IV
Письма, которые читал или, вернее, перечитывал г-н де Вердло, хотя и знал почти наизусть их содержание, были присланы ему его невесткой, маркизой де Морамбер, и вот о чем они ему сообщали:
Париж, 9 декабря 1738 г.
Париж, 17 декабря, 1738.
Париж. 21 декабря 1738.
Париж, 9 декабря 1738 г.
Мне было бы очень приятно писать Вам, дорогой братец, если бы письмо мое ограничивалось сведениями о поездке, предпринятой маркизом ко двору владетельного герцога. Князь этот, прослышав о взглядах г-на де Морамбера на вопросы финансовые и политические, выразил желание поговорить с ним по поводу некоторых реформ, которые он собирается ввести в своем государстве. Г-н де Морамбер не счел себя в праве уклониться от столь почетного совещания, тем более что эта поездка предоставляла случай показать сыновьям свет. Он увез их с собой, так как владетельный герцог дал ему понять, что ему доставит большое удовольствие поглядеть на этих молодых людей, и он несомненно согласится взять кого-нибудь из них себе на службу, в зависимости от их способностей. Итак, все это устроилось прекрасно, г-н де Морамбер с сыновьями отправились в путь Уже около трех недель тому назад, и из писем я знаю, что они беспрепятственно достигли цели своего путешествия. Герцог, вероятно, дал уже им аудиенцию. Это событие очень лестно для нашей семьи и увеличит ее блеск. Я не сомневаюсь, что и Вы получите свою долю в чести, которой удостаивается таким образом наша семья, и от которой все мы вырастаем, хотя Вы и ничем не содействовали нашему счастью, кроме только того, что всегда жили жизнью честного человека.
В самом деле, я охотно признаю, дорогой братец, что Вы человек рассудительный и порядочный, и что, несмотря на свое удаление от света и затворнический образ жизни, Вы не относитесь безразлично к своим родственникам, и вот почему я уверена, что Вы почувствуете неподдельное сокрушение при известии о смерти Вашего брата Шомюзи. Мне прекрасно известно, что различие в ваших характерах и вашем поведении сделало вас до некоторой степени чужими друг другу; но природа создает при помощи крови узы, которые ничто не в силах порвать окончательно, как бы ни были они ослаблены. Такой случай как раз имел место в отношениях между г-ном де Шомюзи и Вами. И г-н де Морамбер равным образом имел очень мало общего со своим братом по части вкусов и симпатий, что не помешает ему почувствовать большое сокрушение при вести о его гибели, какое почувствуете также и Вы. В семьях часто бывают личности вроде г-на де Шомюзи, которые приносят не столько славу, сколько мучения, и образ жизни которых грозил бы опорочить доброе имя семьи, если бы честное поведение остальных ее членов не служило противовесом осуждению, внушаемому прискорбным беспутством одного из них. У многих домов есть своя тайная забота, и г-н де Шомюзи, нужно откровенно признать это, являлся постоянной угрозой позора и скандала и причинял нам вполне справедливый страх своим беспорядочным поведением и грязными любовными похождениями. Каким образом человек такого положения дошел до такой степени невоздерженности и разгула, и это при его уме и природных дарованиях? Г-н де Морамбер и я часто задавали себе этот вопрос, когда, не без удовольствия проведя в его обществе несколько минут, мы видели, что он вслед затем возвращался к своим позорным и грязным делам. Его толкала, должно быть, какая-то непреодолимая и тайная сила, пребывавшая в самых темных частях его существа и отравлявшая там самые лучшие его наклонности. Оправданием его служило разве только то, что с самого рождения он был наделен пылкостью чувств и сластолюбивыми желаниями, увлекавшими его к женщинам, с какой-то неудержимой силой. Он устремлялся к ним всем своим существом, не ища в них того, что могло бы объяснить эту склонность, ставшую в нем своего рода слепой и деспотической потребностью, за которой он следовал, куда бы ни заводила его эта необузданная власть, подвергавшая его опасности самых постыдных знакомств, вовлекавшая в самые сомнительные и презренные компании. Увы! Ваш бедный брат дорого поплатился за свои распутные и грязные похождения. Насильственная смерть, выпавшая на его долю, не дала ему возможности примириться с небом, и я очень боюсь, что он удалился в иной мир весь наполненный и весь пропитанный грехом.
Не болезнь положила конец жизни г-на де Шомюзи, ибо ничто не в силах было изнурить телесную его крепость.
