Данилова Анна. Печальная принцесса

Анна Данилова
Печальная принцесса

 

1

   – Знаешь, Марк, я сегодня встретила одну девушку. Приятную, совсем молоденькую, но у нее было такое выражение лица… Даже не знаю, как сказать. Понимаешь, она много пережила, но не вообще, а словно бы недавно. У нее трагическое выражение лица – вот именно трагическое. Словно она потеряла кого-то, очень ей близкого. Хотя, с другой стороны, она старается жить дальше, будто ничего и не произошло. Думаешь, я все это придумала? Вот если бы ты сам увидел ее, то понял бы меня. Я уверена, что ты, встретившись с ней взглядом, увидев ее в толпе, непременно прореагировал бы, может быть, даже остановился. Понимаю, тебе сейчас не до меня, у тебя, как всегда, полно дел, причем весьма серьезных. Ты не подумай, я вовсе не иронизирую, нет, просто мне иногда хочется поговорить с тобой, рассказать что-то, поделиться впечатлениями, как ни банально это звучит. Да, да, и не смотри на меня так, ты совершенно прав – я хочу снова увидеться с этой девушкой. Быть может, это нехорошо – вот так навязываться и лезть в душу, но я хочу проверить свои мысли и впечатления. Марк, ну не молчи! Понимаю, что не очень-то вежливо разговаривать с набитым ртом, но лучше уж так, чем совсем молчать. К тому же еще эта дурацкая газета, которой ты от меня закрылся. Ма-арк! Ну? Скажи, что ты не против того, чтобы я поработала с этой девушкой, ну, пожалуйста…
 
   Рита сидела за кухонным столом и разговаривала, обращаясь к чашке с остывшим кофе. Марк, ее муж, следователь прокуратуры, еще ночью выехал по звонку: убийство.
   – Э-эх, Марк, как жаль, что ты так редко бываешь дома! Представляю, как бы ты обрадовался, если бы услышал, как я прошу у тебя позволения написать портрет понравившейся мне девушки. Смешно, честное слово. Но, с другой стороны, я отлично понимаю тебя. Ладно. Еще немного таких утренних или, наоборот, ночных разговоров с чашкой – и можно записываться на прием к психиатру.
   Рита вымыла чашку, убрала ее в буфет, вернулась в спальню, где под розовым одеяльцем спала маленькая Фабиола, ее новорожденная дочка. Малышка безмятежно посапывала во сне и словно приглашала Риту последовать ее примеру.
   – Ладно, Оля, я тоже посплю. Знаешь, я так благодарна тебе за то, что ты у меня такая соня. Если бы ты видела свою будущую подружку, Дашку, дочку Миры, такую же кроху, как и ты, и послушала ее рев, то поняла бы, почему я отношусь к тебе с особой нежностью. Ты же у меня просто идеальный ребенок! Вот жаль только, что разговаривать пока не умеешь.
   Так, разговаривая, по сути, сама с собой, Рита улеглась в постель, накрылась с головой одеялом и закрыла глаза. Волна теплого и невыразимого счастья накатила – и потянула ее за собой в сладкий утренний затяжной сон.

2

   Девушка повесилась на дверной ручке, как повесился однажды приятель Марка, разочаровавшись в любви и в жизни вообще. Только Миша повесился на галстуке, а девушка, которую при жизни звали Лилей, сделала это при помощи нейлонового чулка, обмотав им свою нежную шею. Марка вызвали рано утром, он даже выпить кофе не успел, не говоря уж о завтраке. И теперь, сидя за столом в маленькой комнатке, где жила девушка, и опрашивая соседей, он подумал вдруг о том, что жизнь, в сущности, состоит из стольких приятных вещей (чашка кофе утром, к примеру, или поцелуй Риты), что вешаться в таком молодом возрасте, да еще и с такой внешностью – настоящая глупость. Девушка сидела, привалившись к дверному косяку, и, прикрыв свои мертвые глаза, казалось, продолжала о чем-то думать – настолько сосредоточенно и в то же самое время иронично смотрело куда-то в пространство ее подпорченное маской удушья лицо. Марк подумал, что сейчас Лиля – единственная из всей толпы, собравшейся на лестнице, видит то, чего не могут пока увидеть остальные – возможно, туманы долины смерти, куда рано или поздно придут все.
