Страница:
Вспышка боли была мгновенной, а потом – только гул и звенящая пустота, в которой обрывки мыслей носились хаотически, словно стайка вспугнутых летучих мышей под сводами заброшенной колокольни. Тем не менее взгляд Вадика был прикован к Генкиному туловищу – упитанному и даже жирному туловищу, четко выделявшемуся на фоне окна. Этот силуэт внушал уважение своими размерами. И еще надежду.
– Стой! – сказал Вадик, подняв руку.
Генка расплылся в улыбке, выпустив на волю несколько пузырьков слюны.
Он наслаждался мгновениями торжества, но ошибался, думая, что враг запросил пощады.
Вадик плохо соображал, однако в его действиях была какая-то запрограммированность. Он продолжал подниматься по лестнице, не защищаясь. Толстяку все равно показалось мало. Он еще раз ударил ногой, стараясь попасть Вадику в пах, но попал в живот.
На этот раз боль была жуткой, скручивающей, опустошающей окончательно. Вадик сложился пополам и ткнулся лбом в перила. Об апельсиновом поцелуе он уже не вспоминал. День мгновенно превратился в самый гнусный в его жизни.
– Вот так, маленький говнюк, – важно сказал Пивовар. – И это только начало!
Через несколько секунд Вадик осознал, что толстяк упражняет на его темени свои пальцы. Он с трудом разогнулся и прохрипел:
– Подожди! Не надо…
– Ты не понял, сука. Теперь я буду учить тебя каждый день.
– Согласен… – прошептал Вадик слабеющим голосом. – Согласен… меняться…
Толстозадый сразу просек, о чем идет речь. Когда дело пахло выгодой, он соображал мгновенно.
Генка прервал экзекуцию. В глазах у него появилось новое чувство. Вадик не знал, что у взрослых оно называется вожделением. Собственно, толстяк невзлюбил его именно после того случая, когда он наотрез отказался обменять свой роскошный каталог, содержащий ВСЕ серийные модели автомобилей выпуска 1988–1998 годов, на Генкину жалкую имитацию кольта-«коммандера». Впрочем, если честно, кольт тоже был неплох, но альбом можно было рассматривать ЧАСАМИ.
– Я сейчас вынесу, – пообещал Вадик.
– Не вздумай позвать папашу или мамашу, – предупредил
Пивовар. – Поймаю во дворе – убью.
Вадик не собирался звать папашу или мамашу. У него даже в мыслях такого не было. Родители не имели к этому ни малейшего отношения. Но и расставаться с каталогом он тоже не собирался.
– Я жду, – сказал Генка. – И бабки принеси. Что-то я проголодался. Не выйдешь – лучше живи дома.
Вадик покивал и стал подниматься к своей двери. По пути он постепенно приходил в себя, хотя сначала каждый шаг резью отдавался в животе. Левое ухо распухло и слегка зудело, будто по нему прогуливались два десятка мух одновременно. Вадик потрогал его, поднес пальцы к глазам и с облегчением увидел, что на них нет крови.
Остановившись перед дверью своей квартиры, он заправил майку в джинсы и отряхнул с нее пыльный след подошвы. Потом оглянулся – Генка наблюдал за ним снизу, мерзко ухмыляясь.
– Запомни, сопляк: лучше тебе не жаловаться! – произнес блондин. Вадик не сомневался, что Пивовар может превратить его дворовую жизнь в ад и сделает это с радостью.
Вадик постучал в дверь кулаком. До звонка он пока не доставал и не будет доставать еще лет семь.
Дверь открыла мама, и он поспешно повернулся вполоборота, чтобы она не увидела его распухшее ухо.
– Нагулялся? – спросила мама и чмокнула его в щеку. Судя по ее виду и запаху, витавшему в коридоре, она «занималась собой» в ванной комнате. В своем нежно-розовом халатике и без всякой косметики она казалась Вадику очень, очень красивой и свежей, как персик. Ногти на правой руке были накрашены, левая еще выглядела бледно. Вадик вспомнил, что этим вечером мама и папа собирались идти в гости.
– Кушать хочешь? – спросила мама.
– Не-а, – ответил Вадик, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно, и сделал вид, что расшнуровывает кроссовки. Его сердце застучало быстрее, когда он увидел, как мама возвращается в ванную, помахивая правой кистью, будто облысевшим веером, – к своим баночкам с кремами, пузырькам с лаком, шампуням, фенам, дезодорантам и еще десяткам вещей, казавшихся Вадику бесполезным хламом.
– Тогда подожди меня. Я скоро. – Конец этой фразы он услышал уже через закрытую дверь. Мягко ступая, он отправился на кухню и уставился на горку посуды, сваленной в мойку. У него не было никакого опыта, и все-таки он интуитивно улавливал разницу между тупым столовым ножом с округлой рукояткой из мельхиора и мясницким инструментом с деревянными накладками и широким остроконечным клинком.
Он вытащил из мойки нож для разрезания мяса и засунул его сзади за пояс. Потом так же тихо прокрался мимо ванной комнаты, в которой мама красила ногти и напевала себе под нос «Самбу белого мотылька», и, встав на цыпочки, открыл входную дверь. Придержал язычок замка, чтобы тот не щелкнул, и вышел на лестничную площадку.
