— О Господи, это Реджи, — вымолвила Урсула. — Как он узнал, что они в Венеции?
— Ничего, — подчеркнул я, — главное, что их нет здесь.
— Но они могут появиться с минуты на минуту, — простонала она. — Я договорилась встретиться здесь с ними и с герцогом. Что будем делать? Быстро, милый, придумай что-нибудь.
Как я ни противился, похоже было, что мне не избежать участия в этой нелепой истории. А потому, глотнув для бодрости бренди, я встал, встречая Реджи, который в эту минуту чудом добрался-таки до нашего столика.
— Реджи, милый! — воскликнула Урсула. — Какой приятный сюрприз! Что ты делаешь в Венеции?
— Привет, Урсула, — отозвался Реджи, покачиваясь, с трудом фокусируя взгляд и выговаривая слова. — Я в-в Вен… Венешии, штоб убить одну гряжную крысу… маленькую вшивую гряжную крысу, вот заччем я в Венешии… яшно тебе?
Реджи обладал не только богатырским сложением борца, владеющего всеми мыслимыми приемами, но и широким лицом питекантропа с клочковатой бородой и усами. Лысую макушку обрамляли длинные, до плеч волосы. Далеко не привлекательную внешность дополняли мешковатый грубошерстный костюм оранжевого цвета, красный свитер и сандалии. Тем не менее он явно был способен убить юного Перри, попадись тот ему под руку, и я начал подумывать над тем, как бы выманить его из этого ресторана, пока не появились другие действующие лица.
— Реджи, дорогой, познакомься, это мой друг Джерри Даррелл, — пролепетала Урсула.
— Раджнакомитша, — сказал Реджи, сжимая мою руку в пятерне величиной с добрый окорок.
— Выпьешь с нами? — спросил я и подмигнул Урсуле в ответ на ее предостерегающий взгляд.
— Выпить, — прохрипел Реджи, грузно опираясь руками на стол. — То што надо… выпить… как шледует… большой штакан… сотни штаканов… двойной вишки с содовой.
Я принес стул, он тяжело опустился на сиденье. Подозвав официанта, я заказал виски.
— Ты уверен, что тебе еще нужно пить? — неосмотрительно спросила Урсула. — Мне кажется, с тебя уже хватит, дорогой.
— По-твоему, я пьян? — зловеще осведомился Реджи.
— Нет-нет, — поспешила Урсула исправить свою ошибку. — Просто мне показалось, что не стоит больше пить.
— Я, — Реджи ткнул себя в грудь пальцем толщиной в банан, чтобы мы не сомневались, кого он подразумевает, — я шрезв как тудья.
Официант поставил на стол перед Реджи стакан с виски.
— Выпить, вот што мне надо, — сказал Реджи, поднимая стакан не очень твердой рукой. — Шмерть всем пар… парвшивывым дохлым ариш… ариштократичешким шутенерам.
Осушив стакан одним глотком, он удовлетворенно откинулся на спинку стула.
— Ешшо один, — весело объявил он.
— Как насчет того, чтобы прогуляться до площади Святого Марка и продолжить там? — небрежно предложил я.
— О! Да-да, отличная идея, — подхватила Урсула.
— У меня нет предрашшудков, — важно отозвался Реджи. — Мне вше равно, где пить.
— Отлично, значит — Святой Марк. — И я попросил официанта принести счет.
Однако не успел он выполнить мою просьбу, как нас (выражаясь словами Урсулы) поразил гром среди ясного неба. Она испуганно вскрикнула, я повернул голову и узрел рядом с собой аристократического вида длинного худого джентльмена, смахивающего на серого богомола в элегантном костюме и ботинках, явно шитых на заказ. Его облачение дополнял старый итонский галстук, а из грудного кармана пиджака торчал ирландский льняной платок величиной с кроличий хвостик. Серебристо-серая шляпа венчала голову с серебристо-серым лицом и серебристо-серым моноклем, вставленным в серебристо-серый глаз. Из чего я заключил, что перед нами герцог Толпаддльский.
— Урсула, дитя мое, ради Бога, извини за опоздание, но этот злосчастный катер сломался, — заговорил он, улыбаясь Реджи и мне и излучая отработанное обаяние в полной уверенности, что голубая кровь в венах всегда делает его желанным гостем, как бы он ни опаздывал.
— О, о… э… о, ничего страшного, — пролепетала Урсула.
— А кто эти твои друзья? — милостиво осведомился герцог, готовый обращаться со мной и Реджи как с представителями человеческого рода.
Не без удовольствия я заключил, что герцог и Реджи не знакомы друг с другом. Откинувшись на спинку стула, я улыбнулся Урсуле, которая смотрела на меня отчаянными глазами.
— Представь же нас, дорогая, — сказал я.
Отчаяние в ее глазах сменилось бешенством.
— Ну, — молвила она наконец, — это мой старый друг Джерри Даррелл, а это… это… э… это Реджи Монтроз.
Герцог оцепенел, и милостивое выражение на миг покинуло его лицо. Тут же он приосанился и вставил монокль покрепче в глаз, готовясь блюсти приличия.
— Хто этто? — вопросил Реджи, с трудом фокусируя взгляд на герцоге.
Урсула с мольбой поглядела на меня. Я пожал плечами. Предотвратить было не в моих силах.
— Хто эттот парень? — повторил Реджи, указывая на герцога банановым пальцем.
— Это… э… это… э… герцог Толпаддльский, — пропищала Урсула.
Затуманенное алкоголем серое вещество Реджи не сразу усвоило эту новость, но все же усвоило.
— Толпаззл? Толпаззл? Ты хошь шказать, это отец того маленького убблюдка?
— Вот что, — сказал герцог, неприметно озираясь, как озирается английский джентльмен, питающий ненависть к публичным перепалкам, — вот что, старина, нельзя ли поспокойнее? Не пристало так выражаться перед дамами.
Реджи тяжело поднялся со стула и покачал толстенным пальцем перед орлиным носом герцога.
— Только не учи меня, как выражаться, — воинственно произнес он. — И не давай мне шшоветов! Иди лучше со швоими шоветами к тому вонючему щенку, которого проижвел на швет, если только ты шам его проижвел, потому что, глядя на тебя, не шкажал бы, что, шпошобен проижвешти даже умштвенно отшталого чихуахуа.
С этими словами он, к моему облегчению, так же тяжело опустился обратно на стул, причем едва его не опрокинул. Пока Реджи с трудом восстанавливал равновесие, лицо герцога медленно наливалось кровью. Не очень-то приятно было знать, что Реджи, как ни дурно он себя вел, являлся истцом, а сын герцога — обвиняемым.
— Думаю, — сказал герцог, призвав на помощь отработанную в веках аристократическую выдержку, — думаю, нам следует сесть и потолковать в цивилизованном духе, не опускаясь до вульгарной брани.
