Страница:
страстями. Ужас облагораживается здесь красотой, как Шелли сам говорил это в
своих стансах, внушенных _Медузой_ Леонардо да Винчи. Небольшое издание этой
трагедии было напечатано в Ливорно и послано в Англию на продажу, к Олльеру.
Но творчество шеллиевского чудесного года (annus mirabllis), 1819-го,
еще не закончилось. Во Флоренции, куда он переехал в октябре, после летнего
пребывания в Ливорно, он писал заметки о скульптурных произведениях и
картинных галереях. И в то же время он не забывал Англии и ее общественных и
политических нужд. В своем неоконченном _Философском взгляде на реформу_ он
пытается исследовать причины бедствий английского народа и предлагает
принять надлежащие меры. Весть о так называемой "манчестерской резне"
глубоко взволновала Шелли и побудила его написать его замечательный
_Маскарад Анархии_, в котором он увещевает своих соотечественников
обратиться на путь мира и здравомыслия - единственный путь, ведущий к
свободе. В своей фантастической сатире _Питер Белл Третий_ он рисует
Вордсворта, сделавшегося тори, как пример гения, поддавшегося притупляющему
влиянию "света". Эта поэма представляет из себя образец, не совсем удачный,
обращения Шелли к элементу гротескного и юмористики. Его великая _Песнь к
Западному Ветру_, в которой лирическая ширь сливается воедино с силой
лиризма, непревзойденной еще в английской поэзии, была задумана и частью
даже написана в лесу, обрамляющем Арно, в один из дней, когда осенний ветер
собирал туманы и дождевые тучи. Но в воображении Шелли этот дикий осенний
ветер становится предвестником весны. И наконец, в часы, когда он чувствовал
себя неспособным творить, он излагал изящными английскими стихами драму
Еврипида _Циклопы_. Конечно, ни один поэт не одарил английскую поэзию столь
богатыми дарами, в течение одного только года, как это сделал Шелли в 1819
году.
12 ноября, во Флоренции, у него родился сын, Перси Флоренс, которому
суждено было пережить своего отца и быть утешением своей матери в ее горе.
Когда стала надвигаться зима, Шелли, страдавший от суровости климата,
решил переехать в Пизу, где воздух был мягок, вода удивительно чиста и
имелся замечательный врач, Вакка Берлингиери, к которому можно было
обращаться за советами. Большая часть его жизни, с января 1820 года до его
кончины, была проведена им в Пизе. Присутствие м-ра Тайга и леди
Маунткэшелль (бывшей ученицы Мэри Вульстонкрафт) делало это место еще более
привлекательным. Летом 1820 года Шелли переехал с семьей в дом Джисборнов в
Ливорно, бывший тогда незанятым. Здесь было написано самое восхитительное из
поэтических посланий, _Письмо к Марии Джисборн_. Мэри немного воспрянула
духом, и малютка Перси был "самым веселым ребенком в мире". Но мать его не
была всецело поглощена домашними заботами, потому что она с большим
увлечением предалась изучению греческого языка, в то время как Шелли был
занят праздничной работой, так блестяще удавшейся ему, - переложением в
октавы гомеровского _Гимна к Меркурию_.
Когда жара стала усиливаться, они нашли себе убежище на водах
Сан-Джулиано, в четырех милях от Пизы. Во время прогулки на Монте Сан
Пеллегрино - сборное место богомольцев в известное время года - у Шелли
возникла мысль его _Волшебницы Атласа_, и поэма была написана в три дня,
непосредственно следовавшие за его возвращением на купанья. Мэри
предпочитала бы, чтобы он избрал сюжет менее далекий от человеческих
симпатий. Она шутливо укоряла его, и ее порицание вызвало пленительное
возражение во вступительных стансах. Когда же, немного позднее, он обратился
к гротескной обработке происшествий из современной истории, результаты были
далеко не так удачны. _Эдип Тиран, или Тиран Толстоног_, драматизирующий, с
сатирической целью, дело королевы Каролины, принадлежит к наименее
счастливым попыткам автора, хотя имеет известное значение как одна из
любопытных граней его ума. _Тиран Толстоног_ был издан в Лондоне в 1820
году, но почти тотчас же был изъят из обращения издателем.