   Длинные светлые волосы, зеленые глаза, полные выразительные губы, длинные руки, повисшие вдоль тела, длинные ноги, согнутые в коленях и слегка раздвинутые, едва прикрытые подолом теплого домашнего платья. Она была высокой, эта девушка Лиля, и хорошо сложенной. И почему такие девушки позволяют себе уходить из жизни из-за какой-нибудь ерунды вроде неудавшейся личной жизни, и почему отчаяние охватывает их с такой силой, что у них не хватает мужества жить дальше или попытаться хотя бы разобраться в себе и понять, что жизнь все-таки дается один раз? Но это все философия. Реальность же такова, что с минуты на минуту тело этой несчастной Лили осмотрит судмедэксперт, после чего его уложат на носилки и увезут в морг, где произведут вскрытие.
   Марк посмотрел в окно – ветер хлестал в стекла мокрым снегом и дождем, над городом нависли акварельные, размытые темно-серые тучи, а солнце укатилось прочь, не оставив ни единого теплого луча. Да, в такую погоду, пожалуй, склонный к депрессии человек от одного взгляда в окно взвоет и забьется под одеяло, заскулит. Если же его, одинокого, в этот момент еще и предали, оскорбили, унизили или просто бросили за ненадобностью, как ненужную вещь, то новый нейлоновый чулок – просто спасение…
   Он вышел из комнаты на лестницу, поднялся на один пролет, протискиваясь между толпящимися на ступенях соседями, и позвонил домой. Спросил Риту, как дочка. Ему просто необходимо было услышать голос жены, ее дыхание, он словно набирался сил, пытаясь представить себе ее, сидящую на кровати с Фабиолой на руках и кормящую дочь грудью. Дома все было спокойно и радостно. Марк подумал о том, что он непозволительно счастлив, и, едва дыша от переполнявших его чувств, вернулся обратно в ад, в комнатку, где продолжала вглядываться в туман долины смерти девушка Лиля. Марку вдруг захотелось взять ее за плечи и встряхнуть как следует, надавать по щекам, чтобы привести в чувство, оживить и объяснить ей, дурехе, как же много она потеряла, повесившись на чулке, вместо того чтобы, скажем, родить ребенка.
   – …Ее мужчина бросил, – вдруг услышал Марк и с любопытством уставился на сидевшую перед ним женщину, соседку.
   – Мужчина?
   Она кивнула головой. Так он и знал, что смерть вызвана желанием избежать продолжения нестерпимой боли, которую этой яркой блондинке причинил мужчина.
   – Она давно живет в этой квартире? – спросил Марк.
   – Она снимает комнату, это не ее квартира. Катя пустила ее к себе, не помню точно когда. Вот они вдвоем и живут.
   – Они не ругались?
   – Кто?
   – Катя и Лиля? – Марк записал в блокноте: «Фабиола – мой цветок, я обожаю тебя, моя малышка».
   – Нет, что вы, они жили мирно. Правда, время от времени Лиля съезжала с квартиры, думаю, она иногда жила в каком-то другом месте, с мужчиной.
   – Расскажите все, что вы знаете об этом. О Лиле, о ее мужчине, о ее приятелях, подругах.
   Судмедэксперт Борис Григорьевич Анджан сделал ему знак, Марк подошел к нему, и они вместе встали у окна, подальше от любопытных ушей.
   – Возможно, перед тем как повесить девушку на дверную ручку, кто-то придушил ее, – сказал внешне бесстрастно Анджан.
   Брови Марка взлетели вверх.