В ответ Реджи громко и внятно послал его.
— Реджи, дорогой, веди себя прилично, — взмолилась Урсула.
— Кто? — проникновенно вопросил Реджи, словно обратился за ответом к мудрецу. — Кто он такой, этот старпер, а?
— Садитесь, сэр, присоединяйтесь к нам, — радушно произнес я.
Урсула наградила меня взглядом, который испепелил бы мою особу, если бы я не веселился так в душе.
— Благодарю, — холодно отозвался герцог, — но я не вижу свободного стула, и ваш приятель ясно дает понять, что я тут, мягко выражаясь, лишний.
— Сейчас будет стул, — любезно ответил я, подзывая официанта.
Тотчас явился стул, и герцог осторожно сел, точно боясь, что он сломается под ним.
— Что-нибудь выпьете, сэр? — спросил я, изображая заботливого хозяина.
— Выпить, — довольно вымолвил Реджи. — Чертовски большие стаканы… дешятки литроф, бочки мальвазии… беж вина голова не работает.
— Благодарю, — ответил мне герцог, — если можно… рюмочку хереса.
— Этот ваш щенок совсем не пьет, — вмешался Реджи. — Потребляет только кока-колу и материнское молоко… наштоящий шла… шла… шлабак… бесхрехребетный тип.
— Послушайте, мистер Монтроз, — нетерпеливо произнес герцог, барабаня холеными пальцами по столу. — Я не желаю препираться с вами. Мой приезд в Венецию вызван отнюдь не желанием причинить вам какие-либо неприятности. Если позволите, я постараюсь прояснить ситуацию и в какой-то мере успокоить вас.
— Единштвенный шпошоб ушпокоить меня — вытащить вашего паршивого щенка из постели моей жены, — громко возвестил Реджи.
Герцог в замешательстве окинул взглядом ресторан. Окружающие нас итальянцы, не привыкшие к таким откровенным разборкам среди англосаксов (особенно британцев), смотрели на нас с живейшим интересом.
— Именно для этого я и приехал в Венецию, — сообщил герцог.
— И што же ты хочешь шделать? Наушкать его ешшо на чью-нибудь жену?
— Я намерен серьезно поговорить с ним, — ответил герцог. — Мне эта связь противна так же, как вам, если не больше. И ей будет положен конец.
— Не шмей называть мою жену шва… шва… швязью. — Реджи побагровел до такой степени, что казалось — его вот-вот хватит удар. — Кто ты такой, черт дери, штобы называть мою жену швязью, а?
— Не вижу ничего пренебрежительного в этом слове, — холодно ответствовал герцог, — однако вы должны согласиться, что такое положение терпеть невозможно. Не говорю уже о разнице в возрасте. Это само по себе ужасает. Но если отставить это в сторону, вам должно быть ясно, что мальчик, как-никак, наследует титул герцога, а это обязывает его быть разборчивым в своих связях.
Реджи не сразу подобрал нужные слова для ответа.
— Клянусь, — сказал он наконец, — ты шамый большой кушок хо… ходячего коншкого навоза, какой я когда-либо видел.
— Реджи, дорогой, разве можно говорить такие вещи герцогу? — воскликнула шокированная Урсула.
— А почему нельзя? — рассудительно вопросил Реджи. — Ешли он щщитает, что моя жена неровня его паршивому щенку, тогда он без шон… без шон… шомнения самый большой и самый вонючий ходячий кушок коншкого навоза за пределами ипподрома Ашкот.
Спорщики сверлили друг друга свирепыми взглядами. И в эту самую минуту Урсула снова взвизгнула, потому что нас второй раз поразил гром среди ясного неба. В ресторан, держась за руки, вошли Перри и Марджери. Она — миловидная женщина, отдаленно похожая на девиц с полотен Гогена, он — стройный, гибкий, пригожий молодой человек в байроновском стиле. Не успел я сделать эти наблюдения, как Реджи, взревев, точно поранивший лапу лев с несварением желудка, поднялся со стула и дрожащим пальцем указал на влюбленную парочку, которая в ужасе замерла на месте, потрясенная внезапной встречей.
— Вот они — твой паршивый щенок и его швязь, — прокричал Реджи. — Сейчас я…
Черт дернул меня встать и положить руку на плечо Реджи, чтобы удержать его от опрометчивых действий.
— Постой, Реджи, — сказал я, — ты же в три раза здоровее его…
Я не успел договорить. Схватив отвороты моего пиджака огромной ручищей, Реджи поднял меня, как пушинку, и аккуратно опустил прямо на тележку со сладостями, которую весьма кстати катил мимо нас один из официантов. Мое приземление на тележке причинило непоправимый ущерб персикам с мороженым и ликером, роскошному клубничному торту, изысканному бисквиту со всякой липкой начинкой и великому числу сортов мороженого. Вид столь буйного проявления силы вывел Перри из оцепенения, он отпустил руку Марджери и обратился в стремительное бегство. Издав еще одно львиное рыканье, Реджи с поразительным для его сложения проворством помчался вдогонку, сопровождаемый по пятам Марджери, которая кричала: «Убийца, не смей его трогать!» Следом за ней бежал герцог, крича: «Если с его головы упадет хоть один волос, я подам на вас в суд!» Облепленный мороженым, бисквитом и клубникой, я сделал единственное, что мне оставалось, — швырнул на стол пачку банкнотов, схватил за руку Урсулу и побежал за нашими соотечественниками. Оказалось, что Перри несколько опрометчиво выбрал для бегства переулок, ведущий к площади Святого Марка. Держись он и дальше одних переулков, пожалуй, смог бы уйти от погони, но Перри выскочил, распугивая полчища голубей, на просторы огромной площади, где превосходство Реджи в скорости погубило беглеца. У Большого канала Реджи настиг его и схватил за шиворот. Когда мы, тяжело дыша, прибежали туда же, Реджи тряс Перри, будто куклу, осыпая бессвязной бранью. Конечно, мне следовало бы вмешаться, однако я уже испытал на себе реакцию Реджи на такие попытки и, учитывая непосредственную близость канала, посчитал, что мне больше подходит роль труса.
— Отпустите его, вы, громила! — прокричал герцог, запинаясь от недостатка воздуха.
— Отпусти его, отпусти, отпусти, он совсем слабенький! — визжала Марджери, колотя ладонями по широкой бесчувственной спине супруга.
— Дорогой, это все ты виноват, — тигрицей обрушилась на меня Урсула. — Сделай же что-нибудь!
Не успел я, однако, упрекнуть ее в вероломстве, как Реджи подтянул Перри к себе вплотную, сверля его взглядом.
