Страница:
Мов побледнела. Я прижал ее к своей груди.
– Прости меня за прямолинейность, но я больше не могу все это выносить. Чтобы жить с Люсией, надо быть таким же сумасшедшим, как и она.
Я был героем вечера. Именитые продюсеры стремились заполучить на меня эксклюзивные права. Известные режиссеры говорили о своем желании работать со мной. Я был объявлен "величайшим открытием сезона". От вспышек фотокамер у меня разболелись глаза...
Меня осыпали комплиментами, донимали вопросами. Мне жали руку, целовали, куда-то приглашали.
Казалось, я попал внутрь какого-то механизма, зубчатые шестеренки которого перемалывали меня, не причиняя боли. Я отчаянно цеплялся за нежный синеокий взгляд Мов, то терял его из виду, уносимый людским водоворотом, то вновь обретал: пылкий, полный любви и такой преданности, что я просто млел от счастья.
Когда мы перешли в соседний бар, где нас ждал праздничный коктейль, публики заметно поубавилось, остались лишь сливки кино да журналисты, которые стали расспрашивать нас с Люсией более въедливо. Актриса сообщила о том, что счастлива была встретить в моем лице истинное актерское чудо.
В какой-то момент радостное возбуждение улеглось, и наступило временное затишье. Репортер из "Синемонда" задал мне вопрос о ближайших планах. Я собирался было ответить, что ничего не знаю, что все зависит от Люсии, но внезапно мне в голову пришла дьявольская идея.
– Я собираюсь жениться, – объявил я.
Мои слова произвели эффект бомбы. Все присутствующие знали или догадывались о моей связи с Люсией. Учитывая разницу в возрасте, никто не решился прямо задать вопрос о моей избраннице. Тем более что после фильма общественное сознание воспринимало нас как мать и сына.
– Я женюсь на Мов Меррер, – четко выговаривая каждое слово, произнес я и, подойдя к Мов, обнял ее за плечи. Тотчас же защелкали фотоаппараты, освещая ослепительными вспышками бар. Я поискал глазами Люсию, чтобы увидеть ее реакцию на мой вызов, но она исчезла.
– Мне страшно, Морис...
– Чего ты боишься?
– Я боюсь, что она выкинет какую-нибудь глупость.
Я тотчас же подумал о миниатюрном револьвере, лежащем в ящике туалетного столика. Я тоже испытывал страх, вспоминая Люсию, которая, поигрывая оружием, говорила: "Я способна на отчаянный шаг, не знаю только какой". Она могла бы вместо столь желанной для нее роли жертвы с не меньшим успехом исполнить роль убийцы в порыве уязвленной гордости.
– Тебе не следовало бы делать это заявление.
– Но я хотел поставить твою мать перед свершившимся фактом!
– Я не уверена, что с ней можно обращаться подобным образом.
– Посмотрим.
Мов остановила машину около ограды. Прежде чем выйти, я взял девушку за руку.
– Ты уверена, что любишь меня, Мов?
– Я уверена, Морис, только...
– Что "только"?
– Только я не слишком уверена, что ты отвечаешь мне взаимностью. Знаешь, что мне иногда приходит в голову?
Да, я знал, но захотел, чтобы она сама об этом сказала.
– Я спрашиваю себя, не возникла ли твоя любовь ко мне в противовес любви к ней?
– Не говори глупостей.
– Это не ответ, Морис!
– Боже мой, неужели я стал бы публично объявлять в нашей помолвке, если бы не был уверен в своем чувстве?
Мов поцеловала меня, и мы направились к дому.
– Следуйте за мной, – сухо произнесла Люсия и, резко повернувшись, направилась в свой кабинет. Когда мы вошли, она сидела за столом из красного дерева и, нацепив очки, перебирала бумаги. Стоя бок о бок, мы с Мов напоминали провинившихся детей, которым грозит наказание. Моя уверенность в себе улетучилась без следа.
Люсия медленно сняла очки и положила их на разбросанные бумаги. Ее красивое лицо выглядело трагично. Невозможно было смотреть на него равнодушно, даже зная актерские способности этой женщины так, как знал их я. Мов первая нашла в себе силы прервать затянувшееся молчание.
– Послушай, мама...
– Не говори ничего, – хрипло прошептала Люсия. – Дитя мое, не надо ничего говорить. – И почти с нежностью улыбнулась.
– Полагаю, вы вместе подготовили этот маленький бунт?
– Нет, Люсия, – пробормотал я. – Мов ничего подобного не ожидала, как, впрочем, до последней секунды не ожидал и я. Просто я поддался порыву, вот и все.
– Ну что же, я, в отличие от вас, не собираюсь поддаваться порывам, а предлагаю вашему вниманию хорошо обдуманное решение, – сказала она с вялой улыбкой и вновь надела очки. – Раз вы любите друг друга, дети мои, то убирайтесь отсюда!
Мы с Мов переглянулись.
– Собирайте чемоданы и проваливайте. Мов! Поскольку ты несовершеннолетняя, тебе придется потерпеть меня в качестве опекуна. Поэтому жить вы будете в моем доме в Моншове, я уступаю его вам.
Мы не могли сдвинуться с места от изумления. Я пытался в горящих гневом глазах Люсии прочесть, серьезно ли все это говорилось или было очередной игрой.
– Мов, вот чек на три тысячи франков, на первое время вам хватит. Ну а теперь чтоб духу вашего здесь не было, вы меня слышите?!
Мы по-прежнему не шевелились, с трудом веря собственным ушам.
– Спешите предаться любви, дети мои, но помните: для того чтобы пожениться, вам необходимо дождаться совершеннолетия Мов, потому что я никогда не дам своего согласия. Никогда!
Мов покачала головой.
– Я бы никому не пожелала иметь такую мать, – вздохнула она. – Несчастная!
Люсия, не обращая внимания на слова дочери, подошла к ней и протянула чек. Мов взяла его и тотчас же разорвала на мелкие кусочки.
– Мы будем жить в твоем доме. Ведь в противном случае ты можешь упечь нас в тюрьму. Но оставь себе свои деньги. Обойдемся без твоих подачек!
И, хлопнув дверью, Мов выбежала из комнаты. Я было последовал за ней, но в это время Люсия схватила бронзовый бюст, изображавший ее собственную персону, и изо всех сил метнула его мне в голову.
– Убирайся, подонок!
Удар пришелся прямо в висок. В глазах потемнело, и я рухнул на ковер, непроизвольно пытаясь смягчить свое падение, прежде чем сознание покинуло меня.
