Страница:
Когда она читала результаты психиатрической экспертизы, ей стало дурно. Буквально. Физически, У нее кружилась голова, тряслись руки. Сердце то останавливалось вдруг, то начинало биться с неимоверной силой. Пересохло во рту. Диагноз был прост и лаконичен: «Дебильность умеренной степени выраженностиI».
Она пыталась читать текст врачебного заключения, но не смогла. Страница за страницей психиатр описывал ей ее Серого, ссылаясь па многочисленные психологические исследования и тесты:
«Слабость абстрактного мышления», «преобладание конкретных ассоциаций», «словесное заимствование и примитивность суждений», «компенсирован за счет механической памяти и подражательного поведения», «бедная эмоционально-волевая сфера», «недостаточная обдуманность поступков», «повышенная внушаемость». И наконец, как приговор, индекс интеллекта, IQ — 58. При минимально необходимых восьмидесяти.
Безжалостно. Она хотела покончить с собой, но не смогла.
Саша считала своего Серого необычным, и он-таки был необычным — он страдал умственной отсталостью. Да, наверно, Саша не поверила бы врачам, решила бы, что они ошиблись. Но она знала каждый тест, она сама была специалистом в этой области. А для специалиста перечисленные характеристики звучат однозначно — это симптомы дебильности.
Как она могла всего этого не заметить?.. Это же так очевидно! Теперь все встало на свои места. Да, мир Серого был прост и понятен. Он с легкостью отличал добро от зла. Он был тверд и прямолинеен. Он не беспокоился о будущем и ничего не боялся. Дебильность умеренной степени выраженности...
Странная штука любовь. Она действительно похожа на солнце. Она ослепляет. Она выжигает глаза.
*******
Она вызвала Серого на последний допрос. Его ввели в ее кабинет, он дождался, пока охранник выйдет, обнял Сашу и принялся ее целовать. А она вся словно одеревенела — ни чувств, ни боли, ни единой мысли.
«Ты веришь в Бога?» — спросил он вдруг.
«Верю ли я в Бога? — механически переспросила Саша и через секунду так же механически ответила: — Да».
Серый разочарованно сел на табурет напротив ее стола.
«Саша, это неправильно. Если тебе плохо, тебе Бог нужен. Так?» — он уставился на нее своими большими, серыми, немигающими глазами.
«Так», — еле выговорила Саша, впервые понимая, что в этих, таких любимых, глазах ничего нет, пустота.
«А если у тебя все хорошо, — Серый улыбнулся. — Если у тебя все, что тебе надо. Тебе нужен Бог? Нет, не нужен. Так?»
«Так», — шепнули ее губы.
Она смотрела на его улыбку — бесчувственную, глупо хихикающую, пустую.
«Ну вот, видишь, — обрадовался Серый. — Значит, Его нет».
Серому дали семь лет колонии особо строго режима. Удивительно маленький срок, если учесть, что он совершил и в чем участвовал. То, что он дебил, позволило существенно скостить срок.
На процессе прокурор заявила, что, согласно данным судебно-психиатрической экспертизы, обвиняемый на момент совершения преступлений был вменяем. Однако попросила суд принять во внимание тот факт, что выявленная экспертизой умственная отсталость обвиняемого не позволила ему адекватно оценивать последствия своих действий. Суд принял этот факт во внимание.
Через день после суда к Саше зашел тот самый Павел, который сейчас стоял перед ней. Зашел «на разговор». Он сказал, что все знает о ее романе с подследственным и может подтвердить это документально, что у него на руках все доказательства ее служебных преступлений, включая уничтожение улик, и... что он хочет с ней встречаться.
Саша могла не согласиться. В противном случае ей гарантировалось судебное преследование и возврат дела Сергея на доследование — со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Саша согласилась. Мертвому все равно с кем встречаться.
*******
Павел давно пытался привлечь внимание Саши к своей персоне, но до этого момента у него не было никаких шансов. Он относился к тем красивым мужчинам, чья красота неприятна. В нем все было правильно — от фирмы носа до телесных пропорций, но в этой своей «правильности» он был мерзок.
Павел клялся Саше в любви, точнее — в «любви-ненависти». Он утверждал, что она пробуждала в нем садомазохистские наклонности. Она одна. Конечно, Саша в это не верила. Ей было очевидно, что Павел просто стыдится своего извращения и ищет ему оправдание. Естественное желание насильника — выглядеть жертвой в глазах жертвы. Павел настаивал, что во всех его бедах виновата Саша и требовал от нее сочувствия, а в качестве «искупления» — активного участия в его оргиях.
Страшный сон. Почти полгода. Буффонада страшного сна. Павел извращался всеми возможными способами, постоянно придумывал какие-то новые фокусы. А Саша лишь выполняла его инструкции — тупо, даже не понимая, что именно она делает.
Она была, как механическая кукла — совершенно мертвая. Правда, у этой куклы было одно воспоминание. Кукла помнила чувство, словно из другой жизни... Она обнимает голову ребенка — бритую, теплую, с едва уловимым запахом осеннего леса.
Ситуация разрешилась неожиданно. Серого ни то убили в тюрьме, ни то он действительно, как значилось в документах, заболел воспалением легких и умер. Саша узнала об этом совершенно случайно — увидела во внутренней сводке. Она смотрела на эту запись и чувствовала, что умер ребенок. У нее умер ребенок.
Возникший было порыв найти, разыскать, поднять материалы, выяснить подробности и истинные причины прошел так же внезапно, как и появился. Вместо этого Саша просто написала рапорт. Пошла, написала и сдала в канцелярию. Ее перевели на другое место работы.
Теперь у Павла не было никаких шансов, ни на что. Его жалкие попытки вернуть Сашу, его угрозы и истерики успехом не увенчались.
Лишь изредка они сталкиваются теперь в городской прокуратуре, в которой Саша именно по этой причине очень не любит появляться.
— Ты спрашиваешь, что мне больше нравится? — Саша посмотрела Павлу в глаза. — Мне, да? Я не ослышалась?
— Да, — Павел испугался ее взгляда. Саша улыбнулась:
— Мне нравится думать, что ты, Паша, несчастен. Очень. По крайней мере, больше меня. Потому что я уже ничего не чувствую, совсем. А ты — чувствуешь. Что-то очень странное, но чувствуешь. И знаешь, я думаю, есть в этом мире какая-то справедливость. Если Бог тебя обделяет, он от тебя и не требует ничего. А если дает, то и взыскивает. Чувствовать, Паша, — дар, но это — и крест. Твой. А со своего я уже сошла.
