Страница:
Он обменял свинец на патроны и местные бумажные деньги, "похудев" сразу на несколько килограммов. Это было весьма кстати, учитывая его планы на сегодняшнюю ночь... Пока толстушка взвешивала металл на весах, не внушавших доверия, Валет с равнодушным видом изучал запоры на двери служебного помещения. Должно быть, результаты осмотра его удовлетворили. Он даже угостил самокрутками двух охранников, заступивших на ночное дежурство, что случалось с ним крайне редко. Обычно он не делился с теми, кого собирался убить.
В приподнятом настроении Валет завалился в "Млын", хватанул самогона и стал ждать Марию. Поскольку та не появлялась, игрок откровенно заскучал и велел хозяину послать за нею мальчишку. Хозяин уже делал это неоднократно (подавать-то было некому), но всякий раз мальчишка лишь целовал запертую дверь. Самое странное, что злобный кобель, стороживший хату Марии, тоже исчез.
В конце концов игрок вернулся в гостиницу в обществе какой-то худосочной "Лизы", которую подобрал в подворотне. Любить эту жилистую кобылу было все равно что взбираться по стволу корявого дерева в поисках засохших плодов, и разочарованный Валет вытолкал ее взашей еще до полуночи. После этого он заснул сном человека с неправдоподобно чистой совестью.
Сон этот был одновременно безмятежным и чутким, спокойным и восприимчивым ко всему внешнему. Стоило подуть сквозняку -- и Валету снилось, что он летит над морем, а вокруг ветер наполняет странные треугольные простыни. Потом он увидел среди волн чью-то голову -- прямо по курсу... Баба. Голая, красивая и заранее благодарная. Оставалось только опустить руку и схватить тонущую за волосы. Но когда он сделал это, в руке у него оказался лишь намокший парик.
Что-то заскрежетало в морской глубине. Движением, доведенным до абсолютного автоматизма, Валет рванул пистолет из-под подушки. К тому времени, когда он разлепил глаза, ствол уже был направлен в сторону двери. Но дверь была заслонена семьюдесятью килограммами роскошной плоти. Валет узнал грудь Марии. В комнате пахло сырой землей.
Мария оперлась на кровать круглым коленом и присела на пятку. Валет посмотрел на ее голову и засмеялся. Она была лысой -- и это еще мягко сказано. Он увидел рваную рану, опоясавшую голову, как экватор опоясывает глобус. И обнаружил, что действительно держит в руке ее волосы.
Женщина наклонялась к нему, сложив губы для поцелуя. Между губами судорожно извивался придавленный червяк.
Валет с облегчением опустил пушку.
-- Иди к черту! -- сказал он. -- Я не сплю с лысыми бабами.
* * *
Двумя часами позже ведьма проснулась в своей постели оттого, что кто-то нежно гладил ее по лицу. Ей снилось, что она -- еще невинная девушка -- бежит по залитому солнцем лугу к лесу и лес прозрачен, потому что прозрачен каждый лист, полупрозрачны даже стволы с зелеными венами внутри, и она погружается в океан животворящего сока, и к ней возвращаются не только силы жить, но и исцелять других... Она видит эфирных существ, резвящихся в легких тенях и похожих на рои мельчайших сверкающих золотом насекомых; они странствуют вместе с корпускулами света и переносят жизнь от умирающих звезд к молодым... Лес принимает девушку в свои прохладные объятия, обволакивает шорохами, шепотами и шелестами, зыбкой музыкой воздуха... Мир... Свежесть... Чистота... Кровь становится сладким соком... Ведьма ощущает ласку выдоха из зеленых легких... Непобедимая жизнь пульсирует в каждой клетке... Она непрерывно ускользает от смерти... Полина закрывает глаза и представляет себе семена одуванчиков, переносимые во мраке холодным мертвым ветром... Такой же хаотический злой ветер толкал в спину людей, только их странствие было ужасающе кратким...
Воздух сгустился, превратился в плоть. Лес отодвинулся и исчез вдали, как остров, пропавший за горизонтом темной Вселенной... Полина открыла глаза. Дальнейшее происходило наяву.
Чьи-то пальцы гладили ее по щекам. Грязные пальцы. На них осталась кровь невинных жертв. Или ПОЧТИ невинных. С ногтей сыпался черный порошок. Темный силуэт громоздился на фоне окна.
Хобот! Что нужно этому уроду в ее спальне?! К тому же, мертвому уроду -если верить фактам и аргументам... Потом Полина вспомнила свой сон. Подняла руку. Все стало ясно. Рука казалась гладкой и белой в лунном свете; тонкие пальцы были прозрачными и хрупкими, как сосульки весной. Это была рука девушки. Глупая ирония полусна, от которой затем хочется рыдать. Одно из преображений, происходивших помимо ее воли. Инстинкт? Что это за создание, у которого ТАКИЕ инстинкты?.. Рыдание родилось где-то глубоко внутри, глубже самого сердца...
Рука Хобота опустилась ниже. Она была слишком велика для девической шеи. Полина слышала дыхание -- но только свое. Зато чужой запах забивал все остальные. Тоже запах жизни, однако совсем другой -- судорожной, истеричной, притягательно-отвратительной, маниакально-депрессивной... В молодости Полина так и не смогла выбрать. Ее тянуло к свету и манило в темноту.
Значит, Хобот... Воплощение похоти. Местный сатир. Идейный борец против девственности. Истребитель "честных" жен. Неутомимый опрыскиватель-осеменитель. Ведьма была наслышана о его выдающемся достоинстве и когда-то проявляла интерес к этому предмету. Но теперь перед нею была всего лишь злая пародия на инкуба, двойная петля для неудовлетворенной части женского населения Ина, разочаровывающее пугало, которое на этот раз ошиблось дверью...
Ее рука протянулась в сторону и нащупала какой-то предмет, лежавший на резной прикроватной тумбочке. Полина всегда держала этот предмет поблизости -- на всякий случай. Как выяснилось, не напрасно. Когда она схватила и выставила его перед собой, предмет тускло заблестел. Это был длинный, коричнево-желтый ноготь Существа, найденный ею в Черной Лаборатории, -- настолько длинный, что он был свернут в спираль.
Ноготь прорезал спертый воздух, задевая и царапая грудь Хобота. Крови не было. Только еще сильнее запахло гнилью. Ведьма с упоением рисовала какие-то знаки на зыбком полотнище темноты...
Хобот отшатнулся. Ледяные пальцы задрожали и оторвались от ее дряхлеющей груди. Она видела, как ее рука, сжимавшая ноготь Существа, стремительно состарилась, покрылась морщинами, словно кто-то пропахал кожу невидимым плугом...
