От кого-то Алексей слышал, что подарки не должны быть предметами первой необходимости. В этом отношении индийская шаль была бесподобной. Алексей даже опешил, когда увидел этот сверкающий театральный, бесполезный предмет в руках у Таси.
- Ты сможешь ее когда-нибудь надеть? - спросил он, смеясь.
- Да, конечно, - ответила она, сложила шаль вчетверо и накинула на голову.
Они должны были расстаться на несколько часов, а вечером опять встретиться. Алексей поехал проводить Тасю.
Теперь они стояли в темном парадном дома, где она жила, на Таганке, и прощались.
"В подъезде, кажется, полагается стоять до двадцати лет, но не после тридцати", - подумал Алексей.
В парадное проскользнули две тени и быстро обнялись. Тася и Алексей, не сговариваясь, бесшумно поднялись на один этаж. Тася прижалась щекой к груди Алексея. От нее пахло духами и лекарствами.
Когда Алексей спускался, он оглянулся на влюбленных, которые согнали его и Тасю с их места на лестнице. Они делали вид, что собираются звонить по телефону-автомату, висевшему на стене. Алексей усмехнулся - его с Тасей тоже выручал этот сломанный телефон-автомат.
В один из дней, когда Тася была у Алексея, без предупреждения пришла Валя.
Для Вали с ее стремлением протолкнуться и устроиться в жизни получше семья Изотовых, как ни странно, была дорога. В детстве и в юности приходила она сюда, и ее принимали как свою, потому что сперва Лена дружила с нею, а потом Алексей любил ее.
С Леной она сохраняла дружбу-вражду. Валя завидовала тому, что Лена жила в Германии, что Лена вышла замуж, что она талантливый хирург, что у нее новая квартира. И радовалась, что Лена растолстела, и часто говорила ей: "Ты совсем не толстая". Потом фальшиво-участливым голосом спрашивала: "Ну что, ты уже оперируешь на сердце?"
Она почти вышла замуж за немолодого профессора геологии. Но говорить об этом было рано. Профессор не развелся со старой женой.
Валя вошла и остановилась, увидев Тасю.
"Ясно, - сказала себе Валя, - с этим вопросом все". И почувствовала, как у нее забилось сердце.
За столом сидела белокурая девушка с презрительными припухшими глазами и золотым шарфом на плечах. Желанная гостья и любимая женщина. Алексей держал ее руку и смотрел на нее так, как никогда не смотрел на Валю.
- Здравствуйте, друзья! - Валя села и улыбнулась улыбкой старого друга. Ямочки появлялись на круглых щеках ее, когда она улыбалась. - Рада с вами познакомиться, - сказала она Тасе с небрежной любезностью, - хотя мы виделись на вокзале.
Тася что-то рассказывала, теперь она замолчала.
- Что же было дальше? - спросил Алексей.
Тася молчала. Эта женщина в красной шляпе явилась из прошлого Алексея. Разговаривать при ней Тася не хотела.
Тетя Надя ставила чашки на стол, хвалила какой-то фильм, резала сладкую булку и обо всем спрашивала мнение Таси. О фильме, об артистах, с чем лучше пить чай - с халвой или с кренделем.
Округлое лицо Вали покраснело от злости и как будто распухло.
Алексей обманул, изменил, а теперь заслонял собой эту пигалицу, и толстая тетка взволнованно кудахтала, и все они боялись Вали.
- Алешик, - сказала Валя, - как дела? Ты все еще безработный, бедненький? Я охотно выпью чаю, - обратилась она к тете Наде. - У вас всегда крепкий и вкусный чай.
"Неужели я любил ее?" - подумал Алексей о Вале.
Он смотрел, как Тася, опустив лицо, ложечкой размешивает сахар и хмурится.
"Она достаточно умна, чтобы не обидеться на Валин приход", - сказал себе Алексей.
Тася подняла голову. Ее зеленые продолговатые глаза стали злыми.
Тася и Алексей ехали в гости. Они вышли из такси перед огромным новым домом на Большой Калужской. Светились разноцветные окна. Тася остановилась, сосчитала этажи.
- Хочу жить на девятом этаже. Девять делится на три, и много солнца.
Хозяин был приятель Таси, доктор технических наук, молодой человек тридцати четырех лет. Его называли Сашей. Жена была старше его, дочь академика.
- Это наша компания, раньше мы встречались часто, - пояснила Тася. Интересные люди, по-моему.
Гости собрались. Хозяйка, ее звали Ритой, пела джазовые песенки. Саша вел концерт жены. Потом Рита откланялась и о тем же тоскливым выражением лица, с каким пела, пошла к столу, переставлять хрустальные вазы с салатом.
Алексей побродил по большой квартире. Трудно было понять, чья это квартира - молодого профессора или старого академика. Множество картин висело на стенах. Мебель кругом стояла новая, новыми были книги в книжных шкафах, хрустальные люстры свисали с потолка. Алексею стало скучно.
Рита с металлическими серьгами и браслетами, стоя у накрытого стола, смеялась, а ее голубые глаза навыкате напряженно следили за мужем.
Алексей перевел взгляд с хозяйки дома на гостя, стоявшего рядом с нею. У гостя было симпатичное, открытое лицо. Он перехватил взгляд Алексея и подошел к нему.
- Мы с вами кончали один институт, только вы немного раньше. Рад познакомиться - Киселев.
- Это мой приятель, - сказала Тася.
Позвали к столу. Он был накрыт красиво и пышно, но еда была невкусная. Саша кричал: "Рита, развлекай гостей", "Рита, почему гости мало пьют?", "Рита, никто ничего не ест", "Риточка, поздравляю, твой салат успеха не имел". Он торопил гостей: "Как, вы еще не съели?", "Кушайте, кушайте, не ленитесь!" Рита принужденно и громко веселилась; казалось, что она сейчас заплачет и убежит.
Саша был розовощекий, с начинающимся брюшком и плешью, озерцом сверкавшей среди прилизанных волос. Глаза у него были очень живые, лоб разрезали ранние морщины, а губы были толстые, и он ими постоянно шевелил, как будто шептал что-то. Он острил, провозглашал тосты, шумел, вскакивал.
Алексей смотрел на него и думал: неужели человек не знает, какой он противный? Но этот, конечно, не знал. Он был доволен собой, восхищен.
- Поднимаю бокал за влюбленных! - провозгласил Саша и оглядел стол. Выпили, гости? - спросил он. - Теперь за меня, как за отъезжающего в дальние страны. Тэнк ю вери мач.
Были в хозяине дома бойкость и развязность, ненавистные Алексею.
- Он едет в Аргентину. Он последний год все больше ездит. Пробился и пошел, - сказал Алексею Киселев. - Пробивной товарищ.
- Салат с майонезом? - спросила Тася и положила Алексею на тарелку салата. - Что еще?
- Салат с майонезом, - улыбнулся Алексей.
