Данилюк Семен. Законник

   Однако время шло. В поведении Маргариты ничто не менялось. А сам он всё больше ощущал потребность в её присутствии.
   После защиты диплома Зудиной предложили аспирантуру в МГУ. Но, когда Гулевский позвал ее к себе, в Академию, Маргарита, не препираясь и не выставляя условий, забрала документы, надела погоны и стала адъюнктом кафедры уголовной политики. Адъюнктом настолько толковым, что руководителю – Гулевскому оставалось лишь слегка подправлять подготовленные фрагменты диссертации.
   Если в студенческом цветнике МГУ Маргарита была одним из многих ярких цветков, то в Академии рыжеволосая двадцатипятилетняя женщина в ловкой на ней форме привлекала всеобщее внимание. Особенно, конечно, мужское.
   Но Зудина на удивление быстро отвадила ухажёров. Впрочем, это оказалось тем легче, что молва тут же связала её с Гулевским. Резун, который тоже попробовал приударить за соблазнительной адъюнктшей, приватно поделился впечатлением: «Илья Викторович! Девочка-то, похоже, к вам прикипела. Завидую! Не упустите».
   А риск упустить был. Один из доброхотов сообщил Гулевскому, что видел Маргариту на набережной, нежно мурлыкающей с неизвестным парнем. Впервые Гулевский позволил себе спросить её прямо.
   – Да! – подтвердила Маргарита. – Мой жених из Самары.
   – Жених? – неприятно поразился Гулевский.
   – Бывший. Всё это время он ждал меня. И вот приехал спросить, как ему жить дальше.
   – И что? – голос Гулевского просел.
   – Я же здесь.
   – Это что-то значит?
   – Ты все-таки глупый, – убедилась Маргарита. – Прекрати, наконец, себя дёргать. Я не умею жить сразу с двумя. Если уйду, то уйду.
   Это было сказано столь безыскусно, что Гулевский тут же предложил Маргарите переехать к нему. Та пожала плечами: «Вся Академия знает, что я и так безотказно твоя. Но если начнем сожительствовать открыто, пойдут пересуды. Ляжет тень на твою репутацию. Нам ведь и так хорошо. Правда, милый?»
   Но с этого момента это стало неправдой. Теперь уже Гулевскому захотелось изменить двусмысленные отношения. Месяц назад в ресторане, где они вдвоем отмечали пятилетний юбилей знакомства, он предложил Маргарите стать его женой. Маргарита, не ответив, прильнула.
   – Так что скажешь? – туповато переспросил Гулевский. Она подняла лицо, и он прочитал ответ. И все-таки оформить брак официально и переехать к нему согласилась только в конце марта – после её защиты.
   – Не хочу, чтоб за спиной злословили, будто вышла замуж, чтоб получить степень, – выставила условие Маргарита.
   Вот и на банкете она категорически отказалась сесть с ним рядом. «Это пятнышко. Тебе его не надо».
   Гулевскому осталось лишь развести руками, – кажется, она блюла его репутацию куда ревностней, чем он сам.
   Сейчас королева Марго сидела среди членов кафедры, рядом с бессменной секретаршей Арлеттой и бок о бок с Евгением Стремянным, перешучивалась с млеющими от её внимания мужчинами и улыбалась мягкой, обращенной в себя улыбкой.
   Начальник Академии поднялся, принял из рук Видного микрофон, торжественно постучал ножом по фужеру.
   Гудящие столы выжидательно притихли.
   – Знаете ли вы, кто это? – вопросил Резун, развернув ладонь к юбиляру. – Вы думаете, перед вами крупнейший ученый, слава отечественной правовой науки?
   – Именно так и думаем! – выкрикнул нетерпеливый голос.
   – И вы не ошибаетесь, – подтвердил Резун. – Но вы и ошибаетесь!
   Бывалый, тёртый тамада, Резун выдержал вкусную, интригующую паузу.
