Страница:
И она достала из кармана носовой платок, развернула его, показав золотые колечки, цепочку, две пары серег…
– Может, продашь сам? Я не знаю, как продавать и кому…
Он притянул ее к себе, обнял, прижав ее голову к своей груди, сгреб как-то сильно, нервно, судорожно и поцеловал в макушку. Она обомлела от такой ласки, от такой нежности, такого проявления благодарности, как ей тогда казалось, смешанной со страстью. Он взял деньги, пожав плечами, словно до конца не понимая мотивов такого странного поступка, проявления самопожертвования, потом спросил ее о загранпаспорте («Валера, ну ты же знаешь, что он есть, я же тебе его показывала!» – счастливо залепетала она).
– Так принеси, пусть здесь лежит… Вдруг неожиданно сорвемся…
Он так и сказал: «сорвемся». Словно ждал команды. Или денег. Внезапных, больших денег. Но ей было все равно, вор ли он или мошенник, авантюрист, проходимец… Вот, проходимец: проходит мимо кого-нибудь и прибирает к рукам то, что плохо лежит, проходит мимо, оставляя после себя запах гари или серы… Но как же ей хотелось тогда пройти с ним мимо всей этой опостылевшей и полной тяжелой работы и безысходности жизни, мимо, чтобы ворваться, влететь на белоснежном лайнере в другую жизнь, чистую и красивую, как само небо.
– Может, мне и сумку собрать?
– И сумку собери, только небольшую. Все самое необходимое. Но главное – документы… Паспорта, дипломы… Хотя кому они там, эти дипломы, понадобятся…
Как же смутил он ее разговором о дипломах. Значит, действительно планировал взять ее с собой.
В тот день она вернулась домой сама не своя от радости. Она задыхалась от тех картин, что разворачивались в ее голове после разговора с Валерием. Почему-то в них было много пальм и солнца, должно быть, такой она представляла себе далекую и манящую Америку.
Она так разволновалась, что ей стало плохо. Дрожащим пальцем она била по кнопкам телефона, вызывая «Скорую»… Жизнь уходила из сорвавшегося с оси плода, хлестала где-то внутри нее фонтанирующей кровью, заполняя живот теплой и страшной дрожью… В больницу ее привезли в тяжелом состоянии – и уже без ребенка… Он был исторгнут из нее самовольными, упрямыми мышцами еще в машине «Скорой помощи». Да, именно против ее воли, словно организм ее уже успел подчиниться воле мужчины, который не хотел этого ребенка. Только спустя два дня она смогла прийти в себя настолько, чтобы сообразить позвонить Валере и рассказать о случившемся. Она сообщила ему адрес больницы, номер корпуса, палаты… Но он не пришел. Ни разу. Только позвонил дважды, чтобы узнать, как она. Маргарита плакала в трубку, шмыгала носом и не могла крикнуть ему: «Приходи, мне так нужно тебя сейчас увидеть, мне так плохо, так больно…» Она звонила ему часто, пока не кончились деньги на телефоне, и всегда плакала. Не могла остановиться. Он молчал, слушал ее, думал, наверное, что она истеричка, что совершенно не умеет держать себя в руках, зачем она ему – такая…
А потом он исчез. И телефон его перестал отвечать. «Он меня обманул, взял мои деньги и уехал. Сам. Один».
Она встала под душ, чтобы смыть с себя больничные запахи, надела легкую и удобную одежду и поехала к нему. Откуда-то взялись силы… Ехала в метро и спрашивала себя: если, к примеру, он не любил ее и не хотел, чтобы она оставалась с ним, зачем тогда он дал ей ключи от своей квартиры? Но ведь оставил, оставил…
Но квартира была пуста и походила на ее, Маргаритину, пустую и пыльную солнечную квартиру. Отсутствие хозяев превращает комнаты в пыльные коробки, «как из-под ботинок», подумалось ей в ту минуту, когда она, распахнув створки шкафа, увидела, что Валера уехал действительно налегке: все плечики были заняты костюмами, пиджаками, куртками, джинсами… Удивительно аккуратными умеют быть некоторые мужчины…
Вот только денег и своих документов она нигде, разумеется, не обнаружила. Ходила, убитая подозрениями, по квартире, качала головой, вздыхала и искала улики: женские штучки вроде щетки для волос, помады, халатика… Но не нашла. Только сделанная быстрой торопливой рукой запись на обоях, в передней, над столиком с телефоном: 245-09-5… Откуда этот телефон? Раньше его на стене не было, в этом Маргарита не сомневалась… Она быстро переписала номер к себе в записную книжку. Она потом из своей квартиры позвонит и попытается выяснить, кто скрывается за этими нацарапанными на обоях цифрами… А что делать сейчас?
Заглянула в холодильник… Глаза ее засветились надеждой: на полочке стояли пластиковые контейнеры с салатами: оранжевый – с корейской морковью и розовый – селедка под шубой. Еще – завернутый в фольгу довольно-таки приличный кусок корейки, две груши… Нет, он не мог уехать, предварительно купив свои любимые салаты и корейку! Значит, он здесь, в Москве… А деньги положил в банк для надежности, у него вон какие хлипкие замки в двери, вот он и подстраховался…
Маргарита не поленилась, достала один контейнер, открыла… Так и есть. Салат прокис и покрылся плесенью. И это в холодильнике… Стало быть, Валеры в Москве все-таки нет. И нет давно, больше недели… Где он? И почему не выбросил продукты? Тем более если он знал, что уезжает навсегда… Так, стоп. Он не мог уехать навсегда, не продав свою квартиру или не сдав ее… Боже, а что, если он сдал ее кому-то, а она, Маргарита, открыла дверь и вошла в квартиру, в которой живут посторонние люди, мужчина… Точно, мужчина. И одежда частично может принадлежать ему… квартиранту…
Расстроенная, она покинула квартиру и вернулась домой. И чем ближе она подъезжала к дому, тем меньше оставалось надежды на то, что она когда-нибудь еще увидит своего возлюбленного. Возлюбленный! Как она могла полюбить человека, который никогда не любил ее, все поступки которого, выдающие самовлюбленного эгоиста, она оправдывала до самого конца… Который бросил ее в тяжелую минуту, ни разу не навестил в больнице и исчез из ее жизни, прихватив напоследок все ее деньги, драгоценности и никому не нужную преданность? Быть может, она и сейчас кинется его оправдывать, искать весомые причины, не позволившие ему приехать к ней в больницу? Да, конечно, его переехал трамвай (не дай, господи), он подцепил птичий грипп или отравился грибами… Да с такими «Валерами» никогда и ничего не случается.
