Но вот пришло время расставаться с Говяжьим рудником и выезжать в Фритаун. Одна из проблем для такой экспедиции, как наша, – когда совершать переезды, днем или ночью. Днем животные перегреваются, и на тряских дорогах их сложно кормить. Ночью дороги не менее тряские, и животные не могут уснуть, зато им не грозит перегрев. Я решил ехать ночью. Чтобы захватить всех отловленных животных, нам, кроме большого «лендровера», требовалось три грузовика. Меня очень заботили детеныши, ведь им придется особенно тяжко.
И тут нас выручил Джо Шарп. Он прикатил на своем маленьком «лендровере» и с ходу вызвался отвезти в Фритаун меня вместе со всей нашей «телятиной» – так мы называли малышей. Грузовикам на этот путь нужна была целая ночь, а Джо мог уложиться в несколько часов. К тому же мы с ним могли ехать днем, останавливаясь, когда придет время кормить малышей.
Ранним утром кузов «лендровера» был нагружен «телятиной», и мы с Джо Шарпом простились с Говяжьим рудником. Долговязый Джон и киногруппа должны были выехать на грузовиках вечером того же дня. Трогаясь в путь, я в последний раз окинул взором отлогую гряду холмов и чудный лес. Пожалуй, никогда я не покидал базовый лагерь с такой грустью.
Джо ехал быстро, но так, чтобы наших пассажиров не очень трясло, и мы достигли Фритауна в рекордно короткий срок. «Алмазная корпорация» еще раз любезно предоставила нам роскошную квартиру из голливудского фильма; сверх того она разрешима занять для наших животных два просторных открытых гаража.
Я разместил малышей в квартире и тотчас лег спать, чтобы быть в полной боевой готовности, когда прибудет Долговязый Джон. Большой конвой ожидался в шесть часов утра, но в шесть я никого не увидел. В четверть седьмого я начал беспокоиться, в половине седьмого беспокойство переросло в тревогу. Неужели один из грузовиков опрокинулся в канаву и весь драгоценный груз погиб? Или их задержал всего лишь какой-нибудь пустяк, вроде прокола? В семь часов я был на грани отчаяния. И ничего нельзя предпринять! Мы с Джо не отходили от окна, но грузовики как сквозь землю провалились. Наконец в четверть восьмого первая запыленная машина затормозила перед нашим домом. Все обитатели дома, прослышавшие о скором прибытии животных, нетерпеливо ждали на балконах, чтобы посмотреть на наш улов. И по мере того как грузовики один за другим въезжали во двор, глаза зрителей становились все шире от изумления.
Мы выгрузили всю «говядину», и я убедился, к своему великому облегчению, что никто не пострадал от перевозки, разве что у Герды настроение хуже обычного. Расставив клетки в гаражах, мы немедленно принялись за уборку и кормление – ведь мне еще надо было успеть к прибытию «Аккры», чтобы встретить Джеки.
Джо подбросил меня на пристань. В руках у меня была картонная коробка, а в ней на мягкой постельке из ваты лежал крохотный бельчонок, у которого только-только открылись глаза. Один охотник принес его нам буквально в последнюю минуту. Эти бельчата – очаровательнейшие существа на свете. Зеленовато-золотистое тельце, на каждом боку – продольная белая полоса, аккуратные ушки, большущий пушистый хвост – черный снаружи и красный внутри.
Я знал, что Джеки обожает белок, к тому же у меня не было другого подарка. Правда, я не догадался запастись пропуском, и в порту не обошлось без осложнений, но в конце концов ворота открылись, и я увидел на пристани возмущенную Джеки.
– Где ты пропадаешь? – приветствовала меня любящая супруга.
– Не так-то просто пробиться на эту чертову пристань, – ответил я.
Джеки подошла поцеловать меня, и я поспешил предупредить:
– Обнимай поосторожнее, у меня ребро сломано.
– Чем ты тут занимался, черт возьми? – воинственно вопросила она. – У врача был? Тебе перебинтовали грудь?
Надо было срочно отвлечь ее внимание от моей персоны.
– Нет, не был. Я только что приехал… Вот. подарок тебе.
Джеки крайне подозрительно приняла коробку
– Что это? – Она посмотрела на меня.
– Да подарок же. Открывай… не бойся. Джеки открыла коробку и мгновенно забыла обо всем на свете, включая и мое ребро. На крохотное создание, которое лежало на ее ладони, излился поток ласковых слов.
– Пошли, – скомандовал я. – Поедем на квартиру.
– Какая прелесть! Когда ты его получил?
– Буквально за пять минут до отъезда. Нарочно взял его, чтобы доставить тебе удовольствие.
– Очаровательный малыш. Ты покормил его?
– Да-да, покормил, все в порядке. Можешь сменить ему пеленки, как только приедем на квартиру. А сейчас надо поторапливаться, нас ждет куча работы.
– Ладно, – согласилась она.
– Да, кстати, познакомься – Джо Шарп. Мой друг.
– Добрый день, Джо, – сказала Джеки.
– Привет, – отозвался он.
Бурные приветствия супругов после четырехмесячной разлуки на этом закончились, мы поспешили к «лендроверу» и поехали на квартиру.
Как только Джеки отнесла в спальню своего бельчонка, она обратилась ко мне:
– Где телефонная книга?
– Зачем тебе телефонная книга?
– Мне надо позвонить врачу насчет твоего ребра
– Не глупи, врачу тут делать нечего.
– Ну, вот что, – сказала она. – Или покажешься врачу, или я отказываюсь что-либо делать.
– Ладно, – нехотя уступил я. – Я поднимусь в квартиру над нами, там живет один молодой человек по имени Иэн, он, наверное, знает, как найти врача.
Я сходил к Иэну, получил нужные сведения и вернулся в свою квартиру. Джеки живо дозвонилась до врача и объяснила, в чем дело. Тот любезно согласился приехать.
Приступив к осмотру, врач сразу обратил внимание на огромный синяк ниже пояса и заявил, что у меня, вероятно, треснул копчик. Потом ткнул меня пальцем в бок так, что я с диким воплем подскочил метра на три вверх.
– Все ясно, – сказал он. – Два ребра сломаны. С этими словами он туго перебинтовал мне грудь, так что я едва мог дышать.
– Вам нельзя нагибаться, нельзя поднимать тяжести и вообще напрягаться. Да-да, пока ничего нельзя. Но к тому времени, когда вы вернетесь в Англию, кости должны срастись. Я выпишу вам болеутоляющие таблетки.
Таблетки помогли, мне сразу стало легче, но ходить с тугой повязкой в африканскую жару было невыносимо, и в конце концов пришлось ее снять.