Когда вскоре я открыл глаза, то сквозь розовый туман увидел стоявшую передо мной на коленях Люсию. Из ее глаз мне на щеки капали слезы.
– Мальчик мой, – рыдала актриса. – Почему ты это сделал? Ведь я так тебя люблю, так люблю!
У меня от боли раскалывалась голова, но я нашел в себе силы подняться. Комната завертелась перед глазами. Но внезапно окружающие меня предметы, включая Люсию, замерли, как на фотографии, утратив объем и признаки жизни.
– Мы уезжаем, Люсия!
Она осталась стоять на коленях, не сводя с меня наполненных слезами глаз. Все ее существо выражало отчаянный призыв, на который я не мог ответить.
– Прощайте, Люсия, да поможет вам Бог стать добрее!
Когда я подходил к своей комнате, Мов уже направлялась с чемоданом к выходу.
– Поторопись! – умоляющим голосом попросила она.
Часть III
1
2
– Прости меня за прямолинейность, но я больше не могу все это выносить. Чтобы жить с Люсией, надо быть таким же сумасшедшим, как и она.
* * *
Вечерний просмотр – ах, простите, большая международная премьера – оказался триумфом в полном смысле этого слова. Мне никогда еще не доводилось видеть, чтобы какому-нибудь фильму устраивали подобную овацию. Я уже присутствовал на закрытых показах "Добычи", и у меня сложилось впечатление, что фильм достаточно хорош. Но, наблюдая за реакцией зала, лишь теперь я понял, что мы сделали действительно стоящую картину.Я был героем вечера. Именитые продюсеры стремились заполучить на меня эксклюзивные права. Известные режиссеры говорили о своем желании работать со мной. Я был объявлен "величайшим открытием сезона". От вспышек фотокамер у меня разболелись глаза...
Меня осыпали комплиментами, донимали вопросами. Мне жали руку, целовали, куда-то приглашали.
Казалось, я попал внутрь какого-то механизма, зубчатые шестеренки которого перемалывали меня, не причиняя боли. Я отчаянно цеплялся за нежный синеокий взгляд Мов, то терял его из виду, уносимый людским водоворотом, то вновь обретал: пылкий, полный любви и такой преданности, что я просто млел от счастья.
Когда мы перешли в соседний бар, где нас ждал праздничный коктейль, публики заметно поубавилось, остались лишь сливки кино да журналисты, которые стали расспрашивать нас с Люсией более въедливо. Актриса сообщила о том, что счастлива была встретить в моем лице истинное актерское чудо.
В какой-то момент радостное возбуждение улеглось, и наступило временное затишье. Репортер из "Синемонда" задал мне вопрос о ближайших планах. Я собирался было ответить, что ничего не знаю, что все зависит от Люсии, но внезапно мне в голову пришла дьявольская идея.
– Я собираюсь жениться, – объявил я.
Мои слова произвели эффект бомбы. Все присутствующие знали или догадывались о моей связи с Люсией. Учитывая разницу в возрасте, никто не решился прямо задать вопрос о моей избраннице. Тем более что после фильма общественное сознание воспринимало нас как мать и сына.
– Я женюсь на Мов Меррер, – четко выговаривая каждое слово, произнес я и, подойдя к Мов, обнял ее за плечи. Тотчас же защелкали фотоаппараты, освещая ослепительными вспышками бар. Я поискал глазами Люсию, чтобы увидеть ее реакцию на мой вызов, но она исчезла.
* * *
По пути домой в машине, мчащейся на огромной скорости, Мов поделилась со мной своей тревогой:– Мне страшно, Морис...
– Чего ты боишься?
– Я боюсь, что она выкинет какую-нибудь глупость.
Я тотчас же подумал о миниатюрном револьвере, лежащем в ящике туалетного столика. Я тоже испытывал страх, вспоминая Люсию, которая, поигрывая оружием, говорила: "Я способна на отчаянный шаг, не знаю только какой". Она могла бы вместо столь желанной для нее роли жертвы с не меньшим успехом исполнить роль убийцы в порыве уязвленной гордости.
– Тебе не следовало бы делать это заявление.
– Но я хотел поставить твою мать перед свершившимся фактом!
– Я не уверена, что с ней можно обращаться подобным образом.
– Посмотрим.
Мов остановила машину около ограды. Прежде чем выйти, я взял девушку за руку.
– Ты уверена, что любишь меня, Мов?
– Я уверена, Морис, только...
– Что "только"?
– Только я не слишком уверена, что ты отвечаешь мне взаимностью. Знаешь, что мне иногда приходит в голову?
Да, я знал, но захотел, чтобы она сама об этом сказала.
– Я спрашиваю себя, не возникла ли твоя любовь ко мне в противовес любви к ней?
– Не говори глупостей.
– Это не ответ, Морис!
– Боже мой, неужели я стал бы публично объявлять в нашей помолвке, если бы не был уверен в своем чувстве?
Мов поцеловала меня, и мы направились к дому.
* * *
Люсия поджидала нас на лестнице. Она оставалась в вечернем платье, глубокое декольте которого обнажало великолепные плечи, не тронутые годами.– Следуйте за мной, – сухо произнесла Люсия и, резко повернувшись, направилась в свой кабинет. Когда мы вошли, она сидела за столом из красного дерева и, нацепив очки, перебирала бумаги. Стоя бок о бок, мы с Мов напоминали провинившихся детей, которым грозит наказание. Моя уверенность в себе улетучилась без следа.
Люсия медленно сняла очки и положила их на разбросанные бумаги. Ее красивое лицо выглядело трагично. Невозможно было смотреть на него равнодушно, даже зная актерские способности этой женщины так, как знал их я. Мов первая нашла в себе силы прервать затянувшееся молчание.
– Послушай, мама...
– Не говори ничего, – хрипло прошептала Люсия. – Дитя мое, не надо ничего говорить. – И почти с нежностью улыбнулась.
– Полагаю, вы вместе подготовили этот маленький бунт?
– Нет, Люсия, – пробормотал я. – Мов ничего подобного не ожидала, как, впрочем, до последней секунды не ожидал и я. Просто я поддался порыву, вот и все.
– Ну что же, я, в отличие от вас, не собираюсь поддаваться порывам, а предлагаю вашему вниманию хорошо обдуманное решение, – сказала она с вялой улыбкой и вновь надела очки. – Раз вы любите друг друга, дети мои, то убирайтесь отсюда!
Мы с Мов переглянулись.
– Собирайте чемоданы и проваливайте. Мов! Поскольку ты несовершеннолетняя, тебе придется потерпеть меня в качестве опекуна. Поэтому жить вы будете в моем доме в Моншове, я уступаю его вам.
