Данилова Анна. Госпожа Кофе

   Я спрашивала себя, почему Сережа не женился на мне. Но ответа так и не получила. Сережа привык к тому, что я постоянно дома, что я никуда от него не денусь. Возможно, я и была для него семьей, домом, олицетворяла собой хрестоматийное гнездо, куда он всегда может вернуться, зная, что его там ждут.
   Возможно даже, у него где-то была законная жена, о которой я никогда и ничего не слышала. Главным для меня было то, что я ничего не знала ни о его прошлом, ни о том, чем конкретно он занимается, зарабатывая деньги, ни о том, какие чувства он ко мне испытывает. Он тратил на меня уйму денег: помимо квартиры и машины, он купил и оформил на мое имя загородный дом в поселке Пристанное на Волге, открыл мне счет в банке.
 
   Как я отношусь к деньгам? Я их люблю. Собираю, коплю, прячу, как мышка в норку. У меня много разных тайничков, набитых деньгами. На черный день. С таким мужчиной, как Минкин, это необходимо. Хотя бы из-за чувства самосохранения. Ведь у меня никакой профессии, никаких навыков, ничего. Просто живу, наслаждаюсь жизнью, и все.
 
   Я лежу на плече Тимура и понимаю, что люблю его. И эта любовь для меня равна опасности его потерять. Вот когда я думаю о том, что он в любую минуту может исчезнуть, нет, не бросить меня, а именно исчезнуть, как исчезают все те многие, кто должен крупные суммы денег, меня бросает в жар, и тогда я готова продать все, что у меня есть, чтобы только дать ему денег, чтобы выручить его, чтобы позволить ему жить спокойно. Интересно, Альмира тоже способна на такое или же она любит Тимура до тех пор, пока он дает ей деньги? Знает ли она о том, что его жизнь на волоске, что, помимо того, что он занял крупную сумму, чтобы расплатиться с Сережей (это те деньги, которые у него украли), ему пришлось брать в долг на операцию, лечение и восстановление здоровья их ребенка, да еще и содержание семьи. Альмира всегда хорошо одета, вся в золоте, да и шубы у нее дорогие – словом, не выглядит она женой человека, задолжавшего астрономическую сумму. Быть может, она действительно ничего не знает? Тимур бережет ее? А меня почему не бережет? Доверяет? Считает самым близким человеком? Или просто знает, что от меня трудно скрыть такой большой долг, тем более что большую часть денег он должен все-таки Сереже. Как бы там ни было, но иногда я даже завидую Альмире, она хотя бы спит спокойно, да и кошмары ее не мучают, как меня – иногда я вижу собственными глазами, как моего любимого закатывают в асфальт.
 
   Я встаю и иду на кухню готовить завтрак для Тимура. Сначала он выпивает чашку кофе, потом мы с ним о чем-то говорим, строим планы на будущее (на самое ближайшее будущее, планируем следующую встречу), потом я ставлю перед ним тарелку с его любимым белым, чуть подогретым хлебом, и он долго, с удовольствием намазывает его маслом. В любое время года на столе спелые помидоры, нарезанные, посыпанные солью и черным перцем. Маслины. Еще – его любимый клубничный или черничный джем. Чтобы так не спеша, с удовольствием позавтракать, мы поднимаемся чуть свет. Но это все же лучше, чем вскакивать за пять минут до выхода из дома, комкать утренние тихие часы, которые мы можем провести вместе, осознанно, а не сонно прижавшись друг к другу в постели. И мы оба понимаем это.
   Альмира думает, что Тимур в разъездах, что он на работе и проводит ночи в гостиницах, а завтракает в гостиничном ресторане кофе и вареным яйцом. Разве может она предположить, что у него есть любовница, тем более я. Ей кажется, мы подруги, хотя и видимся редко. Она уверена, что нас с Сережей связывает не одиночество и иллюзия семейной жизни, а настоящая страсть. Быть может, она судит по себе? Каждый человек судит по себе. Это психология. И всегда примеривает чужую жизнь на себя. Как рубашку.
 
