Жестокость исчезла из голубых глаз дона Федерико И Малко пока не понимал причины этого изменения Фридрих быстро сел в «Импалу» и погнал ее так, будто за ним гналось все гестапо сразу. Дон Федерико произнес с добрейшей улыбкой на лице:
– Бедняга... настрадался во время войны. Да и сейчас ему приходится туго...
Цинизм Штурма заслуживал золотой медали: встреться ему Фридрих тридцать лет назад, он пустил бы его на мыло...
– Пойдемте. Я представлю вас Кантуте, моей ламе, – сказал немец.
Они подошли к загону. Вышел «чуло», и дон Федерико крикнул ему, что сеньор иностранец останется обедать. Несколько минут Малко наблюдал, как хозяин дома перебирал в пальцах шелковистую шерсть викуньи. Затем он направились в столовую. Дон Федерико вежливо пропустил гостя вперед. Малко увидел накрытый стол и вздрогнул: на нем стояло четыре прибора.
Он быстро обернулся и успел уловить на лице немца выражение крайнего раздражения.
– Нас четверо?
Дон Федерико заставил себя улыбнуться:
– Нет... «Чуло» решил, что Фридрих останется... А я приютил на несколько дней одну мою хорошую знакомую, у которой дома произошло большое несчастье... Я сейчас схожу за ней.
И он тут же повернулся к лестнице... Все было мило и невинно: накрывший стол человек просто ошибся... Малко ждал недолго.
Дон Федерико появился в сопровождении молодой и очень красивой брюнетки в костюме из бежевой кожи.
Ее портрет Малко видел у Педро Искиердо. Это была любовница Клауса Хейнкеля.
– Этот соотечественник – что-то вроде следователя, работающего по заданию американского посольства, – весело пояснил дон Федерико, представляя Малко. – Он полагает, что я арестовал того сумасшедшего американца, приезжавшего как-то к нам... Вы, наверное, помните его... он был такой, с бородой, высокий...
– Помню, – мелодичным грудным голосом ответила молодая женщина, лицо которой внезапно побледнело, а натянутая улыбка сделала ее почти уродливой. В глазах собеседницы дона Федерико Малко прочитал страх и покорность. Исходившая от нее напряженность ощущалась почти физически. Под тяжелой кожаной одеждой красавицы угадывалось великолепное тело.
Хозяин дома тронул ее за руку:
– Мне нет прощения – я не представил вас. Донья Искиердо, моя хорошая знакомая. Отдыхает в этом доме после тяжелой семейной трагедии. Так что, если я кого и прячу у себя, так это ее!
Штурм засмеялся, деревянно наклонился и поцеловал женщине руку. Та смотрела на него, как лягушка на ужа.
Галантно подставив Монике Искиердо стул, немец извинился:
– Вынужден ненадолго вас покинуть. Надобно позвонить в полицию... помочь нашему доброму Фридриху... чтобы у него не было больших проблем.
Малко и Моника остались одни, лицом к лицу. Малко нарушил молчание первым:
– Вы – супруга того самого человека, которого убили несколько дней назад?
– Да, – еле слышно произнесла женщина.
Малко почему-то показалось, что она была на грани нервного припадка.
– Это ужасно, – сказал он. – Вы прислали сюда отдохнуть?
– Да. Отдохнуть.
Моника забыла уточнить, что «отдохнуть» приехала она сюда до гибели мужа... Пользуясь отсутствием дона Федерико, Малко продолжал:
– Мне приходилось встречаться с вашим мужем...
Моника вздрогнула и испуганно взглянула на собеседника.
– Вы с ним виделись? Зачем?
– Я искал Клауса Хейнкеля.
Женщина вдруг сникла:
– Клаус Хейнкель... Но вы из американского посольства...
Объясниться они не успели. Возвратился дон Федерико. Он был озабочен.
– Я сделал все, что мог, для Фридриха... Но, судя по голосу, у него серьезные неприятности...
Моника взяла свой бокал вина и залпом выпила почти половину. Теперь Малко понимал, почему маленький «чуло»-миллиардер так сильно был влюблен в нее. Эта была Ракель Уельш, но без ее вульгарности...
Дон Федерико торжественно произнес:
– В вашу честь, мой дорогой, мы выпьем «Драхенблута»[6]. Этот настоящий рейнвейн даст нам возможность немного отдохнуть от ужасных чилийских вин.
Немец любил пожить! От самого Кристофля, из Парижа, невзирая ни на какие затраты, он выписал все сверкавшее на его столе серебро.
~~
Сливки с карамелью имели привкус бензина, и Малко отодвинул свою тарелку. Несмотря на усилия дона Федерико, разговор не клеился. Донья Искиердо сидела молча, будто проглотив язык. Она наклоняла голову всякий раз, когда Малко пытался поймать ее взгляд. Прежде чем произнести слово, она стремилась заручиться немым согласием дона Федерико. Никто не произнес имени Клауса Хейнкеля, но все трое думали только о нем. Малко был раздосадован. Невозможность что-то сделать бесила его.
Он то и дело натыкался на стену. Даже если бы этот военный преступник и скрывался в имении Штурма, для Малко он оставался вне досягаемости. Единственный человек, который мог бы ему что-то сказать, была Моника Искиердо, но она полностью зависела от хозяина дома. Малко спрашивал себя: «Не ошибался ли Искиердо относительно ее? Не была ли она больше любовницей Штурма, чем Хейнкеля?..» С другой стороны, за что-то все-таки был убит Джим Дуглас!.. Оставалось одно: налечь на Фридриха при возвращении в Ла-Пас.
– Не скучно ли в этом медвежьем углу такой красивой женщине, как вы? – лукаво спросил он Монику. – Неужели вам не хочется в Ла-Пас?
Молодая женщина медленно покачала головой:
– Нет. Мне здесь хорошо.
Малко подумал, что ему нечего особенно терять и, обратясь к дону Федерико, задал вопрос:
– Вы случайно не знаете, что стало с этим Клаусом Хейнкелем? По нашим сведениям, именно его искал Джим Дуглас...
Немец даже бровью не повел.
– Вот-вот, – проговорил он, – Этот юный идиот тоже думал, что он здесь. Все это – пустая болтовня... Этот Хейнкель, должно быть, скрывается в Парагвае. Там ему было бы спокойнее.
Во дворе послышался шум мотора. Почти сразу же прислуживавший за столом «чуло» склонился к хозяину и что-то прошептал.
Дон Федерико встал:
– Прошу прощения. Меня зовут.
