Дар Фредерик. Волк в бабушкиной одежке

   Ваш столь любимый Сан-Антонио, дорогие мои, собирает все силы, чтобы сыграть великую сцену на двоих.
   - Формулу? Черт меня побери, если я понимаю, о чем вы говорите!
   Он указывает на маленький динамик на столе. Провод от него зигзагит по потертому ковру и теряется в щели на полу.
   - Бесполезно блефовать, в погребе установлен микрофон, и мы слушали все ваши разговоры.
   Я принимаю вид, позаимствованный у приказчика, работающего у ростовщика.
   - Но... В самом деле, я не понимаю, о чем речь.
   - Вы запомнили формулу перед тем, как проглотили бумагу.
   Я захлопываю пасть сразу. Я бы это сделал, если бы все было правдой, не так ли?
   - Или вы ее напишете, - говорит он. - Или мы попробуем достать ее, пока пищеварение не совершило свою работу!
   Вы слышали, то что я слышал, друзья мои? И вы, так же как и я, усекли, что означает эта угроза? Изымание, как предлагает осуществить кто-то типа профессора Бар-нарда, оставив призрачный шанс пациенту.
   Я устраиваю приватную конференцию, в конце которой принимаю единогласное решение: "Необходимо что-то предпринять".
   И быстро!
   Если нет, то в каркасе дорогого, прелестного, приятного Сан-А возникнут сквозняки. Эти люди, что заметно так же, как солнечное затмение на полуденном пляже, без колебаний вскроют мне зоб до самого кладбища бифштексов, чтобы достать то, что я, так сказать, проглотил.
   Но что делать? Автомат в двадцати четырех сантиметрах от моего хлебала, я выбрирую при мысли, что останусь здесь совсем без вибраторов, и их трое, не спускающих с меня глаз.
   Бывают в жизни моменты, которые стоит вычеркнуть из календаря, клянусь. Мысль о моей храброй Фелиции дает допинг. Я представляю ее в кухне, готовящей деликатесы в ожидании меня. Следящей за садовой калиткой, ждущей телефонного звонка, спрашивая себя, где же запропастился ее большой ребенок. Отважная мама, я не могу тебя разочаровать. Можно ли представить меня, возвращающимся домой вперед ногами, с требухами, обернутыми вокруг шеи? Нет, это не серьезно.
   - Хорошо, - вздыхаю я, - я вижу, вы сильнее. Могу ли я спросить, что станет с моими компаньонами и со мной самим, когда вы получите формулу?
   Юный блондин задумывается, затем мурлычет:
   - Мы вас снова закуем и испаримся, оставив немного пищи.
   - И кто же нас освободит? Сторож помещения или дед Мороз?
   - Скорее дед Мороз, - говорит блондин, - это вопрос везения и невезения для вас.
   Размышляю, правду ли он говорит. Я почти верю ему. Почему? Не знаю. Что-то подсказывает мне, что, если бы я мог снабдить его этой сучьей формулой, он действовал бы именно так.
   Только вы сами знаете, эта формула записана на белом облаке, которое дрейфует в данный момент над мысом Горн!
   - Я вам верю, - говорю я с максимальной сдержанностью. - Дайте, на чем писать...
   Блондинчик берет с комода бювар, смонтированный с альбомом, с тяжелой верхней обложкой, инкрустированной бронзовым съемным штурвалом, и бросает его передо мной на стол. Затем вынимает из кармана элегантную авторучку из настоящего тростника, отвинчивает колпачок и кладет ее на альбом.
   - Мы ждем, - говорит он мне.
   И как же они ждут, эти пингвины. Шесть глаз буквально приколачивают меня к креслу. Грабастаю ручку, с вялой индифферентностью рассматриваю ствол автомата, заглядывающий мне в душу.
   Раз нужно, начинаю писать белиберду.
   "Перетрум 69; длицериновая основа с диакретической скоростью 88; двояковогнутая активность поливалентной знатности I; сходящийся свободный эпителий 22..."
