Де Франсиско. Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель девяти кастильских муз

Обхожу я околодок
И свои усы утратил
На лизанье сковородок.
Должен я в чужих помойках
Черпать жизненные блага,
Ибо хоть богат сеньор мой,
Он отъявленнейший скряга.
Голодом моря, однако
Он не пнет и не ударит:
Ведь тогда б он дал мне взбучку,
А давать не может скаред.
Нынче, из-за черствой корки
Разозлясь, он буркнул хмуро:
„Жалко бить: скорняк не купит,
Коль дырявой будет шкура“.
Неужели вас не тронул
Страшной я своей судьбою?»
Он замолк. Тут кот бесхвостый
И с разорванной губою,
Кот, что выдержать способен
Десять поединков кряду,
Кот, что громче всех заводит
Мартовскую серенаду,
Начал речь: «Я буду краток
Не до слов пустопорожних,
Сущность дела в том, сеньоры,
Что хозяин мой — пирожник.
С ним живу я месяц. Слышал,
Что предшественников масса
Было у меня; в пирог же
Заячье кладет он мясо.
Если не спасусь я чудом,
Вы устройте мне поминки
И на тризне угощайтесь
Пирогами без начинки».
Тут вступил оратор новый,
Хилый, с голосом писклявым.
Познакомившись когда-то
С неким кобелем легавым,
Вышел он из этой встречи
Кривобоким и плешивым.
«Ах, сеньоры! — обратился
Он с пронзительным призывом.
То, что вам хочу поведать,
Вы не слышали вовеки.
Злой судьбой определен я
К содержателю аптеки.
Я ревенного сиропа
Нализался по оплошке.
Ах, такой понос не снился,
Братцы, ни коту, ни кошке!
Ем подряд, чтоб исцелиться,
Все хозяйские пилюли;
Небу одному известно,
Я до завтра протяну ли».
Он умолк. Тут замурлыкал
Кот упитанный и гладкий,
Пышнохвостый, на загривке
Жирные, в шесть пальцев, складки.
Жил давно безгрешной жизнью
В монастырской он трапезной.
Молвил он проникновенно:
«О синклит достолюбезный!
От страстей земных отрекшись,
Я теперь — от вас не скрою
К сытости пришел телесной
И к душевному покою.
Братие! Спасенья нет нам
В сей юдоли слез, поверьте:
Заживо нас рвут собаки,
Гложут черви после смерти.
Мы живем в боязни вечной
Высунуться из подвала,
А умрем — нас не хоронят,
Шкуру не содрав сначала.
Я благой пример вам подал.
От страстей отречься надо:
Оградит вас всех от бедствий
Монастырская ограда.
Вы пройдете некий искус,
Ознакомитесь с уставом,
И трапезная откроет
Вожделенные врата вам.
Добродетели кошачьей
Мир не ценит этот черствый.
Хочешь быть блажен — спасайся,
Тщетно не противоборствуй.
Страшен мир, где кошек топят,
С крыш бросают, петлей давят,
Шпарят кипятком и варом,
Бьют камнями, псами травят.
Главное, что угрожает
Гибелью нам, мелкой сошке,
То, что с кроликами схожи
Освежеванные кошки.
Ловкачами и ворами
Нас молва аттестовала:
„Знает кот, чье съел он мясо“,
„Жмурится, как кот на сало“.
А хозяева-то наши
Разве не плутуют тоже?
На сукне ловчат портные,
А башмачники — на коже.
Каждый норовит снять сливки.
Им ли укорять нас, если
Плут указы составляет,
Плут сидит в судейском кресле?
Альгуасил, сеньор мой бывший,
Прятался в чулан, коль скоро
Слышал по соседству крики:
„Караул! Держите вора!“
Братья, следуйте за мною,
Процветем семьей единой…»
Тут собранье всколыхнулось:
Явственно пахнуло псиной.
Миг — и крыша опустела,
Врассыпную вся орава,
Дабы избежать знакомства
С челюстями волкодава.
И шептались, разбегаясь:
«До чего ж ты безысходна,
Жизнь кошачья! И на крыше
Не поговоришь свободно».
 