   – Потому что перед нами не просто ученый, а – Гулливер! И добрая половина здесь сидящих – это птенцы гнезда Гулливерова! Да что говорить? Моя собственная судьба состоялась благодаря Илье Викторовичу…
   Славословия возобновились.
   Столы составили столь плотно, что продраться к центральному, юбилярному столику было крайне трудно. Поэтому Гулевский по своему обыкновению сорвал разработанный сценарий. Сам ходил меж рядов и, прежде чем передать микрофон, произносил вступительное слово о выступающем. Так что получалось два тоста: один – юбиляру, второй – шутливое алаверды от юбиляра. Обстановка сделалась непринужденной. Всё громче позвякивали вилки и рюмки. Выступления глушились выкриками с мест.
   И всё явственней над праздничными столами довлел густой баритон подвыпившего Стремянного. Он уже освоился в непривычном окружении и принялся сыпать вокруг двусмысленными своими прибаутками, хохмачками, анекдотцами, особенно обаяя заместителя начальника кафедры – сдобную Катю Потапенко.
   Гулевский с любопытством разглядывал друга и невольно сравнивал его с тем двадцатидвухлетним «афганцем» – орденоносцем с персиковым румянцем и гвардейской выправкой, каким предстал впервые перед следователем по особо важным делам Гулевским. Ныне атлетическая фигура раздобрела, ёжик пошел в обильную седину, нежная прежде кожа огрубела и набрякла. И все-таки в минуты веселья пробуждался в Стремянном прежний гусар и бабник.
   Гулевский склонился к Резуну:
   – Валя, объявляй перерыв, а после – музыка, танцы.
   Резун, переглядывавшийся с новенькой библиотекаршей из спецхранилища, охотно промокнул губы салфеткой, отложил вилку. Гулевский придержал его.
   – Только предоставь последнее слово, – он кивнул на угол, откуда беспрестанно доносилось Катино хихиканье, – Евгений Стремянный шел на приступ.
   Резун требовательно постучал ножом по фужеру. Добился тишины.
   – По предложению юбиляра, заканчиваем с прениями, – объявил он – под одобрительный гул большинства.
   – Последнее слово предоставляется, – Резун выдержал интригующую паузу. – Старому сослуживцу Ильи Викторовича (он пригнулся к Гулевскому) Евгению Стремянному!
   Люди в рядах недоуменно закрутили головами. Раскрасневшаяся Потапенко сконфуженно отодвинулась от притёршегося к ней ухажёра, кивнула ему на Гулевского.
   Стремянный, оказавшийся вдруг в центре внимания, поначалу смешался, но, подначиваемый насмешливой улыбочкой Гулевского, поднялся.
   – Что ж, скажу, – принял он вызов. – Я хочу выпить за лучшего следователя, какого знал. У которого начал службу пацаном в оперативно-следственной группе. Вот вы рассуждаете о школе Гулевского. А я другую школу у него прошел – сыскную. Он приучил меня работать без халтуры, каждый эпизод обсасывать, как мозговую косточку. А главное, быть верным выбранному делу. Жить им. И ведь как жили! – Стремянный ностальгически почмокал губами. – Среди ночи, бывало, звонил Илюха с новой, невесть откуда пришедшей идеей. И всё – сна нет. Торопишь рассвет. Едва забрезжило – ты уж мчишься впереди собственного визга отрабатывать очередную версию…Ну, само собой, ночами не только версии разрабатывали. На другое всяко-разное время тоже находили, – намекнул при общем оживлении Стремянный. – Потому как самому важняку было в ту пору всего-ничего – двадцать шесть. После работал со многими следователями и прокурорами. И как опер, и как начальник угрозыска. Но уже не они меня – я их учил тому, что перенял у первого моего учителя. И мне горько, что борьба с преступностью потеряла следователя Гулевского.
   Стремянный сбился.
   – Потеряла лишь практика, – снисходительно подправил Резун. – Зато большая наука обрела крупного ученого.
   По сути Резун подсказал концовку тоста. Он даже рюмку приподнял. Но Стремянный продолжал хмуриться.
