Страница:
Анна Данилова
Вспомни обо мне
1
Из дневника Анатолия Концевича
«Мне всего сорок два года, но я в последнее время чувствую себя самым настоящим стариком, и нервы – ни к черту… Знакомые считают, что я сильно сдал. И это действительно так. Я и сам чувствую, что я уже не такой, как прежде. Хотя я ведь и раньше никогда не чувствовал себя по-настоящему молодым, то есть жизнерадостным, энергичным, веселым… Последнее слово и вовсе вызывает у меня недоумение. Что значит – веселый человек? И как вообще можно быть веселым, если жизнь так неинтересна, скучна, безрадостна и даже опасна…
Вот написал все это и еще страшнее стало. Не понимаю, что со мной происходит и почему я должен чего-то бояться… Ведь это же был только сон. Да, мне только приснилось, будто бы ночью кто-то проник ко мне в квартиру, кто-то в черном, и это был, конечно, человек, вероятнее всего, мужчина… Лица я не видел. Но этот человек, едва переступив порог спальни, набросился на меня, спящего… Спрашивается, каким образом я мог видеть его, раз спал? Да я и сам толком теперь не знаю, как все это было, да и как вообще можно разобраться в снах, особенно в предутренних, тяжелых, от которых дух захватывает и ты просыпаешься в холодном поту… Холодный пот. Липкий. Густой. Он просто катится по лицу, и ты чувствуешь себя глубоко несчастным, одиноким, брошенным и абсолютно никому не нужным…
Так вот, этот сон показался мне совсем реальностью. И этот человек с сильными и тонкими пальцами душил меня. Я от страха, как мне кажется, даже поседел. Хотя и до этого был уже наполовину седой. Но это меня, по мнению знакомых женщин, не портит. Даже наоборот – делает привлекательным. Только мне непонятно, что может быть привлекательного в серебристых прядях… Но им, женщинам, виднее…
Я не старик, нет. Но очень скоро стану им, если не пойму, что со мной происходит и чего я боюсь. Главное, я знаю, когда все это началось…
Однажды вечером в моей квартире раздался телефонный звонок, это был Леня, он звонил из ресторана и сказал, что видит перед собой, за соседним столиком, мою жену. И все бы ничего, если бы она не умерла три года тому назад…»
Вот написал все это и еще страшнее стало. Не понимаю, что со мной происходит и почему я должен чего-то бояться… Ведь это же был только сон. Да, мне только приснилось, будто бы ночью кто-то проник ко мне в квартиру, кто-то в черном, и это был, конечно, человек, вероятнее всего, мужчина… Лица я не видел. Но этот человек, едва переступив порог спальни, набросился на меня, спящего… Спрашивается, каким образом я мог видеть его, раз спал? Да я и сам толком теперь не знаю, как все это было, да и как вообще можно разобраться в снах, особенно в предутренних, тяжелых, от которых дух захватывает и ты просыпаешься в холодном поту… Холодный пот. Липкий. Густой. Он просто катится по лицу, и ты чувствуешь себя глубоко несчастным, одиноким, брошенным и абсолютно никому не нужным…
Так вот, этот сон показался мне совсем реальностью. И этот человек с сильными и тонкими пальцами душил меня. Я от страха, как мне кажется, даже поседел. Хотя и до этого был уже наполовину седой. Но это меня, по мнению знакомых женщин, не портит. Даже наоборот – делает привлекательным. Только мне непонятно, что может быть привлекательного в серебристых прядях… Но им, женщинам, виднее…
Я не старик, нет. Но очень скоро стану им, если не пойму, что со мной происходит и чего я боюсь. Главное, я знаю, когда все это началось…
Однажды вечером в моей квартире раздался телефонный звонок, это был Леня, он звонил из ресторана и сказал, что видит перед собой, за соседним столиком, мою жену. И все бы ничего, если бы она не умерла три года тому назад…»
2
Анатолий Концевич уже и сам не знал, как относится к своей свободе. Будучи женатым, он нередко мечтал о том, чтобы в квартире было тихо и спокойно и чтобы вещь, оставленная им на каком-то конкретном месте, дожидалась его, а не исчезала в неизвестном направлении… У женщин свои представления о порядке, о комфорте, о том, каким должен быть дом и как и где должны лежать вещи. И когда умерла Вера, в квартире стало очень тихо, так тихо, что ломило в ушах и хотелось как-то нарушить тишину, позвать, к примеру, Веру, попросить принести воды или сигареты… И хотя Веры не было, он представлял себе, что она приходит, приносит сигареты и садится сама рядышком, смотрит, как он закуривает… Потом, спохватываясь, бежит на кухню – за чистой и сухой большой хрустальной пепельницей. Ему казалось, что она любила его. Иначе не стала бы терпеть его тяжелый характер, его вечные придирки, затяжную (по мнению многих, кто знал его) задумчивость, которая была сродни невежливости, невнимательности к окружающим… Он знал за собой великое множество недостатков, которые были явными, очевидными, но Вера воспринимала их с легкостью, словно не их замечала. Иногда Анатолию казалось, что она ведет себя так терпимо по отношению к нему исключительно по одной причине – она дорожила их браком, намаялась одна, без мужа, и теперь, грубо говоря, держалась за него, прощая ему все…
Хотя, с другой стороны, ну чего уж такого она ему прощала? Он не изменял ей, приносил в дом деньги, был спокоен и вежлив, даже учтив, дарил ей подарки, цветы… Конечно, многому он научился, читая втайне от жены женские журналы, чтобы понять, что же надо им, этим милым существам, от мужчин, чего ждет от него Вера.