Он вышел. Не теряя времени, Малко спросил Монику:
– Вы приехали сюда до гибели вашего мужа. Зачем?
На мгновение гнев исказил красивое лицо молодой вдовы.
– А вам какое до этого дело? – сухо ответила она.
– Вам ничего не известно об исчезновении Джима Дугласа?
На этот раз взгляд ее уже не был столь жестким. Малко почувствовал, что она была готова что-то сказать, но тут появился дон Федерико. Он казался огорченным.
– Мой дорогой, – обратился он к Малко, – похоже, мне придется везти вас в Ла-Пас самому.
– Простите?
В серо-голубых глазах немца блеснула еле заметная ирония, как тогда, в церкви Сан-Мигеля, во время мнимых похорон Клауса Хейнкеля.
– У несчастного Фридриха были слабые нервы. Когда ему сказали, что отберут «Импалу», он покончил с собой. Повесился в карцере уаринской полиции.
Малко подумал, что он ослышался.
– Что вы сказали? Повесился?..
– Оказывается, та индианка умерла. Мое заступничество Фридриху не помогло. Здешние полицейские – народ крутой... А без машины ему было не на что жить. Этого удара он не вынес...
Что-то звякнуло. Малко вздрогнул. Моника Искиердо уронила свои бокал с рейнским вином. Малко кипел от злости. Дон Федерико был в самом деле всемогущ!
Вот для чего нужно было это приглашение на обед! За это время было уничтожено последнее звено свидетельств. Бедный старый Фридрих!
Малко поднялся. Ему надо было поговорить с полицейскими. Дон Федерико пошел за ним. Во дворе стоял армейский лендровер. Возле него курили двое полицейских. Заметив дона Федерико, они почтительно замерли, заискивающе глядя ему в глаза.
Зрелище было мерзкое. Малко в душе выругался и от беседы отказался. Повернувшись к хозяину «эстансии», спросил:
– Когда я могу ехать в Ла-Пас?
Тот слегка поклонился и, источая иронию, сказал:
– Хоть сейчас, мой дорогой. Я дам вам свою машину и водителя... Только, пожалуйста, будьте осторожнее с индианками... Я очень дорожу своим шофером.
Малко возвратился в столовую попрощаться с Моникой Искиердо. Она вытирала глаза, будто только что плакала. Наклонившись к руке для поцелуя, Малко тихо произнес:
– Если окажетесь в Ла-Пасе, буду рад вас видеть. Я живу в отеле «Ла-Пас», в тридцать восьмом номере.
Она не ответила.
– Машина ждет, – объявил вошедший в столовую дон Федерико.
Малко вышел следом за немцем во двор. Прежде чем сесть в шикарный, стального цвета, «Мерседес-280», он взглянул на дона Федерико и сказал:
– Возможно, мы еще увидимся.
Скроив что-то похожее на улыбку, тот ответил на испанском языке:
– Как знать?.. До скорого... – и, уже забыв о госте, с нежностью посмотрел через его плечо на викунью.
Малко устроился на заднем сиденье, и «Мерседес» помчался. Маленький, чернявый «чуло», шофер дона Федерико, вел машину быстро и хорошо. За стеклами пролетало Альтиплано. Малко думал свои невеселые думы. Защищавшие Клауса Хейнкеля не останавливались ни перед чем. Убиты Джим Дуглас, Педро Искиердо, Эстебан Баррига, а теперь и бедный старый Фридрих. И все из-за какого-то отставного рядового служителя ужаса!.. Почему такие разные люди, как дон Федерико, Джек Кэмбелл и майор Гомес, столь отчаянно его оберегают? Похоже, вся Боливия сплотилась ради того, чтобы Клаус Хейнкель навеки остался Клаусом Мюллером.
Глава 12
– Бедняга... настрадался во время войны. Да и сейчас ему приходится туго...
Цинизм Штурма заслуживал золотой медали: встреться ему Фридрих тридцать лет назад, он пустил бы его на мыло...
– Пойдемте. Я представлю вас Кантуте, моей ламе, – сказал немец.
Они подошли к загону. Вышел «чуло», и дон Федерико крикнул ему, что сеньор иностранец останется обедать. Несколько минут Малко наблюдал, как хозяин дома перебирал в пальцах шелковистую шерсть викуньи. Затем он направились в столовую. Дон Федерико вежливо пропустил гостя вперед. Малко увидел накрытый стол и вздрогнул: на нем стояло четыре прибора.
Он быстро обернулся и успел уловить на лице немца выражение крайнего раздражения.
– Нас четверо?
Дон Федерико заставил себя улыбнуться:
– Нет... «Чуло» решил, что Фридрих останется... А я приютил на несколько дней одну мою хорошую знакомую, у которой дома произошло большое несчастье... Я сейчас схожу за ней.
И он тут же повернулся к лестнице... Все было мило и невинно: накрывший стол человек просто ошибся... Малко ждал недолго.
Дон Федерико появился в сопровождении молодой и очень красивой брюнетки в костюме из бежевой кожи.
Ее портрет Малко видел у Педро Искиердо. Это была любовница Клауса Хейнкеля.
– Этот соотечественник – что-то вроде следователя, работающего по заданию американского посольства, – весело пояснил дон Федерико, представляя Малко. – Он полагает, что я арестовал того сумасшедшего американца, приезжавшего как-то к нам... Вы, наверное, помните его... он был такой, с бородой, высокий...
– Помню, – мелодичным грудным голосом ответила молодая женщина, лицо которой внезапно побледнело, а натянутая улыбка сделала ее почти уродливой. В глазах собеседницы дона Федерико Малко прочитал страх и покорность. Исходившая от нее напряженность ощущалась почти физически. Под тяжелой кожаной одеждой красавицы угадывалось великолепное тело.
Хозяин дома тронул ее за руку:
– Мне нет прощения – я не представил вас. Донья Искиердо, моя хорошая знакомая. Отдыхает в этом доме после тяжелой семейной трагедии. Так что, если я кого и прячу у себя, так это ее!
Штурм засмеялся, деревянно наклонился и поцеловал женщине руку. Та смотрела на него, как лягушка на ужа.
Галантно подставив Монике Искиердо стул, немец извинился:
– Вынужден ненадолго вас покинуть. Надобно позвонить в полицию... помочь нашему доброму Фридриху... чтобы у него не было больших проблем.
Малко и Моника остались одни, лицом к лицу. Малко нарушил молчание первым:
– Вы – супруга того самого человека, которого убили несколько дней назад?
– Да, – еле слышно произнесла женщина.
Малко почему-то показалось, что она была на грани нервного припадка.