– Да, на пароходе от тебя будет мало проку, – заключила Джеки. – Нагибаться нельзя, тяжести поднимать нельзя… К тому же вы с Джоном будете заняты съемками, значит, весь уход за животными ляжет на меня.
– Ничего, как-нибудь справимся.
– Нет, это неразумно, – возразила она. – Что, если вызвать Энн?
Как я уже говорил, Энн, моя секретарша, только что сопровождала Джеки в Аргентину и обратно в Англию.
– Думаешь, она успеет? «Аккра» вот-вот прибудет.
– Пошлем телеграмму сегодня, пусть постарается поспеть на самолет.
Мы отправили телеграмму и вскоре же получили ответ: билет на самолет куплен. А через два дня явилась и сама Энн, бойкая деловитая блондинка. Наша коллекция привела ее в восторг. Энн очень любила животных и охотно согласилась помогать с кормлением и уходом во время плавания. Я обратил ее внимание на гверец.
– Они любят, чтобы с ними нянчились, – объяснил я. – А на пароходе нам, ей-богу не до этого. И еще не известно, как они отнесутся к новой диете. В общем мне бы хотелось поручить тебе наших колобусов. Можешь больше ничего не делать, только заставь этих чертей есть, чтобы мы довезли их живыми.
– Попробую, – обещала она. – Хотя, судя по тому, что вы говорите, это будет нелегко.
– Вот именно, – подтвердил я. – Легко не будет. Разве что у них вдруг проявится страсть к капусте или еще чему-нибудь. Словом, поживем – увидим.
– Вскоре после прибытия Энн нашу коллекцию пополнил еще один экземпляр, очаровательнейшее существо. Под вечер, когда мы решили пропустить рюмочку перед обедом, зазвонил телефон. Джеки взяла трубку.
– Это Эмброуз, – сказала она мне. – Говорит, раздобыл для тебя свинью.
Звонил Эмброуз Джендер, майор войск Сьерра-Леоне. Я познакомился с ним еще до отъезда в Кенему, мне его представили главным образом потому, что он выступал по местному телевидению с показом животных юным зрителям, которые знали его как «дядюшку Эмброуза». Я взял трубку.
– Добрый день, Эмброуз.
– Привет, Джерри! – услышал я звучный низкий голос. – У меня для тебя свинья. Очень милая свинка. Ее зовут Цветок.
– А что это за свинья?
– Точно сказать не берусь, но, кажется, это то, что у вас называется речной свиньей.
– Бог мой! Это замечательно!
– Речные, или кистеухие, свиньи – мои любимцы. Тело взрослой особи покрыто ярко-рыжей щетиной, хвост длинный, на ушах белые кисточки.
– Ты можешь за ней приехать? – спросил Эмброуз.
– Конечно. А где ты сейчас?
– Я собираюсь на телевидение, у меня передача. Может, приедешь на студию, посмотришь мою программу, а потом заберешь свинью?
– Отлично. А что у тебя сегодня в программе?
– Да опять ищейки. Прошлый раз они так понравились, что нас засыпали письмами с просьбой повторить передачу. Но теперь я не дам себя укусить.
Во время первой передачи Эмброуз обернул руку тряпкой, чтобы показать, как ищейка хватает преступника. А собака так в него вцепилась, что прокусила тряпку насквозь.
– Ясно. В котором часу нам быть на студии?
– Примерно через полчаса, – сказал Эмброуз.
– Ладно. Жди.
Мы живо пообедали и поехали на телевидение. Студня была небольшая, но хорошо оборудованная. Нас поразило, что широкие двери не запирались на время передачи, и в дальнем конце зала стояли кресла, так что любой прохожий мог при желании запросто войти и посмотреть, как делается программа. Крис был до глубины души потрясен такой расхлябанностью.
– У нас на Би-Би-Си такие вещи невозможны, – заметил он.
– Так ведь здесь не Би-Би-Си, – ответил Эмброуз, – а телевидение Сьерра-Леоне.
Эмброуз был невысокого роста, очень симпатичный, в его огромных живых глазах всегда светилась юмористическая искорка. Он отрастил себе великолепные, завивающиеся на концах черные усы – видно, сказывались годы, проведенные в военном училище в Сэндхерсте.
– Сейчас начнется моя программа, – сообщил он. – Вы можете подождать? А потом я отдам тебе свинку.
– Конечно, – ответил я. – Я с удовольствием посмотрю на твоих ищеек.
Дело в том, что в Фритауне участились грабежи, и отчаявшаяся полиция, чтобы нагнать страху на преступников, закупила трех ищеек. Они и впрямь выглядели устрашающе. Три пса с проводниками выстроились в ряд под лучами юпитеров, разинув пасти от жары. Эмброуз занял свое место перед камерами.
– Добрый вечер, дети, – начал он. – Вот вы и опять встретились с дядюшкой Эмброузом. Понимаете, нам прислали столько писем с просьбой повторить передачу про ищеек, что я решил сегодня показать их еще раз. Сначала вы увидите, какие они послушные. Куда проводник пойдет – туда и собака.
Проводники, сопровождаемые по пятам ищейками, важно обошли вокруг камеры и вернулись на место.
– А теперь, – рассказывал Эмброуз, – чтобы показать вам, какие это послушные собаки, проводники прикажут им сидеть, а сами пройдут в другой конец студии, и вы увидите, как ищейки выполняют команду.
Проводники скомандовали «сидеть», собаки сели в ряд, высунув языки, проводники отошли в другой конец студии.
– Видите? – На лице Эмброуза сияла счастливая улыбка. – Вот этого пса зовут Питер, ему пять лет. А это Томас, ему четыре года…
Тут третья ищейка, которой осточертела вся эта затея, встала и пошла прочь, подальше от жарких ламп.
– А это, – как ни в чем не бывало продолжал Эмброуз, указывая пальцем в ту сторону, куда удалилась ищейка, – это Жозефина, она сука.
Грешен, я и не только я, все мы поспешно заткнули себе рты носовыми платками, чтобы до зрителей не дошел наш смех.
Собаки выполнили еще несколько команд, наконец Эмброуз попрощался со зрителями и подошел к нам – весь в поту, но сияющий.
– Ну вот, – сказал он, – а теперь получай Цветок.
Он прошел в угол студии и вернулся оттуда с маленьким ящиком. Я-то рассчитывал увидеть большую клетку… Эмброуз открыл дверцу, и из ящика выбрался очаровательнейший поросеночек. Шоколадно-коричневая щетина была расписана вдоль ярко-желтыми полосами, которые придавали поросенку сходство с косматой осой невиданных размеров. Восхитительный пятачок, живые, веселые глаза, длинные болтающиеся уши и длинный болтающийся хвост. Попискивая и похрюкивая от удовольствия, поросенок жадно обнюхал наши ноги, проверяя, нет ли в отворотах брюк чего-нибудь вкусненького. Все мы тут же влюбились в это существо и с триумфом повезли его к себе на квартиру. На другой день местный плотник смастерил по моему заказу добротную клетку для Цветка.