В день отъезда г-на де Морамбер ко двору владетельного герцога г-н де Шомюзи пришел попрощаться с уезжающими. Я присутствовала при этом прощании, ибо мне не очень нравится оставлять моих сыновей в обществе их дяди. Я постоянно боялась, как бы какие-нибудь неосторожные его слова не внушили им непристойных мыслей. Я пришла бы в сильное негодование, если бы г-н де Шомюзи возымел на них малейшее влияние, но я должна признать, что г-н де Шомюзи всегда воздерживался от каких бы то ни было попыток в этом направлении. В тот день г-н де Шомюзи был чем-то озабочен и. по-видимому хотел получить возможность переговорить со мною наедине. Я ожидала, что он отведет меня в сторону, но он не сделал этого и ушел, не поговорив со мною. Вскоре после этого я получила от него коротенькую записочку, где он спрашивал меня, в котором часу он мог бы посетить меня в один из дней будущей недели. Я назвала ему несколько дней, когда у меня бывают ужины или собираются кое-какие гости, ибо он желал иметь со мной свидание с глазу на глаз. Мой ответ был отправлен ему в гостиницу Польский герб, куда он переселился в то время из гостиницы Шпага, в которой жил раньше. Такого рода переселения были для него достаточно привычным делом. В назначенные дни г-н де Шомюзи не появлялся. Погода была скверная, шел снег, сменившийся затем сильным ветром. Улицы были неприглядны. Зима нынче стоит холодная.
Ненастье оказалось затяжным и продолжалось и на следующей неделе. В среду – это один из тех дней, когда у меня бывает званый ужин, – буря перешла в шквал. Яростно завывал ветер, шел ледяной дождь. Слышно было, как он хлещет в оконные стекла, и несмотря на то, что щели всюду были законопачены, пламя свеч колебалось при каждом порыве ветра. Я думала, что в этот вечер никто не придет ко мне, и что я буду ужинать в обществе одного только президента де Рувиль. Такая перспектива не была мне неприятна. Г-н де Рувиль человек остроумный, и после ужина мы сыграли бы партию в реверси; однако, несмотря на непогоду, мои опасения оказались ложными. Когда мы сели за стол, нас оказалось четыре женщины и семеро мужчин. Это усердие наших друзей очень меня тронуло. Я горячо поблагодарила их за такую готовность прийти развлечь меня в моем одиночестве. Так что я была в отличном настроении, и ужин вышел очень веселым. Четыре женщины были: г-жи де Блезе, де Вардон, графиня д'Антили и я; мужчины: Антили, Блезе, кавалер де Валантон, граф д'Эстрак, англичанин г-н Смитсон, г-н де Бридо и президент, который был весь осыпан комплиментами за то, что, несмотря на свою подагру, он не побоялся неистовств Борея. Отсюда было сделано галантное заключение, что президент влюблен в меня и пользуется отсутствием г-на де Морамбера, чтобы поухаживать за мною… Не соглашаясь с этим, президент признал, что с его стороны действительно было некоторой заслугой приехать ко мне в такой ветер, тем более что, сходя с кареты, он чуть не был сбит с ног какими-то женщиной и мужчиной крайне подозрительного вида, которые словно сидели в засаде у подъезда в особняк. Президент добавил, что эти разбойничьи рожи не удивляют его, что в настоящее время на улицах небезопасно, что они кишат охотниками за чужими кошельками, и что в Париже наблюдается большое количество необычайных грабежей. Впрочем, и в провинции дело обстоит не лучше, так как и там отмечается целый ряд разбойничьих нападений, совершенных с неслыханной дерзостью.
