил дверь пошире, отступил в сторону.
– Да, звонил… Все новые, никого не знаю… Ни майоров, ни полковников… Да и генералов уже не знаю…
Леший почтительно вытер ноги, зашел.
Как оказалось, мог не вытирать. Квартира была разбомблена ремонтом. На полу – голая цементная стяжка в брызгах шпатлевки, куски содранного линолеума и старых обоев по углам, замызганные козлы в коридоре, штабеля бумажных мешков со всякими строительными смесями. Низкий и серый, как зимнее небо, потолок неприятно давил, заставлял пригибать голову – казалось, оттуда сейчас что-нибудь капнет, что-то грязное и холодное.
«Как в бомбаре», – подумал Леший.
Хозяин молча провел его на кухню. Ремонт сюда не добрался, зато хватало всякого случайного и неслучайного хлама, вынесенного из других комнат. Лешему был предложен застеленный пожелтевшей «Российской газетой» табурет в углу.
– Слушаю тебя, боец, – сказал Крымов.
Сам он уселся напротив, на высокую телевизионную тумбочку, и тяжело смотрел на Лешего сверху – кряжистый, матерый чекист, внушительный даже в старой домашней одежде и давно не продающихся кедах из синей резины.
Кстати, он бывший куратор первого подразделения «Тоннель», непосредственный начальник Неверова, умело державший этого бешеного пса на поводке… Об этом тоже не следовало забывать. И неспроста у него тяжело отвисает правый карман, и широкий ремень в штаны вдет тоже не случайно.
– Я по поводу операции «Семь – девять», – сказал Леший, немного потерявшийся от этого сухого официального тона. – Вы, наверное, в курсе. Эвакуация золотого запаса СССР в ноябре 41-го. Несколько тонн золота было утеряно… Хотя официального подтверждения этому нет. Ну, как и вообще ничему нет подтверждения. Даже по количеству серьезные расхождения… Вот сейчас вернулись к этой истории…
Крымов сидел неподвижно и, прищурившись, смотрел ему в переносицу.
– Я в курсе. Дальше, – сказал он.
А что, собственно, дальше?
– Ну вот. Юрий Петрович посоветовал обратиться к вам. По нашим предположениям, хранилище специально оборудовали под землей, значит, велись какие-то работы, осуществлялись охранные мероприятия, проводилось контрразведывательное обеспечение… А вы курировали «Тоннель» и можете располагать информацией…
С ответом Крымов не торопился, словно ждал продолжения. Возникла пауза, для Лешего очень неловкая. Чего он тянет, спрашивается? Знаешь – скажи, не знаешь – так какого рожна тогда соглашался на встречу? Странный мужик, неприятный.
– С какого года в ФСБ? – прервал молчание Крымов.
Леший мысленно выругался.
– С 2002-го.
– И все это время в подземцах?
Он даже слова такого не знал – «подземцы». Или правильно с большой буквы – «Подземцы», как название населенного пункта?
– Больше, – сказал Леший. – До этого в диггерах ходил.
– В диггерах, – повторил за ним Крымов таким тоном, словно утвердился в худших своих подозрениях.
– Да.
– Сколько?
– Долго, – отрезал Леший.
Крымов нисколько не смутился.
– Сколько долго?
– Ну, еще года четыре.
– «Погремуха» диггерская была?
– Была.
– Какая?
– Леший.
Крымов подумал.
– Не знаю такой «погремухи». И лицо мне твое незнакомо. Я всех московских диггеров знал, с каждым беседовал. Они меня боялись.
Леший не стал ничего говорить. С сопляками какими-нибудь он, может, и беседовал, но не со «знающими»[14]. Ни Хорь, ни Вано, ни сам Леший сроду никаким «погонам» в руки не давались. И бояться какого-то Крымова им как-то в голову даже не приходило…
И тут его словно током ударило, дошло: Крымов знает! Знает, как на самом деле погиб Неверов и кто его убил… Потому и согласился на эту встречу. Точно.
Он еще раз мысленно обмусолил эту гипотезу. Похоже, так и есть. Только что Крымов может ему сделать? Рубануть вон тем топориком, который возле ножки стола стоит, вроде случайно – а как раз под рукой? Или достанет пистолет из правового кармана? Наградной, наверное… Или прямо через карман пальнет – раньше их всяким хитростям учили… Если они с Неверовым одной стаи волки, то можно чего угодно ожидать… А потом скажет: да не было у меня никакого Синцова, не приходил…
– Что? – переспросил Леший. Погрузившись в свои мысли, он пропустил очередной вопрос.
Крымов недовольно поджал губы. Медленно повторил:
– В «Тоннеле» как оказался?
– Случайно, – сказал Леший и на всякий пожарный оглянулся в сторону коридора. – Долго рассказывать. Наверное, в другой раз.
Он встал.
– Извините, что побеспокоил…
Бывший замнач вопросительно вскинул брови, пошевелился. Впервые что-то похожее на эмоции промелькнуло на его лице. Удивление, а может, раздражение.
– То есть? – буркнул он. – Как это – извините? Ты чего приходил-то?
Леший вздохнул.
– За советом и помощью, Петр Иванович. А похоже, попал на допрос. Я все понимаю, но у меня и другие дела есть. До свидания.