Дома ей захотелось выть, как воют собаки: тихо, протяжно, отчаянно… Маргарита вскипятила чайник, приготовила себе чай и включила телевизор. Вот оно, спасение от вязкой тишины, от смертельной тоски, навеваемой едва слышимыми больничными запахами, исходящими от сумки, которую она принялась разбирать сразу же, как только вернулась… Простыни в цветочек – в стирку, ночные рубашки – в стирку, бокал и ложку с вилкой – в раковину, пакет с лекарствами и бинтами… Вот он, этот запах… Не поленившись, она вынесла его и выбросила в мусоропровод… Потом вымыла посуду и села пить чай. Голос диктора заполнил квартиру, он рассказывал Маргарите о том, как где-то, очень далеко от ее дома, проснулся вулкан, а в другом месте цунами разрушило прибрежные отели и смыло пляжи вместе с людьми… А одна женщина родила сразу пятерых мальчиков… Жизнь и смерть шли рядом, взявшись за руки. И надо стиснуть зубы и жить дальше, что бы ни происходило…
Она вспомнила о телефоне. Достала записную книжку, пробежала взглядом по цифрам. Отчего-то в этот душный летний день ей стало зябко. Маргарита набросила на плечи кофту, села перед телефоном и напряглась. Набрала номер. После длинных волнующих гудков услышала высокое девичье:
– Да? Слушаю?
– Добрый вечер… Скажите, имя Валерий вам о чем-то говорит?… – спросила она замогильным голосом, чувствуя, как по телефонным проводам утекают ее последние силы. Девчонка на другом конце провода тоже затаилась.
– А в чем, собственно, дело? – наконец донеслось до Маргариты. – Вы кто ему будете?
– Сестра, – выпалила она, укрывшись за нейтральностью этого так удачно выбранного слова. – Я сестра Валеры… Вы же давно его не видели?..
Она бросила эту фразу и сжалась внутренне, боясь услышать: с чего это вы взяли, он стоит рядом и пьет пиво, правда, Валера?
– Давно, давно! Где он? Что вы о нем знаете?
– Вас как зовут?
– Катя, – ответила девочка с готовностью.
– У меня для вас, Катя, от Валеры записка… Он сейчас в отъезде…
В трубке всхлипнули. Как же ее припекло, бедняжку…
– Успокойтесь… Давайте встретимся завтра, в десять часов…
Девочка была готова встретиться хоть сейчас и где угодно.
Маргарита вдруг зажмурилась, словно Катя, потенциальная любовница Валерия, через графитовый порошок телефонной трубки успела ослепить ее своей молодостью, красотой и пышущим здоровьем юным телом, и, собравшись с духом, назвала место встречи. Рука ее, ослабев, положила трубку… Голос диктора («Из Атлантики по направлению к Соединенным Штатам на всех парах несется новая угроза – пока еще скромно именуемая тропическим штормом „Рита“, но постепенно набирающая силу и энергию от теплых вод Карибского моря, грозящая…») продолжал убеждать ее, что не только ей плохо, что весь мир страдает («…в любую минуту превратиться в ураган… существует опасность, что, войдя в Мексиканский залив, „Рита“ не только превратится в большой ураган – третьей категории или выше, – но и выйдет на берег Луизианы, еще далеко не оправившейся от „Катрины“ – самого разорительного урагана за всю историю страны…»).
Какой шторм, какой ураган?.. Она потеряла ребенка, любовника… И Маргарита разрыдалась.
7. Москва. Июнь 2005 г. Лиля. Желтухин. Мопассан
8. Москва. Ноябрь 2005 г. Бантышев. Катя
– Может, продашь сам? Я не знаю, как продавать и кому…
Он притянул ее к себе, обнял, прижав ее голову к своей груди, сгреб как-то сильно, нервно, судорожно и поцеловал в макушку. Она обомлела от такой ласки, от такой нежности, такого проявления благодарности, как ей тогда казалось, смешанной со страстью. Он взял деньги, пожав плечами, словно до конца не понимая мотивов такого странного поступка, проявления самопожертвования, потом спросил ее о загранпаспорте («Валера, ну ты же знаешь, что он есть, я же тебе его показывала!» – счастливо залепетала она).
– Так принеси, пусть здесь лежит… Вдруг неожиданно сорвемся…
Он так и сказал: «сорвемся». Словно ждал команды. Или денег. Внезапных, больших денег. Но ей было все равно, вор ли он или мошенник, авантюрист, проходимец… Вот, проходимец: проходит мимо кого-нибудь и прибирает к рукам то, что плохо лежит, проходит мимо, оставляя после себя запах гари или серы… Но как же ей хотелось тогда пройти с ним мимо всей этой опостылевшей и полной тяжелой работы и безысходности жизни, мимо, чтобы ворваться, влететь на белоснежном лайнере в другую жизнь, чистую и красивую, как само небо.
– Может, мне и сумку собрать?
– И сумку собери, только небольшую. Все самое необходимое. Но главное – документы… Паспорта, дипломы… Хотя кому они там, эти дипломы, понадобятся…
Как же смутил он ее разговором о дипломах. Значит, действительно планировал взять ее с собой.
В тот день она вернулась домой сама не своя от радости. Она задыхалась от тех картин, что разворачивались в ее голове после разговора с Валерием. Почему-то в них было много пальм и солнца, должно быть, такой она представляла себе далекую и манящую Америку.
Она так разволновалась, что ей стало плохо. Дрожащим пальцем она била по кнопкам телефона, вызывая «Скорую»… Жизнь уходила из сорвавшегося с оси плода, хлестала где-то внутри нее фонтанирующей кровью, заполняя живот теплой и страшной дрожью… В больницу ее привезли в тяжелом состоянии – и уже без ребенка… Он был исторгнут из нее самовольными, упрямыми мышцами еще в машине «Скорой помощи». Да, именно против ее воли, словно организм ее уже успел подчиниться воле мужчины, который не хотел этого ребенка. Только спустя два дня она смогла прийти в себя настолько, чтобы сообразить позвонить Валере и рассказать о случившемся. Она сообщила ему адрес больницы, номер корпуса, палаты… Но он не пришел. Ни разу. Только позвонил дважды, чтобы узнать, как она. Маргарита плакала в трубку, шмыгала носом и не могла крикнуть ему: «Приходи, мне так нужно тебя сейчас увидеть, мне так плохо, так больно…» Она звонила ему часто, пока не кончились деньги на телефоне, и всегда плакала. Не могла остановиться. Он молчал, слушал ее, думал, наверное, что она истеричка, что совершенно не умеет держать себя в руках, зачем она ему – такая…
А потом он исчез. И телефон его перестал отвечать. «Он меня обманул, взял мои деньги и уехал. Сам. Один».
Она встала под душ, чтобы смыть с себя больничные запахи, надела легкую и удобную одежду и поехала к нему. Откуда-то взялись силы… Ехала в метро и спрашивала себя: если, к примеру, он не любил ее и не хотел, чтобы она оставалась с ним, зачем тогда он дал ей ключи от своей квартиры? Но ведь оставил, оставил…
Но квартира была пуста и походила на ее, Маргаритину, пустую и пыльную солнечную квартиру. Отсутствие хозяев превращает комнаты в пыльные коробки, «как из-под ботинок», подумалось ей в ту минуту, когда она, распахнув створки шкафа, увидела, что Валера уехал действительно налегке: все плечики были заняты костюмами, пиджаками, куртками, джинсами… Удивительно аккуратными умеют быть некоторые мужчины…
Вот только денег и своих документов она нигде, разумеется, не обнаружила. Ходила, убитая подозрениями, по квартире, качала головой, вздыхала и искала улики: женские штучки вроде щетки для волос, помады, халатика… Но не нашла. Только сделанная быстрой торопливой рукой запись на обоях, в передней, над столиком с телефоном: 245-09-5… Откуда этот телефон? Раньше его на стене не было, в этом Маргарита не сомневалась… Она быстро переписала номер к себе в записную книжку. Она потом из своей квартиры позвонит и попытается выяснить, кто скрывается за этими нацарапанными на обоях цифрами… А что делать сейчас?