   Круг знакомых Тимура и Альмиры вполне достойный. Несколько супружеских пар, где мужья связаны бизнесом. Серьезные семейные люди. И только одна пара выделяется на этом фоне. Семья Садовниковых. Марк и Маргарита. Очень красивая пара. Особенно Марк. Роскошный брюнет с ярко-голубыми глазами. В такого невозможно не влюбиться, и я бы, может, и влюбилась, если бы, во-первых, не полюбила Тимура, а во-вторых, не была знакома с Маргаритой – женой Марка. Невозможно любить мужчину, видя, как он сохнет по своей жене, какими глазами он на нее смотрит – любит, просто сходит с ума по ней и сторожит, как цепной пес. Говорят, он не выпускает ее из дома. Но это неправда. Это сплетни. Люди злы и завистливы, особенно когда видят такую любовь. Надо побыть недолго в обществе Маргариты, внимательно рассмотреть ее, понаблюдать за ней, чтобы понять, что она совершенно счастлива и что ее муж – далеко не цербер. А еще, наперекор общественному мнению, Маргарита – существо свободолюбивое, это я поняла, когда однажды присутствовала при одном общем разговоре. Это было на дне рождения Альмиры. Небольшая компания, где все друг друга не только знают, но и любят, уважают. Альмира приготовила манты, на столе было много салатов, закусок, Маргарита привезла из дома пирог с капустой. Все было так славно, по-семейному. Мне даже на какое-то мгновение стало стыдно, что мы с Тимуром в этом обществе как изгои, да только этого никто не знает. Мы – воры, преступники, обманщики, прелюбодеи. Речь пошла как раз о свободе перемещения в пространстве, о браке и о том, как эти понятия связаны. Рита спокойно заметила, что брак – это не тюрьма и что даже в браке каждый человек должен чувствовать себя свободным. Альмира спросила, имеет ли она в виду личное пространство, на что Рита ответила, что личное пространство – не обсуждается, это непременно, и что она имеет в виду именно перемещение в пространстве. Что хорошо путешествовать вдвоем, но если один супруг или супруга занят(а), то другой имеет право куда-то поехать по своим делам. И я поняла тогда, что эта тема больная для самой Риты и что она это право поехать куда-то одна долго отвоевывала у своего строгого мужа. Потом за столом говорили еще много о чем, но я пыталась услышать лишь то, что говорят Марк и Рита. И из слов Марка (он говорил мало, все больше слушал да отлучался, чтобы отвечать на бесконечные телефонные звонки) стало понятно, что, работая следователем прокуратуры, он повсюду видит одних преступников. И что это у него как болезнь. Но я его почему-то не осудила. Напротив, я представила себе, что сама с утра до ночи занимаюсь этой грязной и трудной работой – очищаю город от убийц и насильников. Конечно, это не может не оставить свой след на психике человека. А если он так любит свою жену и дочь (с трудом запомнила имя этой красивой девочки – Фабиола), то не может не переживать за них.
   Рита. Если бы я завидовала ей по-черному, то сказала бы: она хорошо устроилась. Пишет картины и продает их за десятки тысяч евро. И все это – не выходя из дома. В тепле, так сказать, и уюте. Мажет себе кисточкой и, помимо того что получает от самого процесса творческое удовольствие, так еще и денежки.
   Но моя зависть – белая. Я рада, что хотя бы у нее все сложилось. И творческая работа, и материальная независимость от мужа, и красавец-муж, который так ее любит.
   Альмира злится, ведь несмотря на то, что она считается приятельницей Риты, купить ее работу она не может – кишка тонка. Быть может, Рита и подарила бы ей что-нибудь из своих работ, но на это требуется желание, а его пока нет. Вот мой Сережа – он совершенно равнодушен к искусству, и если в моей квартире висят картины, то выбраны и куплены они исключительно мной. Конечно, много постеров – я не могу потратить крупные суммы на подлинники. Разве что потихоньку скупать работы местных художников в надежде, что они когда-нибудь станут известными и будут стоить огромных денег. В нашем городе только один художник будет стоить дорого, он и сейчас стоит дорого – это Рита Орлова. Но мне ее работы не потянуть. Если же представить, что я прошу, скажем, пятьдесят тысяч евро на какой-нибудь натюрморт с грушами кисти Риты Орловой, не думаю, что Сережа мне откажет, но не поймет, удивится, решит, будто я его обманываю. А если даже я и куплю ее работу, то Сережа будет всякий раз, проходя мимо картины, спрашивать: «И вот эти груши стоят пятьдесят кусков?» Искусство – это не для нас. Да и я лучше повешу на стену копию Ритиной работы, постер в красивой раме под стеклом, а пятьдесят тысяч потрачу на что-нибудь другое, а еще лучше – спрячу, уволоку в свою норку. Мало ли что может случиться в моей жизни. Или же дам Тимуру – пусть погасит часть своих долгов.