Осенью 1820 года Шелли с женой и малюткой-сыном возвратился в Пизу. С
ними более не было мисс Клэрмонт, взявшей себе место гувернантки во
Флоренции. Но Шелли переписывался с ней и принимал живейшее участие во всем,
что ее касалось. Вокруг него собрались в Пизе друзья и знакомые: его
двоюродный брат и старый школьный товарищ, Томас Медвин, теперь драгунский
капитан, недавно вернувшийся из Индии; ирландский граф Таафе, считавший себя
лауреатом города и ученым критиком итальянской литературы; знаменитый
импровизатор Сгриччи и князь Маврокордато, сын бывшего господаря Валахии,
ставший впоследствии выдающимся деятелем Греческой революции. Через бывшего
профессора физики в Пизанском университете, Франческо Паккиани, Шелли
познакомился с Эмилией, дочерью графа Вивиани, которая провела два года в
заключении, в монастыре святой Анны. Мэри и Шелли - оба очень
заинтересовались этой красивой итальянской девушкой. Ее молодость, ее
очарование, ее печали пробудили в Шелли всю идеализирующую силу его
воображения. Она представлялась ему олицетворением всего, что есть
лучезарного и божественного - к чему можно стремиться, но чего достичь
невозможно, - совершенством красоты, истины и любви. Для него, как для
человека, это была живая, земная, обаятельная женщина и предмет нежной
заботливости. Для него, как для поэта, она возвышалась до воплощения идеала.
С этим чувством к Эмилии он написал свой _Эпипсихидион_. "Это, - говорит он,
обращаясь к мистрис Джисборн, - мистерия; что же касается действительной
плоти и крови, вы знаете, я с этим ничего не имею общего... Я желал бы,
чтобы Олльер не распространял этой вещи, кроме как среди разумеющих
(συνετοί); но даже и они, кажется, склонны приобщить меня к кругу горничных
и их ухаживателей". Как это часто бывало раньше, Шелли, в свое время, вышел
из этого идеализирующего настроения. "_Эпипсихидион_, - писал он потом, - я
видеть не могу; особа, которая там воспевалась, была облаком, а не Юноной; и
бедный Иксион спрыгивает с центавра, бывшего порождением его собственных
объятий". Тот же восторженный пыл, нашедший себе поэтическое выражение в
_Эпипсихидионе_, придал возвышенность тона критическому очерку Шелли Защита
поэзии, написанному в феврале и марте 1821 года в ответ на _Четыре возраста
поэзии_ Пикока. Быть может, это самое замечательное из произведений Шелли в
прозе, и статья является как бы непреднамеренным описанием приемов его
собственного творчества.
Лето 1821 года, как и предыдущее лето, было проведено на водах
Сан-Джулиано. В Пизе Шелли подружился с молодым драгунским лейтенантом,
Эдуардом Уильямсом, который вместе со своей женой стремился в Италию,
отчасти благодаря обещанию Медвина познакомить их с Шелли. Уильямсы наняли
прелестную виллу в четырех милях от дома Шелли, на купаньях; и между ними
было легкое и приятное сообщение, на лодке, по каналу, снабжаемому водой из
Серкио. Эдуард Уильямс был прямой, простой, сердечный человеку живо
интересовавшийся литературой; Джейн обладала нежной вкрадчивой грацией и
услаждала слух Шелли мелодиями своей гитары. Дни проходили счастливо и
промелькнули бы без всякого достопамятного происшествия, если бы не одно
событие, не связанное непосредственно с обитателями вод. В феврале 1821 года
умер Китс в Риме; но известие об этом достигло Шелли не раньше апреля. Он
был знаком с Китсом и никогда не питал глубокого личного чувства к нему. Но,
тем не менее, Шелли чтил гений молодого поэта и, узнав о его болезни, в 1820
году, летом, пригласил его к себе в Пизу. Глубоко потрясенный, - более
благодаря своему воображению, чем личным чувствам, - рассказом о смерти
Китса, Шелли почтил его память элегией _Адонаис_, которой должно быть
отведено в литературе место наряду с плачем Мосха о Бионе и плачем Мильтона
о Лисидасе. Дойдя до конца, поэма переходит в страстный гимн, но гимн не
смерти, а бессмертной жизни.