   Останавливаюсь, как будто ищу продолжение. Тишина повисает фантасмагорической жестокостью. Неподвижность троих приятелей тоже. Внутренний голос шепчет мне: "Теперь, Сан-А, счет на секунды. Ты сумел освободиться от цепей. Надо рисковать по-крупному! Или можешь вставить перо в носопырку - и забавлять зрителей будет слишком поздно".
   Но что же придумать? Рассматриваю ручку.
   - Провал в памяти? - интересуется блондин с беспокойством в голосе.
   - Помолчите, сейчас припомню, - парирую я с видом человека, у коего спрашивают который час, в то время как он заканчивает перемножать в уме двенадцать миллиардов шестьсот двадцать девять миллионов восемьсот четырнадцать новых франков и двадцать пять сантимов на шестнадцать миллионов шестьсот тринадцать тысяч пятьсот восемь старых франков.
   И если не "припоминаю", то, наконец, придумываю!
   Вспоминаю, как я был счастлив, выиграв в прошлом году в Лондоне конкурс по метанию дротиков. Я даже должен был участвовать в соревновании за звание вице-под-чемпиона, но срочное расследование заставило меня сняться. Медленно поднимаю ручку, уравновешиваю ее на руке, делая вид, что чешу висок. Изображаю все более задумчивый вид, прицеливаясь на самом деле в правый глаз гориллы-автоматчика. И р-раз! Поехали! Первому жаждущему да воздастся! Перо попадает в глаз типу, который заваливается так быстро, как я никогда не видел, даже в кинобоевиках! Я прыгаю из кресла к автомату. Хватаю его. Пуля что-то шепчет мне на ушко, вторая ласкает мочку, третья задевает подбородок. И затем все кончается. Все кончается, потому что папаша Фуасса выйдя, как по волшебству, из летаргии, пинком направляет стул в ходули блондинчика. Молодчик теряет равновесие и роняет свой шприц. Я же с моим выпрямляюсь. Обслуживаю наиболее торопящихся, то есть начинаю с китаезы, который хочет слинять, и поливаю полукругом.
   Выходите, вас ждут! За возмещением издержек просьба обращаться к страховым компаниям!
   Желтокожий получает билет в рай и проверят на прочность носом плитки паркета. Блондинчик тоже. Я слишком далеко заложил дугу, и приятель Фуасса нечаянно подвернулся под руку. Устраиваю срочную проверку благородному собранию. Войска состоят из двух холодных туш и двух агонизирующих. Китаец мертв так же достоверно, как основатель династии Минь, блондин очень похож на него. Мужик, которого я наколол на стрелку, находится в такой же коме, как лондонский туман. Со мной шутки плохи, мои дорогие! Стило проникло в орбиту гориллы практически до колпачка. Уклонившись, он упал без сознания лицом вперед, и его вес загнал стрелку гарантированно на 18 каратов. Папаше Фуасса впору молиться за упокой души. Одна конфетка прошибла ему воздуходувку, и он хрипит так, что вызвал бы жалость даже у судебного исполнителя. Второй подарок деформировал грудь. Да, вот человек, который заканчивает жизнь совсем не в духе рантье! Я наклоняюсь и тихо зову:
   - Фуасса! Он не врубается.
   - Вы меня слышите? Это Сан-Антонио. Фуасса, попробуйте ответить. У него - не иллюзия ли? - слегка подрагивают ресницы.
   Губы пытаются издать звук, но ничего, кроме ужасного хрипа, не выходит.
   - Нужно, чтобы вы мне ответили, Фуасса. Я вас прошу: сделайте усилие! Достаточно моргнуть. Скажите, все началось с самоубийства Симмона у вас, так?
   Он моргает. Затем широко открывает глаза и испускает последний вздох, такой же, как служанка, возвращающая хозяйке фартук после того, как была застигнута в интересной позе с хозяином. Вот и третий!
   Я смотрю на гориллу, он откинул копыта.
   Итого четверо!
   Ситуация, как вы видите, изменилась радикально. Обыскиваю молодчиков, собирая их бумаги, оружие и ключи. К удивлению, их карманы набиты немецкими бабками. Значит, родина папаши Аденауэра является их основной резиденцией, или по крайней мере они там были. Ценное указание. Откладываю ознакомление с бумагами на потом, и спускаюсь в подвал освободить моих приятелей.