*******
Саша вышла на улицу ч заплакала — без причины, прости так. От слабости. Нужно возвращаться в управление, а силы куда-то подевались. Слоено их украл кто-то. Обычно Саша старается не вспоминать ни о Сереже, ни о Павле. Чтобы меньше презирать себя и не так чувствовать бессмысленность своею существования. Тогда, во время последней встречи с глазу на глаз, Сережа сказал ей: «Если тебе плохо, тебе Бог нужен». Он был неправ. Сейчас ей плохо, а Бог ей не нужен. Чем Он сможет ей помочь? Сотворит чудо? Какое?.. Это просто смешно! Чудом для нее может стать только ужас, больший, нежели она пережила прежде. Нет, Саше больше не нужны чудеса. Не надо. Спасибо.
Или, может быть. Он простит ее за грехи? Но она не чувствует себя грешницей. Она вообще ничего не чувствует, она просто продолжает жить. Зачем-то...
*******
Прочитав бумагу, Саша растерянно уставилась на секретаря начальника управления:
— Катя, а что это за учреждение — ПСТ 87/6? Я что-то не припомню... Не глянешь в базе данных? Это ведь ты мое командировочное удостоверение оформляла.
— Не оформляла я тебе никакого командировочного, — огрызнулась Катя. — Все по этой командировке сверху спущено. Сейчас гляну в базе.
Ее пальцы застучали по клавиатуре компьютера.
— Какой ты говоришь номер? — через пару минут переспросила Катя. — ПСТ 87/6?
Саша еще раз перепроверила номер:
— Да. ПСТ 87/6.
— Нет такого номера.
— Как, нет? — Саша даже разозлилась.
— Ну нет, — недовольно крякнула Катя и развернула монитор к Саше. — Вот, смотри сама!
Действительно, такого учреждения в полном списке подразделений ГУИН не значилось.
— Как же так? — Саша пошла по коридору в направлении своего отдела. — Ничего не понимаю... Ошибка?.. И что мне делать теперь?
— А в пакете ничего на этот счет не было? — крикнула ей вдогонку Катя.
— В пакете? — обернулась Саша. — В каком пакете?
— Ну, был же пакет. Его еще спецкурьер доставил — старшой лейтенантик. Симпатичный такой...
— Не знаю я ни про какой пакет, — пожала плечами Саша. — И с каких это пор у нас старшие лейтенанты в курьерах ходят?
— Вот такие, значит, бывают пакеты! — важно сказала Катя и подбоченилась, не вставая с кресла.
— Чемодан с красной кнопкой подполковник носит. Вот и считай по убыванию важности — майор, капитан и старшой лейтенант. Причем, заметь, симпатичный!
— Все ты шутишь, Катя, — грустно улыбнулась Саша. — А я стою тут, как дура, и не знаю, что мне делать.
— А ты не стой. Иди к себе, сядь на свое место и не дергайся. Им надо, пусть они тебя и ищут, — успокоила ее Катя.
*******
План показался Саше удачным, по относился к разряду невыполнимых — посидеть не удалось. На рабочем столе ее уже ждал авиабилет.
— Сибири — привет — гаркнул из-за спины майор Лыков.
Саша даже вздрогнула от неожиданности и напряжения. Она недоуменно обвела глазами сотрудников своего отдела:
— Послушайте, хоть кто-нибудь может мне объяснить, что происходит?
— А чего объяснять? — развел руками любимец местных барышень капитан Гришечкин. — Другому ведомству тебя передают — может, разведке, может, ФСБ или ФАПСИ. Сейчас будут с тобой играть. Тайны, секреты и прочие панты — тень на плетень. Не тушуйся. Когда-нибудь мы будем тобой гордиться! Может быть...
— Без меня не могли обойтись... — пробурчала Саша себе под нос и начала собираться.
— Ты же у нас победительница соцсоревнования! — съязвил Лыков. — Пионер — всем ребятам пример!
— Не обращай на них внимания, Сашенька, — доброжелательно протянула Надежда Николаевна — старейший сотрудник управления. — Они тебе просто завидуют. Но никогда в этом не признаются. Потому что, если они признаются, это будет означать, что ты молодец, а они проиграли тебе — женщине.
— Я не обижаюсь, — сказала Саша.
— Вот и правильно, — ободрила ее Надежда Николаевна. — Мужчины думают, что для успеха в жизни достаточно гонора. А для успеха в жизни нужно что-то еще.
— И что же, Надежда Николаевна? — улыбнулся Гришечкин. — Раскройте нам секрет!
— Нужна внутренняя сила, — ответила Надежда Николаевна.
После этих слов она поднялась из-за стола, подошла к Саше, посмотрела ей в глаза — внимательно, словно пыталась проникнуть в самую душу. Потом едва заметно качнула головой, обняла и поцеловала:
— А у тебя, Сашенька, она есть. И ты должна быть сильной...
Саша сначала удивилась. Ей показалось странным, почему эта женщина, которую она почти не знает, вдруг проявила к ней такую доброту и такое участие в ее судьбе. А главное — в связи с чем? Ну едет Саша в командировку. Что с того?..
Надежда Николаевна словно поняла, о чем задумалась Саша.
— Сон я сегодня видела и тебя в нем, — объяснила она. — Будто поднимаешься ты по огромной винтовой лестнице в старинном средневековом замке. А она под твоими ногами как бы выворачивается наизнанку. И оказывается, что ты не вверх идешь, а вниз, в самую пропасть.
И чувство, словно лестница эта теперь уже и не в замке, а где-то совсем в другом мире. И ведет не вниз, а в ледяную бездну, в Ад. Тут ты поворачиваешься и снова пытаешься идти вверх, карабкаешься, и снова — то же. Лестница выворачивается. Путь вверх оказывается путем вниз. Раз за разом...
Саша оторопела и с ужасом смотрела на Надежду Николаевну. Она не верила своим ушам. Именно этот сон, точь-в-точь, преследовал Сашу на протяжении всего последнего года! Внешне ничем не примечательный, он вызывал у Саши ощущение нестерпимой муки, а после, уже утром, — ноющей, ломящей грудь тоски.
И даже сейчас при одном воспоминании об этом сне у Саши заныло сердце. Словно под ложечкой поселился какой-то червь, высасывающий у нее кровь и желание жить. Почти полгода Саша мучилась бессонницей, принимала транквилизаторы. Она боялась уснуть, боялась, что во сне ей снова привидится эта лестница.
— И что это значит, ясновидящая вы наша? — съехидничал Гришечкин, играя дыроколом.
Тяжелые удары этой нехитрой офисной техники отдавались в ушах Саши, словно эхо ее собственных шагов на той ужасной средневековой лестнице.