Удовольствие поездки к Байрону в Равенну, в августе, было более чем
омрачено внезапным открытием, которое сделал Байрон, об отвратительном
обвинении, возведенном на Шелли и касавшемся его семейной жизни.
Мэри написала пламенное защитительное письмо, которое Байрон должен был
доставить английскому консулу в Венеции. Но оно не попало к м-ру Хоппнеру,
для которого оно предназначалось, и было найдено в бумагах Байрона после его
смерти. "Что мой нежно любимый Шелли мог быть так оклеветан перед вами, -
писала Мэри, - он, самый кроткий и человечный из людей, это тяжело для меня,
более тяжело, чем я могу выразить словами!" О, если бы они могли бежать в
какое-нибудь уединенное место, подальше от мира с его клеветой! Или, раз это
было невозможно, если бы они могли собрать вокруг себя, в своем доме в Пизе,
хоть маленький кружок верных и честных друзей! В числе их - как они
надеялись - мог быть Байрон, потому что он собирался покинуть Равенну и
желал, чтобы они приискали ему и графине Гвиччиоли дом в Пизе. Лей Гент у
себя дома, в Англии, несколько времени тому назад был опасно болен; он также
мог бы присоединиться к их обществу, и в пользу его мог бы начать
издаваться, при содействии этого литературного союза, новый журнал The
Liberal, о котором раньше шла речь.
"Я полон мыслей и планов", - писал Шелли Генту в 1821 году. Ни один из
его обширных планов не был выполнен; но летом или ранней осенью этого года
он быстро написал свою _Элладу_, замечательную в смысле идеализированного
отношения к современным событиям. В _Персах_ Эсхила он нашел предшествующий
пример пользования текущими событиями. Призрак Магомета II навеян образом
Дария в _Персах_, но вместо песни печали, заключающей собой греческую
трагедию, Эллада оканчивается лирическим пророчеством, которое есть песнь
ликования и любви ко всему миру.
"Лорд Байрон поселился здесь, - писал Шелли из Пизы в январе 1822 года,
- и мы с ним постоянно вместе". Они ездили вдвоем, упражнялись в стрельбе из
пистолета или играли на бильярде и обменивались мыслями относительно
литературных и общественных вопросов. Шелли чувствовал в Байроне великую
творческую силу и восхищался ею. Но временами его отталкивали проявления
более грубой стороны нравственной природы Байрона. Наступивший год привел
еще нового знакомого в Пизу - Эдуарде Джона Трэлауни, молодого
корнваллийского джентльмена, который вел жизнь, полную приключений на море и
на суше. Трэлауни - "с своим обликом странствующего рыцаря, смуглый,
красивый, длинноусый" - заинтересовал Шелли и Мэри больше чем кто-либо из
тех, с кем они знакомились после отъезда Маврокордато. Насколько Шелли
очаровал Трэлауни, можно видеть из _Воспоминаний_ последнего, дающих нам
самый живой образ поэта в последние месяцы его жизни. Трэлауни, Уильямс и
Шелли любили море. Было решено соорудить лодку и нанять на лето дом на
берегу моря, в Спецции. Между тем Шелли работал опять, над своей
исторической драмой _Карл I_, и написал несколько упоительных лирических
стихотворений, вдохновленных грацией и утонченной обаятельностью Джейн
Уильямс, жены его молодого и веселого товарища.