Генка просунул голову между отогнутыми прутьями решетки нижнего лестничного марша. Он все еще не был уверен в том, что детсадовский сопляк не пожалуется папочке, и на всякий случай готовился смыться. Увидев, что Вадик возвращается один, да еще прячет что-то под майкой, Пивовар снова вспотел от возбуждения. Ему не терпелось заполучить полный каталог моделей 1988–1998 годов. Пожалуй, он сделает себе прекрасный подарок ко дню рождения. Сопляк ничего не знал об этом; ему и не надо было знать.
Вадик улыбался, спускаясь по ступенькам. Его улыбка показалась Генке неуместной и неестественной, но он не придал этой детали большого значения. Ясно как день: сопляк его боится. Жутко боится, раз согласился расстаться со своим каталогом. Как все-таки хорошо иметь богатого папочку! Генка решил, что эту корову можно будет доить долго.
Чертов сопляк спускался быстро, почти бежал. Генка подумал, уж не собирается ли тот проскочить мимо. Он стал посреди лестницы, выпятил брюхо и развел руки в стороны. Он ждал подарка, который приготовил для него малолетний говнюк.
Нож вонзился прямо под сердце. Инерции вполне хватило, чтобы проткнуть футболку, кожу и слой жира на груди Пивовара. После этого клинок вошел в тело с удивительной легкостью; даже ладонь не соскользнула. Вадик боялся порезаться или испачкаться в крови. Но крови почти не было.
Генка охнул, взвизгнул и начал оседать. В его взгляде застыло безмерное изумление. Это была быстрая и почти мгновенная смерть. Вадик понимал, что толстяк не должен поднять шум. Туша увлекала его вниз. Он дернул нож на себя. К счастью, лезвие не застряло между ребрами. На футболке Пивовара расплылось темное пятно. На губах блондинчика выступила розовая пена. Он медленно сползал по ступенькам, словно кукла, набитая ватой…
Вадик не смотрел на него. Он прислушивался, не раздадутся ли шаги на лестнице. И не хлопнет ли чья-нибудь дверь. Потом он увидел, что с кончика ножа сорвалась малиновая капля. Тогда он поднес лезвие ко рту и аккуратно облизнул его языком. Это было ужасно невкусно, но он не хотел оставлять никаких следов.
Сзади послышался скребущий звук. Вадик едва не пустил в штаны теплую струйку… Очень медленно он обернулся.
В двух метрах от него сидел соседский кот.
– Кис-кис, – слабым голосом сказал Вадик. Кот проскользнул мимо и остановился только затем, чтобы обнюхать Генкин труп. Потом кот задрал хвост и отправился по своим делам. Его правая передняя лапа оставляла следы в виде едва заметных пятен.
Вадик вздохнул свободнее.
Убедившись, что нож чист, а на его одежду и обувь не попала ни единая капля крови, он тихо поднялся на площадку и толкнул незапертую дверь. Все складывалось как нельзя лучше. Мама все еще была в ванной и теперь мурлыкала «Только я буду рядом…». Оттуда же доносилось тихое жужжание электрического эпилятора.
Вадик осторожно запер входную дверь, снял кроссовки и через пару секунд был уже на кухне. Здесь он подержал нож под струей воды. Наблюдая за розоватой струйкой, стекающей с клинка и исчезающей в водостоке, он ощутил, как ослабляются тиски напряжения, как уходит тревога, а на ее место возвращаются счастливая беззаботность и незамутненная детская радость существования.
5
6
7
– Стой! – сказал Вадик, подняв руку.
Генка расплылся в улыбке, выпустив на волю несколько пузырьков слюны.
Он наслаждался мгновениями торжества, но ошибался, думая, что враг запросил пощады.
Вадик плохо соображал, однако в его действиях была какая-то запрограммированность. Он продолжал подниматься по лестнице, не защищаясь. Толстяку все равно показалось мало. Он еще раз ударил ногой, стараясь попасть Вадику в пах, но попал в живот.
На этот раз боль была жуткой, скручивающей, опустошающей окончательно. Вадик сложился пополам и ткнулся лбом в перила. Об апельсиновом поцелуе он уже не вспоминал. День мгновенно превратился в самый гнусный в его жизни.
– Вот так, маленький говнюк, – важно сказал Пивовар. – И это только начало!
Через несколько секунд Вадик осознал, что толстяк упражняет на его темени свои пальцы. Он с трудом разогнулся и прохрипел:
– Подожди! Не надо…
– Ты не понял, сука. Теперь я буду учить тебя каждый день.
– Согласен… – прошептал Вадик слабеющим голосом. – Согласен… меняться…
Толстозадый сразу просек, о чем идет речь. Когда дело пахло выгодой, он соображал мгновенно.
Генка прервал экзекуцию. В глазах у него появилось новое чувство. Вадик не знал, что у взрослых оно называется вожделением. Собственно, толстяк невзлюбил его именно после того случая, когда он наотрез отказался обменять свой роскошный каталог, содержащий ВСЕ серийные модели автомобилей выпуска 1988–1998 годов, на Генкину жалкую имитацию кольта-«коммандера». Впрочем, если честно, кольт тоже был неплох, но альбом можно было рассматривать ЧАСАМИ.