— Что это значит, Сашенька, я не знаю, — продолжала Надежда Николаевна, обращаясь только к Саше, к ней одной, словно во всей этой комнате и не было больше никого. — Знаю только, что если идешь во сне вверх по лестнице, то это к большому счастью, а если вниз, то к великой беде. А что такой сон значит, этого я не знаю...
— Александра, а вы же у нас дипломированный психоаналитик! — воскликнул Лыков и плюхнулся задом на Сашин стол. — Вот вы нам и расшифруйте этот сон! Зачем бедную женщину загружать? Тем более, она и не специалист. Наверное, что-то эротическое…
— Не обращай на них внимания, милая, — улыбнулась Надежда Николаевна. — Не обращай. Я хотела предупредить тебя, не напугать. О чем бы я сон ни видела, он — вещий. Это проверено. К чему мой сон — твоя жизнь расскажет.
Но я знаю, Сашенька, одну вещь. Послушай меня: и ужас дурного сна может обернуться благом, если человек не потеряет себя перед лицом собственного страха и сохранит присутствие духа, когда поймет, что спасения больше нет.
Поэтому дерись, милая. И что бы ни случилось, не сдавайся. У тебя все получится! А тяжело будет. Очень.
*******
Саша собралась, попрощалась с коллегами, вышла на улицу и села в свою девятку. Она привыкла не обращать внимания на едкие замечания коллег-мужчин. Но сегодня Лыков, сам того не ведая, попал в самую точку...
Глупо, но Саша и сама так думала про свой сон. Не просто «что-то», а вообще все в нем было «эротическое»! Если верить Зигмунду Фрейду, лестница, явившаяся женщине во сне, символизирует сексуальность (тем более винтовая, напоминающая собой фаллос). Впрочем, и слова Надежды Николаевны не слишком расходились по смыслу с психоаналитическим толкованием.
Женщина, идущая вверх по лестнице, согласно Фрейду, приближается к высшему наслаждению — полному чувственному единению с мужчиной. Если же она идет вниз по лестнице — это, напротив, символизирует ее отказ от страсти. Фрейд связывал это с комплексом кастрации, а проще говоря — с завистью женщин к мужскому половому члену.
Правда, теперь Саша не особенно доверяла Фрейду. Было время, когда она, как и все, им зачитывалась. Но потом разочаровалась. Интеллект бессильный совладать с желанием, начинает играть словами. Он защищается, выстраивая крепостные стены из слов. Но страсть, если она приходит, смывает эти «халупы» одним движеньем, словно их и не было вовсе. Страсть смеется над интеллектом. Кто усомнится в ее власти — падет первым.
Страсть — это клинок, который двое тянут в разные стороны. Один держит за рукоять, другой — хватается за острие. Первый противостоит напору, а второй — ранит душу. Проклятье любви в этой безысходности. И ведь это извечная дилемма — твое желание вызывает лишь тот, кто не питает к тебе ни малейшего интереса. Ты сам интересен только тем, кто не вызывает у тебя никакого желания. Есть ли выход?..
«Есть, — отвечает Фрейд. — Приходите к психоаналитику, и вам станет легче».
Станет ли? Вряд ли. Но Саша пошла — к одному из своих университетских преподавателей, который подрабатывал частной практикой. «Бомбил» — на шоферском жаргоне.
Ее душа тогда разрывалась. Ей около двадцати, первая любовь закончилась — глупо, жестоко и пошло. В общем, как ей и положено. Саша чувствовала себя униженной, грязной и от этого даже виноватой. А еще она думала, что жизнь закончилась, что больше ничего не будет. Молодость...
Наверно, в тот момент Саше было бы достаточно просто выговориться, рассказать о себе,
о своей боли, о своем отчаянии. В такие моменты нужно, чтобы кто-то тебя услышал и поддержал, увидел в тебе человека и не оттолкнул. Но...
— Расскажите о своих родителях? — сказал последователь Фрейда, когда Саша легла к нему на психоаналитическую кушетку.
— Я плохо их помню, — ответила Саша, едва сдерживая слезы. — Мне еще не было и восьми лет, когда они умерли. Их убили...
— Так, хорошо, — психоаналитик потер козлиную бородку. — А кто вас воспитывал?
— Сначала дядя, его семья. А потом бабушка...
— А почему вас отдали бабушке? — настойчиво поинтересовался психоаналитик и скосил глаза к переносице.
— Потому что мой дядя... — слезы сдавили Саше горло.
— Потому что ваш дядя — что?.. — психоаналитик буквально навис над Сашей.
— Потому что мой дядя... Мой дядя... Он был пьян... Он...
— Ну?! Говорите же! Он изнасиловал вас?! Саша разревелась в голос.
— Ну, и чего вы теперь от меня хотите? — протянул врачеватель душ человеческих, самодовольно откинувшись на спинку своего кресла. — У вас все из-за этого детского...
Саша вскочила и бросилась вон из кабинета.
— Куда же вы?! Зачем так реагировать?.. — услышала она вслед.
*******
Желание рождается, чтобы умереть. Но |до этой точки у него два пути, его ждут две разные смерти. Оно может умереть, исполнившись. Тогда его священный конец лежит на пике блаженства и в венце собственной славы. Но оно может умереть и иначе — просто задохнуться, не дождавшись чуда своего исполнения.
Психоаналитик — плакальщик на похоронах желания, удушенного невозможностью умереть, исполнив свою миссию, желания, спертого пустотой. Он причитает о желании, которое не смогло умереть счастливо. Он обещает жизнь вечную тому, кто, мучаясь болью, не хотел жить и отмеренный ему срок.
Старик Фрейд, надо отдать ему должное, понял, что для человека проблема желания всегда будет актуальной. Обязательно. Именно благодаря своей неразрешимости. Но на Саше он погорел. В какой-то момент она просто умерла, умерла внутри, душой. И все — проблема решилась сама собой.
Саша стала жить рассудком — спокойно, размеренно. Ее жизнь превратилась в череду формальностей. Она ходит на работу, зарабатывает деньги и очки. Еще она получает образование, знания, навыки. Это и для карьеры хорошо, и для самооценки полезно. Еще смоталась замуж. Без особого энтузиазма. Просто для полноты картинки.
Впрочем, занятия психологией она не оставила. Зачем? Если делать карьеру, нужно чем-то отличаться от остальных. И она отличается — у нее есть психологическое образование, которое она получала параллельно с юридическим, дополнительная специализация в области судебной экспертизы и сексопатологии. Она — молодец! Ей так все начальники говорят. И этого достаточно. Больше не всегда лучше.
Но около полугода назад прочное здание, выстроенное Сашей, спрятавшее ее душу, дало трещину. Она пошла на курсы усовершенствования по клинической психологии. Пошла просто так, без особой цели или надежды — по разнарядке, ни на что не рассчитывая. А вышло все иначе.