Заглянула в холодильник… Глаза ее засветились надеждой: на полочке стояли пластиковые контейнеры с салатами: оранжевый – с корейской морковью и розовый – селедка под шубой. Еще – завернутый в фольгу довольно-таки приличный кусок корейки, две груши… Нет, он не мог уехать, предварительно купив свои любимые салаты и корейку! Значит, он здесь, в Москве… А деньги положил в банк для надежности, у него вон какие хлипкие замки в двери, вот он и подстраховался…
Маргарита не поленилась, достала один контейнер, открыла… Так и есть. Салат прокис и покрылся плесенью. И это в холодильнике… Стало быть, Валеры в Москве все-таки нет. И нет давно, больше недели… Где он? И почему не выбросил продукты? Тем более если он знал, что уезжает навсегда… Так, стоп. Он не мог уехать навсегда, не продав свою квартиру или не сдав ее… Боже, а что, если он сдал ее кому-то, а она, Маргарита, открыла дверь и вошла в квартиру, в которой живут посторонние люди, мужчина… Точно, мужчина. И одежда частично может принадлежать ему… квартиранту…
Расстроенная, она покинула квартиру и вернулась домой. И чем ближе она подъезжала к дому, тем меньше оставалось надежды на то, что она когда-нибудь еще увидит своего возлюбленного. Возлюбленный! Как она могла полюбить человека, который никогда не любил ее, все поступки которого, выдающие самовлюбленного эгоиста, она оправдывала до самого конца… Который бросил ее в тяжелую минуту, ни разу не навестил в больнице и исчез из ее жизни, прихватив напоследок все ее деньги, драгоценности и никому не нужную преданность? Быть может, она и сейчас кинется его оправдывать, искать весомые причины, не позволившие ему приехать к ней в больницу? Да, конечно, его переехал трамвай (не дай, господи), он подцепил птичий грипп или отравился грибами… Да с такими «Валерами» никогда и ничего не случается.
Дома ей захотелось выть, как воют собаки: тихо, протяжно, отчаянно… Маргарита вскипятила чайник, приготовила себе чай и включила телевизор. Вот оно, спасение от вязкой тишины, от смертельной тоски, навеваемой едва слышимыми больничными запахами, исходящими от сумки, которую она принялась разбирать сразу же, как только вернулась… Простыни в цветочек – в стирку, ночные рубашки – в стирку, бокал и ложку с вилкой – в раковину, пакет с лекарствами и бинтами… Вот он, этот запах… Не поленившись, она вынесла его и выбросила в мусоропровод… Потом вымыла посуду и села пить чай. Голос диктора заполнил квартиру, он рассказывал Маргарите о том, как где-то, очень далеко от ее дома, проснулся вулкан, а в другом месте цунами разрушило прибрежные отели и смыло пляжи вместе с людьми… А одна женщина родила сразу пятерых мальчиков… Жизнь и смерть шли рядом, взявшись за руки. И надо стиснуть зубы и жить дальше, что бы ни происходило…
Она вспомнила о телефоне. Достала записную книжку, пробежала взглядом по цифрам. Отчего-то в этот душный летний день ей стало зябко. Маргарита набросила на плечи кофту, села перед телефоном и напряглась. Набрала номер. После длинных волнующих гудков услышала высокое девичье:
– Да? Слушаю?
– Добрый вечер… Скажите, имя Валерий вам о чем-то говорит?… – спросила она замогильным голосом, чувствуя, как по телефонным проводам утекают ее последние силы. Девчонка на другом конце провода тоже затаилась.
– А в чем, собственно, дело? – наконец донеслось до Маргариты. – Вы кто ему будете?
– Сестра, – выпалила она, укрывшись за нейтральностью этого так удачно выбранного слова. – Я сестра Валеры… Вы же давно его не видели?..
Она бросила эту фразу и сжалась внутренне, боясь услышать: с чего это вы взяли, он стоит рядом и пьет пиво, правда, Валера?
– Давно, давно! Где он? Что вы о нем знаете?
– Вас как зовут?
– Катя, – ответила девочка с готовностью.
– У меня для вас, Катя, от Валеры записка… Он сейчас в отъезде…
В трубке всхлипнули. Как же ее припекло, бедняжку…
– Успокойтесь… Давайте встретимся завтра, в десять часов…
Девочка была готова встретиться хоть сейчас и где угодно.
Маргарита вдруг зажмурилась, словно Катя, потенциальная любовница Валерия, через графитовый порошок телефонной трубки успела ослепить ее своей молодостью, красотой и пышущим здоровьем юным телом, и, собравшись с духом, назвала место встречи. Рука ее, ослабев, положила трубку… Голос диктора («Из Атлантики по направлению к Соединенным Штатам на всех парах несется новая угроза – пока еще скромно именуемая тропическим штормом „Рита“, но постепенно набирающая силу и энергию от теплых вод Карибского моря, грозящая…») продолжал убеждать ее, что не только ей плохо, что весь мир страдает («…в любую минуту превратиться в ураган… существует опасность, что, войдя в Мексиканский залив, „Рита“ не только превратится в большой ураган – третьей категории или выше, – но и выйдет на берег Луизианы, еще далеко не оправившейся от „Катрины“ – самого разорительного урагана за всю историю страны…»).
Какой шторм, какой ураган?.. Она потеряла ребенка, любовника… И Маргарита разрыдалась.
7. Москва. Июнь 2005 г. Лиля. Желтухин. Мопассан
Через два дня после незабываемого поминального обеда к Лиле вновь пожаловал Желтухин. Он был бледен, как никогда.
– Входите, – Лиля впустила очередного фантома, решив про себя, что на этот раз она будет более бдительной и не оставит его одного ни в кухне, ни в комнате. Да и двери за ним она заперла тщательно, на все замки.
– Проходите, Борис, вы знаете, со мной в последнее время что-то происходит… То ли сны такие правдоподобные снятся, то ли с психикой что-то не в порядке… Вот вы пришли сейчас, да? Скажете мне: Лиля, выходи за меня замуж. И я отвечу вам: хорошо, Борис, я согласна. Скажу и сразу же пойду на кухню, предположим, чтобы взять в буфете вино или включить чайник… Вернусь, а вас уже нет. Что вы на меня так смотрите… Думаете, я все это придумала? Ничего подобного. Вы уже приходили, ведь так? Или вы существовали только в моей фантазии?
