Давыдов Павел. Этюд о крысином смехе (опубликованный вариант)

   — Ну, если приемную лорда можно назвать чуланом… — начал Квентин.
   — О! Видите, как вам повезло! — радостно обратился к нам Дэниел. — Целая приемная! Квентин, проводи их.
   И тихонечко добавил:
   — Смотри, чтобы не сбежали.
   Глава 8.
   Приемная, в которую проводил нас Квентин, освещалась тусклым светом двух грязно-желтых огарков, торчащих в старой, позеленевшей от времени люстре.
   Вся обстановка этой унылой комнаты состояла из двух побитых молью диванов, низенького столика, одна из ножек которого была заботливо подвязана тряпочкой, и нескольких столь же шикарных стульев. Голые каменные стены были едва прикрыты: на одной из них висел вытертый ковер, а на другой — картина, совершенно почерневшая от неправильного хранения и изображавшая, как с особой гордостью сообщил нам Квентин, венчание императора Константина. По виду Квентина можно было заключить, что император Константин приходится ему дальним родственником. Как это и ни досадно, но даже при внимательном рассмотрении я не обнаружил на полотне ни великого императора, ни его невесты. Вероятно, венчание происходило ночью.
   Прямо напротив входа располагалась дверь в кабинет покойного Хьюго Блэквуда. Соседство с этой комнатой навевало на меня страх, но Холмс не обращал на нее внимания.
   — Ну что же, здесь можно жить, — сказал он и плюхнулся на диван. Раздался треск, обивка расползлась, и Холмс провалился внутрь.
   — Однако… — послышался его голос из дивана. — Это не слишком-то располагает…
   Диван приподнялся, и из-под него показался Холмс, в пыли, вате и пружинах. Сердито сопя, он стал отряхиваться.
   — Хм, — сказал, наконец, мой друг, — придется нам потесниться. — И он направился к другому дивану.
   Второй диван оказался точным подобием первого, с той, однако, разницей, что его ножки были привинчены к полу, и Холмсу пришлось изрядно попотеть, прежде чем он выворотил из каменного пола здоровенные болты. Видимо, в замке боялись грабителей.
   — Досадно, — сказал Холмс, приведи себя в порядок, — но спать нам, по-видимому, придется на полу.
   Я бы не сказал, что очередная идея Холмса привела меня в восторг.
   — Видите ли, как врач… — начал я. Холмс задумчиво посмотрел на меня.
   — Ну… Раз медицина против… — он развел руками. — То нам остается провести ночь, сидя на стульях…
   Я тактично отвернулся.
   — Что они хотели этим сказать?! — мрачно бормотал Холмс минутой позже, рассовывая обломки стульев по углам.
   Мы решили пойти к Блэквуду и потребовать объяснений, но тяжелая дубовая дверь, ведущая в коридор, не открывалась.
   — Я бы, конечно, мог высадить дверь плечом, — заметил Холмс — Но сперва попытаемся выбраться через кабинет покойного.
   — А может быть, он тоже заперт? — с надеждой спросил я. Холмс с разбегу ударился о дверь кабинета Хьюго Блэквуда.
   Она устояла.
   — Терпение, друг мой, терпение, — назидательно сказал Холмс, и, разбежавшись, вложил в удар такую силу, что с потолка сорвалась люстра и упала прямо на меня. Огарки погасли, и мы оказались в полной темноте.
   — Уотсон, где вы? — донесся из темноты голос моего друга.
   — Здесь! — Поднявшись, я широко расставил руки и отправился, на поиски Холмса. Мне удалось нащупать диван, стену, торчащую из стены странную металлическую скобу, которая внезапно поддалась.
   Комната осветилась. В двух шагах от меня стоял бледный Холмс, с зажженной спичкой в руке.
   — Так у вас был ключ? — подозрительно спросил он. Я обнаружил, что держусь за ручку полуоткрытой двери кабинета. Холмс подошел поближе и уставился на дверь.
   — А… — пробормотал Холмс. — Она открывается вовнутрь… Кто бы мог подумать. И как это вы не догадались? — язвительно добавил он, зажигая поднятую с пола свечу. — Вперед, Уотсон! Я буду вам светить.