А что касается быта, то мало у кого нет вредных привычек… К примеру, он постоянно искал свои домашние тапки. И находил, как правило, под письменным столом, в темных углах, возле стены, и за ними всегда приходилось лезть… Конечно, зрелище не из эстетичных, это он понимал, но все равно подлезал под стол и шарил руками по гладкому паркету… Еще долго собирался к столу. Вера ждала его, следя за его перемещениями по квартире. Суп остывал, она нервничала, тихо так спрашивала, когда он заглядывал в столовую, скоро ли он, и он отвечал неизменно, что да, он уже идет, вот только, к примеру, сохранит что-то там в компьютере или помоет руки, или примет лекарство, или переоденется, или польет фикус (подарок подчиненных), или сходит в туалет, или сложит все скопившиеся в корзине в передней газеты в стопку и вынесет в чулан… Он и сам не мог понять, почему так все выходило, то он постоянно запаздывал к столу. Словно оттягивал момент, когда же он, наконец, успокоится и сядет, возьмет в руки ложку или вилку и примется за еду…
Вера хорошо готовила, и он тихо радовался этому обстоятельству. Ведь женился он как-то стихийно, быстро… Хотя с Верой он был знаком больше двух лет, ухаживал за ней, но вот предложение сделал неожиданно даже для себя, словно кто-то внутри него, уставший от нерешительности, помог ему произнести эти важные и простые слова: Вера, я люблю тебя, выходи за меня замуж. Он к тому времени уже успел познать ее как женщину (она оказалась спокойной, скованной, но готовой раскрыться, довериться мужчине), но вот как хозяйку – нет. Она снимала квартиру, не очень-то любила приглашать его к себе, поэтому узнать, как Вера готовит и насколько она чистоплотна, он не успел. Поэтому тем более было приятно, что она превосходная хозяйка, не ленится, а что касается порядка, то с ее появлением квартира Анатолия стала словно светлее, просторнее, чище, комфортнее…
Да и жили они хорошо, в удовольствие, и Анатолий был уверен, что это и есть любовь и настоящее семейное счастье. Ей исполнилось тридцать лет, а ему тридцать восемь, когда она сказал ему, что забеременела…
… Он приготовил себе два солидных горячих бутерброда с сыром и ветчиной, достал из холодильника холодное пиво, накрыл себе столик возле широкого, мягкого дивана, поставил пепельницу, большую хрустальную, и сел, расслабился… Все, день закончился. Он устал, хочется посмотреть телевизор, поужинать, выпить пива, а потом забраться под одеяло и уснуть. Чтобы утром проснуться, выпить чашку кофе и отправиться к себе на работу, в свой кабинет… Чтобы вечером вернуться домой…
Он вдруг заплакал. Его же никто не видел, а когда он знал, что его никто не видит, он иногда позволял себе плакать. От жалости к себе. Он считал несправедливым, что его, семьянина от природы, Бог так наказал неизвестно за что, отняв и жену, и неродившегося ребенка… Так жаль, так жаль, что хоть волком вой… Если бы кто-то, кто его знал, увидел бы его в эту минуту, то пришел бы в недоумение. У Анатолия Концевича была довольно-таки мужественная внешность. Высокий, суховатый брюнет с крупными чертами лица, проницательными умными глазами, нервными движениями, от него исходила внутренняя сила, которая подавляла в его подчиненных желание неповиновения, бунта. Его воспринимали как директора, хозяина, сильную личность, которой бесполезно прекословить. Хотя с женщинами, работавшими в его конторе, он зачастую был необычайно нежен, вежлив, с удовольствием делал им к праздникам какие-то милые подарки, которые выбирал сам, выдавал собственноручно маленькие премии, с легкостью отпускал с работы, когда им это было нужно… Он возглавлял небольшую строительную фирму, и дела его вот уже больше десяти лет шли хорошо, если не замечательно…. Он мог позволить себе уже многое, но если прежде он все свои желания подчинял будущему (вот родится ребенок, тогда можно будет купить дом на Волге, еще одну машину – для Верочки, новую квартиру в районе Набережной, отправиться путешествовать втроем в теплые страны…), то теперь, когда он остался один, и желания как-то сами собой отпали… Хотелось одного – чтобы его контора продолжала так же стабильно и прибыльно работать, чтобы подчиненные его уважали, а женщины видели в нем сильного мужчину… И еще – чтобы Лариса была с ним поласковее…
…Второй бутерброд он осилить не смог, унес тарелку обратно на кухню. Вернулся в комнату, допил пиво и хотел было уже позвонить Ларисе, своей молоденькой любовнице, чтобы попросить ее приехать прямо сейчас, как замурлыкал мобильный телефон. Леонид. Его самый близкий и преданный друг. Его заместитель. Его жилетка, в которую всегда можно поплакаться и с которым так приятно пропустить рюмку другую коньячку, поговорить за жизнь…
– Толя? Привет…
Леня был пьян. Анатолий понял это по голосу.
– Здорово, Леонид. Ты где?
Но он и так представлял себе, где в этот час может быть его друг. В ресторане «Европа». Это любимое место Лени Охрименко.
– Там же, где и всегда… – Анатолий услышал, как Леня вздохнул. – Послушай, я хоть и стараюсь не нервничать, но ты, наверное, чувствуешь, что у меня голос не такой, как всегда, да?
Пожалуй, он был прав, Леня. Действительно, он волновался.
– Что случилось? Деньги забыл или опять язва открылась?
– Дурак ты, Концевич… Вечно тебе в голову всякая ерунда лезет… И какого ты обо мне вообще мнения? Считаешь меня алкоголиком?
– Леня, да что с тобой? Все нормально… Ты такой же алкоголик, как и я… Что случилось-то?
– Понимаешь, брат, сижу я сейчас за нашим с тобой столиком, возле окна, ну, ты знаешь, да? И вот. Напротив меня за столиком сидит один молодой хлыст… Вернее, нет, нормальный парень, хорошо одет, между прочим, не пьяный в отличие от меня…
– Ну? – Концевич подумал, что Ларисе он уже не станет звонить. Поздно, да и настроение не очень-то… Все желания, какие были еще четверть часа назад, исчезли. Хотелось только спать…
– А рядом с ним сидит, угадай, кто?
– Леня, ну откуда мне знать, кто… – И вдруг его словно прострелило: – Лара? – И сон сразу исчез. Он зажмурился и распахнул глаза, словно впуская сумерки спальни вместе с источающей беду телефонной трубкой. – Лариса?
– Нет. Я не стал бы тебе звонить, если бы увидел Ларку… Я не такой, ты знаешь. Но это Вера.
– Какая еще Вера? – Не успел еще ни о чем подумать Концевич. Имя его жены после ее смерти как-то стерлось из памяти, во всяком случае, оно уже почти ни с кем не ассоциировалось (любопытная и любящая поворошить раны Ларка сказала, что он никогда не любил свою жену, вот дурища!) – имя, как имя.