Разговор на эту тему продолжался еще некоторое время. Было рассказано несколько историй о фальшивомонетчиках и контрабандистах, разбойниках и людях в масках, затем мы сели за карточные столы. Моими партнерами были г-н де Блезе, г-н де Бридо и г-жа Антили, и я только что назначила игру, как вдруг крик, донесшийся с улицы, заставил нас вздрогнуть перед розданными нам картами. В это мгновение ветер подул с удвоенной силой, так что зазвенели все стекла. Мы, однако, собирались продолжать начатую партию, но тут к нам донесся из вестибюля шум голосов и шагов. При этом шуме каждый из нас насторожился. Я увидела, что г-н д'Эстрак направляется к дверям, к которым голоса и шаги все приближались, как вдруг эти двери распахнулись, в комнату проникла струя воздуха, пламя свеч заколебалось, а на пороге, подхваченный под мышки и почти несомый двумя слугами, в шляпе, съехавшей на затылок, и в разорванном плаще, показался г-н де Шомюзи, с бледным как воск лицом и рукою, прижатою к груди. При этом зрелище все мы повскакивали с мест, опрокидывая стулья и роняя на пол металлические жетоны. Опередив меня, кавалер де Валантон одновременно с г-ном Смитсоном бросились к г-ну де Шомюзи, но когда они подбежали к нему, у г-на де Шомюзи вырвалась изо рта струя крови, которая обрызгала лица поспешивших к нему на помощь; несмотря на поддержку слуг, он тяжело рухнул на пол, при чем его шляпа докатилась до ног г-жи де Вардон. Тут все беспорядочно засуетились вокруг вытянувшегося на полу г-на де Шомюзи, который продолжал обильно рвать кровью. Г-н Смитсон, хвастающийся познаниями в области медицины, склонился перед ним на колени. Г-да д'Эстрак и де Бридо стояли рядом, держа в руках свечи. Г-н де Блезе закрыл глаза, чтобы не видеть, а президент стал подбирать рассыпавшиеся жетоны, меж тем как г-н Смитсон расстегивал кафтан и жилет г-на де Шомюзи и поднимал у него на груди рубашку. Показалась рана, красневшая на белой коже. Во время этой процедуры г-н де Шомюзи стал еще более бледен. Все тело его было неподвижно, и только в глазах как будто еще теплилась жизнь. Он смотрел на меня, словно хотел сказать мне что-то. Я наклонилась к нему. Губы его задвигались. Он пытался пролепетать несколько слов, произнести, казалось мне, какое-то имя, но тут новая струя крови пресекла ему дыхание, зрачки его потускнели, и все тело свело судорогой, столь сильной, что у него отскочила пуговица от штанов. Он сделал еще несколько слабых движений, затем перестал шевелиться. Он был мертв. Г-н Смитсон встал. Он объяснил на своем жаргоне, что легкое пробито насквозь. Удар был нанесен с необычайной силой каким-то очень острым оружием. Тем временем Ла Люзерн, который является в некотором роде нашим Аркнэном, спустился вниз и стал расспрашивать кучеров карет. Они ничего не видели, так как все сидели за бутылками в кабачке напротив. Г-н де Шомюзн получил удар должно быть в тот момент, когда, позвонившись, открывал двери особняка. Виновниками убийства были, несомненно, те подозрительные мужчина и женщина, которые едва не сбили с ног президента де Рувиль. Один из кучеров, именно кучер г-на де Бридо, направлявшийся в кабачок к товарищам, обернулся на крик, изданный г-ном де Шомюзи, и увидел убегавших со всех ног мужчину и женщину, но не уделил этому обстоятельству много внимания и продолжал свой путь. Следствие, произведенное на основании этих показаний г-ном лейтенантом полиции, не дало никаких результатов. Все, что удалось узнать, сводилось к тому, что г-на де Шомюзи несколько дней тому назад посетила в гостинице Польский герб одна женщина, не принадлежавшая к числу обычных его посетительниц. Г-н де Шомюзи пригласил ее в свою комнату, и служанка слышала, как там произошла шумная ссора. Женщина вышла ночью, так что служанка не могла разглядеть ее лица.