— Меня тошнит от этого твоего паршивого папаши, и меня тошнит от тебя,
— заорал он. — Так, значит, по мнению твоего вонючего родителя, моя жена недоштаточно хороша для тебя, а? Ладно, я вам покажу — вот ражведушь с ней, и можешь брать ее в жены, будь ты проклят!
Площадь Святого Марка — излюбленный аттракцион туристов, посещающих Венецию, а потому вполне естественно, что за нами с великим интересом следила многотысячная и многонациональная толпа.
— Что ты с-с-с-сказал?.. — вымолвил побледневший Перри, по-прежнему сотрясаемый ручищами Реджи.
— Разведусь с женой, и можешь сам жениться на ней, черт бы тебя побрал,
— прорычал Реджи.
— Браво! Вот это ход! — донесся из толпы голос какого-то француза.
— Можете не сомневаться, мой сын поступит как положено, — возвестил герцог, переварив слова Реджи. — Как-никак, он учился в привилегированной школе и знает, как следует вести себя джентльмену.
— Но я не хочу жениться на ней, — выдохнул Перри.
— Как? — сказал Реджи.
— Как? — воскликнул герцог.
— Как? — чуть не хором подхватили Марджери и Урсула.
— Странный народ эти англичане, верно? — обратился француз к окружающим его зевакам.
— Я слишком молод, чтобы жениться, — жалобно произнес Перри. — Мне еще только восемнадцать лет.
— Как, ты отказываешься вернуть моей жене звание достойной женщины? — осведомился Реджи, осмысливая услышанное.
— Я не женюсь на ней, если вы это подразумеваете, — с раздражением ответил Перри.
— И должен добавить, что я согласен с моим сыном. Совершенно неподходящая партия, — опрометчиво заявил герцог.
Смерив взглядом лицо Перри, Реджи повернулся к его отцу.
— Говнюки вы оба, — заключил он и, не давая нам опомниться, поднял Перри, словно младенца, и швырнул его в Большой канал.
После чего схватил герцога и отправил его следом. Должен сознаться, мне доставило искреннее удовольствие созерцать редкостное зрелище, когда герцог и его наследник вынырнули на поверхность, отфыркиваясь.
Два карабинера, которые до той поры спокойно, как и надлежит настоящим итальянцам, наблюдали происходящее, решили — с явной неохотой, — что как представители закона и порядка обязаны что-то предпринять. Элегантно, точно два павлина, они подошли к Реджи.
— Пардон, синьор, — заговорил один из них на безупречном английском языке, — у вас какие-то неприятности?
Для Реджи наступил ответственный момент, и я с восхищением смотрел, как он выходит из трудного положения.
— Вы очень любезны, но я не нуждаюсь в помощи, — ответствовал он гордо, хоть и не совсем внятно. — Мою жену соблазнил сын герцога. Я приехал сюда отвезти ее домой, пошкольку мне шдается, что теперь она излечилась от своей безрассудной страсти. Герцог и его сын перед вами — это та странная парочка, что затеяла плескаться в канале. Я не собираюсь подавать на них в суд. Пошли, Марджери, следуй за мной.
С этими словами он взял за руку покорную, растерянную Марджери и проложил себе путь через толпу, оставив меня в обществе мокрого и сердитого герцога с его отпрыском и двух учтивых, но любопытствующих представителей итальянской полиции. Два часа ушло у нас на то, чтобы объяснить, в чем было дело, кто такой герцог, кто такой Перри, кто такой я, кто такая Урсула, кто такие (на случай, если удастся их найти) Реджи и Марджери. Сверх того нам пришлось ответить на всевозможные дополнительные вопросы бюрократической машины, как то — год рождения каждого, не страдали ли наши бабушки куриной слепотой, и так далее. В конце концов, еле держась на ногах от усталости, мы с Урсулой простились с герцогом и его обиженным сыном и наследником, после чего нашли приют в уютном баре на краю площади Святого Марка.
— Милый, ты был просто великолепен, — нежно произнесла Урсула, гладя на меня своими огромными синими глазами. — Отделался от этих ужасных полицейских с таким аплумбом.
— Апломбом, — машинально поправил я.
— Все равно. Я так гордилась тобой.
— Спасибо. Что будешь пить?
— Граффити, если можно. Со льдом.
— Принесите мадам мартини со льдом, — перевел я официанту, — а мне двойной бренди с содовой.
— Я так рада, — сказала Урсула, — что мне удалось решить проблемы Реджи.
— Мне показалось, что он сам с этим справился.
— Нет-нет, дорогой, — принялась объяснять Урсула. — Если бы не я, и не герцог, и не твоя помощь, конечно, Реджи не знал бы, что делать.
— Почему бы тебе не перестать помогать своим друзьям? — спросил я. — Почему бы не оставить их в покое?
— Их никак нельзя оставлять в покое, — возразила она. — Только оставь их в покое, они такого натворят… Послушай, согласись — если бы я не вмешалась, Реджи и Марджери ни за что не поладили бы. В этом случае я сыграла роль катапульты.
— Катализатора?
— Милый, когда только ты перестанешь поправлять меня? Ты просто очарователен, но эта твоя привычка без конца поправлять меня действует мне на нервы.
— Ты в самом деле считаешь меня очаровательным? — удивился я.
— Я всегда считала тебя очаровательным, только не понимаю, какое это имеет отношение к Реджи и Марджери, — торопливо произнесла Урсула.
— Честно говоря, в данный момент мне совершенно безразлично, как сложится будущее Реджи и Марджери. По-моему, они достойны друг друга. По-моему, герцогу и его сыну не мешает найти себе жен, и, подводя итоги всей этой дурацкой истории, хочу сказать, что я приехал в Венецию поразвлечься, а ты прелестная женщина. Так почему бы нам не выбросить из головы этих скучнейших английских мелкопоместных дворянчиков и не поговорить о том, чем мы займемся сегодня ночью… причем предупреждаю, без секса не обойдется.
Урсула порозовела — отчасти от смущения, отчасти от удовольствия.
— Ну, я даже не знаю, — начала она, и я с радостью ждал продолжения. — Я собиралась сегодня лечь пораньше.
— Дорогая, ты не могла сделать лучшего предложения! — воскликнул я.
— Ты отлично знаешь, что я подразумевала, — дернула она уздечку.
— Теперь, когда ты решила весь комплекс проблем Реджи, Марджери, Перри и герцога, — возразил я, — почему бы тебе не расслабиться. Приглашаю тебя на безнравственный сексуальный ужин, а потом решишь, где тебе провести оставшиеся два дня в Венеции — то ли в твоем убогом пансионате, то ли в спальне величиной с бальный зал, с видом на Большой канал.
— О-о-о! У тебя спальня с видом на Большой канал… развратник!