Мы не могли сдвинуться с места от изумления. Я пытался в горящих гневом глазах Люсии прочесть, серьезно ли все это говорилось или было очередной игрой.
– Мов, вот чек на три тысячи франков, на первое время вам хватит. Ну а теперь чтоб духу вашего здесь не было, вы меня слышите?!
Мы по-прежнему не шевелились, с трудом веря собственным ушам.
– Спешите предаться любви, дети мои, но помните: для того чтобы пожениться, вам необходимо дождаться совершеннолетия Мов, потому что я никогда не дам своего согласия. Никогда!
Мов покачала головой.
– Я бы никому не пожелала иметь такую мать, – вздохнула она. – Несчастная!
Люсия, не обращая внимания на слова дочери, подошла к ней и протянула чек. Мов взяла его и тотчас же разорвала на мелкие кусочки.
– Мы будем жить в твоем доме. Ведь в противном случае ты можешь упечь нас в тюрьму. Но оставь себе свои деньги. Обойдемся без твоих подачек!
И, хлопнув дверью, Мов выбежала из комнаты. Я было последовал за ней, но в это время Люсия схватила бронзовый бюст, изображавший ее собственную персону, и изо всех сил метнула его мне в голову.
– Убирайся, подонок!
Удар пришелся прямо в висок. В глазах потемнело, и я рухнул на ковер, непроизвольно пытаясь смягчить свое падение, прежде чем сознание покинуло меня.
Когда вскоре я открыл глаза, то сквозь розовый туман увидел стоявшую передо мной на коленях Люсию. Из ее глаз мне на щеки капали слезы.
– Мальчик мой, – рыдала актриса. – Почему ты это сделал? Ведь я так тебя люблю, так люблю!
У меня от боли раскалывалась голова, но я нашел в себе силы подняться. Комната завертелась перед глазами. Но внезапно окружающие меня предметы, включая Люсию, замерли, как на фотографии, утратив объем и признаки жизни.
– Мы уезжаем, Люсия!
Она осталась стоять на коленях, не сводя с меня наполненных слезами глаз. Все ее существо выражало отчаянный призыв, на который я не мог ответить.
– Прощайте, Люсия, да поможет вам Бог стать добрее!
Когда я подходил к своей комнате, Мов уже направлялась с чемоданом к выходу.
– Поторопись! – умоляющим голосом попросила она.
Часть III
1
В Моншове мы приехали посреди ночи. Одноэтажный домик оказался прелестно перестроенной бывшей фермой. В нем имелись гостиная и две спальни. Все комнаты были меблированы в английском стиле.
Дом встретил нас холодом. Мов поспешила зажечь газовый обогреватель, а затем отправилась стелить постели, в то время как я пытался растопить огромный камин, расположенный в гостиной. Нам не удалось своим присутствием оживить это помещение. Поэтому вся надежда была на каминный огонь. Два наших чемодана, одиноко стоявших посреди гостиной, придавали ей драматичный и безнадежный вид.
При иных обстоятельствах дом показался бы мне восхитительным, словно созданным для успокоения, забвения и, в конечном счете, исцеления. Но в эту ночь я ощущал себя в нем никому не нужным ребенком. На лице Мов были отражены те же чувства тоски и тревоги. Мы были двумя потерянными детьми.
Я сидел у камина, глядя на языки пламени. Мов устроилась рядом, осторожно взяв в ладони мою голову. Огромный кровоподтек на виске со слипшимися от крови волосами делал меня похожим на подстреленного зайца.
– Боже мой, – воскликнула девушка, – это тоже ее работа?
– Да, как раз перед нашим отъездом.
– Мы правильно сделали, что убежали, Морис. Рано или поздно она бы тебя убила. Надо чем-нибудь обработать рану.
– Брось. Она уже подсохла, пройдет само.
Внезапно из глаз Мов медленно потекли слезы. Она долго плакала у меня на груди. Я, сколько мог, сдерживался, но печаль и отчаяние оказались столь велики, что я в конце концов тоже расплакался.
Час спустя после того как мы улеглись, в дверь моей комнаты постучала Мов.
– Морис, ты спишь?
– Нет.
– Можно войти?
– Ну разумеется, можно.
Мов была в ночной рубашке. Золотистые волосы струились по ее плечам. Девушка подошла к моей кровати и на мгновение замешкалась. Затем резким движением она откинула одеяло и бросилась ко мне в постель с той же решимостью, с какой бросаются в воду.
– Ты даже не представляешь, Морис, как мне было страшно...
Я не ответил. Ощущение страха не оставляло меня самого ни на минуту, но я предпочел об этом не говорить из опасения, что станет еще хуже.
Мов прижалась ко мне своим теплым, как у птенца, телом. Проведя рукой по ее бедрам и груди, я почувствовал, что ее бьет дрожь. Мне показалось, что девушка теряет над собой контроль, готовая отдаться страсти. Я и хотел этого, и страшился, сам не знаю почему. Внезапно она отпрянула, оттолкнув мою чересчур осмелевшую руку.
– Умоляю тебя, не надо меня трогать! – прошептала Мов.
Я неуклюже потребовал объяснений. Девушка помолчала, видимо, собираясь с духом. Затем, поцеловав меня, прошептала:
– Я люблю тебя всем сердцем, и тем не менее твои ласки вызывают у меня отвращение, которое я не в силах побороть. Это сильнее меня, ты понимаешь?
Я изо всех сил сжал зубы, чтобы сдержать вопль отчаяния. Я понимал ее очень хорошо. Что-то неведомое было сильнее ее, сильнее меня. Ни я, ни она ничего не могли с этим поделать. Это зависело не от нас, а от Люсии.
Я облокотился о подушку и стал наблюдать за спящей Мов. Со скрытым беспокойством мой взгляд скользил по ее нежному лицу, боясь обнаружить в нем сходство с Люсией. Хвала небесам, между матерью и дочерью не было ничего общего. Мов являла собой олицетворение чистоты и невинности. Неожиданно она открыла глаза и, увидев меня, улыбнулась.
– Я видела тебя во сне, Морис. В твоем фильме...
Я нахмурился, вспомнив, что мне тоже снился эпизод из фильма, тот самый, где я убиваю Люсию. Не желая обсуждать это странное совпадение, я спросил:
– Какие у нас планы на сегодня?
– Сначала мы оденемся и отправимся завтракать в деревню, затем накупим газет и почитаем отклики на твой фильм.
Удивительно, но в мире по-прежнему существовали и моя карьера, и газеты.