Тася была расстроена, видя, что Алексею не по себе в этой компании. Он молчал. Русая прядь волос все время падала ему на лоб, и он проводил по лбу и по волосам рукой. Казалось, он отгоняет грустные мысли. Тася несколько раз посмотрела на него, но он не замечал ее взглядов.
Тася понимала, что он чужой здесь. Даже внешне он отличался от всех, он был самый высокий и самый загорелый. Он не смеялся вместе с другими, спокойно смотрел и слушал, но на его лице откровенно отражалась скука, желание уйти.
Зачем она привела его сюда? Ведь нетрудно было догадаться, что ему здесь будет противно. Ей самой давно уже не нравится этот дом, этот процветающий Саша и Поющая Рита. Впрочем, Риту ей жаль, а к Саше она привыкла. Но зачем она потащила сюда Алексея? Зачем "предъявила" таких друзей? Поймет ли Алексей, что это просто старые знакомые и когда-то они были лучше, моложе.
Не надо врать, они всегда были довольно дрянными, и Тася это прекрасно видела, но сохраняла отношения просто так, не дружила и не ссорилась, а приходила раз в год "в гости". Вот и Алексея привела. А здесь все пошлость и пошлость, салат с майонезом. И на нее тень падает. И главное, что, кажется, ей никто не нужен, кроме него. До сих пор она не заботилась, что Алексей будет о ней думать, все шло само собой, он восхищался ею, она принимала это как должное. А сейчас, в эту минуту, он не восхищался ею. Он ушел от нее. Он опять провел рукою по волосам, посмотрел на нее невнимательно, как будто издалека. Она не знала, что сказать. Да и говорить нечего, его не вернешь, пока он не вернется сам.
Одна из женщин за столом предложила выпить за "плавающих и путешествующих" и посмотрела на хозяина.
Саша, сверкая живейшими глазами, провозгласил шведский тост: "За меня, за тебя, за всех хорошеньких девушек на свете!" Он произнес его по-шведски и перевел.
- Хороший тост? - спросила Тася.
- Плохой, - ответил Алексей.
После ужина, окончившегося полурастаявшим мороженым, которое гости сами носили из холодильника, Саша начал заводить пластинки. Он осторожно брал пластинки в руки из особенного, специального ящика и показывал гостям, главным образом той девушке, которая пила за путешествующих и которую звали Ларисой. Лариса смеялась. Саша брал ее за руку выше локтя и что-то ей шептал. А жена делала вид, что ей весело, и, подражая Ларисе, размахивала юбкой, открывала некрасивые, худые ноги.
- Уйдем, - сказал Алексей.
- Да, да, конечно, - поспешно сказала Тася.
Киселев вышел вместе с ними. Возле подъезда стояла его машина, он предложил подвезти.
- Алексею Кондратьевичу не понравилась вся компания, - сказал Киселев.
Алексей промолчал.
- Хоть бы из вежливости возразил, - пошутила Тася. - Саша, конечно, вначале производит неприятное впечатление, но у него голова на плечах, очень талантливый человек.
- А-а! - Киселев затормозил на желтый свет. - Голова головой, Тасенька, руки должны быть чистые. Женщины часто за успех прощают то, чего прощать нельзя. Сашка умеренно талантлив, не надо преувеличивать. Но он страшный человек. Ему все мало, все хочет скорей, больше. Вещей, денег, званий. Женился, держится с женой как подлец. А она еще поет, дура.
Киселев замолчал, потом продолжал:
- Тесть слабохарактерный: Сашка на него жмет бешено, а старик не может отказать дорогому зятю. Противно, конечно.
- На свете так много хороших людей, что незачем иметь дело с дрянью, сказал потом Алексей, когда Киселев довез их, попрощался и уехал. - Что связывает тебя с ними? Я не говорю о Киселеве. Киселев мне понравился.
- Саша не такой плохой, - возразила Тася.
- Содержание подлости в человеке не выражается в процентах. Какая разница, такой или не такой.
- Он блестящий человек. В тридцать лет доктор наук!
- Блестящий? Это рыцари удачи. И их женщины, вроде Ларисы, такие же.
- Не говори больше ничего. Когда ты там сидел, я пожалела, что притащила тебя. Сама не знаю зачем. И мне это не нужно было. Ты не будешь на меня сердиться? - медленно проговорила Тася и заглянула Алексею в глаза.
- Звездочка моя! - Алексей привлек Тасю к себе. - Все это для нас с тобой такая чепуха! Ты мне показала Сашу, я тебе Валю, один другого стоит, будем считать, что мы квиты.
- Ты заметил, что я говорю тебе "ты"? - спросила Тася с застенчивой улыбкой.
- Еще бы.
- Я тебя люблю, - сказала Тася.
Следующей ночью Алексей улетал. Улетал он не с парадного Внуковского аэровокзала, где все говорит о комфорте, о загранице и путешествиях, откуда столицы мира кажутся такими близкими, потому что голос диктора напоминает беспрерывно: "Приземлился самолет Стокгольм - Москва", "Производится посадка на самолет, следующий по линии Москва - Будапешт". Мелькают хорошо причесанные стюардессы, вежливые представительницы неба, а в газетных киосках продают журналы с яркими обложками и свежие газеты на всех языках.
Алексей улетал со скромного Быковского аэродрома, откуда на восток страны улетают деловые люди, инженеры и рабочие, создающие нашу могучую промышленность. Самолеты здесь курсируют попроще, и зал ожидания обставлен не мягкими низкими креслами, а скамейками, и голос диктора не провозглашает громких названий городов мира.
И публика на этом аэровокзале выглядит иначе. Нет курортниц, иностранцев и важных командированных, наделенных высокими полномочиями, а если они и есть, то незаметны, сливаются с деловой, скромной толпой. Многие у стойки не торопясь с удовольствием выпивают перед полетом рюмочку коньяку и закусывают бутербродами с икрой или семгой. Отсюда вылетают люди привычные, еще недавно проводившие значительную часть жизни в полетах-перелетах из Москвы и в Москву, в главки, управления и министерства. А теперь кончилась эта жизнь, прекратила свое существование целая прослойка толкачей и выбивал, артистов этого дела, ценных своим знанием ходов и выходов в министерствах, и, может быть, в ту весеннюю ночь они со вздохом выпивали свои последние порции аэродромного коньяка. Совнархоз уже не то, совнархоз близко, в совнархоз на самолете не полетишь, дайте-ка еще коньячку с лимоном и пачку "Беломора"!
В скромном палисаднике пахло нарциссами и травой. Гудели самолеты, в небе плавали красные огни, путаясь со звездами.
Из репродуктора на столбе слышалась музыка, голос пел:
Потерял я Эвридику,
Нежный свет души моей,
Бог суровый, беспощадный,
Скорби сердца нет сильней.
- Как там? Пошел Махмутка-перепутка на мостик. Синей утке крошку, малиновой утке крошку, - сказал Алексей.
