Данил Корецкий. Опер по прозвищу Старик (сборник)

   – От группы не отходить! Кто там разгулялся?!
   В ответ трещали ветки.
   – Кто?! – Старик рванул клапан кобуры. Быстрый тоже стоял с пистолетом в руке, считая бойцов.
   – Все на месте… Ты тоже слышал? Может, волк? Гром, глянь на снег!
   Верткий Гром, подсвечивая фонариком, кинулся в темноту и тут же вернулся с перекошенным лицом.
   – След! Обшитый валенок, немецкий!
   В стороне, метрах в сорока, за деревьями грохнул выстрел, второй, третий. Свиста пуль слышно не было.
   – Что делать будем? – нервно дергая шеей, спросил Гром.
   Быстрый молчал. Старик растерянно соображал. «Вступить в бой!» – была первая мысль, но на ее фоне возникло понимание полной бесперспективности ночного боя для прижатой к реке группы.
   Бесшумно взлетела красная ракета, еще одна… Вдалеке ударил автомат.
   Взгляды бойцов устремлены на командира и комиссара. У Старика появилось чувство безысходности.
   – Отходим! – наконец скомандовал Быстрый.
   Группа скатилась к реке, бойцы попрыгали с обрыва берега и угодили в ледяную воду. Полынья!
   – Быстро, а то забросают гранатами! Оружие и взрывчатку беречь!
   Через полчаса группа была на своей стороне. Над противоположным берегом висели осветительные ракеты, по реке шарили трассеры автоматных очередей.
   – Все целы? Пересчитайтесь! – хрипло сказал Быстрый. – Ну и начало!
   Одежда схватилась ледяной коркой и трещала при каждом движении. Старик испытывал досаду и недовольство собой. Быстрый как-никак руководил группой, а он, комиссар, не принял ни одного решения.
   – Видно, этот немец вначале нас за своих принял, – подпрыгивая и растирая руки, говорил Гром. – Потом рассмотрел, растерялся – и назад, поднимать тревогу. Хорошо, что у него гранат не было.
   – И без гранат мог трех-четырех завалить, – мрачно сказал Старик. – Повезло, что трусливый попался. Легко отделались.
   – Не говори «гоп», – оборвал его Быстрый. – «Отделались»! Задание провалено, вполне можно и под трибунал угодить. Командиру и комиссару – по пуле, а остальным – штрафбат!
   Он как в воду смотрел. Грызобоев был мрачнее тучи.
   – Не выполнили задания, засранцы! Надо бы вас шлепнуть перед строем, да мы уже доложили в Центр, что группа приступила к работе! – зловеще цедил он. – Так что у вас есть шанс: сегодня же повторить переход и искупить свою вину. Ясно?!
   Старик хотел сказать, что после купания в ледяной воде людям нужна хоть короткая передышка, но Грызобоев, бешено вытаращив глаза, опередил его:
   – А если кто заболеет, это будет расценено как дезертирство и прямое пособничество врагу! И тогда я вас своей рукой пристрелю! Ясно?!
   Удивительно, никто не получил даже насморка. Переоделись, выпили спирта, поели, день отсыпались, а вечером их влили в группу Смелого, и теперь уже двадцать восемь человек перешли на вражеский берег. Командиром назначили Смелого, комиссаром – Гвоздя.
   – Вам, засранцам, я не верю, – сказал на прощание Грызобоев. – Подчиненные ваши по глобусам стреляют, от немцев бегают. Не умеете наводить дисциплину. Или не хотите! Ну, да мы еще с вами разберемся!
   Старик чувствовал себя преступником.
   Наученный горьким опытом, Смелый выставил посты боевого охранения, ночь прошла спокойно, а утром усиленная диверсионная группа двинулась в глубь захваченной врагом территории. Но оказалось, что за прошедшие сутки обстановка изменилась: выравнивая линию фронта, немцы отошли на восемь километров, а сюда, на рубеж деревни Сосновка, выдвинулась изрядно потрепанная за последний месяц вторая ударная дивизия.