   – Что нашла наука, мне снизу не видно, – он упрямо огладил ёжик. – А вот то, что такие люди как Гулевский покинули окопы, мне грустно. Потому что те, кто их сменил, открыли фронт врагу. Может, из-за этого и сложился беспредел, в котором существуем… Засим!
   Он лихо, по-гусарски отставил локоток и махом опрокинул стопку.
   Объявили перерыв. Гулевскому хотелось переговорить со Стремянным, прежде чем тот по своему обыкновению ушмыгнёт. Но пробиться сквозь множество людей, желающих пообщаться приватно, оказалось непросто.
   Лишь через десять минут Гулевский выбрался в вестибюль, почти без надежды застать товарища, и там обнаружил Женьку в обществе умненькой Зудиной. Маргарита, слегка откинувшись, сидела на пустом книжном прилавке и увлеченно слушала нависшего над ней Стремянного.
   Когда подошел Гулевский, она соскочила на пол.
   – Докладываю: пытался сбежать, но был задержан. Кстати, Илья Викторович, как ты рядом с ним за столько лет от хохота не умер? Это ж ходячее собрание прибауток… Всё, мальчики, оставляю.
   Маргарита не сделала и пяти шагов, как её затащили в первую же сбившуюся мужскую компанию.
   Гулевский вопросительно глянул на Стремянного. Они так давно знали друг друга, что зачастую слова оказывались лишними.
   – Девка-то хорошая, – протянул тот. Гулевский расслышал: она-то хороша и надежна. А вот каков ты сам?
   Чуткий Стремянный уловил сомнение, что жило в Гулевском.
   Не раз спрашивал он себя: «Любишь ли ты эту девочку так, как она того заслуживает? Или прикипел к молодому, отзывчивому телу и боишься потерять? А может, просто утратил прежнюю способность влюбляться страстно, до исступления? Остыли чувства. Как борщ, который в юности любил горячим, а ныне предпочитает хлебать тёпленьким. Впрочем, если быть до конца честным, колотило у него в висках только от одной женщины. Но в ту далёкую пору он сам был юн, и чувства были юны. Перед Гулевским вдруг всплыло хохочущее личико Беаты Дымниц. Аж головой встряхнул от внезапного наваждения.
   – Какой же ты молодец, что пришел! – Гулевский охватил друга за плечи. – Без тебя, чёрта, перца не хватает. Как Оля?
   – Обидный вопрос! С таким-то мужем! – Стремянный выпятил губы, как делал всякий раз, когда переходил на особую, ёрническую интонацию.
   – Всё еще зав терапией в госпитале?
   – Да, – подтвердил Стремянный. – Правда, полставки сократили. Так что больше на мне тренируется. Дня не проходит, чтоб не обнаружила какую-нибудь очередную язву. А то и хлеще. Зарядку делаю с круговыми вращениями. Перекрутился, слегка повело. Всё! Налицо нарушение мозгового кровообращения. И рецептик тут как тут: сиди безвылазно дома. Но я ей на это возразил, что, видно, уже не хватает квалификации поставить правильный диагноз. Придется менять на молоденьких медичек – со свежими знаниями.
   Гулевский расхохотался.
   – Ох, и намучилась с тобой, паразитом, Ольга! Сам-то как адвокатствуешь?
   – Терпимо, – Женя поскучнел.
   Репутация у адвоката Стремянного сложилась своеобразная. Адвокат, как известно, обязан придерживаться позиции, занятой подзащитным. И если подзащитный в самом деле был невиновен, не было для него более надёжной опоры, чем Стремянный. Но стоило Женьке заподозрить, что клиент изворачивается, он сначала «колол» его, склоняя к даче признательных показаний, а затем использовал малейшую зацепку в суде, чтоб добиться смягчения наказания. Так что истинно невиновные тянулись к Стремянному, «лукавые» шарахались. Впрочем, в последние годы его стали избегать и те и другие. В цену всё больше входили хваткие адвокаты-решалы, умеющие «заинтересовать» следователя, «занести» судье. Стремянный среди них ощущал себя мамонтом.