– Кстати, а у тебя есть деньги? – спросила Мов.
Я поднялся и заглянул в свой роскошный бумажник из крокодиловой кожи, подаренный Люсией. Там я обнаружил сорок франков. Немного мелочи я наскреб по карманам. У Мов не оказалось ни гроша. Для подъемных, честно говоря, маловато, но пару дней продержаться можно.
– Я должен найти работу, – заявил я.
Мов засмеялась.
– Почему ты смеешься? Ты считаешь меня ни на что не годным?
– А что ты собираешься делать?
– Не знаю... Может, удастся устроиться секретарем в какую-нибудь контору.
– Ты мечтаешь о карьере бумагомарателя, в то время как три самых известных продюсера предлагали тебе кучи денег вчера вечером.
Вы, скорее всего, не поверите, но клянусь, у меня напрочь вылетело из головы вчерашнее торжество. Я ни разу не вспомнил о нем, так как решил, что в кино для меня все закончилось, как и в отношениях с Люсией.
– Ты считаешь, что со мной подпишут контракт без твоей матери?
– Увидим. В любом случае, надо попробовать. Мы немедленно едем в "Синемажик". Я постараюсь по телефону договориться, чтобы нас принял Мованн.
Люсия очень высоко отзывалась об этом человеке.
Я не разделял оптимизма Мов, но газеты подтвердили ее правоту. Критики единодушно превозносили меня до небес. В статьях ведущих газет под заголовками "Париж открывает для себя великого актера", "Триумф вчерашнего неизвестного", "Во французском кино появилась еще одна звезда" меня ставили в один ряд с крупнейшими актерами прошлого и современности. Самых высоких оценок удостоились точность моего исполнения, правдивость, самообладание, полное патетики лицо. О режиссерском дебюте Люсии, напротив, критики отзывались весьма сдержанно, видимо, не желая ей прощать смены амплуа. Париж не любит знаменитостей, изменяющих своему делу, которое принесло им известность. Фильм был признан неплохим, но не без режиссерских промахов. Так, некоторые сцены им показались по-ребячески наивными, другие слишком надуманными или чересчур прямолинейными и т. п. Один из критиков даже назвал фильм "опусом скучающей от безделья дамы". Некоторые в азарте критиканства осмелились покуситься даже на неподражаемую игру актрисы, обвиняя ее в чрезмерном кокетстве.
Я слишком хорошо знал Люсию, чтобы рассчитывать на то, что она оставит мой триумф без последствий. Эта женщина дала мне все: славу, талант, свой гений, свои деньги, вопреки своей воле, дочь... или, скорее, я все у нее отнял.
Я закончил чтение статьей, где сообщалось о моей предстоящей женитьбе, и спросил у Мов:
– Что ты об этом скажешь?
– Она должна быть вне себя от ярости. Но в любом случае ты добился настоящей славы!
– Это слава, взятая напрокат, Мов. Она целиком и полностью является ее заслугой. Они вопиюще несправедливы по отношению к твоей матери.
Мов, лучше меня знающая нравы мира кино, философски пожала плечами.
– Ситуация весьма типична для этих кругов. Они создают кумиров, печатая их имена огромными буквами на первых страницах газет, а спустя некоторое время уничтожают их на последней странице. Париж, как ты уже успел заметить, любит новых звезд, но он не выносит тех, кто задерживается надолго.
– Может быть, стоит ей позвонить?
– Как хочешь. Я, во всяком случае, не горю желанием с ней разговаривать.
Я позвонил в дом на бульваре Ланн из маленького кафе, куда мы зашли позавтракать. Трубку взял Феликс. Узнав мой голос, он тотчас же оставил куртуазный тон и заговорил с высокомерной неприязнью. Феликс, повторяю, был предан Люсии до самозабвения, для него недруги хозяйки становились его личными врагами.
– Позовите к телефону мадам, Феликс.
– Я не уверен, что она дома.
– Оставьте ваши дешевые уловки для ее ухажеров и немедленно передайте ей трубку!
Он сухо пообещал справиться. Некоторое время в трубке было тихо. Наконец послышался голос Феликса. Звучавшее в нем злорадство ничего хорошего не предвещало.
– Мадам не желает с вами говорить. Более того, она уполномочила меня сообщить, что не желает больше знать ни вас, ни мадмуазель, и предупредила, чтобы вы не пытались искать с ней встреч, ни лично, ни по телефону.
Взорвавшись, я обозвал его несчастным идиотом и повесил трубку. За наш столик я вернулся багровый от ярости.
– Она не захотела с тобой разговаривать? – спросила Мов.
– Именно.
– Я так и знала, но твой звонок тем не менее доставил ей несомненное удовольствие.
– Ты думаешь?
– Я в этом уверена. Она, скорее всего, вообразила, что мы впали в отчаяние, и теперь набивает себе цену...
Говоря это, Мов легонько гладила мой синяк на виске.
– Надо постараться ее забыть. Вот увидишь, мы сумеем излечиться от нее. Вот увидишь, когда-нибудь наступит день, и...
Она внезапно замолчала, словно испугавшись чего-то.
– И?..
– И я стану по-настоящему твоей.
Я схватил Мов за плечи и изо всех сил прижал к себе, словно защищая от всех жизненных невзгод. Если бы я мог навечно сохранить ее такой юной и свежей!..
– Ты любишь меня, Морис?
– То, что я испытываю к тебе, сильнее обычной любви, Мов. Я боготворю тебя...
Мов, сразу поскучнев, покачала головой.
– Боготворишь, но не любишь. Именно так я и думала. Я чувствовала это...
Чтобы заставить ее замолчать, я прижался ртом к ее губам, но где-то в глубине души шевельнулась мысль о том, что она, скорее всего, права.
Дом встретил нас холодом. Мов поспешила зажечь газовый обогреватель, а затем отправилась стелить постели, в то время как я пытался растопить огромный камин, расположенный в гостиной. Нам не удалось своим присутствием оживить это помещение. Поэтому вся надежда была на каминный огонь. Два наших чемодана, одиноко стоявших посреди гостиной, придавали ей драматичный и безнадежный вид.
При иных обстоятельствах дом показался бы мне восхитительным, словно созданным для успокоения, забвения и, в конечном счете, исцеления. Но в эту ночь я ощущал себя в нем никому не нужным ребенком. На лице Мов были отражены те же чувства тоски и тревоги. Мы были двумя потерянными детьми.
Я сидел у камина, глядя на языки пламени. Мов устроилась рядом, осторожно взяв в ладони мою голову. Огромный кровоподтек на виске со слипшимися от крови волосами делал меня похожим на подстреленного зайца.