   Мороз ослаб, ярко светило солнце, владевшее бойцами напряжение сменилось умиротворенной расслабленностью.
   – Сделаем привал, командир? – предложил Гвоздь. – Здесь кухни, покормим людей горячим, свяжемся с отрядом, доложим…
   – А что ты будешь докладывать? – мрачно спросил Смелый. – Что мы прохлаждаемся и зря тратим время? Надо переходить линию фронта – тогда и доложим. Так, товарищи? – обратился Смелый к Быстрому и Старику.
   – Только так! – твердо ответил Быстрый. Старик кивнул. Ему не терпелось искупить вину.
   Забросив оружие за спины, бойцы пересекли окраину Сосновки и вошли в редколесье.
   – Земляки, дайте закурить. – К Старику подошел пожилой сержант в обгоревшей мешковатой шинели. Из разрезанного левого рукава торчал комок бинтов и ваты.
   – Фриц сам отошел. Может, так и драпанет до границы? Комиссар говорил, там у них рабочие поднялись против Гитлера. Не слышал?
   – Нет. – Старик озабоченно насыпал в подставленную ладонь махорки. Если немцы и впрямь отступают, то они не смогут выполнить задание и тогда Грызобоев точно спустит с него шкуру.
   – Сверни мне папироску, – попросил сержант и, показав забинтованный кулак, пояснил: – Носил бутылки с горючкой, одна и раскололась. А вы небось диверсанты?
   – Угу. – Старик склеил самокрутку. – Кури, отец, выздоравливай.
   Он хотел бегом догнать своих, но в это время впереди рвануло, посредине группы блеснула вспышка, черные фигурки полетели в разные стороны, взметнулся столб дыма.
   – Воздух! – истошно заорал сержант и присел, закрыв голову здоровой рукой, но тут же понял свою оплошность и сконфуженно матюкнулся. – Наверное, мина… Так вроде не было…
   Вышедший из минутного оцепенения, Старик бросился вперед. «Не может быть, не может быть», – пульсировала в сознании идиотская мысль. Несколько фигурок копошились на земле, несколько даже поднялись на ноги, но большинство лежали неподвижно. Через полкилометра начинался лес, там ворохнулась какая-то бесформенная масса, затарахтело, медленно упало дерево, поплыл вниз сизый дым.
   – Танк, сука, танк! – Гром приложился к автомату и пустил длинную очередь. – Ты понял, танк! В засаде оставили, сволочи! – На губах у него выступила пена.
   – Не ори, мозги болят. – Быстрый сидел на земле, держась двумя руками за голову, и раскачивался из стороны в сторону. – О пень ударило… Проверьте, рации целы?..
   – Я тебя, падлу навозную! – Отстегивая гранату, Гром бросился к лесу.
   Обожженный сержант сноровисто шнырял среди лежащих, ловко переворачивал одной рукой, иногда расстегивал одежду и слушал сердце.
   – Пятеро готовы, – сообщил он, обойдя всех. – Одну вообще в клочки, вместе с рацией.
   Рации были у Чайки и Гюрзы. Старик осмотрелся.
   Гюрза бинтовала себе руку. Жаль Маринку.
   Он подошел к уцелевшей радистке:
   – Ну как?
   – Сквозное. А рацию порубило осколками.
   Старик поискал Смелого и Гвоздя. Оба были мертвы. Гвоздю разворотило грудь, а Смелому осколок снес половину лица.
   – Ушел, гнида! – Гром тяжело дышал, в побелевшей руке он сжимал гранату с выдернутой чекой. – Что делать будем? – Вставь чеку. Офигел – с «эфкой» на танк? – машинально спросил Старик. Он не знал, что делать. – Быстрый немного очухается, посоветуемся.
   Быстрый лежал навзничь, сержант, встав на колени, приложился ухом к его груди.
   – Тоже готов. Шестой.