   – Вот, смотри, видишь, следы пальцев? Если окажется, что повреждения горла характерные, как при удушении руками… Словом, я-то, сам понимаешь, никуда не тороплюсь, поэтому подождем, что покажет вскрытие и более тщательное обследование. Марк, но ты только посмотри, что ни женский труп – то красотка!
   Борис говорил это чуть слышно, так, чтобы никто из находившихся поблизости не мог услышать его слова.
   – Красивые женщины словно притягивают к себе смерть, преступления. Не думаю, что такую красивую девушку могли придушить из-за денег, скажем, или по политическим мотивам. Любовь! Собственнические замашки мужика, который не мог смириться с тем, что она не принадлежит ему.
   Марк был с ним полностью солидарен. Вернувшись к свидетельнице, охотно дающей показания, Марк снова достал блокнот, все последние страницы которого были исписаны его нежными признаниями, обращенными к новорожденной дочери. Ему казалось, что именно это и есть самое главное, ради чего он, собственно, и живет, работает, рискует жизнью и проводит так много времени вне семьи. «Я изменился, я сильно изменился, – написал он, слушая свидетельницу. – Я стал внимательнее к людям, чувствительнее, слабее. И все это из-за тебя, моя Фабиола».
   – …Потому что мои окна выходят на улицу, и мне все было слышно, да и видно. Они приехали вдвоем: мужчина и женщина. Мужчина сразу вышел из машины и направился к подъезду. Было поздно, около половины первого ночи. Я и раньше видела этого мужчину и эту машину и знала, что он приезжает к Лилечке, вы бы только видели, какая это была прекрасная пара. Но разве я могла предположить, что он женат? И что он приедет к ней вместе с женой?!
   – Почему вы решили, что это его жена? – машинально спросил Марк, рисуя в блокноте пышную розу.
   – Сначала трудно было понять, кто она такая. Но когда Лилечка с воем выбежала из подъезда и вдруг набросилась на нее, сняла с ноги шлепанец и принялась бить им в каком-то исступлении по голове этой женщины…
   – Может, это была все-таки не жена?
   – Лилечка твердила: «Он тебя не любит, не любит, живет с тобой только ради детей. Я ненавижу тебя, ненавижу!!!» Вот так она кричала, была сама не своя от чувств. Я все видела и, к сожалению, ничем не могла ей помочь.
   – Когда это было?
   – Приблизительно неделю тому назад, – самым серьезным тоном ответила соседка. Марк рассмотрел ее: средних лет, полненькая, чистенькая, с острым взглядом, не дура. – Я еще тогда подумала (господи, прости!), как бы соседка моя от горя, что ее бросили, руки на себя не наложила. И вот вам пожалуйста! Повесилась.
   Подбородок женщины затрясся, и Марк подумал, что она, быть может, вполне искренне переживает за погибшую девушку.
   – А чем она занималась?
   – В магазине работала, в отделе косметики и парфюмерии. Сама как кукла была и в косметике разбиралась, покупатели ее очень любили.
   Она вздохнула, и тут Марк понял, что такие вот соседки, как эта женщина, не могут все же искренне относиться к людям: они постоянно играют и находятся в том хронически-любопытствующем возбуждении, которое и составляет смысл их жизни. Вот: умерла соседка. Повесилась. Один подбор слов чего стоит! А если рассказать обо всем этом своим подружкам-приятельницам посочнее, покрасочнее, напустить туману, заинтриговать, стать на какое-то время в центре внимания!
   – Вы заявили, что она в косметике разбиралась. Что вы хотели этим сказать? – холодновато спросил Марк, желая понять, к чему были приведены эти подробности. Неужели только для того, чтобы преподнести образ покойницы с наилучшей стороны, пусть даже речь пойдет о ее профессиональных достоинствах?
   – Да дело даже не в косметике, вы правильно подметили, просто я не так выразилась. Я хотела сказать, что она умела с людьми разговаривать, никогда не ставила их в дурацкое положение, как это у нас часто бывает в дорогих магазинах. Я сама лично бывала у нее, и она мне всегда давала понюхать духи, накрасить губы. Она была, с одной стороны, вроде бы и простая, я бы даже сказала, деревенская…
   – Стоп. В этом месте – поподробнее. Почему деревенская?