– Боже мой, – воскликнула девушка, – это тоже ее работа?
– Да, как раз перед нашим отъездом.
– Мы правильно сделали, что убежали, Морис. Рано или поздно она бы тебя убила. Надо чем-нибудь обработать рану.
– Брось. Она уже подсохла, пройдет само.
Внезапно из глаз Мов медленно потекли слезы. Она долго плакала у меня на груди. Я, сколько мог, сдерживался, но печаль и отчаяние оказались столь велики, что я в конце концов тоже расплакался.
* * *
По взаимному уговору, каждый из нас отправился спать в свою комнату. Благодаря обогревателю по дому медленно распространялось тепло. Несмотря на это, я по-прежнему ощущал себя не в своей тарелке. Дом внушал ужас, потому что принадлежал Люсии. Даже за шестьдесят километров от Парижа я не мог освободиться от ее власти.Час спустя после того как мы улеглись, в дверь моей комнаты постучала Мов.
– Морис, ты спишь?
– Нет.
– Можно войти?
– Ну разумеется, можно.
Мов была в ночной рубашке. Золотистые волосы струились по ее плечам. Девушка подошла к моей кровати и на мгновение замешкалась. Затем резким движением она откинула одеяло и бросилась ко мне в постель с той же решимостью, с какой бросаются в воду.
– Ты даже не представляешь, Морис, как мне было страшно...
Я не ответил. Ощущение страха не оставляло меня самого ни на минуту, но я предпочел об этом не говорить из опасения, что станет еще хуже.
Мов прижалась ко мне своим теплым, как у птенца, телом. Проведя рукой по ее бедрам и груди, я почувствовал, что ее бьет дрожь. Мне показалось, что девушка теряет над собой контроль, готовая отдаться страсти. Я и хотел этого, и страшился, сам не знаю почему. Внезапно она отпрянула, оттолкнув мою чересчур осмелевшую руку.
– Умоляю тебя, не надо меня трогать! – прошептала Мов.
Я неуклюже потребовал объяснений. Девушка помолчала, видимо, собираясь с духом. Затем, поцеловав меня, прошептала:
– Я люблю тебя всем сердцем, и тем не менее твои ласки вызывают у меня отвращение, которое я не в силах побороть. Это сильнее меня, ты понимаешь?
Я изо всех сил сжал зубы, чтобы сдержать вопль отчаяния. Я понимал ее очень хорошо. Что-то неведомое было сильнее ее, сильнее меня. Ни я, ни она ничего не могли с этим поделать. Это зависело не от нас, а от Люсии.
* * *
На следующий день поднялся страшный, невиданный для этих мест ветер. Установленный на крыше дома старенький флюгер, едва выдерживая ураганный напор, жалобно постанывал.Я облокотился о подушку и стал наблюдать за спящей Мов. Со скрытым беспокойством мой взгляд скользил по ее нежному лицу, боясь обнаружить в нем сходство с Люсией. Хвала небесам, между матерью и дочерью не было ничего общего. Мов являла собой олицетворение чистоты и невинности. Неожиданно она открыла глаза и, увидев меня, улыбнулась.
– Я видела тебя во сне, Морис. В твоем фильме...
Я нахмурился, вспомнив, что мне тоже снился эпизод из фильма, тот самый, где я убиваю Люсию. Не желая обсуждать это странное совпадение, я спросил:
– Какие у нас планы на сегодня?
– Сначала мы оденемся и отправимся завтракать в деревню, затем накупим газет и почитаем отклики на твой фильм.
Удивительно, но в мире по-прежнему существовали и моя карьера, и газеты.
– Кстати, а у тебя есть деньги? – спросила Мов.
Я поднялся и заглянул в свой роскошный бумажник из крокодиловой кожи, подаренный Люсией. Там я обнаружил сорок франков. Немного мелочи я наскреб по карманам. У Мов не оказалось ни гроша. Для подъемных, честно говоря, маловато, но пару дней продержаться можно.
– Я должен найти работу, – заявил я.
Мов засмеялась.
– Почему ты смеешься? Ты считаешь меня ни на что не годным?
– А что ты собираешься делать?
– Не знаю... Может, удастся устроиться секретарем в какую-нибудь контору.
– Ты мечтаешь о карьере бумагомарателя, в то время как три самых известных продюсера предлагали тебе кучи денег вчера вечером.
Вы, скорее всего, не поверите, но клянусь, у меня напрочь вылетело из головы вчерашнее торжество. Я ни разу не вспомнил о нем, так как решил, что в кино для меня все закончилось, как и в отношениях с Люсией.
– Ты считаешь, что со мной подпишут контракт без твоей матери?
– Увидим. В любом случае, надо попробовать. Мы немедленно едем в "Синемажик". Я постараюсь по телефону договориться, чтобы нас принял Мованн.
Люсия очень высоко отзывалась об этом человеке.
Я не разделял оптимизма Мов, но газеты подтвердили ее правоту. Критики единодушно превозносили меня до небес. В статьях ведущих газет под заголовками "Париж открывает для себя великого актера", "Триумф вчерашнего неизвестного", "Во французском кино появилась еще одна звезда" меня ставили в один ряд с крупнейшими актерами прошлого и современности. Самых высоких оценок удостоились точность моего исполнения, правдивость, самообладание, полное патетики лицо. О режиссерском дебюте Люсии, напротив, критики отзывались весьма сдержанно, видимо, не желая ей прощать смены амплуа. Париж не любит знаменитостей, изменяющих своему делу, которое принесло им известность. Фильм был признан неплохим, но не без режиссерских промахов. Так, некоторые сцены им показались по-ребячески наивными, другие слишком надуманными или чересчур прямолинейными и т. п. Один из критиков даже назвал фильм "опусом скучающей от безделья дамы". Некоторые в азарте критиканства осмелились покуситься даже на неподражаемую игру актрисы, обвиняя ее в чрезмерном кокетстве.
Я слишком хорошо знал Люсию, чтобы рассчитывать на то, что она оставит мой триумф без последствий. Эта женщина дала мне все: славу, талант, свой гений, свои деньги, вопреки своей воле, дочь... или, скорее, я все у нее отнял.
Я закончил чтение статьей, где сообщалось о моей предстоящей женитьбе, и спросил у Мов:
– Что ты об этом скажешь?
– Она должна быть вне себя от ярости. Но в любом случае ты добился настоящей славы!
– Это слава, взятая напрокат, Мов. Она целиком и полностью является ее заслугой. Они вопиюще несправедливы по отношению к твоей матери.