– Стой.
Крымов низко наклонил голову, словно собрался получше рассмотреть свои новенькие китайские кеды на синей резине. Кто его знает, что он там делал. Может, в самом деле рассматривал. Молчал долго, секунд десять. Или даже больше. Леший стоял, ждал.
– Не обижайся, майор Синцов, – медленно прогудел Крымов в пол. – Брось. Я этот «Тоннель» задумал, выносил, в муках рожал. Тебе не понять… Гордился я им. А теперь хана всему, понимаешь. Меня в отставку, ребят моих никого не осталось… Никого. Тут ты – молодой, новый. Я увидеть хотел. Узнать.
Он взглянул на Лешего исподлобья, прищурился, но уже не зло, а скорее болезненно, словно у него со зрением что-то не так.
– Узнать, понимаешь? Ты на него совсем не похож, на Влада… Да. Другая порода.
«Влад… Неверов, что ли? Владислав?» – вспоминал Леший, не зная еще, оставаться ему или бежать отсюда со всех ног.
– Влад толковый был подземец. Нюхом видел. Пальцами. Кожей. Это талант, особая порода. Сейчас таких нет. Понимаешь, что я хочу сказать?
– Да, – отозвался Леший.
– Погиб как герой. Хоть он уже не на службе был, спецвзвод расформировали к тому времени… А все равно стоял там, где нужно. Нюх, я ж говорю. Но и еще что-то… Я вот что скажу: таким раньше рыцарство жаловали за самоотверженность, за верность слову.
Рыцарь, мама родная. Леший чуть не упал. Он вспомнил Ритку Хореву, сидящую в луже мочи, избитую и изнасилованную в собственной квартире. Еще Тома вспомнил, боевого друга своего Томилина, размазанного взрывом по дверце автомобиля. И шаги в своей квартире, когда Неверов с дружками поджидали его, чтобы настрогать на мелкие опилки. Золото, «пиастры», «рыжуха» – вот чему служил он верой и правдой, гад этот. И убит был как гад. Как бешеный пес…
Вслух, правда, Леший ничего этого говорить не стал. Пусть Крымов думает, как хочет. Иначе и в самом деле стрельнёт через карман.
– А сейчас что, – печально завершил Крымов. – Вот вы что делаете там, внизу?
– Многое делаем, – произнес сдержанно Леший. – В соответствии с планом и внеплановыми заданиями. Согласно инструкции 0071…
Крымов положил локти на колени, опять уставился на свои кеды. Возможно, он даже не слышал, что говорит Леший. Ну конечно: порода, говорит, не та. Почему-то именно такие крупные гады, как Неверов, вызывают у некоторых чувство глубокой симпатии, чуть ли не восторга. Гады поменьше калибром: змеи всякие, пауки – уже не то, тех дружно ненавидят. А драконов – любят и чтут, басни про них героические слагают. Может, просто чтобы во врагах у них не оказаться? Подспудное такое, подсознательное чувство самосохранения? Все может быть. Жалко этого Крымова… Если, конечно, он и в самом деле искренне верит, что Неверов такой хороший и героический.
– Ну что ж, – сказал Леший. – Вот вы и посмотрели на меня, и узнали нынешних «подземцев»… Пойду я, Петр Иванович.
– Успеешь. Погоди. – Крымов встал, повернулся, открыл форточку. Нашарил в кармане рубашки сигареты, закурил, с силой вытолкал дым через нос. – Я про «Семь – девять» в самом деле знаю немного. Информация изустная, строго специфическая… В том смысле, что получена по специфическим каналам. Трёп в застолье, досужие разговоры, слухи… Ни проверить, ни опровергнуть… В архивах-то лубянских успел порыться?
– Успел, – сказал Леший. – Ничего. Похоже, эта часть архива погибла во время январского пожара 42-го года. Там много чего погибло.
– Вот, – Крымов ткнул перед собой указательным пальцем. – Я тоже так думаю. Но в чем я уверен: операция была. Планировалась во всяком случае. Под самым высоким патронажем. Перед Сталиным за нее отвечал лично Берия. Не нарком финансов тогдашний… Зверев, кажется, а – Берия. Это много значит… А что из всего этого получилось, не знаю. Просто не интересовался. У нас в «Тоннеле» других дел хватало, некогда за кладами гоняться было.
Бывший замнач поморщился, оскалил крепкие желтоватые зубы с зажатой в них сигаретой. Наверное, дым попал в глаза.
– Ясно, – сказал Леший.
Кому-то некогда было гоняться, а кто-то только этим и занимался. Небогато, прямо скажем.
– Чего уж тебе ясно-то? – проворчал Крымов. – Ладно. Это еще не все. Я разыскал у себя координаты одного человека, ветерана. С сентября по декабрь 41-го он числился в семьдесят девятом особом подразделении. Это проверенные данные. Правда, в операции, скорее всего, никакого участия не принимал. Может, в интендантах был или в штабе писарем, не знаю. На 50-летие Победы наши ребята ходили поздравлять его. Ну, как коллеги-«подземцы». А он даже на порог их не пустил – бандитов, говорит, стерегусь. Так и не открыл. Попробуй, поговори с этим мухомором, может, что и узнаешь нового. Но имей в виду, он мужик не простой… И выпить не дурак…
– А его фамилия не Шапошников, случайно?