– Толь, ты что? Вера – твоя жена.
– Леня… Может, ты забыл…
– Да нет, ничего я не забыл. Я знаю, брат, что она умерла, я сам был на похоронах… Она лежала в гробу – мертвее не бывает… Но говорю же – я сейчас вижу ее.
– Что, так сильно похожа? – Концевич почувствовал, как кровь прилила к лицу. Что-то нехорошо стало…
– Говорю же – Вера. Точная ее копия.
– Может, у Веры была сестра-близнец?
– Не знаю. Но я не мог тебе не позвонить, сам понимаешь… Ладно, старик, извини, что потревожил… Жаль, что тебя здесь нет, сам увидел бы, оценил… ну просто твоя жена. И одета так же, я хочу сказать, в ее стиле… Такое платье… вырез.. грудь… красотка, как Вера. И губы… Ты вот говорил, что она слишком ярко красит губы, но ты не понимаешь, это красиво, это очень красиво… Губы, как вишни… У тебя была красивая жена. А эта… Если хочешь, приезжай…
Но он знал, что не поедет. Да и глупости все это. Просто Леня выпил…
Они попрощались, Анатолий отключил телефон, вымыл посуду, принял душ и лег спать. Но сна не было. Он лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к шуму дождя за окном (была ранняя весна, холодная, с ветрами, мокрым снегом и дождями), и представлял себе уютный, погруженный в красновато-оранжевый свет, зал ресторана, Леню за столиком, нахально разглядывающего похожую на Веру женщину… Вот черт, надо было спросить про возраст…
Хотя, с другой стороны, ну чего уж такого она ему прощала? Он не изменял ей, приносил в дом деньги, был спокоен и вежлив, даже учтив, дарил ей подарки, цветы… Конечно, многому он научился, читая втайне от жены женские журналы, чтобы понять, что же надо им, этим милым существам, от мужчин, чего ждет от него Вера.
А что касается быта, то мало у кого нет вредных привычек… К примеру, он постоянно искал свои домашние тапки. И находил, как правило, под письменным столом, в темных углах, возле стены, и за ними всегда приходилось лезть… Конечно, зрелище не из эстетичных, это он понимал, но все равно подлезал под стол и шарил руками по гладкому паркету… Еще долго собирался к столу. Вера ждала его, следя за его перемещениями по квартире. Суп остывал, она нервничала, тихо так спрашивала, когда он заглядывал в столовую, скоро ли он, и он отвечал неизменно, что да, он уже идет, вот только, к примеру, сохранит что-то там в компьютере или помоет руки, или примет лекарство, или переоденется, или польет фикус (подарок подчиненных), или сходит в туалет, или сложит все скопившиеся в корзине в передней газеты в стопку и вынесет в чулан… Он и сам не мог понять, почему так все выходило, то он постоянно запаздывал к столу. Словно оттягивал момент, когда же он, наконец, успокоится и сядет, возьмет в руки ложку или вилку и примется за еду…
Вера хорошо готовила, и он тихо радовался этому обстоятельству. Ведь женился он как-то стихийно, быстро… Хотя с Верой он был знаком больше двух лет, ухаживал за ней, но вот предложение сделал неожиданно даже для себя, словно кто-то внутри него, уставший от нерешительности, помог ему произнести эти важные и простые слова: Вера, я люблю тебя, выходи за меня замуж. Он к тому времени уже успел познать ее как женщину (она оказалась спокойной, скованной, но готовой раскрыться, довериться мужчине), но вот как хозяйку – нет. Она снимала квартиру, не очень-то любила приглашать его к себе, поэтому узнать, как Вера готовит и насколько она чистоплотна, он не успел. Поэтому тем более было приятно, что она превосходная хозяйка, не ленится, а что касается порядка, то с ее появлением квартира Анатолия стала словно светлее, просторнее, чище, комфортнее…
Да и жили они хорошо, в удовольствие, и Анатолий был уверен, что это и есть любовь и настоящее семейное счастье. Ей исполнилось тридцать лет, а ему тридцать восемь, когда она сказал ему, что забеременела…
… Он приготовил себе два солидных горячих бутерброда с сыром и ветчиной, достал из холодильника холодное пиво, накрыл себе столик возле широкого, мягкого дивана, поставил пепельницу, большую хрустальную, и сел, расслабился… Все, день закончился. Он устал, хочется посмотреть телевизор, поужинать, выпить пива, а потом забраться под одеяло и уснуть. Чтобы утром проснуться, выпить чашку кофе и отправиться к себе на работу, в свой кабинет… Чтобы вечером вернуться домой…
Он вдруг заплакал. Его же никто не видел, а когда он знал, что его никто не видит, он иногда позволял себе плакать. От жалости к себе. Он считал несправедливым, что его, семьянина от природы, Бог так наказал неизвестно за что, отняв и жену, и неродившегося ребенка… Так жаль, так жаль, что хоть волком вой… Если бы кто-то, кто его знал, увидел бы его в эту минуту, то пришел бы в недоумение. У Анатолия Концевича была довольно-таки мужественная внешность. Высокий, суховатый брюнет с крупными чертами лица, проницательными умными глазами, нервными движениями, от него исходила внутренняя сила, которая подавляла в его подчиненных желание неповиновения, бунта. Его воспринимали как директора, хозяина, сильную личность, которой бесполезно прекословить. Хотя с женщинами, работавшими в его конторе, он зачастую был необычайно нежен, вежлив, с удовольствием делал им к праздникам какие-то милые подарки, которые выбирал сам, выдавал собственноручно маленькие премии, с легкостью отпускал с работы, когда им это было нужно… Он возглавлял небольшую строительную фирму, и дела его вот уже больше десяти лет шли хорошо, если не замечательно…. Он мог позволить себе уже многое, но если прежде он все свои желания подчинял будущему (вот родится ребенок, тогда можно будет купить дом на Волге, еще одну машину – для Верочки, новую квартиру в районе Набережной, отправиться путешествовать втроем в теплые страны…), то теперь, когда он остался один, и желания как-то сами собой отпали… Хотелось одного – чтобы его контора продолжала так же стабильно и прибыльно работать, чтобы подчиненные его уважали, а женщины видели в нем сильного мужчину… И еще – чтобы Лариса была с ним поласковее…
…Второй бутерброд он осилить не смог, унес тарелку обратно на кухню. Вернулся в комнату, допил пиво и хотел было уже позвонить Ларисе, своей молоденькой любовнице, чтобы попросить ее приехать прямо сейчас, как замурлыкал мобильный телефон. Леонид. Его самый близкий и преданный друг. Его заместитель. Его жилетка, в которую всегда можно поплакаться и с которым так приятно пропустить рюмку другую коньячку, поговорить за жизнь…
– Толя? Привет…
Леня был пьян. Анатолий понял это по голосу.