Откровением стала встреча с настоящим Учителем. Это был Учитель с большой буквы. На своих семинарах он рассказывал не о психологии человека, а о самом человеке.
«Наука „психология“ изучает покойника, — полушутя говорил Сашин учитель. — Человека нельзя разъять на части. Любая вивисекция убьет его, а мертвым человек не бывает. Вы можете пощупать чувства? Измерить их? Дать им оценку? Или проникнуть в душу и не навредить? Можете?.. И наука сдается, когда мы ставим перед ней такие задачи. Не сдается только сердце».
И после этих слов он всегда добавлял: «Если, конечно, вы верите, что оно у вас все еще есть».
Саша удивлялась этому странному сравнительно молодому еще человеку. Уважение к Индивидуальности собеседника, к его мнению, интересам, позиции, казалось, шло впереди него. Душа ее Учителя была не внутри. Он не прятал ее, а носил в ладонях. На вытянутых руках...
То, как он общался, было сродни священнодействию. Просто и честно — только о главном, только искренне. То, как он думал, как мыслил, — завораживало и пленяло воображение. А когда он что-то рассказывал, казалось, смеющиеся ангелы веселой гурьбой бегут босыми ногами по душе. Им хотелось любоваться,
Саша испытала потрясение. У нее снова появился интерес к психологии, к его психологии. Ей снова захотелось жить, дышать, чувствовать, хотеть...
Как вдруг, словно гром среди ясного, безоблачного неба, прозвучали его слова: «Саша, вы еще не пережили того, что открыло бы вам истину о себе».
Они, словно лезвие, рассекли Сашино сердце на две половины. В одном оставалась странная, непонятная, невнятная и неизъяснимая любовь к этому человеку. Любовь-признательность. Любовь-восхищение. А в другой — отчаяние. Отчаяние из-за непонимания. Он не понял ее. Как он мог такое сказать?! О ней?! Она — и не пережила?!
Его слова показались Саше странными, нечестными и даже жестокими. Ее словно окатило холодной водой.
*******
Че-то ты ранехонько сегодня ... — услышала Саша, выходя из машины.
— Вот, Марья Ивановна, в командировку меня отправляют, — пожаловалась Саша старушке, что вечно сидит у ее подъезда и знает все обо всех и обо всем.
— А куда едешь? — поинтересовалась Марья Ивановна.
«Вот ведь разведчица! — улыбнулась про себя Саша. — Чувствуется закалка...»
— Далеко еду, Марья Ивановна, в Сибирь. Но куда точно, и сама не знаю.
— А никто не знает, — ответила женщина, поправила платок и провела рукой по морщинистому лицу.
— В каком смысле? — не поняла Саша.
— Все куда-то едут, а куда — никто не знает.
«Странная... Это, наверное, старческое», — подумала Саша и ничего не сказала.
— Нам пути предписаны, дочка, — услышала Саша, открывая дверь подъезда. — Кто думает, что выбирает, сам себя путает.
Саша обернулась и посмотрела на Марью Ивановну. А та, глядя в небо выцветшими, почти белесыми глазами, продолжала нашептывать:
— Неисповедимы пути Господни, и карты на них не придумано. Ты, знай, иди себе и иди. Если идешь, значит, так оно и надо. Только не сомневайся. В сомнении — страх, я в страхе — смерть.
Саша пожала плечами, еще несколько секунд простояла в нерешительности у открытой двери подъезда. Потом вспомнила, что до завтрашнего отлета еще уйма дел, мысленно обругала себя за нерасторопность и побежала вверх по лестнице.
Но войдя в квартиру, Саша ощутила вдруг какую-то тяжесть внутри. Отчетливо, внезапно. Эта тяжесть возникла ниоткуда, просто появилась, и все.
Саше запали в душу эти слова: «Ты, знай, иди себе и иди. Если идешь, значит, так оно и надо. Только не сомневайся».
«А куда я иду? — спросила себя Саша. — Куда?»
Осознание отсутствия той «карты», о которой только что вскользь, словно бы случайно, сказала Марья Ивановна, напугало Сашу. Она машинально вошла в ванную, чтобы сполоснуть руки, и увидела в зеркале свое лицо. Да, именно лицо.
Обычно, когда человек смотрит на свое отражение в зеркале, он замечает кожу, если разглядывает морщинки, глаза — если собирается умыться, зубы — перед тем как их почистить. Он видит губы, щеки, нос, брови, ресницы... Но он почти никогда не видит в зеркале своего лица.
Когда вы встречаете человека, вы, напротив, смотрите именно на его лицо. Вам интересен его образ. Только убедившись в том, что это образ вам симпатичен или, напротив, неприятен, вы приглядываетесь к деталям — к глазам, губам, носу. Вы словно бы пытаетесь подтвердить, удостовериться в своем первом впечатлении.
Лицо человека передает вам информацию о нем, о его состоянии, эмоциях, внутреннем облике. Нос, сам по себе, об этом не расскажет, да и от губ ответа на этот вопрос не дождешься. Даже глаза, взятые и рассмотренные отдельно, словно вырезанные из фотографии, умирают. Их блеск и их сила теряются. Без лица в них нет и души.
Именно поэтому мертвы лица фотороботов, которые собираются по частям. Лицо человека нельзя восстановить по деталям. Потому что лицо — это больше, чем стандартный набор элементов. «Палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек» — это фантом, это не человек. У человека должно быть лицо.
И что же увидела Саша, когда вот так, внезапно столкнулась со своим лицом? Кого увидела Саша в зеркале? Может быть, уставшую, стареющую женщину? Или испуганную, растерянную девочку? Или одинокое, отчаявшееся существо? Неизвестно. Она и сама не знала этого, не могла понять, сформулировать.
Ее хватило только на то, чтобы расплакаться.
Увидев кого-то по ту сторону зеркальной поверхности, она не узнала в этом «ком-то» себя. Она вздрогнула, как, бывает, вздрагивает маленький ребенок, еще не знающий, как устроено зеркало. Она увидела покойницу. Она увидела свою смерть.
«Только не сомневайся. В сомнении — страх, а в страхе — смерть».
*******
Сашу встречали прямо у трапа самолета. На поле аэродрома стоял зеленый забрызганный грязню уазик. Немногословный прапорщик попросил у Саши документы.
И убедившись в том, что она — это действительно она, принял у нее веши и предложил есть о машину. Дорога была долгой. Солдат вел машину, прапорщик сидел на переднем пассажирском сидении и скупо отвечал на Сашины вопросы. Она хотела узнать, куда они едут? Почему номера этого учреждения нет в базе? Какому ведомству оно подчинено? От чего такая срочность — что-то стряслось? «Я не уполномочен». — в этих трех словах, по большому счету, уместилось бы все, что сказал ей за время поездки сопровождающий.