   – Может, тебе в розыск вернуться? – предложил Гулевский, убежденный, что причина Женькиной меланхолии в профессиональной нереализованности. – Десять лет прошло, а гляжу на тебя и вижу – до сих пор весь там. Давай звякну начальнику ГУВД. Наверняка с радостью возьмут. Такие опера, как ты, во все времена по тройской унции.
   – Там да не там. И не во все времена…
   – Во все времена человек должен делать то, для чего предназначен!
   – с привычной безапелляционностью рубанул Гулевский. – Ты вот меня подковырнул, будто сбежал со следствия. А я свою нынешнюю пользу вижу в том, чтоб способствовать улучшению законов в стране.
   На лице Стремянного промелькнула горькая усмешка.
   – С чем не согласен? Говори прямо, – потребовал Гулевский.
   Стремянный поколебался, решаясь.
   – Прямо так прямо. Послушал я сегодня ваши славословия. Сидите тут, в хрустальных замках, – он повел вдоль обшитых дубом стен. Хмыкнул. – Законы они вершат. Для кого только? Ты, конечно, извини, но в форточку хоть иногда выглядываешь?..
   Он заметил, как сошлись в злую скобку губы, как заиграли в преддверии взрыва желваки. Увы! По наблюдениям Стремянного, слава подпортила доброго товарища, добавила ему черту, прежде несвойственную, – нетерпимость к возражениям.
   – Лучше скажи, почему среди гостей Котьку не вижу? – поспешил он перевести разговор.
   Гулевский нахмурился. Простой вроде вопрос был с подковырцей. Уж кто-кто, а Стремянный хорошо знал историю разрыва между отцом и сыном. Доверительные отношения меж ними разрушились через полгода после того, как Гулевский ушел из дома. От директора колледжа узнал, что Константин под отцовское имя занял крупную сумму. Состоялся разговор. Костя попытался оправдаться. Рассвирепевший Гулевский, оборвав сына, потребовал впредь не позорить его фамилию.
   – Что ж, не буду, – угрюмо пообещал тот. По достижении шестнадцати лет Костя вписал в паспорт материнскую фамилию – Погожев.
   С тех пор отец и сын общались больше по телефону. Виделись урывками. Костя, казалось, стал жить по лекалам, скроенным матерью. Вместе выбрали ВУЗ попроходимее. Занятия не посещал. Когда подходила очередная сессия, мать шла к декану, доставала из сумочки деньги и – решала вопрос.
   Такое образование Гулевский определил как заушное.
   Как-то при встрече сын с энтузиазмом поделился, что поступил во второй ВУЗ, на юридический.
   – Деньги-то у мамочки не иссякли? – снасмешничал Гулевский.
   Котька померк, поджал губы и в дальнейшем на вопросы об учебе отвечал в тон: числюсь.
   – Чёрт тебя знает, Илья Викторович, – Стремянный озадаченно повел могучей шеей. – Разве так с собственным сыном можно? Знаешь хоть, что он три года как второй ВУЗ закончил?
   – Наверняка опять дипломчик купленный.
   Стремянный с ожесточением потер ёжик.
   – Вот и видно, что где-то дали необъятные провидишь, а где-то, будто крот слепой. Зациклился на том, что десять лет назад запомнил. Да и тогда-то!.. Ведь до сих пор не знаешь, что деньги те Котька для своей девочки занял – на срочную операцию. А потом подрабатывал, отдавал.
   – Чего ж сам не сказал? – Гулевский смущённо наморщился.
   – А как он тебе, зашоренному, скажет, если ты сходу блажить начинал?! И вообще люди, знаешь, имеют свойство меняться. Котька твой серьезным парнем стал. Юрфак с красным дипломом закончил, на работе на хорошем счету, девчонка чудесная, со школы вместе. Бывшая твоя сожительство их не одобрила. Так ушёл из дома. Квартирку снимают… Да что я тебе живописую? На вот, приглашение на свадьбу.