6. Валентина

   – Мне надо исчезнуть, – говорит Тимур, и сердце мое сжимается от страха. Я уже понимаю, о чем он хочет мне сказать. Дела совсем плохи.
   – Надолго? – Я наливаю ему кофе и пододвигаю сахарницу. Глаза мои наполняются слезами, словно они все поняли раньше меня и заплакали.
   – Может, навсегда. Альмире скажу все как есть. Сколько можно делать вид, что все хорошо? У нее все есть, и деньги тоже. В крайнем случае ей всегда помогут родители. У ее отца много денег.
   Я не могла его спросить: что же это ты до сих пор не обратился к тестю, не попросил денег? И вообще, это как бы не мое дело, а их – семейное. Альмира – это семья, я – любовь.
   – Как «навсегда»?
   Мне хочется крикнуть: я как же я? Как же мы с тобой? Как я буду без тебя? Но вместо этого ртом хватаю воздух, мне дурно, кружится голова.
   – Когда ты собираешься «исчезнуть»? – Я с трудом разжимаю челюсти. Мне трудно дышать.
   – На днях. У меня остался месяц. Но за этот месяц ничего не изменится. Ничего. И деньги на голову не упадут. За этот месяц мне надо уладить все свои дела, объясниться с Альмирой. Я даже не буду возражать, если она выйдет замуж за Рената, моего брата. Он давно любит ее.
   Я отреагировала на это странно: волосы на моей голове зашевелились, словно черви. Как у него все просто. Передать свою жену, как эстафету, брату – вот, мол, тебе моя жена, живите, плодитесь. Чтобы она осталась в семье и чтобы брат получил то, что хотел. Значит, и Альмира тоже для него – вещь? Как я для Сережи?
   – Я могу продать дачу, она стоит два миллиона. Только никуда не уезжай. Или поедем куда-нибудь вместе, чтобы ты оторвался наконец от Альмиры, от своей семьи. Ты ведь любишь меня? Еще у меня есть драгоценности. Две машины.
   – Не забывай, у тебя есть Сергей. Ты не сможешь ничего продать без его ведома.
   – Я что-нибудь придумаю.
   Тимур ушел, поцеловав меня на прощанье, и я представила себе, что он уходит от меня навсегда, что я никогда его не увижу. И мне стало так больно, так мучительно больно, что я сползла по стеночке вниз, на пол, легла на ковер и чуть не умерла от горя.
 
   Сережа, вернувшись из Лондона, нашел меня совершенно больной, бесчувственной.
   – Зая, я так соскучился по тебе, – сказал он, зарываясь лицом в свитер, который я не снимала с тех самых пор, как Тимур ушел, с тех пор, как меня не покидало чувство холода. Я лежала на диване, кутаясь в толстый плед, и никак не могла согреться. По телевизору показывали тяжелую любовную драму, и я, переживая за героев, которые напоминали мне нас с Тимуром, обливалась слезами. – Я люблю тебя, слышишь?
   Но я не слышала его. Хотя таких слов он не произносил еще ни разу. Думаю, он просто пожалел меня. Он забрался ко мне под плед, обнял меня и принялся целовать мою шею, щеки, глаза. Это было так на него не похоже. Словно это вернулся Тимур, а не Сережа. Они как бы поменялись местами: Тимур ушел, как всегда уходил (уезжал, улетал) Сережа, а Сережа был со мной, он обнимал меня, как Тимур.
   Разве могла я тогда подумать о том, что Сережа прощался со мной. Что он, сам того не осознавая, предчувствовал свою смерть, свой неожиданный уход. Молодой, красивый, сильный, щедрый, умный, жестокий, тихий, скромный авантюрист Сережа Минкин был подстрелен опытным и хитрым охотником, возможно, его должником, или, наоборот, это Сережа задолжал ему, охотнику, на порядок больше, чем ему самому и остальным задолжал Тимур. Из-за денег, я была уверена, только из-за денег убили человека, который при правильной расстановке сил и времени мог бы расплатиться и тем самым сохранить себе жизнь.
   Уже на кладбище, закутанная во все черное (как недавно в теплый плед), я вдруг с ужасом начала вспоминать, сколько же молитв, сочиненных моими воспаленными мозгами, содержали в себе слова: «Господи, ну придумай же что-нибудь, чтобы я могла помочь Тимуру, чтобы он остался в городе, со мной». И теперь, глядя на то, как гроб с Сережей опускают в землю, я вдруг поняла, что своей смертью Минкин простил долг Тимуру. Больше того, теперь я могла, ни у кого не спрашивая, продать загородный дом на Волге, чтобы помочь Тимуру расплатиться с остальными долгами. Получалось, что Господь услышал мои молитвы, но рассудил по-своему, очень страшным образом.
 