   – Да потому, что она приехала из деревни. Мне Катя говорила.
   – А из какой деревни?
   – Из Хмелевки, кажется.
   – Извините. Я перебил вас. Вы сказали, что она с одной стороны – деревенская, а с другой?
   – Ну, а с другой – городская, чистая такая, ухоженная, умела себя подать. Вот что я хотела сказать.
   – А где же хозяйка квартиры?
   – На работе. Где же ей быть?
   – Вы не могли бы назвать ее фамилию?
   – Могу. Катя Пышкина. Правда, замечательная фамилия?
   Марк пожал плечами. Действительно, фамилия интересная, пышная, румяная и присыпанная сахарной пудрой.
   – А ей самой не нравится. И вообще, вы не представляете себе, какие они были разные.
   – Кто?
   – Катя и Лиля. По-разному относились к жизни.
   – Можно поконкретнее?
   – Катя более основательная, серьезная и какая-то озабоченная, что ли. А вот Лилечка – совсем другое дело. Веселая, праздничная… не знаю, как сказать. Словом, когда на душе кошки скребли, то лучшего собеседника, чем Лиля, найти было трудно.
   Марк поймал себя на том, что ему нравится разговаривать с этой женщиной. Они в беседе о погибшей продвинулись не так уж и далеко, зато он много узнал о самой жертве. Веселая, праздничная…
   – Вы вот сказали о ней, что она была кем-то вроде ходячего праздника на каблуках. Так?
   – Так. Вы напрасно иронизируете.
   – Понимаете, и вы же рассказали мне об ужасающей сцене, свидетельницей которой стали неделю тому назад, или я ошибаюсь? Ведь это Лиля била башмаком по голове свою соперницу?
   – Да. Вы правы. И я не сказала бы, что она это делала весело. Конечно, она живой человек, и ей, как и всякой другой женщине, которую бросили, надо было дать выход своим чувствам.
   – А что бы вы сказали, если бы вдруг узнали, что это не самоубийство, что вашу соседку, скажем, убили? – Марк поскреб ногтем щеку, успевшую стать за несколько часов с момента последнего бритья колючей.
   – Она слишком тихо жила, чтобы ее понадобилось кому-то убивать. У нее не было ни денег больших, ничего такого, что могло бы привлечь вора. Да и мужчины, с которыми я ее видела, все вроде бы порядочные, при костюмах-галстуках. Это я так. Образно выражаясь, ну, вы меня поняли. То есть не бандиты. Но люди не бедные. И, судя по тому, что она, бедняжка, так и не успела выйти замуж, женатые.
   – Вы фамилию ее знаете?
   – Знаю. Бонкова. Лиля Бонкова.
 
   Тело унесли. Соседка ушла, Марк дал ей на всякий случай свою визитку. В комнату вошла женщина с заплаканными глазами.
   – Вы – следователь?
   – Да. Моя фамилия Садовников. Марк Александрович.
   – Я тоже соседка. Как и Вера Ильинична. Только живу через стенку от девчонок – Кати и Лили. Это я нашла Лилечку. Страшная смерть! Так нелепо – сидеть на полу, вытянув ноги, с чулком на шее! Она никогда бы не поступила так, слышите? Никогда. Даже если бы ее сбросили с небоскреба, она бы думала о том, как будет смотреться на асфальте. Как в анекдоте…
   – У вас есть что рассказать?
   – Есть. Ее убили! Это я точно знаю.

3

   – Вы вот сказали, что у меня необыкновенное лицо, что оно исполнено душевной боли, так? Вы правы… У меня вообще такое чувство, словно все, что происходит со мной, – сон. Кошмарный сон. И это потрясающе, что сейчас, когда мне так плохо и я не могу оставаться дома одна, вы, словно чувствуя это, пригласили меня к себе, попросили попозировать. Получается, что кто-то там, наверху, не хотел, чтобы я и дальше страдала, и послал мне вас, Рита. У вас здесь тихо и спокойно, никого, кроме нас двоих, нет, я могу быть уверена, что нас никто не подслушает?