Это тяжелое событие, происшедшее в отсутствие г-на де Морамбер, не заставит его однако прервать свое путешествие, ибо между ним и его братом никогда не существовало близких отношений. У меня давно уже составилось такое впечатление, и я поэтому не сочла нужным уведомить мужа об этой смерти. По возвращении в Париж он узнает об обстоятельствах, при которых она произошла, потому что вряд ли до него дойдет слух о них. Г-н де Шомюзи жил в стороне от общества, от которого его давно уже отделяло его поведение, так что смерть его пройдет незамеченной, и г-н де Морамбер узнает о ней в то время, когда она будет уже предана забвению, тем более что благодаря ходатайству президента де Рувиль перед г-ном лейтенантом полиции, являющимся одним из его близких друзей, похороны г-на де Шомюзи удалось устроить так скромно, что они не привлекли ничьего внимания. Вся эта история не дала никакой пищи для болтовни газетчиков и для любопытства сплетников. Мы похоронили г-на де Шомюзи на маленьком кладбище Пикпюс. Там будет он покоиться в ожидании страшного суда. Да простятся ему небесным милосердием его прегрешения. Я послала к хозяйке гостиницы за оставшимися после него вещами. Если среди них удастся найти что-либо интересное, я извещу Вас. От этой самой хозяйки, которая считает, что он отправился в путешествие, и с которой он был в достаточной степени откровенен, стало известно, что г-н де Шомюзи был очень стеснен в средствах и даже, как говорят, дошел до последней крайности, истратив все, что у него было. Как передают, он говорил, что отправляется на Острова, и в день, когда та женщина приходила в гостиницу и ссорилась с ним – из-за денег, должно быть – он собирался продать довольно красивый бриллиант, который у него еще оставался. Не этот ли бриллиант послужил причиной смерти г-на де Шомюзи? Не из-за желания ли похитить этот камень злоумышленники убили его, устроив засаду возле моего подъезда? Как бы то ни было, смерть эта является трагическим завершением эпикурейского существования, которое вел г-н де Шомюзи. Я уверена, дражайший мой братец, что Ваше доброе сердце почувствует горечь от этой утраты; к тому же, смерть – всегда смерть, и смерть наших близких навевает нам грустные размышления о том, что и нашей жизни рано или поздно наступит конец. От всей души желаю, чтобы это письмо застало Вас в добром здравии, и чтобы упомянутые мною размышления не приняли у Вас грустного оборота. Я буду сообщать Вам, немедленно по получении, все известия о славном путешествии г-на Де Морамбер ко двору владетельного герцога. Я буду делать это с большей охотой и большим удовольствием, чем я сообщаю Вам о путешествии г-на де Шомюзи из этого мира в мир иной, только что совершенном им при описанных мною обстоятельствах. Примите уверение, дорогой братец, что я исполнена подобающих чувств и остаюсь преданнейшей Вам родственницей и сестрой.
Маркиза де Морамбер
Париж, 17 декабря, 1738.
Ну, вот я снова пишу Вам, дорогой братец, я думала было, что все кончено с этим Шомюзи, а между тем мне приходится снова беседовать с Вами о нем! Если при своей жизни этот ужасный человек приносил нам немало хлопот, то он угрожает причинить их еще больше теперь, когда его уже нет в живых: Представьте, в самом деле, мое изумление, когда вчера в мой дом является сестра привратница из монастыря Вандмон, что в предместье Руль, и просит меня разрешить ей поговорить со мной. Так как я не люблю такого рода посещений, которые кончаются обыкновенно просьбами о пожертвованиях, то моим первым движением было уклониться от свидания с монахиней, но она настаивала, заявляя, что ей необходимо передать мне письмо от игуменьи, г-жи де Грамадек; тогда я передумала и решила принять ее. Эти монастыри, в которых получают воспитание благородные девицы, являются иногда рассадниками невест, и хотя мой старший сын еще слишком юн, нет ничего невозможного, что какая-нибудь особа наслышалась о его достоинствах и приняла его во внимание при построении своих планов будущего. Итак, когда привратницу ввели в мою комнату, та вручила мне только что упомянутое письмо и попросила меня вскрыть его в ее присутствии на тот случай, если я пожелаю передать ответ устно. Я так и поступила, и вот Вам точная выписка того, что я прочла.
«Милостивая государыня, Пусть Ваше родство с г-ном де Шомюзи послужит извинением той свободы, с которой я завожу речь о нем. Я обращалась к нему несколько раз с письмами, которые посылала по указанному им адресу в гостиницу Шпага, что на Болоте. Так как ответа не последовало, то одно из своих писем я отправила с нашей привратницей, которой было сказано, что г-н де Шомюзи больше не живет там и уехал неизвестно куда. И вот, не зная, где его искать, я вынуждена уведомить Вас о положении, в котором он оставляет нас. Согласно принятому в нашей Общине порядку, плата за наших пансионерок вносится каждый триместр, и вот уже прошло три с тех пор, как к нам поступил от г-на де Шомюзи последний взнос за содержание и воспитание девочки, которую он поместил у нас еще шесть лет тому назад, и за пансион которой он до сих пор расплачивался очень аккуратно. Этой молодой особе, которой сейчас около шестнадцати лет, мы вполне довольны, и нам причинила бы большое огорчение необходимость расстаться с нею, тем более, что г-н де Шомюзи представил нам ее как сироту, и что она достойна внимания во всех отношениях. Поэтому мы были бы очень признательны Вам, если бы Вы попросили г-на де Шомюзи поторопиться с уплатой своего долга, возникновение которого мы можем объяснить только каким-нибудь важным делом, отвлекшим его от исполнения своей обязанности, что он делал до сих пор с похвальной точностью. Такие же похвалы мы воздадим и Вам, Милостивая Государыня, если Вы соблаговолите взять в свои руки это дело, смело и почтительно вручаемое Вам Вашей рабой в Боге
Грамадек».