- Алеша, - сказала Тася отчаянным и решительным голосом, - я должна тебе рассказать. Это о прошлом, но ты должен знать.
Алексей остановил ее:
- Не надо. Я ничего не хочу знать кроме того, что люблю тебя и хочу, чтобы ты была моей женой.
Тася посмотрела на него растерянно.
- Я думала... - сказала она и замолчала.
Не раз впоследствии она вспоминала лицо Алексея, твердое, нахмуренное, и повторяла про себя его спокойные, отстраняющие слова.
Они прошли в зал ожидания. И сразу услышали; "Пассажира Изотова просят пройти на посадку..."
Тася вышла с Алексеем на летное поле. Чувство утраты пронизало ее, когда она попрощалась с Алексеем и стала смотреть, как он идет к самолету.
Алексей обернулся, помахал рукой.
В темноте ночи Тася увидела, как самолет поднялся в воздух и скрылся в небе, стал одним из красных уплывающих огней.
9
Алексей в своей кочевой жизни привык к таким городам и любил их. Такие города закладывались в годы первых пятилеток, а строились по-настоящему уже после Отечественной войны. Возникали они возле крупных заводов, комбинатов, на месте какого-нибудь села, деревни, маленького городка, а то и вовсе на пустыре.
Вырастал современный город, и его называли социалистическим. Соцгород. Прямые просторные улицы-проспекты, площади и парки с деревьями, еще не дающими тени.
Строгая, продуманная архитектура, единый план. Выработался определенный стиль домов в четыре этажа, со светлой облицовкой и скверами во дворах.
По улицам пускали троллейбус, а трамвай ходил лишь из города на завод и бегал по окраине. Впрочем, и окраина не была окраиной в привычном смысле слова, с деревянными домиками, с переулками и тупичками, утопающими в лужах и грязи. На окраине также стояли современные дома, достроенные или недостроенные, и стрелы мощных кранов. Лужи и грязь были там, где еще не было асфальта.
Алексей оставил вещи в гостинице и ходил по городу. Было жарко, ветрено, и казалось, что неподалеку море. Но моря никакого не было, а в нескольких километрах протекала река.
Алексей остановился у киоска с газированной водой; там продавались банки яблочного соуса, ириски, поджаристые вафли, пахнущие детством. Попил водички. Побродил по центральной улице. Витрины магазинов были широкие, но пустоватые, пыльные, скучные. Дома же здесь стояли прекрасные.
В городском сквере вдоль дорожек были установлены стенды с портретами передовиков нефтеперерабатывающих и химических заводов.
У входа во Дворец культуры висело объявление, что вечером танцы, "играет оркестр". На соседней улице находился Клуб строителей, менее пышный, чем дворец, но тоже колонны, широкие ступени, серый и красный мрамор. Висело объявление, что состоится "Вечер вопросов и ответов". И приписка сообщала, что вечер отменяется "ввиду малого количества вопросов".
Алексей засмеялся - никто не хотел задавать вопросы, все хотели идти на танцы.
Было воскресенье. По улицам гуляли люди, нарядно одетые, ходили медленно, занимая всю ширину улицы, семьями или компаниями. Женщины в шелковых платьях и разноцветных соломенных шляпах, дети в костюмчиках, с мороженым в руках. Отцы задерживались у киосков, пили пиво. Почти все здоровались, почти все были знакомы между собой. Останавливались, долго разговаривали, долго прощались.
Седой человек в холщовом костюме нес две плетеные сумки с картошкой, видимо с рынка. Лицо его показалось Алексею знакомым. Впрочем, многие лица казались знакомыми. "Нефтяники, - подумал Алексей. - Действительно, профессия метит людей".
- Мне эти семьдесят пять рублей Настины прямо как сулема, - говорила девушка в красном платье своей подруге в точно таком платье. И туфли у обеих были одинаковые, и сумки, и прически.
Пританцовывая и напевая, прошли местные стиляги, нестриженые безобидные мальчишки в сатиновых штанах и ярких галстуках.
Девушка в красном платье сказала своей подруге:
- Паразиты.
На углу под вывеской "Производится покраска обуви в любой цвет" сидела старуха в платке и большим пальцем красила все ботинки в коричневый цвет.
Алексей всматривался в проходящих, ожидая встретить кого-нибудь знакомого. На заводе, куда он приехал в командировку, он знал многих.
Сознание, что сейчас он обязательно кого-нибудь встретит, было приятным, и Алексей шел по улице, смотрел по сторонам и улыбался.
Навстречу шел Казаков, его старый друг. Высокий, большой, грузный. Бросился к Алексею.
- Дорогой, какими судьбами? Когда приехал? Вот я рад, рад ужасно.
Он с медвежьей грацией обнял Алексея, поцеловал. Всегда ироническое лицо Казакова сияло искренней радостью.
Вьющиеся смоляно-черные волосы падали на лоб, лицо загорелое. Крупный нос, крупные губы, густые брови, живые, блестящие черные глаза. Хорошо сшитый темный костюм не мог скрыть раздобревшей фигуры.
- Вот черт, какой толстый стал, - сказал Алексей, смеясь, - брюхо какое отрастил. Позор. А гимнастика?
Казаков похлопал себя по животу.
- Трудовая мозоль, дорогой. Сижу в кабинете, нажимаю кнопки, пишу бумаги. Руковожу.
- Да брось, не верю.
- Не верит, - усмехнулся Казаков. - Завтра увидишь.
- Я на твой завод приехал. Ты кем сейчас?
- Зам главного инженера. А ты? Ты, может быть, начальство из Москвы? Или как? С завода тебя ушли? Не женился? Как Лена? Идем на скамейку в сквере, присядем.
Они сели на скамейку в тени. Казаков скрестил большие руки на груди, сощурившись, посмотрел на Алексея.
- Да-а, дорогой.
Алексей постучал Казакова по коленке, тоже сказал:
- Да-а.
Алексей закурил, и Казаков закурил.
- Вот какие дела, дорогой, - сказал Казаков. - Ты почему седеть начинаешь? Ты же молодой.
- А ты почему такой толстый? - ответил Алексей.
Они засмеялись.
- Как завод? - спросил Алексей.
- Директор наш Терехов - мужик крепкий. Авторитетный. План выполняем. В общем, мы теперь солидная фирма.
Мимо двигались гуляющие. Казаков непрерывно кивал и ухмылялся. Пахло травой, землей, клевером, который розовел вокруг. В сквере еще не было клумб, аккуратно подстриженного кустарника, цветов, только трава и клевер и молодые, почти без листьев, деревья, лыком привязанные к колышкам.
- Прогуляемся к реке, поговорим, а потом ко мне, - предложил Казаков.
Они встали со скамейки и пошли.
- Как твои? Аня здорова? - спросил Алексей о жене Казакова.
- Сын большой парень стал! - Казаков заулыбался. - Огромный, отца перерос. Книжки читает с утра до ночи. Подлец. Лентяй.