   Сделать первый шаг в кабинет было страшно. По стенам плясали уродливые тени. В колеблющемся свете свечи вещи теряли привычные очертания и казались фантастическими существами, даже ящики на полу и те казались живыми.
   Холмс укрепил огарок на каминной доске и стал расхаживать взад-вперед, о чем-то задумавшись.
   — Кстати, Уотсон! — внезапно обратился он ко мне. Тут его взгляд упал на скрытый прежде креслом покойного маленький столик, уставленный несметным количеством бутылочек, баночек, рюмочек и горшочков.
   — Пузырьки! — восхищенно воскликнул Холмс. В его глазах появился лихорадочный блеск. — Пузырьки!!!
   Я похолодел.
   — Уотсон, посмотрите сколько пузырьков!
   Только тот, кто хорошо знал Холмса, мог меня понять. Написав с десяток монографий о пузырьках, их формах, размерах, вместимости — Холмс едва не допел меня до умопомешательства. Пузырьки, как и верлибры, в последнее время стали его страстью, смыслом его жизни. У Холмса, без сомнения, была самая ценная и самая богатая в мире коллекция пузырьков. Вся наша квартира на Бейкер-стрит была завалена пузырьками. Наиболее ценные экземпляры Холмс постоянно таскал с собой в футляре из-под скрипки, а по ночам прятал под подушку. Особенно он гордился редчайшим экземпляром пузырька из-под самогона, присланным из России. Этот пузырек вмещал больше сорока галлонов, а иногда и меня: в те нередкие ночи, когда у Холмса ночевали всякие подозрительные личности из Ист-Энда, мне приходилось в буквальном смысле лезть в бутылку. Человек восемь непрошеных гостей сразу же занимали мою кровать, троих-четверых Холмс пускал к себе на диван, после чего все, кроме Холмса, засыпали мертвым сном. Сам же великий сыщик вею ночь бродил по квартире, пересчитывая пузырьки и проверяя засовы на шкафу с наиболее ценными экспонатами.
   От этих грустных воспоминаний меня отвлекло бормотание Холмса, который, опустившись перед столиком на колени и полузакрыв глаза, рассказывал что-то об истории этих трижды проклятых пузырьков и об их роли в становлении и развитии цивилизации.
   Так прошло битых два часа. Холмс уже успел описать и классифицировать добрую дюжину пузырьков и был полон энтузиазма поведать мне об оставшейся сотне экземпляров.
   — Вы только посмотрите, Уотсон, на этот бокал, из которого покойный пил последний раз в своей жизни! Он создан в пятнадцатом веке венецианскими мастерами. Интересно, что специалисты до сих пор не пришли к окончательному выводу: относить венецианские бокалы к пузырькам или нет. Сам я раньше считал…
   В комнате наступила тишина. Холмс с каким-то новым интересом взглянул на бокал. Он зачем-то понюхал его, лизнул палец и провел им по внутренней стороне бокала. Затем, вытащив из кармана щепотку серого порошка, он посыпал им палец, полил задымившуюся массу из маленького синего флакончика и стал с нетерпением ждать конца химической реакции. Когда масса, наконец, перестала бурлить и пениться, Холмс надолго задумался, глядя на свой палец, потом повернул ко мне мгновенно ставшее серьезным лицо и глухо сказал:
   — Это яд, Уотсон! Лорд Хьюго Блэквуд был отравлен! И, как бы в ответ на эти слова, из мрачных глубин замка донесся жуткий, нечеловеческий вой, переходящий то в леденящий душу хохот, то в тоскливые рыдания, многократным эхом разносящиеся по древним переходам и галереям.
   Глава 9.
   — Что это? — воскликнул Холмс. — Что это?!!
   В первое мгновенье я не мог выговорить ни слова — язык совершенно отказывался мне повиноваться.
   Вой повторился. Он снова перешел в хохот, такой ужасный, что мне хотелось бросить все и бежать, бежать, бежать, бежать, сметая все на своем пути, не разбирая дороги и, по возможности, в разные стороны.