Хобот уходил.
Ведьма смеялась.
В ее смехе не было веселья.
* * *
Одноногий умер по пути к дому Начальника. Он сбежал из пансиона под утро, когда вдова Тепличная еще храпела на диване в офисе администратора. Предвкушая разговор с Гришкой, старик прикидывал, не будет ли слишком большой наглостью попросить у того мелкую должность в управе -- в качестве награды за проявленную бдительность. Заблуда просто обязан войти в его положение. Как говорится, услуга за услугу. Одноногий метил на место ночного сторожа.
В сумерках хаты смахивали на рожи только что проблевавшихся пьяниц -такие же бесцветные, такие же унылые. Из труб еле-еле шел дым, будто чахоточные домовые пыхтели самокрутками в дымоходах. Глухой стук деревянной ноги был чуть ли не единственным звуком в ранний час. Потом заорали первые петухи. Флюгер над домом Жирняги уставился клювом на юг. Ветер обдирал с деревьев листья. Все было, как всегда в эту пору года. За исключением смерти, приголубившей одноногого во внезапной тишине и темноте.
Он не успел даже понять, что умирает. Кто-то задул его короткую кривую свечку -- или же ее погасил случайный сквозняк? Это знал наверняка только шестипалый. Причину смерти, пожалуй, могла бы определить и ведьма, но ведьме было не до того. Она встречала СВОЕГО гостя... Во всяком случае, на теле старика не осталось следов насилия.
Удачливый гробовщик Швыдкой заполучил еще одного клиента. Хозяйка пансиона Тепличная добросовестно и не скупясь проводила коллегу в последний путь.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ВЕРХИ НЕ МОГУТ, НИЗЫ НЕ ХОТЯТ
19. ДЕНЬ ОТДОХНОВЕНИЯ
Один из добровольных холуев Начальника проследил за Валетом от "Хаты карася", и люди Заблуды пришли будить его на рассвете, когда сон якобы особенно сладок, а "близнецы" якобы путешествуют в астрале.
В данном случае это было недалеко от истины. "Близнец" Валета залетел в какое-то странное место. Здесь сидели ровными рядами тридцать маленьких человечков, а большая костлявая дама в коричневом платье, с прилизанными волосами и очками, безжалостно впившимися в красную переносицу, допрашивала одного такого лилипута возле исписанной мелом доски. Бедняга изнывал под пыткой. Для Валета это было что-то новенькое. Он тоже не выучил урока и страдал от комплекса вины...
Дама подплывала к нему по проходу, как Большая Коричневая Неприятность, ее сверкающие очки превращались в дула двустволки, и вдруг она щелкнула Валета указкой по пальцам. Он вообразил себе соответствующую боль. Кто-то плюнул ему в глаза сгустком темноты...
* * *
Он проснулся с такой тяжестью в затылке, будто на самом деле получил удар и к тому же по голове. Оказалось, что его правая рука придавлена подушкой, а указательный палец зажат между скобой пистолета и доской кровати. Этот самый ценный и нужный палец из пяти уже утратил чувствительность, а значит, не мог бы как следует приласкать спусковой крючок. Впрочем, левой рукой Валет стрелял не хуже, чем правой.
"Близнец" не подвел его и на этот раз. Большая Коричневая Неприятность еще только приближалась, и на карту было поставлено кое-что посущественнее пальцев...
Сквозь окно вливался ручеек рассеянного мглистого света. Валет наслаждался им, пока позволяло время. Это вполне мог быть последний рассвет в его жизни.
Он свалился с кровати раньше, чем слетела с петель дверь, выбитая мощным ударом подкованного сапога. Еще не коснувшись лопатками пола, Валет уже палил из обоих стволов. Заряд дроби взметнул облако перьев, в которое превратилась его подушка. Одна дробинка засела у него в плече. Было больно, но он катился дальше -- к стене... Человек, ворвавшийся в комнату первым, уже отплясал свое, вдоволь нажравшись свинца. Остальные оказались поумнее и предпочли стрелять из коридора.
Игрок вовремя заметил, как изменилась освещенность. Чей-то силуэт мелькнул за окном. Его можно было принять за громадную жирную летучую мышь, но у Валета было туговато с фантазией (он даже не задавал себе вопроса, кто именно устроил на него облаву)... Осколки стекла брызнули ему в лицо, словно огромная ладонь шлепнула по воде. Затарахтел автомат. Какого-то придурка-самоубийцу спустили с крыши на веревке, и теперь тот всаживал длинную очередь в кровать, разнося ее в щепки. Валет подождал немного, а потом истратил на подвешенного остаток обоймы.
Наступила тишина... Был слышен только отрывистый лязг металла. Игрок тоже воспользовался паузой, поменял обоймы и потрогал горячие стволы. Он ощущал приятное покалывание в затекшей правой кисти. В том, что его осадили всерьез, сомневаться не приходилось. Хорошо еще, что он спал одетым. Выскакивать наружу было рискованно до глупости. С другой стороны, дальше будет хуже. Да и жалко игрушек, лежавших под кроватью. Без них Валет как-то слабо представлял себе одинокий путь до следующего города. А когда он вспомнил о кассете с "Молчанием ягнят", то взвыл про себя, будто душа утратила надежду на спасение, а заодно и вечную жизнь.
Он попытался выглянуть в разбитое окно и чуть не лишился той части черепа, которая в плохую погоду прикрывала его мозг от дождя. Остервенело застучала крупнокалиберная "машинка", установленная во дворе, и с потолка посыпалась выкрошенная пулями известь. Образовалось облако мельчайшей серой пыли, дерущей глотку. По крайней мере, Валет вовремя закрыл глаза. Под шумок кто-то снова попытался влезть в комнату. Игрок стрелял по наитию. И снова попал. Человек застонал и рухнул на пол.
Именно в этот момент пулеметная очередь прервалась, и Валет услыхал удаляющийся топот маленьких ножек. В коридоре. Там, где должны были находиться по крайней мере трое. Он понял, что чертовщина началась без всякой прелюдии. Его "близнец" висел под самым потолком номера багровым сгустком и дергался, как повешенный, из-под которого только что вышибли табурет. Валет ни разу в жизни не видел такого. Еще бы -- это была агония... Он сорвался с места.
Ему дали добраться до дробовика. Но когда он начал разворачиваться, то получил пулю в ягодицу. Его шансы смыться отсюда сразу же упали почти до нуля. Хорошо, что он не осознавал этого. И не допустил даже мимолетной слабости. Он просто извивался на полу, превозмогая боль, -- и первый же из тех, кто подумал, что игроку крышка, схлопотал в грудь заряд дроби из левого ствола.