   Тимур появился на кладбище неожиданно. Словно и не было тех страхов, которые толкали его в спину и шипели: уезжай немедленно. Он был один, без Альмиры. Снова пожалел или просто не взял?
   Подошел ко мне, взял за руку и стал говорить какие-то слова, смысл которых до меня не доходил. Я же, чувствуя его рядом с собой, стала оживать и, вместо того чтобы рыдать и бросаться на гроб Сережи, упивалась своим близким счастьем. Скоро, совсем скоро мы с ним все решим. Я продам все, что смогу, и мы с ним уедем. Вдвоем. Альмиру он оставит брату, и душа его наконец успокоится.
   Я уже видела нас в аэропорту, том самом, по глянцевому полу которого ступал своей дорогой обувью Сережа Минкин, приближаясь к трапу, чтобы потом, приземлившись уже в Хитроу, быть застреленным в упор. Насколько же непредсказуема жизнь, и кто бы мог подумать, что так все сложится.
   Я даже видела себя уже сидящей возле иллюминатора, рядом с Тимуром (моя рука в его руке), и разглядывающей пухлые белые облака, проплывающие под нами. Вот стюардесса несет нам бутылку шампанского, которое мы распиваем вдвоем, закусывая горьким шоколадом: за нас двоих, за нашу любовь, за наших будущих детей.
   – Валя, прими мои соболезнования. Если бы ты только знала, какая ты сегодня красивая. В этом платье. Держись, я приеду к тебе сегодня вечером. Поздно. Мне правда жаль Серегу, но он всегда ходил по самому краю, и все, кто его знал, только об этом и говорят.
   – Тимур, ты любишь меня? – прошептала я, глотая слезы.
   – Да, я очень люблю тебя. Я приеду к тебе сегодня, говорю же. Но потом меня не будет неделю. У меня дела. Возможно, я смогу заработать. Один проект. Беспроигрышный.
   Я не могла ему сказать, что у него все равно ничего не получится. Уж если не получилось за целую жизнь, то почему получится сейчас? Так не бывает. Если у человека нет коммерческой жилки, то и нечего ему лезть в бизнес и тем более вкладывать чужие деньги в свои идеи, которые в конечном счете оказываются нежизнеспособными. Не могла и не сказала.
   – Тебе тоже надо побыть одной, прийти в себя.
   Что он такое говорит? Как можно прийти в себя, когда его нет рядом?
   Решение пришло само. Неизвестно откуда. Вернее, это было следствием долгих размышлений, направленных на одно: спасение Тимура. Дача. Мой загородный дом. Теперь, когда Сережи не было и меня никто не мог бы остановить в моем решении, мне захотелось сперва осмотреть мою собственность, перед тем как выставить ее на продажу. Поэтому сразу после поминок, которые я устроила в офисе компании, которой руководил Сережа, я, чтобы не оставаться одной дома, поехала в Пристанное.
   Было прохладно, моросил мелкий и теплый весенний дождик. Когда я въехала в поселок, совсем стемнело. Конечно, мне было бы куда легче, если бы со мной был Тимур. Но пока что он официально принадлежал Альмире, а потому я должна была набраться сил и терпения и ждать, ждать, когда же он придет ко мне навсегда.
   Дом, который Сережа купил мне, строил для себя известный в городе человек, но так случилось, что в жизни его произошли изменения, он развелся с женой и эмигрировал в Израиль. Жена продала мне дом (понятное дело, за все платил Минкин) за полтора миллиона долларов. Деньги не такие уж и большие, особенно если учесть размер дома и прилегающего к нему участка. Вот только обжить его, привести в порядок я так и не успела. Мы с Сережей не успели. Получалось, что мы просто вложили деньги. И теперь эти самые деньги мне надо было получить назад. Хорошо бы с прибылью. Но для этого мне хотелось еще раз взглянуть на дом, вернее, попытаться взглянуть на него глазами потенциального покупателя.
   Приехав в Пристанное, я, как мне думалось, убивала сразу двух зайцев. Во-первых, я сбежала от надвигавшихся на меня послепохоронных ужасов, во-вторых, на самом деле хотела осмотреть дом, отвлечься, помечтать о новой жизни.
   Вспоминала ли я Сережу? Честно скажу: я старалась вообще о нем не думать. Его уже не было, не было! А я оставалась для того, чтобы продолжать жить. Но если с Сережей я не была по-настоящему счастлива, то с Тимуром, как мне тогда казалось, я обрету не только женское счастье, но и материнское. Вероятно, к тому времени во мне начал просыпаться материнский инстинкт, и я страстно захотела иметь ребенка от Тимура. Сейчас, когда Сережи не стало, я оказалась свободна и в этом выборе, и не было никого, кто мог бы мне это запретить.
   Мне не было страшно, когда я входила в дом. Темный, застывший после зимы и холодов. Включая свет по мере своих передвижений по дому, я словно открывала его для себя – комнату за комнатой. И мне казалось, что он олицетворяет собой мою новую жизнь – с чистого листа. Дом, надо сказать, был в идеальном состоянии, за исключением большой гостиной, в которой, как выяснилось, Сережа все-таки бывал. Об этом говорили и пустые бутылки из-под виски и джина, разбросанные по комнате, и куча золы в камине, и переполненные большие хрустальные пепельницы, и смятые подушки, раскиданные по толстому ковру возле камина. Но самым ужасным был запах. Запах неприбранности, беспорядка и какого-то отчаяния. То, что Сережа здесь бывал один, без женщин, не вызывало сомнений. Я чувствовала это. К тому же, помимо пустых бутылок, не было ничего, что свидетельствовало бы об обратном: ни одного следа, оставленного женщиной. При Сережиной щедрости не обошлось бы без винограда, шоколада. Однако, кроме, повторяюсь, переполненных пепельниц и пустых бутылок, не было ни одной завалящей скелетообразной подсохшей виноградной кисточки, ни обертки от конфет или коробки от шоколада. Как не было ни одного фужера, что свидетельствовало о том, что Сережа пил прямо из горлышка и в глубоком одиночестве. Все здесь было пропитано грустью и какой-то безысходностью.
   Я засучила рукава и принялась вычищать золу из камина, выносить бутылки, окурки. Принесла из сарая сухие поленья, развела огонь, села в глубокое кресло, обложившись подушками. Не знаю, сколько я так просидела, пока на глаза мне не попалась тоненькая зеленая папка. Она лежала на каминной полке рядом с тусклым бронзовым подсвечником. Какие-то документы. Как странно. В пустом, нежилом доме. Я взяла папку и вернулась в кресло, уютно устроилась и решила для себя, что мне повезло, раз я нашла здесь нечто такое, что поможет мне еще больше отвлечься от надвигающихся на меня кошмаров. Конечно, я не могла вот так вот – раз, и выбросить из головы смерть человека, с которым прожила несколько лет.
   Я открыла папку и была страшно удивлена, увидев в ней фотографию Тимура. Первая мысль была ужасна, отвратительна. Я подумала вдруг, что этот снимок Сережа приготовил для киллера. А почему бы и нет? Все знали, что Тимур ему задолжал, как знали и то, что у Сережи взрывной, жесткий характер. Ну не от большой же любви Сережа держал у себя эту фотографию! Но потом, когда под пачкой документов я обнаружила еще целую пачку снимков, вот тогда уже вся Сережина жизнь, особенно последних месяцев, предстала передо мной во всех отвратительных и унизительных для меня подробностях.
   Нас с Тимуром, что называется, пасли и снимали. Снимки, как я поняла, представляли собой раскадровку видеофильмов, где главными героями были мы. То есть наши свидания, проходившие в моей квартире, были записаны на видеопленку и представлены на обозрение Сереже.
   Трудно объяснить себе то, что я испытала, увидев все это. Это был даже не стыд, а какое-то сильное чувство, которое испытывает человек, униженный предельно. Наши интимные, любовные сцены, где все дышало трогательностью и нежностью, было представлено Сереже как пошлый порнофильм. Получалось, что он знал о нашей любви, о наших свиданиях и здесь долгими одинокими вечерами готовил план мести или разоблачения. Вероятно, искал способ, как унизить или уничтожить нас двоих. Возможно даже, все так и было, и только смерть помешала осуществиться его планам.
   И как не увязывалось это с нашими последними часами, проведенными вместе, когда он баюкал меня, раздавленную обещанием Тимура исчезнуть из города, изнемогавшую от любви к Тимуру, баюкал и обнимал, целовал, называл «заей» и говорил о своей любви. Хотел ли он тогда моей смерти? Или (что сейчас казалось верхом благородства) он простил меня и всю свою боль и обиду направил на Тимура? Неужели, узнав о нашей связи, он стал больше дорожить мной? Неужели для того, чтобы мужчина полюбил по-настоящему, ему надо распалить себя ревностью?
   Я просмотрела документы. Да, как я и предполагала, это были отчеты частного детектива о проделанной работе. Он описывал в хронологическом порядке наши встречи с Тимуром – время, адреса, прикладывая к этому материалу еще и снимки. Можно было себе представить, как страдал Сережа. Какой тварью считал меня.
   Получалось, что я должна была сейчас ноги целовать тому, кто его убил. Кто знает, может, я этому человеку была обязана жизнью? Или двумя жизнями – моей и Тимура?
   А что… Нет, этого не может быть. А что, если это Тимур его убил? У него, во всяком случае, уж точно был прямой мотив.
 