– Нет. Первухин. Павел Матвеевич Первухин, – удивленно сказал бывший замнач. – А что за Шапошников такой?
– Да так, случайно всплыло… Неважно.
Леший вдруг понял, что ему почему-то не хочется рассказывать Крымову о найденном блокноте.
– А, – сказал Крымов. – Ну что ж…
Он протянул Лешему желтый квадратный листок, где аккуратным почерком был выведен адрес.
– Вопросы есть?
– Пистолетик-то именной от кого? – не удержался Леший, кивнув на отвисающие штаны.
Крымов ничуть не удивился такой прозорливости, только пощупал карман, будто хотел убедиться, что его содержимое на месте.
– От маршала Берия Лаврентия Павловича. За выполнение ответственного задания особой важности.
Потом он молча проводил гостя в прихожую, открыл дверь, скинув прочную стальную цепочку со слегка перекрученными вокруг оси звеньями. Лешему показалось, что он уже видел такие звенья – на наручниках.
– Всего доброго, – сказал на прощание Леший.
– Будь, – сухо ответил Крымов.
Дверь уже успела захлопнуться. Леший понял, что откартографируй он хоть все четыре уровня подземной Москвы, до Неверова ему будет далеко… Порода, видишь ли, не та.
Это точно!
– Курить хочешь? Водочка табачку требует. Можно прямо здесь, вытянет всё потиху!
Первухин для примера засмолил примятую «двойным крестом» папироску, окутался желтоватым дымом, кивнул Лешему: давай, мол. Леший тоже закурил, но без охоты. После третьей рюмки в голове немного шумело.
– Вон, видишь, что у меня там творится? – Тлеющий кончик папиросы показал в сторону балконной двери с мутным стеклом. – Носа стараюсь не казать. Не хожу туда вообще. Вот только цветы полить иногда. А иногда думаю: нехай сохнут себе. Птица, как-никак, живая тварь, ее жалко. Испугаешь раз, потом не прилетит, по весне не вернется. А трава – она и есть трава, ей все равно где расти. Вот так от.
На балконе среди горшков с растениями стояли на табуретках четыре скворечника. И все четыре, похоже, с жильцами: до слуха Лешего долетал близкий, приглушенный балконной дверью птичий гомон.
– С человеком ведь тоже так – сделаешь что-то не так… не со зла, конечно, по небрежности, по недомыслию… А он запомнит, обидится. И больше к тебе ни ногой. Ты закусывай давай, майор, не сиди просто так! – гаркнул вдруг Павел Матвеевич без всякого перехода. – Вот пельмени – сам лепил. Не отпробуешь – рассержусь, серьезно говорю. Четвертый тост в штрафбате у нас знаешь, за что пили? За малую кровь. Это чтоб ранило, но легко. Вот так от. Только сейчас это уже не важно. Ну, тогда – за здоровье, майор!
Дед проворно наполнил рюмки. Дед? Вряд ли он старше Крымова… Выглядит хуже. Полковник был начальником, а Первухин – исполнителем. Это большая разница. Выпили.
– А первый какой? – спросил Леший.
– Что?
– Тост какой первый пили в штрафбате?
– А-а. За Сталина, ясное дело. За это тоже сейчас не пьют. А я – пью. И за товарища Берия пью. Говорят, он смерти желал вождю, но это неправда. Салатик вот я тоже сам рубил – знаешь, как я салат рублю? Все барахло скидаю в миску кучей, а там штык-ножом махаю почти не глядя. Штык-нож у меня настоящий, еще с тех времен. Вот так от. Зрение-то у меня плохое, кубики эти мелкие из колбасы там, картошки – не, не разгляжу, скорее пальцы поотрубаю. Да и терпения нет. А так – будто в окоп немецкий заскочил, просто песня. Ты ешь, капитан, а то с ног свалит…
Леший ел. Пельмени были вообще без соли – забыл дед про соль. «Оливье» и в самом деле представлял собой мешанину из каких-то разноразмерных ошметков – к счастью, это были не вермахтовцы. Короче, Леший ел и не жаловался.
– Ничего, разбогатеешь, пригласишь меня в «Максим», – смеется новый знакомый.
– Согласен! – кивает Родион.
Тот обед в «Кабачке» он помнил до мельчайших подробностей: луковый суп, утка, незамысловатое вино последнего урожая, оказавшееся вкусным и неожиданно пьяным. Хотя он, скорее всего, был просто слишком голоден… Потому и запомнил.
– …Согласен!
Долг не тяготил его, но отдать его он мечтал все эти годы. Ответный обед стал неким символом. Во-первых, того, что он, Родион Мигунов, держит слово. «Пацан сказал – пацан сделал!» – как говорили в России в определенных кругах. Во-вторых, это знак того, что он добился в чужой стране определенных успехов, причем немалых.
Но Боб, похоже, ничего символического в происходящем не видел: обед и обед. К тому же он вовсе не был голоден. Рассеянно поковырял паровую дораду, отпил глоток шардоне. Поставил бокал, попросил у официанта виски.