   Он выудил из заднего кармана брюк примятый конверт, всунул Гулевскому.
   – Женится твой сын!..И вообще не дело это, когда отцу такие приглашения через чужих передают! – в сердцах бухнул он. – Как хошь, но не дело.
   Гулевский озадаченно повертел приглашение.
   – Ты-то откуда всё знаешь?
   – А он со мной охотно контачит! И знаешь, почему? – с вызовом произнес Стремянный. – Я ему о папеньке рассказываю. Должен же сын хоть от кого-то об отце узнавать!
   – Конечно, должен, – Гулевский потрепал друга по литому плечу. – Может, и впрямь случаются чудеса. Завёл парень семью, появилось, за кого отвечать. Повзрослел.
   В самом деле: устоявшиеся представления Гулевского о сыне как о скользящем по жизни ловкаче, всё менее сходились с тем, что узнавал в последнее время. Он шутливо подтолкнул смурного друга:
   – Ладно. Не куксись. На свадьбе-то хоть гульнем как прежде?
   – А то, – Стремянный приосанился. – Опять же девочки молоденькие будут. Я уж Котьку предупредил, чтоб свидетельницу под меня приискать. Такую, знаешь…
   Он разыскал взглядом Маргариту.
   – Или похожую…
   – И как такого охламона Ольга терпит? – поддел Гулевский.
   – Каков ни муж, а всё оградка, – прибаутки выскакивали из Стремянного, будто пули из автомата Калашникова, – кучно и по месту.
   – Потом она как врач должна понимать, – в моем возрасте вредно отказываться от старых привычек.
   В вестибюле возникло оживление. Выскочившие уборщицы принялись энергично орудовать влажными швабрами, освежая паркет. Пробежал всполошный Видный.
   – Опять что-то затевается, – забеспокоился Гулевский.
   Стремянный поспешно залез в карман рубахи под джемпером.
   – Вот ещё что. На днях у нас Совет ветеранов состоялся.
   Он выудил коробочку, из которой достал эмалированный «Знак почета ветеранов МВД».
   – Старые сослуживцы поручили вручить. Это не всем такая честь. Каждая кандидатура обсуждалась до драки. У нас насчет того, кто достоин, строго. Собственно, с этим и шёл…
   Гулевский с надлежащим благолепием принял дар, раздвинул пятерню для благодарственного рукопожатия, но пожать руку не успел, – на них стремительно надвинулся раскрасневшийся Резун, успевший переодеться в парадный генеральский мундир.
   – Настаёт пора истинных наград, – он вскользь оценил значок на ладони Гулевского. – Зам Главы Администрации президента подъезжает. Решили-таки вручить не откладывая. Вот где честь-то. Пойдем, Илья Викторович, встречать.
   Резун энергично ухватил Гулевского под локоть и повлек к центральному входу, возле которого Видный выстроил для инструктажа дежурный наряд. Гулевский со страдающим выражением на лице обернулся к товарищу.
   Стремянный понимающе кивнул и двинулся к гардеробу, – ещё со времен службы оказаться без нужды вблизи руководства считал скверной приметой.
   Слух о приезде высокого лица уже просочился. Гостей из столовой переместили в Малый актовый зал, на вручение.
   Видный, накинув шинель, выскочил встречать на улицу.
   У входа началось шебуршение. Вбежал, оглядываясь назад и дыша паром, Видный. Перед «рамкой» шагнул в сторону и вытянулся.
   Следом появилась рослая фигура заместителя министра внутренних дел. Движением кисти отодвинув Видного, он занял его место у рамки, и – будто сделался ниже ростом.
   Возникший из пара худенький, раскрасневшийся человек, на ходу протирая запотевшие очки, стремительно, головой вперед, проскочил «рамку» и наверняка воткнулся бы в Резуна, если бы тот сноровисто не отступил в сторону.