С огромным трудом Валет встал на ноги, вернее, на ОДНУ ногу и привалился к стене. Сейчас он находился в мертвой зоне -- его не было видно ни из окна, ни из коридора. Неплохая позиция, если иметь гору патронов, запас еды и воды на месяц, а также верного напарника, чтобы спать по очереди. В противном случае это была всего лишь отсрочка приговора.
Он начал бесшумно и неловко красться вдоль стены к двери. Неловко -- так как ступать на правую ногу было все равно что всякий раз всаживать себе шило в задницу. Валета тошнило от собственных корявых движений. Он двигался, взламывая пространство, и потому ни о каком благоприятном исходе не могло быть и речи. Ему очень повезет, если удастся затаиться где-нибудь в темной дыре и дождаться ночи. Ночь -- это была его стихия. Время крыс -- четвероногих и двуногих...
Что-то стукнуло и покатилось по полу. Валет даже не посмотрел в ту сторону. Граната остановилась в ложбине между двумя досками.
Игрок понял, что в городе Ине жили не одни только олухи. Выходит, лучших людей он не увидел. И уже не увидит...
Он застыл. Остекленели его мышцы, нервы, мысли. Он оледенел настолько основательно, что, казалось, заморозил само время...
Но время ползло. Три, четыре, пять секунд...
Валет улыбнулся. С этой гранатой ИМ явно не повезло. И не похоже на то, что у них остался еще ящик. Значит, на него истратили последнюю и этим оказали ему немалое уважение. Но худшее было не позади, а впереди...
Валет совершенно точно знал, что за поворотом его поджидают три ЖИВЫХ человека. Скорее всего, один наверху, а двое других -- чуть ниже, на лестнице. Для стрелка с одним зарядом в правом стволе это было практически непреодолимое препятствие. Запасные обоймы к пистолетам лежали на дразняще близком расстоянии от него -- и все равно что на луне. Кровать уже мало напоминала ту деревянную конструкцию, на которой игрок мирно сопел в две дырки несколько минут назад. Одна ножка была расщеплена, и простреленное ложе перекосилось, придавив все его барахло...
Сцепив зубы, Валет утвердился на левой ноге. Находясь в этой позиции, он еще мог попытаться резко развернуться, если последует ответный залп... Такими хреновыми его дела не были никогда. Кровь стекала по брезентовым штанам, а ему казалось, что по ногам ползают теплые липкие черви. Одна рука годилась только на то, чтобы поддерживать цевье дробовика. Плечо ныло, как будто кто-то медленно перепиливал кость колючей проволокой. На краю поля зрения возникла подозрительная рябь. Не тень "близнеца", а следствие значительной потери крови. Выбора не оставалось.
Он шагнул в коридор, словно в пропасть, готовый увидеть последнее созвездие в своей жизни -- три вспышки в полутьме. Но знал, что и сам успеет выстрелить. На таком расстоянии был шанс задеть дробью всех троих, а одного так уж точно вогнать в гроб...
Его палец почти сделал свою работу. Валет не истратил заряд попусту только потому, что обладал стальными нервами.
На линии огня никого не было. Зато четыре трупа загромождали проход. Зрелище не для тех, кто недавно сытно позавтракал.
Валет слился со стеной. Увиденное надо было переварить. Лишь один мертвец был нафарширован дробью, выпущенной ранее из его ствола. Остальных убил кто-то другой. И, похоже, РУКАМИ. Растерзанные останки можно было убрать только совковой лопатой. Даже Валет не захотел бы встретиться один на один со своим неизвестным благодетелем...
Снизу донеслась какая-то возня. Получив неожиданный подарок в виде четырех пистолетов и семи полных обойм, игрок не преисполнился надежды и не пустил слюни в припадке жизнелюбия. Он начал спускаться по ступенькам, приволакивая одну ногу. В чудеса он не верил. Поэтому не испытывал и преждевременной радости.
* * *
Наступало воскресное утро. Днем отдохновения даже не пахло.
20. СЛЕПОЙ
Стрельба застала священника в церкви. Он готовился к службе, которая давно превратилась в фарс. Церковь посещали в основном те, кого он сам ненавидел за ханжество. Престарелые шлюхи и убийцы, ушедшие на покой, посмеивались, когда он толковал о возвышенном и печальном. К примеру, взять то место из Книги Иезекииля, где Господь якобы обрушивается с обличительной речью на народ Иерусалима. Священник особо любил смаковать тему наказаний за творимые беззакония и за то, что были отвергнуты постановления Господни. Часто он цитировал строки о том, как отцы будут есть сыновей и сыновья будут есть отцов своих. О гибели от язвы, голода и меча. О первородном грехе и вечном проклятии. Об утолении гнева и ярости Его... Священник извергал все это из себя, снимая стресс, и прекрасно понимал, что подобным текстом никого не испугаешь. Обитатели города Ина видели на своем веку и не такое.
Но вот, наконец, произошло нечто, заставившее их ужаснуться. Они столкнулись с новой, никем не описанной и неописуемой формой зла. Священник мог торжествовать. Древние пророчества сбывались. Чем еще было это неотвратимое преследование жертв, если не проявлением сверхъестественной воли, и чем еще были эти кошмарные смерти, если не карой за грехи?..
Тем не менее священник верил, что однажды все может перевернуться с ног на голову и в человеческих сердцах птенцы любви проклюнут скорлупу ненависти. Впервые за много лет он вдруг почувствовал, что роковой момент близок. Это открытие огорошило его. Теперь он не знал, что делать. Ему не с кем было посоветоваться, если не считать...
В церковь как раз входила ведьма Полина, насвистывая "Розовый фламинго" -- любимую мелодию своей молодости. И ничего -- иконы не кровоточили, свечи не гасли, молния не ударяла, пол не раскалился добела. Ведьму сопровождала Очень Богатая Персона -- помещик Ферзь, которому принадлежали обширные земли к югу от Ина и добрая половина городских окраин. На церковном дворе стоял его "лендровер", запряженный шестеркой белых битюгов.
Лет пять тому назад ведьма избавила Ферзя от простатита -- теперь это были, что называется, друзья до гроба. Вероятно, благодарность помещика была искренней (с тех пор его гарем из толстозадых крестьянок разросся в полтора раза), а ведьме, по-видимому, льстило покровительство столь могущественного человека. Кроме того, старушке было не вредно подумать и о защите -- Ферзь негласно создал собственную полицию, которая прекрасно управлялась с его многочисленными рабами, батраками и просто сбродом, норовившим что-нибудь украсть.