   – Как готов?! – выругался Старик. – Что ты мелешь! Отойди, дай я…
   Он оттолкнул сержанта и прижался к груди командира. Тело было теплым, сердце не билось.
   – В него ж не попало… Только что разговаривал…
   – А ты че, такого не видал? А еще диверсант! – Сержант застегнул на Быстром пальто. – Человек – нежная тварь. Не приспособлен он, чтоб головой о землю. Сколько я перевидал – рядом разорвется, осколки мимо, а он мертвый – волной убило. Вот вошь, ту попробуй… Не раздавишь, пока меж ногтями не зажмешь… Вши тебя небось тоже еще не ели?
   Покряхтывая, сержант выпрямился.
   – Пойду ребят позову.
   Через полчаса в одной из изб Сосновки Старик мысленно подводил итоги. Шесть убитых, двенадцать раненых. Трупы сложили в тень у забора, накрыли брезентом. Семерых тяжелых отправили в санбат. За длинным деревянным столом сидели пятнадцать человек, молча ели горячую картошку с тушенкой, добытую Громом, и колбасу из сухого пайка. Им и предстояло выполнять поставленную задачу. Возвращение в отряд – верная и позорная смерть. Может, раненые, если захотят…
   – За ребят! – Лис поднял алюминиевый стаканчик со спиртом.
   Так же молча выпили. Через некоторое время душившее всех оцепенение стало отступать.
   – Не повезло! – сказал Коршун. Он был ранен в правую руку, но легко управлялся с ложкой левой. – Еще не перешли через фронт, а, считай, полгруппы нету!
   – Жаль, я танк упустил! – в который раз выругался Гром.
   Дверь в избу заскрипела, только начавшийся разговор оборвался. Через порог, пригнувшись, шагнул пригожий молодой лейтенант – высокий, крепкий, румяный, в новой шинели, туго перехваченной портупеей.
   – Кто командир? – спросил он у Грома, сидевшего ближе всех.
   Тот посмотрел на Старика, к нему же повернули головы остальные бойцы. Только сейчас отчетливо Старик осознал, что остался единственным руководителем группы.
   – Я командир.
   – Комдив вызывает, – сказал лейтенант. – Велено проводить.
   Старик встал.
   – Погодь, лейтенант, чего горячку пороть? – свойски спросил Гром. – Сядь с нами, выпей за товарищей погибших.
   – Не пью, – холодно ответил он. – Особенно когда ждет командир дивизии.
   – Ну, а мы выпьем. – Гром потянулся к стаканчику. – За победу!
   Лейтенант усмехнулся:
   – Выпить – дело нехитрое. Даже за победу. А автоматов у вас больше, чем во всей нашей дивизии, как погляжу. Стреляют?
   Он круто повернулся и вышел.
   «Интересно, зачем я понадобился комдиву? – думал Старик, шагая вслед за своим провожатым. – Может, хочет какую помощь предложить?»
   Это единственное пришедшее на ум предположение показалось сомнительным, хотя он еще не набрал опыта, чтобы убедиться: начальство никогда не предлагает помощь, да еще по собственной инициативе, наоборот – норовит выжать из тебя все что только можно, а зачастую – и чего нельзя. Да и вид у пригожего лейтенанта был не особо доброжелательным, а это косвенно свидетельствовало о настроении комдива.
   Штаб располагался в неказистой избе с закрытыми почему-то ставнями. У стены тарахтел дизель, черный кабель вползал в свежую щель между бревнами. Часовой на крыльце неодобрительно осмотрел Старика и заступил было дорогу, но потом глянул на лейтенанта и шагнул в сторону. Старик и сопровождающий миновали просторные сени, где бубнила рация и толклись штабные офицеры, комнату, в которой небритый капитан в круглых очках рассчитывал что-то на крупномасштабной карте, наконец лейтенант, постучавшись, открыл последнюю дверь, коротко доложил:
   – Привел, товарищ комдив! – и пропустил Старика впереди себя.