Она пыталась читать текст врачебного заключения, но не смогла. Страница за страницей психиатр описывал ей ее Серого, ссылаясь па многочисленные психологические исследования и тесты:
«Слабость абстрактного мышления», «преобладание конкретных ассоциаций», «словесное заимствование и примитивность суждений», «компенсирован за счет механической памяти и подражательного поведения», «бедная эмоционально-волевая сфера», «недостаточная обдуманность поступков», «повышенная внушаемость». И наконец, как приговор, индекс интеллекта, IQ — 58. При минимально необходимых восьмидесяти.
Безжалостно. Она хотела покончить с собой, но не смогла.
Саша считала своего Серого необычным, и он-таки был необычным — он страдал умственной отсталостью. Да, наверно, Саша не поверила бы врачам, решила бы, что они ошиблись. Но она знала каждый тест, она сама была специалистом в этой области. А для специалиста перечисленные характеристики звучат однозначно — это симптомы дебильности.
Как она могла всего этого не заметить?.. Это же так очевидно! Теперь все встало на свои места. Да, мир Серого был прост и понятен. Он с легкостью отличал добро от зла. Он был тверд и прямолинеен. Он не беспокоился о будущем и ничего не боялся. Дебильность умеренной степени выраженности...
Странная штука любовь. Она действительно похожа на солнце. Она ослепляет. Она выжигает глаза.
*******
Она вызвала Серого на последний допрос. Его ввели в ее кабинет, он дождался, пока охранник выйдет, обнял Сашу и принялся ее целовать. А она вся словно одеревенела — ни чувств, ни боли, ни единой мысли.
«Ты веришь в Бога?» — спросил он вдруг.
«Верю ли я в Бога? — механически переспросила Саша и через секунду так же механически ответила: — Да».
Серый разочарованно сел на табурет напротив ее стола.
«Саша, это неправильно. Если тебе плохо, тебе Бог нужен. Так?» — он уставился на нее своими большими, серыми, немигающими глазами.
«Так», — еле выговорила Саша, впервые понимая, что в этих, таких любимых, глазах ничего нет, пустота.
«А если у тебя все хорошо, — Серый улыбнулся. — Если у тебя все, что тебе надо. Тебе нужен Бог? Нет, не нужен. Так?»
«Так», — шепнули ее губы.
Она смотрела на его улыбку — бесчувственную, глупо хихикающую, пустую.
«Ну вот, видишь, — обрадовался Серый. — Значит, Его нет».
Серому дали семь лет колонии особо строго режима. Удивительно маленький срок, если учесть, что он совершил и в чем участвовал. То, что он дебил, позволило существенно скостить срок.
На процессе прокурор заявила, что, согласно данным судебно-психиатрической экспертизы, обвиняемый на момент совершения преступлений был вменяем. Однако попросила суд принять во внимание тот факт, что выявленная экспертизой умственная отсталость обвиняемого не позволила ему адекватно оценивать последствия своих действий. Суд принял этот факт во внимание.
Через день после суда к Саше зашел тот самый Павел, который сейчас стоял перед ней. Зашел «на разговор». Он сказал, что все знает о ее романе с подследственным и может подтвердить это документально, что у него на руках все доказательства ее служебных преступлений, включая уничтожение улик, и... что он хочет с ней встречаться.
Саша могла не согласиться. В противном случае ей гарантировалось судебное преследование и возврат дела Сергея на доследование — со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Саша согласилась. Мертвому все равно с кем встречаться.
*******
Павел давно пытался привлечь внимание Саши к своей персоне, но до этого момента у него не было никаких шансов. Он относился к тем красивым мужчинам, чья красота неприятна. В нем все было правильно — от фирмы носа до телесных пропорций, но в этой своей «правильности» он был мерзок.
Павел клялся Саше в любви, точнее — в «любви-ненависти». Он утверждал, что она пробуждала в нем садомазохистские наклонности. Она одна. Конечно, Саша в это не верила. Ей было очевидно, что Павел просто стыдится своего извращения и ищет ему оправдание. Естественное желание насильника — выглядеть жертвой в глазах жертвы. Павел настаивал, что во всех его бедах виновата Саша и требовал от нее сочувствия, а в качестве «искупления» — активного участия в его оргиях.
Страшный сон. Почти полгода. Буффонада страшного сна. Павел извращался всеми возможными способами, постоянно придумывал какие-то новые фокусы. А Саша лишь выполняла его инструкции — тупо, даже не понимая, что именно она делает.
Она была, как механическая кукла — совершенно мертвая. Правда, у этой куклы было одно воспоминание. Кукла помнила чувство, словно из другой жизни... Она обнимает голову ребенка — бритую, теплую, с едва уловимым запахом осеннего леса.
Ситуация разрешилась неожиданно. Серого ни то убили в тюрьме, ни то он действительно, как значилось в документах, заболел воспалением легких и умер. Саша узнала об этом совершенно случайно — увидела во внутренней сводке. Она смотрела на эту запись и чувствовала, что умер ребенок. У нее умер ребенок.
Возникший было порыв найти, разыскать, поднять материалы, выяснить подробности и истинные причины прошел так же внезапно, как и появился. Вместо этого Саша просто написала рапорт. Пошла, написала и сдала в канцелярию. Ее перевели на другое место работы.
Теперь у Павла не было никаких шансов, ни на что. Его жалкие попытки вернуть Сашу, его угрозы и истерики успехом не увенчались.
Лишь изредка они сталкиваются теперь в городской прокуратуре, в которой Саша именно по этой причине очень не любит появляться.
— Ты спрашиваешь, что мне больше нравится? — Саша посмотрела Павлу в глаза. — Мне, да? Я не ослышалась?
— Да, — Павел испугался ее взгляда. Саша улыбнулась:
— Мне нравится думать, что ты, Паша, несчастен. Очень. По крайней мере, больше меня. Потому что я уже ничего не чувствую, совсем. А ты — чувствуешь. Что-то очень странное, но чувствуешь. И знаешь, я думаю, есть в этом мире какая-то справедливость. Если Бог тебя обделяет, он от тебя и не требует ничего. А если дает, то и взыскивает. Чувствовать, Паша, — дар, но это — и крест. Твой. А со своего я уже сошла.