– Я сейчас вынесу, – пообещал Вадик.
– Не вздумай позвать папашу или мамашу, – предупредил
Пивовар. – Поймаю во дворе – убью.
Вадик не собирался звать папашу или мамашу. У него даже в мыслях такого не было. Родители не имели к этому ни малейшего отношения. Но и расставаться с каталогом он тоже не собирался.
– Я жду, – сказал Генка. – И бабки принеси. Что-то я проголодался. Не выйдешь – лучше живи дома.
Вадик покивал и стал подниматься к своей двери. По пути он постепенно приходил в себя, хотя сначала каждый шаг резью отдавался в животе. Левое ухо распухло и слегка зудело, будто по нему прогуливались два десятка мух одновременно. Вадик потрогал его, поднес пальцы к глазам и с облегчением увидел, что на них нет крови.
Остановившись перед дверью своей квартиры, он заправил майку в джинсы и отряхнул с нее пыльный след подошвы. Потом оглянулся – Генка наблюдал за ним снизу, мерзко ухмыляясь.
– Запомни, сопляк: лучше тебе не жаловаться! – произнес блондин. Вадик не сомневался, что Пивовар может превратить его дворовую жизнь в ад и сделает это с радостью.
Вадик постучал в дверь кулаком. До звонка он пока не доставал и не будет доставать еще лет семь.
Дверь открыла мама, и он поспешно повернулся вполоборота, чтобы она не увидела его распухшее ухо.
– Нагулялся? – спросила мама и чмокнула его в щеку. Судя по ее виду и запаху, витавшему в коридоре, она «занималась собой» в ванной комнате. В своем нежно-розовом халатике и без всякой косметики она казалась Вадику очень, очень красивой и свежей, как персик. Ногти на правой руке были накрашены, левая еще выглядела бледно. Вадик вспомнил, что этим вечером мама и папа собирались идти в гости.
– Кушать хочешь? – спросила мама.
– Не-а, – ответил Вадик, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно, и сделал вид, что расшнуровывает кроссовки. Его сердце застучало быстрее, когда он увидел, как мама возвращается в ванную, помахивая правой кистью, будто облысевшим веером, – к своим баночкам с кремами, пузырькам с лаком, шампуням, фенам, дезодорантам и еще десяткам вещей, казавшихся Вадику бесполезным хламом.
– Тогда подожди меня. Я скоро. – Конец этой фразы он услышал уже через закрытую дверь. Мягко ступая, он отправился на кухню и уставился на горку посуды, сваленной в мойку. У него не было никакого опыта, и все-таки он интуитивно улавливал разницу между тупым столовым ножом с округлой рукояткой из мельхиора и мясницким инструментом с деревянными накладками и широким остроконечным клинком.
Он вытащил из мойки нож для разрезания мяса и засунул его сзади за пояс. Потом так же тихо прокрался мимо ванной комнаты, в которой мама красила ногти и напевала себе под нос «Самбу белого мотылька», и, встав на цыпочки, открыл входную дверь. Придержал язычок замка, чтобы тот не щелкнул, и вышел на лестничную площадку.
* * *
Генка просунул голову между отогнутыми прутьями решетки нижнего лестничного марша. Он все еще не был уверен в том, что детсадовский сопляк не пожалуется папочке, и на всякий случай готовился смыться. Увидев, что Вадик возвращается один, да еще прячет что-то под майкой, Пивовар снова вспотел от возбуждения. Ему не терпелось заполучить полный каталог моделей 1988–1998 годов. Пожалуй, он сделает себе прекрасный подарок ко дню рождения. Сопляк ничего не знал об этом; ему и не надо было знать.
Вадик улыбался, спускаясь по ступенькам. Его улыбка показалась Генке неуместной и неестественной, но он не придал этой детали большого значения. Ясно как день: сопляк его боится. Жутко боится, раз согласился расстаться со своим каталогом. Как все-таки хорошо иметь богатого папочку! Генка решил, что эту корову можно будет доить долго.
Чертов сопляк спускался быстро, почти бежал. Генка подумал, уж не собирается ли тот проскочить мимо. Он стал посреди лестницы, выпятил брюхо и развел руки в стороны. Он ждал подарка, который приготовил для него малолетний говнюк.
* * *
Нож вонзился прямо под сердце. Инерции вполне хватило, чтобы проткнуть футболку, кожу и слой жира на груди Пивовара. После этого клинок вошел в тело с удивительной легкостью; даже ладонь не соскользнула. Вадик боялся порезаться или испачкаться в крови. Но крови почти не было.
Генка охнул, взвизгнул и начал оседать. В его взгляде застыло безмерное изумление. Это была быстрая и почти мгновенная смерть. Вадик понимал, что толстяк не должен поднять шум. Туша увлекала его вниз. Он дернул нож на себя. К счастью, лезвие не застряло между ребрами. На футболке Пивовара расплылось темное пятно. На губах блондинчика выступила розовая пена. Он медленно сползал по ступенькам, словно кукла, набитая ватой…
Вадик не смотрел на него. Он прислушивался, не раздадутся ли шаги на лестнице. И не хлопнет ли чья-нибудь дверь. Потом он увидел, что с кончика ножа сорвалась малиновая капля. Тогда он поднес лезвие ко рту и аккуратно облизнул его языком. Это было ужасно невкусно, но он не хотел оставлять никаких следов.