    Перевод М. Донского

ПРЕИМУЩЕСТВА ПЕРВОГО ИЗ МУЖЧИН. ГЛАВНОЕ — ОТСУТСТВИЕ ТЕЩИ

 
«Ты не жалуйся, не плачься,
Прародитель наш Адам:
Ведь жилось тебе вольготней,
Чем теперь живется нам.
Беззаботно, беспечально
От земных вкушал ты благ:
Не было портных, торговцев
И подобных им плутяг.
И тебе подругу жизни
Бог не всучивал, пока
Не пресытился ты вольным
Бытием холостяка.
Ты когда-то за супругу
Должен был ребро отдать,
Нашим женам ребер мало
Семь бы шкур с мужей содрать.
Ты с женой своей законной
Спал спокойно по ночам,
Нынче только муж задремлет,
Глядь — с женой другой Адам.
Ты в раю не смел касаться
Лишь запретного плода,
А у нас на все запреты,
Хоть не суйся никуда.
В этот мир явилась Ева
Без мамаши, без отца;
Стало быть, не знал и тещи
Ты по благости творца.
На змею ты в злой обиде
Дескать, в ней беда твоя,
Но поверь мне, прародитель:
Теща хуже, чем змея.
Та змея вас накормила,
Теща не змее чета:
Съела б вас она обоих
И была бы не сыта.
Будь змеей не черт, а теща,
Сожрала б она весь рай,
От Эдема бы и фиги
Не осталось, так и знай.
Мудры змеи, но добавлю,
Змей отнюдь не понося,
Что еще мудрее тещи:
Теща знает все и вся.
Тещи подают советы
И зятьям своим твердят:
То не съешь, того не выпей!
Мол, вино и пища — яд.
Теща зятю день скоромный
Превращает в день поста,
А сама телка обгложет
От рогов и до хвоста.
Так что ты на змей не сетуй,
Дорогой сеньор Адам,
Жребий твой не столь уж горек,
Как теперь ты видишь сам.
А сменять змею на тещу
Мог бы ты легко весьма,
Ведь охотников меняться
(И с приплатой) будет тьма».
Так взывал однажды некий
Долготерпеливый зять,
Умоляя провиденье
Тещу в рай скорее взять.
 

    Перевод М. Донского

РАЗГОВОР ДУЭНЬИ С НЕИМУЩИМ ВОЗДЫХАТЕЛЕМ

 
Существо, чье назначенье
Нежным чувствам быть препоной,
Нечто среднее по виду
Меж гадюкой и вороной,
Склеп восторженных мечтаний,
Кладбище любовных писем,
Вечно бодрствующий призрак
С нюхом песьим, зреньем рысьим,
Оборотень черно-белый,
Та, кого уже с рожденья
Называют старой ведьмой,
Словом, некая дуэнья
Так промолвила, взглянувши
Через переплет балконный
Вниз, где, испуская вздохи,
Ждал безденежный влюбленный:
«Стой, сыночек, хоть три года,
Плачь, вздыхай еще печальней
Понапрасну: слезы ценят
Разве что в исповедальне.
Коли к просьбам нет подмазки,
Ты не жди мягкосердечья:
Тары-бары без червонцев
Тарабарское наречье.
Наделенный благородством,
Красотой, отвагой, силой,
Коль при всем при том ты беден
Грош цена тебе, мой милый.
Не пеняй, что серенады
Остаются без ответа:
Сколь твои ни звонки песни,
Звонче — звонкая монета.
Ты дерешься на дуэлях,
Чувства подтверждая кровью,
Попусту! Доход с убитых
Лишь судейскому сословью.
А подарками добудешь
Ты любую недотрогу:
Надо ставить обожанье
На коммерческую ногу.
Раньше верили в посулы,
В обещанья да в рассрочку,
А теперь иное время:
Деньги выложи на бочку.
Коль пусты твои карманы,
Принимай уж без протеста,
Что тебя не замечают,
Будто ты пустое место.
Неимущий — невидимка,
На манер бесплотной тени:
Как его заметишь, если
Ни даров, ни подношений?
Вот богач, куда ни ступит,
Сразу станет общим другом,
Перед ним все двери настежь,
Все и вся к его услугам.
Говорят, что я когда-то
И сама была девицей;
Но в дуэньях я мужчинам
За обиду мщу сторицей.
Я, чтоб насолить соседу,
Сделалась его женою;
Он скончался от удара,
Не поладивши со мною.
Вдовий я чепец надела
И, по милости господней,
Стала въедливой святошей
И достопочтенной сводней.
Вижу я в любви и дружбе
Только куплю и продажу,
Всех за деньги перессорю
И за деньги все улажу.
Рада я помочь влюбленным,
Но, понятно, не бесплатно.
Жалок мне вздыхатель нищий:
С чем пришел — уйдет обратно.
Бог за слезы покаянья
В райские приимет кущи,
Но Мадрид слезам не верит,
Если плачет неимущий.
Спит сеньора. Полно клянчить!
Не надейся на подачку:
Причитанья голодранца
Девушек вгоняют в спячку».
Выслушал бедняк влюбленный
Речи пакостные эти,
И свое негодованье
Он излил в таком ответе:
«Ах, наемная ты кляча,
Скорпион ты плоскогрудый,
Чертова ты головешка,
Помесь Каина с Иудой!
Знаю я: тому, кто хочет
Совладать с нечистой силой,
Надобны священник с причтом,
Крест, и ладан, и кропило.
Вот вернусь я с крестным ходом,
И от наших песнопений,
Словно рой гонимых бесов,
Сгинет сонмище дуэний».
 