   — Что это, Уотсон? — повторил Холмс. В голосе моего друга слышалась дрожь.
   — Послушайте, Холмс, — прошептал я, когда дар речи, наконец, вернулся ко мне. — А может, это смеются ваши крысы? Вы же считаете…
   — Вы с ума сошли! — возмутился Холмс — Крысы смеются совсем не так.
   Мой друг набрал в легкие воздуха и издал несколько судорожных квакающих звуков, от которых остатки моих волос встали дыбом, а спину покрыл холодный пот.
   — Вот, Уотсон, вы слышали? Это настоящий крысиный смех. — Холмс с гордостью посмотрел на меня и добавил: — Я называю его сокращенно — КС.
   Новый страшный вопль из глубин замка совершенно выбил Холмса из колеи. Он метнулся под стол, где уже сидел я.
   Утро мы встретили там же, под столом. Мы давно покаялись друг другу во всех грехах, по несколько раз вспомнили прожитую жизнь и с безразличием приговоренных к казни ждали своей неминуемой смерти.
   Какова же была наша радость, когда с первыми солнечными лучами крики, вопли и стоны затихли, а в дверях показался наш родной, милый, старый Квентин.
   — Как! Вы живы? — удивленно спросил он. — Впрочем… И все остальные тоже… Оригинальный в этом сезоне призрак! — Помаячив еще с минуту около подоконника, Квентин тяжело вздохнул и повернулся к нам.
   — Ну, — сказал он, — вылезайте. Нечего там отсиживаться. Мы нехотя покинули наше убежище. — Как там внизу? — осторожно спросил Холмс.
   — Паникуют… — и Квентин, равнодушно зевнув, удалился, не то одобрительно, не то осуждающе покачивая головой.
   Наскоро размяв от долгого сидения ноги, мы с Холмсом решили спуститься вниз.
   В холле стояла непривычная суматоха. Мы с удивлением обнаружили, что в замке, оказывается, довольно много слуг. Они сновали туда-сюда с мешками, сундуками, корзинами и узлами. Создавалось впечатление, что все они внезапно решили взять расчет. Вся эта кутерьма живо напоминала мне бегство иудеев из Египта или, точнее, крыс с тонущего корабля.
   Присмотревшись, мы заметили в передвижениях снующих слуг некий порядок. Центром его являлась многострадальная супруга Дэниела Блэквуда. На ней был светло-зеленый костюм для верховой езды и длинный ниспадающий плащ. Широкополая шляпа скрывала ее роскошные волосы. Мы подошли ближе.
   — Доброе утро, мистер Холмс. Доброе утро, доктор Уотсон. Надеюсь, вы хорошо провели ночь? Джек! Этот чемодан — в коляску. Элис, куда вы тащите ковер? Вы с ума сошли! Немедленно повесьте его обратно! Эй, Фред, немедленно отправляйтесь за лордом Дэниелом — он, кажется, пытается выкатить из подвала старое бургундское…
   — Простите, леди Джейн, — нерешительно начал Холмс, — вы, кажется, собрались в кругосветное путешествие?
   — Вы что, ничего не слышали этой ночью?! — с ужасом воскликнула леди Джейн. — Этой ночью вновь появился призрак замка Блэквудов. Мы ни на минуту не задержимся здесь! Всякий, кто останется в замке на вторую ночь — погибнет! Да где же этот Дэниел? Фред! Фре-ед!!!
   Из глубины коридора послышался шум, и вскоре в холле появился здоровенный мужлан богатырского телосложения, одетый в простые кожаные штаны, полосатую фуфайку и огромные башмаки. Железной хваткой он сжимал плечо лорда Блэквуда, не давая тому отклониться от курса. На спине согнутого в три погибели Дэниела покоилась бочка, по размерам не уступающая леди Гудгейт.
   — Послушайте, Холмс, а бочки вы, случайно, не относите к пузырькам? — съязвил я и тут же об этом пожалел. Лицо моего друга озарилось.
   — Пузырьки! — благоговейно прошептал он и ринулся навстречу Дэниелу.