Сзади послышался скребущий звук. Вадик едва не пустил в штаны теплую струйку… Очень медленно он обернулся.
В двух метрах от него сидел соседский кот.
– Кис-кис, – слабым голосом сказал Вадик. Кот проскользнул мимо и остановился только затем, чтобы обнюхать Генкин труп. Потом кот задрал хвост и отправился по своим делам. Его правая передняя лапа оставляла следы в виде едва заметных пятен.
Вадик вздохнул свободнее.
Убедившись, что нож чист, а на его одежду и обувь не попала ни единая капля крови, он тихо поднялся на площадку и толкнул незапертую дверь. Все складывалось как нельзя лучше. Мама все еще была в ванной и теперь мурлыкала «Только я буду рядом…». Оттуда же доносилось тихое жужжание электрического эпилятора.
Вадик осторожно запер входную дверь, снял кроссовки и через пару секунд был уже на кухне. Здесь он подержал нож под струей воды. Наблюдая за розоватой струйкой, стекающей с клинка и исчезающей в водостоке, он ощутил, как ослабляются тиски напряжения, как уходит тревога, а на ее место возвращаются счастливая беззаботность и незамутненная детская радость существования.
5
Он давно успел забыть звуки похоронного оркестра, тоскливо завывавшего под окнами в течение получаса. Четыре недели тянутся долго, когда вам еще не исполнилось шести и вы не прошли спецобработку в начальной школе, в результате которой время начинает делиться на «свое» и «чужое». Вадик забыл, какие лица были у мамы и папы в ТОТ воскресный день и о чем спрашивали его скучные дядьки в форме и без формы. Он ничего не знал – как и все остальные. Правда, соседский кот кое-что видел, но его переехала машина спустя три дня после Генкиных похорон. Вадик специально ходил полюбоваться на облепленные мухами останки, которые лежали на обочине дороги. Это отвратительное зрелище подействовало на него успокаивающе. Особенно внимательно он рассматривал правую переднюю лапу. Она оказалась запачканной в крови, только непонятно было, чья это кровь – Генкина или самого кота.
Но все самое лучшее происходило с Вадиком ночью. Он испытал невыразимое облегчение, когда в его снах появился раздувшийся труп Пивовара с расставленными руками и изумленно выпученными глазами. Труп плавал в зыбком пространстве, будто наполненный гелием шарик, привязанный к тоненькой ниточке ужаса. Он преследовал Вадика на мельнице, валялся в гробу рядом с бабушкой, ловил личинок распахнутым ртом, вытягивал белых солитеров (э-нер-ги-ю?) через ноздри человека на заднем сиденье папиной машины и пожирал вывалившиеся на асфальт кошачьи кишки.
Оставалось только схватиться за эту самую нестерпимо вибрировавшую ниточку, отвести шарик в сторону и заткнуть им дыру, которая разрослась до размеров упитанного школьника младших классов.
Получилось великолепно. Сердце Вадика переполнилось любопытством и любовью. Дневные «сны» были украшены почти ежедневными появлениями маленькой феи Леночки.
Дыра появилась снова спустя три недели. Она увеличивалась катастрофически быстро.
В конце сентября мама решила помыть окна. Папа предложил кого-нибудь нанять, но мама сказала, что и сама справится. Это было очень смело с ее стороны – они жили на пятом этаже. Правда, она мыла окна и раньше – до того, как у папы завелись деньги, а мама оставила работу. Вадик знал мамин секрет: ей было попросту скучно.
Но она могла развлечься и по-другому. Он считал мытье окон нелепейшим занятием на свете. Лучше бы она сыграла с ним в корпоративный тетрис. Он ее долго уговаривал, но мама, похоже, стала жертвой этой идиотской «силы воли», заставляющей взрослых делать то, чего нормальный человек испугался бы, и то, что надо было бы отложить в долгий ящик. (Кстати, «долгий ящик» – это случайно не бабушкин гроб?..)
Незадолго до того дня Вадик, впечатленный особо мерзким ужастиком, который он посмотрел по видео, напросился в супружескую постель и занял нагретое место между мамой и папой. Его страх быстро прошел; обнимая спящую маму, он погрузился в ее сновидения, и это потрясло его сильнее всех ужастиков, вместе взятых.