   Я разволновалась. Отправилась на кухню на поиски бутылки спиртного. Меня всю колотило от сознания того, что я избежала смерти. Иначе сегодня хоронили бы меня (или Тимура).
   По дороге в кухню я услышала странные звуки. Вернее, вовсе и не странные, если бы я точно знала, что в доме кто-то есть. Но в доме никого не должно было быть. И дверь я за собой запирала, это точно. Крысы? Мыши?
   Нет, это были шаги. Точнее, звук убегающих ног. Босых ног. И еще мне показалось, что кто-то дышит у меня за спиной.
   Призраки? Точнее, призрак. Сережи? Он умер, а его душа будет метаться среди людей до тех пор, пока не поднимется к небесам.
   – Сережа? – позвала я так, словно он мог быть где-то совсем рядом. – Сережа! Где у нас виски? Водка?
   Я обманывала себя и того, кто находился в доме. Призрака ли, крысу ли. Пусть они знают, что я дома не одна, что мы здесь с Сережей.
   – Ау! Сережа, где ты?
   Словно я не знала, что его тело опустили сегодня в землю. Зарыли, как зарывают всех, у кого перестает биться сердце.
   Я все-таки вошла в кухню, она была ярко освещена. В ней стоял всего лишь один стол, на котором возвышалась коробка, а в коробке я нашла то, что искала. Джентльменский набор – виски, сигареты «Мальборо», галеты, бутылка виноградного сока.
   Как будто бы кто-то позаботился обо мне и привез все это заранее, зная, что я сюда приеду. На самом деле все это осталось от грустных Сережиных посиделок. Он привозил это сюда для себя, чтобы насладиться в одиночестве своей печалью, чтобы поплакать здесь без свидетелей и пожаловаться самому себе на меня, редкую сучку, на мою черную неблагодарность. А еще чтобы помечтать о своей мести.
 