Casa Magni, дом, взятый ими на лето, стоял на краю моря, близ рыбачьей
деревни Сан-Теренцо, на восточной стороне залива Спецции. Первые дни их
пребывания были омрачены горем, поразившим всех - но в особенности то было
горем для мисс Клэрмонт, - смертью маленькой Аллегры в монастыре
Баньякавалло. Мэри была нездорова и находила, что этот одинокий дом у моря
угнетающе действует на ее душу. Измученные нервы Шелли были тревожимы
призрачными видениями; однажды образ Аллегры поднялся с улыбкой перед ним,
над залитым луной морем, всплескивая руками от радости. Но, когда наконец
давно ожидаемая лодка обогнула мыс Порто-Венерэ, поднялось общее ликование и
суматоха ожидания. "У нас теперь есть великолепная игрушка на лето", - писал
Уильямс, который с женой своей занимал часть Casa Magni. Во время жарких
июньских дней, когда Шелли отдыхал в лодке, смотрел с берега на великолепие
моря или в лунные ночи сидел между скал, он писал благородные отрывки своей
последней большой неоконченной поэмы _Торжество Жизни_. Она содержит в себе,
быть может, самые глубокие мысли его жизни; она проникнута трогательным
отречением; в ней есть глубина взгляда, которая достигается путем ошибок, и
тишина, прошедшая через страсть. Своим общим планом и формой стиха эта поэма
напоминает _Торжество Любви_ Петрарки, а в образах своих она временами
приближается к Данте.
За возвращением Клэр в Casa Magni, после двухнедельного ее отсутствия,
почти немедленно последовало несчастье, грозившее серьезной опасностью жизни
Мэри: тяжелые преждевременные роды. Благодаря энергии и находчивости Шелли
ее жизнь была спасена. Но этот подъем нервов опять вызвал у него частые
видения. 19 июня получено было известие, обрадовавшее его сердце - Лей Гент
и его семья прибыли в Италию. Стояла чудная летняя погода. Лодка, на которую
сели Шелли и Уильямс, была спущена на море, и, после благополучного
переезда, они бросили якорь в гавани Ливорно. На следующее утро встретились,
бывшие столь долго разлученными, друзья - Шелли и Гент. "Я в неописуемом
восторге! - восклицает Шелли. - Вы себе представить не можете, как
невыразимо я счастлив". "Вид его был лучше, - писал Гент, - чем когда-либо.
Мы говорили о тысяче вещей - мы предвкушали тысячи радостей". В понедельник,
8 июля, вид неба, казалось, предвещал перемену погоды; но ветер был
благоприятный для возвращения в Леричи.
Между часом и двумя пополудни лодка оставила гавань. Ее видели за
десять миль, в открытом море, по направлению к Реджио; потом темнота летней
грозы скрыла ее из виду.
Между тем Мэри, которой очень не хотелось отпускать Шелли, и Джейн
Уильяме бодрствовали и ждали. Проходили дни страдания и страшных недоумений.
Наконец осиротевшие женщины не в силах были больше ждать и поехали в Пизу,
чтобы расспросить Байрона и Гента. Даже тогда еще не вся надежда была
утрачена; лодку могло отнести к Корсике или на Эльбу. Мэри и Джейн поспешили
назад в Леричи, так как Трэлауни решил возобновить поиски по направлению к
Ливорно. Вечером 19 июля он вернулся. "Все кончено, - пишет Мэри, - все
спокойно теперь; их тела выброшены на берег".
Два тела были выброшены на морской берег, одно по дороге к Реджио,
другое на тосканском берегу. По высокой стройной фигуре, по тому Софокла и
поэме Китса, находившихся в карманах, был узнан Шелли. Согласно со строгим
законом итальянского карантина, тела должны были бы остаться в песке,
засыпанные негашеной известью. Но, благодаря особому разрешению, позволено
было их сжечь. При этом присутствовали Трэлауни, Байрон и Гент. Сердце Шелли
было выхвачено из пламени Трэлауни; пепел был благоговейно собран. На старом
протестантском кладбище в Риме, там, где лежит тело малютки Вильяма, вблизи
от могилы Кайя Цестия, был предан земле ларец, содержавший в себе прах
Шелли.