Он открыл, что взрослые живут, окруженные многочисленными черными дырами, зияющими в ветхом занавесе, будто норы каких-то космических червей. А может быть, дыры действительно проделаны лангольерами – если верить дяде Стивену? Впрочем, не так уж важна причина их появления… Вадик даже покрылся липким потом. В его маленькой голове не укладывалось, как можно жить в сердцевине сгнившего плода, среди нестерпимого смрада разложения, на смертельном сквозняке, заживо сдирающем кожу… Он испытал безнадежность и отчаяние – два новых чувства, для которых в его словаре еще не имелось названий. У взрослых не было НАСТОЯЩИХ кошмаров. Их окружала пустота, и со всех сторон подступал неизлечимый рак, пожирающий прямую кишку, желудок, матку, жизнь. Вадик увидел мамины метастазы – огромные дыры, которые не могли бы заткнуть и многие сотни «воздушных шариков», привязанных к ниточкам ужаса…
Бедная, бедная мама! Проснувшись среди ночи, он гладил ее по руке. Он безмерно жалел ее, но она была обречена. Ему не нужно было прикасаться к папе, чтобы испытать то же самое во второй раз. Достаточно мертвеца на заднем сиденье папиного автомобиля. Папа вдохнул чудовищное количество личинок. Вадик не сомневался, что внутри папы уже началось их превращение. В свои годы он знал: личинки – это только первая стадия…
Взобравшись на высокий табурет, мама мыла окно в кухне. Вадик смотрел на нее снизу и видел то место, откуда у женщин периодически идет кровь. У него был еще один повод пожалеть маму. Интересно, происходит ли нечто подобное с Леночкой? Истекает ли кровью она? Надолго ли ее хватит?..
Вообще-то он находился рядом с мамой для того, чтобы подавать ей сухие тряпки. Папа был на работе. Вадику предстоял долгий и нудный день. Он наблюдал за мамой, воронами, сидящими на проводах, и облаками, плывущими по серому небу. Выбрав момент, когда мама перестала держаться за вертикальную перегородку оконной рамы, он сделал три быстрых шага и изо всех сил толкнул ее обеими руками в бедра.
У нее были широкие мягкие бедра, самортизировавшие удар, но этого оказалось недостаточно. Мама покачнулась и потеряла равновесие.
И опять он увидел на ее лице знакомое выражение невероятного, немыслимого изумления. Странные люди… Неужели они не знали о дырах, проеденных смертью в тех фальшивых оболочках, которые они безнадежно ткали вокруг себя, будто безмозглые пауки?..
Он почувствовал легкие дуновения воздуха от машущих рук. Тщетная попытка взлететь… Вначале мама падала очень медленно. От ее крика Вадику хотелось заткнуть уши. Потом она исчезла за краем подоконника, и остался только крик, бившийся в железобетонном колодце, как пойманная птица с подрезанными крыльями… Раздался звук, с которым сырая отбивная шлепается на сковородку, и наступила тишина. Вадик положил тряпки на табурет, включил игровую приставку и начал играть в тетрис сам.
Он играл до тех пор, пока чужие люди не позвонили в дверь. Тогда ему пришлось сделать то, что он давно хотел, – разрыдаться.
Но все самое лучшее происходило с Вадиком ночью. Он испытал невыразимое облегчение, когда в его снах появился раздувшийся труп Пивовара с расставленными руками и изумленно выпученными глазами. Труп плавал в зыбком пространстве, будто наполненный гелием шарик, привязанный к тоненькой ниточке ужаса. Он преследовал Вадика на мельнице, валялся в гробу рядом с бабушкой, ловил личинок распахнутым ртом, вытягивал белых солитеров (э-нер-ги-ю?) через ноздри человека на заднем сиденье папиной машины и пожирал вывалившиеся на асфальт кошачьи кишки.
Оставалось только схватиться за эту самую нестерпимо вибрировавшую ниточку, отвести шарик в сторону и заткнуть им дыру, которая разрослась до размеров упитанного школьника младших классов.
Получилось великолепно. Сердце Вадика переполнилось любопытством и любовью. Дневные «сны» были украшены почти ежедневными появлениями маленькой феи Леночки.
Дыра появилась снова спустя три недели. Она увеличивалась катастрофически быстро.
* * *
В конце сентября мама решила помыть окна. Папа предложил кого-нибудь нанять, но мама сказала, что и сама справится. Это было очень смело с ее стороны – они жили на пятом этаже. Правда, она мыла окна и раньше – до того, как у папы завелись деньги, а мама оставила работу. Вадик знал мамин секрет: ей было попросту скучно.
Но она могла развлечься и по-другому. Он считал мытье окон нелепейшим занятием на свете. Лучше бы она сыграла с ним в корпоративный тетрис. Он ее долго уговаривал, но мама, похоже, стала жертвой этой идиотской «силы воли», заставляющей взрослых делать то, чего нормальный человек испугался бы, и то, что надо было бы отложить в долгий ящик. (Кстати, «долгий ящик» – это случайно не бабушкин гроб?..)
Незадолго до того дня Вадик, впечатленный особо мерзким ужастиком, который он посмотрел по видео, напросился в супружескую постель и занял нагретое место между мамой и папой. Его страх быстро прошел; обнимая спящую маму, он погрузился в ее сновидения, и это потрясло его сильнее всех ужастиков, вместе взятых.