   — Дорогой Дэниел! — страстно начал Холмс. — Видите ли… — он замялся, но, видимо, страсть коллекционера одержала верх, — видите ли, в кабинете вашего покойного отца я обнаружил коллекцию пузырьков. Я давно собираю пузырьки и, поэтому осмеливаюсь просить вас об одном одолжении: не согласитесь ли вы уступить мне хотя бы несколько экземпляров?
   — Да забирайте хоть все, — прокряхтел Дэниел, пытаясь поставить тяжелую бочку на пол.
   — Прямо сейчас?! — Холмс затрепетал. — Вы не шутите?!
   В этот момент лорд покачнулся и не в силах более удерживать тяжелую бочку, выпустил ее. Бочка с грохотом упала на пол и, подмяв под себя Холмса, покатилась прямо на меня. Как загипнотизированный я смотрел на нее, даже не пытаясь сойти с места. Последнее, что осталось в моей памяти — бездушная, увеличивающаяся громада бочки, лопнувшие металлические обручи и хлещущее из открывшихся щелей бургундское.
   Глава 10.
   Я открыл глаза. Было темно. Где-то рядом били часы. Я насчитал семь ударов. Ничего не хотелось.
   — Наконец-то! — раздался рядом знакомый голос. — Наконец-то вы пришли в себя, мой дорогой Уотсон! Я уже начал опасаться, что дело кончится гораздо серьезнее. Попробуйте пошевелить ногами… Теперь руками… Головой… Теперь попытайтесь сесть. Осторожно, осторожно! Ну как?
   Передо мной стоял Холмс, а у стола с примочками в руках суетилась наша домохозяйка миссис Хадсон. Я с удивлением обнаружил, что сижу на диване в нашей квартире.
   — Как я тут оказался? — спросил я, обнаружив, что, как это ни странно, у меня почти ничего не болит.
   — Не волнуйтесь — дружески сказал Холмс. — Это я привел вас домой. Я очень счастлив, что все хорошо обошлось. По-видимому, вы потеряли сознание не от того, что по вам прокатилась бочка — она и по мне прокатилась — оттого, что ваш организм был измотан до предела и, к тому же, сильно ослаблен, тем, что случилось ночью. Бочка же просто сыграла роль катализатора: — И он подал мне чашку крепкого, ароматного кофе. — Пейте, это взбодрит вас. Сейчас мы поедим и отправимся в замок.
   — Зачем?! — изумился я.
   — За пузырьками! — лицо Холмса дышало торжеством. — Лорд Дэниел, как вы помните, презентовал мне коллекцию пузырьков.
   — Как? Вы их не забрали? — опешил я.
   — Простите, Уотсон, — с упреком сказал Холмс, — но вы такой тяжелый!
   — Вы само благородство! — вскричал я, по достоинству оценив его жертву, но в глубине души жалея, что пришел в сознание слишком быстро.
   Наскоро съев приготовленную миссис Хадсон яичницу, мы стали собираться в дорогу. Внезапно я сел.
   — Подождите, Холмс! Там же призрак! Вы только вспомните его вой! И потом — сегодня вторая ночь! Всякий, кто останется в замке, погибнет! Может, лучше подождать хотя бы до завтра?
   Блаженная улыбка медленно сползла с лица Холмса.
   — Призрак? Я не верю в призраков, — Холмс с совершенно хладнокровным видом стал набивать трубку. Это плохо удавалось моему другу. Пальцы его дрожали, табак сыпался на пол. — Но если вам действительно так страшно, мы можем отложить поездку…
   Мне захотелось броситься Холмсу на шею, расцеловать его и запеть что-нибудь веселое.
   — …и в другой раз отправиться за пузырьками…
   По лицу Холмса было видно, что внутри у него идет яростная борьба рассудка и страсти коллекционера.
   — А если они пропадут — я никогда себе этого не прощу. Вам, впрочем, тоже. Призрак! Ха-ха. Видали мы таких призраков! В сущности, мне их даже жаль. Подумать только! Прожить долгую, нудную жизнь, помереть и получать за это право появляться только по ночам, после двенадцати, когда все нормальные люди уже спят! — Холмс автоматически посмотрел на часы и радостно присвистнул.