   Где-то в глубине дома хлопнула дверь. У меня от страха подкосились ноги. И зачем я только сюда приехала?

7. Валентина

   Поздно ночью, когда я, трясясь от страха, попыталась уснуть, устроившись в кресле, позвонил Тимур. Я представила себе, как он, стараясь не разбудить спящую Альмиру, вылез из постели и ушел в дальнюю спальню, чтобы поговорить со мной по телефону.
   – Валя, милая. Как ты там?
   – Мне страшно, Тимур. Кажется, по дому кто-то ходит. Кто-то топает.
   – Это нервы. Как бы я хотел оказаться там, рядом с тобой.
   – Скажи, Тимур, когда все это кончится? Когда ты перестанешь прятаться от Альмиры, скрывать наши отношения? Теперь, когда нет Сережи и мы можем быть вместе, что тебя останавливает?
   – Я должен подготовить ее. И еще. Может быть, я должен ее спровоцировать, не знаю, как тебе сказать. Мой брат влюблен в нее, и я хочу этим воспользоваться, понимаешь?
   Я понимала. Он хотел, чтобы в их разводе виновной себя чувствовала Альмира. Неужели он хочет спровоцировать ее на связь с Ренатом? И зачем ему это? Можно же просто сказать ей, что он любит другую, что он уходит от нее. И тогда Альмира как бы автоматически перейдет к Ренату. Зачем все усложнять?