- Аня?
- Здорова, работает, все в порядке, - ответил Казаков. - Город тебе покажу. Понастроили за эти годы, город растет, дома вполне приличные. А тебя что на заводе интересует?
- Каталитический крекинг.
- Мое хозяйство.
- Молодец, - похвалил Алексей приятеля. - Какая производительность на крекингах?
- Слушай, друг, я тебя знаю, если я сейчас отвечу, я погиб. Ты меня заговоришь. А я хочу знать московские новости. Хочу знать, как твоя сестра. Все такая же красавица?
- Какая она красавица! Растолстела.
- Замужем?
- Замужем. Муж - физиолог. Она - хирург. Сынишка у них.
Когда-то давно, в студенческие годы, Казаков был влюблен в Лену, но Лена едва ли даже знала об этом. Все были тогда молодые, Казаков был тощий, бледный юнец, увлекался балетом, футболом.
- Счастлива? Как хорошо, - добро проговорил Казаков.
- Лена молодец, к операциям на сердце подбирается. Недавно один француз был у нее в клинике и говорит ей: "Мадам, я видел много женщин, которые разбивают сердца, но женщину, которая их зашивает, я вижу впервые".
- Да, Леночка молодец, - сказал Казаков, - настоящий человек.
Маленький, толстый, лысый человек в украинской рубахе остановил Казакова.
- Привет. Еще вопрос. Мы закрыли, а вдруг у вас клапан не сработает?
- Ваше "а вдруг" невозможно, - смеясь, ответил Казаков.
Маленький человек скептически покачал лысой головой.
- Ой-ой!
Когда он отошел, Казаков пояснил:
- Хотим потушить факел. Эти факелы как бельмо на глазу, сам знаешь.
Алексей знал, еще бы. Это грех, который не скроешь, видно издалека невооруженным глазом. Даже сегодня утром, когда Алексей ехал с аэродрома, женщина в автобусе, увидев эти факелы, вскрикнула: "Ой, горит!", потом выяснила, что это такое, и возмущалась: "Какая бесхозяйственность! Газ зря сжигают! Небо отапливают!"
- Что ж, - сказал Алексей, - потушить факел - это дело государственное.
- Сказал в точности как наш директор, - засмеялся Казаков. - Он мастер такие слова произносить. А мне ты так не говори, у нас все дела государственные, других нет. Во всяком случае, директор решил во что бы то ни стало потушить факел. Значит, надо газ с факела спихнуть тэцовцам, а они отчаянно сопротивляются. То есть они согласны, ради бога, но... Тысяча "но"!
Маленький человек вернулся.
- Анализ газа вы мне когда дадите?
- Хуже вашего топлива не будет, можете не беспокоиться.
- Ой-ой! - скептически сказал маленький человек и пошел дальше.
- Тоже хитрый! - засмеялся Казаков. - Это их главный инженер, умный, черт! Но все равно придется им рано или поздно наш газ забрать. Заставим.
- Скажи лучше, куда мы идем, где река?
- А, тебе нужна река, старый друг тебе не нужен!
Через минуту они стояли на обрыве. Широкая городская улица с многоэтажными домами неожиданно и резко обрывалась, и дальше шел зеленый, поросший кустами шиповника, ромашками и лилово-розовым татарником крутой спуск к реке.
По реке двигались лодки, бежал юркий, веселый пароходик, на желтом песчаном берегу блаженно растянулись люди, рыболовы склонились у воды.
- Благодать! - Алексей сощурился, подставил лицо солнцу и подумал, как хорошо, если бы Тася была здесь, забрать ее от больного и, наверно, капризного отца, заставить целый день гулять, купаться, чтобы ее нежное лицо загорело, стало румяным.
Сейчас он пойдет на телеграф и даст телеграмму: "Приезжай". Он стал придумывать текст телеграммы. "Приезжай. Умоляю. Не могу без тебя". Не так. "Приезжай. Не могу без тебя жить". То есть могу, но не хочу. Окончательный текст: "Приезжай немедленно".
- Ох! - вздохнул Казаков. - А рыба у нас пахнет нефтью. Чего они ее удят, не понимаю. Есть все равно нельзя.
- Безобразие, - согласился Алексей, не в силах поддержать сейчас эту столь острую среди нефтяников тему. - А где тут у вас телеграф?
- Ты что, спятил? Как это где? Где надо, там и телеграф. А здесь река, рыбаки здесь есть, лодки, например, - ответил Казаков, по, посмотрев в лицо Алексею, переменил тон. - Вон что, брат. Я тебя потом отведу. Или требуется сейчас же?
- Ладно, можно немного подождать.
- Вон завод, - показал Казаков рукой, - вон три этажерки, крекинги, это наш завод, рядом завод синтеза спирта, а туда дальше, вправо, строительство еще одного смежника, синтетическое волокно, а налево, ты не различишь, химический, вон катализаторная фабрика... - И двинулся от обрыва туда, где виднелась дорога вниз.
- Мощная картина, - проговорил Алексей. - Люблю.
По пыльной проезжей дороге спускались к реке люди, заиграл аккордеон, кто-то запел:
Он был задержан милиционером,
Потом с ним беседовал судья...
- Частушка-нескладушка! - засмеялся Казаков. - Вот так и живем.
Пробежали вприпрыжку босоногие девчонки в грязных платьях, с распущенными волосами, как маленькие несчастные ведьмы.
Подвыпившего парня в голубой рубашке бережно вели под руки две немолодые женщины и приговаривали: "Ну, Ваня!"
Человек десять, раздетые по пояс, с полотенцами, в соломенных шляпах, ехали вниз на старом разбитом грузовике. Поднимавшийся навстречу серебристый "ЗИЛ" остановился. Из "ЗИЛа" высунулся шофер, крикнул:
- Давай проезжайте, ребята!
- А это у нас "Волга"! - ответили ему с грузовика, и все засмеялись.
Вчера еще Алексей был в Москве. Вчера прощался с Тасей. На аэродроме она захотела сделать какое-то признание: "Ты должен знать".
Он ничего не хочет знать, кроме того, что-она его любит. Она правдива, ясна, прозрачна. Кого-нибудь она любила до него, наверное. Но его это не касается. Не касается. И все.
Интересно, где она сейчас, что делает. Разница с Москвой во времени здесь два часа. Он совсем плохо представлял себе ее жизнь. Безобразие, что не познакомился с ее отцом. Надо было настоять. Нечего было ее слушаться.
- А междугородная там же?
- Там же, - сказал Казаков и повел Алексея в сторону от дороги.
Спускаться было неудобно, и Алексей удивлялся, зачем понадобилось неповоротливому Казакову в парадном синем костюме и щегольских серых туфлях идти, цепляясь за колючие кусты, а не спускаться широкой и отлогой дорогой. А грузный, потный Казаков шел, отдувался и хвалил природу.