Можете себе представить, как широко раскрыла я глаза по прочтении этого письма? Что означают этот монастырь и эта воспитанница, которую г-н де Шомюзи содержал там на свои скудные средства? Откуда раздобыл он эту голубку, из какого гнезда выпала она? Что мы будем делать с этой импровизированной родственницей, свалившейся в наши объятия? Все эти вопросы теснились у меня на устах, и ум мой работал чрезвычайно деятельно. На этот раз Шомюзи переходил все границы; что-то слишком уже смелая фантазия выступить неожиданно в роли опекуна. У меня создавалось впечатление комедии дурного тона. Тут, наверное, скрывалось тайное отцовство, и, несмотря на все свое беспутство, г-н де Шомюзи не счел себя вправе отказаться от исполнения вытекающих из него обязанностей. Кому обязан он был этой незаконной дочкой, которая так неожиданно обнаруживалась? Не было ли у него, при всей его беспорядочной жизни, какой-нибудь более возвышенной связи, в которой участвовало чувство, и напоминанием о которой служила эта девочка? Являлась ли заботливость, которую он выказывал по отношению к ней, средством успокоить угрызения совести, или же в ней следует видеть предусмотрительность развратного ума? Не предназначалась ли эта воспитываемая с такой заботливостью малютка для его старческих наслаждений, не была ли это отложенная им про запас, в качестве изысканной пищи для его сластолюбия, какая-нибудь невинная девочка, купленная у недостойной матери путем одной из тех недостойных сделок, которые одинаково позорят и лиц, предлагающих их, и лиц, соглашающихся их принять? На кого могла бы быть похожей эта шестнадцатилетняя загадка, и чье имя носила она? Я была до такой степени поражена, взбешена и охвачена любопытством что привратница, испуганная впечатлением, которое произвело ее письмо, рассыпалась в реверансах и от страха перебирала зерна своих четок. Правда, благодаря достоинству, с каким я держусь, и благородным чертам лица, я внушаю большое почтение людям, и почтение это легко переходит в трепет, когда я начинаю выказывать нетерпение и раздражение. Бедная привратница не знала куда деваться, и я думала, что она обратится в бегство. Однако, я сдержалась. Важно было пролить свет на это дело, и я сказала посланной, что завтра же я приеду в монастырь Вандмон и лично поговорю с матерью де Грамадек. Мне кажется, что это будет самым благоразумным поведением в данном случае. Г-жа де Грамадек должна быть в курсе множества вещей, и лишь с полным знанием дела она могла принять эту новенькую в число благородных девиц, которым дает воспитание монастырь Вандмон. Она даст мне необходимые сведения об этой барышне, которую Шомюзи оставляет нам как память по себе, и без которой мы прекрасно могли бы обойтись. Негодование, вызванное у меня всей этой историей, как раз и побуждает меня взяться за перо, чтобы и Вы были посвящены в мои неприятности. Я ощущала бы их с еще большей силой, если бы отсутствие г-на де Морамбер не давало бы мне свободу действовать по собственному усмотрению. Я буду иметь, по крайней мере, то удовлетворение, что избавлю его от всех хлопот по этому делу. Я все время буду держать Вас в курсе его; это будет наилучшим свидетельством дружеских чувств, которые питает к Вам
Маркиза де Морамбер.
Париж. 21 декабря 1738.