своих стансах, внушенных _Медузой_ Леонардо да Винчи. Небольшое издание этой
трагедии было напечатано в Ливорно и послано в Англию на продажу, к Олльеру.
Но творчество шеллиевского чудесного года (annus mirabllis), 1819-го,
еще не закончилось. Во Флоренции, куда он переехал в октябре, после летнего
пребывания в Ливорно, он писал заметки о скульптурных произведениях и
картинных галереях. И в то же время он не забывал Англии и ее общественных и
политических нужд. В своем неоконченном _Философском взгляде на реформу_ он
пытается исследовать причины бедствий английского народа и предлагает
принять надлежащие меры. Весть о так называемой "манчестерской резне"
глубоко взволновала Шелли и побудила его написать его замечательный
_Маскарад Анархии_, в котором он увещевает своих соотечественников
обратиться на путь мира и здравомыслия - единственный путь, ведущий к
свободе. В своей фантастической сатире _Питер Белл Третий_ он рисует
Вордсворта, сделавшегося тори, как пример гения, поддавшегося притупляющему
влиянию "света". Эта поэма представляет из себя образец, не совсем удачный,
обращения Шелли к элементу гротескного и юмористики. Его великая _Песнь к
Западному Ветру_, в которой лирическая ширь сливается воедино с силой
лиризма, непревзойденной еще в английской поэзии, была задумана и частью
даже написана в лесу, обрамляющем Арно, в один из дней, когда осенний ветер
собирал туманы и дождевые тучи. Но в воображении Шелли этот дикий осенний
ветер становится предвестником весны. И наконец, в часы, когда он чувствовал
себя неспособным творить, он излагал изящными английскими стихами драму
Еврипида _Циклопы_. Конечно, ни один поэт не одарил английскую поэзию столь
богатыми дарами, в течение одного только года, как это сделал Шелли в 1819
году.
12 ноября, во Флоренции, у него родился сын, Перси Флоренс, которому
суждено было пережить своего отца и быть утешением своей матери в ее горе.
Когда стала надвигаться зима, Шелли, страдавший от суровости климата,
решил переехать в Пизу, где воздух был мягок, вода удивительно чиста и
имелся замечательный врач, Вакка Берлингиери, к которому можно было
обращаться за советами. Большая часть его жизни, с января 1820 года до его
кончины, была проведена им в Пизе. Присутствие м-ра Тайга и леди
Маунткэшелль (бывшей ученицы Мэри Вульстонкрафт) делало это место еще более
привлекательным. Летом 1820 года Шелли переехал с семьей в дом Джисборнов в
Ливорно, бывший тогда незанятым. Здесь было написано самое восхитительное из
поэтических посланий, _Письмо к Марии Джисборн_. Мэри немного воспрянула
духом, и малютка Перси был "самым веселым ребенком в мире". Но мать его не
была всецело поглощена домашними заботами, потому что она с большим
увлечением предалась изучению греческого языка, в то время как Шелли был
занят праздничной работой, так блестяще удавшейся ему, - переложением в
октавы гомеровского _Гимна к Меркурию_.
Когда жара стала усиливаться, они нашли себе убежище на водах
Сан-Джулиано, в четырех милях от Пизы. Во время прогулки на Монте Сан
Пеллегрино - сборное место богомольцев в известное время года - у Шелли
возникла мысль его _Волшебницы Атласа_, и поэма была написана в три дня,
непосредственно следовавшие за его возвращением на купанья. Мэри
предпочитала бы, чтобы он избрал сюжет менее далекий от человеческих
симпатий. Она шутливо укоряла его, и ее порицание вызвало пленительное
возражение во вступительных стансах. Когда же, немного позднее, он обратился
к гротескной обработке происшествий из современной истории, результаты были
далеко не так удачны. _Эдип Тиран, или Тиран Толстоног_, драматизирующий, с
сатирической целью, дело королевы Каролины, принадлежит к наименее
счастливым попыткам автора, хотя имеет известное значение как одна из
любопытных граней его ума. _Тиран Толстоног_ был издан в Лондоне в 1820
году, но почти тотчас же был изъят из обращения издателем.