С городскими властями Ферзь был вынужден "мирно сосуществовать". И помещик, и хозяева Ина понимали, что война истощит обе стороны до уровня, на котором это самое сосуществование станет просто пещерным. Таким образом, они проявляли потрясающее благоразумие! Это не мешало их многолетнему соперничеству. Инстинкты самосохранения срабатывали безошибочно, пока не вмешался третий, неизвестный фактор. Помещик быстро сообразил, что из этого можно извлечь политическую выгоду. Поэтому в то воскресное утро безбожник Ферзь явился в церковь чуть ли не второй раз в жизни. Ну, первый был точно -- когда его, еще младенца, окунали в крестильную купель...
Свиту помещика составляли туповатые, но крепкие деревенские парни, смотревшие на мир исключительно сквозь стволы своих дробовиков. Поэтому кругозор у них был соответствующий. Ферзь представлялся им недосягаемо гениальным интриганом и неминуемо занял бы место божества, если бы вдруг появилась такая вакансия. За пределами города культ личности ОБП был абсолютным.
Сейчас "мальчики" были насторожены и обступили шефа плотной группой. Не каждый день в Ине открывали пулеметный огонь, и далеко не каждый день перестрелка затягивалась на целых двадцать минут.
Ферзь задержался на ступенях церкви, прислушиваясь к отдаленной стрельбе, и улыбнулся своим мыслям. Это был грузный шестидесятилетний мужчина с рыхлым лицом и пухлыми кистями сластолюбца. А еще он обожал власть и комфорт. Ум в сочетании с маниакальной настойчивостью -- это была адская смесь, не обещавшая пешкам обеих сторон ничего хорошего.
* * *
...Священник вошел в раж. Сегодня на него накатило вдохновение, очень похожее на помрачение рассудка. Душа раскачивалась на качелях -- от праведного гнева к трусости. На секунду он испугался, что в него вселился тот же демон, которым был одержим бродяга с выжженными глазами. Потом демон овладел священником, поглотил, будто тьма ночи, и увлек за собой, как горный поток, а все сомнения исчезли.
Проповедуя, поп был не вполне оригинален. Кое-что он позаимствовал из чужого репертуара. Оказалось, что в подвалах его памяти хранится множество запретных вещей, попавших туда контрабандным путем. То, от чего благоразумные люди избавляются еще в ранней молодости. Так жить удобнее и безопаснее. И даже приятнее...
Дело в том, что Валет был не первым злополучным одиночкой, ставшим причиной большого переполоха. В Ине сохранилась улица, которую до сих пор называли Дорогой Слепого. Слепой появился на ней несколько лет назад (все делали вид, что забыли, когда именно это случилось). Он пришел с юга -с той стороны света, которая была ничем не лучше других. Возможно, из мест, жарких, как преисподняя, где души не гниют, а высыхают.
Судя по всему, он был странствующим проповедником, который так достал кого-то своими проповедями, что ему выжгли глаза. Но хорошо подвешенный язык почему-то не тронули (что поделаешь -- у некоторых людей странное чувство юмора). Для слепого бродяга неплохо ориентировался. Кое-кто поверил, что его и впрямь ведет Дух (хотя пахло от него экскрементами). Никак иначе объяснить его удивительно целеустремленное движение было нельзя. Во всяком случае он добрался до города, и у него осталось достаточно сил, чтобы выплеснуть на местных недоумков свою бешеную ярость.
У него была борода до пояса и колтун на голове. В этих зарослях птицы могли бы вить гнезда. Но вместо птиц ползали насекомые... На костлявой фигуре болталось рваное платье из мешковины (это в середине марта!); вокруг талии был обернут металлический трос. Босые ноги кровоточили; ногти вылезли; зубы выпали; губы были покрыты язвами; на лбу вырезан крест; ужасные раны, в которые превратились пустые глазницы, облеплены мухами. Человек не отгонял их. Ему было не до того. Он потрясал огромными кулаками, насаженными на тонкие веточки запястий. И почти непрерывно орал. На звук его голоса сбежалась добрая половина горожан. Другая половина в это время вовсю предавалась пороку.
-- Покайтесь, твари! -- кричал слепой. -- Ползайте на брюхе, молите о прощении, искупайте черный бабий грех! Опомнись, отрыжка Господня, оглянись на себя! Грязь -- к грязи, прах -- к праху, гниль -- к гнилью, дерьмо -- к дерьму! Забыли свое место, Евины ублюдки?! Хватит жевать в стойлах, двуногий скот! В каждом сидит сатана, и лучше бы вам жрать друг друга! На позор ты было создано, проклятое племя! Бельмо на глазу, плевок в зерцало небесное! Нет вам оправдания, вонючие сморчки, и нигде нет для вас слова правды!..
Даже священник пришел взглянуть на конкурента. Ничего не скажешь, тот был куда более убедителен. По понятным причинам он трепался без бумажки (такое удавалось иногда умнику Жирняге, но председатель управы не мог завести народ). А чего стоил один только типаж! Да и актером слепой был гениальным. Под влиянием его пламенных речей часть паствы действительно ощутила свое полное ничтожество; одним немедленно захотелось пасть еще ниже, а другим -- наклюкаться с горя.
Кроме того, слепой, несомненно, обладал врожденным магнетизмом. Вскоре к нему присоединились человек пятнадцать, охваченных психозом, царапавших себя ногтями и выдиравших друг друг другу волосы в спровоцированном бродягой припадке садомазохизма. Некоторые, наоборот, обиделись на обличителя общественных язв и бросали в того чем попало, а кое-кто и поплевывал с верхних этажей. Печален удел правдоискателей! Никому не нравится, когда его обзывают дерьмом, даже если так оно и есть. И ничего тут не поправишь...
Обрастая по пути прилипалами, слепой добрался до самых злачных мест. На его беду в этот вечер Начальник кутил в "Петухе" со всей свитой -- и кутил так, что с девок трусы спадали. Заблуда отмечал свой двадцатипятилетний юбилей. Перед входом в кабак детишки плебса играли в "корову". На специально сооруженном ко дню торжеств ринге клейменные качки из спортклуба "Три богатыря" тузили друг друга и валялись в грязи, развлекая возбужденный электорат. На заднем дворе пылали костры и раздавалась беспорядочная стрельба. Жарилась насаженная на вертел огромная кабанья туша -- подарок юбиляру от Ферзя, точнее, один из подарков. Тут же пьяные охранники палили из пистолетов по пустым бутылкам.