   Командир дивизии в мятой, внакидку, шинели сидел за столом и, явно не ощущая вкуса, хлебал деревянной ложкой борщ из глубокой фаянсовой тарелки. У него был вид смертельно уставшего и безразличного ко всему человека.
   – Командир специальной группы отдельного отряда особого назначения НКВД СССР сержант госбезопасности Сизов!
   Старику показалось, что лейтенант за спиной хмыкнул. Спецзвания ГБ на три ступени превышали армейские, и общевойсковики относились к этому ревниво, хотя в обычных условиях своего отношения никогда не высказывали.
   – Возьмете полуторку и под командованием капитана Петрова через тридцать минут выедете на операцию, – не отрываясь от борща, тихим, монотонным голосом сказал комдив. – Боевая задача: освободить от фашистов город Светловск. Выполняйте!
   Старику показалось, что или он сам, или комдив сошел с ума.
   – В группе осталось десять бойцов… Остальные…
   – Не рассуждать! – рявкнул комдив. И прежним монотонным тоном добавил: – Оружие, раненых и убитых сдать начбою.
   Старик расправил плечи. Под сердцем шевельнулось чувство, которое впоследствии бросало его на колючую проволоку, минное поле, штыки, стволы автоматов и пистолетов с неукротимой неистовостью, позволяющей всегда достигать своей цели.
   – Моя группа выполняет специальное задание и подчиняется только НКВД СССР! Комдив поднял голову. Глаза его ничего не выражали, как будто он был мертв.
   – Расстрелять! – без выражения сказал он и снова наклонился к тарелке.
   – Есть! – четко прозвучало за спиной, и тут же последовал окрик: – Пошел!
   Пригожий лейтенант схватил Старика за ворот и рывком выдернул из комнаты. Если бы это произошло в сорок четвертом или даже в сорок третьем, Старик скорее всего разделался бы и с лейтенантом, и с комдивом, и со всяким, кто встал на пути, – импульсивно, ничего не взвешивая и не задумываясь о последствиях. Но сейчас то чувство, которое и сделает его знаменитым Стариком, а впоследствии – Сыскной машиной, еще не успело окрепнуть и заматереть, потому он подчинился и пошел к выходу, ощущая через пальто упершийся в спину дульный срез нагана.
   – Постой, брат, куда… – Он попытался обернуться, но кусок стали больно ударил между лопаток.
   – Не слышал, что ли? – зло отрезал лейтенант. – Хватит за нашими спинами отсиживаться! Мы немца гоним, а они спирт жрут! Ловко устроились! Нет, не хочешь воевать – к стенке!
   – Да ты что, чокнулся? Где комиссар?!
   Они проходили через заполненные штабным людом сени, и выкрик был услышан.
   – В чем дело? – поднял голову небритый, взлохмаченный человек в шинели без знаков различия. – Я комиссар. Кто вы такой?
   Старик сбивчиво рассказал свою историю и спросил, кому он может пожаловаться на самоуправство комдива.
   Комиссар выслушал его внимательно и вроде бы с сочувствием, даже иногда согласно кивал головой, но в конце отвел взгляд.
   – Кому тут жаловаться?.. Здесь самый главный начальник – командир дивизии. Если он сказал: расстрелять, значит, расстреляют…
   – Точно! – подтвердил пригожий лейтенант, который не спрятал наган в кобуру, а только опустил ствол к полу. – Сейчас построим комендантский взвод, и готово!
   – Что же делать? – отупело спросил Старик.
   – Выполнять приказ! – Комиссар пригладил волосы. – Занять Светловск, проявить мужество и героизм, одним словом, искупить вину!
   Через тридцать минут десять оставшихся в строю бойцов специальной группы в кузове полуторки второй ударной дивизии ехали освобождать от фашистов город Светловск. Раненых Старик на свой страх и риск отпустил, решив, что вряд ли они сыграют решающую роль в разгроме неизвестного по численности немецкого гарнизона. Вместо них группу усилили пожилой рядовой-водитель и принявший командование капитан Петров – тот самый небритый очкарик, который колдовал в штабе над картой.
