Страница:
Я силой приподнял ей подбородок. Она посмотрела на меня своим серьезным и печальным взглядом, который всегда пробуждал во мне желание. Я осторожно прижался своими губами к ее. Закрыв глаза, попытался представить ее такой, какой она была там, на побережье. Мой поцелуй длился до тех пор, пока не захлопнулась дверь за Домиником.
Глава 17
Странное дело, отсутствие Доминика очень чувствовалось в доме. Мы быстро поняли, что значит остаться наедине в нашем положении. Мина замкнулась. Она подчинялась, как это умеют делать женщины, с таким достоинством, что в глубине души я спрашивал себя, у кого из нас более благородная роль.
Я сел напротив, взяв ее руки в свои. Они были холодные. Указательным пальцем я попытался нащупать на запястье ее пульс, но не смог.
— Мина, — заявил я, — любой другой человек уже давно оповестил бы полицию. Если я этого не сделал, то только потому, что люблю тебя.
Она удивленно приподняла брови.
— Да, несмотря на то, что ты сделала, я тебя люблю и мне не стыдно в этом признаться. И эту любовь, хочешь ты или нет, тебе придется разделить со мной. Ты примешь свой настоящий облик, и мы будем жить вместе. Ты забудешь ничтожество, которое любила.
Она покачала головой.
— Поль, поскольку мы в твоих руках, я тебе подчинюсь, но не надейся, что ты заставишь меня забыть Доминика.
Ярость, как приступ лихорадки, охватила меня. Я сжал ее руки так, что она вскрикнула от боли.
— Ты забудешь его, Мина. Это всего лишь жалкий трус. Такая женщина, как ты, должна испытывать к подобному ничтожеству лишь презрение.
Она снисходительно улыбнулась.
— Ты плохо знаешь женщин, Поль. Ведь мне в нем нравится именно слабость. Это она покорила меня. Это из-за нее я решила завладеть твоими деньгами. Когда я познакомилась с Доми, он подыхал с голоду и не знал, как противостоять судьбе. Его детство…
— Оставь, Мина. Мне наплевать на его детство. Я знаю, что он сын сумасшедшей, и, приняв во внимание все смягчающие обстоятельства, дал ему уйти. Она вырвала свои холодные руки.
— Ты мне отвратителен. Поль! Я заколебался.
— Прекрати, Мина, не доводи меня. Ты…
— Что я?
— Ты пожалеешь!
— И все-таки я тебе скажу, раз мы расставляем все точки над "i". Ты мне противен, как никакой другой мужчина! От твоей кожи меня тошнит. Ты — жалкий, неудачливый дурак! Да-да, именно дурак! Ты нас раскрыл, но все равно остался в дураках. И я хочу, чтобы ты об этом знал. Одинокий человек всегда безнравственен. Ты считаешь себя сильным, потому что можешь избить Доминика, но настоящая сила не в этом. Хочешь, я скажу тебе, Поль, в чем она? Сила в красоте, изяществе. Ты, ты.., неуклюж, неотесан, у тебя одни мускулы! А он…
Ее голос затих, слезы заблестели в глазах.
— У него, Поль, есть самый редкий талант — красота. Когда он двигается, то кажется, что он танцует; когда мы занимаемся любовью, то я умираю от счастья, потому что, кроме физического наслаждения, испытываю душевную радость. Это прекрасно, понимаешь? Грациозно…
Я ударил ее по лицу. Она хотела увернуться, и удар пришелся по носу. Он начал кровоточить, но Мина не пошевелилась. Кровь струйкой стекала по лицу и, огибая рот, капала с подбородка.
— Вытри, ради Бога, кровь, Мина!
Она не сделала ни малейшего движения. Схватив салфетку, я окунул ее в кувшин с водой и сам, запрокинув ей голову, приложил к носу. Вскоре кровотечение прекратилось. Нижняя часть ее лица была испачкана, выглядела она ужасно.
— Иди умойся.
Она подчинилась. Я проводил ее до ванной и стал наблюдать за ней.
— Мина!
— Да?
— Что бы ты ни говорила, ничто не изменит моего решения. Выбирай: или тюрьма с ним, или жизнь со мной. Ты, конечно, можешь меня убить, но мне на это наплевать. Единственное, что для меня что-то значит, — это ты. Только ты. Ты стала смыслом моей жизни, говоря словами Вейе де Шомьера. Ты говоришь, что ты презираешь меня? Что ж, я согласен. Я же смирился с мыслью, что ты — преступница, что ты хотела меня убить! Ты правильно заметила, Мина: я одинок, совсем одинок… Не выдержав нервного напряжения, я заорал:
— Я один! Совсем один!
Рыдая, я упал на колени на керамический пол в ванной. Она подошла ко мне… Сквозь слезы я увидел ее точеные ноги, плотно облегающую бедра юбку, под которой угадывалось голое тело. Она взяла мою голову и прижала к своему теплому животу.
— Бедный Поль, — вздохнула она, — мой бедный Поль!
Мина (я продолжал звать ее так) выкручивалась в жизни сама. После многочисленных приключений она встретила Доминика Гризара, и между ними сразу вспыхнула большая любовь.
Эта часть ее рассказа причиняла мне боль, но она говорила об этом спокойно, бесстрастно, и я дослушал до конца.
— Нам надоело нищенствовать, понимаешь? Доми не способен ни на что, а я не хотела покидать его ради какой-нибудь службы. И вот однажды мы решились на дело. Вначале подумали о шантаже. Я должна была соблазнить какого-нибудь богатого типа, добиться от него компрометирующих писем, а если понадобится, то попытаться сделать пикантные фотографии и потом…
Я не выдержал и прервал ее.
— Мина, неужели ты до такой степени стерва? Она покачала головой.
— Ты ничего не понимаешь, Поль.
— Ладно, продолжай…
— Однажды в ресторане Доми прочитал твое объявление в газете, забытой на столике каким-то посетителем. Смеясь, он показал его мне: «Смотри, вот тип, играющий в оригинала. Этот бедняга надеется найти жемчужину в мусорке брачных объявлений и для этого разыгрывает из себя дешевого умника».
Я прикусил губу. Мина, улыбаясь, смотрела на меня.
— Доми прав, Поль. Твои мозги большего не стоят. Мы разработали хитроумный план, о котором ты теперь знаешь. Признайся, что он нам почти удался.
— Все провалилось только из-за него, — согласился я. — И это еще раз подтверждает, что он ни на что не годен. Мина легла на спину, вытянув руки вдоль туловища.
