Даррелл Джеральд. Рози – моя родня (с иллюстрациями)

   Один за другим начали являться первые свидетели. Мистер Паклхэммер в костюме в желто-черную клетку и новеньком коричневом котелке был рад вновь видеть Адриана и Рози. Черная Нелл, которую удалось разыскать не без труда; Гонория и Этельберт, упивающиеся драматическим развитием событий, причем Гонория под влиянием джина то и дело разражалась рыданиями при мысли о том, что Рози будет казнена, а Адриан заточен в тюрьму. Сэр Магнус, сам изрядный актер, чрезвычайно высоко оценил ее искусство, и после того как эта пара удалилась, у Адриана осталось тревожное ощущение, что сэр Магнус репетирует не столько защиту, сколько некую музыкальную драму.
   Вслед за тем приехали отец и дочь Филигри. Сэмэнта – прекрасная, но холодная – удостоила Адриана сдержанным рукопожатием и сообщила, что рада случаю возобновить знакомство с Рози, чем сильно его уязвила. Мистер Филигри был в полном восторге, ему впервые (не считая прежних воплощений) представилась возможность увидеть море, и он пустился в пляс на берегу, размахивая пухлыми руками, точно большая медуза щупальцами. Всякий раз, когда у сэра Магнуса возникал какой-то вопрос к мистеру Филигри, того не оказывалось в доме, и приходилось отправлять за ним людей к морю, где он предавался полюбившемуся занятию – купанию Рози на мелководье и сооружению песочных замков с соседскими детьми.
   И между всеми ними, рыча, как зверь, или воркуя, точно голубь, важно выступал сэр Магнус, сплетая вместе нити различных повествований. За ним неотступно следовал Скрич, чье перо верещало, словно обезумевший вьюрок, исписывая страницу за страницей. Попытки Адриана повидаться с Сэмэнтой наедине не принесли успеха. Она держалась вежливо, но сухо, и с каждым днем Адриан чувствовал себя все более несчастным. И, когда пришло время явиться в суд, он был во власти черной меланхолии, тогда как сэр Магнус, воинственный, как рождественский индюк, расхаживал кругом, поглощая в больших количествах вишневую наливку и излучая добродушие и уверенность.
   Адриан думал, что суд состоится в том же унылом, похожем на школьный класс помещении, где проходило предварительное слушание; тем сильнее было его удивление, когда он увидел красивый зал. Судья восседал на тяжелом кресле за дубовым столом, украшенным резьбой, которая изображала листья, желуди и пухлых танцующих херувимчиков. Даже свидетельская скамья была обнесена резной перегородкой. Высокий белый потолок украшали синие и золотые барельефы.
   За царившей в зале почтительной тишиной угадывалось суетливое движение. Сэр Магнус обнаружил, что Скрич забыл дома половину записей, и пришел в такую ярость, что Адриан опасался за жизнь несчастного клерка. Озабоченный тем, чтобы как-то утихомирить сэра Магнуса, он не сразу заметил, что зал наполнился публикой и воцарилась атмосфера напряженного ожидания.
   Появился высоченный костлявый субъект в напоминающем крылья летучей мыши, свисающем длинными складками облачении и сдвинутом набок парике. На худом вытянутом лице выделялись голубой подбородок, карие, как у спаниеля, выразительные глаза и кривая щелочка рта. Если бы не длинная мантия, его можно было бы принять за худосочного владельца похоронного бюро из города, в котором никто не умирал.
   – Кто это? – спросил Адриан у сэра Магнуса.
   – Этот? – Сэр Магнус бросил в ту сторону свирепый взгляд из-под бровей. – Это сэр Огастес Талисмен. Обвинитель.
   – Что-то мне не очень нравится его вид, – заметил Адриан.
   – Кого, старины Гасси? – удивился сэр Магнус. – Что вы, он по-своему довольно симпатичный малый. Но когда вы всю жизнь обвиняете людей, поневоле это отразится на вашей внешности.