   Перед выездом их энергично напутствовал комиссар:
   – Самое главное – решительность и смелость! Не давайте им опомниться! С ходу врывайтесь в город, фашисты не выдерживают внезапного напора! Закрепитесь – дадите сигнал зеленой ракетой.
   Грузовик довольно ходко шел по укатанному снегу. Дорога имела вполне мирный, довоенный вид, на развилке аккуратный указатель сообщал: «Светловск – 6 км».
   Проехали небольшой хуторок. Несколько женщин заполошно выскочили на дорогу:
   – Куда, там немцы, вертайтесь назад!
   Одна, размахивая руками, побежала следом, истошно крича:
   – Нельзя, немцы! Немцы в Светловске!
   На подъезде к городу их обстреляли из миномета. Видно, дорога была хорошо пристреляна – столбы разрывов встали перед самым капотом, звякнуло стекло, кто-то вскрикнул. Водитель резко вывернул руль, полуторка вылетела на обочину и застряла в сугробе. Все залегли в редком кустарнике. Капитан Петров был ранен в руку. Смеркалось. Больше в них не стреляли.
   Когда стемнело, Петров передал командование Старику:
   – Я ранен, пойду в санбат. Вот ракетница с зеленой ракетой. Когда закрепитесь в городе, дадите сигнал.
   Петров отвернулся и выругался.
   – А я что? – спросил водитель. – Я без машины чего? Может, мне тоже вертаться? За подкреплением, а?
   – Давай, отец, возвращайся, – разрешил Старик.
   Группа лежала в снегу еще минут десять. К Старику подобрался Гром со своим вечным вопросом:
   – Ну, чего делать будем?
   – Выполнять свое задание. – Старик потер снегом начавшее терять чувствительность лицо. – Только теперь нам надо опасаться и своих. Попадемся – расстреляют за дезертирство и неисполнение приказа.
   В эту ночь группа наконец перешла линию фронта.
   Две недели они, по выражению Старика, «шкодили» на дорогах: подрывали машины, обстреливали пешие колонны, минировали транспортные развязки. Как ни странно, на вражеской территории группа потерь не понесла: немцы боялись углубляться в лес и не организовывали серьезных погонь.
   Когда группа вернулась в отряд, Грызобоева там уже не было: ушел с повышением в наркомат. Новый командир – лейтенант госбезопасности Гуськов, веселый молодой мужик с внимательными серыми глазами, тепло поздравил всех с выполнением задания и сказал:
   – Это, ребята, была закалка, проба сил. Теперь все, кто там побывал, подучатся еще кое-чему и займутся более важной и сложной работой.
   Так и получилось.
 
   – Здесь, что ли? – спросил хмурый водитель, и Старик вынырнул из смертельной зимы сорок первого.
   По залитой водой Красногорской улице «рафик» подкатывал к большому кирпичному дому, построенному известным в Тиходонске табачным фабрикантом еще до революции и, судя по виду, с тех пор ни разу не ремонтировавшемуся.
   – Заезжай во двор, – сказал Крылов и первым выпрыгнул у высокой двери среднего подъезда.
   – Как пойдем? – Гусар расстегнул пиджак и лапнул себя под мышкой. Он знал Медузу только по картотеке, а тот выглядел на фотографии действительно грозно.
   – Постой под окном для страховки, а мы зайдем, – понизив голос, сказал Крылов.
   Рейд начался.

Глава шестая
Расследование

   Поквартирный обход домов ничего не дал. Практически все хозяева утверждали, что в интересующее нас время находились дома и занимались сугубо мирными делами: чаепитие, телевизор, лото и т. д. и т. п. Возможно, кто-то и лгал, но реальных оснований предполагать это не имелось.