– Это ужасно, – сказал он. – Вы прислали сюда отдохнуть?
– Да. Отдохнуть.
Моника забыла уточнить, что «отдохнуть» приехала она сюда до гибели мужа... Пользуясь отсутствием дона Федерико, Малко продолжал:
– Мне приходилось встречаться с вашим мужем...
Моника вздрогнула и испуганно взглянула на собеседника.
– Вы с ним виделись? Зачем?
– Я искал Клауса Хейнкеля.
Женщина вдруг сникла:
– Клаус Хейнкель... Но вы из американского посольства...
Объясниться они не успели. Возвратился дон Федерико. Он был озабочен.
– Я сделал все, что мог, для Фридриха... Но, судя по голосу, у него серьезные неприятности...
Моника взяла свой бокал вина и залпом выпила почти половину. Теперь Малко понимал, почему маленький «чуло»-миллиардер так сильно был влюблен в нее. Эта была Ракель Уельш, но без ее вульгарности...
Дон Федерико торжественно произнес:
– В вашу честь, мой дорогой, мы выпьем «Драхенблута»[6]. Этот настоящий рейнвейн даст нам возможность немного отдохнуть от ужасных чилийских вин.
Немец любил пожить! От самого Кристофля, из Парижа, невзирая ни на какие затраты, он выписал все сверкавшее на его столе серебро.
~~
Сливки с карамелью имели привкус бензина, и Малко отодвинул свою тарелку. Несмотря на усилия дона Федерико, разговор не клеился. Донья Искиердо сидела молча, будто проглотив язык. Она наклоняла голову всякий раз, когда Малко пытался поймать ее взгляд. Прежде чем произнести слово, она стремилась заручиться немым согласием дона Федерико. Никто не произнес имени Клауса Хейнкеля, но все трое думали только о нем. Малко был раздосадован. Невозможность что-то сделать бесила его.
Он то и дело натыкался на стену. Даже если бы этот военный преступник и скрывался в имении Штурма, для Малко он оставался вне досягаемости. Единственный человек, который мог бы ему что-то сказать, была Моника Искиердо, но она полностью зависела от хозяина дома. Малко спрашивал себя: «Не ошибался ли Искиердо относительно ее? Не была ли она больше любовницей Штурма, чем Хейнкеля?..» С другой стороны, за что-то все-таки был убит Джим Дуглас!.. Оставалось одно: налечь на Фридриха при возвращении в Ла-Пас.
– Не скучно ли в этом медвежьем углу такой красивой женщине, как вы? – лукаво спросил он Монику. – Неужели вам не хочется в Ла-Пас?
Молодая женщина медленно покачала головой:
– Нет. Мне здесь хорошо.
Малко подумал, что ему нечего особенно терять и, обратясь к дону Федерико, задал вопрос:
– Вы случайно не знаете, что стало с этим Клаусом Хейнкелем? По нашим сведениям, именно его искал Джим Дуглас...
Немец даже бровью не повел.
– Вот-вот, – проговорил он, – Этот юный идиот тоже думал, что он здесь. Все это – пустая болтовня... Этот Хейнкель, должно быть, скрывается в Парагвае. Там ему было бы спокойнее.
Во дворе послышался шум мотора. Почти сразу же прислуживавший за столом «чуло» склонился к хозяину и что-то прошептал.
Дон Федерико встал:
– Прошу прощения. Меня зовут.
Он вышел. Не теряя времени, Малко спросил Монику:
– Вы приехали сюда до гибели вашего мужа. Зачем?
На мгновение гнев исказил красивое лицо молодой вдовы.
– А вам какое до этого дело? – сухо ответила она.
– Вам ничего не известно об исчезновении Джима Дугласа?
На этот раз взгляд ее уже не был столь жестким. Малко почувствовал, что она была готова что-то сказать, но тут появился дон Федерико. Он казался огорченным.
– Мой дорогой, – обратился он к Малко, – похоже, мне придется везти вас в Ла-Пас самому.
– Простите?
В серо-голубых глазах немца блеснула еле заметная ирония, как тогда, в церкви Сан-Мигеля, во время мнимых похорон Клауса Хейнкеля.
– У несчастного Фридриха были слабые нервы. Когда ему сказали, что отберут «Импалу», он покончил с собой. Повесился в карцере уаринской полиции.
Малко подумал, что он ослышался.
– Что вы сказали? Повесился?..
– Оказывается, та индианка умерла. Мое заступничество Фридриху не помогло. Здешние полицейские – народ крутой... А без машины ему было не на что жить. Этого удара он не вынес...
Что-то звякнуло. Малко вздрогнул. Моника Искиердо уронила свои бокал с рейнским вином. Малко кипел от злости. Дон Федерико был в самом деле всемогущ!
Вот для чего нужно было это приглашение на обед! За это время было уничтожено последнее звено свидетельств. Бедный старый Фридрих!
Малко поднялся. Ему надо было поговорить с полицейскими. Дон Федерико пошел за ним. Во дворе стоял армейский лендровер. Возле него курили двое полицейских. Заметив дона Федерико, они почтительно замерли, заискивающе глядя ему в глаза.
Зрелище было мерзкое. Малко в душе выругался и от беседы отказался. Повернувшись к хозяину «эстансии», спросил:
– Когда я могу ехать в Ла-Пас?
Тот слегка поклонился и, источая иронию, сказал:
– Хоть сейчас, мой дорогой. Я дам вам свою машину и водителя... Только, пожалуйста, будьте осторожнее с индианками... Я очень дорожу своим шофером.
Малко возвратился в столовую попрощаться с Моникой Искиердо. Она вытирала глаза, будто только что плакала. Наклонившись к руке для поцелуя, Малко тихо произнес:
– Если окажетесь в Ла-Пасе, буду рад вас видеть. Я живу в отеле «Ла-Пас», в тридцать восьмом номере.
Она не ответила.
– Машина ждет, – объявил вошедший в столовую дон Федерико.
Малко вышел следом за немцем во двор. Прежде чем сесть в шикарный, стального цвета, «Мерседес-280», он взглянул на дона Федерико и сказал:
– Возможно, мы еще увидимся.
Скроив что-то похожее на улыбку, тот ответил на испанском языке:
– Как знать?.. До скорого... – и, уже забыв о госте, с нежностью посмотрел через его плечо на викунью.