    Перевод М. Донского

РАССКАЗ НЕУДАЧНИКА О СВОЕМ РОЖДЕНИИ И ВОСПОСЛЕДОВАВШИХ ОТ ТОГО ЗЛОСЧАСТИЯХ

 
«Хоть была моя мамаша
Хрупкого телосложенья,
Вышел я живым из чрева,
Чтобы клясть свое рожденье.
В эту ночь луна сияла,
Как червонец, над опушкой;
Если б знала, кто родился,
Стала б ломаной полушкой.
Я родился поздней ночью:
Солнце погнушалось мною;
Тучки тоже это место
Обходили стороною.
Ровно в полночь дело было,
Так в какой же день недели?
Вторник и среда об этом
Препираются доселе.
Под созвездьем Козерога
Я рожден, и провиденье
Предопределило, чтобы
Стал козлом я отпущенья,
Я не обойден дарами
Прочих знаков зодиака:
Красотой я в Скорпиона,
Поворотливостью — в Рака.
Я родителей лишился,
С ними чуть сведя знакомство:
Уберечь решил господь их
От дальнейшего потомства,
С той поры хлебнул я горя:
Столько видел черных дней я,
Что чернильницей бездонной
Мог бы стать для грамотея.
Каждый час судьбина злая
Шлет мне новую невзгоду:
Коль об пень не расшибусь я,
Так ударюсь о колоду.
Если родственник бездетный
Хочет мне отдать угодья
Вмиг родится сын-наследник:
Я лекарство от бесплодья.
Слепота на всех находит,
Коль я еду в экипаже,
Но слепец — и тот заметит,
Как ведут меня под стражей.
Может предсказать погоду
Каждый, кто следит за мною:
Налегке я выйду — к стуже,
Потеплей оденусь — к зною.
Если приглашен я в гости,
Дело пахнет не пирушкой,
А заупокойной мессой,
Где гостей обходят с кружкой.
По ночам мужьям-ревнивцам,
Приготовившим дубины,
Чудится во мне соперник,
Я плачусь за чьи-то вины.
Крыша ждет, чтоб подошел я,
Если рухнуть наземь хочет.
Камень, брошенный в собаку,
Мне, конечно, в лоб отскочит.
Дам взаймы — прощай дукаты,
И притом должник-мерзавец
На меня глядит при встрече,
Будто он заимодавец.
Каждый богатей грубит мне,
Каждый нищий просит денег,
Каждый друг мой вероломен,
Каждый мой слуга — мошенник,
Каждый путь заводит в дебри,
Каждые мостки — с надломом,
Каждая игра — с потерей,
Каждый блин выходит комом.
Море мне воды жалеет,
В кабаке — воды избыток,
Захочу купаться — мелко,
Выпью — не хмелен напиток.
И торговля, и ремесла
Мне заказаны, бог с ними:
Будь, к примеру, я чулочник,
Все ходили бы босыми;
Если б я вступил, к примеру,
В медицинское сословье —
Воцарилось бы в округе
Поголовное здоровье.
Холостым был — жил я худо,
А женился — стало хуже:
Взял я в жены образину,
Бесприданницу к тому же.
Говорят, что я рогатый;
Будь притом я травоядный,
Мне б ее стряпня казалась
Не такой уж безотрадной.
Не везет мне и в соседях:
Нет покоя даже в спальне
Чуть рассвет, кузнец с размаху
Бухает по наковальне;
День-деньской без перерыва
Бьет башмачник по колодке;
Ночью выволочку шорник
Задает жене-молодке.
Если я перед сеньорой
От любовной страсти млею
Или гнать велит монету,
Или гонит меня в шею.
Я зевну — кричат: „Разиня!“
Оброню платок — „Неряха!“
Коль румян я — со стыда, мол,
Если бледен — мол, от страха.
Бархатный камзол надень я
Люди скажут: „Вот дерюга!“
Возведи я пышный замок
Молвят люди: „Вот лачуга!“
Если тот, чье домоседство
Всем и каждому знакомо,
Позарез мне нужен — слышу:
„Только что ушел из дома“.
Тот, кто хочет скорой смерти,
Пусть мне посулит подарок,
Сей же час отыдет с миром
Без бальзамов и припарок.
И, для полноты картины
Рокового невезенья,
Я, ничтожный неудачник,
Встретил вас, венец творенья.
Сто мужчин при вас, все носят
Званье гордое „поклонник“;
Недостойный этой чести,
Я всего лишь подбалконник».
Так взывал к Аминте Фабьо.
Но прелестное созданье
Не имело и понятья
О его существованье.
 