   Еще из коридора слышу рыдания, стоны, обрывки слов. Настраиваю радар и регистрирую ламентации Толстителя.
   - Нет сомнения, Пино, это только что размонтировали нашего Сан-А.
   В ответ раздаются рыдания Пинюшара.
   - Знаешь, - продолжает Хранитель, - когда я услышал пулевую строчку, у меня была надежда. Показалось, что это он. Его стиль, как говорится, кто знает... Но если бы это был он, то был бы уже здесь, чтобы нас отконопатить, я уверен.
   - Теперь уж нет надежды, - слезливится Жалостливый.
   - Уходят лучшие, - вздыхает Толстый.
   - Все прах и тлен, - углубляет Пинюшет.
   - Сегодня ты здесь, а завтра мертв! - сверхуглубляет Толститель. Сан-Антонио - я могу сказать только одно - это был человек, ты знаешь.
   - Я знаю.
   - Интеллигентный, умный, благородный...
   - Превосходный!
   - А способности, я уж не говорю. Лучшая ищейка, которая когда-либо была в Большом Доме.
   - О, да.
   Я нахожу момент удачным для моего появления. Зачем купаться в словословии? Немного красивых сожалений, а потом опять неси крест повседневных грехов!
   Увидев меня, обремененным арсеналом оружия, два приятеля вылупляют зенки. Мастодонт становится фиолетовым, Пинюш - серо-зеленым, и оба балдеют, как два бульдога перед витриной колбасной лавки.
   - Я вижу сон, или я сплю? - бормочет Обмирающий.
   - Прошу прощения, что не принес жаркое, - говорю я спокойно, - но мясной отдел был закрыт.
   Освобождая их от цепей, я рассказываю им о малом дворцовом перевороте.
   - Значит, все отбросили когти? - спрашивает Берюрье.
   - Да; у меня не было времени на венки для них.
   - А что я тебе говорил, Пинюш! Видишь, это Сан-А расплевывался! Я узнал его тактику и его тиктак! - уверяет Шарообразное, умиляясь собственному юмору. - Когда он взбивает сливки, всегда слышно "Рран-рран!" Двойное впрыскивание. Если ты замечал, Сан-А стреляет на двух уровнях. Туда и обратно, с изменением угла прицеливания...
   - Слушай, Толстый, - перебиваю я, - запихни в чемодан лекции по баллистике и перемещай живее свою худобу.
   - Не говори мне о худобе, я уже усох. Посмотри на мою дерюгу: нужны заклепки, чтобы не сваливалась!
   Спотыкаясь, мы выбираемся наверх. Пино и Берю бросают быстрый взгляд на четыре тела в салоне и делают гримасу.
   - Он не заплатил мне гонорар, - жалуется Удрученный.
   - Сделаешь ему рекламацию, когда сам предстанешь перед привратником Святым Петром, - успокаиваю его я.
   - Деньги усопли! - шутит Берю, которого смерть никогда не впечатляет.
   - Усопли вечным сном.
   - Еще не вечер, - говорю я, - надо предупредить Старика. Мне думается, нас сочли пропавшими!
   Произнося это, я подхожу к низкому столику, на котором стоит телефонный аппарат. Аппарат без циферблата. Делаю заключение, что эти молодцы уволокли нас довольно далеко от нашего Балагана. Снимаю трубку и получаю, примо звук прекрасно работающего аппарата, двазио - звук женского голоса, тризио тарабарщину зевсовых раскатов. Кажется на немецком. Во всяком случае, речь идет о каком-то германском наречии. Я быстренько отключаюсь.
   - Ну и что? - спрашивает Пино, удивленный моим поведением.
   - Частная линия! - говорю я. - Попал прямо на их сообщницу. Нужно сматываться, ребята, а то явится солидное подкрепление, противно изображать защиту Форта Аламо на пустое брюхо.
   У меня только один собеседник, ибо Толстый лишил нас своего присутствия, а другие присутствующие лишились жизни.
   - Где же Мастодонт? - удивляюсь я.