– Здорово, Леонид. Ты где?
Но он и так представлял себе, где в этот час может быть его друг. В ресторане «Европа». Это любимое место Лени Охрименко.
– Там же, где и всегда… – Анатолий услышал, как Леня вздохнул. – Послушай, я хоть и стараюсь не нервничать, но ты, наверное, чувствуешь, что у меня голос не такой, как всегда, да?
Пожалуй, он был прав, Леня. Действительно, он волновался.
– Что случилось? Деньги забыл или опять язва открылась?
– Дурак ты, Концевич… Вечно тебе в голову всякая ерунда лезет… И какого ты обо мне вообще мнения? Считаешь меня алкоголиком?
– Леня, да что с тобой? Все нормально… Ты такой же алкоголик, как и я… Что случилось-то?
– Понимаешь, брат, сижу я сейчас за нашим с тобой столиком, возле окна, ну, ты знаешь, да? И вот. Напротив меня за столиком сидит один молодой хлыст… Вернее, нет, нормальный парень, хорошо одет, между прочим, не пьяный в отличие от меня…
– Ну? – Концевич подумал, что Ларисе он уже не станет звонить. Поздно, да и настроение не очень-то… Все желания, какие были еще четверть часа назад, исчезли. Хотелось только спать…
– А рядом с ним сидит, угадай, кто?
– Леня, ну откуда мне знать, кто… – И вдруг его словно прострелило: – Лара? – И сон сразу исчез. Он зажмурился и распахнул глаза, словно впуская сумерки спальни вместе с источающей беду телефонной трубкой. – Лариса?
– Нет. Я не стал бы тебе звонить, если бы увидел Ларку… Я не такой, ты знаешь. Но это Вера.
– Какая еще Вера? – Не успел еще ни о чем подумать Концевич. Имя его жены после ее смерти как-то стерлось из памяти, во всяком случае, оно уже почти ни с кем не ассоциировалось (любопытная и любящая поворошить раны Ларка сказала, что он никогда не любил свою жену, вот дурища!) – имя, как имя.
– Толь, ты что? Вера – твоя жена.
– Леня… Может, ты забыл…
– Да нет, ничего я не забыл. Я знаю, брат, что она умерла, я сам был на похоронах… Она лежала в гробу – мертвее не бывает… Но говорю же – я сейчас вижу ее.
– Что, так сильно похожа? – Концевич почувствовал, как кровь прилила к лицу. Что-то нехорошо стало…
– Говорю же – Вера. Точная ее копия.
– Может, у Веры была сестра-близнец?
– Не знаю. Но я не мог тебе не позвонить, сам понимаешь… Ладно, старик, извини, что потревожил… Жаль, что тебя здесь нет, сам увидел бы, оценил… ну просто твоя жена. И одета так же, я хочу сказать, в ее стиле… Такое платье… вырез.. грудь… красотка, как Вера. И губы… Ты вот говорил, что она слишком ярко красит губы, но ты не понимаешь, это красиво, это очень красиво… Губы, как вишни… У тебя была красивая жена. А эта… Если хочешь, приезжай…
Но он знал, что не поедет. Да и глупости все это. Просто Леня выпил…
Они попрощались, Анатолий отключил телефон, вымыл посуду, принял душ и лег спать. Но сна не было. Он лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к шуму дождя за окном (была ранняя весна, холодная, с ветрами, мокрым снегом и дождями), и представлял себе уютный, погруженный в красновато-оранжевый свет, зал ресторана, Леню за столиком, нахально разглядывающего похожую на Веру женщину… Вот черт, надо было спросить про возраст…
3
Из дневника Анатолия Концевича
«И все-таки мне кажется, что я уснул… Этого не могло быть в реальности, просто не могло и все… Этот человек… во всем черном. Он каким-то образом оказался в спальне, сначала присел на кровать, а потом вдруг как накинется на меня, и сцепил свои сильные пальцы на моем горле… Господи, кому рассказать – скажут, что у меня крыша поехала… Но я же видел его. У него и лицо было закрыто маской. Все черное, только глаза блестят… Я даже и отбиваться поначалу не мог, находился в шоке, меня словно парализовало от ужаса… да и не сказать, чтобы я так прямо и задыхался, вот только знал, что на меня напали и хотят убить. Кто? За что? Хотя какая разница, раз все это мне приснилось…
Да, именно так я и думал, пока не наступил рассвет, и я, измученный бессонницей и болями в горле, не встал и не зажег свет… Не сказать чтобы в спальне был беспорядок, но знал, что здесь кто-то побывал. Нарушен порядок расположения вещей. Как-то все словно сдвинуто, потревожено. И горло. Оно болело по-настоящему. Хотя и эту боль можно было объяснить. Предположим, ночью, во сне, у меня заболело горло, вот мне и приснилось, что на меня кто-то набросился и начал душить… Но тогда бы у меня болело горло внутри, а не снаружи…
Я сел на постели. Кожа на голове словно наэлектризовалась. Волосы встали дыбом. А страх залепил рот… Я хотел что-то сказать и не мог. Подумалось еще тогда, что, может, у меня инсульт, и язык не повинуется мне… Может, я бы еще какое-то время находился в таком вот подвешенном состоянии и не знал, что со мной происходит, если бы не спасительный звонок Ларисы. Моя дура позвонила мне и сказала, что в каком-то там меховом магазине распродажа, и что ей хочется поспеть к открытию, и не мог бы я ей ссудить такую-то сумму (звонок раздался почти в шесть утра, и это звонила любительница поспать Ларка!)… Да я тогда отдал бы ей все, лишь бы она приехала и своей жизнерадостностью, здоровой женской суетой и громким голосом разрушила гнетущую тишину моей квартиры, моей неудавшейся жизни…»
Да, именно так я и думал, пока не наступил рассвет, и я, измученный бессонницей и болями в горле, не встал и не зажег свет… Не сказать чтобы в спальне был беспорядок, но знал, что здесь кто-то побывал. Нарушен порядок расположения вещей. Как-то все словно сдвинуто, потревожено. И горло. Оно болело по-настоящему. Хотя и эту боль можно было объяснить. Предположим, ночью, во сне, у меня заболело горло, вот мне и приснилось, что на меня кто-то набросился и начал душить… Но тогда бы у меня болело горло внутри, а не снаружи…