   – А кто судья? – осведомился Адриан.
   – О, тут нам повезло, – удовлетворенно объявил сэр Магнус. – Судьей назначен старина Топси.
   – Топси! Необычное имя для судьи!
   – Да нет же, – нетерпеливо произнес сэр Магнус. – Это его прозвище. На самом деле он лорд Криспин Тэрви.
   – Не понял, – растерянно признался Адриан.
   – Господи, что же тут непонятного? Тэрви-Топси, Топси-Тэрви, что означает – кутерьма, неразбериха. Лучший судья в нашем округе, непременно все перепутает. Оттого-то у обвинителя такое унылое лицо.
   – Вы хотите сказать, – удивленно молвил Адриан, – он не отдает себе отчета в том, что делает, и тем не менее его назначили судьей?
   – Почему, онотдает себе отчет. Только делает прямо противоположное тому, что на его месте стал бы делать другой судья. Полагаю, никто не упек в тюрьму столько невинных людей.
   – Н-да, не вижу, какая мне от этого радость, – заметил Адриан.
   Сэр Магнус вздохнул, как человек, вынужденный терпеливо слушать речи глупца.
   – Послушайте, – молвил он кротко, – вам назначают в судьи заведомого путаника, так?
   – Ну, – смиренно отозвался Адриан.
   – Так вот, если судья заведомый путаник, ваше дело почти в шляпе. Он запутает присяжных, а я запутаю их всех.
   – Право, не понимаю… – начал Адриан.
   – Вы даже не представляете себе, каких результатов можно добиться при помощи хорошей путаницы. Это что-то вроде дымовой завесы на поле боя.
   – Ну да, кажется, я начинаю понимать, – сказал Адриан.
   Однако в душе он заранее примирился с тем, что при таком защитнике, как сэр Магнус, сидеть ему в тюрьме не меньше десяти лет.
   Секретарь суда поднялся со стула.
   – Прошу всех встать, – возвестил он звонким фальцетом.
   В зале зашаркали ноги, заскрипели стулья. Сбоку открылась дверь, и морщинистый человечек в красной мантии, заняв место в большом резном кресле, повертел головой, словно озадаченный крот. Все сели, кто-то прокашливался, кто-то шуршал бумагами. Снова поднялся секретарь.
   – Милорд, – пропел он. – Корона против Адриана Руквисла. Адриан Руквисл, – продолжал секретарь, всматриваясь в послушно вставшего Адриана, – вы обвиняетесь в том, что пятого июня, в театре «Альгамбра» на острове Скэллоп в графстве Броклберри, в общественном месте, то есть театре «Альгамбра» на Скэллопе учинили нарушение общественного порядка в вышеупомянутом театре «Альгамбра», причинив при этом серьезные телесные повреждения некоему Эммануилу С. Клеттеркапу, для какой цели применили большое дикое толстокожее, то есть слона, против вышеупомянутого Клеттеркапа в вышеупомянутом театре «Альгамбра». Вы признаете себя виновным? Адриан был приведен в такое замешательство услышанным, что молча таращился на секретаря суда.
   – Не виновен, – подсказал сэр Магнус.
   – Не виновен, – повторил за ним Адриан.
   Секретарь сел. Рослый добродушный полицейский, стоящий рядом с Адрианом, приятельски ткнул его пальцем в бок и прошептал:
   – Садись, парень.
   Адриан наклонился через перегородку к сэру Магнусу.
   – Что будет дальше?
   Сэр Магнус зарядил нос понюшкой табака и заставил весь суд вздрогнуть от оглушительного чиха.
   – Старина Гасси начнет бубнить свое, – ответил он. – Расслабьтесь пока. Можете подремать, если хочется.
   Судья обвел неуверенным взглядом зал, пытаясь определить, откуда именно исходил чих. Наконец сосредоточил взор на сэре Магнусе.