   - Ищет пожрать! - пророчествует Пино. Действительно, едва он выдает столь заинтересованное и, может быть, слегка преждевременное суждение, как возникает Толстый собственной персоной.
   - Пожалуйте сюда! - говорит он. - Кушать подано, баронесса.
   Быстрота и натиск. Мы врываемся в кухню, где, о радость, находим несравненные вещи: окорок, сервелат, хлеб, бутылки с пивом, шоколад, пирожные!
   Исступление. Нужно видеть Майти Мауса за работой! Тайфун над Ямайкой! Он заглатывает полдюжины колбасок, как вы глотали бы драже, затем атакует хлебцы, завернув их из предосторожности, чтобы они не простудились, в несколько слоев нарезанного окорока. Он всегда столь придирчив к манерам; что касается количества, тут он может превзойти любого боа, будь то констриктор или нет. Нисколько не отставая, я исследую бумагу, в которую был завернут сервелат. И подскакиваю, как ошпаренный. На бумаге отпечатаны реквизиты колбасника. И что я читаю? Готический шрифт. Ребята, это Германия!
   - Что с тобой? - прожевывает Берю.
   - Со мной то, что я усекаю неслыханную вещь, сын мой.
   - Какую именно?
   - Мы не во Франции!
   Его Величество Худощавый разражается таким смехом, что выплевывает меж фальшивых сломанных зубов кусок окорока. По стене расплывается значительная нашлепка.
   - Не во Франции?
   - Нет, Толстый. И я не удивлюсь, если мы в Германии!
   - Эй, Сан-А, а может, на твою тыковку все еще действует снотворное?
   - Точно говорю! Наш искусственный сон был значительно дольше и глубже, чем мы думали. Они перевезли нас в окрестности Франкфурта.
   - Что?
   - Посмотри на обертки мясопродуктов. Он разглядывает и пожимает великолепными плечиками.
   - Согласен, ну и что это доказывает? Кто-то мог им привезти все это из Германии. Ты думаешь, Тонио, нельзя приволочь оттуда колбасы? Я вот каждый раз, проезжая через Лион, покупаю сосиски. А свежие сосиски - продукт деликатный, не любят перевозки.
   Я обрываю его, как обрывают надоевшую нитку.
   - Соображайте, ребята: пиво тоже немецкое! Шоколад! И хлеб не похож на тот, что клюют в Париже! Потом еще моя попытка телефонного разговора. Ответила мне телефонистка, но живет она не в Воскрессоне, даю голову на отсечение! Еще: у наших тюремщиков в загашнике были только немецкие деньги. Это меня удивило! У всех трех! Ничего, кроме немецких марок, а? И мебель в этом бараке, вам что, она кажется французской?
   Тут уж они заколебались, и Толстый стал чавкать медленнее. Он встает и подходит к окну. Мы находимся в парке. Больше пока сказать нечего. За окном сосны; тоже ничего особенного.
   - Надо выяснить! - решает Берю. Он прячет одну плитку шоколада в карман, другую - в рот и выходит.
   Я решаю сопровождать его.
   Поместье, где мы находимся, весьма велико. Оно занимает по меньшей мере три гектара леса. Перед фасадом простирается широкая эспланада, поросшая сорняками. Пересекая ее, попадаешь в аллею, задуманную для верховых прогулок, но заброшенную и ставшую тропою джунглей. Через двести метров мы выходим к чугунной решетке. Старый колокол с оборванной цепью тихо раскачивается на ветру.
   За решеткой проселочная дорога. Только мы хотели открыть ворота, слышится шум мотора, и мы прячемся за куст. Это почтальон. Он проезжает на черном мопеде, гордый, как синяя борода. На нем немецкая форма.
   - Теперь ты убедился, святой Томас?
   - Что за история! - выдыхает Его Невежество. - По какому праву эти дерьмаки нас экспроприировали? Им повезло, что они подохли, потому что шуточки в таком духе я, Берю, терпеть не могу! Что теперь петрить будем?