   Рита покачала головой. В мастерской были только они, маленькая Фабиола спала в доме, и стоит ей только проснуться и подать голос, как с помощью «электронной няни» ее тотчас услышат.
   Рита привезла натурщицу в загородный дом, в новую мастерскую, и теперь, чувствуя, что ей попалась интересная собеседница, вполне созревшая для того, чтобы поделиться своими мыслями и чувствами, художница радовалась тому, что ей хотят довериться. Ей не терпелось проверить предположение относительно того, что эта девушка потеряла кого-то близкого, и предложить ей свою помощь. Верно ли она истолковала выражение ее лица, ее взгляд и даже болезненный цвет кожи?
   – Я не помешаю вам работать своими разговорами? – внезапно встрепенулась девушка.
   – Успокойтесь, Катя. Здесь, как вы правильно заметили, кроме нас двоих, никого нет и не будет в течение еще нескольких часов, пока не вернется мой муж. И я буду рада, если предложение пожить у меня какое-то время, пока я не закончу ваш портрет, позволит вам пережить тяжелый для вас период. Но вы заинтриговали меня, честно говоря.
   Рита смотрела на совершенно белый лист бумаги, на котором она собиралась потренироваться углем, мысленно набрасывая черты лица девушки и пытаясь увидеть не существующие пока линии, штрихи, тени. Это было особое состояние, когда картина рисовалась где-то внутри, наполняясь многочисленными и обманчивыми чертами, в сущности и составляющими портрет. Эта внутренняя работа требовала, помимо вдохновения и сосредоточенности, еще и элемента любви, интереса к натурщице.
   – Я бы могла, конечно, начать свой рассказ с описания нашей первой встречи с Лилей, но тогда, думаю, исчезнет то особое чувство утраты и трагичности, которое теперь, когда ее нет, только усилит впечатление и заставит вас воспринять некоторые детали ее биографии особым образом.
   Рита с трудом заставила себя промолчать, испытывая в душе странное, с примесью стыда, чувство удовлетворения после того, как она узнала, что не ошиблась: Катя на самом деле кого-то потеряла.
   – Она повесилась. Этой ночью. Мы были с ней близкими подругами. Жили вместе. Она снимала у меня комнату. Мне казалось, что я так хорошо ее знаю… Много всего было, и хорошего, и плохого. Но я никогда бы не предположила, что она способна на такое.
   Рита и на этот раз промолчала, посчитав, что ее возможная, вызванная желанием не показаться черствой, дежурная реакция на эту «новость» («Да что вы такое говорите?!» или «Какой ужас!») лишь помешала бы рассказчице продолжать говорить. Она лишь выразительно посмотрела на нее, широко раскрыв глаза, давая ей понять, что она удивлена, поражена, потрясена услышанным: не каждый же день слышишь, что уходит из жизни молодая девушка.
   – Я вернулась домой под утро. Честно говоря, у меня было свидание, но я никогда не высыпаюсь в чужой постели.
   Такая откровенность обескуражила Риту, она снова взглянула на белый лист бумаги и только теперь вдруг поняла, увидела, как белое пространство начинает постепенно заполняться бликами и тенями, как проступают некоторые, самые яркие черты лица. Работа пошла. Легким движением угольной палочки она только повторила, закрепила, сделала реальным и видимым увиденное лишь ею.
   – Я вот тоже высыпаюсь только дома, – поддержала Катю Рита.