— Да, он мальчишка. И за это я его люблю. Ненавижу сильных и грубых. А он всегда будет мальчишкой и поэтому, Поль, я всегда буду его любить.
Теперь ее слова вызвали во мне не ярость, а скорее скрытую боль.
— Хорошо, Мина, ты всегда будешь его любить… Мы замолчали. Я погасил лампу, и мы лежали в темноте, прижавшись друг к другу, как две побитые собаки. Я рассматривал лунную дорожку на потолке. Она была такого же цвета, как лицо Бланшена. Да, это был такой же зеленовато-желтый нездоровый цвет.
Бланшен… Я очень надеялся на него.
Я сел напротив, взяв ее руки в свои. Они были холодные. Указательным пальцем я попытался нащупать на запястье ее пульс, но не смог.
— Мина, — заявил я, — любой другой человек уже давно оповестил бы полицию. Если я этого не сделал, то только потому, что люблю тебя.
Она удивленно приподняла брови.
— Да, несмотря на то, что ты сделала, я тебя люблю и мне не стыдно в этом признаться. И эту любовь, хочешь ты или нет, тебе придется разделить со мной. Ты примешь свой настоящий облик, и мы будем жить вместе. Ты забудешь ничтожество, которое любила.
Она покачала головой.
— Поль, поскольку мы в твоих руках, я тебе подчинюсь, но не надейся, что ты заставишь меня забыть Доминика.
Ярость, как приступ лихорадки, охватила меня. Я сжал ее руки так, что она вскрикнула от боли.
— Ты забудешь его, Мина. Это всего лишь жалкий трус. Такая женщина, как ты, должна испытывать к подобному ничтожеству лишь презрение.
Она снисходительно улыбнулась.
— Ты плохо знаешь женщин, Поль. Ведь мне в нем нравится именно слабость. Это она покорила меня. Это из-за нее я решила завладеть твоими деньгами. Когда я познакомилась с Доми, он подыхал с голоду и не знал, как противостоять судьбе. Его детство…
— Оставь, Мина. Мне наплевать на его детство. Я знаю, что он сын сумасшедшей, и, приняв во внимание все смягчающие обстоятельства, дал ему уйти. Она вырвала свои холодные руки.
— Ты мне отвратителен. Поль! Я заколебался.
— Прекрати, Мина, не доводи меня. Ты…
— Что я?
— Ты пожалеешь!
— И все-таки я тебе скажу, раз мы расставляем все точки над "i". Ты мне противен, как никакой другой мужчина! От твоей кожи меня тошнит. Ты — жалкий, неудачливый дурак! Да-да, именно дурак! Ты нас раскрыл, но все равно остался в дураках. И я хочу, чтобы ты об этом знал. Одинокий человек всегда безнравственен. Ты считаешь себя сильным, потому что можешь избить Доминика, но настоящая сила не в этом. Хочешь, я скажу тебе, Поль, в чем она? Сила в красоте, изяществе. Ты, ты.., неуклюж, неотесан, у тебя одни мускулы! А он…
Ее голос затих, слезы заблестели в глазах.
— У него, Поль, есть самый редкий талант — красота. Когда он двигается, то кажется, что он танцует; когда мы занимаемся любовью, то я умираю от счастья, потому что, кроме физического наслаждения, испытываю душевную радость. Это прекрасно, понимаешь? Грациозно…
Я ударил ее по лицу. Она хотела увернуться, и удар пришелся по носу. Он начал кровоточить, но Мина не пошевелилась. Кровь струйкой стекала по лицу и, огибая рот, капала с подбородка.
— Вытри, ради Бога, кровь, Мина!
Она не сделала ни малейшего движения. Схватив салфетку, я окунул ее в кувшин с водой и сам, запрокинув ей голову, приложил к носу. Вскоре кровотечение прекратилось. Нижняя часть ее лица была испачкана, выглядела она ужасно.
— Иди умойся.
Она подчинилась. Я проводил ее до ванной и стал наблюдать за ней.
— Мина!
— Да?
— Что бы ты ни говорила, ничто не изменит моего решения. Выбирай: или тюрьма с ним, или жизнь со мной. Ты, конечно, можешь меня убить, но мне на это наплевать. Единственное, что для меня что-то значит, — это ты. Только ты. Ты стала смыслом моей жизни, говоря словами Вейе де Шомьера. Ты говоришь, что ты презираешь меня? Что ж, я согласен. Я же смирился с мыслью, что ты — преступница, что ты хотела меня убить! Ты правильно заметила, Мина: я одинок, совсем одинок… Не выдержав нервного напряжения, я заорал:
— Я один! Совсем один!
Рыдая, я упал на колени на керамический пол в ванной. Она подошла ко мне… Сквозь слезы я увидел ее точеные ноги, плотно облегающую бедра юбку, под которой угадывалось голое тело. Она взяла мою голову и прижала к своему теплому животу.
— Бедный Поль, — вздохнула она, — мой бедный Поль!
* * *
Ночь мы провели, не раздеваясь, на моей кровати. Она рассказывала о своей настоящей жизни. Ее звали Женевьева Пардон. Она была дочерью коммерсанта из Лиля. Ее родители были людьми строгих правил, и стремление дочери к свободе шокировало их. Они избавились от нее, отправив в Париж. Вскоре до них дошли слухи, что она ведет так называемый беспорядочный образ жизни, и двери дома навсегда закрылись для нее.Мина (я продолжал звать ее так) выкручивалась в жизни сама. После многочисленных приключений она встретила Доминика Гризара, и между ними сразу вспыхнула большая любовь.
Эта часть ее рассказа причиняла мне боль, но она говорила об этом спокойно, бесстрастно, и я дослушал до конца.
— Нам надоело нищенствовать, понимаешь? Доми не способен ни на что, а я не хотела покидать его ради какой-нибудь службы. И вот однажды мы решились на дело. Вначале подумали о шантаже. Я должна была соблазнить какого-нибудь богатого типа, добиться от него компрометирующих писем, а если понадобится, то попытаться сделать пикантные фотографии и потом…
Я не выдержал и прервал ее.
— Мина, неужели ты до такой степени стерва? Она покачала головой.
— Ты ничего не понимаешь, Поль.
— Ладно, продолжай…
— Однажды в ресторане Доми прочитал твое объявление в газете, забытой на столике каким-то посетителем. Смеясь, он показал его мне: «Смотри, вот тип, играющий в оригинала. Этот бедняга надеется найти жемчужину в мусорке брачных объявлений и для этого разыгрывает из себя дешевого умника».