Родион улыбнулся, поднял свой бокал.
– Ну что, за исполнение желаний? Как говорят в России – за сбычу мечт!
– За твой успех, – сказал Боб. – Верил, верил, но, честно говоря… Не ожидал. Навел кое-какие справки: этих старых пердунов в Ассасе просто пучит от восторга после твоей защиты…
Он рассмеялся.
– А скоро будет защищаться – кто бы ты думал? – племянник министра финансов. Вот кому придется нелегко!
Они выпили. Боб развалился на неудобном диванчике, поставил бокал с виски себе на живот и с чисто американской невозмутимостью разглядывал зал.
Зато Родион с аппетитом ел нежнейшее розовое седло барашка с белыми грибами, с удовольствием пил легкое, с тонким ароматом свежести вино.
– Ну, и Совет Европы, ты знаешь, не раздает персональные стипендии направо и налево, – добавил Боб после долгой паузы. – Просто аномальный какой-то случай. Ты войдешь в историю, Родион.
– Надеюсь, не только потому, что выжал у них семьдесят пять тысяч евро.
Боб посмотрел на него.
– Это твоя стипендия?
– За двадцать восемь месяцев.
– Щедро. Не по-европейски щедро, я бы сказал.
– Это благодаря твоим публикациям, – сказал Родион. – После них все изменилось буквально за полгода, Боб. Даже меньше. Когда вышел первый очерк, я выслал заявки на поступление в докторантуру в шесть университетов. Пришли четыре положительных отзыва. Я даже смог выбирать…
– Погоди, погоди. Ты имеешь в виду мою серию «Сын за отца»?
– Конечно. С тех пор у меня началась совсем другая жизнь.
– Ну… Я не знаю. – Боб несколько озадаченно посмотрел в стакан с виски, пожал плечами. – Все-таки тираж приличный, под миллион…
Он вскинул голову.
– Но без ложной скромности: очерки очень даже неплохие. Я сам не ожидал. У нас в редакции ведется что-то вроде «гамбургского счета»: каждый сотрудник при желании может выставить оценку любому материалу – от ноля до двадцати. Собственные публикации не в счет, конечно. Заполняет такую специальную бумажку и бросает в ящик. Ящик раз в месяц открывает редактор, объявляет результаты. Обычно на этом поле сводят всякие счеты: обиды, подсиживание и все такое. Но чаще всего просто игнорируют… А тут мне полдюжины «двадцаток» вкинули. Неожиданно. Это хорошо.
– Вот видишь!..
– Да перестань, – Боб поморщился, махнул стаканом. Льдинки глухо застучали. – Давай начистоту, Роди. Ты ведь тоже мне помог. Ну, о ком бы я писал свои сенсации? Опять о каком-нибудь жирном прыщавом дебиле, который мечтал воткнуть соседке по парте, кончил на ботинки и в результате расстрелял половину своего класса? Да ну их к черту, этих извращенцев! А тут нормальная жизненная история, живые люди, политика, ничего не высосано из пальца. Ты извини, что я о тебе вот так, в третьем лице. Кстати, те материалы, что ты передал мне из Цюриха – помнишь? Я такую аналитику из них заделал – пальчики оближешь!
– Цюрих?..
– Конечно! Дом на набережной в Рисбахе, парень по имени Борис – ну?
– А-а-а… Ну, это было нетрудно…
Прошлой осенью он ездил на северо-восток Швейцарии, где в небольшом поселке компактно проживают семьи российских эмигрантов – интервьюировал их для своей диссертации. Боб тогда попросил навестить еще одного человека в Цюрихе, некоего Бориса, тоже русского. Сказал, что расследует дело о крупной финансовой махинации, а этот Борис знает выходы на нужных людей и, возможно, передаст некоторые ценные материалы. Родион хотел спросить, почему Бобу не воспользоваться в таком случае электронной почтой, но не спросил. Мало ли что – может, нету у человека электронной почты, даже в Европе такое случается. В общем, проинтервьюировал он своих людей, заехал в Цюрих, нашел этого Бориса – веселого мужика с южнорусским говорком. На террасе с видом на Цюрихское озеро выпил с ним чаю, получил флешку, передал ее потом Бобу… Всё.
– Ты мне много раз помогал. А поездки в Сербию? А Польша? – не успокаивался Боб. – Или это ничего, по-твоему, не значит?
Да, были еще Нови-Сад и Краков, и два больших научных архива в этих городах, где Родион заканчивал первую часть своего исследования и попутно выполнил некоторые поручения друга-журналиста. Но, во-первых, протекция Боба помогла Родиону получить беспрепятственный допуск к необходимым материалам – уйма сэкономленного времени и нервов. А во-вторых… ну подумаешь, встретился с парой человек, задал им пару вопросов, ответы записал на диктофон. За полдня управился. Люди обычные… не цыгане, не уголовники. Даже было интересно – включенный диктофон по просьбе Боба он спрятал в кейсе, его собеседники не знали о том, что ведется запись. Обычное дело в журналистской практике? Наверное, да. Если, конечно, речь идет о серьезном расследовании, а не заметке в многотиражной газете. Хотя что это было за расследование, Родион так и не понял.
– А Борис этот – как он тебе? Блинами угощал?