   Стёкла очков очистились, заместитель Главы администрации Президента Юрий Михайлович Судин проморгался, закрутил головой. Резун неверными движениями одёрнул мундир, вытянулся, готовясь отдать рапорт. Но Судин нашел того, кого искал, – Гулевского.
   – Здравствуйте, здравствуйте, дорогой юбиляр, – он по-свойски обхватил его за плечи. С начальственной добросердечностью всмотрелся. – Больше десяти лет не виделись. Зато теперь – рад случаю…
   А, пожалуй, ты постарел.
   – Все мы не молодеем, – Гулевский аккуратно высвободился из покровительственных объятий, в свою очередь до неприличия пристально оглядел низкорослого зама Главы Администрации.
   Судин необидчиво рассмеялся.
   – Это я к тому, что сыны наши на глазах мужают, – пояснил он. – Как там у классика? Нам время тлеть, а им цвести.
   Впрочем, вид у Заместителя Главы Администрации был совершенно цветущий. Щёки алели подмороженными яблочками.
   – За парней наших особо рад, – сообщил он. – Самая реальная дружба – та, что с одной парты. Как сдружились в колледже, так и продолжают друг о дружку тереться. То, что они оба при мне, знаешь, конечно. В одном холдинге числятся. Твой, к примеру, юрист.
   – Юристишка, должно быть, так себе, – буркнул Гулевский.
   – Вот тебе раз! – удивился Судин. – Хороший юрист, могу заверить! Куда толковей моего оболтуса оказался. В компании ценят. На днях на начальника юротдела выдвинули. Я, как понимаешь, одобрил. Да! Когда-то ты за ними приглядывал. Ныне пришла моя пора – Судин добавил в интонацию интиминки.
   Познакомились они в начале девяностых на родительском собрании. Гулевские снимали квартиру рядом с колледжем, и Котька то и дело притаскивал к себе приятелей, – обедали, готовили уроки, осваивали компьютерные игры. Чаще других бывал рыжий, шумный пацан – Кешка Судин.
   На собрании Кешка подтащил за руку субтильного мужчину – своего отца.
   – Спасибо, что за сыном приглядываете, – стесняясь, поблагодарил тот. – Я-то всё на работе.
   Но, конечно, не об этой услуге припомнил зам Главы администрации, когда, вручая орден «За заслуги перед Отечеством четвертой степени», вновь шепнул так, чтоб не расслышали другие: «Долг платежом красен».
   Истинное их знакомство состоялось в конце девяностых.
   Как-то к профессору Гулевскому ворвался докторант Резун и с возмущенным видом впечатал перед ним автореферат кандидатской диссертации по административному праву, обнаруженный им в Ленинской библиотеке.
   – Смотрите, что суки делают! – он раскрыл испещрённую красным карандашом страницу. – Слово в слово!
   Гулевский перелистал текст.
   За месяц до того он передал в ведомственный сборник статью «О разграничении общественной опасности как уголовно-правовой и процессуальной категории».
   В автореферате, что притащил Резун, дословно воспроизводился текст статьи.
   – Ведь у них, гадов, какой расчет! – продолжал кипеть Резун. – Защита этой лажи, – он прихлопнул автореферат, – в Академии правосудия через две недели. А статья, дай Бог, через пару месяцев появится. Да еще в каком-то затрапезном сборнике. Кто о ней вспомнит?… Хоть бы своими словами потрудились переписать! Так нет, им даже это заподло!
   – Им? – Гулевский открыл титульный лист. Соискатель – Ю.М.Судин.
   Он озадаченно потеребил переносицу.
   – Госдумовец, фракция «Демократическая Россия», – пыхтя над плечом шефа, пояснил Резун. – Порасплодились вчёные на нашу голову!
   В самом деле, в девяностых пришедшая во власть новая элита торопилась самоутвердиться. Возникло множество самопальных Академий и, соответственно, – академиков. Впрочем, цену липовым званиям поняли быстро. Возрос спрос на истинные ученые степени. А где спрос, там и предложение. Появился новый бизнес – «написание диссертаций». Учёные, ещё недавно брезгливо морщившиеся при слове «плагиат», за мзду принялись стряпать кандидатские и докторские диссертации для «новых русских».