   — Уотсон! Да у нас же уйма времени! До двенадцати мы успеем десять раз съездить за пузырьками и вернуться обратно!.. Одевайтесь, да побыстрее. Я побежал ловить кэб.
   Одевшись, я уселся на ящик с обувью и стал дожидаться Холмса. Настроение у меня было неважное, душу бередили мрачные предчувствия. Замок Блэквудов представлялся мне теперь чем-то наподобие Голгофы, на которую мы добровольно решили взойти. С огромным удовольствием я бы отменил нашу поездку, но…
   И тут мне в голову пришла спасительная мысль. Я вспомнил, как Блэквуд младший говорил, что крест, выбитый на подошве, — прекрасная защита от привидений. Разыскать молоток и с десяток обойных гвоздей было для меня делом одной минуты. Вытащив из ящика сапоги, я стал лихорадочно, попадая больше по пальцам, нежели по шляпкам гвоздей, выбивать на подошве крест. Справившись с одним сапогом, я схватил другой, но в этот момент услышал на лестнице шаги Холмса. Мне не хотелось, чтобы великий сыщик увидел, чем я занимаюсь, поэтому быстренько спрятал молоток, а сам задумчиво уставился в стену.
   — Уотсон! Что вы сидите? Кэб уже ждет у подъезда! О! Вы приготовили мне сапоги! Не ожидал! Спасибо, спасибо! — приговаривал Холмс, влезая в мои сапоги. — Вы правы: на улице сыровато! Сидят, как влитые! — Холмс затопал вниз по лестнице.
   Заверения Холмса, что до места мы доберемся быстро, оказались безосновательными. К замку мы прибыли только к десяти. Еще полчаса Холмс потратил на то, чтобы выторговать у кэбмена лишний пенс. Это ему не удалось.
   — Возмутительно! — бесновался Холмс, когда мы шли по покрытой гравием дорожке, ведущей к замку. — Это настоящий грабеж! Это переходит все границы!..
   Я молчал. Последний фонарь остался далеко позади и с каждым шагом становилось все темнее. Я чувствовал, что мною снова овладевает страх. За каждым кустом мерещились вурдалаки и оборотни. Впереди вставала темная громада замка.
   — Нет, он думает, что ему все дозволено! Ничего! Он у меня попляшет! Уотсон, зажгите, пожалуйста, спичку.
   Мы остановились у самого подъезда, и Холмс, злорадно усмехнувшись, вынул из кармана свою записную книжечку. Я чиркнул спичкой, и великий сыщик, напрягая зрение, записал номер кэба сразу же после списка из ста одиннадцати человек, подозреваемых в похищении денег, и засмеялся. Смех Холмса гулко разнесся по всем парку, отразился от каменной махины замка и, исказившись до неузнаваемости, заставил меня вздрогнуть.
   — Ради Бога, тише, — взмолился я, — люди же спят!
   — Какие люди? Ха-ха! Все еще утром покинули замок! Тут меня осенило:
   — Хм… — я несколько раз демонстративно дернул _ двери, которые, как я и ожидал, были крепко заперты. — А как же мы проникнем внутрь?
   — Молча! — сострил Холмс и расхохотался еще громче. — Я все обдумал заранее. Видите! — И он показал пальцем куда-то в ночное небо.
   — Не вижу, — отрезал я, глядя прямо перед собой и раздумывая, что же Холмс имеет в виду.
   — Ничего, старина, — утешил меня Холмс, — я тоже ее не вижу. Но я точно знаю — она на крыше. Печная труба — через нее мы легко попадем в замок. Только сначала надо влезть на крышу. Ну, смелее, Уотсон!
   Великий сыщик пропустил меня вперед, мотивируя это тем, что поймает меня в случае падения. Надо отметить, что ловить меня не пришлось. Цепляясь за излишества старинной архитектуры, за головы амуров, за бороды атлантов, я фут за футом продвигался вверх, уповая на свои мускулы и стараясь не смотреть вниз. Каким-то чудом я все-таки оказался на крыше и тяжело дыша, оперся на гипсовую химеру, нависавшую над парком, чтобы хоть немного отдохнуть и привести в порядок бешено бьющееся сердце.