Я прикусил губу. Мина, улыбаясь, смотрела на меня.
— Доми прав, Поль. Твои мозги большего не стоят. Мы разработали хитроумный план, о котором ты теперь знаешь. Признайся, что он нам почти удался.
— Все провалилось только из-за него, — согласился я. — И это еще раз подтверждает, что он ни на что не годен. Мина легла на спину, вытянув руки вдоль туловища.
— Да, он мальчишка. И за это я его люблю. Ненавижу сильных и грубых. А он всегда будет мальчишкой и поэтому, Поль, я всегда буду его любить.
Теперь ее слова вызвали во мне не ярость, а скорее скрытую боль.
— Хорошо, Мина, ты всегда будешь его любить… Мы замолчали. Я погасил лампу, и мы лежали в темноте, прижавшись друг к другу, как две побитые собаки. Я рассматривал лунную дорожку на потолке. Она была такого же цвета, как лицо Бланшена. Да, это был такой же зеленовато-желтый нездоровый цвет.
Бланшен… Я очень надеялся на него.
Глава 18
Первой проснулась Мина. Она вскочила с постели, и я услышал, как она сбежала по лестнице. Это окончательно разбудило меня. Я тут же встал и пошел за ней, зная, что она хочет сделать, и собираясь ей помешать. Когда я распахнул дверь гостиной, она уже держала в руке трубку. Я вошел внезапно, но она даже не вздрогнула, увидев меня, и не стала сопротивляться, когда я отнял у нее трубку. Подняв аппарат, я стукнул им о мраморный столик так, что он разлетелся на куски.
— Мина, — сказал я, — кажется, я тебя предупредил, чтобы ты забыла о нем. С ним покончено! Ты поняла? Покончено. Единственное место, где у тебя есть шанс увидеть его, это зал суда.
Она покачала головой.
— Хорошо, Поль. Только должна тебя предупредить, что буду очень тяжелой заключенной. Она была спокойна. Я погладил ее по щеке.
— Не сомневаюсь. Но и я тебя предупреждаю, что буду очень терпеливым тюремщиком.
После этого мы вместе приготовили завтрак. Я больше не боялся, что она меня отравит, и понимал, что угрозы ее не испугали, но и меня смерть больше не страшила. Лучше принять ее из рук Мины, чем умереть в результате слепого случая.
— Итак, — спросила она, — какая программа?
— Мы едем в Орлеан.
— Ты хочешь еще раз изменить завещание?
— Нет, Мина, я хочу изменить твое лицо, а точнее — вернуть тебе твой настоящий облик. Больше всего на свете мне не хватает твоих двадцати лет. Кстати, сколько тебе?
— Двадцать шесть.
Я стал изучать се лицо. Даже без очков оно сохраняло какую-то суровость.
— Приготовься.
— Как хочешь…
Я прочел все журналы, лежащие на столе. Молоденькие парикмахерши хихикали и толкали друг друга локтями, показывая на меня. Все это было мне глубоко безразлично. Я терпеливо ждал.
Она появилась часа через два совершенно преображенная и казалась еще красивее, чем под солнцем Юга. Купив кое-какую косметику, она умело подкрасилась перед тем, как покинуть салон. У меня пересохло во рту.
— Ну вот, — произнесла она, поворачиваясь ко мне. В ее облике было что-то вызывающе величественное.
— Это то, что ты хотел?
— Вот именно. Я оплатил счет.
— Это удачно вложенные деньги. Мина. Парикмахер был того же мнения. Стоя посреди своих обалдевших помощниц, он не переставал удивляться, наблюдая за перевоплощением своей клиентки.
— Невероятно, — бормотал он.
Мы с Миной расхохотались. Впервые за все время мы расслабились. Выйдя на улицу, я пожирал ее глазами. Как бы там ни было, но мое восхищение льстило ч ей.
— Ну а теперь, месье тюремщик?
— А теперь попытаемся найти одежду, более подходящую для твоего возраста.
Ни одна женщина не может оставаться равнодушной к нарядам. Посещение салонов мод Орлеана, несмотря ни на что, развлекло Мину. Я купил ей модный костюм цвета опавших листьев, желтое платье и такого же цвета пальто с черной отделкой. Кроме того, я подарил ей белье и очаровательный пеньюар.
— Думаю, мне следует тебя поблагодарить? — спросила она в машине.
— Нет, это я благодарен тебе.
— Вот как? За что?
— За то, что ты так красива. Просто обворожительна. Право же, я не жалею о своем знаменитом объявлении, претендующем на оригинальность.
Она не ответила и, забившись в угол, молчала. В конце концов я не выдержал.
— Ты думаешь о нем?
— Да, помолчи…
Я выжал газ, и машина рванула вперед. Только так я смог выразить свой протест. Нужно было набраться терпения. Я знал, на что надеялась Мина. Она решила не форсировать события, а, постепенно разочаровывая меня, довести до такого состояния, когда ее присутствие станет для меня невыносимым. Вот только исчезновение Доминика нарушит все ее планы.
— Ты твердо намерена его увидеть?
— Да.
— Думаешь, он будет тебя ждать?
— Уверена…
— Какая наивность! Ты же сама говорила, что он слабак. Появится другая женщина, прельстится его шармом…
— Не думаю.
— Брось, Мина, разве ты не знаешь, что для других жизнь продолжается независимо от того, рядом мы или нет.
Она поджала губы.
— Возможно, ты попытаешься сбежать, да, Мина?
— Возможно…
— Ты совершишь ошибку. Подумай о нем, его блестящая карьера бездельника сразу же лопнет. Она вздохнула.
— Я думаю, Поль, поверь мне.
Но только теперь мы знали, что такое существование было медленным самоубийством. Иногда я бил ее. Она покорно переносила мои побои. Мне даже казалось, что это доставляло ей удовольствие, поскольку она относилась к тем людям, которым нужно либо приносить себя в жертву, либо страдать;
Прошло несколько дней. Срок, назначенный мной Бланшену, истек. Что случилось? Или толстяк отказался от выполнения своих обязательств, или Доминик, напуганный происшедшим, убрался подальше от Парижа? Хотя вряд ли… Я прекрасно представлял его, замурованного в четырех стенах их маленькой квартирки в ожидании известий от Мины. По-видимому, он редко выходил, и это не позволяло Бланшену действовать.