    Перевод М. Донского

ОТВЕТ НА ПРОСЬБУ О ПРИЗНАНИИ ОТЦОВСТВА

 
Я, кто этому младенцу
Прихожусь отцом не боле,
Чем других мужчин штук тридцать,
То есть лишь в тридцатой доле,
Обращаюсь к вам, сеньора,
К цели наших всех усилий
К лабиринту, в чьих проулках
Сообща мы все блудили.
Получил письмо я ваше;
Прочитавши строчки эти,
Понял, что чадолюбивей
Женщин не было на свете.
«С вас приходится», — читаю
Я в послании сеньоры;
С каждого отца подарок?
Это ж золотые горы!
Согласиться на отцовство?
Чести я такой не стою;
Подписать мне было б легче
Соглашенье с Сатаною.
Счета не было, сеньора,
Бравшим вас на щит солдатам;
Войско меньшее, должно быть,
Брало Рим при Карле Пятом.
Пишете, что схож глазами
Я с рожденной вами шельмой,
Мне сдается, ваши глазки
Разгорелись на кошель мой.
Пишете: ко мне исполнен
Он почтением сыновним
И признать по сей причине
Должен семя я свое в нем.
Все мои черты в ребенке
Знать хочу для пользы дела:
Ведь родитель есть отдельный
Каждой части его тела.
В складчину младенец создан,
Лишь вооружась ланцетом,
Можно выделить частицу,
Сделанную мной при этом.
Кто с уверенностью скажет
О родившемся парнишке:
«Мой от шеи до колена»,
«Мой от попки до лодыжки»?
Кто вам перечислить сможет
Все, что сделал, по порядку?
Кто признается, что в спешке
Он сработал только пятку?
Нет, такие песни пойте
Евнухам, а не мужчинам:
Те, чтоб силу в них признали,
И осла признают сыном.
Не блещу я красотою,
Есть в наружности пороки:
Я левша, я лопоухий,
Косоглазый, кривобокий,
Так что пусть меня поджарит
На костре Святая Братья,
Если мальчик добровольно
Кинется в мои объятья.
Постреленок, окрещенный
Двадцать раз по крайней мере,
Выучит ли, как он назван
И в какой крещен он вере?
То-то зрелище на славу
Нам представится во храме,
Если там сойдутся вместе
Все папаши с кумовьями!
Тут предстанет и ученый
Богослов — быть может, сыну
Он от приношений паствы
Предоставит десятину;
Будет и почтенный старец
(Жаль вот — ум зашел за разум)
Он любой поверит чуши
Даже не моргнувши глазом;
И виноторговец-скряга
Мысль о собственном ребенке
Побудит его, быть может,
Разориться на пеленки.
Утверждать, что я родитель,
Неразумно и жестоко:
Истину тут распознает
Лишь всевидящее око.
Соучастник — да, пожалуй:
Был за мной грех любострастья,
Ах, к источнику отрады
Восхотел, увы, припасть я.
Пусть другие ищут гавань,
Мне ж вольней в открытом море:
Ведь когда тебя зачалят,
Век свой будешь мыкать горе.
Но, раз не совсем чужой он
И моей причастен плоти,
Верю в то, что поприличней
Вы отца ему найдете.
Я не себялюбец черствый,
Общего я не присвою:
Пусть уж для других родится,
Будь зачат он даже мною.
Всем и каждому «отцом» быть
Это надо быть прелатом;
Мне же честь и в том, что сводне
Прихожусь я сводным братом.
Писано тогда-то, там-то;
Подписи своей не ставлю,
Ибо сочиненьем этим
Вряд ли я себя прославлю.
Не надписываю адрес,
Веря, что письмо, однако,
К вам дойдет: вас в околотке
Знает каждая собака.
 