   – Сэр Магнус, – сказал он.
   – Милорд? – отозвался сэр Магнус, вставая на ноги и изображая подобострастный поклон.
   – Мне известно, – продолжал судья, – что вами владеет пристрастие к нюханию табака. Я был бы весьма благодарен, если бы вы могли сообщить мне, намерены ли вы и впредь прерывать нас внезапными громкими звуками, без которых вы, по-видимому, не можете обойтись всякий раз, как берете понюшку?
   – Простите, милорд, – ответил сэр Магнус. – Следующий раз я постараюсь удержаться.
   – Да уж, постарайтесь, – сказал судья и перевел взгляд на обвинителя. – Поскольку сэр Магнус прочистил свои носовые проходы, мы слушаем вас, сэр Огастес.
   Сэр Огастес Талисмен встал, приветственно кивнул судье, с минуту приводил в порядок складки своей мантии и перебирал лежащие на столе перед ним бумаги, затем повернулся к своему клерку и шепотом посовещался с ним. Нырнув под стол, клерк появился оттуда, прижимая к себе полдюжины толстых томов с множеством розовых закладок, и положил их перед сэром Огастесом. Тем временем сэр Магнус и судья, разобравшись с вопросом о нюхательном табаке, явно задремали. Сэр Огастес еще раз поправил складки, прокашлялся и заговорил, сжимая одной рукой отворот мантии.
   – Милорд, – начал он медоточивым голосом, – перед вами дело, которое я назвал бы по меньшей мере необычным. Настолько необычно это дело, что потребовалось много времени и терпения с моей стороны, прежде чем я обнаружил прецедент в законах этой страны.
   Он сделал паузу, нежно погладил лежащие на столе тома в переплетах из телячьей кожи, затем продолжал:
   – Выражаясь кратко, милорд – ибо у меня нет ни малейшего желания тратить попусту драгоценное время вашей светлости, как и нет сомнения, что ваша светлость предпочитает слышать только то, что существенно и важно, – итак, я назвал бы это грубейшее нарушение закона (и, употребляя такие слова, я нисколько не преувеличиваю), это грубейшее нарушение закона – одним из самых экстраординарных случаев, с какими я когда-либо сталкивался за время моего долгого служения Фемиде.
   Обвинитель снова остановился и опустил взгляд на свои бумаги, задумчиво постукивая по ним указательным пальцем. Сэр Магнус, судя по всему, безмятежно дремал, к великому разочарованию Адриана, который ожидал, что его защитник вскочит на ноги и заявит протест.
   – Обвиняемый, Адриан Руквисл, – продолжал сэр Огастес, – получил в наследство от своего дяди, как выяснилось, взрослую слониху. Имя этой слонихи, насколько нам известно, Рози, а потому, с разрешения вашей светлости, я во избежание путаницы так и стану именовать ее дальше. Вечером тридцать первого мая Руквисл прибыл на Скэллоп и на другой день отправился в театр «Альгамбра», где обратился к владельцу театра, мистеру Клеттеркапу, с просьбой предоставить ему работу. Мистер Клеттеркап, полагая, что участие ручного, я подчеркиваю, ваша светлость, ручногослона в его спектакле (который, если не ошибаюсь, называется «Али-Баба и сорок разбойников») придаст постановке особый интерес, принял на работу Руквисла и слониху Рози. Мистер Клеттеркап вложил в упомянутую постановку немалые средства. В день премьеры театр, как и следовало ожидать, заполнили местные жители, большие ценители культуры. Половина первого явления прошла без происшествий, однако затем Руквисл, который, по словам свидетелей, напился сам и напоил слониху, потерял контроль над животным, и оно взбесилось.
   Потрясенный столь оскорбительным заявлением Адриан посмотрел на сэра Магнуса, но его защитник по-прежнему мирно дремал.