Борис смотрел на нее со странным выражением лица, причем так долго и пристально, что Лиля даже смутилась. К счастью, на этот раз она выглядела превосходно, она вообще взяла теперь за правило всегда выглядеть так, словно к ней придут свататься. У нее раньше не было такой привычки, потому что никто не просил ее руки, а теперь, когда к ней привязался этот Желтухин, какой-никакой, а стимул есть. Сегодня, к примеру, на ней было очень шедшее к ней черное платье с маленьким белым воротничком. Лиля почувствовала, что нравится Желтухину, настоящий он или нет, ей было все равно.
– Але, вы слышите меня? Что скажете?
– Вы, Лилечка, чудесная девушка, и я действительно пришел к вам, чтобы сделать вам предложение… Но прежде я этого не делал… Разве что мысленно…
– С цветами приходили?
– В смысле?..
– Когда представляли себе, что идете ко мне, у вас в руках были цветы?
– А… Ну да, конечно, большой такой букет… Вы еще попросили отнести цветы на кухню…
– У меня было что-то с лицом?
Но Борис не понял ее и выглядел очень растерянным.
– А потом вы мысленно же принесли мне торт и снова сделали предложение?
– Откуда вам это известно, Лилечка? Конечно, я по-всякому представлял себе нашу встречу. Я же волновался. И сейчас волнуюсь. Думаю, а вдруг вы мне откажете?
– Борис, но мы же мало знакомы. Вы меня вообще не знаете. Можно, я дотронусь до вас?
Он покраснел. Как настоящий. Кивнул головой, и Лиля провела ладонью по его щеке, потом спустилась ниже, дошла до пояса и остановилась. Вспомнила Бантышева. Зачем ей Желтухин, когда она провела уже две ночи с Сережей? Он, правда, в отличие от Бориса не делал ей предложения, но зато вел себя так, словно они были близки уже давно, и Лиле было так уютно и сладко спать с ним рядом, устроившись на его мягком, с впадиной как раз для ее головы, плече, что она согласна была бы жить с ним на одной лестничной площадке, как близкая соседка, но только чтобы он проводил с ней ночь. Она и сготовит ему, и носки постирает, и приберется в квартире. Да и с Катей она ладит, ей нравится Катя, несмотря на то что девочка совсем расклеилась… Они с Катей подружатся, Лиля в этом нисколько не сомневалась. Она знала, что Бантышев очень богат, но искренне призналась сама себе, что ее это нисколько не тревожит. Богатство – это, конечно, хорошо, но Лиля привыкла сама зарабатывать себе на жизнь, поэтому в случае чего она и Сережу с Катей прокормит. Она даже представляла себе, как они, Бантышев с дочерью, приходят к ней домой, садятся в кухне за стол и она наливает им суп… Поэтому к чему ей размениваться на странного Желтухина? К тому же всем было известно, что он умирал по Ирине Бантышевой. Иры не стало, и два мужика словно осиротели и бросились искать утешения у Лили… Какие же они все-таки дети…
– Пойдемте на кухню, сейчас будем пить чай. Или, быть может, хотите кофе? Идемте-идемте, я вас одного уже не оставлю. Мне хочется понять – вы настоящий на этот раз или нет?
– Лилечка, вы же только что потрогали меня… Разве я не настоящий? Вы вот только дотронулись до меня, а меня аж в жар бросило, я почему-то так и предполагал, что так все будет…
– Как? Садитесь, расслабьтесь… Так чай или кофе?
– Все равно, – Желтухин сел, не отрывая взгляда от Лили.
– Так что вы предполагали?
– Что я отвечу на ваше прикосновение со всей страстью… Вы так подействовали на меня…
– Борис, держите себя в руках…
– Но я хочу вас, Лилечка… Хочу, чтобы вы еще раз дотронулись до меня…
– Борис, не надо этого… Вот скажите лучше, зачем вы ко мне сейчас пришли?
– Я люблю вас, Лилечка, и хочу на вас жениться. У меня и квартира есть, так что вашу квартиру… твою квартиру ты сможешь сдавать и вообще делать с ней все, что угодно, это твое дело.
– Вы то на «ты» ко мне обращаетесь, то на «вы»… Что с вами?
– Страстно желаю тебя, Лиля, я не хочу ни чая, ни кофе…
Она зажмурилась. Потом открыла глаза. Желтухин стоял перед ней и трясущимися руками расстегивал рубашку.
– Тебе может показаться, что я худой, но на самом деле я спортивный, у меня твердые мускулы, я жилистый, тебе понравится мое тело…
– Борис, остановитесь! Я не хочу вас!
– Но ты же сама сказала, что представляла уже мой приход и даже то, что я делаю тебе предложение, значит, ты думала обо мне… Я снился тебе, наконец!
– Я просто рассказала вам о том, что происходит со мной… Видимо, это расстройство психики… Но я не люблю вас, понимаете? Я люблю другого человека…
– Пойдем ляжем, а потом ты мне все-все расскажешь… Ну же, Лиля, все равно никто и никогда не узнает…
Желтухин, конечно, интересный мужчина, и его слова обожгли ее слух, да и колени почему-то ослабли, и она бы уступила ему, не случись в ее жизни Бантышева… Даже если Сережа больше не придет к ней, все равно она не может вот так сразу взять и переметнуться к Желтухину.
Лиля быстро схватила стакан, набрала холодной воды и плеснула в лицо своему перевозбудившемуся гостю. Желтухин ахнул, вскочил со стула и схватился за лицо так, словно ему плеснули в глаза соляной кислотой…
– Извините, но у меня не было другого выхода… К тому же, если вы сейчас даже и исчезнете, то я увижу хотя бы брызги на полу и пойму, что вы все-таки были… Вы вот говорите, что любите меня, а совсем не слушали, что я вам говорила о своем самочувствии…
– Вы извините меня, Лилечка, я действительно вел себя как свинья…
Желтухин, присмиревший, уже застегивался на все пуговицы и боялся посмотреть Лиле в глаза.
– Вы такая красивая, такая соблазнительная, у вас такая грудь, и волосы, и глаза, и губы… Я просто схожу с ума, когда вижу вас.
– Как же вы быстро забыли Ирину, – вдруг вырвалось у Лили.
– Живое – живым, Ирину все равно не вернуть… Но вы правы, она ушла, и мне стало еще более одиноко… К тому же вы даже если и знали, что я был в нее влюблен, то не имели права думать, будто бы у нас с ней была связь. Воздушная, платоническая, если хотите, любовь. Она подпитывалась исключительно нашими встречами здесь, у Сережи, да взглядами. Односторонними, если быть до конца честным.
– А я вас ни в чем и не подозреваю.
– Хотя у меня была причина увести Иру от Сережи, у него же была Исабель… Вы знаете, кстати, что она ушла? Я звонил Сереже, он сказал мне, что Исабель ушла, прислала даже свою подругу за вещами: та увезла целый джип барахла… Но я не уверен, что эта испанка не вернется. Она не похожа на женщину, привыкшую сдаваться. Она еще появится.
– Не думаю, – осторожно проронила Лиля. – Хотите, я сделаю вам бутерброд?
– Сделайте, – Желтухин пожал плечами. Он пригладил руками свои потемневшие от воды волосы и вздохнул. – Я должен извиниться перед вами?