— Давай так — ты возвращаешься в свою гостиницу и переодеваешься, я отправляюсь в свою, прослежу, чтобы в моем люксе навели надлежащий порядок, и в половине восьмого захожу за тобой. К тому времени, надеюсь, ты успеешь решить, стоит ли поменять твою жалкую обитель на одну из роскошнейших спален Венеции.
Ужин удался на славу, и Урсула была в ударе. Когда дошла очередь до кофе и бренди, я спросил, надумала ли она переменить жилье.
— Милый, ты романтичен, — игриво сказала она. — Совсем как Пасадубль.
— Кто? — удивился я.
— Ну, ты знаешь, тот великий итальянский любовник.
— Ты хочешь сказать — Казанова?
— Милый, ты опять меня поправляешь, — холодно заметила Урсула.
— Извини, — сказал я покаянно, — мне страшно лестно, что ты считаешь меня таким же романтичным, как Пасадубля.
— Ты всегда был по-своему романтичен, — сообщила она. — Скажи, твоя спальня в самом деле такая большая и из окна действительно видно Большой канал?
— Да — на оба вопроса, — горестно произнес я. — Должен, однако, сознаться, мне было бы куда приятнее, если бы для тебя мое личное обаяние было важнее, чем размеры и расположение моей спальни.
— Я же говорю — ты романтичен, — пробормотала Урсула. — Почему бы нам не отправиться в твою гостиницу, выпить по рюмочке и посмотреть на твой люкс?
— Блестящая идея, — горячо подхватил я. — Пошли?
— Милый, это не романтично. Лучше поплывем.
— Конечно, — сказал я.
Урсула предпочла катеру гондолу.
— Понимаешь, — она вздохнула с наслаждением, — я всего четыре дня как в Венеции, и каждый вечер выбирала гондольера.
— Никому не говори, — ответил я, целуя ее.
В пышном белом платье она была так хороша, что даже гондольер (деловой и циничный представитель млекопитающих) был восхищен.
— Милый, — сказала Урсула, принимая театральную позу в свете фонарей на пристани, — я уже предвкушаю наш роман.
С этими словами она шагнула внутрь гондолы, сломала каблук и плюхнулась в Большой канал. Зная, что она плавает, как выдра, я мог бы ограничиться минимумом джентльменских усилий, чтобы помочь ей выбраться из воды, однако пышное платье, намокнув, обмоталось вокруг ног Урсулы и потянуло ее на дно. Волей-неволей пришлось мне сбросить пиджак и ботинки и нырять следом за ней. В конце концов, не в меру наглотавшись воды, я сумел подтащить ее к берегу, где гондольер помог поднять ее на пристань.
— Милый, ты так храбро меня спас… Надеюсь, ты не очень промок, — выдохнула Урсула.
— Самую малость, — ответил я, подсаживая ее в гондолу.
Когда мы доплыли до гостиницы, ее била дрожь, и я велел ей принять горячую ванну. Когда она вышла из ванной, у нее поднялась температура. Сколько она ни твердила, что все в порядке, я настоял на том, чтобы она легла в постель в моей просторной спальне. К полуночи температура поднялась настолько, что я встревожился и вызвал врача — сердитого сонного итальянца, явно не знакомого с клятвой Гиппократа. Он дал Урсуле какие-то таблетки и заверил, что она поправится. На другой день я отыскал приличного врача и услышал от него, что у Урсулы воспаление легких.
Две недели я преданно ухаживал за ней, пока медики не посчитали, что ей можно ехать домой. Я проводил ее в аэропорт. Когда объявили посадку, Урсула обратила на меня полные слез, огромные синие глаза.
— Милый, это был такой чудесный роман, — сказала она. — Надеюсь, ты со мной согласен.
— Я ни на что не променял бы эти дни, — ответил я, целуя ее теплые губы.
Даже Пасадубль, сказал я себе, не мог бы проявить большего такта.
— Ничего, — подчеркнул я, — главное, что их нет здесь.
— Но они могут появиться с минуты на минуту, — простонала она. — Я договорилась встретиться здесь с ними и с герцогом. Что будем делать? Быстро, милый, придумай что-нибудь.
Как я ни противился, похоже было, что мне не избежать участия в этой нелепой истории. А потому, глотнув для бодрости бренди, я встал, встречая Реджи, который в эту минуту чудом добрался-таки до нашего столика.
— Реджи, милый! — воскликнула Урсула. — Какой приятный сюрприз! Что ты делаешь в Венеции?
— Привет, Урсула, — отозвался Реджи, покачиваясь, с трудом фокусируя взгляд и выговаривая слова. — Я в-в Вен… Венешии, штоб убить одну гряжную крысу… маленькую вшивую гряжную крысу, вот заччем я в Венешии… яшно тебе?
Реджи обладал не только богатырским сложением борца, владеющего всеми мыслимыми приемами, но и широким лицом питекантропа с клочковатой бородой и усами. Лысую макушку обрамляли длинные, до плеч волосы. Далеко не привлекательную внешность дополняли мешковатый грубошерстный костюм оранжевого цвета, красный свитер и сандалии. Тем не менее он явно был способен убить юного Перри, попадись тот ему под руку, и я начал подумывать над тем, как бы выманить его из этого ресторана, пока не появились другие действующие лица.
— Реджи, дорогой, познакомься, это мой друг Джерри Даррелл, — пролепетала Урсула.
— Раджнакомитша, — сказал Реджи, сжимая мою руку в пятерне величиной с добрый окорок.
— Выпьешь с нами? — спросил я и подмигнул Урсуле в ответ на ее предостерегающий взгляд.
— Выпить, — прохрипел Реджи, грузно опираясь руками на стол. — То што надо… выпить… как шледует… большой штакан… сотни штаканов… двойной вишки с содовой.
Я принес стул, он тяжело опустился на сиденье. Подозвав официанта, я заказал виски.
— Ты уверен, что тебе еще нужно пить? — неосмотрительно спросила Урсула. — Мне кажется, с тебя уже хватит, дорогой.
— По-твоему, я пьян? — зловеще осведомился Реджи.
— Нет-нет, — поспешила Урсула исправить свою ошибку. — Просто мне показалось, что не стоит больше пить.
— Я, — Реджи ткнул себя в грудь пальцем толщиной в банан, чтобы мы не сомневались, кого он подразумевает, — я шрезв как тудья.
Официант поставил на стол перед Реджи стакан с виски.
— Выпить, вот што мне надо, — сказал Реджи, поднимая стакан не очень твердой рукой. — Шмерть всем пар… парвшивывым дохлым ариш… ариштократичешким шутенерам.
Осушив стакан одним глотком, он удовлетворенно откинулся на спинку стула.
— Ешшо один, — весело объявил он.
— Как насчет того, чтобы прогуляться до площади Святого Марка и продолжить там? — небрежно предложил я.