- Ну, скажи, что не красота, - говорил он. - Я тебя веду купаться туда, где нелюдное, прекрасное место.
- Ты сможешь ее когда-нибудь надеть? - спросил он, смеясь.
- Да, конечно, - ответила она, сложила шаль вчетверо и накинула на голову.
Они должны были расстаться на несколько часов, а вечером опять встретиться. Алексей поехал проводить Тасю.
Теперь они стояли в темном парадном дома, где она жила, на Таганке, и прощались.
"В подъезде, кажется, полагается стоять до двадцати лет, но не после тридцати", - подумал Алексей.
В парадное проскользнули две тени и быстро обнялись. Тася и Алексей, не сговариваясь, бесшумно поднялись на один этаж. Тася прижалась щекой к груди Алексея. От нее пахло духами и лекарствами.
Когда Алексей спускался, он оглянулся на влюбленных, которые согнали его и Тасю с их места на лестнице. Они делали вид, что собираются звонить по телефону-автомату, висевшему на стене. Алексей усмехнулся - его с Тасей тоже выручал этот сломанный телефон-автомат.
В один из дней, когда Тася была у Алексея, без предупреждения пришла Валя.
Для Вали с ее стремлением протолкнуться и устроиться в жизни получше семья Изотовых, как ни странно, была дорога. В детстве и в юности приходила она сюда, и ее принимали как свою, потому что сперва Лена дружила с нею, а потом Алексей любил ее.
С Леной она сохраняла дружбу-вражду. Валя завидовала тому, что Лена жила в Германии, что Лена вышла замуж, что она талантливый хирург, что у нее новая квартира. И радовалась, что Лена растолстела, и часто говорила ей: "Ты совсем не толстая". Потом фальшиво-участливым голосом спрашивала: "Ну что, ты уже оперируешь на сердце?"
Она почти вышла замуж за немолодого профессора геологии. Но говорить об этом было рано. Профессор не развелся со старой женой.
Валя вошла и остановилась, увидев Тасю.
"Ясно, - сказала себе Валя, - с этим вопросом все". И почувствовала, как у нее забилось сердце.
За столом сидела белокурая девушка с презрительными припухшими глазами и золотым шарфом на плечах. Желанная гостья и любимая женщина. Алексей держал ее руку и смотрел на нее так, как никогда не смотрел на Валю.
- Здравствуйте, друзья! - Валя села и улыбнулась улыбкой старого друга. Ямочки появлялись на круглых щеках ее, когда она улыбалась. - Рада с вами познакомиться, - сказала она Тасе с небрежной любезностью, - хотя мы виделись на вокзале.
Тася что-то рассказывала, теперь она замолчала.
- Что же было дальше? - спросил Алексей.
Тася молчала. Эта женщина в красной шляпе явилась из прошлого Алексея. Разговаривать при ней Тася не хотела.
Тетя Надя ставила чашки на стол, хвалила какой-то фильм, резала сладкую булку и обо всем спрашивала мнение Таси. О фильме, об артистах, с чем лучше пить чай - с халвой или с кренделем.
Округлое лицо Вали покраснело от злости и как будто распухло.
Алексей обманул, изменил, а теперь заслонял собой эту пигалицу, и толстая тетка взволнованно кудахтала, и все они боялись Вали.
- Алешик, - сказала Валя, - как дела? Ты все еще безработный, бедненький? Я охотно выпью чаю, - обратилась она к тете Наде. - У вас всегда крепкий и вкусный чай.
"Неужели я любил ее?" - подумал Алексей о Вале.
Он смотрел, как Тася, опустив лицо, ложечкой размешивает сахар и хмурится.
"Она достаточно умна, чтобы не обидеться на Валин приход", - сказал себе Алексей.
Тася подняла голову. Ее зеленые продолговатые глаза стали злыми.
Тася и Алексей ехали в гости. Они вышли из такси перед огромным новым домом на Большой Калужской. Светились разноцветные окна. Тася остановилась, сосчитала этажи.
- Хочу жить на девятом этаже. Девять делится на три, и много солнца.
Хозяин был приятель Таси, доктор технических наук, молодой человек тридцати четырех лет. Его называли Сашей. Жена была старше его, дочь академика.
- Это наша компания, раньше мы встречались часто, - пояснила Тася. Интересные люди, по-моему.
Гости собрались. Хозяйка, ее звали Ритой, пела джазовые песенки. Саша вел концерт жены. Потом Рита откланялась и о тем же тоскливым выражением лица, с каким пела, пошла к столу, переставлять хрустальные вазы с салатом.
Алексей побродил по большой квартире. Трудно было понять, чья это квартира - молодого профессора или старого академика. Множество картин висело на стенах. Мебель кругом стояла новая, новыми были книги в книжных шкафах, хрустальные люстры свисали с потолка. Алексею стало скучно.
Рита с металлическими серьгами и браслетами, стоя у накрытого стола, смеялась, а ее голубые глаза навыкате напряженно следили за мужем.
Алексей перевел взгляд с хозяйки дома на гостя, стоявшего рядом с нею. У гостя было симпатичное, открытое лицо. Он перехватил взгляд Алексея и подошел к нему.
- Мы с вами кончали один институт, только вы немного раньше. Рад познакомиться - Киселев.
- Это мой приятель, - сказала Тася.
Позвали к столу. Он был накрыт красиво и пышно, но еда была невкусная. Саша кричал: "Рита, развлекай гостей", "Рита, почему гости мало пьют?", "Рита, никто ничего не ест", "Риточка, поздравляю, твой салат успеха не имел". Он торопил гостей: "Как, вы еще не съели?", "Кушайте, кушайте, не ленитесь!" Рита принужденно и громко веселилась; казалось, что она сейчас заплачет и убежит.
Саша был розовощекий, с начинающимся брюшком и плешью, озерцом сверкавшей среди прилизанных волос. Глаза у него были очень живые, лоб разрезали ранние морщины, а губы были толстые, и он ими постоянно шевелил, как будто шептал что-то. Он острил, провозглашал тосты, шумел, вскакивал.
Алексей смотрел на него и думал: неужели человек не знает, какой он противный? Но этот, конечно, не знал. Он был доволен собой, восхищен.
- Поднимаю бокал за влюбленных! - провозгласил Саша и оглядел стол. Выпили, гости? - спросил он. - Теперь за меня, как за отъезжающего в дальние страны. Тэнк ю вери мач.
Были в хозяине дома бойкость и развязность, ненавистные Алексею.
- Он едет в Аргентину. Он последний год все больше ездит. Пробился и пошел, - сказал Алексею Киселев. - Пробивной товарищ.
- Салат с майонезом? - спросила Тася и положила Алексею на тарелку салата. - Что еще?
- Салат с майонезом, - улыбнулся Алексей.