– Да не извиняйтесь. Видимо, я сама дала вам повод. Начала рассказывать вам о своих видениях, где вы были в главной роли. Думаю, любой мужчина на вашем месте возомнил бы себя главным героем моих внутренних романов…
– Но я ведь тоже думал о вас и действительно представлял себе, как прихожу к вам то с цветами, то с тортом…
– А почему же в этот раз пришли с пустыми руками? – расхохоталась Лиля, успокоившись, что видения наконец-то отпустили ее и что она видит перед собой настоящего, живого Желтухина.
– В моих фантазиях вы всегда отказывали мне… И я решил, что лучше приду ни с чем, вот тогда вы примете мое предложение…
– Какой у нас с вами странный разговор…
– Да и мы странные, вы не находите, и даже чем-то похожи друг на друга… Странно, что мы нашли друг друга, познакомились… Вы помните, когда это случилось?
– Конечно… Я видела вас, конечно, у Бантышевых, но мельком, зайду, к примеру, к Ирине за чем-нибудь, а вы там… Но нас не представляли… Мы познакомились в день ее похорон… Я еще много выпила.
– Но это простительно, – поторопился успокоить ее Желтухин. – Вы так расстроились.
– Не то слово… И я действительно много выпила…
– Помнится, вы и тогда говорили что-то такое, от чего у меня волосы на голове зашевелились… Но я же не знал тогда, что у вас бывают видения…
– Еще какие… Ведь вы же помните эти похороны… Народу – почти никого. Сережа, бедный, он не успел, они с Катей не успели… И это удивительно, что я тогда дома оказалась и из окна увидела гроб… Моя соседка умерла, а я узнала об этом случайно!
– Я и сам действовал как во сне… Но когда вы вышли, чтобы проститься с ней…
– Борис, вы поймите, то, что я сказала, было чистой правдой. Но, по-видимому, это особенности природы… Помните, как у Мопассана?.. Подождите, я даже сейчас принесу книгу…
– Какую еще книгу? О чем вы, Лиля?
Но она молча выбежала из кухни и очень быстро, боясь, что Желтухин и на этот раз исчезнет, вернулась, держа в руках книгу в красивом переплете, совсем новую.
– Вот, пришлось купить, чтобы проверить свои ощущения… вернее, впечатления…
– Мопассан? Роман «Милый друг»? Я что-то не совсем понимаю… Какая связь?
– Вот, у меня тут закладка… Хотя, подождите, я вам напомню… Дюруа, Форестье…
– Да я отлично помню этот роман, Дюруа такой негодяй…
– Дело не в нем, а в трупе Форестье… Мужчина умер, его жена и Дюруа дежурили ночью возле покойника, и вот что с ним случилось…
– С кем? С Дюруа?
– С такими ничего не случается. Я имею в виду покойника, Форестье… Да вы сейчас и сами вспомните эту отвратительную сцену…
– У Мопассана их много, этих отвратительных сцен…
– Вот, слушайте. – Лиля раскрыла книгу и прочитала не без волнения: – «Дюруа посмотрел на труп и вздрогнул.
– Смотрите! Борода! – вскрикнул он.
За несколько часов это разлагавшееся лицо обросло бородой так, как живой человек не обрастет и за несколько дней. И они оба оцепенели при виде жизни, еще сохранявшейся в мертвеце, словно это было некое страшное чудо, сверхъестественная угроза воскресения, нечто ненормальное, пугающее, нечто такое, что ошеломляет, что сводит с ума».
– Лиля, но при чем здесь борода… Мы говорили о похоронах Ирины…
– Вот и я о том же. Борис, не забывайте, что я была не только ее соседкой и немного подругой, но еще и маникюршей. Я ухаживала за руками женщины, в которую вы были влюблены…
– Я понимаю, и что? При чем здесь Мопассан?
– Кто тогда больше выпил: вы или я?
– Думаю, мы оба тогда набрались… – согласился Борис. – Но у меня было больше сил, и я отвел вас домой, уложил в постель… Но вы не хотели спать и говорили очень странные вещи… бредили, наверное.
– А вот и нет. Я все отлично помню. Да поймите же вы, наконец, что за двое суток до смерти Ирины я делала ей маникюр. Вы вообще-то представляете себе, что это такое?
– Ну там… лак на ногтях…
– Я срезала всю лишнюю кожу возле ногтя, если говорить обычным, не профессиональным языком. Так вот, когда я прощалась с Ириной и наклонилась над ней, чтобы поцеловать ее в лоб…
– И вы готовы были поцеловать ее… в лоб?.. Ведь она же почти разложилась, она пролежала в квартире несколько дней… Ее поэтому-то и прикрыли прозрачным газом…
– Я была не в себе… Но я увидела открытые, сцепленные на груди ее руки… Ее пальцы. Форма их изменилась, да и ногти выглядели неухоженными, заросшими… Теперь вы понимаете, почему я прочитала вам отрывок из этого романа? Она умерла, а кожа вокруг ногтей продолжала расти, да и форма пальцев изменилась… Меня это не могло не удивить, поймите! Кроме этого, вы, мужчина, дали людям, которые одевали покойницу, розовые туфли, которые подошли бы разве что Золушке…
– А при чем здесь туфли? Лиля, что вы пугаете меня? Я увидел туфли в спальне, на ковре, красивые, розовые… Взял первые туфли, которые попались на глаза. В чем вы меня хотите упрекнуть?
– Эти туфли слишком малы для Ирины, для ее ног. Это тридцать третий размер, очень редкий…
– Но как же эти туфли оказались в ее спальне? Разве они были не ее?
– Нет, ей принесли их, чтобы она предложила одной своей знакомой с маленькой ногой… Туфли страшно дорогие… Зачем вы втиснули Ирину в эти туфли? Разве не было других?
– Это не я… Да и какая разница…
– Просто я любопытна. Что же это получается: кожа после смерти человека продолжает расти, а ступни уменьшаются в размерах?..
– Лиля, мне не по себе становится от ваших разговоров…
– А вы знаете, что хозяйка этих туфель приходила к Сереже, спрашивала про туфли, даже искала их? Кажется, он выплатил этой особе стоимость туфель…
– Я скажу ему, что они были на Ирине…
– Но согласитесь, что я здесь ни при чем, что туфли-то мне не померещились…
– Туфли – согласен, но то, что ты сказала про ногти…
– Борис, мне и самой не по себе от этих разговоров… просто хочется проверить себя, вдруг у меня что-то с головой… Вот я сижу, разговариваю с вами, а сама думаю: не привиделся ли мне этот мужчина?
– Нет, не привиделся… Хочешь, я поцелую тебя по-настоящему?
– Нет-нет… – Она вдруг прониклась к Борису теплым, искренним чувством симпатии. – Я, наверное, должна вам кое о чем рассказать…
– Что именно? Снова фантазии?
– Нет. Мне нравится ваш друг, Сергей Бантышев. Мне даже кажется, что я влюблена в него…
– Так в чем же дело? Исабель-то ушла! – брови его взлетели, а лицо осветила неожиданная улыбка.