Близилось время отъезда в Англию, и я начал беспокоиться, как мы доставим наш зверинец из жилого комплекса «Алмазной корпорации» на пристань. Навел справки в Фритауне; выяснилось, что грузовики найти очень трудно. Как-то вечером нас навестил Эмброуз, и я спросил его, не знает ли он какую-нибудь фирму, которая могла бы предоставить нам на несколько часов три грузовика.
– А для чего тебе грузовики? – поинтересовался он.
– Надо отвезти животных в порт. Не на руках же их нести.
– А войска на что, дорогой друг?
– Как это понимать – войска?
– Ну да, войска. Я пришлю тебе три армейских грузовика, везите своих зверей на здоровье.
– Прости, Эмброуз, но разве так можно? Чтобы армейские грузовики возили в порт зверей!
– Почему же нельзя? Я майор, войска подчинены мне. Ничего страшного не случится. Когда подать грузовики?
– Но ты уверен, что это не против устава? Мне вовсе не улыбается, чтобы тебя судил военный трибунал!
– Не беспокойся, Джерри, – заверил он меня. – Не беспокойся, все будет в порядке. Только скажи, к какому часу подать машины.
Мы условились о часе. И в самом деле, в назначенный день к жилому комплексу «Алмазной корпорации» подкатили армейские грузовики и водители, выстроившись в шеренгу, лихо откозыряли нам. Внушительное зрелище.
Мы осторожно погрузили животных и направились в порт. В огромных сетях клетки были подняты на борт и опущены в трюм, где их расставили по моим указаниям. Матросы и старший помощник старались изо всех сил, тем не менее погрузка продолжалась чуть не целый час, а солнце нещадно палило, так что им пришлось несладко. Сам я из-за сломанных ребер мог только стоять и смотреть, как работают другие.
Но вот последняя клетка стала на место, и мы поднялись на палубу, чтобы глотнуть пива. Тем временем пароход медленно отошел от стенки, над лоснящимися волнами загремели исторгаемые корабельным радио звуки гимна «Правь, Британия!» и вскоре Фритаун превратился в мерцающее облачко вдали.
Прежде всего мы с Долговязым Джоном отправились на переговоры с баталером. Когда везешь на пароходе зверей, важнее человека нет, ведь от него зависит, сварить ли тебе рис и крутые яйца, и он Же заведует холодильником, где хранятся все твои драгоценные продукты. Я шел к нему не без тревоги в душе, так как еще не успел выяснить, взяли они в Англии на борт заказанную мной провизию или нет. К счастью, все было погружено: пучки моркови, ящики с превосходной капустой, яблоки, груши и прочие лакомства, которыми я надеялся соблазнить гверец. Я сообщил баталеру, сколько и чего нам приблизительно понадобится на день, но предупредил, что морской воздух благотворно влияет на аппетит животных, поэтому не исключено, что в пути норму придется увеличить. Он был очень любезен и заверил, что мы можем на него положиться.
Немало времени у нас отнимали киносъемки, ведь, когда мы с Долговязым Джоном шли в Сьерра-Леоне, на «Аккре» не было оператора, и теперь надо было снять эпизоды, рассказывающие о нашем плавании в оба конца. Мы снимали также повседневный уход за животными в трюме. Здесь было к чему руки приложить и нам с Долговязым Джоном, но, так как мы превратились в кинооператоров, большая часть этой работы легла на плечи Энн и Джеки. К тому же злополучные ребра ограничивали мои возможности. Правда, я мог кормить леопардов, которые с невероятной жадностью пожирали цыплят и кроликов. Я мог также готовить корм для других животных. И, конечно, я помогал кормить Цветка.
Впрочем, эта процедура напоминала не столько кормление, сколько схватку борцов на ковре. Ставить корм в клетку было бесполезно, поросенок тотчас опрокидывал миску с молоком и фруктами, и получалась такая грязь, что потом сто лет не отмоешь. Поэтому для кормления мы два раза в день выпускали Цветка из клетки. На большой противень клали гору лакомых плодов и овощей и подливали молока. Стоило присесть с этим блюдом около клетки и поставить его на палубу, как поросенок начинал отчаянно визжать к биться о дверь пятачком. Дальше наступало самое трудное. Надо было открыть дверцу и постараться схватить поросенка, иначе, бросаясь на противень, Цветок мог не рассчитать свои движения и перевернуть его; это случалось не раз. Итак, отворяешь дверцу и норовишь поймать поросенка за длинное ухо. И держишь как проклятый, потому что Цветок выскакивает из клетки пулей. Затем осторожно ведешь поросенка к противню, он становится прямо на него своими короткими ножками, растопырив копыта, зарывается носом в корм и чавкает, упоенно хрюкая, а то и взвизгивая от радости.
Вот уже последняя капля молока вылизана, последний кусочек овощей съеден, но Цветок твердо убежден, что есть смысл поискать еще чего-нибудь. И если вы не помешаете поросенку, начнутся скачки вокруг остальных клеток.
Чаще всего Цветок устремляется к обезьянам, но как-то раз его понесло прямо к клетке леопардов, хорошо, что в последнюю минуту мне удалось его перехватить. Просвет внизу, через который выгребают мусор, вполне позволял леопардам просунуть наружу лапу, так что тут и пришел бы конец нашему Цветку. Герда и Локаи ворчали и дергали когтями сетку, пытаясь добраться до поросенка, а он хоть бы что, только возмущенно визжал, скалил свои крохотные клыки и отчаянно рвался у меня из рук, чтобы схватиться с леопардами. Ни капли страха, а ведь они были раз в двадцать больше Цветка!
Энн, как я и просил ее, все силы отдавала колобусам. Я не ошибся, когда говорил, что они не дадут ей сидеть сложа руки. Мало приучить обезьян к незнакомой пище, надо было еще привить им новые навыки. У гверецы нет большого пальца, на воле она передвигается так стремительно, совершает такие огромные прыжки, что он был бы только помехой, вот и остался от него маленький бугорок. Но из-за этого обезьяне трудно поднять что-нибудь с пола, ведь она может только загребать ладонью, как человек, когда он собирает крошки со стола. Представьте себе, что вы кормитесь на макушке дерева метрах в пятидесяти над землей. Взяли ртом листья или еще что-нибудь, потом бросили и спокойно перебрались на другую ветку. В клетке так не получится. В базовом лагере и в Фритауне, где мы кормили колобусов листьями, задача решалась сравнительно просто: просунул сверху в клетку зеленую ветку, и пусть едят и бросают на здоровье; с полу они ничего не подбирали. На пароходе зеленых веток не было, заменой листьев могла служить только капуста, я она им не очень-то нравилась. Впрочем, им не очень-то нравился и весь прочий корм, который мы припасли, – морковь, груши, яблоки, виноград.