— О! Да-да, отличная идея, — подхватила Урсула.
— У меня нет предрашшудков, — важно отозвался Реджи. — Мне вше равно, где пить.
— Отлично, значит — Святой Марк. — И я попросил официанта принести счет.
Однако не успел он выполнить мою просьбу, как нас (выражаясь словами Урсулы) поразил гром среди ясного неба. Она испуганно вскрикнула, я повернул голову и узрел рядом с собой аристократического вида длинного худого джентльмена, смахивающего на серого богомола в элегантном костюме и ботинках, явно шитых на заказ. Его облачение дополнял старый итонский галстук, а из грудного кармана пиджака торчал ирландский льняной платок величиной с кроличий хвостик. Серебристо-серая шляпа венчала голову с серебристо-серым лицом и серебристо-серым моноклем, вставленным в серебристо-серый глаз. Из чего я заключил, что перед нами герцог Толпаддльский.
— Урсула, дитя мое, ради Бога, извини за опоздание, но этот злосчастный катер сломался, — заговорил он, улыбаясь Реджи и мне и излучая отработанное обаяние в полной уверенности, что голубая кровь в венах всегда делает его желанным гостем, как бы он ни опаздывал.
— О, о… э… о, ничего страшного, — пролепетала Урсула.
— А кто эти твои друзья? — милостиво осведомился герцог, готовый обращаться со мной и Реджи как с представителями человеческого рода.
Не без удовольствия я заключил, что герцог и Реджи не знакомы друг с другом. Откинувшись на спинку стула, я улыбнулся Урсуле, которая смотрела на меня отчаянными глазами.
— Представь же нас, дорогая, — сказал я.
Отчаяние в ее глазах сменилось бешенством.
— Ну, — молвила она наконец, — это мой старый друг Джерри Даррелл, а это… это… э… это Реджи Монтроз.
Герцог оцепенел, и милостивое выражение на миг покинуло его лицо. Тут же он приосанился и вставил монокль покрепче в глаз, готовясь блюсти приличия.
— Хто этто? — вопросил Реджи, с трудом фокусируя взгляд на герцоге.
Урсула с мольбой поглядела на меня. Я пожал плечами. Предотвратить было не в моих силах.
— Хто эттот парень? — повторил Реджи, указывая на герцога банановым пальцем.
— Это… э… это… э… герцог Толпаддльский, — пропищала Урсула.
Затуманенное алкоголем серое вещество Реджи не сразу усвоило эту новость, но все же усвоило.
— Толпаззл? Толпаззл? Ты хошь шказать, это отец того маленького убблюдка?
— Вот что, — сказал герцог, неприметно озираясь, как озирается английский джентльмен, питающий ненависть к публичным перепалкам, — вот что, старина, нельзя ли поспокойнее? Не пристало так выражаться перед дамами.
Реджи тяжело поднялся со стула и покачал толстенным пальцем перед орлиным носом герцога.
— Только не учи меня, как выражаться, — воинственно произнес он. — И не давай мне шшоветов! Иди лучше со швоими шоветами к тому вонючему щенку, которого проижвел на швет, если только ты шам его проижвел, потому что, глядя на тебя, не шкажал бы, что, шпошобен проижвешти даже умштвенно отшталого чихуахуа.
С этими словами он, к моему облегчению, так же тяжело опустился обратно на стул, причем едва его не опрокинул. Пока Реджи с трудом восстанавливал равновесие, лицо герцога медленно наливалось кровью. Не очень-то приятно было знать, что Реджи, как ни дурно он себя вел, являлся истцом, а сын герцога — обвиняемым.
— Думаю, — сказал герцог, призвав на помощь отработанную в веках аристократическую выдержку, — думаю, нам следует сесть и потолковать в цивилизованном духе, не опускаясь до вульгарной брани.
В ответ Реджи громко и внятно послал его.
— Реджи, дорогой, веди себя прилично, — взмолилась Урсула.
— Кто? — проникновенно вопросил Реджи, словно обратился за ответом к мудрецу. — Кто он такой, этот старпер, а?
— Садитесь, сэр, присоединяйтесь к нам, — радушно произнес я.
Урсула наградила меня взглядом, который испепелил бы мою особу, если бы я не веселился так в душе.
— Благодарю, — холодно отозвался герцог, — но я не вижу свободного стула, и ваш приятель ясно дает понять, что я тут, мягко выражаясь, лишний.
— Сейчас будет стул, — любезно ответил я, подзывая официанта.
Тотчас явился стул, и герцог осторожно сел, точно боясь, что он сломается под ним.
— Что-нибудь выпьете, сэр? — спросил я, изображая заботливого хозяина.
— Выпить, — довольно вымолвил Реджи. — Чертовски большие стаканы… дешятки литроф, бочки мальвазии… беж вина голова не работает.
— Благодарю, — ответил мне герцог, — если можно… рюмочку хереса.
— Этот ваш щенок совсем не пьет, — вмешался Реджи. — Потребляет только кока-колу и материнское молоко… наштоящий шла… шла… шлабак… бесхрехребетный тип.
— Послушайте, мистер Монтроз, — нетерпеливо произнес герцог, барабаня холеными пальцами по столу. — Я не желаю препираться с вами. Мой приезд в Венецию вызван отнюдь не желанием причинить вам какие-либо неприятности. Если позволите, я постараюсь прояснить ситуацию и в какой-то мере успокоить вас.
— Единштвенный шпошоб ушпокоить меня — вытащить вашего паршивого щенка из постели моей жены, — громко возвестил Реджи.
Герцог в замешательстве окинул взглядом ресторан. Окружающие нас итальянцы, не привыкшие к таким откровенным разборкам среди англосаксов (особенно британцев), смотрели на нас с живейшим интересом.
— Именно для этого я и приехал в Венецию, — сообщил герцог.
— И што же ты хочешь шделать? Наушкать его ешшо на чью-нибудь жену?
— Я намерен серьезно поговорить с ним, — ответил герцог. — Мне эта связь противна так же, как вам, если не больше. И ей будет положен конец.
— Не шмей называть мою жену шва… шва… швязью. — Реджи побагровел до такой степени, что казалось — его вот-вот хватит удар. — Кто ты такой, черт дери, штобы называть мою жену швязью, а?
— Не вижу ничего пренебрежительного в этом слове, — холодно ответствовал герцог, — однако вы должны согласиться, что такое положение терпеть невозможно. Не говорю уже о разнице в возрасте. Это само по себе ужасает. Но если отставить это в сторону, вам должно быть ясно, что мальчик, как-никак, наследует титул герцога, а это обязывает его быть разборчивым в своих связях.
Реджи не сразу подобрал нужные слова для ответа.
— Клянусь, — сказал он наконец, — ты шамый большой кушок хо… ходячего коншкого навоза, какой я когда-либо видел.