Монастырь Вандмон, что в Руле, является, дорогой братец, прекрасной постройкой, расположенной на окраине предместья. Правда, фасад его невзрачен, но корпус вполне соответствует своему назначению. Г-жа де Грамадек любезно приняла меня и показала мне все помещения. Спальни там просторны, классные комнаты проветриваются, дворы обширны, домовая церковь убрана с большим вкусом. Монахини носят серо-голубые рясы, белые нагрудники, наплечники и клобук. Это особы почтенные, и некоторые из них, напр., г-жа де Грамадек, знатного происхождения. Среди них есть даже женщины образованные и способные обучать девиц. Что касается прочих, то пусть Бог помогает им! На их попечении находится около шестидесяти пансионерок, частью дворянок, частью из буржуазии, между которыми не допускается другого неравенства, кроме неравенства в успехах и добродетельном поведении. Их обучают правописанию, грамматике, истории, счету, обстоятельно – катехизису, шитью, немного – литературе, рисованию и музыке. Во время учения возбраняется всякое нерадение, на рекреациях допускается как можно меньше частных разговоров. Все должны принимать участие в играх. В известные дни воспитанницы могут принимать посетителей в особой комнате. Для преподавания танцев и манер у них есть приходящие учителя. Воспитание, которое дается им, превосходно, Дисциплина суровая, хотя и проникнутая духом сердечности. Они не отделены от внешнего мира. Слухи о том, что делается в обществе, постоянно доходят до них, и они с удовольствием думают о том, что займут в нем со временем подобающее место. Воспитанницы Вандмона удачно выходят замуж, и г-жа Грамадек большая искусница по части устройства свадеб. У нее богатая практика в этой области. Это единственная ее суетная черта. Под монашеским одеянием у нее еще благообразная внешность. Она приняла меня с изысканной учтивостью, извинившись, что ей приходится быть расчетливой, но я оборвала все эти предисловия и перешла к изложению цели моего визита и изумления, которым он был вызван. Г-жа де Грамадек выслушала меня с большим благожелательством и вниманием и начала, с выражения своего соболезнования по поводу смерти г-на де Шомюзи. Для внесения большей ясности в наш разговор я сочла благоразумным не скрывать от нее прискорбных обстоятельств, при которых произошла эта смерть. Я вкратце обрисовала также образ жизни, который вел г-н де Шомюзи. Мой рассказ, по-видимому, не слишком изумил г-жу де Грамадек и не помешал ей произнести апологию г-на де Шомюзи, в которой она расхвалила добродушие, разлитое по всей его внешности, и приятность его разговора. Я не возражала ей, но сгорала от нетерпения перейти к сути дела. Откуда г-н де Шомюзи извлек эту питомицу, когда и при каких обстоятельствах привел ее в Вандмон? Словом, что было известно г-же де Грамадек об истинном положении ее пансионерки? Г-жа де Грамадек с большой готовностью согласилась ответить на все эти вопросы, и вот что я узнала от нее. У г-жи де Грамадек есть двоюродный брат, который зовется г-н де Шаландр. Хлопоты, причиненные беспорядочным поведением и распутным образом жизни этого Шаландра, пробудили в г-же де Грамадек большую участливость к семьям, на долю которых они выпадают по вине такого рода личностей. В этом отношении ее Шаландр был не лучше нашего Шомюзи. Испорченный дурными знакомствами, пристрастившийся к карточной игре и посещению притонов, он даже бывал не в ладах с правосудием. О нем постоянно ходили дурные слухи, но он еще не совершил никаких серьезных преступлений, когда пришел однажды повидать г-жу де Грамадек в обществе г-на де Шомюзи. Во время этого визита, который состоялся более шести лет тому назад, г-н де Шомюзи попросил г-жу де Грамадек принять в Вандмон одну сиротку, к судьбе которой он проявлял интерес, и которую изобразил как дочь одного из своих друзей. Девочка выросла в деревне у одних добрых людей, которые не были, однако, в состоянии дать ей приличное воспитание. Она называлась Анной-Клавдией де Фреваль. Она была мила и красива, и было бы жаль не дать развития заложенным в ней возможностям. Все эти объяснения г-на де Шомюзи были немного путаными, и г-жа де Грамадек поняла, что если она желает дать ход этому делу, то ей следует удовлетвориться довольно-таки сбивчивыми сведениями, сообщенными ей г-ном де Шомюзи. Послушать его, так выходило, что отец Анны-Клавдии был мелкий дворянин, весьма почтенный. Что касается матери, то Шомюзи умалчивал о ней. Г-жа де Грамадек не придала большого значения этой болтовне, и существование мнимого сьера де Фреваль показалось ей подозрительным, так что у нее были некоторые сомнения, следует ли удовлетворять просьбу г-на де Шомюзи, но ее двоюродный брат, г-н де Шаландр, которому она в тот момент ни в чем не хотела отказывать по причине одного процесса о наследстве, в котором он мог быть очень полезен ей, по-видимому, очень стоял за то, чтобы в этом деле было достигнуто соглашение между г-жей де Грамадек и г-ном де Шомюзи. Больше того, тут речь шла, может быть, о спасении человеческой души, потому что г-ну де Шомюзи плохо подходила роль воспитателя молодых девиц. Анне-Клавдии де Фреваль будет лучше в монастыре, чем в любом другом месте, и поэтому было решено, что на другой день г-н де Шомюзи приведет девочку в монастырь.