В самом "Петухе" было жарко, как в протопленной бане. Брага и пиво лились рекой. Бабки хором визжали "Улетай!". В табачном дыму плавали угорелые рожи с выпученными глазами. Голые шлюхи плясали на столах и ползали под столами, обслуживая почетных гостей. (Даже священнику казалось, что жизнь тогда была не в пример веселее нынешней. Многие весельчаки с тех пор перекочевали на кладбище, а шлюхи состарились и потеряли всякую привлекательность.)
В приподнятом настроении Валет завалился в "Млын", хватанул самогона и стал ждать Марию. Поскольку та не появлялась, игрок откровенно заскучал и велел хозяину послать за нею мальчишку. Хозяин уже делал это неоднократно (подавать-то было некому), но всякий раз мальчишка лишь целовал запертую дверь. Самое странное, что злобный кобель, стороживший хату Марии, тоже исчез.
В конце концов игрок вернулся в гостиницу в обществе какой-то худосочной "Лизы", которую подобрал в подворотне. Любить эту жилистую кобылу было все равно что взбираться по стволу корявого дерева в поисках засохших плодов, и разочарованный Валет вытолкал ее взашей еще до полуночи. После этого он заснул сном человека с неправдоподобно чистой совестью.
Сон этот был одновременно безмятежным и чутким, спокойным и восприимчивым ко всему внешнему. Стоило подуть сквозняку -- и Валету снилось, что он летит над морем, а вокруг ветер наполняет странные треугольные простыни. Потом он увидел среди волн чью-то голову -- прямо по курсу... Баба. Голая, красивая и заранее благодарная. Оставалось только опустить руку и схватить тонущую за волосы. Но когда он сделал это, в руке у него оказался лишь намокший парик.
Что-то заскрежетало в морской глубине. Движением, доведенным до абсолютного автоматизма, Валет рванул пистолет из-под подушки. К тому времени, когда он разлепил глаза, ствол уже был направлен в сторону двери. Но дверь была заслонена семьюдесятью килограммами роскошной плоти. Валет узнал грудь Марии. В комнате пахло сырой землей.
Мария оперлась на кровать круглым коленом и присела на пятку. Валет посмотрел на ее голову и засмеялся. Она была лысой -- и это еще мягко сказано. Он увидел рваную рану, опоясавшую голову, как экватор опоясывает глобус. И обнаружил, что действительно держит в руке ее волосы.
Женщина наклонялась к нему, сложив губы для поцелуя. Между губами судорожно извивался придавленный червяк.
Валет с облегчением опустил пушку.
-- Иди к черту! -- сказал он. -- Я не сплю с лысыми бабами.
* * *
Двумя часами позже ведьма проснулась в своей постели оттого, что кто-то нежно гладил ее по лицу. Ей снилось, что она -- еще невинная девушка -- бежит по залитому солнцем лугу к лесу и лес прозрачен, потому что прозрачен каждый лист, полупрозрачны даже стволы с зелеными венами внутри, и она погружается в океан животворящего сока, и к ней возвращаются не только силы жить, но и исцелять других... Она видит эфирных существ, резвящихся в легких тенях и похожих на рои мельчайших сверкающих золотом насекомых; они странствуют вместе с корпускулами света и переносят жизнь от умирающих звезд к молодым... Лес принимает девушку в свои прохладные объятия, обволакивает шорохами, шепотами и шелестами, зыбкой музыкой воздуха... Мир... Свежесть... Чистота... Кровь становится сладким соком... Ведьма ощущает ласку выдоха из зеленых легких... Непобедимая жизнь пульсирует в каждой клетке... Она непрерывно ускользает от смерти... Полина закрывает глаза и представляет себе семена одуванчиков, переносимые во мраке холодным мертвым ветром... Такой же хаотический злой ветер толкал в спину людей, только их странствие было ужасающе кратким...
Воздух сгустился, превратился в плоть. Лес отодвинулся и исчез вдали, как остров, пропавший за горизонтом темной Вселенной... Полина открыла глаза. Дальнейшее происходило наяву.
Чьи-то пальцы гладили ее по щекам. Грязные пальцы. На них осталась кровь невинных жертв. Или ПОЧТИ невинных. С ногтей сыпался черный порошок. Темный силуэт громоздился на фоне окна.
Хобот! Что нужно этому уроду в ее спальне?! К тому же, мертвому уроду -если верить фактам и аргументам... Потом Полина вспомнила свой сон. Подняла руку. Все стало ясно. Рука казалась гладкой и белой в лунном свете; тонкие пальцы были прозрачными и хрупкими, как сосульки весной. Это была рука девушки. Глупая ирония полусна, от которой затем хочется рыдать. Одно из преображений, происходивших помимо ее воли. Инстинкт? Что это за создание, у которого ТАКИЕ инстинкты?.. Рыдание родилось где-то глубоко внутри, глубже самого сердца...
Рука Хобота опустилась ниже. Она была слишком велика для девической шеи. Полина слышала дыхание -- но только свое. Зато чужой запах забивал все остальные. Тоже запах жизни, однако совсем другой -- судорожной, истеричной, притягательно-отвратительной, маниакально-депрессивной... В молодости Полина так и не смогла выбрать. Ее тянуло к свету и манило в темноту.
Значит, Хобот... Воплощение похоти. Местный сатир. Идейный борец против девственности. Истребитель "честных" жен. Неутомимый опрыскиватель-осеменитель. Ведьма была наслышана о его выдающемся достоинстве и когда-то проявляла интерес к этому предмету. Но теперь перед нею была всего лишь злая пародия на инкуба, двойная петля для неудовлетворенной части женского населения Ина, разочаровывающее пугало, которое на этот раз ошиблось дверью...
Ее рука протянулась в сторону и нащупала какой-то предмет, лежавший на резной прикроватной тумбочке. Полина всегда держала этот предмет поблизости -- на всякий случай. Как выяснилось, не напрасно. Когда она схватила и выставила его перед собой, предмет тускло заблестел. Это был длинный, коричнево-желтый ноготь Существа, найденный ею в Черной Лаборатории, -- настолько длинный, что он был свернут в спираль.
Ноготь прорезал спертый воздух, задевая и царапая грудь Хобота. Крови не было. Только еще сильнее запахло гнилью. Ведьма с упоением рисовала какие-то знаки на зыбком полотнище темноты...
Хобот отшатнулся. Ледяные пальцы задрожали и оторвались от ее дряхлеющей груди. Она видела, как ее рука, сжимавшая ноготь Существа, стремительно состарилась, покрылась морщинами, словно кто-то пропахал кожу невидимым плугом...
Хобот уходил.
Ведьма смеялась.
В ее смехе не было веселья.