Мов, лучше меня знающая нравы мира кино, философски пожала плечами.
– Ситуация весьма типична для этих кругов. Они создают кумиров, печатая их имена огромными буквами на первых страницах газет, а спустя некоторое время уничтожают их на последней странице. Париж, как ты уже успел заметить, любит новых звезд, но он не выносит тех, кто задерживается надолго.
– Может быть, стоит ей позвонить?
– Как хочешь. Я, во всяком случае, не горю желанием с ней разговаривать.
Я позвонил в дом на бульваре Ланн из маленького кафе, куда мы зашли позавтракать. Трубку взял Феликс. Узнав мой голос, он тотчас же оставил куртуазный тон и заговорил с высокомерной неприязнью. Феликс, повторяю, был предан Люсии до самозабвения, для него недруги хозяйки становились его личными врагами.
– Позовите к телефону мадам, Феликс.
– Я не уверен, что она дома.
– Оставьте ваши дешевые уловки для ее ухажеров и немедленно передайте ей трубку!
Он сухо пообещал справиться. Некоторое время в трубке было тихо. Наконец послышался голос Феликса. Звучавшее в нем злорадство ничего хорошего не предвещало.
– Мадам не желает с вами говорить. Более того, она уполномочила меня сообщить, что не желает больше знать ни вас, ни мадмуазель, и предупредила, чтобы вы не пытались искать с ней встреч, ни лично, ни по телефону.
Взорвавшись, я обозвал его несчастным идиотом и повесил трубку. За наш столик я вернулся багровый от ярости.
– Она не захотела с тобой разговаривать? – спросила Мов.
– Именно.
– Я так и знала, но твой звонок тем не менее доставил ей несомненное удовольствие.
– Ты думаешь?
– Я в этом уверена. Она, скорее всего, вообразила, что мы впали в отчаяние, и теперь набивает себе цену...
Говоря это, Мов легонько гладила мой синяк на виске.
– Надо постараться ее забыть. Вот увидишь, мы сумеем излечиться от нее. Вот увидишь, когда-нибудь наступит день, и...
Она внезапно замолчала, словно испугавшись чего-то.
– И?..
– И я стану по-настоящему твоей.
Я схватил Мов за плечи и изо всех сил прижал к себе, словно защищая от всех жизненных невзгод. Если бы я мог навечно сохранить ее такой юной и свежей!..
– Ты любишь меня, Морис?
– То, что я испытываю к тебе, сильнее обычной любви, Мов. Я боготворю тебя...
Мов, сразу поскучнев, покачала головой.
– Боготворишь, но не любишь. Именно так я и думала. Я чувствовала это...
Чтобы заставить ее замолчать, я прижался ртом к ее губам, но где-то в глубине души шевельнулась мысль о том, что она, скорее всего, права.
2
Мованн, продюсер, был крепким сорокалетним мужчиной с тронутыми сединой волосами и великосветскими манерами. Сразу было видно, что бизнес – его стихия, в которой он чувствовал себя как рыба в воде.
Пригласив в свой кабинет, меблированный в стиле ампир, он усадил нас в кресла, а сам устроился за столом, уставленным телефонными аппаратами. Продюсер был явно рад нашему визиту. Его самолюбию льстило, что выбор новоявленной звезды пал на него.
Мованн положил руку поверх огромной стопы газет.
– Эти месье своими комплиментами могут вас испортить, – улыбаясь, произнес он.
– Да уж...
– Заметьте, я полностью разделяю их похвальные отзывы.
– Вы очень любезны...
Продюсер смотрел на нас с умилением, как на детишек, явно не по возрасту обремененных славой.
– Зато они по-свински обошлись с госпожой Меррер, – заметил он.
– Я тоже так считаю, – горячо подхватил я. – Успех фильма – целиком ее заслуга. Если мне что-то и удалось сделать, то лишь благодаря Люсии, ее дельным советам, ее опыту.
Я чувствовал, что Мованн хотел, но не решался задать какой-то вопрос. Тонкое чутье психолога подсказывало ему, что явились мы неспроста. Наш визит выпадал из привычных рамок. Как правило, если актера, добившегося признания, заинтересовало какое-то предложение, он прежде всего присылает своего импресарио для обсуждения условий.
– Люсия Меррер знает, что вы здесь?
Мы с Мов переглянулись.
– Нет, – ответила девушка. – У нас произошла ссора, и теперь мы живем в ее загородном доме в Моншове.
– Значит, поссорились? Однако вчера...
– Это семейные дела, – оборвала его Мов с чисто женской авторитарностью.
Мованн чувствовал, что ступает на скользкую дорожку.
– Итак, мое предложение вас заинтересовало, месье Теланк?
– Да, мне бы хотелось сделать что-нибудь значительное. Говорят, вам можно довериться с закрытыми глазами, потому что у вас развито чувство прекрасного и вы честный человек.
– Не доверяйте слухам. Это плохо во всех отношениях, – произнес он, едва сдерживая улыбку, и поспешил вернуться в столь любезную его сердцу стихию бизнеса.
– С кем вы сейчас? – живо спросил продюсер.
– С Мов Меррер.
Мованн расхохотался и уточнил не без легкого раздражения:
– Я хотел бы знать, кто ваш импресарио, – Бернем, Симура?
– У меня нет импресарио...
На лице продюсера мелькнуло удивление, но он быстро овладел собой и бесстрастным тоном продолжал:
– Следовательно, вы сами будете вести свои дела?
– Да.
– Сколько же вы хотите?
Я беспомощно посмотрел на Мов. Нам и в голову не приходило, что переговоры могут принять подобный оборот.
В конце концов Мованну стало нас просто-напросто жалко. В его холодных глазах мелькнул дружелюбный огонек. Мов, как можно небрежнее пожав плечами, сказала:
– Месье Мованн, вчера в восемь часов никто не дал бы за Мориса и трех франков, но к десяти часам он стоил тех денег, которые готов был выложить самый щедрый из продюсеров.
Я мысленно поблагодарил Мов за помощь. В некотором смысле ей было с кого брать пример. Хватка Люсии, видимо, перешла к ней по наследству.
Мованн с задумчивым видом помассировал себе щеки, затем достал из ящика стола коробку с египетскими сигаретами и, закурив, снял трубку зазвонившего телефона. Звонок был из Рима. Более десяти минут, казалось, совершенно забыв о нашем присутствии, продюсер обсуждал сложные и малопонятные мне вопросы, связанные с совместным франко-итальянским производством какого-то фильма. Во время его переговоров я бросал тревожные взгляды на Мов. Она выглядела абсолютно спокойной и уверенной в себе. Еле заметным движением ресниц девушка дала мне понять, что не стоит волноваться.