— Реджи, дорогой, разве можно говорить такие вещи герцогу? — воскликнула шокированная Урсула.
— А почему нельзя? — рассудительно вопросил Реджи. — Ешли он щщитает, что моя жена неровня его паршивому щенку, тогда он без шон… без шон… шомнения самый большой и самый вонючий ходячий кушок коншкого навоза за пределами ипподрома Ашкот.
Спорщики сверлили друг друга свирепыми взглядами. И в эту самую минуту Урсула снова взвизгнула, потому что нас второй раз поразил гром среди ясного неба. В ресторан, держась за руки, вошли Перри и Марджери. Она — миловидная женщина, отдаленно похожая на девиц с полотен Гогена, он — стройный, гибкий, пригожий молодой человек в байроновском стиле. Не успел я сделать эти наблюдения, как Реджи, взревев, точно поранивший лапу лев с несварением желудка, поднялся со стула и дрожащим пальцем указал на влюбленную парочку, которая в ужасе замерла на месте, потрясенная внезапной встречей.
— Вот они — твой паршивый щенок и его швязь, — прокричал Реджи. — Сейчас я…
Черт дернул меня встать и положить руку на плечо Реджи, чтобы удержать его от опрометчивых действий.
— Постой, Реджи, — сказал я, — ты же в три раза здоровее его…
Я не успел договорить. Схватив отвороты моего пиджака огромной ручищей, Реджи поднял меня, как пушинку, и аккуратно опустил прямо на тележку со сладостями, которую весьма кстати катил мимо нас один из официантов. Мое приземление на тележке причинило непоправимый ущерб персикам с мороженым и ликером, роскошному клубничному торту, изысканному бисквиту со всякой липкой начинкой и великому числу сортов мороженого. Вид столь буйного проявления силы вывел Перри из оцепенения, он отпустил руку Марджери и обратился в стремительное бегство. Издав еще одно львиное рыканье, Реджи с поразительным для его сложения проворством помчался вдогонку, сопровождаемый по пятам Марджери, которая кричала: «Убийца, не смей его трогать!» Следом за ней бежал герцог, крича: «Если с его головы упадет хоть один волос, я подам на вас в суд!» Облепленный мороженым, бисквитом и клубникой, я сделал единственное, что мне оставалось, — швырнул на стол пачку банкнотов, схватил за руку Урсулу и побежал за нашими соотечественниками. Оказалось, что Перри несколько опрометчиво выбрал для бегства переулок, ведущий к площади Святого Марка. Держись он и дальше одних переулков, пожалуй, смог бы уйти от погони, но Перри выскочил, распугивая полчища голубей, на просторы огромной площади, где превосходство Реджи в скорости погубило беглеца. У Большого канала Реджи настиг его и схватил за шиворот. Когда мы, тяжело дыша, прибежали туда же, Реджи тряс Перри, будто куклу, осыпая бессвязной бранью. Конечно, мне следовало бы вмешаться, однако я уже испытал на себе реакцию Реджи на такие попытки и, учитывая непосредственную близость канала, посчитал, что мне больше подходит роль труса.
— Отпустите его, вы, громила! — прокричал герцог, запинаясь от недостатка воздуха.
— Отпусти его, отпусти, отпусти, он совсем слабенький! — визжала Марджери, колотя ладонями по широкой бесчувственной спине супруга.
— Дорогой, это все ты виноват, — тигрицей обрушилась на меня Урсула. — Сделай же что-нибудь!
Не успел я, однако, упрекнуть ее в вероломстве, как Реджи подтянул Перри к себе вплотную, сверля его взглядом.
— Меня тошнит от этого твоего паршивого папаши, и меня тошнит от тебя,
— заорал он. — Так, значит, по мнению твоего вонючего родителя, моя жена недоштаточно хороша для тебя, а? Ладно, я вам покажу — вот ражведушь с ней, и можешь брать ее в жены, будь ты проклят!
Площадь Святого Марка — излюбленный аттракцион туристов, посещающих Венецию, а потому вполне естественно, что за нами с великим интересом следила многотысячная и многонациональная толпа.
— Что ты с-с-с-сказал?.. — вымолвил побледневший Перри, по-прежнему сотрясаемый ручищами Реджи.
— Разведусь с женой, и можешь сам жениться на ней, черт бы тебя побрал,
— прорычал Реджи.
— Браво! Вот это ход! — донесся из толпы голос какого-то француза.
— Можете не сомневаться, мой сын поступит как положено, — возвестил герцог, переварив слова Реджи. — Как-никак, он учился в привилегированной школе и знает, как следует вести себя джентльмену.
— Но я не хочу жениться на ней, — выдохнул Перри.
— Как? — сказал Реджи.
— Как? — воскликнул герцог.
— Как? — чуть не хором подхватили Марджери и Урсула.
— Странный народ эти англичане, верно? — обратился француз к окружающим его зевакам.
— Я слишком молод, чтобы жениться, — жалобно произнес Перри. — Мне еще только восемнадцать лет.
— Как, ты отказываешься вернуть моей жене звание достойной женщины? — осведомился Реджи, осмысливая услышанное.
— Я не женюсь на ней, если вы это подразумеваете, — с раздражением ответил Перри.
— И должен добавить, что я согласен с моим сыном. Совершенно неподходящая партия, — опрометчиво заявил герцог.
Смерив взглядом лицо Перри, Реджи повернулся к его отцу.
— Говнюки вы оба, — заключил он и, не давая нам опомниться, поднял Перри, словно младенца, и швырнул его в Большой канал.
После чего схватил герцога и отправил его следом. Должен сознаться, мне доставило искреннее удовольствие созерцать редкостное зрелище, когда герцог и его наследник вынырнули на поверхность, отфыркиваясь.
Два карабинера, которые до той поры спокойно, как и надлежит настоящим итальянцам, наблюдали происходящее, решили — с явной неохотой, — что как представители закона и порядка обязаны что-то предпринять. Элегантно, точно два павлина, они подошли к Реджи.
— Пардон, синьор, — заговорил один из них на безупречном английском языке, — у вас какие-то неприятности?
Для Реджи наступил ответственный момент, и я с восхищением смотрел, как он выходит из трудного положения.
— Вы очень любезны, но я не нуждаюсь в помощи, — ответствовал он гордо, хоть и не совсем внятно. — Мою жену соблазнил сын герцога. Я приехал сюда отвезти ее домой, пошкольку мне шдается, что теперь она излечилась от своей безрассудной страсти. Герцог и его сын перед вами — это та странная парочка, что затеяла плескаться в канале. Я не собираюсь подавать на них в суд. Пошли, Марджери, следуй за мной.