Осенью 1820 года Шелли с женой и малюткой-сыном возвратился в Пизу. С
ними более не было мисс Клэрмонт, взявшей себе место гувернантки во
Флоренции. Но Шелли переписывался с ней и принимал живейшее участие во всем,
что ее касалось. Вокруг него собрались в Пизе друзья и знакомые: его
двоюродный брат и старый школьный товарищ, Томас Медвин, теперь драгунский
капитан, недавно вернувшийся из Индии; ирландский граф Таафе, считавший себя
лауреатом города и ученым критиком итальянской литературы; знаменитый
импровизатор Сгриччи и князь Маврокордато, сын бывшего господаря Валахии,
ставший впоследствии выдающимся деятелем Греческой революции. Через бывшего
профессора физики в Пизанском университете, Франческо Паккиани, Шелли
познакомился с Эмилией, дочерью графа Вивиани, которая провела два года в
заключении, в монастыре святой Анны. Мэри и Шелли - оба очень
заинтересовались этой красивой итальянской девушкой. Ее молодость, ее
очарование, ее печали пробудили в Шелли всю идеализирующую силу его
воображения. Она представлялась ему олицетворением всего, что есть
лучезарного и божественного - к чему можно стремиться, но чего достичь
невозможно, - совершенством красоты, истины и любви. Для него, как для
человека, это была живая, земная, обаятельная женщина и предмет нежной
заботливости. Для него, как для поэта, она возвышалась до воплощения идеала.
С этим чувством к Эмилии он написал свой _Эпипсихидион_. "Это, - говорит он,
обращаясь к мистрис Джисборн, - мистерия; что же касается действительной
плоти и крови, вы знаете, я с этим ничего не имею общего... Я желал бы,
чтобы Олльер не распространял этой вещи, кроме как среди разумеющих
(συνετοί); но даже и они, кажется, склонны приобщить меня к кругу горничных
и их ухаживателей". Как это часто бывало раньше, Шелли, в свое время, вышел
из этого идеализирующего настроения. "_Эпипсихидион_, - писал он потом, - я
видеть не могу; особа, которая там воспевалась, была облаком, а не Юноной; и
бедный Иксион спрыгивает с центавра, бывшего порождением его собственных
объятий". Тот же восторженный пыл, нашедший себе поэтическое выражение в
_Эпипсихидионе_, придал возвышенность тона критическому очерку Шелли Защита
поэзии, написанному в феврале и марте 1821 года в ответ на _Четыре возраста
поэзии_ Пикока. Быть может, это самое замечательное из произведений Шелли в
прозе, и статья является как бы непреднамеренным описанием приемов его
собственного творчества.
Лето 1821 года, как и предыдущее лето, было проведено на водах
Сан-Джулиано. В Пизе Шелли подружился с молодым драгунским лейтенантом,
Эдуардом Уильямсом, который вместе со своей женой стремился в Италию,
отчасти благодаря обещанию Медвина познакомить их с Шелли. Уильямсы наняли
прелестную виллу в четырех милях от дома Шелли, на купаньях; и между ними
было легкое и приятное сообщение, на лодке, по каналу, снабжаемому водой из
Серкио. Эдуард Уильямс был прямой, простой, сердечный человеку живо
интересовавшийся литературой; Джейн обладала нежной вкрадчивой грацией и
услаждала слух Шелли мелодиями своей гитары. Дни проходили счастливо и
промелькнули бы без всякого достопамятного происшествия, если бы не одно
событие, не связанное непосредственно с обитателями вод. В феврале 1821 года
умер Китс в Риме; но известие об этом достигло Шелли не раньше апреля. Он
был знаком с Китсом и никогда не питал глубокого личного чувства к нему. Но,
тем не менее, Шелли чтил гений молодого поэта и, узнав о его болезни, в 1820
году, летом, пригласил его к себе в Пизу. Глубоко потрясенный, - более
благодаря своему воображению, чем личным чувствам, - рассказом о смерти
Китса, Шелли почтил его память элегией _Адонаис_, которой должно быть
отведено в литературе место наряду с плачем Мосха о Бионе и плачем Мильтона
о Лисидасе. Дойдя до конца, поэма переходит в страстный гимн, но гимн не
смерти, а бессмертной жизни.