– Угощал. С ежевикой, – кивнул Родион. – И самовар у него на террасе стоит. Я к нему на минуту заскочил, а он потчевать меня… Хлебосольный мужик.
– Ага! Вот! – обрадовался Боб. – За это я люблю русских. И кухню русскую люблю. Если холестерин – так до плешки, если алкоголь – так не меньше сорока градусов. Понимаю и преклоняюсь. А вот это, честно говоря, до меня как-то не совсем доходит…
Он кивнул на красноватые бараньи ребрышки.
– Извини, конечно… Может, у меня в роду русские мужики были?.. Вот отца моего когда-то вашим салом угощали – помнит до сих пор. Сырое подмороженное сало, с крупной солью, которая на зубах хрустит. И черный хлеб. Говорит, ничего вкуснее в жизни не ел. Пробовал когда-нибудь?
Родион усмехнулся. Ну какой же русский хотя бы раз в жизни не отведал соленого сала?
– Твоему отцу повезло, Боб. Многие американцы даже не подозревают, что есть еще более верный способ получить ожирение и атеросклероз, чем ваши гамбургеры… Как у него с холестерином?
– Слава Богу! – улыбается Боб. – Ему уже семьдесят, а он крепок, бодр и на здоровье не жалуется.
– А он в России часто бывал? Где сало-то пробовал?
– Вообще ни разу не был, – сказал Боб. – Кто-то из знакомых привозил…
Родион подозвал официанта, что-то сказал ему. Тот покачал головой, ушел, а через минуту подвел к столику управляющего с роскошными флоберовскими усами.
– Никаких проблем, молодые люди! – заверил управляющий. – «Коллонато», «паллавичино», «д’Арнад», «хамон»! Что предпочитаете?
Боб непонимающе посмотрел на Родиона.
– Это… В смысле?..
– Лучшие сорта итальянского и испанского лардо! – с гордостью заявил управляющий.
Родион от души рассмеялся.
– Лардо, надо же! А сало русское у вас есть? Самое обычное сало? С крупной солью?
Флоберовские усы поникли. Сала русского в наличии не оказалось. Принесли нарезанное тонкими прозрачными листиками – смех! И молодую граппу к нему. Да вы что? Отставить! Никакой граппы! Уж будьте любезны подать настоящую русскую водку – водка-то хоть в «Максиме» найдется? Вот и прекрасно! Ледяную! И не «Абсолют» какой-нибудь шведский, а «Столичную»! И борща донского с пампушками, и солянки казацкой! Нет? А лещи есть? Вот тебе и лучший ресторан Парижа! Тогда хотя бы… Ну, вот: черного хлеба, соленых белых грибов и горчицы!
Возможно, это было не совсем то, чего хотелось истосковавшейся по русской кухне душе Боба Вульфа. Или все-таки… Аппетит у него, во всяком случае, проснулся. И вечер закончился прекрасно. Они пили «Столичную» из запотевшей бутылки, закусывая солеными грибочками и «коллонато» – хотя и тонко нарезанным, да политым не годящейся – сладкой европейской горчицей, но в совокупности с опять-таки не русским черным хлебом, все же создающим вкусовые оттенки родной закуси.
Родиону было приятно, что Боб опрокидывает рюмку за рюмкой, от души нахваливая все русское, что он с пиететом отзывается о русских и о России – может, в самом деле у него наши корни?.. Приятно, что он мог оказаться чем-то полезным этому замечательному человеку. И вообще ему было хорошо. Родион немного перебрал за ужином, и беззащитность в его близоруких глазах сменилась восторженностью.
А когда в конце ужина Боб сказал:
– Кстати, слушай, Роди. Ты ведь в Страсбурге появишься не позже ноября – верно? Есть один адресок, надо бы поговорить там с одним человеком, а потом прямо на месте проверить, что он расскажет… Ты как?
…то Родион с радостью согласился.
* * *
Нужный дом располагался недалеко от метро «Сокол». Это было добротное семиэтажное здание, когда-то выстроенное явно по особому проекту для непростых москвичей. Сейчас оно заметно обветшало, как всегда бывает в домах, жильцы которых утратили свою привилегированность. Возле второго подъезда валялся строительный мусор: разбитая плитка, протертый линолеум, какие-то мешки, заляпанные известкой. Пешком Леший поднялся на четвертый этаж, позвонил в тридцать первую квартиру. Никакой реакции. Он позвонил еще раз, уже настойчивей. Наконец, обитая потрескавшимся дерматином дверь приоткрылась.Вместо длинного плаща потертой черной кожи с поднятым воротником, плаща почти такого же легендарного, как его хозяин, на плечах полковника Крымова была обычная застиранная клетчатая рубашка. В распахнутом вороте виднелась буроватая от загара кожа с редкими седыми волосками. Ниже – старые брюки с широким поясом. Еще ниже – новенькие китайские кеды из синей резины. Для тех, кто знал бывшего замнача УФСБ по Москве и области, картина была почти сюрреалистическая: Крымов в кедах! Но Леший, человек в системе сравнительно новый, не мог в полной мере оценить этого факта. К тому же он смотрел не на кеды, а на опущенную в правый карман руку отставного полковника.