* * *
Одноногий умер по пути к дому Начальника. Он сбежал из пансиона под утро, когда вдова Тепличная еще храпела на диване в офисе администратора. Предвкушая разговор с Гришкой, старик прикидывал, не будет ли слишком большой наглостью попросить у того мелкую должность в управе -- в качестве награды за проявленную бдительность. Заблуда просто обязан войти в его положение. Как говорится, услуга за услугу. Одноногий метил на место ночного сторожа.
В сумерках хаты смахивали на рожи только что проблевавшихся пьяниц -такие же бесцветные, такие же унылые. Из труб еле-еле шел дым, будто чахоточные домовые пыхтели самокрутками в дымоходах. Глухой стук деревянной ноги был чуть ли не единственным звуком в ранний час. Потом заорали первые петухи. Флюгер над домом Жирняги уставился клювом на юг. Ветер обдирал с деревьев листья. Все было, как всегда в эту пору года. За исключением смерти, приголубившей одноногого во внезапной тишине и темноте.
Он не успел даже понять, что умирает. Кто-то задул его короткую кривую свечку -- или же ее погасил случайный сквозняк? Это знал наверняка только шестипалый. Причину смерти, пожалуй, могла бы определить и ведьма, но ведьме было не до того. Она встречала СВОЕГО гостя... Во всяком случае, на теле старика не осталось следов насилия.
Удачливый гробовщик Швыдкой заполучил еще одного клиента. Хозяйка пансиона Тепличная добросовестно и не скупясь проводила коллегу в последний путь.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ВЕРХИ НЕ МОГУТ, НИЗЫ НЕ ХОТЯТ
19. ДЕНЬ ОТДОХНОВЕНИЯ
Один из добровольных холуев Начальника проследил за Валетом от "Хаты карася", и люди Заблуды пришли будить его на рассвете, когда сон якобы особенно сладок, а "близнецы" якобы путешествуют в астрале.
В данном случае это было недалеко от истины. "Близнец" Валета залетел в какое-то странное место. Здесь сидели ровными рядами тридцать маленьких человечков, а большая костлявая дама в коричневом платье, с прилизанными волосами и очками, безжалостно впившимися в красную переносицу, допрашивала одного такого лилипута возле исписанной мелом доски. Бедняга изнывал под пыткой. Для Валета это было что-то новенькое. Он тоже не выучил урока и страдал от комплекса вины...
Дама подплывала к нему по проходу, как Большая Коричневая Неприятность, ее сверкающие очки превращались в дула двустволки, и вдруг она щелкнула Валета указкой по пальцам. Он вообразил себе соответствующую боль. Кто-то плюнул ему в глаза сгустком темноты...
* * *
Он проснулся с такой тяжестью в затылке, будто на самом деле получил удар и к тому же по голове. Оказалось, что его правая рука придавлена подушкой, а указательный палец зажат между скобой пистолета и доской кровати. Этот самый ценный и нужный палец из пяти уже утратил чувствительность, а значит, не мог бы как следует приласкать спусковой крючок. Впрочем, левой рукой Валет стрелял не хуже, чем правой.
"Близнец" не подвел его и на этот раз. Большая Коричневая Неприятность еще только приближалась, и на карту было поставлено кое-что посущественнее пальцев...
Сквозь окно вливался ручеек рассеянного мглистого света. Валет наслаждался им, пока позволяло время. Это вполне мог быть последний рассвет в его жизни.
Он свалился с кровати раньше, чем слетела с петель дверь, выбитая мощным ударом подкованного сапога. Еще не коснувшись лопатками пола, Валет уже палил из обоих стволов. Заряд дроби взметнул облако перьев, в которое превратилась его подушка. Одна дробинка засела у него в плече. Было больно, но он катился дальше -- к стене... Человек, ворвавшийся в комнату первым, уже отплясал свое, вдоволь нажравшись свинца. Остальные оказались поумнее и предпочли стрелять из коридора.
Игрок вовремя заметил, как изменилась освещенность. Чей-то силуэт мелькнул за окном. Его можно было принять за громадную жирную летучую мышь, но у Валета было туговато с фантазией (он даже не задавал себе вопроса, кто именно устроил на него облаву)... Осколки стекла брызнули ему в лицо, словно огромная ладонь шлепнула по воде. Затарахтел автомат. Какого-то придурка-самоубийцу спустили с крыши на веревке, и теперь тот всаживал длинную очередь в кровать, разнося ее в щепки. Валет подождал немного, а потом истратил на подвешенного остаток обоймы.
Наступила тишина... Был слышен только отрывистый лязг металла. Игрок тоже воспользовался паузой, поменял обоймы и потрогал горячие стволы. Он ощущал приятное покалывание в затекшей правой кисти. В том, что его осадили всерьез, сомневаться не приходилось. Хорошо еще, что он спал одетым. Выскакивать наружу было рискованно до глупости. С другой стороны, дальше будет хуже. Да и жалко игрушек, лежавших под кроватью. Без них Валет как-то слабо представлял себе одинокий путь до следующего города. А когда он вспомнил о кассете с "Молчанием ягнят", то взвыл про себя, будто душа утратила надежду на спасение, а заодно и вечную жизнь.
Он попытался выглянуть в разбитое окно и чуть не лишился той части черепа, которая в плохую погоду прикрывала его мозг от дождя. Остервенело застучала крупнокалиберная "машинка", установленная во дворе, и с потолка посыпалась выкрошенная пулями известь. Образовалось облако мельчайшей серой пыли, дерущей глотку. По крайней мере, Валет вовремя закрыл глаза. Под шумок кто-то снова попытался влезть в комнату. Игрок стрелял по наитию. И снова попал. Человек застонал и рухнул на пол.
Именно в этот момент пулеметная очередь прервалась, и Валет услыхал удаляющийся топот маленьких ножек. В коридоре. Там, где должны были находиться по крайней мере трое. Он понял, что чертовщина началась без всякой прелюдии. Его "близнец" висел под самым потолком номера багровым сгустком и дергался, как повешенный, из-под которого только что вышибли табурет. Валет ни разу в жизни не видел такого. Еще бы -- это была агония... Он сорвался с места.
Ему дали добраться до дробовика. Но когда он начал разворачиваться, то получил пулю в ягодицу. Его шансы смыться отсюда сразу же упали почти до нуля. Хорошо, что он не осознавал этого. И не допустил даже мимолетной слабости. Он просто извивался на полу, превозмогая боль, -- и первый же из тех, кто подумал, что игроку крышка, схлопотал в грудь заряд дроби из левого ствола.
С огромным трудом Валет встал на ноги, вернее, на ОДНУ ногу и привалился к стене. Сейчас он находился в мертвой зоне -- его не было видно ни из окна, ни из коридора. Неплохая позиция, если иметь гору патронов, запас еды и воды на месяц, а также верного напарника, чтобы спать по очереди. В противном случае это была всего лишь отсрочка приговора.