   Одна квартира вызвала подозрения: хозяин уезжал в командировку, а ключ одолжил приятелю. Но дальнейшая проверка показала – то, чем он в ней занимался, могло заинтересовать только его собственную жену да еще полицию нравов, если бы таковая у нас имелась.
   Я занялся подругами потерпевшей, ее мать назвала трех, и я побеседовал с каждой.
   Марта Еремина – крашеная блондинка, старающаяся, и небезуспешно, быть красивой, элегантной. Если бы не едва заметная фривольность манер, пробивающаяся время от времени сквозь броню внешнего лоска, она бы производила совсем неплохое впечатление.
   Шура Яковлева – эта выглядела не так эффектно: погрузнела, потеряла фигуру, морщины – рано, не следит за собой, одета попроще, да и держится менее уверенно, но кажется искренней, хотя кто знает…
   Вера Угольникова – откровенно вульгарная, манерная, но с претензией, хотя косноязычность и ограниченный словарный запас не позволяли сохранять на ее счет каких-либо иллюзий. Во время беседы меня отвлекало одно обстоятельство – деталь, легко объяснимая, если бы передо мной сидел мужчина, да еще из нашего постоянного контингента, но совершенно не вписывающаяся в конкретную ситуацию и оттого раздражающая, как всякая неуверенность в правильности собственных ощущений. Показывая, где подписать протокол, я перегнулся через стол и убедился, что не ошибся: от Угольниковой чуть заметно пахло спиртным.
   Свидетельницы не прояснили дела Нежинской, скорее добавили вопрос: что связывает столь разных людей с потерпевшей?
   Еремина и Угольникова разведены, Яковлева не была замужем… Единственный общий признак? Нет, вот еще. Все трое практически ничего не рассказали о Нежинской: с мужем разошлась, растит сына, работает – вот и все, что знают лучшие подруги, точнее, вот и все, что они рассказывают. А знают, конечно же, гораздо больше. Такое характерно для людей, связанных круговой порукой: чрезмерная откровенность любого из них неизбежно обернется против него самого. «Омерта – закон молчания». Почему в памяти вдруг всплыло название давней книжки? Подсознательные процессы ассоциативной связи соединили невероятную гипотезу Зайцева с позицией свидетельниц и выдали конечный результат? Что ж, еще пару раз схватить воздух вместо доказательств – цепочка неудач следствия достигнет достаточной длины для того, чтобы принимать всерьез любую версию!
   Мы схватили воздух трижды.
   Пожарники, балансируя на длинной и устрашающе хрупкой на вид выдвижной лестнице, тщательно осмотрели фасад девятиэтажки в месте предполагаемого попадания пули, но следов рикошета не нашли. Поиски на площадке между домами, к которым привлекли человек двадцать дружинников и нештатных сотрудников, тоже не увенчались успехом. Эти попытки «найти иголку в стоге сена» и по логике вещей должны были оказаться безрезультатными, а вот на допрос бывшего мужа потерпевшей я возлагал большие надежды. Но…
   Оказалось, что Михаил Нежинский погиб полтора года назад: утонул, купаясь в реке. В архиве прокуратуры Зайцев нашел уголовное дело, возбужденное по факту его смерти.
   Я рассматривал фотографию симпатичного парня с тоскливыми глазами, читал характеристики, отзывы знавших его людей. Инженер, характеризуется положительно. Замкнут, иногда вспыльчив. Очень тяжело пережил развод – болел, хандрил, даже начинал пить, но это у него не получалось. Хорошо плавал, уверенно чувствовал себя в воде. Между строк отчетливо проступала никем прямо не высказанная мысль о самоубийстве.
   Допрошенная в числе других свидетелей, Нежинская на вопрос о возможности самоубийства четкого ответа не дала, но пояснила, что муж страдал нервными срывами и от него всего можно было ожидать.
   Уже неделю механизм следствия крутился вхолостую, такого в моей практике еще не бывало.
   На невысокую результативность и намекнул Фролов после утреннего селектора:
   – Скучаешь? Съезди с Широковым на задержание, помоги ОБХСС да прогуляйся заодно, а то совсем мохом обрастешь!