   Холмсу повезло меньше. Судя по доносившимся до меня звукам, раза три он срывался, причем последний раз уже с крыши, зацепив при этом горсть черепицы. Наконец, его темная фигура приблизилась ко мне и, балансируя на краю, крыши, вцепилась в химеру с другой стороны.
   Хрупкой статуе, по-видимому, не предназначалась роль несущей опоры. Я почувствовал, что черепица уходит из-под моих ног, и мы втроем — я, Холмс и химера — медленно и неотвратимо кренимся к далекой земле…
   Нечеловеческим усилием, изогнувшись, как паяц, я удержался на крыше, оттолкнувшись вовремя от химеры, которая с оглушительным треском отломилась от основания и тяжело рухнула вниз вместе с так и не отпустившим ее Холмсом. Раздался глухой удар, звон разбитого стекла и приглушенное проклятие. Наступила тягостная тишина, которая вскоре вновь была нарушена — тяжело дыша, Холмс в очередной раз лез по стене…
   Потом мы долго сидели около трубы, вдыхая свежий ночной воздух.
   — Я напишу новый верлибр, — внезапно сказал Холмс. — И назову его — «Химере — химерья смерть». — Он победоносно посмотрел на то место, где еще недавно торчала зубастая тварь. — Ловко мы ее! — Мой друг ободряюще хлопнул меня по плечу. — Э, да мы засиделись! Вставайте Уотсон, — Холмс влез на трубу. — Пузырьки ждут нас! — воскликнул он и бесшумно провалился вниз. Я последовал его примеру.
   После нашего появления в замке, труба, без сомнения, стала гораздо чище. Луч потайного фонаря Холмса высветил галерею портретов, заканчивавшуюся зеркалом с двумя черными как уголь лицами — моим и Холмса.
   Идти по безмолвным этажам, скрипящим древними половицами галереям и опустевшим залам было не очень-то приятно. Бледный луч фонаря, выхватывающий только небольшой участок пола под ногами, делал окружающую темноту еще более глубокой. К тому же, мне постоянно казалось, что по нашим следам кто-то крадется. Время от времени я вспоминал, что крестом подбит сапог Холмса, а не мой, от этого мне становилось еще тоскливее. Мрачные мысли, а также самая зловещая обстановка замка привели меня в такое смятение, что я совершенно потерял способность рассуждать и механически следовал за Холмсом, рвущимся к своим вожделенным пузырькам.
   В кабинете все было по-прежнему — и разбросанные ящики и кипа разлетевшихся по всей комнате, бумаг и кресло, которое моментально отшвырнул в сторону Холмс, кинувшийся к столику с пузырьками.
   — О Боже! Неужели это все мое? — бормотал Холмс, набивая ими карманы, цилиндр и перчатки. Я смотрел на Холмса, с нетерпением ожидая того момента, когда последний пузырек окажется у него, и мы, наконец, сможем покинуть замок.
   Через несколько минут мы с нашей драгоценной ношей пустились в обратный путь. Взошла луна. Ее свет ложился на пол галереи четкими прямоугольниками узких, как бойницы, окон.
   Как только мы вступили в галерею, часы на башне замка начали бить полночь. Мерные удары колокола раздавались прямо над нашими головами, возвещая наступление того часа, когда, по преданиям, разверзаются могилы и неприкаянные души выходят на свободу.
   — Полночь… — как-то зловеще сказал Холмс, и пузырьки у него за пазухой зазвенели.
   По галерее пронесся легкий ветерок. Где-то внизу хлопнула дверь. Я застыл.
   — Тише, Холмс! — прошептал я. — Тише! Там, кажется, кто-то есть.
   Холмс замер. Стало так тихо, что удары собственного сердца оглушили меня. Я в очередной раз в душе проклял Холмса и его дурацкую затею с пузырьками.