И развернулся поединок. С одной стороны, твердое намерение Энн не дать обезьянам умереть. С другой стороны, упрямое нежелание обезьян есть предлагаемую им пищу. Часами она просиживала на корточках перед клетками, терпеливо обучая обезьян, как поднимать с пола вещи, и добиваясь, чтобы они хоть попробовали виноград или кусок моркови. А то ведь, даже если и возьмут в руки, – понюхают и с отвращением отбросят, так и не отведав.
Самым крупным среди наших гверец был самец лет тринадцати-четырнадцати, который всех ненавидел, а особенно Энн; за женоненавистничество он получил от нас нелестное прозвище. Все плавание между ним и Энн шло ожесточенное сражение: кто кого переупрямит. Когда ему ставили миску с едой, он ее опрокидывал и, чтобы подчеркнуть свое отвращение к такому корму и к Энн, ерзал по опилкам взад-вперед, так что получалось мерзопакостное месиво из опилок и фруктов.
Надо было изыскивать другой способ. Старый самец возненавидел Энн так, словно эта ненависть составляла смысл его жизни. Тем не менее она садилась на корточках перед его клеткой и протягивала на ладони какой-нибудь корм. Широкая ячея позволяла обезьянам просунуть руку наружу, поэтому самец прыгал к сетке, яростно бодал ее и выбрасывал вперед руку, норовя схватить пальцы Энн, подтянуть их поближе и хорошенько укусить. Понятно, корм летел через весь трюм. В один прекрасный день после ряда неудачных попыток Энн решила предложить ему для разнообразия кокосовый орех. Белое ядро ореха лучше выделялось на ладони, к тому же все остальное он уже решительно отверг.
То ли это было чистое совпадение, то ли еще что, но на сей раз, пытаясь схватить руку Энн, самец вместо этого схватил орех. И, прежде чем швырнуть его на пол, понюхал. С невероятным терпением Энн час за часом повторяла процедуру и взяла-таки женоненавистника измором. Он все еще при виде ее бодал проволоку, но затем вместо ладони хватал орех, обнюхивал и съедал кусочек. И вот уже он гораздо учтивее берет угощение! Было очевидно, что найден корм, который пришелся ему по вкусу, Постепенно он, а за ним и другие гверецы научились брать пищу из поставленной на пол миски и с каждым Днем ели чуть больше. Мы воспрянули духом. Правда, обезьяны оставались малоежками, но хоть перестали отвергать виноград, морковь и яблоки, а главное – начали пить витаминизированное молоко, так что можно было не опасаться за их жизнь.
Но и теперь кормить их было поистине геркулесовым трудом, и только поразительное терпение Энн позволяло ей справляться с порученным делом. На наше счастье держалась хорошая погода, ведь, начнись сильная качка, гверецам вряд ли удалось бы избежать морской болезни, а тогда, не сомневаюсь, мы остались бы без колобусов.
Пользуясь тем, что «Аккра» зашла в Лас-Пальмас, мы поспешили на местный базар и накупили всяких даров природы, способных, как нам казалось, привлечь гверец, в том числе такие, которых они еще не видели шпинат, землянику, вишни Торжествующие, доставили мы на пароход добытые овощи и фрукты и приступили к испытаниям. Надо ли говорить, что гверецы воротили нос от дорогостоящих вишен и земляники (правда, потом они все-таки снизошли к вишням). Шпинат попробовали, но тоже не оцени ли. У нас еще была в запасе какая-то зелень вроде фасоли Энн в последнюю минуту обнаружила ее на базаре, и на всякий случай мы взяли немного. И вот, поди ж ты, гверецы так набросились на стручки, что, знать бы заранее, мы бы целый мешок припасли.
Наконец мы прибыли в Ливерпуль. К моей великой радости, день выдался солнечный жаркий. Я говорил себе, что скоро всем мучениям конец, ведь осталось только отвезти нашу коллекцию в аэропорт и лететь на Джерси. Вечером животные уже будут благополучно размещены в зоопарке, а там им обеспечен самый тщательный уход и нежная любовь сотрудников.
Пароход медленно подошел к стенке. Тем временем мы лихорадочно трудились в трюме, обивая клетки брезентом и легкими одеялами Я всегда так делаю – не столько для защиты животных, сколько для того чтобы люди не тыкали пальцами в клетки с риском быть укушенными И зверей только напугают. К тому же в темной клетке животные спокойнее переносят всякую тряску и болтанку. Снова огромные сети вознесли клетки над бортом, потом опустили на пристань, где стояли наготове грузовики, чтобы везти нас в аэропорт, к зафрахтованному самолету. Мы аккуратно расставили клетки в кузовах машин, и я облегченно вздохнул. Еще несколько часов – и мы будем дома, на Джерси… Тут ко мне подошел маленький человечек и осведомился, не я ли мистер Даррелл. Я кивнул, радостно улыбаясь.
– Видите ли, сэр, – сказал он, – я по поводу ваших леопардов.
У меня сердце оборвалось.
– Что с ними? – спросил я.
– Видите ли, сэр, у вас нет разрешения на ввоз.
– Как же так, – возразил я. – Мы обращались в министерство, там дали разрешение и сказали, что, поскольку леопарды из Ливерпуля сразу же проследуют на Джерси, их не надо подвергать карантину в Англии.
– Видите ли, сэр, я не получал никаких бумаг на этот счет.
– Господи… Но ведь достаточно позвонить в зоопарк…
– Ничего не знаю, сэр. Без документов я не могу их пропустить.
Я постарался взять себя в руки. За мою жизнь мне не раз доводилось нарываться на бюрократические крючки, и я знал, что лучше не давать воли своим чувствам.
– Хорошо, я позвоню в зоопарк.
– Пожалуйста, сэр. Только боюсь, вам придется оплачивать разговор.
– С удовольствием, – процедил я сквозь зубы.
Мы прошли в мрачный закуток, служивший ему кабинетом, и я соединился с Кэт.
Где, черт возьми, разрешение на леопардов? Кэт сообщила, что бумаги сию минуту прибыли в зоопарк. Озадаченная этим, она сразу позвонила в министерство, хотя не сомневалась, что один экземпляр направлен в Ливерпуль. Нет, любезно ответили ей В министерстве, никаких экземпляров в Ливерпуль не направляли, потому что все документы принято посылать лицу, ожидающему леопардов и прочих животных.