   – Вот и представьте себе. Я открываю дверь ключом, иду на цыпочках по коридору до своей двери, прохожу мимо полураскрытой Лилиной – и невольно поворачиваю голову. Я никогда не забуду эту картину! Лиля сидит на полу… Вроде бы куда-то смотрит, но на самом деле она уже ничего не видит. Лишь глаза полураскрыты. Вы бы видели ее, какая она была при жизни! Вот уж точно, вы прошли бы мимо меня и остановили свой взгляд на ней. Она настоящая русалка: длинноволосая, зеленоглазая, и все в ней такое нежное, длинное, утонченное, ни за что не скажешь, что она – деревенская девушка.
   – Вы же сказали, что она повесилась. А теперь говорите, что она сидела на полу, – вернула ее в реальность Рита. Рука торопилась обессмертить линии, уголек нежно царапал бумагу.
   – Странно, да? Я тоже сначала ничего не поняла. Подумала, что она просто напилась. Хотя она никогда не злоупотребляла. Мартини ей, правда, нравилось, еще шампанское и, конечно, пиво в жару. Она всегда говорила, что жажду хорошо утолять только пивом, и она, я думаю, по-своему была права. Так вот. Я подошла к ней поближе, позвала ее, я же не знала, что она умерла. Опустилась перед ней на колени, взяла ее руку в свою, хотела как бы пожать ее, поддержать, что ли. Дело в том, что в последнее время у нее было не все в порядке. Она так много настрадалась, бедняжка, так много плакала! Но об этом потом. Понимаете, я взяла ее руку в свою, и она оказалась совсем холодной. И только потом, подняв глаза, я увидела на ее шее чулок. Такой… прозрачный или, можно сказать, телесного цвета, не могу сказать, что я видела все ее чулки, но такой, как мне показалось, увидела в первый раз. Получается, что она его как бы специально купила. Потому что рядом на полу же валялась коробка, а в ней – новый чулок, он выскользнул из коробки, словно змея. Я еще подумала тогда (вот дурочка-то!), что она могла бы воспользоваться своими старыми черными чулками или даже колготками, зачем покупать новые-то? Представляете, что может прийти в голову в такую минуту?! Вообще-то это довольно странно. Она обвила шею чулком, петлей, а потом, вероятно, удавилась под тяжестью собственного тела. Выбрала такой вот способ. Это чтобы не покупать пистолет, не вбивать крюк в потолок, не вешаться в туалете, над унитазом, привязав чулок к трубе…
   – Что было на ней надето? – вдруг спросила Рита, которой, для того чтобы представить себе полную картину, не хватало такой важной детали, как одежда.
   – Вот и я подумала. Почему на ней домашнее платье? Не хватило сил нарядиться? Вот вы слушаете сейчас меня и думаете, что я черствая, мне в голову лезет всякая чепуха. Но я не черствая, просто меня тогда как-то заклинило, что ли. А потом, когда до меня наконец дошло, что Лиля покончила с собой, что она мертвая, я, вместо того чтобы вызвать милицию или «Скорую помощь», сбежала. Дверь оставила открытой, рисковала, конечно, понимала, что воры могут забраться, но, с другой стороны, у нас очень бдительные соседи. Словом, я подумала: если соседка утром выйдет выбрасывать мусор, то непременно увидит, что дверь не заперта, непорядок. Сначала позвонит, потом позовет меня или Лилю и, если никто не ответит, войдет. Это нормально, тем более что мы ей вполне доверяем, она хорошая женщина. Думаю, так оно и вышло.
   – Вы хотите сказать, что не уверены в том, что о смерти вашей подруги известно в милиции? – тихо, стараясь не выдать своего возмущения, спросила Рита.
   – Я не чувствую своей вины перед Лилей, – каким-то грустным голосом отозвалась Катя. – Вот если бы она была больна или ранена и я оставила бы ее, тогда другое дело. А так… Мне надо было побыть одной, прийти в себя. Да и вообще – я боюсь.
   И она неожиданно заплакала.
   – Я покойников боюсь, не представляю, как вообще теперь буду там жить!
   – Как вы с ней познакомились?
   В тишине сухо и мягко шуршал уголек.
   – Ах… это? – Катя достала платок из кармана джинсов и промокнула глаза.