   – Передо мной здесь, милорд (не стану утруждать вас подробностями), описание ущерба, причиненного упомянутой слонихой реквизиту и прочему театральному имуществу. Остановимся на ущербе, причиненном конкретным личностям. Солист оркестра получил многочисленные ссадины и ушибы при ударе пальмой, поваленной слонихой. Дирижер оркестра получил серьезные ушибы, а владелец театра, мистер Клеттеркап, не только получил серьезные ушибы, но и сломал ногу, когда обезумевшее, разъяренное животное бросило его в оркестровую яму.
   Здесь судья издал слабый звук, который можно было бы принять за смех.
   – Милорд, – сказал сэр Огастес таким голосом, будто произносил речь на панихиде, – я представлю свидетельства, говорящие о том, что обвиняемый Руквисл продолжительное время странствовал кругом с этим животным, повсеместно производя опустошения, и таким образом добился предоставления ему работы в театре «Альгамбра» низким, обманным путем, утверждая, что животное ручное, хотя он знал при этом, что речь идет о свирепом, непослушном и неуправляемом создании, представляющем угрозу для жизни и собственности людей.
   Адриан был до того возмущен таким извращением фактов, что наклонился к сэру Магнусу и потряс его за плечо.
   – А! – воскликнул сэр Магнус. – Гасси закончил уже? Вы слышали, что он говорил?
   – Слышал, – прошипел Адриан. – Он все преподносит так, чтобы мы с Рози выглядели виновными.
   – Обязан, – отозвался сэр Магнус. – Ему за это платят.
   – Но разве вы не можете что-нибудь сказать? Встать и заявить судье, что все это неправда?
   – Не паникуйте, дружище. Помните – паук часами плетет паутину, которую вы можете разорвать одним движением руки.
   Пришлось Адриану довольствоваться таким ответом. Пока сэр Огастес принялся листать свои записи и поправлять складки мантии, он стал изучать лица присяжных. Они угрюмо сверлили его пронзительными, беспощадными взглядами. Одни погрузились в транс, другие украдкой посматривали на часы, явно безучастные к тому, что происходило в зале. Казалось, ими владеет одно желание – немедля осудить Адриана, то ли в силу мстительности характера, то ли потому, что им не терпелось поскорее вернуться к своим делам.
   – Вызываю своего первого свидетеля, – заговорил вновь сэр Огастес. – Сэр Губерт Дарси.
   – Пригласите сэра Губерта Дарси! – крикнул секретарь суда.
   Сэр Губерт вошел в зал суда чуть ли не строевым шагом. Со своими пышными бакенбардами сегодня он выглядел еще более грозно, чем на лугу под Монкспеппером. Протопав к скамье подсудимых, сэр Дарси принес положенную клятву с видом человека, почитающего оскорбительным для себя, что его правдивость подвергают сомнению.
   – Вы – Губерт Дарси, владелец поместья Бангалор в деревне Монкспеппер? – спросил сэр Огастес.
   – Да, – громогласно подтвердил Дарси.
   – Сэр Губерт, – обратился к нему судья, – могу ли я просить вас не так громко излагать свои показания? В силу акустических особенностей этого зала полная мощь ваших легких способна вызвать сильнейшие вибрации, которые отдаются даже в моем столе и кресле.
   – Отлично, милорд! – гаркнул Дарси.
   – Вы – глава Монкспепперского охотничьего общества, верно? – продолжал сэр Огастес.
   – Так точно, – отчеканил Дарси. – Уже двадцать лет.
   – Вы помните день двадцатого апреля?
   – Помню. Еще как.
   – Не будете ли вы так любезны изложить своими словами его светлости и присяжным, что именно произошло в тот день?
   – Так вот, – пророкотал Дарси, – было чудесное утро, милорд, и в дубраве за Монкспеппером гончие взяли…
   – Что взяли? – осведомился судья.
   – След, – ответил Дарси.
   – Какой след? – поинтересовался судья.
   – След лисы.