Малко устроился на заднем сиденье, и «Мерседес» помчался. Маленький, чернявый «чуло», шофер дона Федерико, вел машину быстро и хорошо. За стеклами пролетало Альтиплано. Малко думал свои невеселые думы. Защищавшие Клауса Хейнкеля не останавливались ни перед чем. Убиты Джим Дуглас, Педро Искиердо, Эстебан Баррига, а теперь и бедный старый Фридрих. И все из-за какого-то отставного рядового служителя ужаса!.. Почему такие разные люди, как дон Федерико, Джек Кэмбелл и майор Гомес, столь отчаянно его оберегают? Похоже, вся Боливия сплотилась ради того, чтобы Клаус Хейнкель навеки остался Клаусом Мюллером.
Глава 12
Малко отчаянно пытался выбраться из складок чертовски тяжелого савана. А в это время молоток вколачивал гвозди в крышку его гроба.
Малко разлепил глаза. В течение нескольких секунд он лежал, не узнавая своего унылого номера в гостинице «Ла-Пас». Сон продолжался, удары – тоже.
Но удары наносились по двери его комнаты.
– Эй! В чем дело? – крикнул он.
– "Политический контроль", – ответил мужской голос.
С великим трудом Малко сбросил одеяло, вероятно, изготовленное из крокодильего пуха – весило оно не меньше тонны. Одуревший ото сна, накинув кимоно, он повернул ключ и едва не получил дверью по носу.
В номер ворвались трое худых, усатых и свирепых мужчин, полностью соответствовавших своей мрачной униформе. Высокий приставил кольт-38 к животу Малко.
– Сеньор, соблаговолите поднять руки, – произнес он с придворной кастильской любезностью.
В голосе этого человека с сальными волосами и в остроносых бутсах было столько фальши, что Малко поспешил повиноваться. Двое других полицейских принялись обшаривать комнату, бесцеремонно вытряхивать содержимое ящиков и полок. Внезапно один из них сунул руку в чемодан и издал радостное ржанье. Малко взглянул и остолбенел: в руках жеребца трепетала пачка стодолларовых банкнотов США. Негодяй принялся их вычерпывать из чемодана и бросать на постель.
«Откуда взялось все это богатство?» – думал изумленный Малко.
Задать этот вопрос вслух времени ему не дали. – Именем Республики и Бога! – торжественно произнес полицейский. – Вы арестованы!
Один из его коллег завернул деньги в старый номер «Пресенсии». Двое других следили за тем, как Малко одевался. Они даже не заглянули в чемодан «самсонит», где находился миниатюрный пистолет. Не обращая внимания на протесты арестованного, они грубо вытолкнули его из комнаты. Малко хотел было позвонить, но, получив удар прикладом по руке, выронил трубку.
Служащий регистратуры стыдливо опустил очи долу, когда полицейские запихивали постояльца в старый черно-белый казенный «Шевроле». Свернув вправо, на улицу Абайи Хунина, машина поднялась на площадь Мурильо. К своему изумлению, Малко увидел в руках полицейских свой «самсонит». Там находились отпечатки пальцев Клауса Хейнкеля и его досье.
Высокий полицейский пристегнул Малко наручниками к креслу и, положив кейс и доллары на стол, удалился.
Почти одновременно вошел массивный человек в светлом костюме. Малко сразу узнал его. Это был майор Гомес, которого он видел во время похорон и возле фермы в Короико.
Когда майор сел перед арестованным, полы его пиджака разошлись, и Малко увидел на бедре полицейского длинноствольный пистолет. Лоснящееся лицо Гомеса ничего не выражало, зато его поросячие глазки умно поблескивали. Руки майора были ухожены. На левом запястье сверкал огромный «Ролекс». Гомес стал молча изучать паспорт Малко. Затем принялся за банкноты, один из которых даже посмотрел на свет. Перейдя к оружию Малко, он снял его с предохранителя и, состроив недовольную мину, сказал:
– Зачем вам пистолет, сеньор?
По-английски он говорил свободно, но с сильным акцентом.
Малко был вне себя от злости:
– Зачем меня сюда привезли? Кто вы такой?
Боливиец гордо произнес:
– Я – майор Уго Гомес, начальник службы политического контроля. Я имею право задерживать любого. И мне хотелось бы знать, для чего вам нужны фальшивые доллары?
Это уже было слишком! Малко задыхался от гнева:
– Я тоже хотел бы это знать! Мне не известно, настоящие они или нет... Я их вижу впервые!
Майор покачал головой:
– Это не лучший способ защиты, сеньор. Мы следим за вами с самого вашего прибытия в Боливию и знаем, для чего вы здесь.
– Да? И для чего же?
– Для того, чтобы купить крупную партию кокаина, Вы из мафии. У вас были контакты с такими известными представителями наркобизнеса, как, например, Хосефа... И вот еще эти фальшивые доллары...
Малко чувствовал, что сходит с ума. Первейшее правило его работы заключалось в том, чтобы НИКОГДА и ни при каких обстоятельствах не открывать своей принадлежности ЦРУ, ибо никогда не известно, какая на это будет реакция. Единственно, что он мог себе позволить – это назвать имя того или иного ответственного чиновника из Компании.
– Все это – вздор, – сказал Малко. – В Ла-Пасе находится человек, который может вам доказать, что я не торговец наркотиками. Это – Джек Кэмбелл, директор Ю. Эс. Ай. Эс.
Боливиец играл паспортом задержанного. – Вы не американец, – заметил он. – У вас австрийский паспорт.
– Джек Кэмбелл – мой личный друг, – сухо произнес Малко. – И я такой же американский гражданин.
Майор не спеша закурил сигаретку и стал считать банкноты.
– Здесь двести двенадцать тысяч долларов США, – сказал он, наконец.
– Я вам уже говорил, что...
Боливиец наклонился к Малко и ласково, по-отечески поглядел ему в глаза. От его шевелюры разило бриолином.
– Тысяча извинений, сеньор, но у меня имеется строжайший приказ покончить с торговлей наркотиками. Я не собираюсь портить вам жизнь. Мы очень гостеприимны по отношению к иностранцам. Американцы – наши друзья. Вы просто подпишете заявление о том, что приехали в Боливию с двумястами двенадцатью тысячами долларов с целью приобретения кокаина. Мы вас вышлем и забудем эту злосчастную историю. Доллары же, конечно, конфискуем.
– Никогда, – отрезал Малко.
Майор Гомес засунул мизинец в левое ухо и сильно потряс им.
– Я ваш друг, сеньор, – грустно произнес он. – При нынешних законах я могу держать вас в тюрьме очень и очень долго. И даже в концлагере. А концлагерь – штука неприятная. К тому же в Камири очень жарко.