   Рита подумала, что она тоже, вероятно, хотела бы иметь длинные светлые волосы, зеленые глаза (сейчас лицо натурщицы освежали большие, пусть и заплаканные глаза с изумрудными линзами), вот только роста она была невысокого, да и черты лица были мелковатые, мышиные. Должно быть, погибшая подруга Лиля была много ярче, интереснее.
   – Понимаете, это случилось больше года тому назад. Это со стороны может показаться, что мне повезло: моя тетка умерла и оставила мне квартиру. Нет, это случилось гораздо раньше, просто полтора года тому назад я познакомилась с Лилей. Что-то я путано рассказываю. Значит, так. Я жила одна в двухкомнатной квартире, на Вавилова. В том самом доме, где внизу гастроном, может, знаете?
   – Знаю. Оттуда недалеко до драмтеатра.
   – Точно! Так вот. Дела мои шли неважно. Моя мама живет в Краснодаре. Вышла замуж, у них свой дом, сад. Она время от времени присылает мне посылки или денежные переводы. Не так часто, но все равно. Зовет меня к себе, но я-то понимаю, что она это делает скорее из вежливости. Ну, посудите сами, зачем ей я, когда у нее есть молодой муж, ребенок, мы с ней уже сто лет как не виделись.
   Рита словно в знак протеста раздавила в пальцах уголь, сдунула черную пыль, покачала головой. Но комментировать не стала. Мало ли какие отношения сложились у матери с дочерью. Не все же так любят друг друга, как в их семье.
   – Вы сказали, что ваши дела шли неважно. Что вы имели в виду?
   – В магазине, где я работаю, в рыбном на проспекте Кирова, шел ремонт, нас всех отпустили, а я не знала, не подготовилась, взяла стиральную машинку в кредит. Словом, у меня началась черная полоса – в денежном смысле. Кто-то мне подсказал, что я могу сдать комнату какой-нибудь студентке. Понятное дело, что я не собиралась давать объявления, мне это ни к чему, я хотела по знакомству, может, думаю, кому-то нужно. Я своим девчонкам из магазина сказала, тем более что квартира-то центровая, близко и до педагогического института, и до университета. Но как-то не получалось, никто не приходил, не звонил, и тогда я сама, от руки, написала всего лишь одно объявление, что сдается комната, недорого. И наклеила на вокзале, на столбе. Подумала, приедет кто-то иногородний, поступать или на работу устраиваться. И, представляете, в этот же вечер мне позвонили. Я услышала женский голос, мне он показался приятным, молодым. Мы договорились о встрече, и уже через полчаса в дверь позвонили. Открываю я, значит, дверь, и что же я вижу? Стоит девица, размалеванная, как деревенская мымра, на лице – килограмм крем-пудры, фиолетовые тени, размазанная по губам жирная помада яркого вишневого цвета, словом, жуть. Я обомлела, но впустить впустила. И уже через несколько минут поняла, в чем дело – у нее, оказывается, было разбито лицо. И она, бедолага, пыталась его заштукатурить, замазать синяки и кровоподтеки. Она, что мне понравилось, никогда ничего от меня не скрывала, рассказывала о своих тайнах обыденным, спокойным тоном, как бы констатируя факт: мол, муж побил. Объяснила, что давно собиралась развестись с мужем-пьяницей и вырваться из деревни, Хмелевки, пожить в городе, найти работу и, если получится, выйти замуж за приличного человека, родить детей. Программа-максимум, вполне нормальная, надо сказать. И этой самой откровенностью она сразу расположила меня к себе. Отсутствие манерности или желания как-то приукрасить свою жизнь, скрыть какие-то постыдные факты из своей жизни – все это сильно импонировало мне. Но сразу скажу: я почувствовала, что она, Лиля, эта деревенская дурында, какой она мне тогда показалась, со всеми своими проблемами и планами, стала очень удобным фоном для моих несчастий. Другими словами, на ее фоне моя жизнь показалась мне не такой уж и беспросветной.