– Вы как будто бы не огорчились…
– А что я могу поделать, если ты любишь его, а не меня? Я очень хорошо понимаю Сережу…
– Вы правда на меня не сердитесь?
– Нет, не сержусь. Я даже буду рад, если у вас с ним все получится…
– Я не собиралась говорить, но и обманывать не хочется… Вдруг вы бы пришли ко мне, а у меня – Сергей… Вот только мы не знаем, как Кате сказать…
– Я могу ее подготовить… Но лучше, если она сама все поймет, прочувствует…
И он ушел. Поцеловал, правда, на прощание и ушел.
Лиля вернулась на кухню – на полу все еще сохранились капли воды. Значит, он был. Был…
– Входите, – Лиля впустила очередного фантома, решив про себя, что на этот раз она будет более бдительной и не оставит его одного ни в кухне, ни в комнате. Да и двери за ним она заперла тщательно, на все замки.
– Проходите, Борис, вы знаете, со мной в последнее время что-то происходит… То ли сны такие правдоподобные снятся, то ли с психикой что-то не в порядке… Вот вы пришли сейчас, да? Скажете мне: Лиля, выходи за меня замуж. И я отвечу вам: хорошо, Борис, я согласна. Скажу и сразу же пойду на кухню, предположим, чтобы взять в буфете вино или включить чайник… Вернусь, а вас уже нет. Что вы на меня так смотрите… Думаете, я все это придумала? Ничего подобного. Вы уже приходили, ведь так? Или вы существовали только в моей фантазии?
Борис смотрел на нее со странным выражением лица, причем так долго и пристально, что Лиля даже смутилась. К счастью, на этот раз она выглядела превосходно, она вообще взяла теперь за правило всегда выглядеть так, словно к ней придут свататься. У нее раньше не было такой привычки, потому что никто не просил ее руки, а теперь, когда к ней привязался этот Желтухин, какой-никакой, а стимул есть. Сегодня, к примеру, на ней было очень шедшее к ней черное платье с маленьким белым воротничком. Лиля почувствовала, что нравится Желтухину, настоящий он или нет, ей было все равно.
– Але, вы слышите меня? Что скажете?
– Вы, Лилечка, чудесная девушка, и я действительно пришел к вам, чтобы сделать вам предложение… Но прежде я этого не делал… Разве что мысленно…
– С цветами приходили?
– В смысле?..
– Когда представляли себе, что идете ко мне, у вас в руках были цветы?
– А… Ну да, конечно, большой такой букет… Вы еще попросили отнести цветы на кухню…
– У меня было что-то с лицом?
Но Борис не понял ее и выглядел очень растерянным.
– А потом вы мысленно же принесли мне торт и снова сделали предложение?
– Откуда вам это известно, Лилечка? Конечно, я по-всякому представлял себе нашу встречу. Я же волновался. И сейчас волнуюсь. Думаю, а вдруг вы мне откажете?
– Борис, но мы же мало знакомы. Вы меня вообще не знаете. Можно, я дотронусь до вас?
Он покраснел. Как настоящий. Кивнул головой, и Лиля провела ладонью по его щеке, потом спустилась ниже, дошла до пояса и остановилась. Вспомнила Бантышева. Зачем ей Желтухин, когда она провела уже две ночи с Сережей? Он, правда, в отличие от Бориса не делал ей предложения, но зато вел себя так, словно они были близки уже давно, и Лиле было так уютно и сладко спать с ним рядом, устроившись на его мягком, с впадиной как раз для ее головы, плече, что она согласна была бы жить с ним на одной лестничной площадке, как близкая соседка, но только чтобы он проводил с ней ночь. Она и сготовит ему, и носки постирает, и приберется в квартире. Да и с Катей она ладит, ей нравится Катя, несмотря на то что девочка совсем расклеилась… Они с Катей подружатся, Лиля в этом нисколько не сомневалась. Она знала, что Бантышев очень богат, но искренне призналась сама себе, что ее это нисколько не тревожит. Богатство – это, конечно, хорошо, но Лиля привыкла сама зарабатывать себе на жизнь, поэтому в случае чего она и Сережу с Катей прокормит. Она даже представляла себе, как они, Бантышев с дочерью, приходят к ней домой, садятся в кухне за стол и она наливает им суп… Поэтому к чему ей размениваться на странного Желтухина? К тому же всем было известно, что он умирал по Ирине Бантышевой. Иры не стало, и два мужика словно осиротели и бросились искать утешения у Лили… Какие же они все-таки дети…
– Пойдемте на кухню, сейчас будем пить чай. Или, быть может, хотите кофе? Идемте-идемте, я вас одного уже не оставлю. Мне хочется понять – вы настоящий на этот раз или нет?
– Лилечка, вы же только что потрогали меня… Разве я не настоящий? Вы вот только дотронулись до меня, а меня аж в жар бросило, я почему-то так и предполагал, что так все будет…
– Как? Садитесь, расслабьтесь… Так чай или кофе?
– Все равно, – Желтухин сел, не отрывая взгляда от Лили.
– Так что вы предполагали?
– Что я отвечу на ваше прикосновение со всей страстью… Вы так подействовали на меня…
– Борис, держите себя в руках…
– Но я хочу вас, Лилечка… Хочу, чтобы вы еще раз дотронулись до меня…
– Борис, не надо этого… Вот скажите лучше, зачем вы ко мне сейчас пришли?
– Я люблю вас, Лилечка, и хочу на вас жениться. У меня и квартира есть, так что вашу квартиру… твою квартиру ты сможешь сдавать и вообще делать с ней все, что угодно, это твое дело.
– Вы то на «ты» ко мне обращаетесь, то на «вы»… Что с вами?
– Страстно желаю тебя, Лиля, я не хочу ни чая, ни кофе…
Она зажмурилась. Потом открыла глаза. Желтухин стоял перед ней и трясущимися руками расстегивал рубашку.
– Тебе может показаться, что я худой, но на самом деле я спортивный, у меня твердые мускулы, я жилистый, тебе понравится мое тело…
– Борис, остановитесь! Я не хочу вас!
– Но ты же сама сказала, что представляла уже мой приход и даже то, что я делаю тебе предложение, значит, ты думала обо мне… Я снился тебе, наконец!
– Я просто рассказала вам о том, что происходит со мной… Видимо, это расстройство психики… Но я не люблю вас, понимаете? Я люблю другого человека…
– Пойдем ляжем, а потом ты мне все-все расскажешь… Ну же, Лиля, все равно никто и никогда не узнает…
Желтухин, конечно, интересный мужчина, и его слова обожгли ее слух, да и колени почему-то ослабли, и она бы уступила ему, не случись в ее жизни Бантышева… Даже если Сережа больше не придет к ней, все равно она не может вот так сразу взять и переметнуться к Желтухину.