Для очистки совести я отправил своему предшественнику почтовую открытку. Простую открытку без текста, на которой написал лишь адрес, надеясь таким образом оживить его память. Если он собирался выпутаться, ничего не сделав, то ошибался.
Прошло три дня. Полное спокойствие. И вдруг однажды утром во время завтрака пришла телеграмма на имя Мины. Ее принес владелец кафе в деревне. С сочувственным видом он протянул мне голубой листок и сразу же ушел.
— Что это? — спросила Мина. Она догадалась, что это для нее, и не могла скрыть волнения.
— Это тебе, — сказал я. — Видимо, новости от твоего придурка.
Она вырвала сложенный листок у меня из рук. Ногтем подковырнула его. Мое сердце бешено колотилось; Какое известие принес этот клочок бумаги небесного цвета?
Мина прочла, оставаясь спокойной. Но мне показалось, что ее лицо совершенно обмякло, стало бесформенным. Она положила телеграмму на стол, и я прочел:
ДОМИНИК ГРИЗАР СКОНЧАЛСЯ. ПРИМИТЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ. МАРИЯ БЕРТРАН.
Я тоже оставался спокойным.
— Кто это — Мария Бертран?
— Наверное, наша консьержка. Голос ее не изменился.
— Что могло с ним случиться? — пробормотал я. Она снова взяла телеграмму, перечитала, затем стала скручивать ее вокруг пальца.
— Поль…
— Да, Мина?
— Я должна тебе сказать…
— Говори.
— Если он покончил с собой, я тебя убью. Я ногой пододвинул к себе столик на колесиках, на котором стояли напитки, и взял виски. Наполнив стакан до краев, протянул Мине. Она оттолкнула мою руку, но без злости.
— Я не люблю спиртное, разве ты не знаешь? В ее спокойствии было что-то устрашающее. Я выпил виски.
— Ты сильная женщина, Мина.
— Очень сильная, Поль. Ты не мог бы приготовить машину?
— Зачем?
— Чтобы поехать посмотреть на его труп. Я должна убедиться, что меня не разыгрывают. Я взял ее за руку.
— Ты действительно думаешь, что тебя кто-то разыгрывает, Мина?
— Нет. Но я хочу узнать, как все произошло! Переубеждать ее было бессмысленно. Это я хорошо понимал.
— Ладно, поедем, но предупреждаю тебя, что ты рискуешь.
— Почему?
— Очевидно, предупредят его отца. Если тот приедет и ему представят тебя как Анну-Марию Гризар, то он…
Она заорала:
— Ты что, не понимаешь, что мне на это наплевать?! Что теперь мне все безразлично?!
При моем появлении консьержка посчитала необходимым разрыдаться.
— А, вот и вы! Это ужасно! Хорошо, что у меня был ваш адрес.
— Как это произошло?
— Он попал под машину. Вот утренняя газета… Это случилось вчера вечером, прямо на улице… Он собирался перейти на другую сторону… У какой-то машины сломался руль и… Ой, только не ходите на него смотреть, это ужасно…
— Где он?
— В морге.
Я поблагодарил ее.
— Могу я чем-нибудь помочь бедной мадам Гризар?
— Увы, нет…
Я вернулся к Мине. Она ногтями расцарапала обшивку сидения. Лицо ее было мертвенно-бледным, а прекрасные голубые глаза напоминали глаза загнанного зверя.
— Ты ошиблась, — сообщил я. — Его сбила машина, у которой отказало рулевое… На, вот заметка, где все написано…
Она схватила газету, но прочесть не смогла, настолько сильно у нее дрожали руки.
— Прочти!
Я прочитал. Да, у толстяка были способности. Все произошло по моему сценарию. Несчастный случай был настолько очевиден, что Бланшена даже не задержали.
— Ну вот.
— Ладно, а теперь в морг.
— Ты хочешь…
— Естественно!
— Консьержка сказала…
— Мне наплевать на то, что сказала тебе эта дура! Поль, отвези меня в морг.
— В качестве кого ты будешь требовать, чтобы тебе показали тело? В таком виде ты уж никак не сойдешь за его мать. Тем более что об этом родстве тебе сейчас лучше забыть.
— Ладно, скажу, что я его невеста. Только, ради Бога, Поль, отвези меня туда! Я пробормотал:
— Какие слова! Ради Бога…
— Мина, — сказал я, — кажется, я тебя предупредил, чтобы ты забыла о нем. С ним покончено! Ты поняла? Покончено. Единственное место, где у тебя есть шанс увидеть его, это зал суда.
Она покачала головой.
— Хорошо, Поль. Только должна тебя предупредить, что буду очень тяжелой заключенной. Она была спокойна. Я погладил ее по щеке.
— Не сомневаюсь. Но и я тебя предупреждаю, что буду очень терпеливым тюремщиком.
После этого мы вместе приготовили завтрак. Я больше не боялся, что она меня отравит, и понимал, что угрозы ее не испугали, но и меня смерть больше не страшила. Лучше принять ее из рук Мины, чем умереть в результате слепого случая.
— Итак, — спросила она, — какая программа?
— Мы едем в Орлеан.
— Ты хочешь еще раз изменить завещание?
— Нет, Мина, я хочу изменить твое лицо, а точнее — вернуть тебе твой настоящий облик. Больше всего на свете мне не хватает твоих двадцати лет. Кстати, сколько тебе?
— Двадцать шесть.
Я стал изучать се лицо. Даже без очков оно сохраняло какую-то суровость.
— Приготовься.
— Как хочешь…
* * *
Я привел ее к лучшему парикмахеру Орлеана и, ко всеобщему изумлению, остался ждать прямо в салоне. Я хотел во что бы то ни стало помешать ей позвонить своему кретину. Что за притягательная сила была в нем? Он был молод и экстравагантен, вот и все. Она сама наделила его достоинствами, которых у него не было. Теперь я понимал, как был прав, обратясь к Бланшену. Только смерть избавит меня от Доминика. Я хотел, чтобы это случилось как можно быстрее.Я прочел все журналы, лежащие на столе. Молоденькие парикмахерши хихикали и толкали друг друга локтями, показывая на меня. Все это было мне глубоко безразлично. Я терпеливо ждал.
Она появилась часа через два совершенно преображенная и казалась еще красивее, чем под солнцем Юга. Купив кое-какую косметику, она умело подкрасилась перед тем, как покинуть салон. У меня пересохло во рту.
— Ну вот, — произнесла она, поворачиваясь ко мне. В ее облике было что-то вызывающе величественное.