С этими словами он взял за руку покорную, растерянную Марджери и проложил себе путь через толпу, оставив меня в обществе мокрого и сердитого герцога с его отпрыском и двух учтивых, но любопытствующих представителей итальянской полиции. Два часа ушло у нас на то, чтобы объяснить, в чем было дело, кто такой герцог, кто такой Перри, кто такой я, кто такая Урсула, кто такие (на случай, если удастся их найти) Реджи и Марджери. Сверх того нам пришлось ответить на всевозможные дополнительные вопросы бюрократической машины, как то — год рождения каждого, не страдали ли наши бабушки куриной слепотой, и так далее. В конце концов, еле держась на ногах от усталости, мы с Урсулой простились с герцогом и его обиженным сыном и наследником, после чего нашли приют в уютном баре на краю площади Святого Марка.
— Милый, ты был просто великолепен, — нежно произнесла Урсула, гладя на меня своими огромными синими глазами. — Отделался от этих ужасных полицейских с таким аплумбом.
— Апломбом, — машинально поправил я.
— Все равно. Я так гордилась тобой.
— Спасибо. Что будешь пить?
— Граффити, если можно. Со льдом.
— Принесите мадам мартини со льдом, — перевел я официанту, — а мне двойной бренди с содовой.
— Я так рада, — сказала Урсула, — что мне удалось решить проблемы Реджи.
— Мне показалось, что он сам с этим справился.
— Нет-нет, дорогой, — принялась объяснять Урсула. — Если бы не я, и не герцог, и не твоя помощь, конечно, Реджи не знал бы, что делать.
— Почему бы тебе не перестать помогать своим друзьям? — спросил я. — Почему бы не оставить их в покое?
— Их никак нельзя оставлять в покое, — возразила она. — Только оставь их в покое, они такого натворят… Послушай, согласись — если бы я не вмешалась, Реджи и Марджери ни за что не поладили бы. В этом случае я сыграла роль катапульты.
— Катализатора?
— Милый, когда только ты перестанешь поправлять меня? Ты просто очарователен, но эта твоя привычка без конца поправлять меня действует мне на нервы.
— Ты в самом деле считаешь меня очаровательным? — удивился я.
— Я всегда считала тебя очаровательным, только не понимаю, какое это имеет отношение к Реджи и Марджери, — торопливо произнесла Урсула.
— Честно говоря, в данный момент мне совершенно безразлично, как сложится будущее Реджи и Марджери. По-моему, они достойны друг друга. По-моему, герцогу и его сыну не мешает найти себе жен, и, подводя итоги всей этой дурацкой истории, хочу сказать, что я приехал в Венецию поразвлечься, а ты прелестная женщина. Так почему бы нам не выбросить из головы этих скучнейших английских мелкопоместных дворянчиков и не поговорить о том, чем мы займемся сегодня ночью… причем предупреждаю, без секса не обойдется.
Урсула порозовела — отчасти от смущения, отчасти от удовольствия.
— Ну, я даже не знаю, — начала она, и я с радостью ждал продолжения. — Я собиралась сегодня лечь пораньше.
— Дорогая, ты не могла сделать лучшего предложения! — воскликнул я.
— Ты отлично знаешь, что я подразумевала, — дернула она уздечку.
— Теперь, когда ты решила весь комплекс проблем Реджи, Марджери, Перри и герцога, — возразил я, — почему бы тебе не расслабиться. Приглашаю тебя на безнравственный сексуальный ужин, а потом решишь, где тебе провести оставшиеся два дня в Венеции — то ли в твоем убогом пансионате, то ли в спальне величиной с бальный зал, с видом на Большой канал.
— О-о-о! У тебя спальня с видом на Большой канал… развратник!
— Давай так — ты возвращаешься в свою гостиницу и переодеваешься, я отправляюсь в свою, прослежу, чтобы в моем люксе навели надлежащий порядок, и в половине восьмого захожу за тобой. К тому времени, надеюсь, ты успеешь решить, стоит ли поменять твою жалкую обитель на одну из роскошнейших спален Венеции.
Ужин удался на славу, и Урсула была в ударе. Когда дошла очередь до кофе и бренди, я спросил, надумала ли она переменить жилье.
— Милый, ты романтичен, — игриво сказала она. — Совсем как Пасадубль.
— Кто? — удивился я.
— Ну, ты знаешь, тот великий итальянский любовник.
— Ты хочешь сказать — Казанова?
— Милый, ты опять меня поправляешь, — холодно заметила Урсула.
— Извини, — сказал я покаянно, — мне страшно лестно, что ты считаешь меня таким же романтичным, как Пасадубля.
— Ты всегда был по-своему романтичен, — сообщила она. — Скажи, твоя спальня в самом деле такая большая и из окна действительно видно Большой канал?
— Да — на оба вопроса, — горестно произнес я. — Должен, однако, сознаться, мне было бы куда приятнее, если бы для тебя мое личное обаяние было важнее, чем размеры и расположение моей спальни.
— Я же говорю — ты романтичен, — пробормотала Урсула. — Почему бы нам не отправиться в твою гостиницу, выпить по рюмочке и посмотреть на твой люкс?
— Блестящая идея, — горячо подхватил я. — Пошли?
— Милый, это не романтично. Лучше поплывем.
— Конечно, — сказал я.
Урсула предпочла катеру гондолу.
— Понимаешь, — она вздохнула с наслаждением, — я всего четыре дня как в Венеции, и каждый вечер выбирала гондольера.
— Никому не говори, — ответил я, целуя ее.
В пышном белом платье она была так хороша, что даже гондольер (деловой и циничный представитель млекопитающих) был восхищен.
— Милый, — сказала Урсула, принимая театральную позу в свете фонарей на пристани, — я уже предвкушаю наш роман.
С этими словами она шагнула внутрь гондолы, сломала каблук и плюхнулась в Большой канал. Зная, что она плавает, как выдра, я мог бы ограничиться минимумом джентльменских усилий, чтобы помочь ей выбраться из воды, однако пышное платье, намокнув, обмоталось вокруг ног Урсулы и потянуло ее на дно. Волей-неволей пришлось мне сбросить пиджак и ботинки и нырять следом за ней. В конце концов, не в меру наглотавшись воды, я сумел подтащить ее к берегу, где гондольер помог поднять ее на пристань.
— Милый, ты так храбро меня спас… Надеюсь, ты не очень промок, — выдохнула Урсула.
— Самую малость, — ответил я, подсаживая ее в гондолу.
Когда мы доплыли до гостиницы, ее била дрожь, и я велел ей принять горячую ванну. Когда она вышла из ванной, у нее поднялась температура. Сколько она ни твердила, что все в порядке, я настоял на том, чтобы она легла в постель в моей просторной спальне. К полуночи температура поднялась настолько, что я встревожился и вызвал врача — сердитого сонного итальянца, явно не знакомого с клятвой Гиппократа. Он дал Урсуле какие-то таблетки и заверил, что она поправится. На другой день я отыскал приличного врача и услышал от него, что у Урсулы воспаление легких.