Я сел на постели. Кожа на голове словно наэлектризовалась. Волосы встали дыбом. А страх залепил рот… Я хотел что-то сказать и не мог. Подумалось еще тогда, что, может, у меня инсульт, и язык не повинуется мне… Может, я бы еще какое-то время находился в таком вот подвешенном состоянии и не знал, что со мной происходит, если бы не спасительный звонок Ларисы. Моя дура позвонила мне и сказала, что в каком-то там меховом магазине распродажа, и что ей хочется поспеть к открытию, и не мог бы я ей ссудить такую-то сумму (звонок раздался почти в шесть утра, и это звонила любительница поспать Ларка!)… Да я тогда отдал бы ей все, лишь бы она приехала и своей жизнерадостностью, здоровой женской суетой и громким голосом разрушила гнетущую тишину моей квартиры, моей неудавшейся жизни…»
4
– Девушка, я же вас спросила: чернослив с косточкой или без косточки? Вы что, не русская? Пыхтите сигаретой, думаете неизвестно о чем, когда перед вами покупательница стоит…
Таня Маева любила саратовский рынок. Огромный, с высоким прозрачным куполом, как в цирке, крепко пахнущий зеленью, копченым мясом, овощами и фруктами и еще чем-то свежим молочным, приятным, аппетитным. И поговорить с продавцами любила, и поспорить, и поскандалить. Она находила в этом особое удовольствие. Ведь это она пришла сюда с денежками, чтобы их потратить, вот и пусть подсуетится эта ленивая и плутоватая братия торгашей, готовая обсчитать и обвесить тебя профессионально, с удовольствием, со знанием своего дела, можно сказать, талантливо…
– Женщина, я сказала вам, что они без косточек… – произнесла, пыхтя сигаретой, одетая в теплую розовую кофту продавщица. – Чего вам еще нужно?
– С косточками… – произнесла, выплевывая коричневую блестящую жирную косточку на ладонь, Таня Маева. – А цена, как у чернослива без косточек…
Она разговаривала лениво, жуя вкусный сладкий чернослив и представляя себе, как вернется домой и приготовит говядину с этим самым черносливом…
И вдруг горло ее сжалось, она чуть не задохнулась, поперхнулась, и продавщица вперила в нее насмешливый, злобный взгляд, мол, так тебе и надо…
Рядом с Таней стояла Вера Концевич. Живая и здоровая. И покупала у соседнего прилавка виноград. Красивая, как всегда, молодая, с румяными щечками… Прямо призрак какой-то! А рядом стоит молодой человек, одетый с иголочки, и помогает ей уложить перламутрово-розоватый виноград в пакет.
У Тани голова закружилась, как всегда, когда с ней происходило что-то необычное, когда она сталкивалась с чем-то необъяснимым, когда ей казалось, что она сходит с ума. К примеру, когда две машины одновременно на ее глазах стали пятиться назад, у нее, глядя на эту случайную картину, закружилась голова так, что ей пришлось остановиться и некоторое время стоять, прислонившись к стене дома, чтобы понять, что с ней-то все в порядке… Или однажды она увидела, как ее муж в парке целуется с другой женщиной… Удивительно похожий на мужа мужчина. Когда она, ловя ртом воздух, судорожно схватила телефон и принялась набирать номер супруга, он, находясь на работе, спокойно ответил, что у него совещание… В то время как мужчина, похожий на Олега, продолжал целоваться с девушкой, сидя на тенистой скамейке парка всего в нескольких шагах от нее…
Вера Концевич не могла находиться сейчас в Крытом рынке и спокойно покупать виноград. Она умерла три года тому назад. Молодая, красивая женщина настолько тяжело переносила свою беременность, что стала нервной, чрезмерно эмоциональной, впечатлительной, ей повсюду мерещились маньяки и убийцы, она была охвачена каким-то непонятным страхом перед родами, и организм ее в итоге не выдержал такой нагрузки, к тому же, по словам ее мужа Толи Концевича, она подхватила какой-то вирус, кажется даже гепатита… По словам Анатолия, Вера скончалась в больнице от потери крови… Какая-то невероятно жуткая, трагическая история. Все знакомые пришли хоронить Веру, и хотя она лежала в гробу, прикрытая белым газом, все равно это была Вера, точно… А Анатолий так и вовсе поцеловал ее, наплевав на предостережения доктора и нисколько не боясь заразиться этим самым вирусом…
И вот теперь она, улыбаясь своему спутнику, продолжает спокойно идти дальше, вдоль фруктовых рядов, как ни в чем не бывало…
Чтоб убедиться, что эта женщина на самом деле как две капли воды похожа на Веру, Таня обошла ряд и двинулась ей навстречу… Когда она приблизилась к ней настолько, что могла рассмотреть даже маленькую родинку на щеке (эта родинка украшала Веру и делала ее невероятно обаятельней и даже какой-то загадочной), у Тани снова закружилась голова и она почувствовала прилив дурноты…
– Извините, не скажете, который час? – проговорила онемевшими губами Таня, испытывая странное чувство невесомости, шока.
«Вера», слегка отодвинув манжету жакета, взглянула на маленькие часики и ответила. И вот тогда Таня облегченно вздохнула: Женщина не узнала ее. А ведь если бы это была действительно Вера, она не смогла бы не узнать свою приятельницу, и не только поздоровалась бы, но и остановилась, чтобы поговорить… Но эта была чужой.
– Извините, я не могла вас видеть… где-то? – Все равно не сдавалась Таня, представляя себе, как она пересказывает эту историю Концевичу, как описывает все детали встречи. Ей хотелось собрать как можно больше информации.
– Не знаю… – несколько рассеянно ответила женщина. – Может быть…
– В больнице?