У меня вырвался стон.
– Ладно, Кэт, – сказал я. – Я сам позвоню в министерство.
И тут нас выручил Джо Шарп. Он прикатил на своем маленьком «лендровере» и с ходу вызвался отвезти в Фритаун меня вместе со всей нашей «телятиной» – так мы называли малышей. Грузовикам на этот путь нужна была целая ночь, а Джо мог уложиться в несколько часов. К тому же мы с ним могли ехать днем, останавливаясь, когда придет время кормить малышей.
Ранним утром кузов «лендровера» был нагружен «телятиной», и мы с Джо Шарпом простились с Говяжьим рудником. Долговязый Джон и киногруппа должны были выехать на грузовиках вечером того же дня. Трогаясь в путь, я в последний раз окинул взором отлогую гряду холмов и чудный лес. Пожалуй, никогда я не покидал базовый лагерь с такой грустью.
Джо ехал быстро, но так, чтобы наших пассажиров не очень трясло, и мы достигли Фритауна в рекордно короткий срок. «Алмазная корпорация» еще раз любезно предоставила нам роскошную квартиру из голливудского фильма; сверх того она разрешима занять для наших животных два просторных открытых гаража.
Я разместил малышей в квартире и тотчас лег спать, чтобы быть в полной боевой готовности, когда прибудет Долговязый Джон. Большой конвой ожидался в шесть часов утра, но в шесть я никого не увидел. В четверть седьмого я начал беспокоиться, в половине седьмого беспокойство переросло в тревогу. Неужели один из грузовиков опрокинулся в канаву и весь драгоценный груз погиб? Или их задержал всего лишь какой-нибудь пустяк, вроде прокола? В семь часов я был на грани отчаяния. И ничего нельзя предпринять! Мы с Джо не отходили от окна, но грузовики как сквозь землю провалились. Наконец в четверть восьмого первая запыленная машина затормозила перед нашим домом. Все обитатели дома, прослышавшие о скором прибытии животных, нетерпеливо ждали на балконах, чтобы посмотреть на наш улов. И по мере того как грузовики один за другим въезжали во двор, глаза зрителей становились все шире от изумления.
Мы выгрузили всю «говядину», и я убедился, к своему великому облегчению, что никто не пострадал от перевозки, разве что у Герды настроение хуже обычного. Расставив клетки в гаражах, мы немедленно принялись за уборку и кормление – ведь мне еще надо было успеть к прибытию «Аккры», чтобы встретить Джеки.
Джо подбросил меня на пристань. В руках у меня была картонная коробка, а в ней на мягкой постельке из ваты лежал крохотный бельчонок, у которого только-только открылись глаза. Один охотник принес его нам буквально в последнюю минуту. Эти бельчата – очаровательнейшие существа на свете. Зеленовато-золотистое тельце, на каждом боку – продольная белая полоса, аккуратные ушки, большущий пушистый хвост – черный снаружи и красный внутри.
Я знал, что Джеки обожает белок, к тому же у меня не было другого подарка. Правда, я не догадался запастись пропуском, и в порту не обошлось без осложнений, но в конце концов ворота открылись, и я увидел на пристани возмущенную Джеки.
– Где ты пропадаешь? – приветствовала меня любящая супруга.
– Не так-то просто пробиться на эту чертову пристань, – ответил я.
Джеки подошла поцеловать меня, и я поспешил предупредить:
– Обнимай поосторожнее, у меня ребро сломано.
– Чем ты тут занимался, черт возьми? – воинственно вопросила она. – У врача был? Тебе перебинтовали грудь?
Надо было срочно отвлечь ее внимание от моей персоны.
– Нет, не был. Я только что приехал… Вот. подарок тебе.
Джеки крайне подозрительно приняла коробку
– Что это? – Она посмотрела на меня.
– Да подарок же. Открывай… не бойся. Джеки открыла коробку и мгновенно забыла обо всем на свете, включая и мое ребро. На крохотное создание, которое лежало на ее ладони, излился поток ласковых слов.
– Пошли, – скомандовал я. – Поедем на квартиру.
– Какая прелесть! Когда ты его получил?
– Буквально за пять минут до отъезда. Нарочно взял его, чтобы доставить тебе удовольствие.
– Очаровательный малыш. Ты покормил его?
– Да-да, покормил, все в порядке. Можешь сменить ему пеленки, как только приедем на квартиру. А сейчас надо поторапливаться, нас ждет куча работы.
– Ладно, – согласилась она.
– Да, кстати, познакомься – Джо Шарп. Мой друг.
– Добрый день, Джо, – сказала Джеки.
– Привет, – отозвался он.
Бурные приветствия супругов после четырехмесячной разлуки на этом закончились, мы поспешили к «лендроверу» и поехали на квартиру.
Как только Джеки отнесла в спальню своего бельчонка, она обратилась ко мне:
– Где телефонная книга?
– Зачем тебе телефонная книга?
– Мне надо позвонить врачу насчет твоего ребра
– Не глупи, врачу тут делать нечего.
– Ну, вот что, – сказала она. – Или покажешься врачу, или я отказываюсь что-либо делать.
– Ладно, – нехотя уступил я. – Я поднимусь в квартиру над нами, там живет один молодой человек по имени Иэн, он, наверное, знает, как найти врача.
Я сходил к Иэну, получил нужные сведения и вернулся в свою квартиру. Джеки живо дозвонилась до врача и объяснила, в чем дело. Тот любезно согласился приехать.
Приступив к осмотру, врач сразу обратил внимание на огромный синяк ниже пояса и заявил, что у меня, вероятно, треснул копчик. Потом ткнул меня пальцем в бок так, что я с диким воплем подскочил метра на три вверх.
– Все ясно, – сказал он. – Два ребра сломаны. С этими словами он туго перебинтовал мне грудь, так что я едва мог дышать.
– Вам нельзя нагибаться, нельзя поднимать тяжести и вообще напрягаться. Да-да, пока ничего нельзя. Но к тому времени, когда вы вернетесь в Англию, кости должны срастись. Я выпишу вам болеутоляющие таблетки.
Таблетки помогли, мне сразу стало легче, но ходить с тугой повязкой в африканскую жару было невыносимо, и в конце концов пришлось ее снять.
– Да, на пароходе от тебя будет мало проку, – заключила Джеки. – Нагибаться нельзя, тяжести поднимать нельзя… К тому же вы с Джоном будете заняты съемками, значит, весь уход за животными ляжет на меня.
– Ничего, как-нибудь справимся.