    Перевод М. Донского

x x x

 
Те, кто в погоне за твоим товаром
Способны поднести лишь мадригал,
В ответ не удостоятся похвал,
Неблагодарность заслужив недаром.
Пускай зудят — мол, обрекаешь карам
Ты, как Далила, — что бы там ни врал
Ударившийся в выспренность бахвал,
Ты без даров не соблазнишься даром.
Все те, кто не из Марсова колена,
Тебя к любви лишь золотом склонят,
А нет его, — как ни склоняй колена,
Бессилен шквал стихов и серенад,
Пером не завоюешь Телемсена:
Амур — дитя и лишь подаркам рад.
 

    Перевод Д. Шнеерсона

ОБЛИЧАЮ ЛЮБОВЬ

 
Слеп Амур, но в наше время,
В том поклясться я могу,
Все увидит, только стоит
Показать ему деньгу.
Кошелек открой — он зрячий,
Душу — слепнет, словно крот.
Ложью, плутнями любого
Ловкача он проведет.
Но теперь мальчишка дерзкий
Пусть нальет в колчан чернил,
У него давно писаки
Перья выдрали из крыл.
От весьма достойной пары
В мир явился сорванец:
Мать, рожденная из пены,
Грязный и хромой отец.
Маму выловил из моря
Сетью некий рыболов
Для трясения кроватей,
Уминанья тюфяков.
Эта славная сеньора
С кузнецом вступила в брак,
Но при этом обожала
За длину мечей вояк.
И сама была предоброй
Кузней: все, кому не грех,
В этом горне жар вздували
И качали этот мех.
Нас любовь дурит, дурманит,
Отнимает ум и честь,
Заставляет все до нитки
На ее алтарь принесть.
Так умильно умоляет
Верить, нежностью слепя,
И душой клянется, чтобы
Душу вынуть из тебя.
Вот ко мне она явилась,
Вздев невинности убор,
Скрыта платьем лиходейность,
Чист и целомудрен взор.
Хоть в желаниях скоромна,
Принимает скромный вид,
Хочет денег, денег, денег
И надеждою манит.
Честность тут лишь при посулах,
При расчете — плутовство:
Обдирает, словно липку,
Верующих божество.
Обещание блаженства
У нее горит в очах
Я не прочь, коль это даром,
Но за деньги я — монах.
На такие предложенья
Я машу в ответ большой
Сплошь обтянутою кожей
Бородатой булавой.
Но когда богами были
Пауки да мошкара,
Был Амур в великой силе,
То была его пора.
Он изрядно забавлялся,
Превзойдя всех шутников:
Юношей влюблял в скульптуры,
А девиц влюблял в быков.
Двух любовников однажды
В два яйца он превратил
И, одно сварив, глазунью
Из другого сотворил.
Он белянок в мавританок
Превращал, окрасив их
Лица черной шелковицей,
Как красильщик был он лих.
Одного глупца он сделал
Виноградною лозой,
Даму, что тянулась к гроздам,
Вмиг оборотил скалой.
Но ведь это — только малость
Из Амуровых проказ,
Коль припомнить все, до завтра
Я не кончил бы рассказ.
 