– Может… – Двойник Веры развел руками.
– Извините… – Таня отошла в сторону, совершенно смущенная.
Рассказать кому – не поверят…
Она незаметно достала телефон и сделала несколько снимков – насколько позволяла ситуация. Сбоку, со спины… Ну не могла же она направить объектив прямо на женщину и сделать снимок анфас… Хотя… Почему бы нет? И она, внезапно осмелев, догнала женщину и сфотографировала ее – близко, крупным планом… После чего, боясь взглянуть на нее, бросилась вон, к выходу…
Таня Маева любила саратовский рынок. Огромный, с высоким прозрачным куполом, как в цирке, крепко пахнущий зеленью, копченым мясом, овощами и фруктами и еще чем-то свежим молочным, приятным, аппетитным. И поговорить с продавцами любила, и поспорить, и поскандалить. Она находила в этом особое удовольствие. Ведь это она пришла сюда с денежками, чтобы их потратить, вот и пусть подсуетится эта ленивая и плутоватая братия торгашей, готовая обсчитать и обвесить тебя профессионально, с удовольствием, со знанием своего дела, можно сказать, талантливо…
– Женщина, я сказала вам, что они без косточек… – произнесла, пыхтя сигаретой, одетая в теплую розовую кофту продавщица. – Чего вам еще нужно?
– С косточками… – произнесла, выплевывая коричневую блестящую жирную косточку на ладонь, Таня Маева. – А цена, как у чернослива без косточек…
Она разговаривала лениво, жуя вкусный сладкий чернослив и представляя себе, как вернется домой и приготовит говядину с этим самым черносливом…
И вдруг горло ее сжалось, она чуть не задохнулась, поперхнулась, и продавщица вперила в нее насмешливый, злобный взгляд, мол, так тебе и надо…
Рядом с Таней стояла Вера Концевич. Живая и здоровая. И покупала у соседнего прилавка виноград. Красивая, как всегда, молодая, с румяными щечками… Прямо призрак какой-то! А рядом стоит молодой человек, одетый с иголочки, и помогает ей уложить перламутрово-розоватый виноград в пакет.
У Тани голова закружилась, как всегда, когда с ней происходило что-то необычное, когда она сталкивалась с чем-то необъяснимым, когда ей казалось, что она сходит с ума. К примеру, когда две машины одновременно на ее глазах стали пятиться назад, у нее, глядя на эту случайную картину, закружилась голова так, что ей пришлось остановиться и некоторое время стоять, прислонившись к стене дома, чтобы понять, что с ней-то все в порядке… Или однажды она увидела, как ее муж в парке целуется с другой женщиной… Удивительно похожий на мужа мужчина. Когда она, ловя ртом воздух, судорожно схватила телефон и принялась набирать номер супруга, он, находясь на работе, спокойно ответил, что у него совещание… В то время как мужчина, похожий на Олега, продолжал целоваться с девушкой, сидя на тенистой скамейке парка всего в нескольких шагах от нее…
Вера Концевич не могла находиться сейчас в Крытом рынке и спокойно покупать виноград. Она умерла три года тому назад. Молодая, красивая женщина настолько тяжело переносила свою беременность, что стала нервной, чрезмерно эмоциональной, впечатлительной, ей повсюду мерещились маньяки и убийцы, она была охвачена каким-то непонятным страхом перед родами, и организм ее в итоге не выдержал такой нагрузки, к тому же, по словам ее мужа Толи Концевича, она подхватила какой-то вирус, кажется даже гепатита… По словам Анатолия, Вера скончалась в больнице от потери крови… Какая-то невероятно жуткая, трагическая история. Все знакомые пришли хоронить Веру, и хотя она лежала в гробу, прикрытая белым газом, все равно это была Вера, точно… А Анатолий так и вовсе поцеловал ее, наплевав на предостережения доктора и нисколько не боясь заразиться этим самым вирусом…
И вот теперь она, улыбаясь своему спутнику, продолжает спокойно идти дальше, вдоль фруктовых рядов, как ни в чем не бывало…
Чтоб убедиться, что эта женщина на самом деле как две капли воды похожа на Веру, Таня обошла ряд и двинулась ей навстречу… Когда она приблизилась к ней настолько, что могла рассмотреть даже маленькую родинку на щеке (эта родинка украшала Веру и делала ее невероятно обаятельней и даже какой-то загадочной), у Тани снова закружилась голова и она почувствовала прилив дурноты…
– Извините, не скажете, который час? – проговорила онемевшими губами Таня, испытывая странное чувство невесомости, шока.
«Вера», слегка отодвинув манжету жакета, взглянула на маленькие часики и ответила. И вот тогда Таня облегченно вздохнула: Женщина не узнала ее. А ведь если бы это была действительно Вера, она не смогла бы не узнать свою приятельницу, и не только поздоровалась бы, но и остановилась, чтобы поговорить… Но эта была чужой.
– Извините, я не могла вас видеть… где-то? – Все равно не сдавалась Таня, представляя себе, как она пересказывает эту историю Концевичу, как описывает все детали встречи. Ей хотелось собрать как можно больше информации.
– Не знаю… – несколько рассеянно ответила женщина. – Может быть…
– В больнице?
– Может… – Двойник Веры развел руками.
– Извините… – Таня отошла в сторону, совершенно смущенная.
Рассказать кому – не поверят…
Она незаметно достала телефон и сделала несколько снимков – насколько позволяла ситуация. Сбоку, со спины… Ну не могла же она направить объектив прямо на женщину и сделать снимок анфас… Хотя… Почему бы нет? И она, внезапно осмелев, догнала женщину и сфотографировала ее – близко, крупным планом… После чего, боясь взглянуть на нее, бросилась вон, к выходу…
5
Целый день он находился под впечатлением ночного разговора с Леней Охрименко, а вечером к нему заявилась чета Маевых – Олег и Татьяна, друзья семьи. Анатолий только что вышел из ванной комнаты, был в халате, красный, распаренный, утомленный… Увидев Олега, он сразу почему-то понял, что что-то случилось. После смерти Веры они заходили к нему изредка и всегда ненадолго, словно отдавали дань вежливости – не больше. Татьяна же, обычно разговорчивая, активная, выглядела на этот раз подавленной, даже больной.