Он начал бесшумно и неловко красться вдоль стены к двери. Неловко -- так как ступать на правую ногу было все равно что всякий раз всаживать себе шило в задницу. Валета тошнило от собственных корявых движений. Он двигался, взламывая пространство, и потому ни о каком благоприятном исходе не могло быть и речи. Ему очень повезет, если удастся затаиться где-нибудь в темной дыре и дождаться ночи. Ночь -- это была его стихия. Время крыс -- четвероногих и двуногих...
Что-то стукнуло и покатилось по полу. Валет даже не посмотрел в ту сторону. Граната остановилась в ложбине между двумя досками.
Игрок понял, что в городе Ине жили не одни только олухи. Выходит, лучших людей он не увидел. И уже не увидит...
Он застыл. Остекленели его мышцы, нервы, мысли. Он оледенел настолько основательно, что, казалось, заморозил само время...
Но время ползло. Три, четыре, пять секунд...
Валет улыбнулся. С этой гранатой ИМ явно не повезло. И не похоже на то, что у них остался еще ящик. Значит, на него истратили последнюю и этим оказали ему немалое уважение. Но худшее было не позади, а впереди...
Валет совершенно точно знал, что за поворотом его поджидают три ЖИВЫХ человека. Скорее всего, один наверху, а двое других -- чуть ниже, на лестнице. Для стрелка с одним зарядом в правом стволе это было практически непреодолимое препятствие. Запасные обоймы к пистолетам лежали на дразняще близком расстоянии от него -- и все равно что на луне. Кровать уже мало напоминала ту деревянную конструкцию, на которой игрок мирно сопел в две дырки несколько минут назад. Одна ножка была расщеплена, и простреленное ложе перекосилось, придавив все его барахло...
Сцепив зубы, Валет утвердился на левой ноге. Находясь в этой позиции, он еще мог попытаться резко развернуться, если последует ответный залп... Такими хреновыми его дела не были никогда. Кровь стекала по брезентовым штанам, а ему казалось, что по ногам ползают теплые липкие черви. Одна рука годилась только на то, чтобы поддерживать цевье дробовика. Плечо ныло, как будто кто-то медленно перепиливал кость колючей проволокой. На краю поля зрения возникла подозрительная рябь. Не тень "близнеца", а следствие значительной потери крови. Выбора не оставалось.
Он шагнул в коридор, словно в пропасть, готовый увидеть последнее созвездие в своей жизни -- три вспышки в полутьме. Но знал, что и сам успеет выстрелить. На таком расстоянии был шанс задеть дробью всех троих, а одного так уж точно вогнать в гроб...
Его палец почти сделал свою работу. Валет не истратил заряд попусту только потому, что обладал стальными нервами.
На линии огня никого не было. Зато четыре трупа загромождали проход. Зрелище не для тех, кто недавно сытно позавтракал.
Валет слился со стеной. Увиденное надо было переварить. Лишь один мертвец был нафарширован дробью, выпущенной ранее из его ствола. Остальных убил кто-то другой. И, похоже, РУКАМИ. Растерзанные останки можно было убрать только совковой лопатой. Даже Валет не захотел бы встретиться один на один со своим неизвестным благодетелем...
Снизу донеслась какая-то возня. Получив неожиданный подарок в виде четырех пистолетов и семи полных обойм, игрок не преисполнился надежды и не пустил слюни в припадке жизнелюбия. Он начал спускаться по ступенькам, приволакивая одну ногу. В чудеса он не верил. Поэтому не испытывал и преждевременной радости.
* * *
Наступало воскресное утро. Днем отдохновения даже не пахло.
20. СЛЕПОЙ
Стрельба застала священника в церкви. Он готовился к службе, которая давно превратилась в фарс. Церковь посещали в основном те, кого он сам ненавидел за ханжество. Престарелые шлюхи и убийцы, ушедшие на покой, посмеивались, когда он толковал о возвышенном и печальном. К примеру, взять то место из Книги Иезекииля, где Господь якобы обрушивается с обличительной речью на народ Иерусалима. Священник особо любил смаковать тему наказаний за творимые беззакония и за то, что были отвергнуты постановления Господни. Часто он цитировал строки о том, как отцы будут есть сыновей и сыновья будут есть отцов своих. О гибели от язвы, голода и меча. О первородном грехе и вечном проклятии. Об утолении гнева и ярости Его... Священник извергал все это из себя, снимая стресс, и прекрасно понимал, что подобным текстом никого не испугаешь. Обитатели города Ина видели на своем веку и не такое.
Но вот, наконец, произошло нечто, заставившее их ужаснуться. Они столкнулись с новой, никем не описанной и неописуемой формой зла. Священник мог торжествовать. Древние пророчества сбывались. Чем еще было это неотвратимое преследование жертв, если не проявлением сверхъестественной воли, и чем еще были эти кошмарные смерти, если не карой за грехи?..
Тем не менее священник верил, что однажды все может перевернуться с ног на голову и в человеческих сердцах птенцы любви проклюнут скорлупу ненависти. Впервые за много лет он вдруг почувствовал, что роковой момент близок. Это открытие огорошило его. Теперь он не знал, что делать. Ему не с кем было посоветоваться, если не считать...
В церковь как раз входила ведьма Полина, насвистывая "Розовый фламинго" -- любимую мелодию своей молодости. И ничего -- иконы не кровоточили, свечи не гасли, молния не ударяла, пол не раскалился добела. Ведьму сопровождала Очень Богатая Персона -- помещик Ферзь, которому принадлежали обширные земли к югу от Ина и добрая половина городских окраин. На церковном дворе стоял его "лендровер", запряженный шестеркой белых битюгов.
Лет пять тому назад ведьма избавила Ферзя от простатита -- теперь это были, что называется, друзья до гроба. Вероятно, благодарность помещика была искренней (с тех пор его гарем из толстозадых крестьянок разросся в полтора раза), а ведьме, по-видимому, льстило покровительство столь могущественного человека. Кроме того, старушке было не вредно подумать и о защите -- Ферзь негласно создал собственную полицию, которая прекрасно управлялась с его многочисленными рабами, батраками и просто сбродом, норовившим что-нибудь украсть.