— Это то, что ты хотел?
— Вот именно. Я оплатил счет.
— Это удачно вложенные деньги. Мина. Парикмахер был того же мнения. Стоя посреди своих обалдевших помощниц, он не переставал удивляться, наблюдая за перевоплощением своей клиентки.
— Невероятно, — бормотал он.
Мы с Миной расхохотались. Впервые за все время мы расслабились. Выйдя на улицу, я пожирал ее глазами. Как бы там ни было, но мое восхищение льстило ч ей.
— Ну а теперь, месье тюремщик?
— А теперь попытаемся найти одежду, более подходящую для твоего возраста.
Ни одна женщина не может оставаться равнодушной к нарядам. Посещение салонов мод Орлеана, несмотря ни на что, развлекло Мину. Я купил ей модный костюм цвета опавших листьев, желтое платье и такого же цвета пальто с черной отделкой. Кроме того, я подарил ей белье и очаровательный пеньюар.
— Думаю, мне следует тебя поблагодарить? — спросила она в машине.
— Нет, это я благодарен тебе.
— Вот как? За что?
— За то, что ты так красива. Просто обворожительна. Право же, я не жалею о своем знаменитом объявлении, претендующем на оригинальность.
Она не ответила и, забившись в угол, молчала. В конце концов я не выдержал.
— Ты думаешь о нем?
— Да, помолчи…
Я выжал газ, и машина рванула вперед. Только так я смог выразить свой протест. Нужно было набраться терпения. Я знал, на что надеялась Мина. Она решила не форсировать события, а, постепенно разочаровывая меня, довести до такого состояния, когда ее присутствие станет для меня невыносимым. Вот только исчезновение Доминика нарушит все ее планы.
— Ты твердо намерена его увидеть?
— Да.
— Думаешь, он будет тебя ждать?
— Уверена…
— Какая наивность! Ты же сама говорила, что он слабак. Появится другая женщина, прельстится его шармом…
— Не думаю.
— Брось, Мина, разве ты не знаешь, что для других жизнь продолжается независимо от того, рядом мы или нет.
Она поджала губы.
— Возможно, ты попытаешься сбежать, да, Мина?
— Возможно…
— Ты совершишь ошибку. Подумай о нем, его блестящая карьера бездельника сразу же лопнет. Она вздохнула.
— Я думаю, Поль, поверь мне.
* * *
С этого момента наша жизнь стала походить на ту, какой она была до приезда Доминика. Все было почти так же тихо и хорошо. Мы вели праздный образ жизни: валялись в постели, ели, когда хотели. Я часто овладевал ею, и, будучи чрезвычайно сексуальной, она невольно разделяла мое физическое наслаждение.Но только теперь мы знали, что такое существование было медленным самоубийством. Иногда я бил ее. Она покорно переносила мои побои. Мне даже казалось, что это доставляло ей удовольствие, поскольку она относилась к тем людям, которым нужно либо приносить себя в жертву, либо страдать;
Прошло несколько дней. Срок, назначенный мной Бланшену, истек. Что случилось? Или толстяк отказался от выполнения своих обязательств, или Доминик, напуганный происшедшим, убрался подальше от Парижа? Хотя вряд ли… Я прекрасно представлял его, замурованного в четырех стенах их маленькой квартирки в ожидании известий от Мины. По-видимому, он редко выходил, и это не позволяло Бланшену действовать.
Для очистки совести я отправил своему предшественнику почтовую открытку. Простую открытку без текста, на которой написал лишь адрес, надеясь таким образом оживить его память. Если он собирался выпутаться, ничего не сделав, то ошибался.
Прошло три дня. Полное спокойствие. И вдруг однажды утром во время завтрака пришла телеграмма на имя Мины. Ее принес владелец кафе в деревне. С сочувственным видом он протянул мне голубой листок и сразу же ушел.
— Что это? — спросила Мина. Она догадалась, что это для нее, и не могла скрыть волнения.
— Это тебе, — сказал я. — Видимо, новости от твоего придурка.
Она вырвала сложенный листок у меня из рук. Ногтем подковырнула его. Мое сердце бешено колотилось; Какое известие принес этот клочок бумаги небесного цвета?
Мина прочла, оставаясь спокойной. Но мне показалось, что ее лицо совершенно обмякло, стало бесформенным. Она положила телеграмму на стол, и я прочел:
ДОМИНИК ГРИЗАР СКОНЧАЛСЯ. ПРИМИТЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ. МАРИЯ БЕРТРАН.
Я тоже оставался спокойным.
— Кто это — Мария Бертран?
— Наверное, наша консьержка. Голос ее не изменился.
— Что могло с ним случиться? — пробормотал я. Она снова взяла телеграмму, перечитала, затем стала скручивать ее вокруг пальца.
— Поль…
— Да, Мина?
— Я должна тебе сказать…
— Говори.
— Если он покончил с собой, я тебя убью. Я ногой пододвинул к себе столик на колесиках, на котором стояли напитки, и взял виски. Наполнив стакан до краев, протянул Мине. Она оттолкнула мою руку, но без злости.
— Я не люблю спиртное, разве ты не знаешь? В ее спокойствии было что-то устрашающее. Я выпил виски.
— Ты сильная женщина, Мина.
— Очень сильная, Поль. Ты не мог бы приготовить машину?
— Зачем?
— Чтобы поехать посмотреть на его труп. Я должна убедиться, что меня не разыгрывают. Я взял ее за руку.
— Ты действительно думаешь, что тебя кто-то разыгрывает, Мина?
— Нет. Но я хочу узнать, как все произошло! Переубеждать ее было бессмысленно. Это я хорошо понимал.
— Ладно, поедем, но предупреждаю тебя, что ты рискуешь.
— Почему?
— Очевидно, предупредят его отца. Если тот приедет и ему представят тебя как Анну-Марию Гризар, то он…
Она заорала:
— Ты что, не понимаешь, что мне на это наплевать?! Что теперь мне все безразлично?!
* * *
Все же мне удалось уговорить ее не встречаться с консьержкой. Мина снова приобрела облик двадцатилетней девушки, и это сразу же вызвало бы скандал. Поэтому она ждала меня в машине, в двух кварталах от дома.При моем появлении консьержка посчитала необходимым разрыдаться.
— А, вот и вы! Это ужасно! Хорошо, что у меня был ваш адрес.
— Как это произошло?