Малко изо всех сил старался не паниковать. Как сильно блефовал боливиец? Вся эта акция была следствием побега Мартины и его собственного визита к дону Федерико. Пока майор ничего не нашел, опасаться не приходилось. Меня хотят во что бы то ни стало выдворить из страны.
Следовательно, имеется желание что-то скрыть. Этим «что-то» может быть только Клаус Хейнкель. А я, Малко, могу исчезнуть, как Джим Дуглас, в чужом гробу. Я пропал, если дам себя запугать.
Малко посмотрел в глаза боливийцу и сказал:
– Меня подставили. Вы это прекрасно знаете. Я хочу, чтобы вы вызвали Джека Кэмбелла и адвоката.
Боливиец изменился в лице. Ударив ладонью по столу, он завопил:
– Нахал! Бродяга!.. Майору Гомесу «я хочу» не говорят!
Он встал, открыл дверь и рявкнул:
– Рамон!
Появилось нервно-заискивающее, изъеденное оспой лицо.
– В пятую! – бросил майор парню, а когда Малко вставал, отработанным движением нанес арестованному удар по лодыжке квадратным носком ботинка. Острая боль пронзила ногу Малко.
Рамон отстегнул один из наручников и, как теленка, потащил Малко по коридору. По внутренней лестнице они спустились в подвал. От едкого запаха пота и грязи Малко едва не задохнулся. Голая лампочка освещала обитые железом двери. Открыв одну из них, полицейский толкнул арестованного внутрь камеры.
Это был мрачный карцер, размером четыре на четыре метра.
– Подыхай, выбл...к, – любезно проговорил Рамон.
На этом придворные изыски кончились. Дверь захлопнулась. В слабом свете лампочки Малко разглядел сидевшего в углу человека. Его руки были заведены за спину, ноги связаны. Лицо покрывали ссадины и запекшаяся кровь. Увидев новичка, он поднял голову и застонал.
Малко подошел ближе и ужаснулся. Один конец проволоки был накручен на шею «чуло», другой – вокруг яичек, что не давало несчастному разогнуться. Малко попытался было размотать проволоку, но без плоскогубцев это оказалось невозможно. Когда же он нечаянно задел страшно раздувшиеся яички сокамерника, тот взвыл.
Из соседней камеры ответили криками, за которыми последовали звуки ударов, ругани и дикое завывание смертельно мучимого человека.
Малко прислонился к сырой стене. Картина была впечатляющей. Если, конечно, это не было инсценировкой. Малко вполне могли убить или замучить в одном из подземелий, и никто об этом никогда не узнал бы.
Чтобы не думать о страшно распухших яичках несчастного товарища, он стал вспоминать проведенный с Лукресией вечер. Они встретились после поездки к дону Федерико. Пообедали у «Максима», в наименее плохом ресторане на Прадо. С ужасом узнав о мнимом самоубийстве Фридриха, девушка принялась умолять Малко плюнуть на этого Клауса Хейнкеля... Потом они вместе позавтракали... Теперь отпечатки пальцев немца были в руках у майора Гомеса.
– Эй ты, выбл...к! Поднимайся!
Малко встал. Ему тут же надели наручники. Почти одновременно нанесенный удар в живот согнул Малко пополам. Удары посыпались, как град. Полицейские били методично, целясь в наиболее болезненные точки, и естественно, не жалея сил. Когда Малко упал, люд Гомеса стали бить его ногами, молча и деловито, как по боксерской груше. От удара по селезенке Малко вскрикнул. Животный страх охватил все его существо. Было похоже, что эти типы получили приказ забить его до смерти.
Но побои прекратились так же внезапно, как и начались. Полицейские подняли Малко и освободили от наручников. Младший произнес краткое наставление:
– Постарайся, милый, вести себя учтиво с майором, а не то тебе переломают кости и отрежут яйца.
От ответа Малко воздержался. И не успел он натянуть пиджак, как оказался в коридоре. Малко не ел уже более суток и практически ничего не пил, не считая нескольких глотков гнилой воды. От голода и страшной жажды его качало. Один из конвоиров подтолкнул Малко кулаком:
– Ну! Педик! Шагай!
– Вот ваши показания, сеньор. Предлагаю подписать. Туда внесены номера всех ваших банкнотов.
– Поставьте в известность американское посольство, ответил Малко, стараясь сохранить спокойствие. – Я совершал никаких преступлений.
Голова Малко кружилась, и он с большим трудом держался на ногах. Гомес подошел и, не говоря ни слова, изо всех сил ударил по лицу. Его часы зацепились за ухо Малко, и тому показалось, что оно оторвалось.
Малко был уверен, что Джек Кэмбелл знал о его задержании. Если бы Гомес не был в курсе связей арестованного с ЦРУ, ему бы не понадобился весь этот театр для удаления Малко из Боливии. Но ему нужны были хоть какие-то доводы, которые позволили бы оправдаться в главах американцев.
– Даю тебе еще сутки на размышление, – сказал Гомес и сделал знак увести арестованного.
Когда Малко проходил по внутренней галерее, он услышал крик, долетавший со двора. Взглянув вниз, он увидел Лукресию, махавшую в его сторону руками. Она, как одержимая, ринулась к деревянной лестнице. Выйдя на крик из кабинета и увидев девушку, Гомес что-то рявкнул, и толпа полицейских высыпала на галерею.
Заметив их, Лукресия бросилась к выходу и мгновение спустя бежала по улице Аякучо. Не успел Малко проводить ее глазами, как полицейские, явно желая наказать за то, что он видел Лукресию, обрушили на него груду ударов и поволокли по лестнице. «Ни к чему хорошему это не привело бы, – подумал Малко. – Бросили бы в тюрьму – и только. Те, кто защищает Хейнкеля, похоже, люди всемогущие в Ла-Пасе».
– Вас известили о моем незаконном задержании? – спросил Малко американца. – Вот уже два дня, как меня держат здесь по совершенно фантастическому обвинению.
Взгляд того, к кому он обращался, был откровенно враждебным. Кэмбелл прокаркал:
– Полуофициальное уведомление об этом я от майора Гомеса получил. Но, принимая во внимание тяжесть обвинения, решил не вмешиваться в дела боливийского правосудия.
Стоявшая в глубине кабинета голова покойного президента Барриентоса хитро, как почудилось Малко, подмигнула ему. В стране, где Преступление давно свернуло шею Правосудию...
– Никакой торговлей я не занимаюсь, и меня просто подставили, – сухо произнес Малко. – Для чего? Вам это известно не хуже, чем мне.
Большего он сказать не мог.
Малко был вне себя от злости, видя, что Кэмбелл и Гомес были заодно.