Он открыл, что взрослые живут, окруженные многочисленными черными дырами, зияющими в ветхом занавесе, будто норы каких-то космических червей. А может быть, дыры действительно проделаны лангольерами – если верить дяде Стивену? Впрочем, не так уж важна причина их появления… Вадик даже покрылся липким потом. В его маленькой голове не укладывалось, как можно жить в сердцевине сгнившего плода, среди нестерпимого смрада разложения, на смертельном сквозняке, заживо сдирающем кожу… Он испытал безнадежность и отчаяние – два новых чувства, для которых в его словаре еще не имелось названий. У взрослых не было НАСТОЯЩИХ кошмаров. Их окружала пустота, и со всех сторон подступал неизлечимый рак, пожирающий прямую кишку, желудок, матку, жизнь. Вадик увидел мамины метастазы – огромные дыры, которые не могли бы заткнуть и многие сотни «воздушных шариков», привязанных к ниточкам ужаса…
Бедная, бедная мама! Проснувшись среди ночи, он гладил ее по руке. Он безмерно жалел ее, но она была обречена. Ему не нужно было прикасаться к папе, чтобы испытать то же самое во второй раз. Достаточно мертвеца на заднем сиденье папиного автомобиля. Папа вдохнул чудовищное количество личинок. Вадик не сомневался, что внутри папы уже началось их превращение. В свои годы он знал: личинки – это только первая стадия…
* * *
Взобравшись на высокий табурет, мама мыла окно в кухне. Вадик смотрел на нее снизу и видел то место, откуда у женщин периодически идет кровь. У него был еще один повод пожалеть маму. Интересно, происходит ли нечто подобное с Леночкой? Истекает ли кровью она? Надолго ли ее хватит?..
Вообще-то он находился рядом с мамой для того, чтобы подавать ей сухие тряпки. Папа был на работе. Вадику предстоял долгий и нудный день. Он наблюдал за мамой, воронами, сидящими на проводах, и облаками, плывущими по серому небу. Выбрав момент, когда мама перестала держаться за вертикальную перегородку оконной рамы, он сделал три быстрых шага и изо всех сил толкнул ее обеими руками в бедра.
У нее были широкие мягкие бедра, самортизировавшие удар, но этого оказалось недостаточно. Мама покачнулась и потеряла равновесие.
И опять он увидел на ее лице знакомое выражение невероятного, немыслимого изумления. Странные люди… Неужели они не знали о дырах, проеденных смертью в тех фальшивых оболочках, которые они безнадежно ткали вокруг себя, будто безмозглые пауки?..
Он почувствовал легкие дуновения воздуха от машущих рук. Тщетная попытка взлететь… Вначале мама падала очень медленно. От ее крика Вадику хотелось заткнуть уши. Потом она исчезла за краем подоконника, и остался только крик, бившийся в железобетонном колодце, как пойманная птица с подрезанными крыльями… Раздался звук, с которым сырая отбивная шлепается на сковородку, и наступила тишина. Вадик положил тряпки на табурет, включил игровую приставку и начал играть в тетрис сам.
Он играл до тех пор, пока чужие люди не позвонили в дверь. Тогда ему пришлось сделать то, что он давно хотел, – разрыдаться.
6
Только через пару месяцев, когда выпал снег, Вадик стал узнавать в существе, которое кормило его, прежнего папу. До этого он жил в одной квартире с проколотым воздушным шариком, еще не перебравшимся в реальность ночи. К зиме «шарик» наполнился кровью и превратился в человека, сгорбившегося под тяжестью своей завесы.
Вадик прекрасно понимал, насколько папа несчастен. Должно быть, его «дыра» была размером с земной шар. Во всяком случае, папе было некуда деться. У него осталось очень мало времени – даже по меркам мальчика, которому недавно стукнуло шесть.
Папина любовь дала трещину. Через эту трещину можно было заглянуть в душный мрак. Дневная жизнь Вадика стала однообразной и начисто лишенной эмоций. Вдобавок родители любимой девочки переехали куда-то, и он больше не встречал ее в детском саду или в парке. Вадик был расстроен, но вовсе не пришел в отчаяние. Он привык к мысли, что это нормальный путь – из райских кущей детства к одиночеству и смерти.
Папа начал приносить с собой бутылочки с веселенькими этикетками – те самые, с резьбой, которым «сворачивают головку». Папа делал это с удовольствием… Вадик однажды попробовал отхлебнуть из недопитой бутылки и долго сидел, хватая воздух обожженным ртом. Потом он все-таки он заставил себя сделать пару глотков. Спустя несколько минут ему показалось, что он начал лучше понимать своего папу.
Оказывается, папа был оборотнем. У него росла невидимая шерсть на внутренней стороне пальцев (однако хорошо ощутимая, когда папа хватал Вадика за руку или за плечо). Он стал похож на Волка из телевизионной рекламы. Вадик знал причину – личинки. Трансформация была медленной, но верной. Что-то пожирало папин мозг. По ночам его (или не совсем его) кошмары плавали по комнатам голубоватыми пузырями. При тусклом свете луны были видны белые черви, которые свисали из всех папиных отверстий, будто спагетти, скрученные в жгут и выползающие из живой мясорубки. Жгут пронизывал дверные замки и терялся где-то за пределами квартиры.
Это было жутковатое зрелище: оборотень, подвешенный на нитях собственной истекающей «энергии». Иногда Вадику казалось, что единственное предназначение папы – пугать его. Но ему было безразлично – до тех пор, пока Дыра не возникла снова.