    Перевод Л. Цывьяна

ИНАЯ ПЕСНЯ

 
И дни, и деньги, что терял с тобою,
Оплакиваю я с тоскою.
Марика, просто мочи нету,
Как жаль теперь мне и любой монеты,
Что отдал я тебе своей рукой,
И оплеух, оставшихся за мной.
Покуда ты была моя подруга,
Я думал, ты десятирука,
О трех утробах, шестинога
Так на тебя тогда я тратил много.
Но ты двурука, ног не боле двух,
Не разнишься ничем от прочих шлюх.
Тобою — я, ты — мною обладала,
Тебя ласкал — ты отвечала,
С тобой сливались мы в объятье,
Но нынче не могу никак понять я:
Какой закон велел, какой судья,
Чтоб ты — за деньги, но задаром — я?
Меня поносишь и клянешь сугубо,
Понеже обломала зубы:
Твои клыки не растерзали
Мне сердце — ведь оно прочнее стали.
Но ты в другом успела, видит бог:
Ты обескровила мой кошелек.
Пока я для тебя сорил деньгами,
Меня снабдила ты рогами.
Небось хотела ваша милость,
Чтоб наше счастье бесконечно длилось?
Голубушка, я больше не дурак,
Дороже поцелуя мне медяк.
Пусть кто другой тебе отныне платит
Глупцов еще на свете хватит.
Но помни, чтобы стать любимой,
Тебе самой любить необходимо,
Быть преданной и нежной — лишь потом
Тянуться можешь ты за кошельком.
Что ж, ощипала ты меня изрядно
Все это вышло мне накладно,
Вид у меня весьма унылый,
Спасибо, хоть ничем не заразила:
Ощипан я, зато не без волос;
Нос натянув, ты сберегла мне нос.
Но признаю, ты мне дала немало,
Ты много меньше обещала.
Отказом ты не обижаешь
И жеребцов отнюдь не объезжаешь
Нет, ты готова с каждым жеребцом
Со стариком готова и с юнцом.
Живи себе доходно, беззаботно,
Живи когда и с кем угодно,
Но после родов передышку
Позволь себе хотя б на месячишко.
Но, впрочем, мой невыполним совет:
У потаскухи передышек нет.
Перевод Л. Цывьяна
 

СТАРУХЕ, КОТОРАЯ НОСИЛА НА ЦЕПОЧКЕ ЗОЛОТУЮ ФИГУРКУ СМЕРТИ

 
Смотрю на вас я и в который раз
Теряюсь, Ана, в этой круговерти,
То вижу смерть я на цепи у вас,
То вижу вас я на цепи у смерти.
Отдайте лучше мне ее — зачем
Старухе быть на шее у старухи,
Я с ней, костлявой, досыта поем,
А с вами смерть подохнет с голодухи.
 

    Перевод Д. Шнеерсона

О ЛЮБВИ К МОНАШЕНКЕ

 
Мне о Тантале вспомнился рассказ:
Как он стоит, наказанный богами,
По грудь в воде, и ветвь, дразня плодами,
Качается пред ним у самых глаз.
Захочет пить — уйдет вода тотчас,
Захочет есть — плод не достать руками;
Средь изобилья стонет он веками,
От жажды и от голода томясь.
В сей притче видишь ты, как, окруженный
Богатствами, терзается скупой,
Мне ж видится в монашенку влюбленный:
Вблизи плода стоит он над водой,
Но, голодом и жаждой изнуренный,
Лишь иногда дотронется рукой.
 

    Перевод Л. Цывьяне

О ЧЕЛОВЕКЕ БЕДНОМ И ЖЕНАТОМ

 
Правдивейшее это показанье
О муже, что достоин стать святым;
Пускай спознался он с грешком каким,
Ведь жизнь его — сплошное покаянье.
К жене прикован, нищетой томим,
Он тещины изведал истязанья,
Был шурин у него — как наказанье
И сын — характером не херувим.
Меж кузницей и мастерской каретной
Он обитал; всегда был жизни рад,
Хоть не видал в глаза монетки медной;
Нуждою да несчастьями богат,
Жил мучеником: был женатый, бедный;
Содеял чудо: умер не рогат.
 

    Перевод Л. Цывьяна

ПОДРАЖАНИЕ МАРЦИАЛУ

КЛОРИНДЕ

 
Когда клянусь душой моей:
«Клоринда, всех милей ты, право»,
Ты мне ответствуешь лукаво:
«Нагая, я еще милей».
Но в бане у твоих дверей
Я приглашенья ждал напрасно,
Чтоб увидать, сколь ты прекрасна.
Иль боязно очам твоим,
Что, увидав меня нагим,
Ты отвернешься безучастно?
 