   В дежурке получили оружие. Расхитители – народ спокойный, не то что наши подопечные, и все же ухо с ними надо держать востро: слишком много теряют при проигрыше и тогда могут быть опасны, ни перед чем не остановятся, куда там хулигану или грабителю!
   Широков, видно, о том же думал, в машине спросил:
   – Помнишь Чигина?
   – Помню.
   Замдиректора магазина, кругленький, добродушный. Проворовался по-крупному, когда за ним пришли, встретил оперативников, как дорогих гостей, посадил на диван в гостиной, чуть ли не чаем угощал, а сам стал собираться. Побрился, портфель сложил, потом зашел в спальню, переоделся, положил в карман паспорт на чужое имя, пачку денег, застрелил обоих – и поминай как звали. Ребята молодые, начинающие, расслабились…
   Давняя история. Уже лет десять, как расстреляли этого Чигина, а вот гляди-ка, помнится, не забывается. Намертво вошла в анналы оперативной работы как пример недопустимости подобных ошибок.
   – А Косовалокову помнишь?
   Широков улыбнулся:
   – Только подумал.
   Тоже давний пример и тоже памятный. Старуха-самогонщица во время обыска обварила кипятком участкового.
   – Об одном и том же думаем, старик. Есть все-таки телепатия!
   Широков не был расположен к разговорам, лежал, развалясь на сиденье, глаза прикрыл – думает. Оно и понятно: у меня чисто техническая, обеспечивающая функция, предстоящая работа полностью ложилась на него.
   Когда мы приехали, на трикотажной фабрике шло собрание по вопросу сохранности соцсобственности. Как раз выступал директор – Бадаев Алексей Андреевич, бичевал группу расхитителей, действовавшую здесь несколько лет. Увидев Широкова, он удвоил энергию, заклеймил позором всех, кто халатно относится к сохранности народного добра, и себя не пожалел – покаялся в благодушии, доверчивости, но тут же заверил: с этим покончено, железной рукой наведем порядок, личный контроль и все такое. Зал аплодировал.
   Потом мы втроем прошли к Бадаеву в кабинет, Широков положил перед ним постановление об аресте, ощупал карманы, осмотрел сейф и ящики стола.
   Алексей Андреевич вначале возмутился, к телефону бросился, фамилиями ответственными пугал, потом сник, как будто стержень из него вытащили.
   – Оговорили, сволочи, – сипло произнес он. – Только я тут ни при чем, сами убедитесь…
   Выходил из кабинета он уже не тем человеком, которым вошел в него сорок минут назад.
   С фабрики поехали к Бадаеву на дачу, и, когда выкопали из клумбы две литровые банки, туго набитые крупными купюрами, с ним произошло еще одно превращение: на глазах осунулся, постарел, даже ростом меньше стал.
   – Оболгали, подкинули, – монотонно, как автомат, бормотал он, не вникая в смысл произносимого. – Руководитель всегда за всех отвечает…
   Потом мы отвезли Бадаева в прокуратуру. Я стал у окна, Широков – позади стула допрашиваемого, как положено, тот еще ощущал себя директором, косился непонимающе, но в мыслях у него был хаос, глаза беспокойные, оторопевшие, и видел он все не так, как мы: и стандартный казенно пахнущий кабинет, и зеленую листву за окошком, и следователя, молодого еще, но цепкого, с тремя звездочками юриста второго класса в петлицах, который коротко рассказал Бадаеву, как обстоят его дела.
   А обстояли они скверно. Его зам оказался человеком ушлым и дальновидным: сохранял все записочки, документы на «левый» товар с бадаевской подписью да еще переписывал номера купюр, когда отдавал директору его долю. А пришло время отвечать, он все это на свет Божий и вытянул – любуйтесь, мол, не я здесь главный, меня прямой начальник вовлек, с него и основной спрос! Паскудная публика, подленькая, эти друзья-расхитители.