В девять вечера он отправился разыскивать папу. Не то чтобы он соскучился по оборотню, но нарушался заведенный раз и навсегда порядок. Папа возвращался позже восьми часов только в исключительных случаях. Вадик был голоден, и у него не было денег. Он очень смутно представлял себе, как люди выживают в дневное время. Мысль о том, что он рубит сук, на котором сидит, была слишком сложной для него. Просто не оставалось другого выхода…
Сторож гаражного кооператива не обратил внимания на мальчишку, проскользнувшего под шлагбаумом. Вадик свернул во второй проезд. Створки ворот папиного гаража были открыты. Внутри стояла машина. Двигатель работал. Едва заметные облачка сизого выхлопного газа плыли в морозном воздухе. В гараже было темно.
Вадик постоял, глядя на пустынный проезд, по которому ветер носил мелкий колючий снег. Потом он вошел в гараж.
Здесь оказалось не намного теплее. Под ногами заскрипело битое стекло… Он обошел вокруг машины и остановился напротив двери водителя. Все стекла были подняты и сильно запотели. Вадик тщетно пытался разглядеть кого-нибудь в салоне. Там угадывались два неподвижных силуэта: один на переднем сиденье, другой – на заднем.
Мальчик постучал кулаком по стеклу. Ему показалось, что он различает за ним блестящие стеклянные предметы. Изнутри автомобиля доносилась тихая музыка. Вадик приблизил ухо к щели между дверью и кузовом, рискуя до крови ободрать кожу, если металл остыл. Усатый кривляка из группы «Куин», скончавшийся от какой-то неизлечимой болезни, пытался убедить папу в том, что все не так уж плохо.
Вадик случайно посмотрел вниз. Этого оказалось достаточно. Он нашел неоспоримое доказательство того, что оборотень находится в ловушке. Их убивают вовсе не серебряные пули, как показывают в глупых фильмах, подумал мальчик. Их убивают вожделенные машины, бутылки со «свернутыми головками» и собственный страх.
Впервые за много дней Вадик улыбнулся. Оборотень был очень большим. Больше, чем щенок, Генка Пивовар и мама, вместе взятые.
Он плотно прикрыл створки ворот и вернулся домой. Ему предстояло провести ночь в опустевшей квартире. Он остался один на один с безопасными призраками, обитающими в телевизоре.
Через полчаса ветер занес снегом его миниатюрные следы.
Вадик прекрасно понимал, насколько папа несчастен. Должно быть, его «дыра» была размером с земной шар. Во всяком случае, папе было некуда деться. У него осталось очень мало времени – даже по меркам мальчика, которому недавно стукнуло шесть.
Папина любовь дала трещину. Через эту трещину можно было заглянуть в душный мрак. Дневная жизнь Вадика стала однообразной и начисто лишенной эмоций. Вдобавок родители любимой девочки переехали куда-то, и он больше не встречал ее в детском саду или в парке. Вадик был расстроен, но вовсе не пришел в отчаяние. Он привык к мысли, что это нормальный путь – из райских кущей детства к одиночеству и смерти.
Папа начал приносить с собой бутылочки с веселенькими этикетками – те самые, с резьбой, которым «сворачивают головку». Папа делал это с удовольствием… Вадик однажды попробовал отхлебнуть из недопитой бутылки и долго сидел, хватая воздух обожженным ртом. Потом он все-таки он заставил себя сделать пару глотков. Спустя несколько минут ему показалось, что он начал лучше понимать своего папу.
Оказывается, папа был оборотнем. У него росла невидимая шерсть на внутренней стороне пальцев (однако хорошо ощутимая, когда папа хватал Вадика за руку или за плечо). Он стал похож на Волка из телевизионной рекламы. Вадик знал причину – личинки. Трансформация была медленной, но верной. Что-то пожирало папин мозг. По ночам его (или не совсем его) кошмары плавали по комнатам голубоватыми пузырями. При тусклом свете луны были видны белые черви, которые свисали из всех папиных отверстий, будто спагетти, скрученные в жгут и выползающие из живой мясорубки. Жгут пронизывал дверные замки и терялся где-то за пределами квартиры.
Это было жутковатое зрелище: оборотень, подвешенный на нитях собственной истекающей «энергии». Иногда Вадику казалось, что единственное предназначение папы – пугать его. Но ему было безразлично – до тех пор, пока Дыра не возникла снова.
* * *
В девять вечера он отправился разыскивать папу. Не то чтобы он соскучился по оборотню, но нарушался заведенный раз и навсегда порядок. Папа возвращался позже восьми часов только в исключительных случаях. Вадик был голоден, и у него не было денег. Он очень смутно представлял себе, как люди выживают в дневное время. Мысль о том, что он рубит сук, на котором сидит, была слишком сложной для него. Просто не оставалось другого выхода…
Сторож гаражного кооператива не обратил внимания на мальчишку, проскользнувшего под шлагбаумом. Вадик свернул во второй проезд. Створки ворот папиного гаража были открыты. Внутри стояла машина. Двигатель работал. Едва заметные облачка сизого выхлопного газа плыли в морозном воздухе. В гараже было темно.