    Перевод М. Квятковской

МОРАТЕ

 
Твои товары хоть куда:
Наряды, гребни, перец, мята,
Но, заплатив тебе, Мората,
Увы, уносят их всегда,
Что, впрочем, тоже не беда,
Иным товаром ты богата.
Хоть за него берется плата,
Но, как его ни отдаешь,
Он остается. Узнаешь?
Моратой славится Мората!
 

    Перевод Д. Шнеерсона

ЭПИГРАММА НА ОРФЕЯ

 
Когда Орфей за Эвридикой
В Аид спустился, бог Плутон
Был беспредельно возмущен
Такою дерзостью великой.
Запел пленительный Орфей,
Как никогда не пел. Однако,
Хотя Плутону в царстве мрака
Вдруг стало на душе светлей,
Багровый от негодованья,
Вернул Орфею он жену,
Что было даже в старину
Тягчайшей мерой наказанья.
Засим смягчился грозный бог
И смертному в вознагражденье
За удивительное пенье
Вновь потерять ее помог.
 

    Перевод В. Васильева

ЭПИТАФИЯ ПОЭТУ

 
«Здесь спит, кто ближнему не сделал в жизни блага».
«Наверное, какой-нибудь сутяга?»
«Нет, не было ни в чем ему удачи».
«Идальго был он, не иначе».
«Нет, был он богачом, к тому же прохиндеем».
«Коль так, наверняка был иудеем».
«Нет, был разбойником, погряз в разврате мерзком».
«Так был вдовцом? Банкиром генуэзским?»
«Нет, слишком уж был глуп да и болтлив не в меру».
«Все ясно мне: покойник — кабальеро».
«Секрет открою вам: он был поэт, и вместе
Все эти доблести в одном собрались месте».
 

    Перевод В. Михайлова

ЭПИТАФИЯ СЕЛЕСТИНЕ

 
Покоится в земле холодной
Та, чей талант незаурядный
Воспет у нас, что подвиг ратный,
Она была прекрасной сводней.
Блаженство среди звезд вкушать
Не пожелала, понимая,
Что там, где святость всеблагая,
Дев даже ей не замарать.
 

    Перевод В. Андреева

ЭПИТАФИЯ ГРЕШНИКУ

 
Прожорливым червям наверняка
И зад его по вкусу, и бока,
Но, право же, не чают в нем души
Отведавшие гноища души.
 

    Перевод Д. Шнеерсона

ЭПИТАФИЯ САМОМУ СЕБЕ ПРОТИВ ЖЕНЩИН ИСПАНИИ

 
Я под тяжелою лежу плитой.
Будь милосерд, прохожий, и пятой
Не наступи на камень сей плиты,
Ведь лишней тяжестью меня придавишь ты.
И только жены родины моей
Плиту не смогут сделать тяжелей,
О, наконец, за благо я сочту
Их пустоту.
 

КОММЕНТАРИИ

1

   Русский читатель давно знаком с произведениями испанских писателей Золотого века — Сервантеса, Лопе де Веги, Тирсо де Молины, Кальдерона и других. Между тем Кеведо, их современника, начали переводить у нас лишь в последние десятилетия.
   Первый серьезный успех в этом отношении связан с именем одного из основателей советской испанистской школы К. Н. Державина (1903–1956). В 1955 году в его переводе и с его предисловием вышел роман Кеведо «История жизни пройдохи по имени дон Паблос». Перевод К. Н. Державина переиздавался с тех пор четыре раза. В 1971 году вышло «Избранное» испанского писателя. Большую роль в подготовке этого издания сыграл переводчик И. А. Лихачев (1902–1973). который не только великолепно перевел четыре «Сновидения», но и взял на себя нелегкий труд редактора остальных переводов. В издание вошла подборка стихотворений Кеведо, ранние памфлеты, «Кавалер ордена бережливцев», «Сновидения» и «Час воздаяния».
   В нынешнее издание «Избранного» включены все переводы, опубликованные в 1971 году (за исключением нескольких стихотворений и трех небольших ранних памфлетов), «Книга обо всем и еще о многом другом» (перевод А. Э. Сиповича; большой фрагмент был напечатан впервые в 1940 году; сейчас перевод заново отредактирован и восполнен А. М. Косе), а также переведенные специально для этого издания стихотворения и памфлет «Сон о Смерти».