– Нет, это неразумно, – возразила она. – Что, если вызвать Энн?
Как я уже говорил, Энн, моя секретарша, только что сопровождала Джеки в Аргентину и обратно в Англию.
– Думаешь, она успеет? «Аккра» вот-вот прибудет.
– Пошлем телеграмму сегодня, пусть постарается поспеть на самолет.
Мы отправили телеграмму и вскоре же получили ответ: билет на самолет куплен. А через два дня явилась и сама Энн, бойкая деловитая блондинка. Наша коллекция привела ее в восторг. Энн очень любила животных и охотно согласилась помогать с кормлением и уходом во время плавания. Я обратил ее внимание на гверец.
– Они любят, чтобы с ними нянчились, – объяснил я. – А на пароходе нам, ей-богу не до этого. И еще не известно, как они отнесутся к новой диете. В общем мне бы хотелось поручить тебе наших колобусов. Можешь больше ничего не делать, только заставь этих чертей есть, чтобы мы довезли их живыми.
– Попробую, – обещала она. – Хотя, судя по тому, что вы говорите, это будет нелегко.
– Вот именно, – подтвердил я. – Легко не будет. Разве что у них вдруг проявится страсть к капусте или еще чему-нибудь. Словом, поживем – увидим.
– Вскоре после прибытия Энн нашу коллекцию пополнил еще один экземпляр, очаровательнейшее существо. Под вечер, когда мы решили пропустить рюмочку перед обедом, зазвонил телефон. Джеки взяла трубку.
– Это Эмброуз, – сказала она мне. – Говорит, раздобыл для тебя свинью.
Звонил Эмброуз Джендер, майор войск Сьерра-Леоне. Я познакомился с ним еще до отъезда в Кенему, мне его представили главным образом потому, что он выступал по местному телевидению с показом животных юным зрителям, которые знали его как «дядюшку Эмброуза». Я взял трубку.
– Добрый день, Эмброуз.
– Привет, Джерри! – услышал я звучный низкий голос. – У меня для тебя свинья. Очень милая свинка. Ее зовут Цветок.
– А что это за свинья?
– Точно сказать не берусь, но, кажется, это то, что у вас называется речной свиньей.
– Бог мой! Это замечательно!
– Речные, или кистеухие, свиньи – мои любимцы. Тело взрослой особи покрыто ярко-рыжей щетиной, хвост длинный, на ушах белые кисточки.
– Ты можешь за ней приехать? – спросил Эмброуз.
– Конечно. А где ты сейчас?
– Я собираюсь на телевидение, у меня передача. Может, приедешь на студию, посмотришь мою программу, а потом заберешь свинью?
– Отлично. А что у тебя сегодня в программе?
– Да опять ищейки. Прошлый раз они так понравились, что нас засыпали письмами с просьбой повторить передачу. Но теперь я не дам себя укусить.
Во время первой передачи Эмброуз обернул руку тряпкой, чтобы показать, как ищейка хватает преступника. А собака так в него вцепилась, что прокусила тряпку насквозь.
– Ясно. В котором часу нам быть на студии?
– Примерно через полчаса, – сказал Эмброуз.
– Ладно. Жди.
Мы живо пообедали и поехали на телевидение. Студня была небольшая, но хорошо оборудованная. Нас поразило, что широкие двери не запирались на время передачи, и в дальнем конце зала стояли кресла, так что любой прохожий мог при желании запросто войти и посмотреть, как делается программа. Крис был до глубины души потрясен такой расхлябанностью.
– У нас на Би-Би-Си такие вещи невозможны, – заметил он.
– Так ведь здесь не Би-Би-Си, – ответил Эмброуз, – а телевидение Сьерра-Леоне.
Эмброуз был невысокого роста, очень симпатичный, в его огромных живых глазах всегда светилась юмористическая искорка. Он отрастил себе великолепные, завивающиеся на концах черные усы – видно, сказывались годы, проведенные в военном училище в Сэндхерсте.
– Сейчас начнется моя программа, – сообщил он. – Вы можете подождать? А потом я отдам тебе свинку.
– Конечно, – ответил я. – Я с удовольствием посмотрю на твоих ищеек.
Дело в том, что в Фритауне участились грабежи, и отчаявшаяся полиция, чтобы нагнать страху на преступников, закупила трех ищеек. Они и впрямь выглядели устрашающе. Три пса с проводниками выстроились в ряд под лучами юпитеров, разинув пасти от жары. Эмброуз занял свое место перед камерами.
– Добрый вечер, дети, – начал он. – Вот вы и опять встретились с дядюшкой Эмброузом. Понимаете, нам прислали столько писем с просьбой повторить передачу про ищеек, что я решил сегодня показать их еще раз. Сначала вы увидите, какие они послушные. Куда проводник пойдет – туда и собака.
Проводники, сопровождаемые по пятам ищейками, важно обошли вокруг камеры и вернулись на место.
– А теперь, – рассказывал Эмброуз, – чтобы показать вам, какие это послушные собаки, проводники прикажут им сидеть, а сами пройдут в другой конец студии, и вы увидите, как ищейки выполняют команду.
Проводники скомандовали «сидеть», собаки сели в ряд, высунув языки, проводники отошли в другой конец студии.
– Видите? – На лице Эмброуза сияла счастливая улыбка. – Вот этого пса зовут Питер, ему пять лет. А это Томас, ему четыре года…
Тут третья ищейка, которой осточертела вся эта затея, встала и пошла прочь, подальше от жарких ламп.
– А это, – как ни в чем не бывало продолжал Эмброуз, указывая пальцем в ту сторону, куда удалилась ищейка, – это Жозефина, она сука.
Грешен, я и не только я, все мы поспешно заткнули себе рты носовыми платками, чтобы до зрителей не дошел наш смех.
Собаки выполнили еще несколько команд, наконец Эмброуз попрощался со зрителями и подошел к нам – весь в поту, но сияющий.
– Ну вот, – сказал он, – а теперь получай Цветок.
Он прошел в угол студии и вернулся оттуда с маленьким ящиком. Я-то рассчитывал увидеть большую клетку… Эмброуз открыл дверцу, и из ящика выбрался очаровательнейший поросеночек. Шоколадно-коричневая щетина была расписана вдоль ярко-желтыми полосами, которые придавали поросенку сходство с косматой осой невиданных размеров. Восхитительный пятачок, живые, веселые глаза, длинные болтающиеся уши и длинный болтающийся хвост. Попискивая и похрюкивая от удовольствия, поросенок жадно обнюхал наши ноги, проверяя, нет ли в отворотах брюк чего-нибудь вкусненького. Все мы тут же влюбились в это существо и с триумфом повезли его к себе на квартиру. На другой день местный плотник смастерил по моему заказу добротную клетку для Цветка.