*******
Саша вышла на улицу ч заплакала — без причины, прости так. От слабости. Нужно возвращаться в управление, а силы куда-то подевались. Слоено их украл кто-то. Обычно Саша старается не вспоминать ни о Сереже, ни о Павле. Чтобы меньше презирать себя и не так чувствовать бессмысленность своею существования. Тогда, во время последней встречи с глазу на глаз, Сережа сказал ей: «Если тебе плохо, тебе Бог нужен». Он был неправ. Сейчас ей плохо, а Бог ей не нужен. Чем Он сможет ей помочь? Сотворит чудо? Какое?.. Это просто смешно! Чудом для нее может стать только ужас, больший, нежели она пережила прежде. Нет, Саше больше не нужны чудеса. Не надо. Спасибо.
Или, может быть. Он простит ее за грехи? Но она не чувствует себя грешницей. Она вообще ничего не чувствует, она просто продолжает жить. Зачем-то...
*******
Прочитав бумагу, Саша растерянно уставилась на секретаря начальника управления:
— Катя, а что это за учреждение — ПСТ 87/6? Я что-то не припомню... Не глянешь в базе данных? Это ведь ты мое командировочное удостоверение оформляла.
— Не оформляла я тебе никакого командировочного, — огрызнулась Катя. — Все по этой командировке сверху спущено. Сейчас гляну в базе.
Ее пальцы застучали по клавиатуре компьютера.
— Какой ты говоришь номер? — через пару минут переспросила Катя. — ПСТ 87/6?
Саша еще раз перепроверила номер:
— Да. ПСТ 87/6.
— Нет такого номера.
— Как, нет? — Саша даже разозлилась.
— Ну нет, — недовольно крякнула Катя и развернула монитор к Саше. — Вот, смотри сама!
Действительно, такого учреждения в полном списке подразделений ГУИН не значилось.
— Как же так? — Саша пошла по коридору в направлении своего отдела. — Ничего не понимаю... Ошибка?.. И что мне делать теперь?
— А в пакете ничего на этот счет не было? — крикнула ей вдогонку Катя.
— В пакете? — обернулась Саша. — В каком пакете?
— Ну, был же пакет. Его еще спецкурьер доставил — старшой лейтенантик. Симпатичный такой...
— Не знаю я ни про какой пакет, — пожала плечами Саша. — И с каких это пор у нас старшие лейтенанты в курьерах ходят?
— Вот такие, значит, бывают пакеты! — важно сказала Катя и подбоченилась, не вставая с кресла.
— Чемодан с красной кнопкой подполковник носит. Вот и считай по убыванию важности — майор, капитан и старшой лейтенант. Причем, заметь, симпатичный!
— Все ты шутишь, Катя, — грустно улыбнулась Саша. — А я стою тут, как дура, и не знаю, что мне делать.
— А ты не стой. Иди к себе, сядь на свое место и не дергайся. Им надо, пусть они тебя и ищут, — успокоила ее Катя.
*******
План показался Саше удачным, по относился к разряду невыполнимых — посидеть не удалось. На рабочем столе ее уже ждал авиабилет.
— Сибири — привет — гаркнул из-за спины майор Лыков.
Саша даже вздрогнула от неожиданности и напряжения. Она недоуменно обвела глазами сотрудников своего отдела:
— Послушайте, хоть кто-нибудь может мне объяснить, что происходит?
— А чего объяснять? — развел руками любимец местных барышень капитан Гришечкин. — Другому ведомству тебя передают — может, разведке, может, ФСБ или ФАПСИ. Сейчас будут с тобой играть. Тайны, секреты и прочие панты — тень на плетень. Не тушуйся. Когда-нибудь мы будем тобой гордиться! Может быть...
— Без меня не могли обойтись... — пробурчала Саша себе под нос и начала собираться.
— Ты же у нас победительница соцсоревнования! — съязвил Лыков. — Пионер — всем ребятам пример!
— Не обращай на них внимания, Сашенька, — доброжелательно протянула Надежда Николаевна — старейший сотрудник управления. — Они тебе просто завидуют. Но никогда в этом не признаются. Потому что, если они признаются, это будет означать, что ты молодец, а они проиграли тебе — женщине.
— Я не обижаюсь, — сказала Саша.
— Вот и правильно, — ободрила ее Надежда Николаевна. — Мужчины думают, что для успеха в жизни достаточно гонора. А для успеха в жизни нужно что-то еще.
— И что же, Надежда Николаевна? — улыбнулся Гришечкин. — Раскройте нам секрет!
— Нужна внутренняя сила, — ответила Надежда Николаевна.
После этих слов она поднялась из-за стола, подошла к Саше, посмотрела ей в глаза — внимательно, словно пыталась проникнуть в самую душу. Потом едва заметно качнула головой, обняла и поцеловала:
— А у тебя, Сашенька, она есть. И ты должна быть сильной...
Саша сначала удивилась. Ей показалось странным, почему эта женщина, которую она почти не знает, вдруг проявила к ней такую доброту и такое участие в ее судьбе. А главное — в связи с чем? Ну едет Саша в командировку. Что с того?..
Надежда Николаевна словно поняла, о чем задумалась Саша.
— Сон я сегодня видела и тебя в нем, — объяснила она. — Будто поднимаешься ты по огромной винтовой лестнице в старинном средневековом замке. А она под твоими ногами как бы выворачивается наизнанку. И оказывается, что ты не вверх идешь, а вниз, в самую пропасть.
И чувство, словно лестница эта теперь уже и не в замке, а где-то совсем в другом мире. И ведет не вниз, а в ледяную бездну, в Ад. Тут ты поворачиваешься и снова пытаешься идти вверх, карабкаешься, и снова — то же. Лестница выворачивается. Путь вверх оказывается путем вниз. Раз за разом...
Саша оторопела и с ужасом смотрела на Надежду Николаевну. Она не верила своим ушам. Именно этот сон, точь-в-точь, преследовал Сашу на протяжении всего последнего года! Внешне ничем не примечательный, он вызывал у Саши ощущение нестерпимой муки, а после, уже утром, — ноющей, ломящей грудь тоски.
И даже сейчас при одном воспоминании об этом сне у Саши заныло сердце. Словно под ложечкой поселился какой-то червь, высасывающий у нее кровь и желание жить. Почти полгода Саша мучилась бессонницей, принимала транквилизаторы. Она боялась уснуть, боялась, что во сне ей снова привидится эта лестница.
— И что это значит, ясновидящая вы наша? — съехидничал Гришечкин, играя дыроколом.
Тяжелые удары этой нехитрой офисной техники отдавались в ушах Саши, словно эхо ее собственных шагов на той ужасной средневековой лестнице.
— Что это значит, Сашенька, я не знаю, — продолжала Надежда Николаевна, обращаясь только к Саше, к ней одной, словно во всей этой комнате и не было больше никого. — Знаю только, что если идешь во сне вверх по лестнице, то это к большому счастью, а если вниз, то к великой беде. А что такой сон значит, этого я не знаю...