   — Уотсон, — еле слышно прошептал Холмс, — вы…
   Протяжный, тупым ножом резанувший по нашим натянутым нервам скрип в клочья разорвал тишину древнего замка. Казалось, этот скрип заполнил собой все — коридоры, комнаты, залы, галереи — каждый уголок замка Блэквудов, от подземелий до шпиля старой башни. У меня подкосились ноги, и я, бессильно цепляясь руками за стену, сполз на пол.
   Послышался далекий протяжный, нечеловеческий вой. Вслед за этим раздались тяжелые, мерные шаги и гнетущий звон цепей. Ни разу в жизни я не слышал ничего более ужасного. Мне было плохо, как никогда. К тому же сверху на меня рухнул трясущийся от страха Холмс. Он попытался что-то сказать, но язык не повиновался ему. Шаги приближались — нижняя зала, поворот налево, винтовая лестница, узкий переход в оружейную — все ближе и ближе. Я попытался вспомнить хотя бы одну молитву, но тщетно: от страха все они вылетели у меня из головы.
   — Уо…уоу… — я понял, что Холмс хочет что-то сказать мне. — Уо-отсон… Н-н-ниша…
   Лязганье зубов мешало Холмсу выразить свою мысль более отчетливо, но я понял, что поблизости есть укрытие! Не теряя ни секунды, я собрал остатки сил и быстро пополз вдоль стены, пытаясь в темноте обнаружить нишу. В том месте, где галерея поворачивала под прямым углом к лестнице, Холмс тяжелым мешком свалился с моей спины и прошептал:
   — Это здесь, Уотсон… Это здесь…
   Нища была не особенно большой, к тому же, значительную часть ее занимала какая-то статуя, но выбирать не приходилось — шаги доносились уже с лестницы, ведущей на галерею. Мы кое-как забились за постамент и затаились.
   И вовремя! В дальнем конце галереи происходило какое-то движение. Что-то зловещее, кошмарное, пугающее двигалось в нашу сторону в темноте галереи. Звук шагов гулким эхом разносился по всему замку. Сам Древний Ужас поднялся из бездонных глубин времени. Миг — и он вступил в полосу лунного света.
   Да! Это был призрак! Кровь застыла у меня в жилах. Громадная белая фигура, неизбежная, неотвратимая, как смерть, то исчезала в темноте, то вновь появлялась в лунном свете, с каждым разом оказываясь все ближе, ближе, ближе…
   Мгновенно заткнув Холмсу рот, я вжался в холодный пол, уже ни на что не надеясь.
   Шаги призрака прогрохотали где-то рядом и стали удаляться. Потом начался ад. Весь замок ходил ходуном: страшные удары следовали один за другим, стены тряслись, с потолка сыпалась штукатурка, пол под нами дрожал, как во время землетрясения, статуя, стоявшая в нашей нише, не удержалась на постаменте и со страшным грохотом рухнула, лишь по счастливой случайности не задавив нас с Холмсом.
   Этот кошмар продолжался почти всю ночь. Наконец, удары смолкли, и наступила тишина. Но ненадолго. Крик, в котором слилось все — боль, страх, мука, тоска и отчаяние — потряс нас до глубины души. Меня прошиб холодный пот, Холмс тоже попытался что-то крикнуть, но я продолжал крепко зажимать его рот. Эта ночь была самой ужасной ночью в моей жизни. Казалось, она никогда не кончится, и, когда начало светать, я с трудом поверил в это. В бледном свете наступающего дня отчетливее стали вырисовываться обломки упавшей статуи. Похоже, это была Венера Милосская.
   Холмсу, наконец, удалось высвободиться из моих объятий. К моему удивлению, он был совершенно спокоен. Холмс встал, отряхнулся и решительно направился в ту сторону, где ночью скрылся призрак.
   — Постойте, Холмс! Подождите! Куда вы?! Холме даже не обернулся.
   — Да подождите же! Вы с ума сошли?!
   Как бы в подтверждение этому Холмс весело захохотал.
   Бродить по замку со свихнувшимся Холмсом мне не улыбалось, но оставаться в одиночестве не хотелось еще больше.