– Майор Синцов, – представился он, протягивая удостоверение. – Майор Евсеев вам должен был звонить…
Пара недобрых жестких глаз проигнорировала документ, зато внимательно отсканировала лицо и очевидно, не нашла ничего подозрительного. Отставной полковник Крымов отворил дверь пошире, отступил в сторону.
– Да, звонил… Все новые, никого не знаю… Ни майоров, ни полковников… Да и генералов уже не знаю…
Леший почтительно вытер ноги, зашел.
Как оказалось, мог не вытирать. Квартира была разбомблена ремонтом. На полу – голая цементная стяжка в брызгах шпатлевки, куски содранного линолеума и старых обоев по углам, замызганные козлы в коридоре, штабеля бумажных мешков со всякими строительными смесями. Низкий и серый, как зимнее небо, потолок неприятно давил, заставлял пригибать голову – казалось, оттуда сейчас что-нибудь капнет, что-то грязное и холодное.
«Как в бомбаре», – подумал Леший.
Хозяин молча провел его на кухню. Ремонт сюда не добрался, зато хватало всякого случайного и неслучайного хлама, вынесенного из других комнат. Лешему был предложен застеленный пожелтевшей «Российской газетой» табурет в углу.
– Слушаю тебя, боец, – сказал Крымов.
Сам он уселся напротив, на высокую телевизионную тумбочку, и тяжело смотрел на Лешего сверху – кряжистый, матерый чекист, внушительный даже в старой домашней одежде и давно не продающихся кедах из синей резины.
Кстати, он бывший куратор первого подразделения «Тоннель», непосредственный начальник Неверова, умело державший этого бешеного пса на поводке… Об этом тоже не следовало забывать. И неспроста у него тяжело отвисает правый карман, и широкий ремень в штаны вдет тоже не случайно.
– Я по поводу операции «Семь – девять», – сказал Леший, немного потерявшийся от этого сухого официального тона. – Вы, наверное, в курсе. Эвакуация золотого запаса СССР в ноябре 41-го. Несколько тонн золота было утеряно… Хотя официального подтверждения этому нет. Ну, как и вообще ничему нет подтверждения. Даже по количеству серьезные расхождения… Вот сейчас вернулись к этой истории…
Крымов сидел неподвижно и, прищурившись, смотрел ему в переносицу.
– Я в курсе. Дальше, – сказал он.
А что, собственно, дальше?
– Ну вот. Юрий Петрович посоветовал обратиться к вам. По нашим предположениям, хранилище специально оборудовали под землей, значит, велись какие-то работы, осуществлялись охранные мероприятия, проводилось контрразведывательное обеспечение… А вы курировали «Тоннель» и можете располагать информацией…
С ответом Крымов не торопился, словно ждал продолжения. Возникла пауза, для Лешего очень неловкая. Чего он тянет, спрашивается? Знаешь – скажи, не знаешь – так какого рожна тогда соглашался на встречу? Странный мужик, неприятный.
– С какого года в ФСБ? – прервал молчание Крымов.
Леший мысленно выругался.
– С 2002-го.
– И все это время в подземцах?
Он даже слова такого не знал – «подземцы». Или правильно с большой буквы – «Подземцы», как название населенного пункта?
– Больше, – сказал Леший. – До этого в диггерах ходил.
– В диггерах, – повторил за ним Крымов таким тоном, словно утвердился в худших своих подозрениях.
– Да.
– Сколько?
– Долго, – отрезал Леший.
Крымов нисколько не смутился.
– Сколько долго?
– Ну, еще года четыре.
– «Погремуха» диггерская была?
– Была.
– Какая?
– Леший.
Крымов подумал.
– Не знаю такой «погремухи». И лицо мне твое незнакомо. Я всех московских диггеров знал, с каждым беседовал. Они меня боялись.
Леший не стал ничего говорить. С сопляками какими-нибудь он, может, и беседовал, но не со «знающими»[14]. Ни Хорь, ни Вано, ни сам Леший сроду никаким «погонам» в руки не давались. И бояться какого-то Крымова им как-то в голову даже не приходило…
И тут его словно током ударило, дошло: Крымов знает! Знает, как на самом деле погиб Неверов и кто его убил… Потому и согласился на эту встречу. Точно.
Он еще раз мысленно обмусолил эту гипотезу. Похоже, так и есть. Только что Крымов может ему сделать? Рубануть вон тем топориком, который возле ножки стола стоит, вроде случайно – а как раз под рукой? Или достанет пистолет из правового кармана? Наградной, наверное… Или прямо через карман пальнет – раньше их всяким хитростям учили… Если они с Неверовым одной стаи волки, то можно чего угодно ожидать… А потом скажет: да не было у меня никакого Синцова, не приходил…
– Что? – переспросил Леший. Погрузившись в свои мысли, он пропустил очередной вопрос.
Крымов недовольно поджал губы. Медленно повторил:
– В «Тоннеле» как оказался?
– Случайно, – сказал Леший и на всякий пожарный оглянулся в сторону коридора. – Долго рассказывать. Наверное, в другой раз.
Он встал.
– Извините, что побеспокоил…
Бывший замнач вопросительно вскинул брови, пошевелился. Впервые что-то похожее на эмоции промелькнуло на его лице. Удивление, а может, раздражение.