Лиля быстро схватила стакан, набрала холодной воды и плеснула в лицо своему перевозбудившемуся гостю. Желтухин ахнул, вскочил со стула и схватился за лицо так, словно ему плеснули в глаза соляной кислотой…
– Извините, но у меня не было другого выхода… К тому же, если вы сейчас даже и исчезнете, то я увижу хотя бы брызги на полу и пойму, что вы все-таки были… Вы вот говорите, что любите меня, а совсем не слушали, что я вам говорила о своем самочувствии…
– Вы извините меня, Лилечка, я действительно вел себя как свинья…
Желтухин, присмиревший, уже застегивался на все пуговицы и боялся посмотреть Лиле в глаза.
– Вы такая красивая, такая соблазнительная, у вас такая грудь, и волосы, и глаза, и губы… Я просто схожу с ума, когда вижу вас.
– Как же вы быстро забыли Ирину, – вдруг вырвалось у Лили.
– Живое – живым, Ирину все равно не вернуть… Но вы правы, она ушла, и мне стало еще более одиноко… К тому же вы даже если и знали, что я был в нее влюблен, то не имели права думать, будто бы у нас с ней была связь. Воздушная, платоническая, если хотите, любовь. Она подпитывалась исключительно нашими встречами здесь, у Сережи, да взглядами. Односторонними, если быть до конца честным.
– А я вас ни в чем и не подозреваю.
– Хотя у меня была причина увести Иру от Сережи, у него же была Исабель… Вы знаете, кстати, что она ушла? Я звонил Сереже, он сказал мне, что Исабель ушла, прислала даже свою подругу за вещами: та увезла целый джип барахла… Но я не уверен, что эта испанка не вернется. Она не похожа на женщину, привыкшую сдаваться. Она еще появится.
– Не думаю, – осторожно проронила Лиля. – Хотите, я сделаю вам бутерброд?
– Сделайте, – Желтухин пожал плечами. Он пригладил руками свои потемневшие от воды волосы и вздохнул. – Я должен извиниться перед вами?
– Да не извиняйтесь. Видимо, я сама дала вам повод. Начала рассказывать вам о своих видениях, где вы были в главной роли. Думаю, любой мужчина на вашем месте возомнил бы себя главным героем моих внутренних романов…
– Но я ведь тоже думал о вас и действительно представлял себе, как прихожу к вам то с цветами, то с тортом…
– А почему же в этот раз пришли с пустыми руками? – расхохоталась Лиля, успокоившись, что видения наконец-то отпустили ее и что она видит перед собой настоящего, живого Желтухина.
– В моих фантазиях вы всегда отказывали мне… И я решил, что лучше приду ни с чем, вот тогда вы примете мое предложение…
– Какой у нас с вами странный разговор…
– Да и мы странные, вы не находите, и даже чем-то похожи друг на друга… Странно, что мы нашли друг друга, познакомились… Вы помните, когда это случилось?
– Конечно… Я видела вас, конечно, у Бантышевых, но мельком, зайду, к примеру, к Ирине за чем-нибудь, а вы там… Но нас не представляли… Мы познакомились в день ее похорон… Я еще много выпила.
– Но это простительно, – поторопился успокоить ее Желтухин. – Вы так расстроились.
– Не то слово… И я действительно много выпила…
– Помнится, вы и тогда говорили что-то такое, от чего у меня волосы на голове зашевелились… Но я же не знал тогда, что у вас бывают видения…
– Еще какие… Ведь вы же помните эти похороны… Народу – почти никого. Сережа, бедный, он не успел, они с Катей не успели… И это удивительно, что я тогда дома оказалась и из окна увидела гроб… Моя соседка умерла, а я узнала об этом случайно!
– Я и сам действовал как во сне… Но когда вы вышли, чтобы проститься с ней…
– Борис, вы поймите, то, что я сказала, было чистой правдой. Но, по-видимому, это особенности природы… Помните, как у Мопассана?.. Подождите, я даже сейчас принесу книгу…
– Какую еще книгу? О чем вы, Лиля?
Но она молча выбежала из кухни и очень быстро, боясь, что Желтухин и на этот раз исчезнет, вернулась, держа в руках книгу в красивом переплете, совсем новую.
– Вот, пришлось купить, чтобы проверить свои ощущения… вернее, впечатления…
– Мопассан? Роман «Милый друг»? Я что-то не совсем понимаю… Какая связь?
– Вот, у меня тут закладка… Хотя, подождите, я вам напомню… Дюруа, Форестье…
– Да я отлично помню этот роман, Дюруа такой негодяй…
– Дело не в нем, а в трупе Форестье… Мужчина умер, его жена и Дюруа дежурили ночью возле покойника, и вот что с ним случилось…
– С кем? С Дюруа?
– С такими ничего не случается. Я имею в виду покойника, Форестье… Да вы сейчас и сами вспомните эту отвратительную сцену…
– У Мопассана их много, этих отвратительных сцен…
– Вот, слушайте. – Лиля раскрыла книгу и прочитала не без волнения: – «Дюруа посмотрел на труп и вздрогнул.
– Смотрите! Борода! – вскрикнул он.
За несколько часов это разлагавшееся лицо обросло бородой так, как живой человек не обрастет и за несколько дней. И они оба оцепенели при виде жизни, еще сохранявшейся в мертвеце, словно это было некое страшное чудо, сверхъестественная угроза воскресения, нечто ненормальное, пугающее, нечто такое, что ошеломляет, что сводит с ума».
– Лиля, но при чем здесь борода… Мы говорили о похоронах Ирины…
– Вот и я о том же. Борис, не забывайте, что я была не только ее соседкой и немного подругой, но еще и маникюршей. Я ухаживала за руками женщины, в которую вы были влюблены…
– Я понимаю, и что? При чем здесь Мопассан?
– Кто тогда больше выпил: вы или я?
– Думаю, мы оба тогда набрались… – согласился Борис. – Но у меня было больше сил, и я отвел вас домой, уложил в постель… Но вы не хотели спать и говорили очень странные вещи… бредили, наверное.
– А вот и нет. Я все отлично помню. Да поймите же вы, наконец, что за двое суток до смерти Ирины я делала ей маникюр. Вы вообще-то представляете себе, что это такое?
– Ну там… лак на ногтях…
– Я срезала всю лишнюю кожу возле ногтя, если говорить обычным, не профессиональным языком. Так вот, когда я прощалась с Ириной и наклонилась над ней, чтобы поцеловать ее в лоб…
– И вы готовы были поцеловать ее… в лоб?.. Ведь она же почти разложилась, она пролежала в квартире несколько дней… Ее поэтому-то и прикрыли прозрачным газом…
– Я была не в себе… Но я увидела открытые, сцепленные на груди ее руки… Ее пальцы. Форма их изменилась, да и ногти выглядели неухоженными, заросшими… Теперь вы понимаете, почему я прочитала вам отрывок из этого романа? Она умерла, а кожа вокруг ногтей продолжала расти, да и форма пальцев изменилась… Меня это не могло не удивить, поймите! Кроме этого, вы, мужчина, дали людям, которые одевали покойницу, розовые туфли, которые подошли бы разве что Золушке…
– А при чем здесь туфли? Лиля, что вы пугаете меня? Я увидел туфли в спальне, на ковре, красивые, розовые… Взял первые туфли, которые попались на глаза. В чем вы меня хотите упрекнуть?