Удовольствие поездки к Байрону в Равенну, в августе, было более чем
омрачено внезапным открытием, которое сделал Байрон, об отвратительном
обвинении, возведенном на Шелли и касавшемся его семейной жизни.
Мэри написала пламенное защитительное письмо, которое Байрон должен был
доставить английскому консулу в Венеции. Но оно не попало к м-ру Хоппнеру,
для которого оно предназначалось, и было найдено в бумагах Байрона после его
смерти. "Что мой нежно любимый Шелли мог быть так оклеветан перед вами, -
писала Мэри, - он, самый кроткий и человечный из людей, это тяжело для меня,
более тяжело, чем я могу выразить словами!" О, если бы они могли бежать в
какое-нибудь уединенное место, подальше от мира с его клеветой! Или, раз это
было невозможно, если бы они могли собрать вокруг себя, в своем доме в Пизе,
хоть маленький кружок верных и честных друзей! В числе их - как они
надеялись - мог быть Байрон, потому что он собирался покинуть Равенну и
желал, чтобы они приискали ему и графине Гвиччиоли дом в Пизе. Лей Гент у
себя дома, в Англии, несколько времени тому назад был опасно болен; он также
мог бы присоединиться к их обществу, и в пользу его мог бы начать
издаваться, при содействии этого литературного союза, новый журнал The
Liberal, о котором раньше шла речь.
"Я полон мыслей и планов", - писал Шелли Генту в 1821 году. Ни один из
его обширных планов не был выполнен; но летом или ранней осенью этого года
он быстро написал свою _Элладу_, замечательную в смысле идеализированного
отношения к современным событиям. В _Персах_ Эсхила он нашел предшествующий
пример пользования текущими событиями. Призрак Магомета II навеян образом
Дария в _Персах_, но вместо песни печали, заключающей собой греческую
трагедию, Эллада оканчивается лирическим пророчеством, которое есть песнь
ликования и любви ко всему миру.
"Лорд Байрон поселился здесь, - писал Шелли из Пизы в январе 1822 года,
- и мы с ним постоянно вместе". Они ездили вдвоем, упражнялись в стрельбе из
пистолета или играли на бильярде и обменивались мыслями относительно
литературных и общественных вопросов. Шелли чувствовал в Байроне великую
творческую силу и восхищался ею. Но временами его отталкивали проявления
более грубой стороны нравственной природы Байрона. Наступивший год привел
еще нового знакомого в Пизу - Эдуарде Джона Трэлауни, молодого
корнваллийского джентльмена, который вел жизнь, полную приключений на море и
на суше. Трэлауни - "с своим обликом странствующего рыцаря, смуглый,
красивый, длинноусый" - заинтересовал Шелли и Мэри больше чем кто-либо из
тех, с кем они знакомились после отъезда Маврокордато. Насколько Шелли
очаровал Трэлауни, можно видеть из _Воспоминаний_ последнего, дающих нам
самый живой образ поэта в последние месяцы его жизни. Трэлауни, Уильямс и
Шелли любили море. Было решено соорудить лодку и нанять на лето дом на
берегу моря, в Спецции. Между тем Шелли работал опять, над своей
исторической драмой _Карл I_, и написал несколько упоительных лирических
стихотворений, вдохновленных грацией и утонченной обаятельностью Джейн
Уильямс, жены его молодого и веселого товарища.