– Ужасно рад, что вы пришли… сто лет вас не видел… Ну, заходите же!
Он хотел казаться обрадованным этой встречей, даже веселым, но у него даже рот не слушался и улыбка, он это чувствовал, не получалась. Со стороны, как ему казалось, эта улыбка скорее напоминала судорогу…
– У меня есть отличный куриный рулет… Жаль, что я не успел приготовить ужин, только картошки начистил…
– Толя, не суетись, я сама пожарю картошку, – сказала Татьяна, раздеваясь. – На улице так противно холодно, дождь со снегом… Да и весной совсем не пахнет…
От них пахло дождем, да и лица были влажными, не говоря уже о промокшей одежде.
– А еще у меня есть коньяк… Как хорошо, что вы пришли… Нет, на самом деле, я ужасно рад… Посидим, согреемся… Я хоть и принял горячий душ, все равно чувствую себя как-то неуютно… Вы только подождите, я пойду переоденусь…
Он вернулся в домашних широких брюках, теплой толстовке, с высушенными феном волосами. Татьяна уже нарезала картошку, на сковороде шипело масло…
– Вы прямо жизнь вдохнули в мою холостяцкую берлогу… Таня, какая же ты молодец…
– Да брось, Толя… Картошка же почищена была…
– Ты сядь, Толя, у нас к тебе разговор есть, – выдал, наконец, Олег.
Высокий, светловолосый, румяный, полноватый Олег был полной противоположностью Концевича. Он, физик по образованию, руководил крупной компьютерной фирмой, слыл человеком небедным, хотя и скуповатым. Однако, когда на него находило, мог быть щедрым, расточительным, легкомысленным… Как правило, эти метаморфозы происходили с ним под влиянием алкоголя, и Татьяна, знавшая характер и привычки мужа, старалась внушить ему, что пить ему нельзя, что когда он выпьет, то выглядит как полный идиот, что если его подчиненные увидят его в таком виде, то перестанут его уважать, больше того, станут презирать… И все, кто знал эту семью, понимали, что Татьяне жаль не денег, которые он выбрасывал на ветер, угощая всех подряд и раздавая беспроцентные кредиты. Проблема заключалась в склонности Олега в подвыпившем состоянии приударять за женщинами. Все его романы начинались, как правило, на вечеринках, и подружек своих он находил на банкетах и застольях.
– Да я сяду… – занервничал Анатолий. – Вот только стаканы принесу…
Они выпили и, пока Татьяна была на кухне, Олег показал сделанные ею на рынке снимки.
– Смотри…
– Что это?
– Если хочешь, давай увеличим эти снимки на компьютере… – настаивал Олег. – Мне кажется, ты знаешь эту женщину…
Он уже понимал причину визита Маевых и то, почему они себя так странно ведут. Они не знали, как рассказать ему, что увидели в городе женщину, так сильно похожую на Веру.
На экране компьютера появилось довольно-таки четкое изображение – лицо молодой женщины точь-в-точь как у Веры.
– Ну? Узнаешь?
– Да… Это Вера, – сказал, побледнев, Концевич. – Откуда у вас этот снимок?
В кабинет вошла, распространяя вокруг себя запах жареной картошки, Таня.
– Толя, этот снимок я сделала сегодня… На рынке. Я увидела, как эта женщина покупает виноград… Она была не одна, с молодым человеком весьма приятной наружности…
– Ну и что? Вы же понимаете, что это не Вера, что это не может быть Вера… – с трудом сдерживая свое раздражение, сказал Концевич. – Моя Вера умерла…
– Но это была она, поверь мне… – Таня состроила страдательную гримасу. Она жалела Концевича, и это ему не нравилось. – Видишь эту родинку? Вот честно тебе говорю, если увижу этот фантом еще раз, то обязательно попытаюсь стереть эту родинку… И если окажется, что она нарисована…
– Таня, ты что, спятила? – заорал на нее муж. – Что такое ты несешь? Удивительно, как ты сумела сделать эти снимки… Надо все проверить осторожно, чтоб эта особа ничего не заметила и не поняла…
– Да что вы такое все говорите?! Вы что, на самом деле считаете, что Вера могла после всего, что с ней стало, остаться живой? Да она точно умерла…
– Книг ты не читаешь и фильмов не смотришь… – шумно вздохнула Татьяна, считая, что раз это она встретила двойника Веры, то и прав порассуждать на эту щекотливую тему у нее больше, чем у кого-либо. – Да ее могли похоронить заживо, ты понимаешь или нет? Сколько случаев известно…
– Мне лично – неизвестно… – пожал плечами Концевич. – И вообще, Таня, ты чего меня пугаешь? Ты что, хочешь сказать, что я похоронил свою жену заживо?
– Ой, подождите… Картошка… Она уже готова…
Татьяна накрыла на стол. Принесла маринованные грибы, соленые огурцы, копченое сало, черный хлеб.
– Ба, откуда все это? – удивился Анатолий.
– Из соседнего супермаркета, – отмахнулась она. – Давай по делу… Расскажи, ты видел, как умирала Вера? Разговаривал с доктором?
– Господи, какая же ты жестокая, Таня! – извиняющимся тоном произнес, испытывая неловкость перед другом, Олег. – Разве можно задавать такие вопросы?
– Можно… Я вот как рассуждаю, – Татьяну было уже не остановить. – Прошло все-таки три года. Не секрет, что даже такое горе притупляется со временем… Мы все не чужие друг другу люди и знаем, что Толя уже давно пришел в себя настолько, что пытается даже наладить личную жизнь, в чем я его, кстати говоря, всячески поддерживаю.
– Ты имеешь в виду Ларку? – Сощурил глаза Концевич. Хоть он любил и уважал своих друзей, но сейчас ему было неприятно, что они говорят о его любовнице, ему почудилось даже, что в их словах кроется если не осуждение, то презрение. Вот, мол, как быстро восстановился после смерти жены…
– Да, Ларису… Но дело-то не в ней, а в тебе… В том, что ты сейчас находишься в том состоянии, когда с тобой можно спокойно говорить о смерти твоей жены, что ты уже не так болеешь, как в первые недели и месяцы после похорон… Поэтому-то я и спрашиваю, ты уверен, что Вера действительно умерла? Ты дотрагивался до нее, когда она была мертвой?