Наконец Мованн повесил трубку.
– Извините меня... Итак, на чем мы остановились?
Прикрыв глаза рукой, он сам себе ответил:
– Ах да, я собираюсь вам сделать следующее предложение. Если сценарий вас устроит, мы подпишем контракт на три миллиона, а затем за десять миллионов вы отдадите мне права на следующий фильм. Согласны?
Я не верил своим ушам. Три миллиона! Сумасшедшие деньги! Неужели я, девятнадцатилетний балбес, стою таких денег?!
Мованн по-своему истолковал мое замешательство.
– Дорогой Теланк, вы должны знать, что второй фильм всегда является огромным испытанием для актера. Он или закрепляет достигнутый в первом фильме успех, или его уничтожает. Третьего не дано. Таким образом, мы с вами как будто бросаем монетку, не зная, что выпадет: орел или решка.
– А вы уже знаете, о чем будет фильм? – вмешалась Мов.
Вместо ответа Мованн нажал на кнопку. Тотчас же вошла секретарша, по виду трудолюбивая старая дева.
– Мадмуазель Анн-Мари, у вас есть экземпляр сценария "Лошади спят стоя"?
– Да, месье.
– Принесите-ка его сюда.
Секретарша столь же стремительно исчезла.
– Сценарий уже готов, – заявил Мованн. – Он сделан по роману одного американца. Потрясающая вещица о проблеме наследственности. Отец одного парня был казнен за убийство. У парня разыгралось воображение, и он решил, что к нему от отца перешла склонность к убийству, и он в конце концов совершает подобное преступление, и затем только узнает, что его отец был невиновен. Очень увлекательно, вы согласны?
Он говорил с такой убежденностью, что я сразу же пришел от этой истории в восторг.
– Очень хорошо, я согласен...
Мованн удивился.
– Но вы сначала прочтите сценарий!
– В этом нет необходимости. Мне очень понравился сюжет, к тому же я полностью доверяю вашему вкусу.
Моя позиция постоянно ставила опытного киношника в тупик. Он привык иметь дело с финансовыми магнатами, кинозубрами, хитроумными импресарио и осторожными прокатчиками. Но никогда ему не доводилось говорить о столь серьезных вещах с двумя несведущими детьми. Я чувствовал, что он предпочел бы иметь дело с каким-нибудь дельцом-пронырой. Общение с нами приводило его в глубокое уныние, которое можно было прочесть на его выразительном лице.
– В таким случае я подготовлю контракт на тех условиях, о которых я вам только что сказал. Вы не могли бы зайти ко мне... – он принялся листать свой блокнот, – ...скажем, в конце недели, если вас устроит?
– Да, конечно, только...
– Вы предпочитаете более поздний срок?
Мне было глубоко наплевать на контракт. Все, о чем я мечтал, – это немедленно получить деньги.
Вновь вмешалась Мов:
– Скажите, месье Мованн, а нельзя ли нам сегодня получить аванс?
– Вы испытываете затруднения в деньгах? – осторожно поинтересовался продюсер.
– Дело в том, что мы не хотим одалживаться у моей матери.
– Ах, вот в чем дело...
Как только появилась секретарша со сценарием, Мованн велел ей подготовить чек на пять тысяч франков в счет контракта.
– Не кроссируйте его, пожалуйста, – попросила Мов. – У нас нет счета в банке.
Мованн поднялся и, обойдя свой стол с шеренгой телефонов, остановился передо мной.
– Мой дорогой Теланк, вы самая странная звезда из всех, кого мне доводилось знать. Не в моих правилах вмешиваться в личную жизнь нанятых мной актеров, но я позволю себе выразить сожаление по поводу вашей... гм... ссоры с Люсией Меррер. Именно теперь у вас появится в ней особенно острая нужда.
Мы оба, Мов и я, залились краской. Чувствуя, что вторгся в запретную область, продюсер поспешно сменил тему:
– Коль скоро мы пришли к соглашению, позвольте вам сообщить, что съемки начнутся весьма скоро. На эту роль планировался Алекс Дидье, но он все еще не закончил работу в фильме Лоран-Дома. Мы до сих пор не подписали с ним контракт, так как задержка составляет уже двенадцать дней.
Мованн положил руку мне на плечо.
– Я, если быть честным, благодарю небеса за эту задержку, так как вы подходите на эту роль в тысячу раз больше. Кстати, фильм будет снимать Анри-Жорж.
Столь известное имя меня оглушило.
– Анри-Жорж!.. – зачарованно пролепетал я.
– Надеюсь, вы удовлетворены? Ну и отлично! Должен вам сказать, мой мальчик, вы явно родились под счастливой звездой!
Пригласив в свой кабинет, меблированный в стиле ампир, он усадил нас в кресла, а сам устроился за столом, уставленным телефонными аппаратами. Продюсер был явно рад нашему визиту. Его самолюбию льстило, что выбор новоявленной звезды пал на него.
Мованн положил руку поверх огромной стопы газет.
– Эти месье своими комплиментами могут вас испортить, – улыбаясь, произнес он.
– Да уж...
– Заметьте, я полностью разделяю их похвальные отзывы.
– Вы очень любезны...
Продюсер смотрел на нас с умилением, как на детишек, явно не по возрасту обремененных славой.
– Зато они по-свински обошлись с госпожой Меррер, – заметил он.
– Я тоже так считаю, – горячо подхватил я. – Успех фильма – целиком ее заслуга. Если мне что-то и удалось сделать, то лишь благодаря Люсии, ее дельным советам, ее опыту.
Я чувствовал, что Мованн хотел, но не решался задать какой-то вопрос. Тонкое чутье психолога подсказывало ему, что явились мы неспроста. Наш визит выпадал из привычных рамок. Как правило, если актера, добившегося признания, заинтересовало какое-то предложение, он прежде всего присылает своего импресарио для обсуждения условий.
– Люсия Меррер знает, что вы здесь?
Мы с Мов переглянулись.
– Нет, – ответила девушка. – У нас произошла ссора, и теперь мы живем в ее загородном доме в Моншове.
– Значит, поссорились? Однако вчера...
– Это семейные дела, – оборвала его Мов с чисто женской авторитарностью.
Мованн чувствовал, что ступает на скользкую дорожку.
– Итак, мое предложение вас заинтересовало, месье Теланк?
– Да, мне бы хотелось сделать что-нибудь значительное. Говорят, вам можно довериться с закрытыми глазами, потому что у вас развито чувство прекрасного и вы честный человек.