— Александра, а вы же у нас дипломированный психоаналитик! — воскликнул Лыков и плюхнулся задом на Сашин стол. — Вот вы нам и расшифруйте этот сон! Зачем бедную женщину загружать? Тем более, она и не специалист. Наверное, что-то эротическое…
— Не обращай на них внимания, милая, — улыбнулась Надежда Николаевна. — Не обращай. Я хотела предупредить тебя, не напугать. О чем бы я сон ни видела, он — вещий. Это проверено. К чему мой сон — твоя жизнь расскажет.
Но я знаю, Сашенька, одну вещь. Послушай меня: и ужас дурного сна может обернуться благом, если человек не потеряет себя перед лицом собственного страха и сохранит присутствие духа, когда поймет, что спасения больше нет.
Поэтому дерись, милая. И что бы ни случилось, не сдавайся. У тебя все получится! А тяжело будет. Очень.
*******
Саша собралась, попрощалась с коллегами, вышла на улицу и села в свою девятку. Она привыкла не обращать внимания на едкие замечания коллег-мужчин. Но сегодня Лыков, сам того не ведая, попал в самую точку...
Глупо, но Саша и сама так думала про свой сон. Не просто «что-то», а вообще все в нем было «эротическое»! Если верить Зигмунду Фрейду, лестница, явившаяся женщине во сне, символизирует сексуальность (тем более винтовая, напоминающая собой фаллос). Впрочем, и слова Надежды Николаевны не слишком расходились по смыслу с психоаналитическим толкованием.
Женщина, идущая вверх по лестнице, согласно Фрейду, приближается к высшему наслаждению — полному чувственному единению с мужчиной. Если же она идет вниз по лестнице — это, напротив, символизирует ее отказ от страсти. Фрейд связывал это с комплексом кастрации, а проще говоря — с завистью женщин к мужскому половому члену.
Правда, теперь Саша не особенно доверяла Фрейду. Было время, когда она, как и все, им зачитывалась. Но потом разочаровалась. Интеллект бессильный совладать с желанием, начинает играть словами. Он защищается, выстраивая крепостные стены из слов. Но страсть, если она приходит, смывает эти «халупы» одним движеньем, словно их и не было вовсе. Страсть смеется над интеллектом. Кто усомнится в ее власти — падет первым.
Страсть — это клинок, который двое тянут в разные стороны. Один держит за рукоять, другой — хватается за острие. Первый противостоит напору, а второй — ранит душу. Проклятье любви в этой безысходности. И ведь это извечная дилемма — твое желание вызывает лишь тот, кто не питает к тебе ни малейшего интереса. Ты сам интересен только тем, кто не вызывает у тебя никакого желания. Есть ли выход?..
«Есть, — отвечает Фрейд. — Приходите к психоаналитику, и вам станет легче».
Станет ли? Вряд ли. Но Саша пошла — к одному из своих университетских преподавателей, который подрабатывал частной практикой. «Бомбил» — на шоферском жаргоне.
Ее душа тогда разрывалась. Ей около двадцати, первая любовь закончилась — глупо, жестоко и пошло. В общем, как ей и положено. Саша чувствовала себя униженной, грязной и от этого даже виноватой. А еще она думала, что жизнь закончилась, что больше ничего не будет. Молодость...
Наверно, в тот момент Саше было бы достаточно просто выговориться, рассказать о себе,
о своей боли, о своем отчаянии. В такие моменты нужно, чтобы кто-то тебя услышал и поддержал, увидел в тебе человека и не оттолкнул. Но...
— Расскажите о своих родителях? — сказал последователь Фрейда, когда Саша легла к нему на психоаналитическую кушетку.
— Я плохо их помню, — ответила Саша, едва сдерживая слезы. — Мне еще не было и восьми лет, когда они умерли. Их убили...
— Так, хорошо, — психоаналитик потер козлиную бородку. — А кто вас воспитывал?
— Сначала дядя, его семья. А потом бабушка...
— А почему вас отдали бабушке? — настойчиво поинтересовался психоаналитик и скосил глаза к переносице.
— Потому что мой дядя... — слезы сдавили Саше горло.
— Потому что ваш дядя — что?.. — психоаналитик буквально навис над Сашей.
— Потому что мой дядя... Мой дядя... Он был пьян... Он...
— Ну?! Говорите же! Он изнасиловал вас?! Саша разревелась в голос.
— Ну, и чего вы теперь от меня хотите? — протянул врачеватель душ человеческих, самодовольно откинувшись на спинку своего кресла. — У вас все из-за этого детского...
Саша вскочила и бросилась вон из кабинета.
— Куда же вы?! Зачем так реагировать?.. — услышала она вслед.
*******
Желание рождается, чтобы умереть. Но |до этой точки у него два пути, его ждут две разные смерти. Оно может умереть, исполнившись. Тогда его священный конец лежит на пике блаженства и в венце собственной славы. Но оно может умереть и иначе — просто задохнуться, не дождавшись чуда своего исполнения.
Психоаналитик — плакальщик на похоронах желания, удушенного невозможностью умереть, исполнив свою миссию, желания, спертого пустотой. Он причитает о желании, которое не смогло умереть счастливо. Он обещает жизнь вечную тому, кто, мучаясь болью, не хотел жить и отмеренный ему срок.
Старик Фрейд, надо отдать ему должное, понял, что для человека проблема желания всегда будет актуальной. Обязательно. Именно благодаря своей неразрешимости. Но на Саше он погорел. В какой-то момент она просто умерла, умерла внутри, душой. И все — проблема решилась сама собой.
Саша стала жить рассудком — спокойно, размеренно. Ее жизнь превратилась в череду формальностей. Она ходит на работу, зарабатывает деньги и очки. Еще она получает образование, знания, навыки. Это и для карьеры хорошо, и для самооценки полезно. Еще смоталась замуж. Без особого энтузиазма. Просто для полноты картинки.
Впрочем, занятия психологией она не оставила. Зачем? Если делать карьеру, нужно чем-то отличаться от остальных. И она отличается — у нее есть психологическое образование, которое она получала параллельно с юридическим, дополнительная специализация в области судебной экспертизы и сексопатологии. Она — молодец! Ей так все начальники говорят. И этого достаточно. Больше не всегда лучше.
Но около полугода назад прочное здание, выстроенное Сашей, спрятавшее ее душу, дало трещину. Она пошла на курсы усовершенствования по клинической психологии. Пошла просто так, без особой цели или надежды — по разнарядке, ни на что не рассчитывая. А вышло все иначе.
Откровением стала встреча с настоящим Учителем. Это был Учитель с большой буквы. На своих семинарах он рассказывал не о психологии человека, а о самом человеке.