Casa Magni, дом, взятый ими на лето, стоял на краю моря, близ рыбачьей
деревни Сан-Теренцо, на восточной стороне залива Спецции. Первые дни их
пребывания были омрачены горем, поразившим всех - но в особенности то было
горем для мисс Клэрмонт, - смертью маленькой Аллегры в монастыре
Баньякавалло. Мэри была нездорова и находила, что этот одинокий дом у моря
угнетающе действует на ее душу. Измученные нервы Шелли были тревожимы
призрачными видениями; однажды образ Аллегры поднялся с улыбкой перед ним,
над залитым луной морем, всплескивая руками от радости. Но, когда наконец
давно ожидаемая лодка обогнула мыс Порто-Венерэ, поднялось общее ликование и
суматоха ожидания. "У нас теперь есть великолепная игрушка на лето", - писал
Уильямс, который с женой своей занимал часть Casa Magni. Во время жарких
июньских дней, когда Шелли отдыхал в лодке, смотрел с берега на великолепие
моря или в лунные ночи сидел между скал, он писал благородные отрывки своей
последней большой неоконченной поэмы _Торжество Жизни_. Она содержит в себе,
быть может, самые глубокие мысли его жизни; она проникнута трогательным
отречением; в ней есть глубина взгляда, которая достигается путем ошибок, и
тишина, прошедшая через страсть. Своим общим планом и формой стиха эта поэма
напоминает _Торжество Любви_ Петрарки, а в образах своих она временами
приближается к Данте.
За возвращением Клэр в Casa Magni, после двухнедельного ее отсутствия,
почти немедленно последовало несчастье, грозившее серьезной опасностью жизни
Мэри: тяжелые преждевременные роды. Благодаря энергии и находчивости Шелли
ее жизнь была спасена. Но этот подъем нервов опять вызвал у него частые
видения. 19 июня получено было известие, обрадовавшее его сердце - Лей Гент
и его семья прибыли в Италию. Стояла чудная летняя погода. Лодка, на которую
сели Шелли и Уильямс, была спущена на море, и, после благополучного
переезда, они бросили якорь в гавани Ливорно. На следующее утро встретились,
бывшие столь долго разлученными, друзья - Шелли и Гент. "Я в неописуемом
восторге! - восклицает Шелли. - Вы себе представить не можете, как
невыразимо я счастлив". "Вид его был лучше, - писал Гент, - чем когда-либо.
Мы говорили о тысяче вещей - мы предвкушали тысячи радостей". В понедельник,
8 июля, вид неба, казалось, предвещал перемену погоды; но ветер был
благоприятный для возвращения в Леричи.
Между часом и двумя пополудни лодка оставила гавань. Ее видели за
десять миль, в открытом море, по направлению к Реджио; потом темнота летней
грозы скрыла ее из виду.
Между тем Мэри, которой очень не хотелось отпускать Шелли, и Джейн
Уильяме бодрствовали и ждали. Проходили дни страдания и страшных недоумений.
Наконец осиротевшие женщины не в силах были больше ждать и поехали в Пизу,
чтобы расспросить Байрона и Гента. Даже тогда еще не вся надежда была
утрачена; лодку могло отнести к Корсике или на Эльбу. Мэри и Джейн поспешили
назад в Леричи, так как Трэлауни решил возобновить поиски по направлению к
Ливорно. Вечером 19 июля он вернулся. "Все кончено, - пишет Мэри, - все
спокойно теперь; их тела выброшены на берег".
Два тела были выброшены на морской берег, одно по дороге к Реджио,
другое на тосканском берегу. По высокой стройной фигуре, по тому Софокла и
поэме Китса, находившихся в карманах, был узнан Шелли. Согласно со строгим
законом итальянского карантина, тела должны были бы остаться в песке,
засыпанные негашеной известью. Но, благодаря особому разрешению, позволено
было их сжечь. При этом присутствовали Трэлауни, Байрон и Гент. Сердце Шелли
было выхвачено из пламени Трэлауни; пепел был благоговейно собран. На старом
протестантском кладбище в Риме, там, где лежит тело малютки Вильяма, вблизи
от могилы Кайя Цестия, был предан земле ларец, содержавший в себе прах
Шелли.