   Установились расценки. Если соискатель пытался писать сам и требовалось лишь править и направлять его, – расценки были одни. Если к написанию диссертации он не прикладывал руку, но добросовестно вникал в содержание и на защите был способен внятно защитить выдвинутые положения, – цена повыше. Если ж приходилось писать за олуха и статьи, и саму диссертацию, да еще и обрабатывать коллег по Ученому совету, ставка, само собой, была наивысшей. Профессору с месячным окладом в 300 долларов предлагалось за написание докторской диссертации тридцать-пятьдесят тысяч. Таких деньжищ не держал в руках отродясь. И что могло остановить его? Нищая научная среда быстро и охотно развратилась.
   Обо всем этом Гулевский хорошо знал. Как мог, противодействовал, хоть выглядело это борьбой с ветряными мельницами. Но все-таки со столь неприкрытым плагиатом столкнулся впервые.
   – Как хотите, шеф, спускать нельзя, – Резун не унимался. – Коль вам заподло, я сам поеду в ВАК и подниму бучу. Надо притормозить беспредел. Если уж у самого Гулевского воровать не гнушаются, то с остальными и вовсе считаться не станут.
   Гулевский написал заявление и через Резуна передал в Высшую аттестационную комиссию.
   Через пару дней, тихим весенним вечером, когда Академия уже опустела, дверь в кабинет Гулевского будто сама собой приоткрылась, и в образовавшуюся щелку просочился щуплый человек, в котором Гулевский с нехорошим чувством узнал Юрия Судина.
   Недобро сощурился.
   – Дверь запирается? – вместо приветствия произнёс мертвенно бледный Судин. Поковырялся в замке, подергал и – без паузы бухнулся на колени. От неожиданности Гулевский вскочил на ноги.
   – Только сегодня узнал, – невнятно пробормотал нежданный визитёр. – Так подставить, так подставить! Поклялись, что будут сами писать! Я ж порядочный человек. Если б только догадывался, что плагиаторами окажутся, да разве ж связался!… Тем более, нашли, у кого воровать, засранцы!
   Он вскинул пытливый взгляд. Повинуясь брезгливому жесту Гулевского, поднялся, отряхнул колени.
   – Не верите, – определил он безнадежно. – Если не поверите, всему конец.
   – Зачем вам это понадобилось? – сухо спросил Гулевский.
   – Что?.. А! Понимаете, я в Госдуме от «Демроссии». Освобождается правовой комитет. Ну, наши меня двинули. Но там, чтоб возглавить, нужна степень. Сказали, все так делают. На надежных вроде людей вывели. Оказалось, – негодяи. Так подставить!
   Он остервенело постучал себя кулаком по лбу. Со смятённым видом рухнул на свободный стул.
   – Да что я? Если об этой истории пронюхают коммуняки, заплюют всё демдвижение. А отложить защиту – значит, отдадим коммунистам ключевой комитет. Вот ведь какова диспозиция.
   – Раз уж о диспозиции соизволили упомянуть… – в глазах Гулевского забегали злые искорки. – Ответьте, разлюбезный диссертант, по каким признакам вы разграничиваете общественную опасность и общественный вред при административных проступках?
   – Что? – Судин опешил. Разглядел насмешку. – Да понятия не имею. Собирался за неделю до защиты проштудировать. И тут такое! В ВАКе сказали, если до завтра не улажу…
   Он взрыднул. По впалым щекам потекли слёзы:
   – Илья Викторович, дорогой, вы ж – талантище. Идеи, как сеятель из лукошка, горстями разбрасываете; другие подбирают и всю жизнь кормятся. Что вам от одной-двух лишних? Отступитесь. Дружбой детей прошу. Не за себя. За общее дело. Ведь по большому счету оба мы России служим. Не враг же вы демократии.