«Наука „психология“ изучает покойника, — полушутя говорил Сашин учитель. — Человека нельзя разъять на части. Любая вивисекция убьет его, а мертвым человек не бывает. Вы можете пощупать чувства? Измерить их? Дать им оценку? Или проникнуть в душу и не навредить? Можете?.. И наука сдается, когда мы ставим перед ней такие задачи. Не сдается только сердце».
И после этих слов он всегда добавлял: «Если, конечно, вы верите, что оно у вас все еще есть».
Саша удивлялась этому странному сравнительно молодому еще человеку. Уважение к Индивидуальности собеседника, к его мнению, интересам, позиции, казалось, шло впереди него. Душа ее Учителя была не внутри. Он не прятал ее, а носил в ладонях. На вытянутых руках...
То, как он общался, было сродни священнодействию. Просто и честно — только о главном, только искренне. То, как он думал, как мыслил, — завораживало и пленяло воображение. А когда он что-то рассказывал, казалось, смеющиеся ангелы веселой гурьбой бегут босыми ногами по душе. Им хотелось любоваться,
Саша испытала потрясение. У нее снова появился интерес к психологии, к его психологии. Ей снова захотелось жить, дышать, чувствовать, хотеть...
Как вдруг, словно гром среди ясного, безоблачного неба, прозвучали его слова: «Саша, вы еще не пережили того, что открыло бы вам истину о себе».
Они, словно лезвие, рассекли Сашино сердце на две половины. В одном оставалась странная, непонятная, невнятная и неизъяснимая любовь к этому человеку. Любовь-признательность. Любовь-восхищение. А в другой — отчаяние. Отчаяние из-за непонимания. Он не понял ее. Как он мог такое сказать?! О ней?! Она — и не пережила?!
Его слова показались Саше странными, нечестными и даже жестокими. Ее словно окатило холодной водой.
*******
Че-то ты ранехонько сегодня ... — услышала Саша, выходя из машины.
— Вот, Марья Ивановна, в командировку меня отправляют, — пожаловалась Саша старушке, что вечно сидит у ее подъезда и знает все обо всех и обо всем.
— А куда едешь? — поинтересовалась Марья Ивановна.
«Вот ведь разведчица! — улыбнулась про себя Саша. — Чувствуется закалка...»
— Далеко еду, Марья Ивановна, в Сибирь. Но куда точно, и сама не знаю.
— А никто не знает, — ответила женщина, поправила платок и провела рукой по морщинистому лицу.
— В каком смысле? — не поняла Саша.
— Все куда-то едут, а куда — никто не знает.
«Странная... Это, наверное, старческое», — подумала Саша и ничего не сказала.
— Нам пути предписаны, дочка, — услышала Саша, открывая дверь подъезда. — Кто думает, что выбирает, сам себя путает.
Саша обернулась и посмотрела на Марью Ивановну. А та, глядя в небо выцветшими, почти белесыми глазами, продолжала нашептывать:
— Неисповедимы пути Господни, и карты на них не придумано. Ты, знай, иди себе и иди. Если идешь, значит, так оно и надо. Только не сомневайся. В сомнении — страх, я в страхе — смерть.
Саша пожала плечами, еще несколько секунд простояла в нерешительности у открытой двери подъезда. Потом вспомнила, что до завтрашнего отлета еще уйма дел, мысленно обругала себя за нерасторопность и побежала вверх по лестнице.
Но войдя в квартиру, Саша ощутила вдруг какую-то тяжесть внутри. Отчетливо, внезапно. Эта тяжесть возникла ниоткуда, просто появилась, и все.
Саше запали в душу эти слова: «Ты, знай, иди себе и иди. Если идешь, значит, так оно и надо. Только не сомневайся».
«А куда я иду? — спросила себя Саша. — Куда?»
Осознание отсутствия той «карты», о которой только что вскользь, словно бы случайно, сказала Марья Ивановна, напугало Сашу. Она машинально вошла в ванную, чтобы сполоснуть руки, и увидела в зеркале свое лицо. Да, именно лицо.
Обычно, когда человек смотрит на свое отражение в зеркале, он замечает кожу, если разглядывает морщинки, глаза — если собирается умыться, зубы — перед тем как их почистить. Он видит губы, щеки, нос, брови, ресницы... Но он почти никогда не видит в зеркале своего лица.
Когда вы встречаете человека, вы, напротив, смотрите именно на его лицо. Вам интересен его образ. Только убедившись в том, что это образ вам симпатичен или, напротив, неприятен, вы приглядываетесь к деталям — к глазам, губам, носу. Вы словно бы пытаетесь подтвердить, удостовериться в своем первом впечатлении.
Лицо человека передает вам информацию о нем, о его состоянии, эмоциях, внутреннем облике. Нос, сам по себе, об этом не расскажет, да и от губ ответа на этот вопрос не дождешься. Даже глаза, взятые и рассмотренные отдельно, словно вырезанные из фотографии, умирают. Их блеск и их сила теряются. Без лица в них нет и души.
Именно поэтому мертвы лица фотороботов, которые собираются по частям. Лицо человека нельзя восстановить по деталям. Потому что лицо — это больше, чем стандартный набор элементов. «Палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек» — это фантом, это не человек. У человека должно быть лицо.
И что же увидела Саша, когда вот так, внезапно столкнулась со своим лицом? Кого увидела Саша в зеркале? Может быть, уставшую, стареющую женщину? Или испуганную, растерянную девочку? Или одинокое, отчаявшееся существо? Неизвестно. Она и сама не знала этого, не могла понять, сформулировать.
Ее хватило только на то, чтобы расплакаться.
Увидев кого-то по ту сторону зеркальной поверхности, она не узнала в этом «ком-то» себя. Она вздрогнула, как, бывает, вздрагивает маленький ребенок, еще не знающий, как устроено зеркало. Она увидела покойницу. Она увидела свою смерть.
«Только не сомневайся. В сомнении — страх, а в страхе — смерть».
*******
Сашу встречали прямо у трапа самолета. На поле аэродрома стоял зеленый забрызганный грязню уазик. Немногословный прапорщик попросил у Саши документы.
И убедившись в том, что она — это действительно она, принял у нее веши и предложил есть о машину. Дорога была долгой. Солдат вел машину, прапорщик сидел на переднем пассажирском сидении и скупо отвечал на Сашины вопросы. Она хотела узнать, куда они едут? Почему номера этого учреждения нет в базе? Какому ведомству оно подчинено? От чего такая срочность — что-то стряслось? «Я не уполномочен». — в этих трех словах, по большому счету, уместилось бы все, что сказал ей за время поездки сопровождающий.