– Даже если я должен буду просидеть в этой камере десять лет, я не признаю обвинения в торговле наркотиками. А если меня убьют, то отвечать за это будете вы.
Майор Гомес сидел с отсутствующим видом. Зато Джек Кэмбелл проворчал:
– Убивать вас никто не собирается. Более того, я здесь именно для того, чтобы присутствовать при вашем временном освобождении. Майор Гомес согласился внять моим просьбам, вопреки собранным против вас уликам. Разумеется, вам придется покинуть Ла-Пас в двадцать четыре часа! Завтра в половине первого из Браниффа летит самолет.
Уго Гомес что-то нацарапал на бумагах, которые затем протянул Кэмбеллу. Малко пальцем указал на «самсонит», все еще лежавший на столе майора.
– А мои вещи?
Бесцветным голосом Гомес произнес:
– Это улики, сеньор. Они уже опечатаны и остаются в распоряжении боливийского правосудия... Заберите паспорт. Завтра он вам пригодится.
Малко почувствовал, как злость в нем закипает снова.
– В этом чемодане находятся документы, принадлежащие американскому правительству, – сказал он, сдерживая себя. – Надеюсь, мне их вернут.
Боливиец осклабился.
– Если то, что вы говорите, верно, эти документы будут переданы мистеру Кэмбеллу или поверенному в делах...
В этом и заключался финт, проделанный Кэмбеллом. Он, должно быть, убедил майора, что поскольку отпечатки пальцев Хейнкеля у них, Малко более опасности не представляет!.. Даже если пожалуется Лэнгли.
Но за каким дьяволом, вопреки инструкциям другого отдела ЦРУ, Кэмбелл так подыгрывает боливийцу?
Однако сейчас главным было выбраться отсюда. Встав, Малко взял из рук Гомеса паспорт. Прощание было кратким.
Оказавшись на внешней галерее, Малко облегченно вздохнул. Во дворе, как всегда, было полно народу. С грустью вспомнив о несчастном сокамернике, он с наслаждением вдохнул свежего воздуха.
Когда они оказались на площади Мурильо, Джек Кэмбелл раздраженно сказал:
– Я вас вытащил из такого дерьма!.. Увидимся завтра в аэропорту Эль-Альто. Не опаздывайте. Я не хочу новых объяснений с боливийскими властями...
Малко подумал, надо ли ему сейчас же влепить Кэмбеллу ногой в живот или подождать когда поднакопятся силы. Он выбрал второе и, не сказав американцу ни слова, быстро зашагал вниз по улице Аякучо.
Не прошел он и двадцати метров, как дробный стук каблучков заставил его оборотиться. Запыхавшаяся Лукресия бросилась ему на шею. Склон был крутой, и они чуть было не скатились до самого проспекта Камачо. После дождя дорога была скользкой, и машины в старый город не ездили.
– Ужасно хочется есть, – сказал Малко.
– Я приготовила для тебя такую «аппарийаду»!.. Такой ты еще никогда не пробовал... – ответила Лукресия. – Я жутко за тебя боялась...
– Как ты меня разыскала?
Малко разлепил глаза. В течение нескольких секунд он лежал, не узнавая своего унылого номера в гостинице «Ла-Пас». Сон продолжался, удары – тоже.
Но удары наносились по двери его комнаты.
– Эй! В чем дело? – крикнул он.
– "Политический контроль", – ответил мужской голос.
С великим трудом Малко сбросил одеяло, вероятно, изготовленное из крокодильего пуха – весило оно не меньше тонны. Одуревший ото сна, накинув кимоно, он повернул ключ и едва не получил дверью по носу.
В номер ворвались трое худых, усатых и свирепых мужчин, полностью соответствовавших своей мрачной униформе. Высокий приставил кольт-38 к животу Малко.
– Сеньор, соблаговолите поднять руки, – произнес он с придворной кастильской любезностью.
В голосе этого человека с сальными волосами и в остроносых бутсах было столько фальши, что Малко поспешил повиноваться. Двое других полицейских принялись обшаривать комнату, бесцеремонно вытряхивать содержимое ящиков и полок. Внезапно один из них сунул руку в чемодан и издал радостное ржанье. Малко взглянул и остолбенел: в руках жеребца трепетала пачка стодолларовых банкнотов США. Негодяй принялся их вычерпывать из чемодана и бросать на постель.
«Откуда взялось все это богатство?» – думал изумленный Малко.
Задать этот вопрос вслух времени ему не дали. – Именем Республики и Бога! – торжественно произнес полицейский. – Вы арестованы!
Один из его коллег завернул деньги в старый номер «Пресенсии». Двое других следили за тем, как Малко одевался. Они даже не заглянули в чемодан «самсонит», где находился миниатюрный пистолет. Не обращая внимания на протесты арестованного, они грубо вытолкнули его из комнаты. Малко хотел было позвонить, но, получив удар прикладом по руке, выронил трубку.
Служащий регистратуры стыдливо опустил очи долу, когда полицейские запихивали постояльца в старый черно-белый казенный «Шевроле». Свернув вправо, на улицу Абайи Хунина, машина поднялась на площадь Мурильо. К своему изумлению, Малко увидел в руках полицейских свой «самсонит». Там находились отпечатки пальцев Клауса Хейнкеля и его досье.
* * *
Внутренний двор Национального разведывательного управления был заполнен терпеливо ожидавшими своей участи индейцами, сидевшими прямо на земле. В следственный отдел тянулся длинный хвост. Трое злых, как собаки, усачей потащили Малко к ведшей на второй этаж лестнице, затем втолкнули в полупустую комнату. На висевшей в глубине мрачной картине были детально изображены подробности какого-то убийства.Высокий полицейский пристегнул Малко наручниками к креслу и, положив кейс и доллары на стол, удалился.
Почти одновременно вошел массивный человек в светлом костюме. Малко сразу узнал его. Это был майор Гомес, которого он видел во время похорон и возле фермы в Короико.
Когда майор сел перед арестованным, полы его пиджака разошлись, и Малко увидел на бедре полицейского длинноствольный пистолет. Лоснящееся лицо Гомеса ничего не выражало, зато его поросячие глазки умно поблескивали. Руки майора были ухожены. На левом запястье сверкал огромный «Ролекс». Гомес стал молча изучать паспорт Малко. Затем принялся за банкноты, один из которых даже посмотрел на свет. Перейдя к оружию Малко, он снял его с предохранителя и, состроив недовольную мину, сказал:
– Зачем вам пистолет, сеньор?
По-английски он говорил свободно, но с сильным акцентом.