– То есть? – буркнул он. – Как это – извините? Ты чего приходил-то?
Леший вздохнул.
– За советом и помощью, Петр Иванович. А похоже, попал на допрос. Я все понимаю, но у меня и другие дела есть. До свидания.
– Стой.
Крымов низко наклонил голову, словно собрался получше рассмотреть свои новенькие китайские кеды на синей резине. Кто его знает, что он там делал. Может, в самом деле рассматривал. Молчал долго, секунд десять. Или даже больше. Леший стоял, ждал.
– Не обижайся, майор Синцов, – медленно прогудел Крымов в пол. – Брось. Я этот «Тоннель» задумал, выносил, в муках рожал. Тебе не понять… Гордился я им. А теперь хана всему, понимаешь. Меня в отставку, ребят моих никого не осталось… Никого. Тут ты – молодой, новый. Я увидеть хотел. Узнать.
Он взглянул на Лешего исподлобья, прищурился, но уже не зло, а скорее болезненно, словно у него со зрением что-то не так.
– Узнать, понимаешь? Ты на него совсем не похож, на Влада… Да. Другая порода.
«Влад… Неверов, что ли? Владислав?» – вспоминал Леший, не зная еще, оставаться ему или бежать отсюда со всех ног.
– Влад толковый был подземец. Нюхом видел. Пальцами. Кожей. Это талант, особая порода. Сейчас таких нет. Понимаешь, что я хочу сказать?
– Да, – отозвался Леший.
– Погиб как герой. Хоть он уже не на службе был, спецвзвод расформировали к тому времени… А все равно стоял там, где нужно. Нюх, я ж говорю. Но и еще что-то… Я вот что скажу: таким раньше рыцарство жаловали за самоотверженность, за верность слову.
Рыцарь, мама родная. Леший чуть не упал. Он вспомнил Ритку Хореву, сидящую в луже мочи, избитую и изнасилованную в собственной квартире. Еще Тома вспомнил, боевого друга своего Томилина, размазанного взрывом по дверце автомобиля. И шаги в своей квартире, когда Неверов с дружками поджидали его, чтобы настрогать на мелкие опилки. Золото, «пиастры», «рыжуха» – вот чему служил он верой и правдой, гад этот. И убит был как гад. Как бешеный пес…
Вслух, правда, Леший ничего этого говорить не стал. Пусть Крымов думает, как хочет. Иначе и в самом деле стрельнёт через карман.
– А сейчас что, – печально завершил Крымов. – Вот вы что делаете там, внизу?
– Многое делаем, – произнес сдержанно Леший. – В соответствии с планом и внеплановыми заданиями. Согласно инструкции 0071…
Крымов положил локти на колени, опять уставился на свои кеды. Возможно, он даже не слышал, что говорит Леший. Ну конечно: порода, говорит, не та. Почему-то именно такие крупные гады, как Неверов, вызывают у некоторых чувство глубокой симпатии, чуть ли не восторга. Гады поменьше калибром: змеи всякие, пауки – уже не то, тех дружно ненавидят. А драконов – любят и чтут, басни про них героические слагают. Может, просто чтобы во врагах у них не оказаться? Подспудное такое, подсознательное чувство самосохранения? Все может быть. Жалко этого Крымова… Если, конечно, он и в самом деле искренне верит, что Неверов такой хороший и героический.
– Ну что ж, – сказал Леший. – Вот вы и посмотрели на меня, и узнали нынешних «подземцев»… Пойду я, Петр Иванович.
– Успеешь. Погоди. – Крымов встал, повернулся, открыл форточку. Нашарил в кармане рубашки сигареты, закурил, с силой вытолкал дым через нос. – Я про «Семь – девять» в самом деле знаю немного. Информация изустная, строго специфическая… В том смысле, что получена по специфическим каналам. Трёп в застолье, досужие разговоры, слухи… Ни проверить, ни опровергнуть… В архивах-то лубянских успел порыться?
– Успел, – сказал Леший. – Ничего. Похоже, эта часть архива погибла во время январского пожара 42-го года. Там много чего погибло.
– Вот, – Крымов ткнул перед собой указательным пальцем. – Я тоже так думаю. Но в чем я уверен: операция была. Планировалась во всяком случае. Под самым высоким патронажем. Перед Сталиным за нее отвечал лично Берия. Не нарком финансов тогдашний… Зверев, кажется, а – Берия. Это много значит… А что из всего этого получилось, не знаю. Просто не интересовался. У нас в «Тоннеле» других дел хватало, некогда за кладами гоняться было.
Бывший замнач поморщился, оскалил крепкие желтоватые зубы с зажатой в них сигаретой. Наверное, дым попал в глаза.
– Ясно, – сказал Леший.
Кому-то некогда было гоняться, а кто-то только этим и занимался. Небогато, прямо скажем.