   Я рассматриваю его. Он не очень-то хохо, наш Ужасный. Вообще-то Толстый не приносит больших доходов муниципальным баням, но иногда ему случается смачивать сопатку и дважды в неделю бриться. Сейчас же он нисколько не чище мусорного бака. А я выгляжу немногим лучше. Да, "отдохновение" в подвале не прибавило реноме французской полиции.
   - Надо немного почиститься, - решаю я, - и сваливать. Нет смысла из-за этой истории устраивать тарарам в Германии. Четыре охладевших туши на полу это слишком, будет скандальчик, если коллеги установят, что эта охотничья сцена - из моей жизни.
   - Что ты называешь "немного почиститься"? - спрашивает Маус.
   - Побриться, принять душ, если таковой имеется.
   - Побриться - согласен, но душевую лейку, добрый человек, ты можешь применить как терку для сыра! Когда идет дождь, и некуда деться, тут не уклонишься от полива, но создавать его себе самому - дево ферсональное!
   В этой старой усадьбе нашлась ванная комната. Мои двое приятелей любят воду только для разбавления рюмки перно, и мне не трудно их уговорить пропустить меня вперед. Я делаю генеральную приборку от релингов до ватерлинии, затем хватаю электробритву и стригу газон.
   Заканчиваю эту деликатную операцию, когда в дверь начинают барабанить. Это возбужденный Пинюш устроил тарарам. Я выключаю мотор и интересуюсь, в чем дело.
   - Заметь себе, что появился вертолет, который явно хочет приземлиться на эспланаде! - говорит он.
   Я галопирую к окну и действительно вижу кокоптер на высоте около двухсот метров.
   Нет сомнения: это маленькие друзья усопших. Что делать? Смыться? Слишком поздно. Мы на чужой территории. Они обнаружат трупы и предупредят местный курятник. Я принимаю решение, быстрее, чем глазом моргнуть. Я, дети мои, человек, который заменяет электронный мозг, если в сети происходит короткое замыкание.
   - Быстро убираем трупы! - рычу я.
   - Куда их девать?
   - Спустить в подвал, там они лучше сохранятся. Надеваю чистую рубашку, которая, по счастью, нашлась в соседней комнате, и помогаю моим бой-скаутам, в то время как аппарат садится на газон. Деликатная операция из-за колючей ежевики, потому что, как заметил Берю, "вегетативные здесь раскошественные".
   Каждый из нас хватает по телу за копыта и тянет их в подвал. Берю успевает сделать две ходки. Закапываем тела в кучу угля, и, из предосторожности, я еще запираю дверь на ключ.
   Слышен зов сверху.
   - Вляпались! - шепчет Берю. - Мертвяками занялись, а не оружием. У нас даже зубочисток нет для обороны.
   Я оглядываюсь: зажаты! Грязные и бородатые морды спутников подсказывают мне идею.
   - Вперед! - подбадриваю я их.
   И толкаю в погреб, где мы были узниками.
   - Что ты собираешься делать? - беспокоится Толстый.
   - С этого момента заткнитесь! Ложитесь сюда! Они повинуются. Уже слышны шаги на лестнице, ведущей в подвал. Я быстро одеваю соратникам цепи. Клик-клак! Видели бы вы их морды - со смеху бы померли!
   Слышу приближающиеся шаги. Тут я начинаю пинать Берю, по крайней мере делаю вид.
   Кто-то что-то произносит по-немецки!
   Поворачиваюсь и обозреваю две персоны: мужчину и женщину. Мужчине под пятьдесят, брюнет, очень загорелый, в светлом плаще. У него острый нос и острый взгляд. Женщина высокая, тонкая, яркая брюнетка. Матовая кожа, бледные глаза. На подбородке - маленький шрам формы кофейного зерна, а на шее - странное золотое украшение в виде сжатой кисти, в пальцах которой рубин изрядного размера. Судя по точному описанию коридорного из "Дуная и кальвадоса", именно эта красотка приходила в отель.
   Смотрю на них удивленно. И улыбаюсь.
   - Совсем не слышал, как вы вошли! - мурлыкаю я.
   - Кто вы? - спрашивает киска.