Малко был вне себя от злости:
– Зачем меня сюда привезли? Кто вы такой?
Боливиец гордо произнес:
– Я – майор Уго Гомес, начальник службы политического контроля. Я имею право задерживать любого. И мне хотелось бы знать, для чего вам нужны фальшивые доллары?
Это уже было слишком! Малко задыхался от гнева:
– Я тоже хотел бы это знать! Мне не известно, настоящие они или нет... Я их вижу впервые!
Майор покачал головой:
– Это не лучший способ защиты, сеньор. Мы следим за вами с самого вашего прибытия в Боливию и знаем, для чего вы здесь.
– Да? И для чего же?
– Для того, чтобы купить крупную партию кокаина, Вы из мафии. У вас были контакты с такими известными представителями наркобизнеса, как, например, Хосефа... И вот еще эти фальшивые доллары...
Малко чувствовал, что сходит с ума. Первейшее правило его работы заключалось в том, чтобы НИКОГДА и ни при каких обстоятельствах не открывать своей принадлежности ЦРУ, ибо никогда не известно, какая на это будет реакция. Единственно, что он мог себе позволить – это назвать имя того или иного ответственного чиновника из Компании.
– Все это – вздор, – сказал Малко. – В Ла-Пасе находится человек, который может вам доказать, что я не торговец наркотиками. Это – Джек Кэмбелл, директор Ю. Эс. Ай. Эс.
Боливиец играл паспортом задержанного. – Вы не американец, – заметил он. – У вас австрийский паспорт.
– Джек Кэмбелл – мой личный друг, – сухо произнес Малко. – И я такой же американский гражданин.
Майор не спеша закурил сигаретку и стал считать банкноты.
– Здесь двести двенадцать тысяч долларов США, – сказал он, наконец.
– Я вам уже говорил, что...
Боливиец наклонился к Малко и ласково, по-отечески поглядел ему в глаза. От его шевелюры разило бриолином.
– Тысяча извинений, сеньор, но у меня имеется строжайший приказ покончить с торговлей наркотиками. Я не собираюсь портить вам жизнь. Мы очень гостеприимны по отношению к иностранцам. Американцы – наши друзья. Вы просто подпишете заявление о том, что приехали в Боливию с двумястами двенадцатью тысячами долларов с целью приобретения кокаина. Мы вас вышлем и забудем эту злосчастную историю. Доллары же, конечно, конфискуем.
– Никогда, – отрезал Малко.
Майор Гомес засунул мизинец в левое ухо и сильно потряс им.
– Я ваш друг, сеньор, – грустно произнес он. – При нынешних законах я могу держать вас в тюрьме очень и очень долго. И даже в концлагере. А концлагерь – штука неприятная. К тому же в Камири очень жарко.
Малко изо всех сил старался не паниковать. Как сильно блефовал боливиец? Вся эта акция была следствием побега Мартины и его собственного визита к дону Федерико. Пока майор ничего не нашел, опасаться не приходилось. Меня хотят во что бы то ни стало выдворить из страны.
Следовательно, имеется желание что-то скрыть. Этим «что-то» может быть только Клаус Хейнкель. А я, Малко, могу исчезнуть, как Джим Дуглас, в чужом гробу. Я пропал, если дам себя запугать.
Малко посмотрел в глаза боливийцу и сказал:
– Меня подставили. Вы это прекрасно знаете. Я хочу, чтобы вы вызвали Джека Кэмбелла и адвоката.
Боливиец изменился в лице. Ударив ладонью по столу, он завопил:
– Нахал! Бродяга!.. Майору Гомесу «я хочу» не говорят!
Он встал, открыл дверь и рявкнул:
– Рамон!
Появилось нервно-заискивающее, изъеденное оспой лицо.
– В пятую! – бросил майор парню, а когда Малко вставал, отработанным движением нанес арестованному удар по лодыжке квадратным носком ботинка. Острая боль пронзила ногу Малко.
Рамон отстегнул один из наручников и, как теленка, потащил Малко по коридору. По внутренней лестнице они спустились в подвал. От едкого запаха пота и грязи Малко едва не задохнулся. Голая лампочка освещала обитые железом двери. Открыв одну из них, полицейский толкнул арестованного внутрь камеры.
Это был мрачный карцер, размером четыре на четыре метра.
– Подыхай, выбл...к, – любезно проговорил Рамон.
На этом придворные изыски кончились. Дверь захлопнулась. В слабом свете лампочки Малко разглядел сидевшего в углу человека. Его руки были заведены за спину, ноги связаны. Лицо покрывали ссадины и запекшаяся кровь. Увидев новичка, он поднял голову и застонал.
Малко подошел ближе и ужаснулся. Один конец проволоки был накручен на шею «чуло», другой – вокруг яичек, что не давало несчастному разогнуться. Малко попытался было размотать проволоку, но без плоскогубцев это оказалось невозможно. Когда же он нечаянно задел страшно раздувшиеся яички сокамерника, тот взвыл.
Из соседней камеры ответили криками, за которыми последовали звуки ударов, ругани и дикое завывание смертельно мучимого человека.
Малко прислонился к сырой стене. Картина была впечатляющей. Если, конечно, это не было инсценировкой. Малко вполне могли убить или замучить в одном из подземелий, и никто об этом никогда не узнал бы.
Чтобы не думать о страшно распухших яичках несчастного товарища, он стал вспоминать проведенный с Лукресией вечер. Они встретились после поездки к дону Федерико. Пообедали у «Максима», в наименее плохом ресторане на Прадо. С ужасом узнав о мнимом самоубийстве Фридриха, девушка принялась умолять Малко плюнуть на этого Клауса Хейнкеля... Потом они вместе позавтракали... Теперь отпечатки пальцев немца были в руках у майора Гомеса.
* * *
Малко проснулся от удара ногой. Он открыл глаза и увидал двух зверски злых полицейских в рубашках с засученными рукавами.– Эй ты, выбл...к! Поднимайся!
Малко встал. Ему тут же надели наручники. Почти одновременно нанесенный удар в живот согнул Малко пополам. Удары посыпались, как град. Полицейские били методично, целясь в наиболее болезненные точки, и естественно, не жалея сил. Когда Малко упал, люд Гомеса стали бить его ногами, молча и деловито, как по боксерской груше. От удара по селезенке Малко вскрикнул. Животный страх охватил все его существо. Было похоже, что эти типы получили приказ забить его до смерти.
Но побои прекратились так же внезапно, как и начались. Полицейские подняли Малко и освободили от наручников. Младший произнес краткое наставление:
– Постарайся, милый, вести себя учтиво с майором, а не то тебе переломают кости и отрежут яйца.