Тася была расстроена, видя, что Алексею не по себе в этой компании. Он молчал. Русая прядь волос все время падала ему на лоб, и он проводил по лбу и по волосам рукой. Казалось, он отгоняет грустные мысли. Тася несколько раз посмотрела на него, но он не замечал ее взглядов.
Тася понимала, что он чужой здесь. Даже внешне он отличался от всех, он был самый высокий и самый загорелый. Он не смеялся вместе с другими, спокойно смотрел и слушал, но на его лице откровенно отражалась скука, желание уйти.
Зачем она привела его сюда? Ведь нетрудно было догадаться, что ему здесь будет противно. Ей самой давно уже не нравится этот дом, этот процветающий Саша и Поющая Рита. Впрочем, Риту ей жаль, а к Саше она привыкла. Но зачем она потащила сюда Алексея? Зачем "предъявила" таких друзей? Поймет ли Алексей, что это просто старые знакомые и когда-то они были лучше, моложе.
Не надо врать, они всегда были довольно дрянными, и Тася это прекрасно видела, но сохраняла отношения просто так, не дружила и не ссорилась, а приходила раз в год "в гости". Вот и Алексея привела. А здесь все пошлость и пошлость, салат с майонезом. И на нее тень падает. И главное, что, кажется, ей никто не нужен, кроме него. До сих пор она не заботилась, что Алексей будет о ней думать, все шло само собой, он восхищался ею, она принимала это как должное. А сейчас, в эту минуту, он не восхищался ею. Он ушел от нее. Он опять провел рукою по волосам, посмотрел на нее невнимательно, как будто издалека. Она не знала, что сказать. Да и говорить нечего, его не вернешь, пока он не вернется сам.
Одна из женщин за столом предложила выпить за "плавающих и путешествующих" и посмотрела на хозяина.
Саша, сверкая живейшими глазами, провозгласил шведский тост: "За меня, за тебя, за всех хорошеньких девушек на свете!" Он произнес его по-шведски и перевел.
- Хороший тост? - спросила Тася.
- Плохой, - ответил Алексей.
После ужина, окончившегося полурастаявшим мороженым, которое гости сами носили из холодильника, Саша начал заводить пластинки. Он осторожно брал пластинки в руки из особенного, специального ящика и показывал гостям, главным образом той девушке, которая пила за путешествующих и которую звали Ларисой. Лариса смеялась. Саша брал ее за руку выше локтя и что-то ей шептал. А жена делала вид, что ей весело, и, подражая Ларисе, размахивала юбкой, открывала некрасивые, худые ноги.
- Уйдем, - сказал Алексей.
- Да, да, конечно, - поспешно сказала Тася.
Киселев вышел вместе с ними. Возле подъезда стояла его машина, он предложил подвезти.
- Алексею Кондратьевичу не понравилась вся компания, - сказал Киселев.
Алексей промолчал.
- Хоть бы из вежливости возразил, - пошутила Тася. - Саша, конечно, вначале производит неприятное впечатление, но у него голова на плечах, очень талантливый человек.
- А-а! - Киселев затормозил на желтый свет. - Голова головой, Тасенька, руки должны быть чистые. Женщины часто за успех прощают то, чего прощать нельзя. Сашка умеренно талантлив, не надо преувеличивать. Но он страшный человек. Ему все мало, все хочет скорей, больше. Вещей, денег, званий. Женился, держится с женой как подлец. А она еще поет, дура.
Киселев замолчал, потом продолжал:
- Тесть слабохарактерный: Сашка на него жмет бешено, а старик не может отказать дорогому зятю. Противно, конечно.
- На свете так много хороших людей, что незачем иметь дело с дрянью, сказал потом Алексей, когда Киселев довез их, попрощался и уехал. - Что связывает тебя с ними? Я не говорю о Киселеве. Киселев мне понравился.
- Саша не такой плохой, - возразила Тася.
- Содержание подлости в человеке не выражается в процентах. Какая разница, такой или не такой.
- Он блестящий человек. В тридцать лет доктор наук!
- Блестящий? Это рыцари удачи. И их женщины, вроде Ларисы, такие же.
- Не говори больше ничего. Когда ты там сидел, я пожалела, что притащила тебя. Сама не знаю зачем. И мне это не нужно было. Ты не будешь на меня сердиться? - медленно проговорила Тася и заглянула Алексею в глаза.
- Звездочка моя! - Алексей привлек Тасю к себе. - Все это для нас с тобой такая чепуха! Ты мне показала Сашу, я тебе Валю, один другого стоит, будем считать, что мы квиты.
- Ты заметил, что я говорю тебе "ты"? - спросила Тася с застенчивой улыбкой.
- Еще бы.
- Я тебя люблю, - сказала Тася.
Следующей ночью Алексей улетал. Улетал он не с парадного Внуковского аэровокзала, где все говорит о комфорте, о загранице и путешествиях, откуда столицы мира кажутся такими близкими, потому что голос диктора напоминает беспрерывно: "Приземлился самолет Стокгольм - Москва", "Производится посадка на самолет, следующий по линии Москва - Будапешт". Мелькают хорошо причесанные стюардессы, вежливые представительницы неба, а в газетных киосках продают журналы с яркими обложками и свежие газеты на всех языках.
Алексей улетал со скромного Быковского аэродрома, откуда на восток страны улетают деловые люди, инженеры и рабочие, создающие нашу могучую промышленность. Самолеты здесь курсируют попроще, и зал ожидания обставлен не мягкими низкими креслами, а скамейками, и голос диктора не провозглашает громких названий городов мира.
И публика на этом аэровокзале выглядит иначе. Нет курортниц, иностранцев и важных командированных, наделенных высокими полномочиями, а если они и есть, то незаметны, сливаются с деловой, скромной толпой. Многие у стойки не торопясь с удовольствием выпивают перед полетом рюмочку коньяку и закусывают бутербродами с икрой или семгой. Отсюда вылетают люди привычные, еще недавно проводившие значительную часть жизни в полетах-перелетах из Москвы и в Москву, в главки, управления и министерства. А теперь кончилась эта жизнь, прекратила свое существование целая прослойка толкачей и выбивал, артистов этого дела, ценных своим знанием ходов и выходов в министерствах, и, может быть, в ту весеннюю ночь они со вздохом выпивали свои последние порции аэродромного коньяка. Совнархоз уже не то, совнархоз близко, в совнархоз на самолете не полетишь, дайте-ка еще коньячку с лимоном и пачку "Беломора"!
В скромном палисаднике пахло нарциссами и травой. Гудели самолеты, в небе плавали красные огни, путаясь со звездами.
Из репродуктора на столбе слышалась музыка, голос пел:
Потерял я Эвридику,
Нежный свет души моей,
Бог суровый, беспощадный,
Скорби сердца нет сильней.
- Как там? Пошел Махмутка-перепутка на мостик. Синей утке крошку, малиновой утке крошку, - сказал Алексей.
- Алеша, - сказала Тася отчаянным и решительным голосом, - я должна тебе рассказать. Это о прошлом, но ты должен знать.