Вадик постоял, глядя на пустынный проезд, по которому ветер носил мелкий колючий снег. Потом он вошел в гараж.
Здесь оказалось не намного теплее. Под ногами заскрипело битое стекло… Он обошел вокруг машины и остановился напротив двери водителя. Все стекла были подняты и сильно запотели. Вадик тщетно пытался разглядеть кого-нибудь в салоне. Там угадывались два неподвижных силуэта: один на переднем сиденье, другой – на заднем.
Мальчик постучал кулаком по стеклу. Ему показалось, что он различает за ним блестящие стеклянные предметы. Изнутри автомобиля доносилась тихая музыка. Вадик приблизил ухо к щели между дверью и кузовом, рискуя до крови ободрать кожу, если металл остыл. Усатый кривляка из группы «Куин», скончавшийся от какой-то неизлечимой болезни, пытался убедить папу в том, что все не так уж плохо.
Вадик случайно посмотрел вниз. Этого оказалось достаточно. Он нашел неоспоримое доказательство того, что оборотень находится в ловушке. Их убивают вовсе не серебряные пули, как показывают в глупых фильмах, подумал мальчик. Их убивают вожделенные машины, бутылки со «свернутыми головками» и собственный страх.
Впервые за много дней Вадик улыбнулся. Оборотень был очень большим. Больше, чем щенок, Генка Пивовар и мама, вместе взятые.
Он плотно прикрыл створки ворот и вернулся домой. Ему предстояло провести ночь в опустевшей квартире. Он остался один на один с безопасными призраками, обитающими в телевизоре.
Через полчаса ветер занес снегом его миниатюрные следы.
7
Его привезли в приют под Новый год. Здесь, в казенном доме, не ощущалось приближения праздника. Приют был расположен в мрачном трехэтажном здании из багрового кирпича, стоявшем на отшибе неподалеку от сортировочной станции. Местные коротко стриженные дети играли в пакгаузах. По ночам дребезжали стекла, скрежетали сцепки, стучали колеса на стыках рельсов, и с низким страшным гулом проезжали тепловозы. Днем можно было видеть ползущие на сортировку составы цистерн, платформ или контейнеров, иногда – вагоны, груженные углем. Чистенькие и надменные пассажирские не останавливаясь проходили мимо, как будто им была не чужда брезгливость…
В первый же день Вадику дали понять, кто здесь хозяин. Он не возражал. Его поселили в комнате с десятью другими мальчишками. Двое из них были похожи на Генку. Нет – к чему обманывать себя? – они были гораздо хуже. Новичку выделили кровать, стоявшую возле окна. Он думал, что это хорошее место. Ночью его избили и намазали зубной пастой. На следующее утро он проснулся с температурой – из щелей в раме сквозило, как из ледяной глотки.
Новый год он встретил в детской больнице. Голодный. Без елки и подарков. О маме и папе он не вспоминал. Они остались в прошлом. Их сожрала дыра. Всех рано или поздно сожрет дыра.
Он вернулся в приют после Рождества. Постоянное чувство голода порождало обостренное восприятие. Маленькие бритоголовые чудовища пытались обидеть его, но он знал: самое главное – это непрерывно латать дыру. Ничего другого не остается, если хочешь выжить.
Несмотря на слабость, он не спал и всю ночь смотрел на светящиеся пунктиры пассажирских поездов, которые проносились мимо. В каждом купе лежали или сидели удивительно беззаботные люди. За каждым окном были те, кто ни о чем не подозревал. Много людей… Он выбирал поезд. Ему нравился скорый, проходивший через станцию в два пятнадцать. Что-то подсказывало Вадику: «воздушных шариков» хватит надолго.
Апрель 1998 г.
В первый же день Вадику дали понять, кто здесь хозяин. Он не возражал. Его поселили в комнате с десятью другими мальчишками. Двое из них были похожи на Генку. Нет – к чему обманывать себя? – они были гораздо хуже. Новичку выделили кровать, стоявшую возле окна. Он думал, что это хорошее место. Ночью его избили и намазали зубной пастой. На следующее утро он проснулся с температурой – из щелей в раме сквозило, как из ледяной глотки.
Новый год он встретил в детской больнице. Голодный. Без елки и подарков. О маме и папе он не вспоминал. Они остались в прошлом. Их сожрала дыра. Всех рано или поздно сожрет дыра.
Он вернулся в приют после Рождества. Постоянное чувство голода порождало обостренное восприятие. Маленькие бритоголовые чудовища пытались обидеть его, но он знал: самое главное – это непрерывно латать дыру. Ничего другого не остается, если хочешь выжить.
Несмотря на слабость, он не спал и всю ночь смотрел на светящиеся пунктиры пассажирских поездов, которые проносились мимо. В каждом купе лежали или сидели удивительно беззаботные люди. За каждым окном были те, кто ни о чем не подозревал. Много людей… Он выбирал поезд. Ему нравился скорый, проходивший через станцию в два пятнадцать. Что-то подсказывало Вадику: «воздушных шариков» хватит надолго.
Апрель 1998 г.