– Ужасно рад, что вы пришли… сто лет вас не видел… Ну, заходите же!
Он хотел казаться обрадованным этой встречей, даже веселым, но у него даже рот не слушался и улыбка, он это чувствовал, не получалась. Со стороны, как ему казалось, эта улыбка скорее напоминала судорогу…
– У меня есть отличный куриный рулет… Жаль, что я не успел приготовить ужин, только картошки начистил…
– Толя, не суетись, я сама пожарю картошку, – сказала Татьяна, раздеваясь. – На улице так противно холодно, дождь со снегом… Да и весной совсем не пахнет…
От них пахло дождем, да и лица были влажными, не говоря уже о промокшей одежде.
– А еще у меня есть коньяк… Как хорошо, что вы пришли… Нет, на самом деле, я ужасно рад… Посидим, согреемся… Я хоть и принял горячий душ, все равно чувствую себя как-то неуютно… Вы только подождите, я пойду переоденусь…
Он вернулся в домашних широких брюках, теплой толстовке, с высушенными феном волосами. Татьяна уже нарезала картошку, на сковороде шипело масло…
– Вы прямо жизнь вдохнули в мою холостяцкую берлогу… Таня, какая же ты молодец…
– Да брось, Толя… Картошка же почищена была…
– Ты сядь, Толя, у нас к тебе разговор есть, – выдал, наконец, Олег.
Высокий, светловолосый, румяный, полноватый Олег был полной противоположностью Концевича. Он, физик по образованию, руководил крупной компьютерной фирмой, слыл человеком небедным, хотя и скуповатым. Однако, когда на него находило, мог быть щедрым, расточительным, легкомысленным… Как правило, эти метаморфозы происходили с ним под влиянием алкоголя, и Татьяна, знавшая характер и привычки мужа, старалась внушить ему, что пить ему нельзя, что когда он выпьет, то выглядит как полный идиот, что если его подчиненные увидят его в таком виде, то перестанут его уважать, больше того, станут презирать… И все, кто знал эту семью, понимали, что Татьяне жаль не денег, которые он выбрасывал на ветер, угощая всех подряд и раздавая беспроцентные кредиты. Проблема заключалась в склонности Олега в подвыпившем состоянии приударять за женщинами. Все его романы начинались, как правило, на вечеринках, и подружек своих он находил на банкетах и застольях.
– Да я сяду… – занервничал Анатолий. – Вот только стаканы принесу…
Они выпили и, пока Татьяна была на кухне, Олег показал сделанные ею на рынке снимки.
– Смотри…
– Что это?
– Если хочешь, давай увеличим эти снимки на компьютере… – настаивал Олег. – Мне кажется, ты знаешь эту женщину…
Он уже понимал причину визита Маевых и то, почему они себя так странно ведут. Они не знали, как рассказать ему, что увидели в городе женщину, так сильно похожую на Веру.
На экране компьютера появилось довольно-таки четкое изображение – лицо молодой женщины точь-в-точь как у Веры.
– Ну? Узнаешь?
– Да… Это Вера, – сказал, побледнев, Концевич. – Откуда у вас этот снимок?
В кабинет вошла, распространяя вокруг себя запах жареной картошки, Таня.
– Толя, этот снимок я сделала сегодня… На рынке. Я увидела, как эта женщина покупает виноград… Она была не одна, с молодым человеком весьма приятной наружности…
– Ну и что? Вы же понимаете, что это не Вера, что это не может быть Вера… – с трудом сдерживая свое раздражение, сказал Концевич. – Моя Вера умерла…
– Но это была она, поверь мне… – Таня состроила страдательную гримасу. Она жалела Концевича, и это ему не нравилось. – Видишь эту родинку? Вот честно тебе говорю, если увижу этот фантом еще раз, то обязательно попытаюсь стереть эту родинку… И если окажется, что она нарисована…
– Таня, ты что, спятила? – заорал на нее муж. – Что такое ты несешь? Удивительно, как ты сумела сделать эти снимки… Надо все проверить осторожно, чтоб эта особа ничего не заметила и не поняла…
– Да что вы такое все говорите?! Вы что, на самом деле считаете, что Вера могла после всего, что с ней стало, остаться живой? Да она точно умерла…
– Книг ты не читаешь и фильмов не смотришь… – шумно вздохнула Татьяна, считая, что раз это она встретила двойника Веры, то и прав порассуждать на эту щекотливую тему у нее больше, чем у кого-либо. – Да ее могли похоронить заживо, ты понимаешь или нет? Сколько случаев известно…
– Мне лично – неизвестно… – пожал плечами Концевич. – И вообще, Таня, ты чего меня пугаешь? Ты что, хочешь сказать, что я похоронил свою жену заживо?
– Ой, подождите… Картошка… Она уже готова…
Татьяна накрыла на стол. Принесла маринованные грибы, соленые огурцы, копченое сало, черный хлеб.
– Ба, откуда все это? – удивился Анатолий.
– Из соседнего супермаркета, – отмахнулась она. – Давай по делу… Расскажи, ты видел, как умирала Вера? Разговаривал с доктором?
– Господи, какая же ты жестокая, Таня! – извиняющимся тоном произнес, испытывая неловкость перед другом, Олег. – Разве можно задавать такие вопросы?
– Можно… Я вот как рассуждаю, – Татьяну было уже не остановить. – Прошло все-таки три года. Не секрет, что даже такое горе притупляется со временем… Мы все не чужие друг другу люди и знаем, что Толя уже давно пришел в себя настолько, что пытается даже наладить личную жизнь, в чем я его, кстати говоря, всячески поддерживаю.
– Ты имеешь в виду Ларку? – Сощурил глаза Концевич. Хоть он любил и уважал своих друзей, но сейчас ему было неприятно, что они говорят о его любовнице, ему почудилось даже, что в их словах кроется если не осуждение, то презрение. Вот, мол, как быстро восстановился после смерти жены…
– Да, Ларису… Но дело-то не в ней, а в тебе… В том, что ты сейчас находишься в том состоянии, когда с тобой можно спокойно говорить о смерти твоей жены, что ты уже не так болеешь, как в первые недели и месяцы после похорон… Поэтому-то я и спрашиваю, ты уверен, что Вера действительно умерла? Ты дотрагивался до нее, когда она была мертвой?