Две недели я преданно ухаживал за ней, пока медики не посчитали, что ей можно ехать домой. Я проводил ее в аэропорт. Когда объявили посадку, Урсула обратила на меня полные слез, огромные синие глаза.
— Милый, это был такой чудесный роман, — сказала она. — Надеюсь, ты со мной согласен.
— Я ни на что не променял бы эти дни, — ответил я, целуя ее теплые губы.
Даже Пасадубль, сказал я себе, не мог бы проявить большего такта.
СМЯТЕНИЕ ОТ ЧТЕНИЯ
Выросший в семье, где книги почитались столь же необходимыми для жизни, как пища, воздух и вода, я всегда поражался, как мало читает средний человек. Недоверие, с каким известные диктаторы относились к книгам, казалось мне странным, ведь книга не только учитель, но и прекрасный друг. Велико влияние книг на людей, достаточно назвать «Происхождение видов», «Капитал», Библию, но какое смятение в умах может произвести книга, я по-настоящему узнал лишь после того, как принес в гостиницу «Ройял Пэлис Хайклифф» труды Хэвлока Элиса.
По прибытии в Борнмут я первым делом помчался в мою любимую книжную лавку на Крайстчерч-роуд. В высоком узком здании здесь помещается огромное увлекательнейшее собрание новых и букинистических книг. На первом этаже и в подвале на вас устремлены несколько ядовитые взоры новых книг в разноцветных суперобложках, но поднимитесь наверх по скрипучим неровным ступенькам, и вам откроется диккенсовский ландшафт. В каждой комнате от пола до потолка выстроились на полках плотные ряды старых книг. Полки встречают вас на узких лестничных площадках, и дальше они окружают вас со всех сторон, образуя чудесное, теплое, ароматное чрево.
Возьмите любую книгу — у каждой свой запах. Одна пахнет не только пылью, но и грибами, другая — осенним лесом или цветущим ракитником под ярким солнцем, третья — жареными каштанами. Есть книги, пахнущие едким дымком горящего угля, есть благоухающие медом. Но мало запахов — они дивные на ощупь в своих тяжелых кожаных переплетах, лоснящиеся, точно тюленья кожа, с жилками золотых букв на глянцевитых корешках.
Книги толщиной с бревно, книги тонкие, как прутик, бумага толстая и мягкая, как листья наперстянки, хрустящая и белая, как лед, легкая и ломкая, как иней на паутине. А цвета переплетов… Цвета восхода и захода, багряной осенней листвы, покрытых вереском зимних холмов; форзацы — разноцветные, мраморные, точно некие марсианские облака. И всем этим упиваются и наслаждаются ваши органы чувств еще до того, как вы прочли названия («Великий Красный остров — Мадагаскар», «От Пекина до Лхасы», «Через бразильские дебри», «Сьерра-Леоне — люди, продукты и тайные общества») и вот наступила дивная минута, когда вы открываете книгу, словно волшебную дверь.
Тотчас книжная лавка куда-то исчезает, и вы вместе с Уоллесом впитываете густые запахи Амазонии, вместе с Мэри Кингсли торгуетесь с продавцом слоновой кости, вместе с Дю Шаллю оказываетесь лицом к лицу с разъяренной гориллой, в тысячах романах предаетесь любви с тысячами прекрасных женщин, вместе с Сидни Картоном идете на гильотину, смеетесь вместе с тремя джентльменами в одной лодке, отправляетесь вместе с Марко Поло в Китай. И все это вы делаете, стоя на жестком неровном полу, с магическим паспортом в руках, без малейших затрат. Вернее, мне следовало бы сказать, что вам это может не стоить ни гроша, ибо лично я не способен войти в книжную лавку без денег и выйти из нее с пустыми руками. Всякий раз моя чековая книжка худеет, и чаще всего приходится вызывать такси, чтобы отвезти мою добычу.
По прибытии в Борнмут я первым делом помчался в мою любимую книжную лавку на Крайстчерч-роуд. В высоком узком здании здесь помещается огромное увлекательнейшее собрание новых и букинистических книг. На первом этаже и в подвале на вас устремлены несколько ядовитые взоры новых книг в разноцветных суперобложках, но поднимитесь наверх по скрипучим неровным ступенькам, и вам откроется диккенсовский ландшафт. В каждой комнате от пола до потолка выстроились на полках плотные ряды старых книг. Полки встречают вас на узких лестничных площадках, и дальше они окружают вас со всех сторон, образуя чудесное, теплое, ароматное чрево.
Возьмите любую книгу — у каждой свой запах. Одна пахнет не только пылью, но и грибами, другая — осенним лесом или цветущим ракитником под ярким солнцем, третья — жареными каштанами. Есть книги, пахнущие едким дымком горящего угля, есть благоухающие медом. Но мало запахов — они дивные на ощупь в своих тяжелых кожаных переплетах, лоснящиеся, точно тюленья кожа, с жилками золотых букв на глянцевитых корешках.
Книги толщиной с бревно, книги тонкие, как прутик, бумага толстая и мягкая, как листья наперстянки, хрустящая и белая, как лед, легкая и ломкая, как иней на паутине. А цвета переплетов… Цвета восхода и захода, багряной осенней листвы, покрытых вереском зимних холмов; форзацы — разноцветные, мраморные, точно некие марсианские облака. И всем этим упиваются и наслаждаются ваши органы чувств еще до того, как вы прочли названия («Великий Красный остров — Мадагаскар», «От Пекина до Лхасы», «Через бразильские дебри», «Сьерра-Леоне — люди, продукты и тайные общества») и вот наступила дивная минута, когда вы открываете книгу, словно волшебную дверь.
Тотчас книжная лавка куда-то исчезает, и вы вместе с Уоллесом впитываете густые запахи Амазонии, вместе с Мэри Кингсли торгуетесь с продавцом слоновой кости, вместе с Дю Шаллю оказываетесь лицом к лицу с разъяренной гориллой, в тысячах романах предаетесь любви с тысячами прекрасных женщин, вместе с Сидни Картоном идете на гильотину, смеетесь вместе с тремя джентльменами в одной лодке, отправляетесь вместе с Марко Поло в Китай. И все это вы делаете, стоя на жестком неровном полу, с магическим паспортом в руках, без малейших затрат. Вернее, мне следовало бы сказать, что вам это может не стоить ни гроша, ибо лично я не способен войти в книжную лавку без денег и выйти из нее с пустыми руками. Всякий раз моя чековая книжка худеет, и чаще всего приходится вызывать такси, чтобы отвезти мою добычу.