   – Эти сельские занятия, право же, чрезвычайно интересны, – мечтательно произнес судья. – Прошу вас, продолжайте.
   – Так вот, преследуя лису, мы пересекли дубраву, затем Монкспепперский тракт привел нас на луг, примыкающий к реке. Должен отметить, что на этот луг можно попасть только через один проход, окаймленный широким густым булфинчем.
   – Как вы сказали – булфинчем? – спросил судья.
   – Да, – подтвердил Дарси.
   – Насколько я понимаю, милорд, – вступил сэр Огастес, чувствуя, что при таких темпах от его свидетеля не скоро добьешься толковых показаний, – свидетель подразумевает густую живую изгородь, какую в тех местах называют булфинч.
   – Я думал, что слово булфинч обозначает птицу с красной грудью, а именно снегиря.
   – Слово то же самое, но значение здесь другое, – объяснил сэр Огастес.
   – Благодарю, – сказал судья.
   – Ну так, – продолжал Дарси, – гончие выбежали на луг, и мы последовали за ними. Здесь первым делом мне бросилась в глаза чрезвычайно вульгарного вида, ярко раскрашенная двуколка, какими пользуются цыгане. Внезапно, к моему великому удивлению, из-за деревьев появился слон. Естественно, гончие были испуганы и лошади тоже, до такой степени, что застигнутые врасплох даже такие опытные всадники, как я, были сброшены на землю. Я неудачно приземлился головой вперед, и только мой цилиндр спас меня. Не успел я освободить глаза от этой помехи, как слон подхватил меня, пронес через весь луг и швырнул к ногам обвиняемого, одетого, как я с ужасом увидел, всего лишь в мокрые подштанники.
   – Почему это он был в одних подштанниках? – спросил судья, явно захваченный рассказом Дарси.
   – Он заявил мне, что купался в реке вместе со слоном, милорд, распугивая лососей.
   – Вы получили какие-нибудь увечья вследствие этого столкновения?
   – К счастью, милорд, я отделался легкими ушибами.
   – Я привлек ваше внимание к этому случаю, милорд, – сообщил сэр Огастес, – лишь затем, чтобы доказать мое утверждение, что обвиняемому было известно,что его слон – опасное животное, поскольку это нападение на людей произошло еще до происшествия в театре «Альгамбра».
   – Понятно, – неуверенно отозвался судья.
   Сэр Огастес сел, и судья обратил взгляд на погруженного, по видимости, в забытье сэра Магнуса.
   – Не могли бы вы на несколько секунд присоединиться к нам и подвергнуть свидетеля перекрестному допросу?
   – Слушаюсь, милорд. – Сэр Магнус медленно встал и пристально посмотрел на Дарси. – Вы сказали, что единственный урон, нанесенный вам, составили легкие ушибы?
   – Да.
   – У вас хорошая лошадь? – прозвучал неожиданный вопрос.
   Дарси побагровел.
   – Я развожу лучших лошадей в стране, – рявкнул он.
   – Но эта лошадь явно не была хорошо объезжена?
   – Это отличная лошадь, – отчеканил Дарси. – Но только в цирке лошадей приучают общаться со слонами.
   – Стало быть, для вашей лошади было вполне естественно испугаться и сбросить вас на землю?
   – Разумеется.
   – И выходит, все ваши ушибы были вызваны падением с лошади?
   Дарси свирепо уставился на сэра Магнуса.
   – Помилуйте, – вкрадчиво молвил тот, – ведь это ваши собственные слова?
   – Мне не совсем ясно, в чем суть этого допроса? – жалобно заметил судья.
   – Милорд, – сказал сэр Магнус, – я пытаюсь лишь показать вашей светлости и присяжным (тут он метнул в них строгий взгляд, от которого они вздрогнули, как от удара током), что легкиеушибы – я употребляю выражение самого свидетеля – были следствием падения с его лошади, что слон не имеет к ним никакого отношения.
   Сэр Огастес встал.
   – Милорд, – вступил он, – дело вовсе не в том, что свидетель получил ушибы, упав с лошади. Он не упал бы со своей лошади, если бы ей не угрожал слон.
   – Слон что-нибудь сделал с вашей лошадью? – обратился сэр Магнус к Дарси.
   – Нет, – неохотно признал Дарси, – он только трубил.
   – Трубил, в самом деле? – заинтересовался судья. – По-моему, я никогда еще не слышал, как трубит слон. На что похож этот звук?
   – Что-то вроде визга, ваша светлость, – объяснил сэр Магнус. И продолжал, бросив взгляд на присяжных: – Тем не менее, мне кажется, мы установили, что на самом деле данный слон не былповинен в каком-либо уроне, понесенном свидетелем. Вы согласны, ваша светлость?
   – Согласен, это совершенно очевидно, – отозвался судья, записывая что-то.
   Сэр Огастес метнул злобный взгляд в сэра Магнуса. С его точки зрения, они вовсе ничего не установили, но если судья сказал обратное, не пристало вступать с ним в спор.
   – У меня больше нет вопросов, – заключил сэр Магнус, садясь с довольным видом, более того – с видом человека, выигравшего дело.
   Перекрестный допрос явно произвел большое впечатление на присяжных.
   – Возможно, я захочу в дальнейшем снова вызвать этого свидетеля, – не сдавался сэр Огастес.
   – Разумеется, сэр Огастес, – сказал судья и наклонился над своими записями, после чего обратился к сэру Магнусу: – Вы сказали – что-то вроде визга?
   – Да, милорд. Скорее даже, это можно сравнить с многократно усиленным звуком, который вы слышите, когда проводите грифелем по доске.
   Судья тщательно записал эту информацию из области естествознания.
   – Вызываю леди Беренгарию Феннелтри, – снова взял слово обвинитель.
   Леди Феннелтри, в темно-пурпурном бархатном платье, с, черной вуалью на соломенной шляпе не вошла, а проплыла в зал, точно победоносный галеон. Принеся клятву, она откинула назад вуаль и милостиво кивнула судье, как бы говоря: «Можете продолжать». Отвечая на вопросы сэра Огастеса, звонким, пронзительным голосом удостоверила свою личность, и ее манеры были настолько величественны, что даже наиболее рассеянные присяжные выпрямились на стульях, приготовившись слушать.
   – Леди Феннелтри, – продолжал сэр Огастес, – вы помните вечер двадцать восьмого апреля?
   – Этот вечер, – ответила леди Феннелтри ломким голосом, напрашивающимся на сравнение с звуком, какой производят падающие с крыш сосульки, – неизгладимо запечатлен в моей памяти.
   – Не могли вы рассказать его светлости и присяжным – почему именно?
   Повернувшись к судье и пригвоздив его к креслу гипнотическим взором своих голубых глаз, она молитвенно сложила руки на груди и начала:
   – Двадцать восьмого апреля мы отмечали восемнадцатый день рождения моей дочери.
   – Это имеет какое-то отношение к настоящему делу? – осведомился судья.
   – Мне было предложено, – сурово молвила леди Феннелтри, – изложить все собственными словами.
   – Конечно, конечно, – сказал судья, поспешно что-то записывая.
   – Мы отмечали восемнадцатый день рождения моей дочери, – повторила леди Феннелтри, – и наметили устроить бал в ее честь. Естественно, пригласили множество людей. По сути дела, – она позволила себе мрачно улыбнуться, – пришли, можно сказать, все видные люди. Я просила моего супруга придумать что-нибудь оригинальное, желательно юмористическое, для развлечения гостей. Он заверил меня, что все готово, но пожелал сохранить в секрете – что именно. Я ездила с дочерью в город за покупками, а когда вернулась, обнаружила в своем доме вот это (она указала надменным жестом на Адриана).
   – И его слона? – спросил судья.
   – К сожалению, да, – ответила леди Феннелтри.
   – Но как же, – продолжал судья с глубоким интересом, – слон мог ходить по лестницам?
   – Э-гм, милорд, – живо поднялся на ноги сэр Огастес. – Полагаю, тут следует объяснить, что обвиняемый держал своего слона на конном дворе без ведома леди Феннелтри.
   – А, это другое дело, – заметил судья.
   И обратил свой взгляд на сэра Магнуса, убежденный, что тот – настоящий специалист по слонам.
   – Слоны могут подниматься по лестницам?
   – Несомненно, – ответил сэр Магнус.
   – Так или иначе, – сказала леди Феннелтри, раздраженная вмешательством судьи, – мой супруг тайно держал слона на конюшне, как заметил сэр Огастес, без моего ведома. Им был задуман смехотворный план, который я, будь мне известно о нем, немедленно отвергла бы. Он и эта тварь Руквисл собирались вырядиться индийцами и привести слона в бальный зал, сидя в паланкине.
   Судья наклонился вперед, озадаченно глядя на леди Феннелтри.
   – Но я всегда полагал, что паланкин – это такое сооружение, которое слоны носят на спине, – заметил он.
   – Ну да, – подтвердила леди Феннелтри.
   – Но как же тогда, – жалобно молвил судья, – им удалось затолкать слона в паланкин?
   Сэр Огастес опять вскочил на ноги, предчувствуя, что леди Феннелтри начнет что-то язвительно втолковывать судье.
   – Милорд, – сказал он, – лорд Феннелтри и обвиняемый надели индийские костюмы, поместили паланкин на спине слона и въехали в паланкине в бальный зал.
   Судья стал издавать какие-то тихие судорожные звуки, трясясь всем телом, будто в лихорадке. Прошло несколько секунд, прежде чем в зале поняли, что он смеется. Наконец, все еще трясясь от смеха, он вытер глаза и наклонился вперед.
   – Представляю себе, какой вышел палимпсест, – выдавил он из себя через силу.
   – Ха-ха, – послушно произнес сэр Огастес. – Чрезвычайно остроумно, милорд.
   В зале воцарилась жуткая тишина, пока судья укрощал собственное чувство юмора. Наконец, вытерев глаза носовым платком и высморкавшись, он дал рукой знак леди Феннелтри.
   – Прошу вас, мадам, продолжайте.
   – Мои гости воздавали должное скромному, но соответствующему случаю приему, который мы подготовили, – сказала леди Феннелтри, – когда двери вдруг распахнулись, и слон, ворвавшись в бальный зал, заскользил через все помещение.
   – Заскользил? – переспросил судья.
   – Заскользил, – твердо произнесла леди Феннелтри. Судья посмотрел на сэра Огастеса.
   – Я не совсем уверен, что правильно понимаю слова свидетельницы.
   – Он заскользил, милорд, – подтвердил сэр Огастес. – По паркету.
   – Заскользил, – задумчиво повторил судья и перевел взгляд на сэра Магнуса. – Слоны могут скользить?
   – На хорошо отполированной поверхности, милорд, и при надлежащем усилии, думаю, и слон может скользить, – сказал сэр Магнус.
   – Это было так задумано? – обратился судья к леди Феннелтри.
   – Задумано или нет, к делу не относится, – сухо ответила она. – Он заскользил прямо на столы с разными яствами и винами. Мой супруг в его смехотворном наряде находился в паланкине и свалился вместе с ним со слона. Я подошла и спросила его, с какой это стати ему вздумалось приводить слона в мой бальный зал.
   – Хороший вопрос, – заметил судья, восхищенный рассудительностью леди Феннелтри. – И что же он ответил?
   – Он ответил, – сказала леди Феннелтри с полынной горечью в голосе, – что это сюрприз.
   – Что ж, – беспристрастно заключил судья, – ответ вполне правдивый. Ведь это в самом деле был сюрприз, верно?