С городскими властями Ферзь был вынужден "мирно сосуществовать". И помещик, и хозяева Ина понимали, что война истощит обе стороны до уровня, на котором это самое сосуществование станет просто пещерным. Таким образом, они проявляли потрясающее благоразумие! Это не мешало их многолетнему соперничеству. Инстинкты самосохранения срабатывали безошибочно, пока не вмешался третий, неизвестный фактор. Помещик быстро сообразил, что из этого можно извлечь политическую выгоду. Поэтому в то воскресное утро безбожник Ферзь явился в церковь чуть ли не второй раз в жизни. Ну, первый был точно -- когда его, еще младенца, окунали в крестильную купель...
Свиту помещика составляли туповатые, но крепкие деревенские парни, смотревшие на мир исключительно сквозь стволы своих дробовиков. Поэтому кругозор у них был соответствующий. Ферзь представлялся им недосягаемо гениальным интриганом и неминуемо занял бы место божества, если бы вдруг появилась такая вакансия. За пределами города культ личности ОБП был абсолютным.
Сейчас "мальчики" были насторожены и обступили шефа плотной группой. Не каждый день в Ине открывали пулеметный огонь, и далеко не каждый день перестрелка затягивалась на целых двадцать минут.
Ферзь задержался на ступенях церкви, прислушиваясь к отдаленной стрельбе, и улыбнулся своим мыслям. Это был грузный шестидесятилетний мужчина с рыхлым лицом и пухлыми кистями сластолюбца. А еще он обожал власть и комфорт. Ум в сочетании с маниакальной настойчивостью -- это была адская смесь, не обещавшая пешкам обеих сторон ничего хорошего.
* * *
...Священник вошел в раж. Сегодня на него накатило вдохновение, очень похожее на помрачение рассудка. Душа раскачивалась на качелях -- от праведного гнева к трусости. На секунду он испугался, что в него вселился тот же демон, которым был одержим бродяга с выжженными глазами. Потом демон овладел священником, поглотил, будто тьма ночи, и увлек за собой, как горный поток, а все сомнения исчезли.
Проповедуя, поп был не вполне оригинален. Кое-что он позаимствовал из чужого репертуара. Оказалось, что в подвалах его памяти хранится множество запретных вещей, попавших туда контрабандным путем. То, от чего благоразумные люди избавляются еще в ранней молодости. Так жить удобнее и безопаснее. И даже приятнее...
Дело в том, что Валет был не первым злополучным одиночкой, ставшим причиной большого переполоха. В Ине сохранилась улица, которую до сих пор называли Дорогой Слепого. Слепой появился на ней несколько лет назад (все делали вид, что забыли, когда именно это случилось). Он пришел с юга -с той стороны света, которая была ничем не лучше других. Возможно, из мест, жарких, как преисподняя, где души не гниют, а высыхают.
Судя по всему, он был странствующим проповедником, который так достал кого-то своими проповедями, что ему выжгли глаза. Но хорошо подвешенный язык почему-то не тронули (что поделаешь -- у некоторых людей странное чувство юмора). Для слепого бродяга неплохо ориентировался. Кое-кто поверил, что его и впрямь ведет Дух (хотя пахло от него экскрементами). Никак иначе объяснить его удивительно целеустремленное движение было нельзя. Во всяком случае он добрался до города, и у него осталось достаточно сил, чтобы выплеснуть на местных недоумков свою бешеную ярость.
У него была борода до пояса и колтун на голове. В этих зарослях птицы могли бы вить гнезда. Но вместо птиц ползали насекомые... На костлявой фигуре болталось рваное платье из мешковины (это в середине марта!); вокруг талии был обернут металлический трос. Босые ноги кровоточили; ногти вылезли; зубы выпали; губы были покрыты язвами; на лбу вырезан крест; ужасные раны, в которые превратились пустые глазницы, облеплены мухами. Человек не отгонял их. Ему было не до того. Он потрясал огромными кулаками, насаженными на тонкие веточки запястий. И почти непрерывно орал. На звук его голоса сбежалась добрая половина горожан. Другая половина в это время вовсю предавалась пороку.
-- Покайтесь, твари! -- кричал слепой. -- Ползайте на брюхе, молите о прощении, искупайте черный бабий грех! Опомнись, отрыжка Господня, оглянись на себя! Грязь -- к грязи, прах -- к праху, гниль -- к гнилью, дерьмо -- к дерьму! Забыли свое место, Евины ублюдки?! Хватит жевать в стойлах, двуногий скот! В каждом сидит сатана, и лучше бы вам жрать друг друга! На позор ты было создано, проклятое племя! Бельмо на глазу, плевок в зерцало небесное! Нет вам оправдания, вонючие сморчки, и нигде нет для вас слова правды!..
Даже священник пришел взглянуть на конкурента. Ничего не скажешь, тот был куда более убедителен. По понятным причинам он трепался без бумажки (такое удавалось иногда умнику Жирняге, но председатель управы не мог завести народ). А чего стоил один только типаж! Да и актером слепой был гениальным. Под влиянием его пламенных речей часть паствы действительно ощутила свое полное ничтожество; одним немедленно захотелось пасть еще ниже, а другим -- наклюкаться с горя.
Кроме того, слепой, несомненно, обладал врожденным магнетизмом. Вскоре к нему присоединились человек пятнадцать, охваченных психозом, царапавших себя ногтями и выдиравших друг друг другу волосы в спровоцированном бродягой припадке садомазохизма. Некоторые, наоборот, обиделись на обличителя общественных язв и бросали в того чем попало, а кое-кто и поплевывал с верхних этажей. Печален удел правдоискателей! Никому не нравится, когда его обзывают дерьмом, даже если так оно и есть. И ничего тут не поправишь...
Обрастая по пути прилипалами, слепой добрался до самых злачных мест. На его беду в этот вечер Начальник кутил в "Петухе" со всей свитой -- и кутил так, что с девок трусы спадали. Заблуда отмечал свой двадцатипятилетний юбилей. Перед входом в кабак детишки плебса играли в "корову". На специально сооруженном ко дню торжеств ринге клейменные качки из спортклуба "Три богатыря" тузили друг друга и валялись в грязи, развлекая возбужденный электорат. На заднем дворе пылали костры и раздавалась беспорядочная стрельба. Жарилась насаженная на вертел огромная кабанья туша -- подарок юбиляру от Ферзя, точнее, один из подарков. Тут же пьяные охранники палили из пистолетов по пустым бутылкам.
В самом "Петухе" было жарко, как в протопленной бане. Брага и пиво лились рекой. Бабки хором визжали "Улетай!". В табачном дыму плавали угорелые рожи с выпученными глазами. Голые шлюхи плясали на столах и ползали под столами, обслуживая почетных гостей. (Даже священнику казалось, что жизнь тогда была не в пример веселее нынешней. Многие весельчаки с тех пор перекочевали на кладбище, а шлюхи состарились и потеряли всякую привлекательность.)