Близилось время отъезда в Англию, и я начал беспокоиться, как мы доставим наш зверинец из жилого комплекса «Алмазной корпорации» на пристань. Навел справки в Фритауне; выяснилось, что грузовики найти очень трудно. Как-то вечером нас навестил Эмброуз, и я спросил его, не знает ли он какую-нибудь фирму, которая могла бы предоставить нам на несколько часов три грузовика.
– А для чего тебе грузовики? – поинтересовался он.
– Надо отвезти животных в порт. Не на руках же их нести.
– А войска на что, дорогой друг?
– Как это понимать – войска?
– Ну да, войска. Я пришлю тебе три армейских грузовика, везите своих зверей на здоровье.
– Прости, Эмброуз, но разве так можно? Чтобы армейские грузовики возили в порт зверей!
– Почему же нельзя? Я майор, войска подчинены мне. Ничего страшного не случится. Когда подать грузовики?
– Но ты уверен, что это не против устава? Мне вовсе не улыбается, чтобы тебя судил военный трибунал!
– Не беспокойся, Джерри, – заверил он меня. – Не беспокойся, все будет в порядке. Только скажи, к какому часу подать машины.
Мы условились о часе. И в самом деле, в назначенный день к жилому комплексу «Алмазной корпорации» подкатили армейские грузовики и водители, выстроившись в шеренгу, лихо откозыряли нам. Внушительное зрелище.
Мы осторожно погрузили животных и направились в порт. В огромных сетях клетки были подняты на борт и опущены в трюм, где их расставили по моим указаниям. Матросы и старший помощник старались изо всех сил, тем не менее погрузка продолжалась чуть не целый час, а солнце нещадно палило, так что им пришлось несладко. Сам я из-за сломанных ребер мог только стоять и смотреть, как работают другие.
Но вот последняя клетка стала на место, и мы поднялись на палубу, чтобы глотнуть пива. Тем временем пароход медленно отошел от стенки, над лоснящимися волнами загремели исторгаемые корабельным радио звуки гимна «Правь, Британия!» и вскоре Фритаун превратился в мерцающее облачко вдали.
Прежде всего мы с Долговязым Джоном отправились на переговоры с баталером. Когда везешь на пароходе зверей, важнее человека нет, ведь от него зависит, сварить ли тебе рис и крутые яйца, и он Же заведует холодильником, где хранятся все твои драгоценные продукты. Я шел к нему не без тревоги в душе, так как еще не успел выяснить, взяли они в Англии на борт заказанную мной провизию или нет. К счастью, все было погружено: пучки моркови, ящики с превосходной капустой, яблоки, груши и прочие лакомства, которыми я надеялся соблазнить гверец. Я сообщил баталеру, сколько и чего нам приблизительно понадобится на день, но предупредил, что морской воздух благотворно влияет на аппетит животных, поэтому не исключено, что в пути норму придется увеличить. Он был очень любезен и заверил, что мы можем на него положиться.
Немало времени у нас отнимали киносъемки, ведь, когда мы с Долговязым Джоном шли в Сьерра-Леоне, на «Аккре» не было оператора, и теперь надо было снять эпизоды, рассказывающие о нашем плавании в оба конца. Мы снимали также повседневный уход за животными в трюме. Здесь было к чему руки приложить и нам с Долговязым Джоном, но, так как мы превратились в кинооператоров, большая часть этой работы легла на плечи Энн и Джеки. К тому же злополучные ребра ограничивали мои возможности. Правда, я мог кормить леопардов, которые с невероятной жадностью пожирали цыплят и кроликов. Я мог также готовить корм для других животных. И, конечно, я помогал кормить Цветка.
Впрочем, эта процедура напоминала не столько кормление, сколько схватку борцов на ковре. Ставить корм в клетку было бесполезно, поросенок тотчас опрокидывал миску с молоком и фруктами, и получалась такая грязь, что потом сто лет не отмоешь. Поэтому для кормления мы два раза в день выпускали Цветка из клетки. На большой противень клали гору лакомых плодов и овощей и подливали молока. Стоило присесть с этим блюдом около клетки и поставить его на палубу, как поросенок начинал отчаянно визжать к биться о дверь пятачком. Дальше наступало самое трудное. Надо было открыть дверцу и постараться схватить поросенка, иначе, бросаясь на противень, Цветок мог не рассчитать свои движения и перевернуть его; это случалось не раз. Итак, отворяешь дверцу и норовишь поймать поросенка за длинное ухо. И держишь как проклятый, потому что Цветок выскакивает из клетки пулей. Затем осторожно ведешь поросенка к противню, он становится прямо на него своими короткими ножками, растопырив копыта, зарывается носом в корм и чавкает, упоенно хрюкая, а то и взвизгивая от радости.
Вот уже последняя капля молока вылизана, последний кусочек овощей съеден, но Цветок твердо убежден, что есть смысл поискать еще чего-нибудь. И если вы не помешаете поросенку, начнутся скачки вокруг остальных клеток.
Чаще всего Цветок устремляется к обезьянам, но как-то раз его понесло прямо к клетке леопардов, хорошо, что в последнюю минуту мне удалось его перехватить. Просвет внизу, через который выгребают мусор, вполне позволял леопардам просунуть наружу лапу, так что тут и пришел бы конец нашему Цветку. Герда и Локаи ворчали и дергали когтями сетку, пытаясь добраться до поросенка, а он хоть бы что, только возмущенно визжал, скалил свои крохотные клыки и отчаянно рвался у меня из рук, чтобы схватиться с леопардами. Ни капли страха, а ведь они были раз в двадцать больше Цветка!
Энн, как я и просил ее, все силы отдавала колобусам. Я не ошибся, когда говорил, что они не дадут ей сидеть сложа руки. Мало приучить обезьян к незнакомой пище, надо было еще привить им новые навыки. У гверецы нет большого пальца, на воле она передвигается так стремительно, совершает такие огромные прыжки, что он был бы только помехой, вот и остался от него маленький бугорок. Но из-за этого обезьяне трудно поднять что-нибудь с пола, ведь она может только загребать ладонью, как человек, когда он собирает крошки со стола. Представьте себе, что вы кормитесь на макушке дерева метрах в пятидесяти над землей. Взяли ртом листья или еще что-нибудь, потом бросили и спокойно перебрались на другую ветку. В клетке так не получится. В базовом лагере и в Фритауне, где мы кормили колобусов листьями, задача решалась сравнительно просто: просунул сверху в клетку зеленую ветку, и пусть едят и бросают на здоровье; с полу они ничего не подбирали. На пароходе зеленых веток не было, заменой листьев могла служить только капуста, я она им не очень-то нравилась. Впрочем, им не очень-то нравился и весь прочий корм, который мы припасли, – морковь, груши, яблоки, виноград.