Алексей остановил ее:
- Не надо. Я ничего не хочу знать кроме того, что люблю тебя и хочу, чтобы ты была моей женой.
Тася посмотрела на него растерянно.
- Я думала... - сказала она и замолчала.
Не раз впоследствии она вспоминала лицо Алексея, твердое, нахмуренное, и повторяла про себя его спокойные, отстраняющие слова.
Они прошли в зал ожидания. И сразу услышали; "Пассажира Изотова просят пройти на посадку..."
Тася вышла с Алексеем на летное поле. Чувство утраты пронизало ее, когда она попрощалась с Алексеем и стала смотреть, как он идет к самолету.
Алексей обернулся, помахал рукой.
В темноте ночи Тася увидела, как самолет поднялся в воздух и скрылся в небе, стал одним из красных уплывающих огней.
9
Алексей в своей кочевой жизни привык к таким городам и любил их. Такие города закладывались в годы первых пятилеток, а строились по-настоящему уже после Отечественной войны. Возникали они возле крупных заводов, комбинатов, на месте какого-нибудь села, деревни, маленького городка, а то и вовсе на пустыре.
Вырастал современный город, и его называли социалистическим. Соцгород. Прямые просторные улицы-проспекты, площади и парки с деревьями, еще не дающими тени.
Строгая, продуманная архитектура, единый план. Выработался определенный стиль домов в четыре этажа, со светлой облицовкой и скверами во дворах.
По улицам пускали троллейбус, а трамвай ходил лишь из города на завод и бегал по окраине. Впрочем, и окраина не была окраиной в привычном смысле слова, с деревянными домиками, с переулками и тупичками, утопающими в лужах и грязи. На окраине также стояли современные дома, достроенные или недостроенные, и стрелы мощных кранов. Лужи и грязь были там, где еще не было асфальта.
Алексей оставил вещи в гостинице и ходил по городу. Было жарко, ветрено, и казалось, что неподалеку море. Но моря никакого не было, а в нескольких километрах протекала река.
Алексей остановился у киоска с газированной водой; там продавались банки яблочного соуса, ириски, поджаристые вафли, пахнущие детством. Попил водички. Побродил по центральной улице. Витрины магазинов были широкие, но пустоватые, пыльные, скучные. Дома же здесь стояли прекрасные.
В городском сквере вдоль дорожек были установлены стенды с портретами передовиков нефтеперерабатывающих и химических заводов.
У входа во Дворец культуры висело объявление, что вечером танцы, "играет оркестр". На соседней улице находился Клуб строителей, менее пышный, чем дворец, но тоже колонны, широкие ступени, серый и красный мрамор. Висело объявление, что состоится "Вечер вопросов и ответов". И приписка сообщала, что вечер отменяется "ввиду малого количества вопросов".
Алексей засмеялся - никто не хотел задавать вопросы, все хотели идти на танцы.
Было воскресенье. По улицам гуляли люди, нарядно одетые, ходили медленно, занимая всю ширину улицы, семьями или компаниями. Женщины в шелковых платьях и разноцветных соломенных шляпах, дети в костюмчиках, с мороженым в руках. Отцы задерживались у киосков, пили пиво. Почти все здоровались, почти все были знакомы между собой. Останавливались, долго разговаривали, долго прощались.
Седой человек в холщовом костюме нес две плетеные сумки с картошкой, видимо с рынка. Лицо его показалось Алексею знакомым. Впрочем, многие лица казались знакомыми. "Нефтяники, - подумал Алексей. - Действительно, профессия метит людей".
- Мне эти семьдесят пять рублей Настины прямо как сулема, - говорила девушка в красном платье своей подруге в точно таком платье. И туфли у обеих были одинаковые, и сумки, и прически.
Пританцовывая и напевая, прошли местные стиляги, нестриженые безобидные мальчишки в сатиновых штанах и ярких галстуках.
Девушка в красном платье сказала своей подруге:
- Паразиты.
На углу под вывеской "Производится покраска обуви в любой цвет" сидела старуха в платке и большим пальцем красила все ботинки в коричневый цвет.
Алексей всматривался в проходящих, ожидая встретить кого-нибудь знакомого. На заводе, куда он приехал в командировку, он знал многих.
Сознание, что сейчас он обязательно кого-нибудь встретит, было приятным, и Алексей шел по улице, смотрел по сторонам и улыбался.
Навстречу шел Казаков, его старый друг. Высокий, большой, грузный. Бросился к Алексею.
- Дорогой, какими судьбами? Когда приехал? Вот я рад, рад ужасно.
Он с медвежьей грацией обнял Алексея, поцеловал. Всегда ироническое лицо Казакова сияло искренней радостью.
Вьющиеся смоляно-черные волосы падали на лоб, лицо загорелое. Крупный нос, крупные губы, густые брови, живые, блестящие черные глаза. Хорошо сшитый темный костюм не мог скрыть раздобревшей фигуры.
- Вот черт, какой толстый стал, - сказал Алексей, смеясь, - брюхо какое отрастил. Позор. А гимнастика?
Казаков похлопал себя по животу.
- Трудовая мозоль, дорогой. Сижу в кабинете, нажимаю кнопки, пишу бумаги. Руковожу.
- Да брось, не верю.
- Не верит, - усмехнулся Казаков. - Завтра увидишь.
- Я на твой завод приехал. Ты кем сейчас?
- Зам главного инженера. А ты? Ты, может быть, начальство из Москвы? Или как? С завода тебя ушли? Не женился? Как Лена? Идем на скамейку в сквере, присядем.
Они сели на скамейку в тени. Казаков скрестил большие руки на груди, сощурившись, посмотрел на Алексея.
- Да-а, дорогой.
Алексей постучал Казакова по коленке, тоже сказал:
- Да-а.
Алексей закурил, и Казаков закурил.
- Вот какие дела, дорогой, - сказал Казаков. - Ты почему седеть начинаешь? Ты же молодой.
- А ты почему такой толстый? - ответил Алексей.
Они засмеялись.
- Как завод? - спросил Алексей.
- Директор наш Терехов - мужик крепкий. Авторитетный. План выполняем. В общем, мы теперь солидная фирма.
Мимо двигались гуляющие. Казаков непрерывно кивал и ухмылялся. Пахло травой, землей, клевером, который розовел вокруг. В сквере еще не было клумб, аккуратно подстриженного кустарника, цветов, только трава и клевер и молодые, почти без листьев, деревья, лыком привязанные к колышкам.
- Прогуляемся к реке, поговорим, а потом ко мне, - предложил Казаков.
Они встали со скамейки и пошли.
- Как твои? Аня здорова? - спросил Алексей о жене Казакова.
- Сын большой парень стал! - Казаков заулыбался. - Огромный, отца перерос. Книжки читает с утра до ночи. Подлец. Лентяй.
- Аня?