— Он попал под машину. Вот утренняя газета… Это случилось вчера вечером, прямо на улице… Он собирался перейти на другую сторону… У какой-то машины сломался руль и… Ой, только не ходите на него смотреть, это ужасно…
— Где он?
— В морге.
Я поблагодарил ее.
— Могу я чем-нибудь помочь бедной мадам Гризар?
— Увы, нет…
Я вернулся к Мине. Она ногтями расцарапала обшивку сидения. Лицо ее было мертвенно-бледным, а прекрасные голубые глаза напоминали глаза загнанного зверя.
— Ты ошиблась, — сообщил я. — Его сбила машина, у которой отказало рулевое… На, вот заметка, где все написано…
Она схватила газету, но прочесть не смогла, настолько сильно у нее дрожали руки.
— Прочти!
Я прочитал. Да, у толстяка были способности. Все произошло по моему сценарию. Несчастный случай был настолько очевиден, что Бланшена даже не задержали.
— Ну вот.
— Ладно, а теперь в морг.
— Ты хочешь…
— Естественно!
— Консьержка сказала…
— Мне наплевать на то, что сказала тебе эта дура! Поль, отвези меня в морг.
— В качестве кого ты будешь требовать, чтобы тебе показали тело? В таком виде ты уж никак не сойдешь за его мать. Тем более что об этом родстве тебе сейчас лучше забыть.
— Ладно, скажу, что я его невеста. Только, ради Бога, Поль, отвези меня туда! Я пробормотал:
— Какие слова! Ради Бога…
Глава 19
Консьержка ничуть не преувеличила, сказав, что это ужасно. У Доминика не было половины лица. Машина сбила его на полном ходу. Он упал, а бампер Бланшена раздавил ему часть головы о столб дорожного знака.
Этот парень, лежавший в цинковой посудине, не вызывал у меня никакого сочувствия. Он погиб из-за меня, но я ни о чем не сожалел. Во всем этом проявлялось торжество справедливости. У Доминика была быстрая смерть. «Умер на месте», — утверждала газета.
Посмотрев на рану, можно было этому поверить. Впрочем, это была заслуженная участь. Если бы он не погиб, то так бы и жил в праздности, проматывая наследство. Это был милый неудачник, который к старости совсем опустился бы. Единственное, что он сделал полезного за всю свою жизнь, было то, что показал мое объявление Мине. Этот поступок полностью оправдывал в моих глазах его никчемную жизнь.
Мина смотрела на труп. Я был готов поддержать ее в случае обморока, но я плохо ее знал. Она оставалась спокойной. Гримаса отвращения слегка искривила уголок ее рта: И это было все!
Я взял ее за руку.
— Хватит, пойдем.
Она послушно пошла за мной. Стук ее высоких каблуков о плитки пола в морге отдавался зловещим эхом.
На улице мы с облегчением вздохнули. Жуткий запах смерти все еще преследовал меня. В помещении он был терпим, но теперь меня просто выворачивало. Я не знал, что делать дальше. В связи с похоронами Доминика возникала проблема: придут ли консьержка и отец. Они не знакомы, но если обменяются хоть несколькими словами во время церемонии, что вполне возможно, то Мина будет разоблачена. Я сказал ей об этом. Она пожала плечами.
— Хорошо, я не пойду на похороны! Я даже не надеялся на это.
— Правда?
— А что мне даст шествие за гробом, Поль? Я посчитал ее высказывание циничным, но она пояснила:
— Не в могиле он будет лежать, а здесь… Она дотронулась до груди.
— Вот его истинная могила, и клянусь тебе, что она еще не зарыта!
Во время церемонии Мина ждала меня в гостинице. Когда я вернулся, то увидел, что она плакала. Обрадовавшись, так как такое проявление печали было, во-первых, естественной человеческой реакцией, а во-вторых, слезы удобряют бесплодную почву забвения, я почувствовал глубокое облегчение. Наконец-то все позади. С приключениями покончено.
Я прошелся по комнате. Красный мебельный плюш был сильно изношен и местами протерт до дыр. Мебель, казалось, была опечалена, что по-настоящему никогда не служила людям, а стояла здесь лишь потому, что так было принято.
— Послушай меня, Мина…
Я посмотрел на нее. Ее тихая печаль, нежная, как весенние сумерки, была мне приятна, и я был готов отдать за нее все на свете.
— Послушай меня. Мина.
— Я тебя слушаю.
— Так вот. Я люблю тебя, и это на всю жизнь! Однако я хочу вернуть тебе свободу. Раньше я ревновал. Но теперь… Теперь все не так, Мина. Я не хочу, чтобы ты меня ненавидела. Я дам тебе денег, и ты пойдешь, куда захочешь…
Она посмотрела на меня. Я достал из кармана конверт.
— Держи, здесь двести тысяч франков. Впервые Мина выглядела слабой женщиной. Я посмотрел ей прямо в глаза, чтобы убедиться в этом. Да, я не ошибся.
— Прощай, Мина.
Как и в случае с Бланшеном, я, не оборачиваясь, пошел к двери. Так же, как и в доме толстяка, открыл ее и вышел. Вот уж действительно, это стало моим приемом — игра в сильного мужчину. Но только Мина не Бланшен…
Я шел по вытертому ковру, глядя себе под ноги, и уже приближался к лифту, когда услышал, что дверь за моей спиной открылась. Комок застрял у меня в горле.
— Поль!
Я обернулся. Мина стояла в дверях, прислонившись к косяку. Она молчала, но ее молчание звало меня. Я подошел к ней. Стоя лицом к свету, я различал лишь мягкие очертания ее лица и светлые блестящие глаза.
Некоторое время мы стояли молча, не двигаясь. Со всех сторон до нас долетали какие-то гостиничные шумы, далекие, но явственные, как звуковое сопровождение фильма.
— Поль, — прошептала она, — не покидай меня…
Я никогда не смогу описать вам необычность этого момента.
Это был мой триумф. Но меня переполняла не радость победы, а более возвышенное чувство: любовь. Я нашел к Мине верный путь. Теперь она держалась за меня. Будущее ждало нас. И я хотел, чтобы оно было прекрасным, завоевывая ее, заставляя забыть сомнительный период ее жизни…
Она отступила в глубину комнаты. Я последовал за ней, захлопнув дверь ногой, как это делают в кино, когда хотят передать всю глубину взгляда.
— Ты хорошо подумала, Мина?
— К счастью, нет. Размышления не приводят ни к чему хорошему. Это был порыв, и я предпочитаю, чтобы было так.