– Эти туфли слишком малы для Ирины, для ее ног. Это тридцать третий размер, очень редкий…
– Но как же эти туфли оказались в ее спальне? Разве они были не ее?
– Нет, ей принесли их, чтобы она предложила одной своей знакомой с маленькой ногой… Туфли страшно дорогие… Зачем вы втиснули Ирину в эти туфли? Разве не было других?
– Это не я… Да и какая разница…
– Просто я любопытна. Что же это получается: кожа после смерти человека продолжает расти, а ступни уменьшаются в размерах?..
– Лиля, мне не по себе становится от ваших разговоров…
– А вы знаете, что хозяйка этих туфель приходила к Сереже, спрашивала про туфли, даже искала их? Кажется, он выплатил этой особе стоимость туфель…
– Я скажу ему, что они были на Ирине…
– Но согласитесь, что я здесь ни при чем, что туфли-то мне не померещились…
– Туфли – согласен, но то, что ты сказала про ногти…
– Борис, мне и самой не по себе от этих разговоров… просто хочется проверить себя, вдруг у меня что-то с головой… Вот я сижу, разговариваю с вами, а сама думаю: не привиделся ли мне этот мужчина?
– Нет, не привиделся… Хочешь, я поцелую тебя по-настоящему?
– Нет-нет… – Она вдруг прониклась к Борису теплым, искренним чувством симпатии. – Я, наверное, должна вам кое о чем рассказать…
– Что именно? Снова фантазии?
– Нет. Мне нравится ваш друг, Сергей Бантышев. Мне даже кажется, что я влюблена в него…
– Так в чем же дело? Исабель-то ушла! – брови его взлетели, а лицо осветила неожиданная улыбка.
– Вы как будто бы не огорчились…
– А что я могу поделать, если ты любишь его, а не меня? Я очень хорошо понимаю Сережу…
– Вы правда на меня не сердитесь?
– Нет, не сержусь. Я даже буду рад, если у вас с ним все получится…
– Я не собиралась говорить, но и обманывать не хочется… Вдруг вы бы пришли ко мне, а у меня – Сергей… Вот только мы не знаем, как Кате сказать…
– Я могу ее подготовить… Но лучше, если она сама все поймет, прочувствует…
И он ушел. Поцеловал, правда, на прощание и ушел.
Лиля вернулась на кухню – на полу все еще сохранились капли воды. Значит, он был. Был…
8. Москва. Ноябрь 2005 г. Бантышев. Катя
Бантышев услышал, как Катя поет, и замер. Отложил в сторону газету и прислушался. Нет, он не мог ошибиться, это действительно голос Кати, и она поет… Он задрал рукава на рубашке – мурашки покрывали заросшие шерстью руки… Как же он обрадовался. Совсем как тогда…
Так случилось в жизни Бантышева, что его жизнь теперь была поделена на две части: до смерти Ирины и после. Это обычное состояние для вдовцов. Но если кто-то и мог раскрыть душу, чтобы облегчить свои страдания, дать выход своим эмоциям, слезам, наконец, то только не Бантышев. И не потому, что он был таким сильным человеком. Просто ему было некому поплакаться. Единственный друг, Борис, оказался не тем человеком, уже хотя бы потому, что именно Сергея считал косвенно виновным в смерти жены. Весь его вид, каждый взгляд – все свидетельствовало о том, что Желтухин в душе презирает Сергея за его связь с Исабель. И что самое ужасное в этой истории – Сергей и сам чувствовал свою вину. Причем не столько перед Желтухиным, сколько перед Катей. Что – Желтухин? Мужик, который рано или поздно забудет Ирину, да и любовь свою к ней он тоже, скорее всего, выдумал. А вот Катя… Бантышев начал бояться своей дочери в тот самый день, в Крыму, когда они вдвоем нежились на пляже, а потом пришла телеграмма от Бориса, в которой сообщалось о смерти Ирины. И не только о ее смерти, но и о похоронах. Ему тогда показалось, что над пляжем пронеслась длинная и долгая черная тень Исабель… Словно она, эта дьяволица, прилетела в Крым специально для того, чтобы увидеть всю ту слабость и растерянность, которая составляла основу характера ее любовника. И если бы не его гениальные мозги, он просто пропал бы… Он и сам удивлялся, как это ему удалось создать свое государство в государстве, свой бизнес, когда в нем так мало внутренней силы и основу его жизнедеятельности составляют лишь сплошные идеи… Вероятно, и такие люди нужны, быть может, и бесхарактерные, но обладающие глубокими познаниями в чем-то другом… Ведь только в тандеме с Ванькой Потаповым, его теперешним заместителем, мужиком железной хватки и воли, возникла эта мощная корпорация «Амбра-лайн», и если бы не Ванька с его гениальными организаторскими способностями и талантом общения с людьми, Бантышев так и жил бы на зарплату программиста, хотя, быть может, и сделался бы хакером…
Так случилось в жизни Бантышева, что его жизнь теперь была поделена на две части: до смерти Ирины и после. Это обычное состояние для вдовцов. Но если кто-то и мог раскрыть душу, чтобы облегчить свои страдания, дать выход своим эмоциям, слезам, наконец, то только не Бантышев. И не потому, что он был таким сильным человеком. Просто ему было некому поплакаться. Единственный друг, Борис, оказался не тем человеком, уже хотя бы потому, что именно Сергея считал косвенно виновным в смерти жены. Весь его вид, каждый взгляд – все свидетельствовало о том, что Желтухин в душе презирает Сергея за его связь с Исабель. И что самое ужасное в этой истории – Сергей и сам чувствовал свою вину. Причем не столько перед Желтухиным, сколько перед Катей. Что – Желтухин? Мужик, который рано или поздно забудет Ирину, да и любовь свою к ней он тоже, скорее всего, выдумал. А вот Катя… Бантышев начал бояться своей дочери в тот самый день, в Крыму, когда они вдвоем нежились на пляже, а потом пришла телеграмма от Бориса, в которой сообщалось о смерти Ирины. И не только о ее смерти, но и о похоронах. Ему тогда показалось, что над пляжем пронеслась длинная и долгая черная тень Исабель… Словно она, эта дьяволица, прилетела в Крым специально для того, чтобы увидеть всю ту слабость и растерянность, которая составляла основу характера ее любовника. И если бы не его гениальные мозги, он просто пропал бы… Он и сам удивлялся, как это ему удалось создать свое государство в государстве, свой бизнес, когда в нем так мало внутренней силы и основу его жизнедеятельности составляют лишь сплошные идеи… Вероятно, и такие люди нужны, быть может, и бесхарактерные, но обладающие глубокими познаниями в чем-то другом… Ведь только в тандеме с Ванькой Потаповым, его теперешним заместителем, мужиком железной хватки и воли, возникла эта мощная корпорация «Амбра-лайн», и если бы не Ванька с его гениальными организаторскими способностями и талантом общения с людьми, Бантышев так и жил бы на зарплату программиста, хотя, быть может, и сделался бы хакером…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента