Страница:
— А мне полагается сувенирная порция вот этого порошочка, столовая ложка, две, чтоб я мог безбедно прожить до глубокой и счастливой старости?
Таможенник с трудом уловил шутку в моих словах. Видимо, оба переводчика не были настроены на столь игривое общение. Но таков уж я. Что называется, мимо тещиного дома я без шуток не хожу, и мое чудовищное чувство юмора, наверное, покинет меня после смерти вместе с душой. Но сомневаюсь, чтобы ему нашлось место в райских кущах.
Еще около часа ушло на проверки и перепроверки. Таможенники стучали по клавишам компьютеров, а мы с мадам Горчаковой изучали друг друга с взаимным омерзением. В конце концов за моей дамой пришли. Теперь в своем костюме для межпланетных перелетов она напоминала съежившийся и покрытый апельсиновой коркой шарик.
В дверях она обернулась и, красиво тряхнув волосами, спросила:
— И все-таки, господин Шатов, в чем я прокололась?
Моя прекрасная леди в детстве явно любила детективы и фильмы про шпионов. Мне вдруг стало смешно, но я решил не обижать Кристину смехом. Ей и так нелегко, и она все-таки женщина.
— Когда вы ехали вдоль поля, выискивая место, где спрятать тело сестры, вы раздавили кошку.
Она удивленно приподняла брови, хотела спросить еще что-то, но бодрые юноши в форме предельно корректно, но твердо выволокли ее в коридор.
Чуть менее печальный таможенник красивым, бисерным, почти преподавательским почерком записал в протокол сведения о бородатом наркологе и протянул мне показания на подпись, видимо, раздумывая, можно ли отпустить меня или стоит передать в комиссариат. В этот момент зазвонил телефон, он поднял трубку и через секунду протянул ее мне.
— Ответственный по межпланетным связям суверенного города Чигги Бенедикт Воер, — представился по-русски твердый и хорошо поставленный голос.
— Очень приятно, господин Воер, — честно ответил я, поскольку со всей этой историей ужасно соскучился по родному великому и могучему. Русская речь ласкала слух даже тогда, когда звучала из уст грианца, хоть и невидимого. И по тому, что говорили по-русски, я сразу понял, откуда дует ветер.
— Учитывая интерес к вам со стороны корпорации «Нако», вам не будет предъявлено обвинение. Но я хотел бы попросить, господин Шатов, чтобы эта история не попала на страницы вашего журнала, — тихо, но очень убедительно обратился невидимый спаситель.
— Естественно, — честно и благородно заверил я, прекрасно зная, что статьи на самом деле не будет. Я уже давно собирался писать книгу, но господину министру об этом знать необязательно.
— Значит, я могу быть спокоен? — не меняя железной интонации, поинтересовался голос.
— Абсолютно.
Такое милое беспокойство за меня трогало до глубины души. Похоже, это все-таки старость. Я умильно посмотрел на позеленевшую от холода молодежь и, хлопнув по плечу Юла, со всей возможной безмятежностью спросил:
— Пиво или кофе?
Да. Вот так, бывало, размечтаешься, развесишь сам себе на ушах радужную лапшу, но старушка судьба явится и так въедет тебе в челюсть, что макароны осыплются, как прошлогодняя листва. В роли судьбы вновь выступила моя любимая Машка, она же самодержец одной восьмой части Грианы Марь Ванна. Но когда раздался первый звонок моего кома, я еще не знал, на что иду, поднимая трубку.
— Привет, сапер журнального фронта. — Голос у Машки был радостный, как всегда, когда она собиралась выколачивать долги. — Я жду тебя вечером в шесть часов.
— Зачем? — уныло проговорил я, почти уверенный в том, что знаю ответ на этот вопрос.
— Не говори глупостей, знаешь и не отвертишься. — В ее веселом щебете прорезались начальнические нотки. — Думаешь, я за красивые глаза вытащила тебя за хвост из этого дела? Так что не дури и приходи. У меня пара свободных часов. Можем встретиться.
— Где? — решительно отрезал я.
Ее это ужасно развеселило. В трубке зафыркало.
— Узнаю гусара, — засмеялась она, — у меня, конечно. В моих апартаментах с трехкомнатной кроватью, как ты обозвал мою девичью квартирку в прошлый раз.
Я отчетливо помнил этот райский уголок. Еще с моего прошлого прилета на Гриану, когда я так и не смог повидать планету. Я прилетел. Машка встретила меня на посадочной полосе, в каком-то неимоверном автомобиле доставила в свою неимоверных размеров квартиру, мы выпили по бокалу мартини, после чего мне позвонил Михалыч, и через полчаса я уже летел обратно на Землю.
Что ж, если уж снова повторять всю историю с самого начала, то хотя бы в приятной дружеской обстановке. Смирившись с судьбой, я позвонил в космопорт и отменил бронирование.
— Как только увидел труп. — Я напустил на себя самодовольный вид. Машкин вечер был шансом откровенно похвастаться и не выглядеть при этом дураком, и я решил не теряться и наслаждался моментом.
— Врешь, — усмехнулась Маха, закуривая тонкую сигаретку.
— Маш, ты же меня знаешь… — Я был само очарование, но она все-таки не отвела глаза. Начальник есть начальник.
— Знаю, потому и говорю. Так уж и как только?
Я одарил ее моей самой многозначительной улыбкой.
— Маш, мужчины душат женщин, но ни один мужчина не стал бы душить женщину шарфиком в тон платью.
Машка выпустила колечко дыма и снова затянулась.
— Это был собственный шарф жертвы?
— В том-то и дело, что нет. Шарф убийцы. Но вот в чем ты права, так в том, что об этом я узнал только на суде.
Мы оба засмеялись, и мне стало хорошо. Почти так же, как в школе, когда мы с Махой украли пачку сигарет у физкультурника, укурились и сожгли в женском туалете классный журнал.
— На самом деле все оказалось просто. Жила-была дама с большим комплексом неполноценности — от нее отказалась мать, потому что, будучи землянкой, родила дочку-бищину. Бедняжка жила на Гриане, создала семью, появились дети. Но однажды попала в аварию, получила тяжелые травмы, и добрые грианские лекари, мало чем отличающиеся от земных, посадили даму на наркотики. Нашу даму, а именно Еву Райс, начали мучить навязчивые идеи насчет матери, восстановления семьи, прошлого и того, «как и что было бы, если бы», и она, пользуясь затяжным больничным, решила слетать на Землю. Она жаждала познакомиться с матерью, но та отдыхала с мужем в теплых краях. Зато дома находилась сестричка Кристина. И каково же было удивление обеих, и грианки Евы, и землянки Кристины, когда они обнаружили, что похожи как две капли воды, только Ева, как и положено бищине, была полненькой.
Кристина поначалу изобразила сестринские чувства просто из любопытства, но потом у нее появился план. Она уже давно знала, что такое наркотики и какие деньги за них платят. А выяснив, что Еву лечат средством, о котором земные нарики могут только мечтать, решила использовать шанс, подаренный судьбой. Кристина переехала на Гриану, снабжала сестру земными наркотиками, а по ее рецептам получала местный. Ева была на седьмом небе от счастья — она не встретила матери, зато обрела сестру. Она возненавидела Гриану и воспылала любовью к Земле, бросила семью, начала носить земную одежду и употреблять земную наркоту. А Кристина тем временем через нужных людей пошила костюм бищины, в котором собиралась по документам сестры перевозить наркотики, полученные по рецептам все той же сестры, которую, кстати говоря, мадам Горчакова-младшая считала уродом и нелюдем.
Кристина успела всего пару раз слетать на Землю в нашпигованном наркотиками костюме, когда Ева догадалась об истинной подоплеке их сестринских отношений. Завязалась ссора. Ева исполосовала столовым ножом костюм для перевозки наркоты, а Кристина задушила Еву, вывезла за город и собственноручно закопала в поле. Однако по дороге задавила кошку, бренное тело которой и углядела из окна нашей кухни бдительная Марта. Вот и весь рассказ. — Я поставил бокал на столик и посмотрел на Машку, но она уставилась в окно, точнее, в аквариум, заменявший окно, где окружающий мир был едва различим за полосами водорослей и темными силуэтами рыб. — Теперь ты обо всем знаешь из первых рук, и если ты меня сейчас выгонишь, то сэкономишь пол-литра мартини.
— Да ладно, тебе столько не выпить. — Она наконец повернулась ко мне, и глаза ее стали осмысленными и живыми. — Только скажи мне еще одну вещь. Как ты догадался, что Кристина была похожа на Еву?
— У мамаши Горчаковой на камине стоят фотографии дочерей. Я увеличил кадр с видеоразговора. А в космопорте, чтобы не ошибиться, выслал вперед Хлою, дочь Евы Райс. Хлоя Кристину-Еву узнала, а вот Кристина Хлою нет, даже когда та рассыпала у нее под носом сумочку и принялась собирать, ползая вокруг нее по полу…
Машка снова затянулась, впустив в серый взгляд свинцовую тень усталости, но тотчас спрятала ее и с извечной ехидной усмешкой искоса посмотрела на меня.
— Она произвела на тебя впечатление?
— В какой-то мере… Но ты удачно подослала мне помощника, спасшего мое холостяцкое сердце. Я надеюсь, он вовремя вернулся к своим обязанностям. Я отпустил его на день раньше.
— А куда он денется, твой Юлий. Работает. Правда, способный мальчик?
Она откровенно глумилась надо мной, и я сдался и начал брюзжать, как старая калоша. Ужасно хотелось сказать ей что-нибудь такое, от чего она перестала бы быть начальником и если не потеплела, то хотя бы заплакала.
— Только не говори мне, что это твой новый любовник. Он же тебе в сыновья годится.
— Ну, в какой-то мере так и есть.
Она грустно улыбнулась и, видимо, заметив, как вытянулось мое лицо, добавила:
— Он робот, Ферро, я сама его разрабатывала. Мы с Гретой. Хорошая модель, самая интересная. Хочешь, подарю?
Я долго пялился на нее, пытаясь понять, шутит или нет. И в конце концов понял, что не шутит.
— Ты хочешь сказать, что и Капитан Раке… то есть Неро — тоже робот?
Марь потушила сигарету в бокале, где оставалось немного коктейля.
— Ну, вообще-то да. Только Неро разработан раньше. Именно в его партии определился первый SAMSUM. А уж от него произошли, если так можно сказать, Юлий и ребята его поколения. Всего девять штук. Физиономию и фигуру каждого я сама рисовала. Натурально получилось, правда? Вот уговаривают поставить «самчиков» на поток. Но мне индивидуальный дизайн как-то ближе.
— Да, не отличишь от живого.
— Да ладно, Ферро, они и есть живые. В них механики-то чуть-чуть. SAMSUM вообще прикольные создания. Super Adaptive Mechanical Self Upgrading Man. И поверь мне, к тебе я послала самого перспективного. Юлий одержим людьми и очень хочет стать похожим на человека. Он столько копается в себе, в прямом и переносном смысле, что боюсь, если я теперь загляну в него, то не узнаю собственной работы. И насколько я могла понять, ты ему предоставил хороший материал для работы над собой. А теперь он еще и женится.
— Да, нетрадиционная получилась пара — землянка, которая считает себя грианкой, и робот, который считает себя человеком…
— Ты все еще не освоился с мыслью, что парнишка трех месяцев от роду с чипом вместо мозгов увел у тебя девушку твоей мечты.
— Маш, я старый холостяк и не желаю меняться, а если и женюсь, то только лет через тридцать и только на тебе ради твоей царской пенсии. Если, конечно, ты не разлюбишь меня.
Я присел на краешек дивана, на котором она сидела, и попытался обнять ее за талию и поцеловать. Но Машер глянула на меня василиском, потом смягчилась и, отведя взгляд, просто и грустно сказала:
— По-моему, если человек доходит до того, что должен был сделать в пятнадцать, только к тридцати двум, он дурак.
Я встал, надел шляпу и вышел.
Следующим утром пятнадцатого числа весеннего месяца марта из дверей питерского космопорта в бежевом плаще на кофейной подкладке легкой холостяцкой походкой вышел единственный сын Саломеи, журналист Носферату Шатов.
Здравствуй, Земля!
Часть 2
Таможенник с трудом уловил шутку в моих словах. Видимо, оба переводчика не были настроены на столь игривое общение. Но таков уж я. Что называется, мимо тещиного дома я без шуток не хожу, и мое чудовищное чувство юмора, наверное, покинет меня после смерти вместе с душой. Но сомневаюсь, чтобы ему нашлось место в райских кущах.
Еще около часа ушло на проверки и перепроверки. Таможенники стучали по клавишам компьютеров, а мы с мадам Горчаковой изучали друг друга с взаимным омерзением. В конце концов за моей дамой пришли. Теперь в своем костюме для межпланетных перелетов она напоминала съежившийся и покрытый апельсиновой коркой шарик.
В дверях она обернулась и, красиво тряхнув волосами, спросила:
— И все-таки, господин Шатов, в чем я прокололась?
Моя прекрасная леди в детстве явно любила детективы и фильмы про шпионов. Мне вдруг стало смешно, но я решил не обижать Кристину смехом. Ей и так нелегко, и она все-таки женщина.
— Когда вы ехали вдоль поля, выискивая место, где спрятать тело сестры, вы раздавили кошку.
Она удивленно приподняла брови, хотела спросить еще что-то, но бодрые юноши в форме предельно корректно, но твердо выволокли ее в коридор.
Чуть менее печальный таможенник красивым, бисерным, почти преподавательским почерком записал в протокол сведения о бородатом наркологе и протянул мне показания на подпись, видимо, раздумывая, можно ли отпустить меня или стоит передать в комиссариат. В этот момент зазвонил телефон, он поднял трубку и через секунду протянул ее мне.
— Ответственный по межпланетным связям суверенного города Чигги Бенедикт Воер, — представился по-русски твердый и хорошо поставленный голос.
— Очень приятно, господин Воер, — честно ответил я, поскольку со всей этой историей ужасно соскучился по родному великому и могучему. Русская речь ласкала слух даже тогда, когда звучала из уст грианца, хоть и невидимого. И по тому, что говорили по-русски, я сразу понял, откуда дует ветер.
— Учитывая интерес к вам со стороны корпорации «Нако», вам не будет предъявлено обвинение. Но я хотел бы попросить, господин Шатов, чтобы эта история не попала на страницы вашего журнала, — тихо, но очень убедительно обратился невидимый спаситель.
— Естественно, — честно и благородно заверил я, прекрасно зная, что статьи на самом деле не будет. Я уже давно собирался писать книгу, но господину министру об этом знать необязательно.
— Значит, я могу быть спокоен? — не меняя железной интонации, поинтересовался голос.
— Абсолютно.
* * *
Когда я наконец вышел из космопорта, первым, что бросилось мне в глаза, были зеленоватые лица Юлия и Хлои. Бедняги три с половиной часа простояли перед центральным входом и, несмотря на заметную утреннюю прохладу, не стали прятаться в машине. Хлоя окончательно разорвала тонкие ремешки сумочки, которые свисали теперь мелкими лохмотьями. Однако она не переставала теребить несчастные тесемки.Такое милое беспокойство за меня трогало до глубины души. Похоже, это все-таки старость. Я умильно посмотрел на позеленевшую от холода молодежь и, хлопнув по плечу Юла, со всей возможной безмятежностью спросил:
— Пиво или кофе?
* * *
Неделя закрытых судебных слушаний, и мадам Горчакова была признана виновной по самым разнообразным пунктам, о многих из которых я даже не имел понятия. Я однозначно люблю Гриану с ее добрыми человечками и злыми судами. Правда, гражданку Земли все равно будут судить заново на родной планете. Ну что ж, эти ужасы она точно заслужила. Хотя бы за то, что я уже три дня назад должен был сидеть в родной редакции и стучать на компьютере очередную журнальную нетленку. А я смотрел на сморщенную от любопытства Марту, которой из злорадного удовольствия наотрез отказывался рассказывать подробности дела, и на девушку моей мечты, которой этот Гоблин-Совершенство Юлий сделал предложение, и она его приняла. В общем, меня обложили со всех сторон. И наконец-то все закончилось. У меня забронирован билет на рейс Гриана — Земля, и я больше не буду никому-никому рассказывать об этом деле…Да. Вот так, бывало, размечтаешься, развесишь сам себе на ушах радужную лапшу, но старушка судьба явится и так въедет тебе в челюсть, что макароны осыплются, как прошлогодняя листва. В роли судьбы вновь выступила моя любимая Машка, она же самодержец одной восьмой части Грианы Марь Ванна. Но когда раздался первый звонок моего кома, я еще не знал, на что иду, поднимая трубку.
— Привет, сапер журнального фронта. — Голос у Машки был радостный, как всегда, когда она собиралась выколачивать долги. — Я жду тебя вечером в шесть часов.
— Зачем? — уныло проговорил я, почти уверенный в том, что знаю ответ на этот вопрос.
— Не говори глупостей, знаешь и не отвертишься. — В ее веселом щебете прорезались начальнические нотки. — Думаешь, я за красивые глаза вытащила тебя за хвост из этого дела? Так что не дури и приходи. У меня пара свободных часов. Можем встретиться.
— Где? — решительно отрезал я.
Ее это ужасно развеселило. В трубке зафыркало.
— Узнаю гусара, — засмеялась она, — у меня, конечно. В моих апартаментах с трехкомнатной кроватью, как ты обозвал мою девичью квартирку в прошлый раз.
Я отчетливо помнил этот райский уголок. Еще с моего прошлого прилета на Гриану, когда я так и не смог повидать планету. Я прилетел. Машка встретила меня на посадочной полосе, в каком-то неимоверном автомобиле доставила в свою неимоверных размеров квартиру, мы выпили по бокалу мартини, после чего мне позвонил Михалыч, и через полчаса я уже летел обратно на Землю.
Что ж, если уж снова повторять всю историю с самого начала, то хотя бы в приятной дружеской обстановке. Смирившись с судьбой, я позвонил в космопорт и отменил бронирование.
* * *
— И все-таки, когда ты понял, что она убила сестру? — Машка, подобрав под себя ноги, сидела на диванчике, обитом красным китайским шелком.— Как только увидел труп. — Я напустил на себя самодовольный вид. Машкин вечер был шансом откровенно похвастаться и не выглядеть при этом дураком, и я решил не теряться и наслаждался моментом.
— Врешь, — усмехнулась Маха, закуривая тонкую сигаретку.
— Маш, ты же меня знаешь… — Я был само очарование, но она все-таки не отвела глаза. Начальник есть начальник.
— Знаю, потому и говорю. Так уж и как только?
Я одарил ее моей самой многозначительной улыбкой.
— Маш, мужчины душат женщин, но ни один мужчина не стал бы душить женщину шарфиком в тон платью.
Машка выпустила колечко дыма и снова затянулась.
— Это был собственный шарф жертвы?
— В том-то и дело, что нет. Шарф убийцы. Но вот в чем ты права, так в том, что об этом я узнал только на суде.
Мы оба засмеялись, и мне стало хорошо. Почти так же, как в школе, когда мы с Махой украли пачку сигарет у физкультурника, укурились и сожгли в женском туалете классный журнал.
— На самом деле все оказалось просто. Жила-была дама с большим комплексом неполноценности — от нее отказалась мать, потому что, будучи землянкой, родила дочку-бищину. Бедняжка жила на Гриане, создала семью, появились дети. Но однажды попала в аварию, получила тяжелые травмы, и добрые грианские лекари, мало чем отличающиеся от земных, посадили даму на наркотики. Нашу даму, а именно Еву Райс, начали мучить навязчивые идеи насчет матери, восстановления семьи, прошлого и того, «как и что было бы, если бы», и она, пользуясь затяжным больничным, решила слетать на Землю. Она жаждала познакомиться с матерью, но та отдыхала с мужем в теплых краях. Зато дома находилась сестричка Кристина. И каково же было удивление обеих, и грианки Евы, и землянки Кристины, когда они обнаружили, что похожи как две капли воды, только Ева, как и положено бищине, была полненькой.
Кристина поначалу изобразила сестринские чувства просто из любопытства, но потом у нее появился план. Она уже давно знала, что такое наркотики и какие деньги за них платят. А выяснив, что Еву лечат средством, о котором земные нарики могут только мечтать, решила использовать шанс, подаренный судьбой. Кристина переехала на Гриану, снабжала сестру земными наркотиками, а по ее рецептам получала местный. Ева была на седьмом небе от счастья — она не встретила матери, зато обрела сестру. Она возненавидела Гриану и воспылала любовью к Земле, бросила семью, начала носить земную одежду и употреблять земную наркоту. А Кристина тем временем через нужных людей пошила костюм бищины, в котором собиралась по документам сестры перевозить наркотики, полученные по рецептам все той же сестры, которую, кстати говоря, мадам Горчакова-младшая считала уродом и нелюдем.
Кристина успела всего пару раз слетать на Землю в нашпигованном наркотиками костюме, когда Ева догадалась об истинной подоплеке их сестринских отношений. Завязалась ссора. Ева исполосовала столовым ножом костюм для перевозки наркоты, а Кристина задушила Еву, вывезла за город и собственноручно закопала в поле. Однако по дороге задавила кошку, бренное тело которой и углядела из окна нашей кухни бдительная Марта. Вот и весь рассказ. — Я поставил бокал на столик и посмотрел на Машку, но она уставилась в окно, точнее, в аквариум, заменявший окно, где окружающий мир был едва различим за полосами водорослей и темными силуэтами рыб. — Теперь ты обо всем знаешь из первых рук, и если ты меня сейчас выгонишь, то сэкономишь пол-литра мартини.
— Да ладно, тебе столько не выпить. — Она наконец повернулась ко мне, и глаза ее стали осмысленными и живыми. — Только скажи мне еще одну вещь. Как ты догадался, что Кристина была похожа на Еву?
— У мамаши Горчаковой на камине стоят фотографии дочерей. Я увеличил кадр с видеоразговора. А в космопорте, чтобы не ошибиться, выслал вперед Хлою, дочь Евы Райс. Хлоя Кристину-Еву узнала, а вот Кристина Хлою нет, даже когда та рассыпала у нее под носом сумочку и принялась собирать, ползая вокруг нее по полу…
Машка снова затянулась, впустив в серый взгляд свинцовую тень усталости, но тотчас спрятала ее и с извечной ехидной усмешкой искоса посмотрела на меня.
— Она произвела на тебя впечатление?
— В какой-то мере… Но ты удачно подослала мне помощника, спасшего мое холостяцкое сердце. Я надеюсь, он вовремя вернулся к своим обязанностям. Я отпустил его на день раньше.
— А куда он денется, твой Юлий. Работает. Правда, способный мальчик?
Она откровенно глумилась надо мной, и я сдался и начал брюзжать, как старая калоша. Ужасно хотелось сказать ей что-нибудь такое, от чего она перестала бы быть начальником и если не потеплела, то хотя бы заплакала.
— Только не говори мне, что это твой новый любовник. Он же тебе в сыновья годится.
— Ну, в какой-то мере так и есть.
Она грустно улыбнулась и, видимо, заметив, как вытянулось мое лицо, добавила:
— Он робот, Ферро, я сама его разрабатывала. Мы с Гретой. Хорошая модель, самая интересная. Хочешь, подарю?
Я долго пялился на нее, пытаясь понять, шутит или нет. И в конце концов понял, что не шутит.
— Ты хочешь сказать, что и Капитан Раке… то есть Неро — тоже робот?
Марь потушила сигарету в бокале, где оставалось немного коктейля.
— Ну, вообще-то да. Только Неро разработан раньше. Именно в его партии определился первый SAMSUM. А уж от него произошли, если так можно сказать, Юлий и ребята его поколения. Всего девять штук. Физиономию и фигуру каждого я сама рисовала. Натурально получилось, правда? Вот уговаривают поставить «самчиков» на поток. Но мне индивидуальный дизайн как-то ближе.
— Да, не отличишь от живого.
— Да ладно, Ферро, они и есть живые. В них механики-то чуть-чуть. SAMSUM вообще прикольные создания. Super Adaptive Mechanical Self Upgrading Man. И поверь мне, к тебе я послала самого перспективного. Юлий одержим людьми и очень хочет стать похожим на человека. Он столько копается в себе, в прямом и переносном смысле, что боюсь, если я теперь загляну в него, то не узнаю собственной работы. И насколько я могла понять, ты ему предоставил хороший материал для работы над собой. А теперь он еще и женится.
— Да, нетрадиционная получилась пара — землянка, которая считает себя грианкой, и робот, который считает себя человеком…
— Ты все еще не освоился с мыслью, что парнишка трех месяцев от роду с чипом вместо мозгов увел у тебя девушку твоей мечты.
— Маш, я старый холостяк и не желаю меняться, а если и женюсь, то только лет через тридцать и только на тебе ради твоей царской пенсии. Если, конечно, ты не разлюбишь меня.
Я присел на краешек дивана, на котором она сидела, и попытался обнять ее за талию и поцеловать. Но Машер глянула на меня василиском, потом смягчилась и, отведя взгляд, просто и грустно сказала:
— По-моему, если человек доходит до того, что должен был сделать в пятнадцать, только к тридцати двум, он дурак.
Я встал, надел шляпу и вышел.
* * *
Я еще задержался в тот приезд на Гриане. Перепил на свадьбе Юлия и Хлои до состояния «прощай, завтра», так что проснулся только послезавтра в квартире Гретхен, которая отважно вступила в битву за мою ничтожную жизнь с зеленым чудовищем похмелья, за что была соответственно вознаграждаема еще трое суток, которые я, уже вполне здоровый и работоспособный, соблюдал высококлассный постельный режим. У меня даже начало понемногу складываться ощущение, что с Грианы я вообще не улечу, но в одно прекрасное утро меня настигло сразу два звонка. Грианский офис «Галактики слухов», располагавшийся на третьем материке, передал мне послание от Михалыча. Молодой женский голос, изредка откашливаясь по цензурным соображениям, зачитал текст радиограммы, в которой меня срочно просили перестать валять дурака и транспортировать, цитирую, «ленивую зажиревшую на чиггийских харчах задницу» в славный город на Неве. Второй звонок был от Магдолы Райс. Милая женщина сообщала, что подарочный унитаз-аквариум, который я в подпитии заказал у нее для мамы, готов.Следующим утром пятнадцатого числа весеннего месяца марта из дверей питерского космопорта в бежевом плаще на кофейной подкладке легкой холостяцкой походкой вышел единственный сын Саломеи, журналист Носферату Шатов.
Здравствуй, Земля!
Часть 2
Собачье дело
Вся эта нелепая история началась за завтраком. Это, в общем-то, непреложный закон для историй. За ужином начинаются темные истории, за обедом — жаркие, а за завтраком именно нелепые, поскольку кто станет хвастать своим умом, если у него во рту не было еще ни капли кофе. Да и какой могла оказаться эта история, если завтрак, за которым она началась, — это завтрак моей семьи.
Во главе стола восседал, как полагается, Хозяин. А главнокомандующим курятника вот уже тридцать два года, с самого момента бегства предыдущего хозяина — моего драгоценного папы, являюсь я, Ферро Шатов. Поскольку мой не обделенный разумом родитель ретировался, бросив штурвал семейного брига, совсем незадолго до моего рождения, я, старший сын старшего чада покойного Ясона Шатова, с первым вздохом и криком новорожденного взвалил на плечи неподъемный груз обязанностей главы небольшого, но чрезвычайно беспокойного семейства, не получив при этом никаких особенных прав.
За исключением маминого нового любовника Николаоса, который, к счастью, улетел в Афины к приболевшей тетке Медее, я был самым молодым представителем семейства. Именно поэтому, несмотря на тридцать два года, звездную журналистскую карьеру и несколько седых волос на висках, почитался не полновластным тираном, а скорее инфантом, постоянно наставляемым на истинный путь старшими, хоть и менее титулованными, родственниками.
Особенно на этом поприще преуспел дядя Катя…
Стоп. Придется объясняться. Как всегда, когда приходится знакомить постороннего человека с моей семьей. Именно из-за этой процедуры я до сих пор не женат. Не знаю такого человека, который в здравом уме и по своей воле обрек бы любимую женщину на подобное испытание.
Так вот, история моей семьи началась значительно раньше этого злополучного завтрака, в тот самый день, когда моего прапрапрадеда, одаренного крестьянского сына Якова Шатова, отправили учиться в Санкт-Петербург.
Предок так рьяно засел за книги, что был нежно любим и уважаем преподавателями и однокашниками. Но некрепкая крестьянская психика дала трещину, и Яша Шатов, женившись и родив сына, назвал отпрыска Аристотелем. На этом неугомонный дед не успокоился и потребовал от сына дать торжественное обещание впредь называть потомков великого рода Шатовых лишь столь же великими именами. Как послушный сын, Ристя Шатов тщательно отбирал имена для своих, увы, многочисленных детей. Его второй сын, мой славный прадед, получил звучное имя Ахилл, а в семье был попросту зван Хилей. У Хили Шатова со временем появился сын — мой дед Ясон Ахиллесович, в свою очередь продолживший семейную традицию и, видимо, в моменты особенного душевного смятения назвавший сыновей Катоном и Брутом, а старшую дочь, мою маман, Саломеей.
Слава богу, великий род Шатовых постепенно иссякал, мои дядюшки до сих пор не были женаты, и свою лепту в дурацкую традицию внесла только моя мама, назвавшая меня в честь моего отца, по ее словам, кровопийцы, чудовища и упыря, поломавшего ее жизнь. Так я получил свое звучное имя Носферату.
Не устану повторять, что в родственники нам даются люди, которых мы и под дулом пистолета не назвали бы друзьями. Провести в одной комнате больше пятнадцати минут без ссоры почиталось для членов моей семьи величайшим чудом. Но за завтраком — самым коротким приемом пищи — мы всегда собирались вместе. Осколки былого величия полоумного предка — мама, дядя Катя, дядя Брутя и я. Марта, домработница, никогда не завтракала с нами, поскольку, несмотря на то что служила у меня с незапамятных времен, не считала себя достойной семейного завтрака, а по правде говоря, очень не ладила с моей родительницей.
Под столом, положив голову на домашние туфли дяди Брути, дремал Экзи. По своему фокстерьерскому паспорту звали его Экклезиаст Зимней идиллии. Подлый комок шерсти был седьмым в помете из восьми щенков. По правилам питомника всю великолепную восьмерку следовало назвать на букву «э». К моменту поименования нашего Экзи фантазия заводчиков Зимней идиллии несколько истощилась и приняла странные, даже пугающие формы. Братьев и сестер Экзи звали Эллада, Эос, Электрон, Эрос, Эдип, Эзоп и Эхблин. Имя Экклезиаст, как — во избежание религиозных недоразумений — объяснил работник питомника, ни в коем случае не имело отношения к теологии, а переводилось с древнегреческого как «брехун перед большой толпой», что, собственно, идеально соответствовало характеру и манерам пушистого паршивца. Дядя Брутя называл фокстерьера сокращенно Экзи, что я расшифровывал как «эта каверзная задница изюбря», а дядя Катя элегантно трактовал как «экзитус леталис». Несмотря на такую кличку, пес чувствовал себя хорошо везде, где появлялся. А в последние пару лет гадкий комок белых кудрей жил, как говорится, на два дома. Из-за постоянных межпланетных командировок дядя Брутя то и дело отсутствовал не только в городе, но и на родной планете, а печального пасынка развеселой породы фокстерьеров подбрасывал моей добросердечной маман. Саломея Ясоновна пала под напором песьего очарования и позволила гаденышу проживать у нас. И мне осталось только смириться с тем, что в доме стало два неуемных, жизнерадостных и пакостных существа, которым все позволено. До этого здесь проживал только один такой — ваш покорный слуга.
В это утро все было как обычно. Мама ругала погоду, братьев, меня, Марту, политику, спорт и во всем этом, как всегда, ничего не понимала. Единственная сфера, в которой моей маман почти не было равных, называлась громким, поэтичным и не слишком конкретным словосочетанием «высокое искусство». Объяснить простым смертным вроде меня, что же такое «подлинно высокое искусство», ни моя величавая мать, ни ее многочисленные друзья-искусствоведы не находили нужным. Зато все, в чем они не разбиралась, мгновенно клеймилось термином «не-искусство» и безжалостно, как недостойное внимания, сбрасывалось с корабля современности в темную пучину «потребы масс». Вот и сейчас с этой непостижимой, прямо-таки олимпийской высоты Саломея Шатова порицала футбол, предлагая питать наши души не потными мужиками в трусах и гольфах, а нетленными произведениями какого-то недавно отрытого ею на задворках вселенной ваятеля с неблагозвучным именем Гокхэ. Интересным в ее рассказе было лишь то, что это юное дарование Мэё Гокхэ помимо приступов «высокого искусства» страдал необычной формой шизофрении — не имел совершенно никакой личности. И потому малолетний гений под руководством пары опытных психиатров обложился книгами и занялся самоидентификацией.
— Вот уж действительно self-mademan, — весомо согласился дядя Катя и церемонно положил в рот кусочек ветчины.
Меня этот ваятель заинтересовал всерьез. С самого возвращения с Грианы и публикации «Дороги из красного песка» я находился в творческом поиске сюжета, достойного моего журналистского пера, и ненормальный скульптор и живописец из Риммии казался подходящей мухой, из которой опытный стеклодув вроде меня за пару минут изготовит полновесного и высокохудожественного слона.
— Мам, — обратился я. Привыкшая выступать в режиме монолога маман на мгновение замолчала и неизящно плюхнула котлету на край тарелки. — Ведь этот Мэё Гокхэ, наверное, и книг не читает, и фильмов не смотрит?
— Почему? — удивился дядя Брутя, до этого не особенно вслушивавшийся в слова сестры.
— Ему ж нельзя, при таком-то диагнозе, — ответил я, сделав страшное и значительное лицо. — Ладно, если он старых мультиков насмотрится и вообразит себя Белоснежкой или олененком Бемби. А если что-нибудь новое? «Полночную резню» Мэта Корстана решит оценить? Он что потом, схватит бензопилу и на улицы пойдет?
— О, Ферро, — вступилась за работника кисти и резца мама. — Я же несколько раз повторила тебе: мальчик — гений! Он создал для себя совершенно потрясающее приспособление: все необходимые качества его личности вытатуированы у него на запястье около наручных часов. Это же уникальная методика. Его врачи говорили мне, что четыре года тестировали разные варианты надписи — и в конце концов всего две или три недели назад нашли то, что нужно, — краткое, но емкое описание личности Мэё.
— И что, — произнес я с заметным сарказмом, — как только ему хочется схватиться за бензопилу, он думает: «Подходящий ли час для кровавой бани?» — смотрит на часы и снова становится самим собой?
— Действительно, Саля, — встал на мою сторону дядя Брутя, — зачем ему эта надпись — на запястье? Я понимаю, на ладони. Ладонь часто попадает в поле зрения, но какими тренировками можно заставить себя постоянно посматривать на часы? Или у него на почве шизофрении имеется какая-нибудь особенная хронологическая паранойя?
— Никакая не паранойя, — обиделась за юного мастера мама, — просто гипноз. Ему это внушили. Поставили подсознательную программу. И теперь он каждые десять минут смотрит на часы…
— …и заново подзагружает собственную личность! — договорил за нее я, не в силах сдержать восхищения отличным тризовским решением не самой простой задачки. — Эх, мутер, написать, что ли, про твоего юного гения. На безрыбье, как говорится…
— Вот именно, Ферро, безрыбье, — громко воскликнула мама, всплескивая руками, что всегда означало неожиданный поворот беседы градусов этак на сто восемьдесят. — Я вынуждена попросить тебя об одной услуге…
Я сделал внимательные понимающие глаза всемирно известного психотерапевта, специализирующегося на буйнопомешанных. Кусочек хлеба соскользнул со скатерти и был на лету проглочен Экзи. Мама сделала вид, что не заметила этого безобразия, не отводя от меня молящего взгляда, намазала бутерброд паштетом и будто бы ненароком уронила под стол. Последовал короткий влажный чавк, сопровождаемый дробным стуком молотящего по полу хвоста, и Экзи снова замер в ожидании подачки. Я, совершенно невзначай, задел вилку, на которую аккуратный дядя Катя пристроил пробку от винной бутылки. Он выпивал каждое утро пятьдесят граммов красного вина для чистоты сосудов и еще пятьдесят для очистки помыслов. Вилка сработала как катапульта, пробка взмыла над моим плечом, и через мгновение я услышал стремительный шорох и самый настоящий зубовный скрежет — Экзи цапнул пробку. Попытался прожевать, обиженно сопя, бросил и горестной рысцой потрусил на свою подушку, откуда принялся сверлить мне спину суровым инквизиторским взором.
— Ты совсем избаловала его, Саля? — наставительно начал дядя Катя.
— Это не мой пес, — парировала мама. — Пусть Брут с ним строжничает, а я буду баловать, сколько захочу. Ферро, не пытайся меня отвлечь! И отчего тебе вечно нужно изводить бедняжку? — Она вновь обратила свой взгляд ко мне, до краев наполнив его горькой укоризной.
— Я имел в виду не собаку, — буркнул дядя Катя, но мама сделала вид, что не расслышала.
— А я не извожу, а воспитываю, — отозвался я кротко. — Растет бобик как трава, безотцовщина. Дядя Брутя в командировках. Вот и разболтался паршивец, жрет все, что на пол упадет.
— Не долетает, — философски заметил дядя Брутя.
— Макаренко, — фыркнул дядя Катя.
Экзи, почуяв, что разговор о нем, застучал хвостом по бортику корзинки и завозился на своей подушке, но мама не могла позволить кому бы то ни было сбить себя с намеченной цели.
Во главе стола восседал, как полагается, Хозяин. А главнокомандующим курятника вот уже тридцать два года, с самого момента бегства предыдущего хозяина — моего драгоценного папы, являюсь я, Ферро Шатов. Поскольку мой не обделенный разумом родитель ретировался, бросив штурвал семейного брига, совсем незадолго до моего рождения, я, старший сын старшего чада покойного Ясона Шатова, с первым вздохом и криком новорожденного взвалил на плечи неподъемный груз обязанностей главы небольшого, но чрезвычайно беспокойного семейства, не получив при этом никаких особенных прав.
За исключением маминого нового любовника Николаоса, который, к счастью, улетел в Афины к приболевшей тетке Медее, я был самым молодым представителем семейства. Именно поэтому, несмотря на тридцать два года, звездную журналистскую карьеру и несколько седых волос на висках, почитался не полновластным тираном, а скорее инфантом, постоянно наставляемым на истинный путь старшими, хоть и менее титулованными, родственниками.
Особенно на этом поприще преуспел дядя Катя…
Стоп. Придется объясняться. Как всегда, когда приходится знакомить постороннего человека с моей семьей. Именно из-за этой процедуры я до сих пор не женат. Не знаю такого человека, который в здравом уме и по своей воле обрек бы любимую женщину на подобное испытание.
Так вот, история моей семьи началась значительно раньше этого злополучного завтрака, в тот самый день, когда моего прапрапрадеда, одаренного крестьянского сына Якова Шатова, отправили учиться в Санкт-Петербург.
Предок так рьяно засел за книги, что был нежно любим и уважаем преподавателями и однокашниками. Но некрепкая крестьянская психика дала трещину, и Яша Шатов, женившись и родив сына, назвал отпрыска Аристотелем. На этом неугомонный дед не успокоился и потребовал от сына дать торжественное обещание впредь называть потомков великого рода Шатовых лишь столь же великими именами. Как послушный сын, Ристя Шатов тщательно отбирал имена для своих, увы, многочисленных детей. Его второй сын, мой славный прадед, получил звучное имя Ахилл, а в семье был попросту зван Хилей. У Хили Шатова со временем появился сын — мой дед Ясон Ахиллесович, в свою очередь продолживший семейную традицию и, видимо, в моменты особенного душевного смятения назвавший сыновей Катоном и Брутом, а старшую дочь, мою маман, Саломеей.
Слава богу, великий род Шатовых постепенно иссякал, мои дядюшки до сих пор не были женаты, и свою лепту в дурацкую традицию внесла только моя мама, назвавшая меня в честь моего отца, по ее словам, кровопийцы, чудовища и упыря, поломавшего ее жизнь. Так я получил свое звучное имя Носферату.
Не устану повторять, что в родственники нам даются люди, которых мы и под дулом пистолета не назвали бы друзьями. Провести в одной комнате больше пятнадцати минут без ссоры почиталось для членов моей семьи величайшим чудом. Но за завтраком — самым коротким приемом пищи — мы всегда собирались вместе. Осколки былого величия полоумного предка — мама, дядя Катя, дядя Брутя и я. Марта, домработница, никогда не завтракала с нами, поскольку, несмотря на то что служила у меня с незапамятных времен, не считала себя достойной семейного завтрака, а по правде говоря, очень не ладила с моей родительницей.
Под столом, положив голову на домашние туфли дяди Брути, дремал Экзи. По своему фокстерьерскому паспорту звали его Экклезиаст Зимней идиллии. Подлый комок шерсти был седьмым в помете из восьми щенков. По правилам питомника всю великолепную восьмерку следовало назвать на букву «э». К моменту поименования нашего Экзи фантазия заводчиков Зимней идиллии несколько истощилась и приняла странные, даже пугающие формы. Братьев и сестер Экзи звали Эллада, Эос, Электрон, Эрос, Эдип, Эзоп и Эхблин. Имя Экклезиаст, как — во избежание религиозных недоразумений — объяснил работник питомника, ни в коем случае не имело отношения к теологии, а переводилось с древнегреческого как «брехун перед большой толпой», что, собственно, идеально соответствовало характеру и манерам пушистого паршивца. Дядя Брутя называл фокстерьера сокращенно Экзи, что я расшифровывал как «эта каверзная задница изюбря», а дядя Катя элегантно трактовал как «экзитус леталис». Несмотря на такую кличку, пес чувствовал себя хорошо везде, где появлялся. А в последние пару лет гадкий комок белых кудрей жил, как говорится, на два дома. Из-за постоянных межпланетных командировок дядя Брутя то и дело отсутствовал не только в городе, но и на родной планете, а печального пасынка развеселой породы фокстерьеров подбрасывал моей добросердечной маман. Саломея Ясоновна пала под напором песьего очарования и позволила гаденышу проживать у нас. И мне осталось только смириться с тем, что в доме стало два неуемных, жизнерадостных и пакостных существа, которым все позволено. До этого здесь проживал только один такой — ваш покорный слуга.
В это утро все было как обычно. Мама ругала погоду, братьев, меня, Марту, политику, спорт и во всем этом, как всегда, ничего не понимала. Единственная сфера, в которой моей маман почти не было равных, называлась громким, поэтичным и не слишком конкретным словосочетанием «высокое искусство». Объяснить простым смертным вроде меня, что же такое «подлинно высокое искусство», ни моя величавая мать, ни ее многочисленные друзья-искусствоведы не находили нужным. Зато все, в чем они не разбиралась, мгновенно клеймилось термином «не-искусство» и безжалостно, как недостойное внимания, сбрасывалось с корабля современности в темную пучину «потребы масс». Вот и сейчас с этой непостижимой, прямо-таки олимпийской высоты Саломея Шатова порицала футбол, предлагая питать наши души не потными мужиками в трусах и гольфах, а нетленными произведениями какого-то недавно отрытого ею на задворках вселенной ваятеля с неблагозвучным именем Гокхэ. Интересным в ее рассказе было лишь то, что это юное дарование Мэё Гокхэ помимо приступов «высокого искусства» страдал необычной формой шизофрении — не имел совершенно никакой личности. И потому малолетний гений под руководством пары опытных психиатров обложился книгами и занялся самоидентификацией.
— Вот уж действительно self-mademan, — весомо согласился дядя Катя и церемонно положил в рот кусочек ветчины.
Меня этот ваятель заинтересовал всерьез. С самого возвращения с Грианы и публикации «Дороги из красного песка» я находился в творческом поиске сюжета, достойного моего журналистского пера, и ненормальный скульптор и живописец из Риммии казался подходящей мухой, из которой опытный стеклодув вроде меня за пару минут изготовит полновесного и высокохудожественного слона.
— Мам, — обратился я. Привыкшая выступать в режиме монолога маман на мгновение замолчала и неизящно плюхнула котлету на край тарелки. — Ведь этот Мэё Гокхэ, наверное, и книг не читает, и фильмов не смотрит?
— Почему? — удивился дядя Брутя, до этого не особенно вслушивавшийся в слова сестры.
— Ему ж нельзя, при таком-то диагнозе, — ответил я, сделав страшное и значительное лицо. — Ладно, если он старых мультиков насмотрится и вообразит себя Белоснежкой или олененком Бемби. А если что-нибудь новое? «Полночную резню» Мэта Корстана решит оценить? Он что потом, схватит бензопилу и на улицы пойдет?
— О, Ферро, — вступилась за работника кисти и резца мама. — Я же несколько раз повторила тебе: мальчик — гений! Он создал для себя совершенно потрясающее приспособление: все необходимые качества его личности вытатуированы у него на запястье около наручных часов. Это же уникальная методика. Его врачи говорили мне, что четыре года тестировали разные варианты надписи — и в конце концов всего две или три недели назад нашли то, что нужно, — краткое, но емкое описание личности Мэё.
— И что, — произнес я с заметным сарказмом, — как только ему хочется схватиться за бензопилу, он думает: «Подходящий ли час для кровавой бани?» — смотрит на часы и снова становится самим собой?
— Действительно, Саля, — встал на мою сторону дядя Брутя, — зачем ему эта надпись — на запястье? Я понимаю, на ладони. Ладонь часто попадает в поле зрения, но какими тренировками можно заставить себя постоянно посматривать на часы? Или у него на почве шизофрении имеется какая-нибудь особенная хронологическая паранойя?
— Никакая не паранойя, — обиделась за юного мастера мама, — просто гипноз. Ему это внушили. Поставили подсознательную программу. И теперь он каждые десять минут смотрит на часы…
— …и заново подзагружает собственную личность! — договорил за нее я, не в силах сдержать восхищения отличным тризовским решением не самой простой задачки. — Эх, мутер, написать, что ли, про твоего юного гения. На безрыбье, как говорится…
— Вот именно, Ферро, безрыбье, — громко воскликнула мама, всплескивая руками, что всегда означало неожиданный поворот беседы градусов этак на сто восемьдесят. — Я вынуждена попросить тебя об одной услуге…
Я сделал внимательные понимающие глаза всемирно известного психотерапевта, специализирующегося на буйнопомешанных. Кусочек хлеба соскользнул со скатерти и был на лету проглочен Экзи. Мама сделала вид, что не заметила этого безобразия, не отводя от меня молящего взгляда, намазала бутерброд паштетом и будто бы ненароком уронила под стол. Последовал короткий влажный чавк, сопровождаемый дробным стуком молотящего по полу хвоста, и Экзи снова замер в ожидании подачки. Я, совершенно невзначай, задел вилку, на которую аккуратный дядя Катя пристроил пробку от винной бутылки. Он выпивал каждое утро пятьдесят граммов красного вина для чистоты сосудов и еще пятьдесят для очистки помыслов. Вилка сработала как катапульта, пробка взмыла над моим плечом, и через мгновение я услышал стремительный шорох и самый настоящий зубовный скрежет — Экзи цапнул пробку. Попытался прожевать, обиженно сопя, бросил и горестной рысцой потрусил на свою подушку, откуда принялся сверлить мне спину суровым инквизиторским взором.
— Ты совсем избаловала его, Саля? — наставительно начал дядя Катя.
— Это не мой пес, — парировала мама. — Пусть Брут с ним строжничает, а я буду баловать, сколько захочу. Ферро, не пытайся меня отвлечь! И отчего тебе вечно нужно изводить бедняжку? — Она вновь обратила свой взгляд ко мне, до краев наполнив его горькой укоризной.
— Я имел в виду не собаку, — буркнул дядя Катя, но мама сделала вид, что не расслышала.
— А я не извожу, а воспитываю, — отозвался я кротко. — Растет бобик как трава, безотцовщина. Дядя Брутя в командировках. Вот и разболтался паршивец, жрет все, что на пол упадет.
— Не долетает, — философски заметил дядя Брутя.
— Макаренко, — фыркнул дядя Катя.
Экзи, почуяв, что разговор о нем, застучал хвостом по бортику корзинки и завозился на своей подушке, но мама не могла позволить кому бы то ни было сбить себя с намеченной цели.