И развернулся поединок. С одной стороны, твердое намерение Энн не дать обезьянам умереть. С другой стороны, упрямое нежелание обезьян есть предлагаемую им пищу. Часами она просиживала на корточках перед клетками, терпеливо обучая обезьян, как поднимать с пола вещи, и добиваясь, чтобы они хоть попробовали виноград или кусок моркови. А то ведь, даже если и возьмут в руки, – понюхают и с отвращением отбросят, так и не отведав.
Самым крупным среди наших гверец был самец лет тринадцати-четырнадцати, который всех ненавидел, а особенно Энн; за женоненавистничество он получил от нас нелестное прозвище. Все плавание между ним и Энн шло ожесточенное сражение: кто кого переупрямит. Когда ему ставили миску с едой, он ее опрокидывал и, чтобы подчеркнуть свое отвращение к такому корму и к Энн, ерзал по опилкам взад-вперед, так что получалось мерзопакостное месиво из опилок и фруктов.
Надо было изыскивать другой способ. Старый самец возненавидел Энн так, словно эта ненависть составляла смысл его жизни. Тем не менее она садилась на корточках перед его клеткой и протягивала на ладони какой-нибудь корм. Широкая ячея позволяла обезьянам просунуть руку наружу, поэтому самец прыгал к сетке, яростно бодал ее и выбрасывал вперед руку, норовя схватить пальцы Энн, подтянуть их поближе и хорошенько укусить. Понятно, корм летел через весь трюм. В один прекрасный день после ряда неудачных попыток Энн решила предложить ему для разнообразия кокосовый орех. Белое ядро ореха лучше выделялось на ладони, к тому же все остальное он уже решительно отверг.
То ли это было чистое совпадение, то ли еще что, но на сей раз, пытаясь схватить руку Энн, самец вместо этого схватил орех. И, прежде чем швырнуть его на пол, понюхал. С невероятным терпением Энн час за часом повторяла процедуру и взяла-таки женоненавистника измором. Он все еще при виде ее бодал проволоку, но затем вместо ладони хватал орех, обнюхивал и съедал кусочек. И вот уже он гораздо учтивее берет угощение! Было очевидно, что найден корм, который пришелся ему по вкусу, Постепенно он, а за ним и другие гверецы научились брать пищу из поставленной на пол миски и с каждым Днем ели чуть больше. Мы воспрянули духом. Правда, обезьяны оставались малоежками, но хоть перестали отвергать виноград, морковь и яблоки, а главное – начали пить витаминизированное молоко, так что можно было не опасаться за их жизнь.
Но и теперь кормить их было поистине геркулесовым трудом, и только поразительное терпение Энн позволяло ей справляться с порученным делом. На наше счастье держалась хорошая погода, ведь, начнись сильная качка, гверецам вряд ли удалось бы избежать морской болезни, а тогда, не сомневаюсь, мы остались бы без колобусов.
Пользуясь тем, что «Аккра» зашла в Лас-Пальмас, мы поспешили на местный базар и накупили всяких даров природы, способных, как нам казалось, привлечь гверец, в том числе такие, которых они еще не видели шпинат, землянику, вишни Торжествующие, доставили мы на пароход добытые овощи и фрукты и приступили к испытаниям. Надо ли говорить, что гверецы воротили нос от дорогостоящих вишен и земляники (правда, потом они все-таки снизошли к вишням). Шпинат попробовали, но тоже не оцени ли. У нас еще была в запасе какая-то зелень вроде фасоли Энн в последнюю минуту обнаружила ее на базаре, и на всякий случай мы взяли немного. И вот, поди ж ты, гверецы так набросились на стручки, что, знать бы заранее, мы бы целый мешок припасли.
Наконец мы прибыли в Ливерпуль. К моей великой радости, день выдался солнечный жаркий. Я говорил себе, что скоро всем мучениям конец, ведь осталось только отвезти нашу коллекцию в аэропорт и лететь на Джерси. Вечером животные уже будут благополучно размещены в зоопарке, а там им обеспечен самый тщательный уход и нежная любовь сотрудников.
Пароход медленно подошел к стенке. Тем временем мы лихорадочно трудились в трюме, обивая клетки брезентом и легкими одеялами Я всегда так делаю – не столько для защиты животных, сколько для того чтобы люди не тыкали пальцами в клетки с риском быть укушенными И зверей только напугают. К тому же в темной клетке животные спокойнее переносят всякую тряску и болтанку. Снова огромные сети вознесли клетки над бортом, потом опустили на пристань, где стояли наготове грузовики, чтобы везти нас в аэропорт, к зафрахтованному самолету. Мы аккуратно расставили клетки в кузовах машин, и я облегченно вздохнул. Еще несколько часов – и мы будем дома, на Джерси… Тут ко мне подошел маленький человечек и осведомился, не я ли мистер Даррелл. Я кивнул, радостно улыбаясь.
– Видите ли, сэр, – сказал он, – я по поводу ваших леопардов.
У меня сердце оборвалось.
– Что с ними? – спросил я.
– Видите ли, сэр, у вас нет разрешения на ввоз.
– Как же так, – возразил я. – Мы обращались в министерство, там дали разрешение и сказали, что, поскольку леопарды из Ливерпуля сразу же проследуют на Джерси, их не надо подвергать карантину в Англии.
– Видите ли, сэр, я не получал никаких бумаг на этот счет.
– Господи… Но ведь достаточно позвонить в зоопарк…
– Ничего не знаю, сэр. Без документов я не могу их пропустить.
Я постарался взять себя в руки. За мою жизнь мне не раз доводилось нарываться на бюрократические крючки, и я знал, что лучше не давать воли своим чувствам.
– Хорошо, я позвоню в зоопарк.
– Пожалуйста, сэр. Только боюсь, вам придется оплачивать разговор.
– С удовольствием, – процедил я сквозь зубы.
Мы прошли в мрачный закуток, служивший ему кабинетом, и я соединился с Кэт.
Где, черт возьми, разрешение на леопардов? Кэт сообщила, что бумаги сию минуту прибыли в зоопарк. Озадаченная этим, она сразу позвонила в министерство, хотя не сомневалась, что один экземпляр направлен в Ливерпуль. Нет, любезно ответили ей В министерстве, никаких экземпляров в Ливерпуль не направляли, потому что все документы принято посылать лицу, ожидающему леопардов и прочих животных.
У меня вырвался стон.
– Ладно, Кэт, – сказал я. – Я сам позвоню в министерство.