– Не доверяйте слухам. Это плохо во всех отношениях, – произнес он, едва сдерживая улыбку, и поспешил вернуться в столь любезную его сердцу стихию бизнеса.
– С кем вы сейчас? – живо спросил продюсер.
– С Мов Меррер.
Мованн расхохотался и уточнил не без легкого раздражения:
– Я хотел бы знать, кто ваш импресарио, – Бернем, Симура?
– У меня нет импресарио...
На лице продюсера мелькнуло удивление, но он быстро овладел собой и бесстрастным тоном продолжал:
– Следовательно, вы сами будете вести свои дела?
– Да.
– Сколько же вы хотите?
Я беспомощно посмотрел на Мов. Нам и в голову не приходило, что переговоры могут принять подобный оборот.
В конце концов Мованну стало нас просто-напросто жалко. В его холодных глазах мелькнул дружелюбный огонек. Мов, как можно небрежнее пожав плечами, сказала:
– Месье Мованн, вчера в восемь часов никто не дал бы за Мориса и трех франков, но к десяти часам он стоил тех денег, которые готов был выложить самый щедрый из продюсеров.
Я мысленно поблагодарил Мов за помощь. В некотором смысле ей было с кого брать пример. Хватка Люсии, видимо, перешла к ней по наследству.
Мованн с задумчивым видом помассировал себе щеки, затем достал из ящика стола коробку с египетскими сигаретами и, закурив, снял трубку зазвонившего телефона. Звонок был из Рима. Более десяти минут, казалось, совершенно забыв о нашем присутствии, продюсер обсуждал сложные и малопонятные мне вопросы, связанные с совместным франко-итальянским производством какого-то фильма. Во время его переговоров я бросал тревожные взгляды на Мов. Она выглядела абсолютно спокойной и уверенной в себе. Еле заметным движением ресниц девушка дала мне понять, что не стоит волноваться.
Наконец Мованн повесил трубку.
– Извините меня... Итак, на чем мы остановились?
Прикрыв глаза рукой, он сам себе ответил:
– Ах да, я собираюсь вам сделать следующее предложение. Если сценарий вас устроит, мы подпишем контракт на три миллиона, а затем за десять миллионов вы отдадите мне права на следующий фильм. Согласны?
Я не верил своим ушам. Три миллиона! Сумасшедшие деньги! Неужели я, девятнадцатилетний балбес, стою таких денег?!
Мованн по-своему истолковал мое замешательство.
– Дорогой Теланк, вы должны знать, что второй фильм всегда является огромным испытанием для актера. Он или закрепляет достигнутый в первом фильме успех, или его уничтожает. Третьего не дано. Таким образом, мы с вами как будто бросаем монетку, не зная, что выпадет: орел или решка.
– А вы уже знаете, о чем будет фильм? – вмешалась Мов.
Вместо ответа Мованн нажал на кнопку. Тотчас же вошла секретарша, по виду трудолюбивая старая дева.
– Мадмуазель Анн-Мари, у вас есть экземпляр сценария "Лошади спят стоя"?
– Да, месье.
– Принесите-ка его сюда.
Секретарша столь же стремительно исчезла.
– Сценарий уже готов, – заявил Мованн. – Он сделан по роману одного американца. Потрясающая вещица о проблеме наследственности. Отец одного парня был казнен за убийство. У парня разыгралось воображение, и он решил, что к нему от отца перешла склонность к убийству, и он в конце концов совершает подобное преступление, и затем только узнает, что его отец был невиновен. Очень увлекательно, вы согласны?
Он говорил с такой убежденностью, что я сразу же пришел от этой истории в восторг.
– Очень хорошо, я согласен...
Мованн удивился.
– Но вы сначала прочтите сценарий!
– В этом нет необходимости. Мне очень понравился сюжет, к тому же я полностью доверяю вашему вкусу.
Моя позиция постоянно ставила опытного киношника в тупик. Он привык иметь дело с финансовыми магнатами, кинозубрами, хитроумными импресарио и осторожными прокатчиками. Но никогда ему не доводилось говорить о столь серьезных вещах с двумя несведущими детьми. Я чувствовал, что он предпочел бы иметь дело с каким-нибудь дельцом-пронырой. Общение с нами приводило его в глубокое уныние, которое можно было прочесть на его выразительном лице.
– В таким случае я подготовлю контракт на тех условиях, о которых я вам только что сказал. Вы не могли бы зайти ко мне... – он принялся листать свой блокнот, – ...скажем, в конце недели, если вас устроит?
– Да, конечно, только...
– Вы предпочитаете более поздний срок?
Мне было глубоко наплевать на контракт. Все, о чем я мечтал, – это немедленно получить деньги.
Вновь вмешалась Мов:
– Скажите, месье Мованн, а нельзя ли нам сегодня получить аванс?
– Вы испытываете затруднения в деньгах? – осторожно поинтересовался продюсер.
– Дело в том, что мы не хотим одалживаться у моей матери.
– Ах, вот в чем дело...
Как только появилась секретарша со сценарием, Мованн велел ей подготовить чек на пять тысяч франков в счет контракта.
– Не кроссируйте его, пожалуйста, – попросила Мов. – У нас нет счета в банке.
Мованн поднялся и, обойдя свой стол с шеренгой телефонов, остановился передо мной.
– Мой дорогой Теланк, вы самая странная звезда из всех, кого мне доводилось знать. Не в моих правилах вмешиваться в личную жизнь нанятых мной актеров, но я позволю себе выразить сожаление по поводу вашей... гм... ссоры с Люсией Меррер. Именно теперь у вас появится в ней особенно острая нужда.
Мы оба, Мов и я, залились краской. Чувствуя, что вторгся в запретную область, продюсер поспешно сменил тему:
– Коль скоро мы пришли к соглашению, позвольте вам сообщить, что съемки начнутся весьма скоро. На эту роль планировался Алекс Дидье, но он все еще не закончил работу в фильме Лоран-Дома. Мы до сих пор не подписали с ним контракт, так как задержка составляет уже двенадцать дней.
Мованн положил руку мне на плечо.
– Я, если быть честным, благодарю небеса за эту задержку, так как вы подходите на эту роль в тысячу раз больше. Кстати, фильм будет снимать Анри-Жорж.
Столь известное имя меня оглушило.
– Анри-Жорж!.. – зачарованно пролепетал я.
– Надеюсь, вы удовлетворены? Ну и отлично! Должен вам сказать, мой мальчик, вы явно родились под счастливой звездой!