– Чего уж тебе ясно-то? – проворчал Крымов. – Ладно. Это еще не все. Я разыскал у себя координаты одного человека, ветерана. С сентября по декабрь 41-го он числился в семьдесят девятом особом подразделении. Это проверенные данные. Правда, в операции, скорее всего, никакого участия не принимал. Может, в интендантах был или в штабе писарем, не знаю. На 50-летие Победы наши ребята ходили поздравлять его. Ну, как коллеги-«подземцы». А он даже на порог их не пустил – бандитов, говорит, стерегусь. Так и не открыл. Попробуй, поговори с этим мухомором, может, что и узнаешь нового. Но имей в виду, он мужик не простой… И выпить не дурак…
– А его фамилия не Шапошников, случайно?
– Нет. Первухин. Павел Матвеевич Первухин, – удивленно сказал бывший замнач. – А что за Шапошников такой?
– Да так, случайно всплыло… Неважно.
Леший вдруг понял, что ему почему-то не хочется рассказывать Крымову о найденном блокноте.
– А, – сказал Крымов. – Ну что ж…
Он протянул Лешему желтый квадратный листок, где аккуратным почерком был выведен адрес.
– Вопросы есть?
– Пистолетик-то именной от кого? – не удержался Леший, кивнув на отвисающие штаны.
Крымов ничуть не удивился такой прозорливости, только пощупал карман, будто хотел убедиться, что его содержимое на месте.
– От маршала Берия Лаврентия Павловича. За выполнение ответственного задания особой важности.
Потом он молча проводил гостя в прихожую, открыл дверь, скинув прочную стальную цепочку со слегка перекрученными вокруг оси звеньями. Лешему показалось, что он уже видел такие звенья – на наручниках.
– Всего доброго, – сказал на прощание Леший.
– Будь, – сухо ответил Крымов.
Дверь уже успела захлопнуться. Леший понял, что откартографируй он хоть все четыре уровня подземной Москвы, до Неверова ему будет далеко… Порода, видишь ли, не та.
Это точно!
* * *
«Мухомор» жил на южной окраине Щербинки, в новенькой бюджетной шестнадцатиэтажке. Когда-то давно Леший бывал в этих краях – отмечали с друзьями школьный выпускной. На электричке добирались. Ферма здесь стояла какая-то, и поле было, по которому трактор ездил, а дальше – старый ельник, где они палатку ставили и костер разводили… А сейчас – разбитый асфальт, сухая глина, железная дорога рядом и ни одного дерева. Неуют, пылища! Такая же неуютность в подъезде, и в однокомнатной квартирке на седьмом этаже. И вид из окна унылый. Но хозяин, в отличие от Крымова, оказался приветливым и гостеприимным. Правда, Крымову он не приносил водку в качестве гостинца.– Курить хочешь? Водочка табачку требует. Можно прямо здесь, вытянет всё потиху!
Первухин для примера засмолил примятую «двойным крестом» папироску, окутался желтоватым дымом, кивнул Лешему: давай, мол. Леший тоже закурил, но без охоты. После третьей рюмки в голове немного шумело.
– Вон, видишь, что у меня там творится? – Тлеющий кончик папиросы показал в сторону балконной двери с мутным стеклом. – Носа стараюсь не казать. Не хожу туда вообще. Вот только цветы полить иногда. А иногда думаю: нехай сохнут себе. Птица, как-никак, живая тварь, ее жалко. Испугаешь раз, потом не прилетит, по весне не вернется. А трава – она и есть трава, ей все равно где расти. Вот так от.
На балконе среди горшков с растениями стояли на табуретках четыре скворечника. И все четыре, похоже, с жильцами: до слуха Лешего долетал близкий, приглушенный балконной дверью птичий гомон.
– С человеком ведь тоже так – сделаешь что-то не так… не со зла, конечно, по небрежности, по недомыслию… А он запомнит, обидится. И больше к тебе ни ногой. Ты закусывай давай, майор, не сиди просто так! – гаркнул вдруг Павел Матвеевич без всякого перехода. – Вот пельмени – сам лепил. Не отпробуешь – рассержусь, серьезно говорю. Четвертый тост в штрафбате у нас знаешь, за что пили? За малую кровь. Это чтоб ранило, но легко. Вот так от. Только сейчас это уже не важно. Ну, тогда – за здоровье, майор!
Дед проворно наполнил рюмки. Дед? Вряд ли он старше Крымова… Выглядит хуже. Полковник был начальником, а Первухин – исполнителем. Это большая разница. Выпили.
– А первый какой? – спросил Леший.
– Что?
– Тост какой первый пили в штрафбате?
– А-а. За Сталина, ясное дело. За это тоже сейчас не пьют. А я – пью. И за товарища Берия пью. Говорят, он смерти желал вождю, но это неправда. Салатик вот я тоже сам рубил – знаешь, как я салат рублю? Все барахло скидаю в миску кучей, а там штык-ножом махаю почти не глядя. Штык-нож у меня настоящий, еще с тех времен. Вот так от. Зрение-то у меня плохое, кубики эти мелкие из колбасы там, картошки – не, не разгляжу, скорее пальцы поотрубаю. Да и терпения нет. А так – будто в окоп немецкий заскочил, просто песня. Ты ешь, капитан, а то с ног свалит…
Леший ел. Пельмени были вообще без соли – забыл дед про соль. «Оливье» и в самом деле представлял собой мешанину из каких-то разноразмерных ошметков – к счастью, это были не вермахтовцы. Короче, Леший ел и не жаловался.