От ответа Малко воздержался. И не успел он натянуть пиджак, как оказался в коридоре. Малко не ел уже более суток и практически ничего не пил, не считая нескольких глотков гнилой воды. От голода и страшной жажды его качало. Один из конвоиров подтолкнул Малко кулаком:
– Ну! Педик! Шагай!
* * *
Упитанное лицо Уго Гомеса все так же лоснилось. Но на нем уже не осталось и тени былой любезности. Он протянул арестованному бумагу с напечатанным на машинке текстом.– Вот ваши показания, сеньор. Предлагаю подписать. Туда внесены номера всех ваших банкнотов.
– Поставьте в известность американское посольство, ответил Малко, стараясь сохранить спокойствие. – Я совершал никаких преступлений.
Голова Малко кружилась, и он с большим трудом держался на ногах. Гомес подошел и, не говоря ни слова, изо всех сил ударил по лицу. Его часы зацепились за ухо Малко, и тому показалось, что оно оторвалось.
Малко был уверен, что Джек Кэмбелл знал о его задержании. Если бы Гомес не был в курсе связей арестованного с ЦРУ, ему бы не понадобился весь этот театр для удаления Малко из Боливии. Но ему нужны были хоть какие-то доводы, которые позволили бы оправдаться в главах американцев.
– Даю тебе еще сутки на размышление, – сказал Гомес и сделал знак увести арестованного.
Когда Малко проходил по внутренней галерее, он услышал крик, долетавший со двора. Взглянув вниз, он увидел Лукресию, махавшую в его сторону руками. Она, как одержимая, ринулась к деревянной лестнице. Выйдя на крик из кабинета и увидев девушку, Гомес что-то рявкнул, и толпа полицейских высыпала на галерею.
Заметив их, Лукресия бросилась к выходу и мгновение спустя бежала по улице Аякучо. Не успел Малко проводить ее глазами, как полицейские, явно желая наказать за то, что он видел Лукресию, обрушили на него груду ударов и поволокли по лестнице. «Ни к чему хорошему это не привело бы, – подумал Малко. – Бросили бы в тюрьму – и только. Те, кто защищает Хейнкеля, похоже, люди всемогущие в Ла-Пасе».
* * *
Затянутый в клетчатый желтый пиджак, Джек Кэмбелл мрачно взирал на Малко. Майор Гомес казался еще более растолстевшим. Малко пытался скрыть свою радость. После того дня, когда он увидел Лукресию, ему пришлось провести еще один малоприятный день в подвале. «Чуло» с проволокой умер около часа дня.– Вас известили о моем незаконном задержании? – спросил Малко американца. – Вот уже два дня, как меня держат здесь по совершенно фантастическому обвинению.
Взгляд того, к кому он обращался, был откровенно враждебным. Кэмбелл прокаркал:
– Полуофициальное уведомление об этом я от майора Гомеса получил. Но, принимая во внимание тяжесть обвинения, решил не вмешиваться в дела боливийского правосудия.
Стоявшая в глубине кабинета голова покойного президента Барриентоса хитро, как почудилось Малко, подмигнула ему. В стране, где Преступление давно свернуло шею Правосудию...
– Никакой торговлей я не занимаюсь, и меня просто подставили, – сухо произнес Малко. – Для чего? Вам это известно не хуже, чем мне.
Большего он сказать не мог.
Малко был вне себя от злости, видя, что Кэмбелл и Гомес были заодно.
– Даже если я должен буду просидеть в этой камере десять лет, я не признаю обвинения в торговле наркотиками. А если меня убьют, то отвечать за это будете вы.
Майор Гомес сидел с отсутствующим видом. Зато Джек Кэмбелл проворчал:
– Убивать вас никто не собирается. Более того, я здесь именно для того, чтобы присутствовать при вашем временном освобождении. Майор Гомес согласился внять моим просьбам, вопреки собранным против вас уликам. Разумеется, вам придется покинуть Ла-Пас в двадцать четыре часа! Завтра в половине первого из Браниффа летит самолет.
Уго Гомес что-то нацарапал на бумагах, которые затем протянул Кэмбеллу. Малко пальцем указал на «самсонит», все еще лежавший на столе майора.
– А мои вещи?
Бесцветным голосом Гомес произнес:
– Это улики, сеньор. Они уже опечатаны и остаются в распоряжении боливийского правосудия... Заберите паспорт. Завтра он вам пригодится.
Малко почувствовал, как злость в нем закипает снова.
– В этом чемодане находятся документы, принадлежащие американскому правительству, – сказал он, сдерживая себя. – Надеюсь, мне их вернут.
Боливиец осклабился.
– Если то, что вы говорите, верно, эти документы будут переданы мистеру Кэмбеллу или поверенному в делах...
В этом и заключался финт, проделанный Кэмбеллом. Он, должно быть, убедил майора, что поскольку отпечатки пальцев Хейнкеля у них, Малко более опасности не представляет!.. Даже если пожалуется Лэнгли.
Но за каким дьяволом, вопреки инструкциям другого отдела ЦРУ, Кэмбелл так подыгрывает боливийцу?
Однако сейчас главным было выбраться отсюда. Встав, Малко взял из рук Гомеса паспорт. Прощание было кратким.
Оказавшись на внешней галерее, Малко облегченно вздохнул. Во дворе, как всегда, было полно народу. С грустью вспомнив о несчастном сокамернике, он с наслаждением вдохнул свежего воздуха.
Когда они оказались на площади Мурильо, Джек Кэмбелл раздраженно сказал:
– Я вас вытащил из такого дерьма!.. Увидимся завтра в аэропорту Эль-Альто. Не опаздывайте. Я не хочу новых объяснений с боливийскими властями...
Малко подумал, надо ли ему сейчас же влепить Кэмбеллу ногой в живот или подождать когда поднакопятся силы. Он выбрал второе и, не сказав американцу ни слова, быстро зашагал вниз по улице Аякучо.
Не прошел он и двадцати метров, как дробный стук каблучков заставил его оборотиться. Запыхавшаяся Лукресия бросилась ему на шею. Склон был крутой, и они чуть было не скатились до самого проспекта Камачо. После дождя дорога была скользкой, и машины в старый город не ездили.
– Ужасно хочется есть, – сказал Малко.
– Я приготовила для тебя такую «аппарийаду»!.. Такой ты еще никогда не пробовал... – ответила Лукресия. – Я жутко за тебя боялась...
– Как ты меня разыскала?