— Я тоже.
Она села за стол, взяла конверт.
— Забери это, Поль.
— Но…
— Забери!
Я поспешно сунул деньги в карман плаща. Казалось, ей стало легче.
— Я догадываюсь, о чем ты думаешь, — сказала она. — Ты уверен, что владеешь ситуацией, не так ли?
— Почему ты об этом говоришь?
— Потому что это правда. Ты знал, что я окликну тебя, поэтому сделал вид, что уходишь. Я очень расстроился, что она раскусила меня.
— Не отрицай, Поль. Женщины слишком хорошие актрисы, чтобы не распознать, когда перед ними разыгрывают комедию.
— Но послушай…
— Подожди. Я остаюсь с тобой, Поль, но знай, что это не ради твоих красивых глаз.
— А ради чего? — разозлился я. Она как будто ушла в себя, а ее взгляд устремился в никуда.
— И не ради твоих денег, наплевать мне на деньги! Я закричал:
— Тогда почему, Мина?
— Из-за него, Поль…
Я не понимал. Ее глаза, наконец, перестали смотреть в одну точку.
— Ни в каком другом месте я не буду так близко к нему, как у тебя и с тобой, понимаешь? Ты… Как бы тебе объяснить? Отныне ты его символизируешь. Наверное, это кажется тебе бессмысленным, но я так чувствую. Мне бы очень хотелось быть рядом с тем, кто его любил. Но никто никогда его не любил. И поэтому я предпочитаю поддерживать его культ рядом с тем, кто его ненавидел, так как больше всего на свете боюсь равнодушных!
Что вам сказать? Я испугался. Испугался мертвого. Я понял, что вместо того, чтобы устранить Доминика, подарил ему вечную жизнь. Я не правильно рассчитал, заставив его умереть, так как у живого есть недостатки, живой может надоесть, да что говорить — он надоедает, а мертвого со временем увенчивают бессмертием.
Этот кретин Доминик превращался для нее в легендарную личность. Он стоял рядом со мной, упрямый и ликующий, собираясь отнять у меня счастье, которое было так близко. Ярость охватила меня, и я повел себя жестоко, неприлично, отвратительно.
— Подумать только! Культ Доминика! — взорвался я. — Ты что, не видела своего ангелочка в морге, в корыте, с раздавленной башкой?! А я-то думал, что самым ценным качеством, самым большим его талантом была красота! Как же он теперь красив, дорогой! Подумай о нем таком, каков он есть, Мина, а не о таком, каким его рисует твое воображение школьницы. Вспомни его там, в морге, и ты поймешь, что самая задрипанная собачонка лучше, потому что она живая!
Мне было стыдно за свои слова, но я должен был выговориться, ведь чтобы рана зажила, из нее должен выйти гной.
— Представь себе его светлые волосы, прилипшие к его лопнувшему черепу, как у зарезанного кролика! Вспомни это прекрасное лицо фата, изувеченное и обезображенное смертью! Вспомни его ледяную кожу! Кожу, которой ты не могла налюбоваться! Да-да, подумай обо всем. Мина. Я помогу тебе поддерживать культ этого жалкого дилетанта-убийцы, обещаю тебе. Клянусь, мы будем говорить о нем. Ты найдешь во мне самого благодарного слушателя.
Обессилев, я замолчал, с трудом переводя дыхание. Мина улыбалась, разглядывая меня.
— О, Поль, — сказала она. — Какой ты великолепный мерзавец! Уверена, что с тобой я его не забуду.
Этот парень, лежавший в цинковой посудине, не вызывал у меня никакого сочувствия. Он погиб из-за меня, но я ни о чем не сожалел. Во всем этом проявлялось торжество справедливости. У Доминика была быстрая смерть. «Умер на месте», — утверждала газета.
Посмотрев на рану, можно было этому поверить. Впрочем, это была заслуженная участь. Если бы он не погиб, то так бы и жил в праздности, проматывая наследство. Это был милый неудачник, который к старости совсем опустился бы. Единственное, что он сделал полезного за всю свою жизнь, было то, что показал мое объявление Мине. Этот поступок полностью оправдывал в моих глазах его никчемную жизнь.
Мина смотрела на труп. Я был готов поддержать ее в случае обморока, но я плохо ее знал. Она оставалась спокойной. Гримаса отвращения слегка искривила уголок ее рта: И это было все!
Я взял ее за руку.
— Хватит, пойдем.
Она послушно пошла за мной. Стук ее высоких каблуков о плитки пола в морге отдавался зловещим эхом.
На улице мы с облегчением вздохнули. Жуткий запах смерти все еще преследовал меня. В помещении он был терпим, но теперь меня просто выворачивало. Я не знал, что делать дальше. В связи с похоронами Доминика возникала проблема: придут ли консьержка и отец. Они не знакомы, но если обменяются хоть несколькими словами во время церемонии, что вполне возможно, то Мина будет разоблачена. Я сказал ей об этом. Она пожала плечами.
— Хорошо, я не пойду на похороны! Я даже не надеялся на это.
— Правда?
— А что мне даст шествие за гробом, Поль? Я посчитал ее высказывание циничным, но она пояснила:
— Не в могиле он будет лежать, а здесь… Она дотронулась до груди.
— Вот его истинная могила, и клянусь тебе, что она еще не зарыта!
* * *
Все прошло наилучшим образом. Я наплел консьержке о том, что у бедной матери случился удар от такого известия, и для большей безопасности не спускал с нее глаз во время церемонии. Но мои опасения были напрасны: отца не известили. Когда же он узнает о несчастном случае, Доминик будет давным-давно похоронен как в могиле, так и в сердце Мины.Во время церемонии Мина ждала меня в гостинице. Когда я вернулся, то увидел, что она плакала. Обрадовавшись, так как такое проявление печали было, во-первых, естественной человеческой реакцией, а во-вторых, слезы удобряют бесплодную почву забвения, я почувствовал глубокое облегчение. Наконец-то все позади. С приключениями покончено.
Я прошелся по комнате. Красный мебельный плюш был сильно изношен и местами протерт до дыр. Мебель, казалось, была опечалена, что по-настоящему никогда не служила людям, а стояла здесь лишь потому, что так было принято.
— Послушай меня, Мина…
Я посмотрел на нее. Ее тихая печаль, нежная, как весенние сумерки, была мне приятна, и я был готов отдать за нее все на свете.
— Послушай меня. Мина.
— Я тебя слушаю.