- Здорова, работает, все в порядке, - ответил Казаков. - Город тебе покажу. Понастроили за эти годы, город растет, дома вполне приличные. А тебя что на заводе интересует?
- Каталитический крекинг.
- Мое хозяйство.
- Молодец, - похвалил Алексей приятеля. - Какая производительность на крекингах?
- Слушай, друг, я тебя знаю, если я сейчас отвечу, я погиб. Ты меня заговоришь. А я хочу знать московские новости. Хочу знать, как твоя сестра. Все такая же красавица?
- Какая она красавица! Растолстела.
- Замужем?
- Замужем. Муж - физиолог. Она - хирург. Сынишка у них.
Когда-то давно, в студенческие годы, Казаков был влюблен в Лену, но Лена едва ли даже знала об этом. Все были тогда молодые, Казаков был тощий, бледный юнец, увлекался балетом, футболом.
- Счастлива? Как хорошо, - добро проговорил Казаков.
- Лена молодец, к операциям на сердце подбирается. Недавно один француз был у нее в клинике и говорит ей: "Мадам, я видел много женщин, которые разбивают сердца, но женщину, которая их зашивает, я вижу впервые".
- Да, Леночка молодец, - сказал Казаков, - настоящий человек.
Маленький, толстый, лысый человек в украинской рубахе остановил Казакова.
- Привет. Еще вопрос. Мы закрыли, а вдруг у вас клапан не сработает?
- Ваше "а вдруг" невозможно, - смеясь, ответил Казаков.
Маленький человек скептически покачал лысой головой.
- Ой-ой!
Когда он отошел, Казаков пояснил:
- Хотим потушить факел. Эти факелы как бельмо на глазу, сам знаешь.
Алексей знал, еще бы. Это грех, который не скроешь, видно издалека невооруженным глазом. Даже сегодня утром, когда Алексей ехал с аэродрома, женщина в автобусе, увидев эти факелы, вскрикнула: "Ой, горит!", потом выяснила, что это такое, и возмущалась: "Какая бесхозяйственность! Газ зря сжигают! Небо отапливают!"
- Что ж, - сказал Алексей, - потушить факел - это дело государственное.
- Сказал в точности как наш директор, - засмеялся Казаков. - Он мастер такие слова произносить. А мне ты так не говори, у нас все дела государственные, других нет. Во всяком случае, директор решил во что бы то ни стало потушить факел. Значит, надо газ с факела спихнуть тэцовцам, а они отчаянно сопротивляются. То есть они согласны, ради бога, но... Тысяча "но"!
Маленький человек вернулся.
- Анализ газа вы мне когда дадите?
- Хуже вашего топлива не будет, можете не беспокоиться.
- Ой-ой! - скептически сказал маленький человек и пошел дальше.
- Тоже хитрый! - засмеялся Казаков. - Это их главный инженер, умный, черт! Но все равно придется им рано или поздно наш газ забрать. Заставим.
- Скажи лучше, куда мы идем, где река?
- А, тебе нужна река, старый друг тебе не нужен!
Через минуту они стояли на обрыве. Широкая городская улица с многоэтажными домами неожиданно и резко обрывалась, и дальше шел зеленый, поросший кустами шиповника, ромашками и лилово-розовым татарником крутой спуск к реке.
По реке двигались лодки, бежал юркий, веселый пароходик, на желтом песчаном берегу блаженно растянулись люди, рыболовы склонились у воды.
- Благодать! - Алексей сощурился, подставил лицо солнцу и подумал, как хорошо, если бы Тася была здесь, забрать ее от больного и, наверно, капризного отца, заставить целый день гулять, купаться, чтобы ее нежное лицо загорело, стало румяным.
Сейчас он пойдет на телеграф и даст телеграмму: "Приезжай". Он стал придумывать текст телеграммы. "Приезжай. Умоляю. Не могу без тебя". Не так. "Приезжай. Не могу без тебя жить". То есть могу, но не хочу. Окончательный текст: "Приезжай немедленно".
- Ох! - вздохнул Казаков. - А рыба у нас пахнет нефтью. Чего они ее удят, не понимаю. Есть все равно нельзя.
- Безобразие, - согласился Алексей, не в силах поддержать сейчас эту столь острую среди нефтяников тему. - А где тут у вас телеграф?
- Ты что, спятил? Как это где? Где надо, там и телеграф. А здесь река, рыбаки здесь есть, лодки, например, - ответил Казаков, по, посмотрев в лицо Алексею, переменил тон. - Вон что, брат. Я тебя потом отведу. Или требуется сейчас же?
- Ладно, можно немного подождать.
- Вон завод, - показал Казаков рукой, - вон три этажерки, крекинги, это наш завод, рядом завод синтеза спирта, а туда дальше, вправо, строительство еще одного смежника, синтетическое волокно, а налево, ты не различишь, химический, вон катализаторная фабрика... - И двинулся от обрыва туда, где виднелась дорога вниз.
- Мощная картина, - проговорил Алексей. - Люблю.
По пыльной проезжей дороге спускались к реке люди, заиграл аккордеон, кто-то запел:
Он был задержан милиционером,
Потом с ним беседовал судья...
- Частушка-нескладушка! - засмеялся Казаков. - Вот так и живем.
Пробежали вприпрыжку босоногие девчонки в грязных платьях, с распущенными волосами, как маленькие несчастные ведьмы.
Подвыпившего парня в голубой рубашке бережно вели под руки две немолодые женщины и приговаривали: "Ну, Ваня!"
Человек десять, раздетые по пояс, с полотенцами, в соломенных шляпах, ехали вниз на старом разбитом грузовике. Поднимавшийся навстречу серебристый "ЗИЛ" остановился. Из "ЗИЛа" высунулся шофер, крикнул:
- Давай проезжайте, ребята!
- А это у нас "Волга"! - ответили ему с грузовика, и все засмеялись.
Вчера еще Алексей был в Москве. Вчера прощался с Тасей. На аэродроме она захотела сделать какое-то признание: "Ты должен знать".
Он ничего не хочет знать, кроме того, что-она его любит. Она правдива, ясна, прозрачна. Кого-нибудь она любила до него, наверное. Но его это не касается. Не касается. И все.
Интересно, где она сейчас, что делает. Разница с Москвой во времени здесь два часа. Он совсем плохо представлял себе ее жизнь. Безобразие, что не познакомился с ее отцом. Надо было настоять. Нечего было ее слушаться.
- А междугородная там же?
- Там же, - сказал Казаков и повел Алексея в сторону от дороги.
Спускаться было неудобно, и Алексей удивлялся, зачем понадобилось неповоротливому Казакову в парадном синем костюме и щегольских серых туфлях идти, цепляясь за колючие кусты, а не спускаться широкой и отлогой дорогой. А грузный, потный Казаков шел, отдувался и хвалил природу.
- Ну, скажи, что не красота, - говорил он. - Я тебя веду купаться туда, где нелюдное, прекрасное место.