   Что-то подсказывает мне, что иметь дело с ней будет неудобно. Надо играть аккуратно. Во время бритья я изучил фафки блондинчика. Мне известно его имя, возраст и качества (лучшее из которых - быть в данный момент покойником!).
   - Друг Эрика, - объясняю я самым естественным голосом. - Я сделал все необходимое для доставки сюда этих типов!
   Она переводит спутнику. Тот кивает головой. Девица спрашивает, выгнув брови.
   - Где же остальные? Я пожимаю плечами:
   - Остальные друзья, или остальные узники? Мне бы хотелось предупредить вас сразу: первые преследуют вторых...
   - Объяснитесь!
   - Накладочка вышла. Эрик хотел допросить комиссара Сан-Антонио, потому что думал, что Фуасса признался ему... Не знаю, что случилось, но этот чертов сыщик выкинул трюк на свой манер... Думаю, что он сумел схватить автомат Рудольфа. Он освободил Фуасса и увел его... Сейчас они скачут где-то на природе...
   - А эти? - требует она.
   - Два инспектора, которые сопровождали Сан-Антонио. Этот грязный толстяк так гнусно огрызается, что вынуждает терять контроль за нервами...
   И я отвешиваю добрый пендель по портрету Берю.
   - Грязный трус! - рычит вышепоименованный. - Только отстегни браслеты и увидишь, как я превращу твое рыло в протухший камамбер.
   Я пожимаю плечами, и мы покидаем погреб. Молчание прибывших заботит меня, как уход по-английски. Похоже на молчание смерти. Держат ли их уши мою лапшу? Возможно ли, что Эрик устремился наружу, не предупредив их? Я произвожу гипотезы в таком же темпе, как военный завод производит пулеметы в военное время.
   Наверху девица показывает на пол салона.
   - Кровь-то везде...
   - Фуасса, - отвечаю я, подмигивая. - Вы не поверите, насколько старый краб упрям. Поскольку я француз, Эрик возложил допрос на меня, но сеанс сорвался.
   - Он ничего не сказал?
   - Ничего! Настоящая рыба... Надеюсь, они его сцапают!
   Подхожу к двери и будто прислушиваюсь. Вертолет перед домом замер. Пилот ковыряется в двигателе.
   - Ничего не слышно, - вздыхаю я...
   - Есть ли новости от хозяина? - спрашивает красотка (ибо она красотка, чтоб мне провалиться).
   - Кажется, есть, - отвечаю я. - Эрик был на связи.
   Ее вопрос льет бальзам мне на душу, так как указывает, что она мне верит.
   - Ну что ж! Дождемся остальных, - решает она. Она садится и вынимает сигарету. Я тороплюсь схватить коробок со стола и поднести ей огонька. Она выпускает голубоватое облако и рассматривает меня сквозь него. Мне кажется, что я не так уж ей не нравлюсь.
   - Вы в курсе дела? - спрашивает она, пока человек в плаще пошел поговорить с пилотом.
   - Практически нет, вы же знаете Эрика? Он не очень-то разговорчив.
   Это разновидность умозаключения, поддерживающая недосказанную ложь, если вы понимаете, что я хочу сказать? Она улыбается и качает головой.
   - Он мне даже не сказал, что вы такая красавица, - замечаю я. - Иначе я бы надел выходной костюм для нашей встречи.
   Тут, ребята, я получаю взгляд 389-бис из тех, которые заставляют сжиматься сердце и кое-что трепетать.
   Она встает и, не говоря ни слова, идет к вертолету. Я вижу, как она ведет переговоры с мужиком в белом плаще. Это больше похоже на военный совет, чем на конгресс синдиката клоунов-иллюзионистов. Сомнения охватывают меня. Бросаю взгляд на оружие. Оно лежит тут, на столе, доказывая, что в общем-то пока мне доверяют.
   Я говорю себе: "А что, Сан-А, если ты схватишь большой шприц? Сунешь его под нос дамам-господам. Заставишь пилота пилотировать прямо в Париж на Сене (Франция) и в Большой Дом, заполненный моими, твоими и нашими и проведешь тщательный допрос этой красотки". Но, по правде говоря, проект этот - большой мыльный пузырь. Кокоптер не может переместить более четырех человек, и нет уверенности, что затея удастся.