— Так вот. Я люблю тебя, и это на всю жизнь! Однако я хочу вернуть тебе свободу. Раньше я ревновал. Но теперь… Теперь все не так, Мина. Я не хочу, чтобы ты меня ненавидела. Я дам тебе денег, и ты пойдешь, куда захочешь…
Она посмотрела на меня. Я достал из кармана конверт.
— Держи, здесь двести тысяч франков. Впервые Мина выглядела слабой женщиной. Я посмотрел ей прямо в глаза, чтобы убедиться в этом. Да, я не ошибся.
— Прощай, Мина.
Как и в случае с Бланшеном, я, не оборачиваясь, пошел к двери. Так же, как и в доме толстяка, открыл ее и вышел. Вот уж действительно, это стало моим приемом — игра в сильного мужчину. Но только Мина не Бланшен…
Я шел по вытертому ковру, глядя себе под ноги, и уже приближался к лифту, когда услышал, что дверь за моей спиной открылась. Комок застрял у меня в горле.
— Поль!
Я обернулся. Мина стояла в дверях, прислонившись к косяку. Она молчала, но ее молчание звало меня. Я подошел к ней. Стоя лицом к свету, я различал лишь мягкие очертания ее лица и светлые блестящие глаза.
Некоторое время мы стояли молча, не двигаясь. Со всех сторон до нас долетали какие-то гостиничные шумы, далекие, но явственные, как звуковое сопровождение фильма.
— Поль, — прошептала она, — не покидай меня…
Я никогда не смогу описать вам необычность этого момента.
Это был мой триумф. Но меня переполняла не радость победы, а более возвышенное чувство: любовь. Я нашел к Мине верный путь. Теперь она держалась за меня. Будущее ждало нас. И я хотел, чтобы оно было прекрасным, завоевывая ее, заставляя забыть сомнительный период ее жизни…
Она отступила в глубину комнаты. Я последовал за ней, захлопнув дверь ногой, как это делают в кино, когда хотят передать всю глубину взгляда.
— Ты хорошо подумала, Мина?
— К счастью, нет. Размышления не приводят ни к чему хорошему. Это был порыв, и я предпочитаю, чтобы было так.
— Я тоже.
Она села за стол, взяла конверт.
— Забери это, Поль.
— Но…
— Забери!
Я поспешно сунул деньги в карман плаща. Казалось, ей стало легче.
— Я догадываюсь, о чем ты думаешь, — сказала она. — Ты уверен, что владеешь ситуацией, не так ли?
— Почему ты об этом говоришь?
— Потому что это правда. Ты знал, что я окликну тебя, поэтому сделал вид, что уходишь. Я очень расстроился, что она раскусила меня.
— Не отрицай, Поль. Женщины слишком хорошие актрисы, чтобы не распознать, когда перед ними разыгрывают комедию.
— Но послушай…
— Подожди. Я остаюсь с тобой, Поль, но знай, что это не ради твоих красивых глаз.
— А ради чего? — разозлился я. Она как будто ушла в себя, а ее взгляд устремился в никуда.
— И не ради твоих денег, наплевать мне на деньги! Я закричал:
— Тогда почему, Мина?
— Из-за него, Поль…
Я не понимал. Ее глаза, наконец, перестали смотреть в одну точку.
— Ни в каком другом месте я не буду так близко к нему, как у тебя и с тобой, понимаешь? Ты… Как бы тебе объяснить? Отныне ты его символизируешь. Наверное, это кажется тебе бессмысленным, но я так чувствую. Мне бы очень хотелось быть рядом с тем, кто его любил. Но никто никогда его не любил. И поэтому я предпочитаю поддерживать его культ рядом с тем, кто его ненавидел, так как больше всего на свете боюсь равнодушных!
Что вам сказать? Я испугался. Испугался мертвого. Я понял, что вместо того, чтобы устранить Доминика, подарил ему вечную жизнь. Я не правильно рассчитал, заставив его умереть, так как у живого есть недостатки, живой может надоесть, да что говорить — он надоедает, а мертвого со временем увенчивают бессмертием.
Этот кретин Доминик превращался для нее в легендарную личность. Он стоял рядом со мной, упрямый и ликующий, собираясь отнять у меня счастье, которое было так близко. Ярость охватила меня, и я повел себя жестоко, неприлично, отвратительно.
— Подумать только! Культ Доминика! — взорвался я. — Ты что, не видела своего ангелочка в морге, в корыте, с раздавленной башкой?! А я-то думал, что самым ценным качеством, самым большим его талантом была красота! Как же он теперь красив, дорогой! Подумай о нем таком, каков он есть, Мина, а не о таком, каким его рисует твое воображение школьницы. Вспомни его там, в морге, и ты поймешь, что самая задрипанная собачонка лучше, потому что она живая!
Мне было стыдно за свои слова, но я должен был выговориться, ведь чтобы рана зажила, из нее должен выйти гной.
— Представь себе его светлые волосы, прилипшие к его лопнувшему черепу, как у зарезанного кролика! Вспомни это прекрасное лицо фата, изувеченное и обезображенное смертью! Вспомни его ледяную кожу! Кожу, которой ты не могла налюбоваться! Да-да, подумай обо всем. Мина. Я помогу тебе поддерживать культ этого жалкого дилетанта-убийцы, обещаю тебе. Клянусь, мы будем говорить о нем. Ты найдешь во мне самого благодарного слушателя.
Обессилев, я замолчал, с трудом переводя дыхание. Мина улыбалась, разглядывая меня.
— О, Поль, — сказала она. — Какой ты великолепный мерзавец! Уверена, что с тобой я его не забуду.
Глава 20
Мы вернулись в Роншье.
Светило солнце, когда мы открывали белую деревянную дверь, мягкое осеннее солнце, освещавшее красные листья дикого винограда. Я опасался, что у Мины будет нервный криз, когда она войдет в дом, но она сохраняла спокойствие. Только на минуту остановилась перед пятном охры на веранде.
— Он ставил здесь свой мольберт, — сказал я, — и рисовал картинки, которые должны были служить образчиками его великого таланта!
Светило солнце, когда мы открывали белую деревянную дверь, мягкое осеннее солнце, освещавшее красные листья дикого винограда. Я опасался, что у Мины будет нервный криз, когда она войдет в дом, но она сохраняла спокойствие. Только на минуту остановилась перед пятном охры на веранде.
— Он ставил здесь свой мольберт, — сказал я, — и рисовал картинки, которые должны были служить образчиками его великого таланта!