   Девица возвращается. С удивлением я вижу, что человек в плаще залезает в муху-цокотуху вместе с пилотом. Лопасти винта начинают рассекать воздух...
   - Они улетают? - восклицаю я.
   - Хотят осмотреть местность, поискать беглецов. Давно они отбыли?
   - Не больше часа... Она кивает.
   - Давненько... Надеюсь, мы преуспеем. Вы впервые в Восточной Германии? - спрашивает она.
   Я чуть не поперхнулся. Мы что ж, за железным занавесом? Но на колбасных обертках было написано "Франкфурт". Ворошу свои познания в географии и вспоминаю, что есть два Франкфурта: Франкфурт-на-Майне, совсем рядом с французской границей, и Франкфурт-на-Одере, далеко к востоку от Берлина. Я думал, что мы недалеко от первого. В действительности, мы в восточной зоне. Вот удар, так удар. Тут уж действительно, не поперло. Наверное, они ищут что-то столь важное, раз уж уволокли нас всех так далеко...
   - Да, в первый раз, - уверяю я. И нежно улыбаюсь.
   - И не жалею о путешествии.
   Ее ресницы вздрагивают. Или я ошибаюсь, как говаривал адепт наставления рогов мужьям, приклеивая фальшивую бороду перед тем, как осчастливить собственную супругу, и эта куколка подвержена, и весьма, тому, что называется молдавским клеем к противоположному полу (и потолку). Когда в течение тет-а-тет, вы видите подобный блеск в глазах крошки, можете ставить дневник неизвестного солдата против его вечного огня, что у красотки мощнейшее желание превратить ваш тет-а-тет в живот-на-живот.
   Вы же меня знаете уже какое-то время! Вам известно, что нет необходимости посылать мне повестку за неделю вперед с распиской в получении, чтобы я набрал форму для встречи с красоткой.
   Придвигаюсь к ее креслу и, без всяких обиняков, запечатываю ее губы. Она не выражает согласия, так как трудновато говорить с полным ртом, но дает понять знаками, что против...
   Против того, чтобы я перестал, конечно.
   Пока ворчанье кокоптера исчезает где-то наверху, а братва Берю-Пинюш колдобится где-то внизу, я даю мадам доказательства моих любовных концепций. Не буду утомлять детальной номенклатурой, чтобы избавить вас от комплексов, но знайте, однако, что прекрасно получились универсальный сапожок, стягивающая мышеловка и устройство для запечатывания конвертов.
   Поскольку она не пресыщается, я предпринимаю дополнительное турне, заканчивая его тевтонским рыцарем - достаточно опасным упражнением с боковым скольжением по холмистым округлостям. Ей нравится.
   Сеанс утомил ее совершенно. Она говорит, что это, да еще дорожная усталость (я догадываюсь, что она прибыла издалека) вместе - слишком, и она хочет расслабиться в теплой ванне. Провожаю ее до ванной комнаты. Из предосторожности заглядываю в замочную скважину. Вижу, как она полностью обнажается и забирается в ванну. Опустим ненадолго занавес. Меня ждут другие (дела, разумеется!).
   Теперь, когда у меня есть доказательство ее доверия (и какое, не на пять, а на все сто!), я решаю броситься в эту рискованную затею с головой. Тем хуже, если все сорвется. В стиле торнадо, достойном лучшего из вестернов, я влетаю в погреб и освобождаю от цепей моих комиков. Они готовы разорвать меня на части, но я жестом заставляю их заткнуться.
   Открываю кладовку, куда мы свалили дорогих усопших.
   - Сущий клад для людоеда, - мяукает Берю. Показываю на труп блондинчика.
   - Хватайте джентльмена и быстро закиньте его в лес. пять минут вам на это. Быстро возвращайтесь. Я постою на стреме. Закончив, сами наденьте цепи. Если возникнет опасность, я прицеплю что-нибудь белое на окно салона, вы тогда сховайтесь в кустах до тех пор, пока я не дам знать. Ясно?
   - Ясно!
   Они умеют молчать в серьезных случаях.