Почему-то это сделал именно философ, как будто в самое сердце философии должен был проникнуть стыд. Хайдеггер попытался вернуться к грекам через немцев в самый худший момент их истории: как говорил Ницше, что может быть хуже, чем ожидать грека, а встретить немца? Казалось бы, как не оказаться концептам (хайдеггеровским) внутренне оскверненными в результате столь низменной ретерриториализации? Но, может быть, вообще во всех концептах содержится та серая зона неразличимости, где борцы на миг сливаются на фоне земли и утомленный взгляд мыслителя может принять одного за другого -- не только немца за грека, но и фашиста за творца свободы и экзистенции. Хайдеггер заплутался на дорогах ретерриториализа142 Ж. Делез / Ф. Гваттари ции, ибо дороги эти не отмечены ни вехами, ни парапетом. Возможно, этот строгий профессор был безумнее, чем казался. Он неверно выбрал себе народ, землю, кровь. Ибо раса, которую призывают к себе искусство или философия, -- это не та раса, что претендует на чистоту, но раса угнетенная, нечистая, низшая, анархическая, кочевническая, неизбывно находящаяся в меньшинстве; это те самые, кого Кант исключал из путей новейшей Критики... Есть фраза Арто: писать для безграмотных -- говорить для безъязыких -- мыслить для безголовых. Но что значит здесь "для"? Это не "обращаясь к..." и даже не "вместо...". Это значит "перед лицом...". Это вопрос становления. Мыслитель -- не безголовый, безъязыкий или безграмотный, но становится ими. Он становится индейцем, вновь и вновь становится им -- возможно, "для того", чтобы тот индеец, который действительно индеец, сам стал кем-то другим и вырвался из своей агонии. Мы мыслим и пишем даже для зверей. Мы становимся зверем, чтобы и зверь тоже стал чем-то иным. Агония крысы или казнь коровы остаются присутствовать в мысли -- не из жалости, но в качестве зоны взаимообмена между человеком и животным, где от одного что-то переходит к другому. Это и есть конститутивное отношение философии с не-философией. Становление всегда двойственно, и именно в таком двойном становлении образуются грядущий народ и новая земля. Философ должен стать не-философом, чтобы не-философия стала землей и народом философии. Даже такой рассудительный философ, как епископ Беркли, все время говорит: мы ирландцы, чернь... Народ находится внутри философа, потому что это "становление народом", но для этого нужно, чтобы и философ находился внутри народа, как столь же беспредельное становление. Конечно, художник или философ неспособны сотворить новый народ, они могут лишь призывать его -- изо всех своих геофилософия 143 сил. Народ может быть сотворен только в страшных страданиях и уже не может больше заниматься искусством или же философией. Однако книги по философии и произведения искусства тоже содержат в себе свою невероятную сумму страданий, позволяющих предчувствовать пришествие нового народа. Общим для них является сопротивление -- сопротивление смерти, сопротивление рабству, сопротивление нетерпимому, сопротивление позору, сопротивление настоящему. В этом двойном становлении детерриториализа-ция встречается с ретерриториализацией. Здесь уже почти и не различить коренного жителя и чужеземца, потому что чужеземец становится коренным для того, кто сам не коренной, в то время как коренной житель становится чужим -- самому себе, своему классу, нации, языку: мы говорим на одном языке, и однако же я вас не понимаю... Становиться чужим самому себе, своему языку и народу -- не есть ли это характерная черта философа и философии, их "стиль", так называемая "философская заумь"? Итак, философия ретерриториализуется трижды: сначала в прошлом -- в древних греках, потом в настоящем -- в демократическом государстве, и наконец в будущем -- в новом народе и новой земле. В этом зеркале будущего странно искажается облик и греков и демократов. Утопия -- не очень хороший концепт, так как, даже будучи противопоставлена Истории, она все еще соотносится с нею и занимает в ней место в качестве идеала или мотивации. Зато становление -- вот настоящий концепт. Оно рождается в Истории и вновь впадает в нее, но при этом ей не принадлежит. В самом себе оно не имеет ни начала ни конца, а только середину. Таким образом, оно не столько исторично, сколько географично. Таковы революции и дружеские общества, общества сопротивления, ибо творить -- значит сопротивляться; все это чистые становления, чис144 Ж. Делез / Ф. Гваттари тые события в плане имманенции. История улавливает в событии лишь то, как оно совершается в состояниях вещей или жизненном опыте; событие же в своем становлении, в своей собственной консистенции, в своем самополагании как концепта -- неподвластно Истории. Психосоциальные типы историчны, а концептуальные персонажи суть события. Иногда мы стареем, следуя Истории, вместе с нею, а иногда становимся старыми в каком-то совершенно неуловимом событии (не том ли самом, которое позволяет поставить проблему "что такое философия"?). Так же и с теми, кто умирает молодым, для такой смерти тоже есть разные способы. Мыслить -- значит экспериментировать, но экспериментирование -- это всегда нечто совершающееся сейчас, нечто новое, примечательное, интересное, которое заменяет собой видимость истины и оказывается требовательнее, чем она. Совершающееся сейчас -- это не то, что кончается, но и не то, что начинается. История же не есть экспериментирование, это всего лишь совокупность условий -- пожалуй, даже негативных, -- делающих возможным экспериментирование с чем-то таким, что ей неподвластно. Без истории экспериментирование оставалось бы неопределенным, необусловленным, но само экспериментирование не исторично -- оно философично. пример IX У Пеги есть выдающаяся философская книга, где объясняется, что существует два способа рассматривать событие -- при первом способе мы идем вдоль события, отмечаем, как оно свершается, чем обусловлено и как загнивает в истории, при втором же способе мы поднимаемся к началу события, располагаемся в нем как в становлении, одновременно и омолаживаемся и стареем в нем, проходим сквозь все его составляющие или своеобразные чертя. Бывает та к, что в истории, по крайней мере внешне, ничего не меняетгеофилософия 145 ся, в событии же меняется все, и мы сами меняемся в событии: "Ничего не произошло. А целая проблема, которой не виделось конца, целая безысходная проблема... внезапно перестает существовать, и мы сами не понимаем, о чем вообще толковали"; проблема перешла в другие проблемы; "ничего не произошло, а у нас уже новый народ, новый мир, новый человек" 19. Как выражается Пеги, это уже не историческое и не вечное, а межвечное (Inteniel). Пеги был вынужден создать слово, чтобы обозначить новый концепт и его составляющие, его интенсивности. Не правда ли, это очень похоже на то, что далекий от Пеги мыслитель обозначал словами "несвоевременное" (Intempestif), "неактуальное" (Inactuel), -- это то облако неисторического, которое не имеет ничего общего с вечным, то становление, без которого ничего не свершилось бы в истории, но которое не совпадает с нею. Проходя под историей древних греков и современных государств, оно приводит в движение новый народ и новую землю -- как бы стрелу или диск нового мира, который постоянно совершается, совершается сейчас: "противодействовать времени и тем самым воздействовать на время, ради (как я надеюсь) иного, грядущего времени". Противодействовать прошлому и тем самым воздействовать на настоящее, ради (как я надеюсь) будущего -- но это будущее не есть будущее истории, хотя бы даже и утопическое, это бесконечное Сейчас, то Nun, которое уже Платон отличал от любого настоящего времени; это Интенсивное или Несвоевременное, не мгновение, а становление. Может быть, это еще и то, что Фуко называл Актуальным? Но как же этот концепт может теперь получить название "актуального", коль скоро Ницше называл его "неактуальным"? Дело в том, что для Фуко важнее всего различие между настоящим и актуальным. Новое, интересное -- это актуальное. Актуальное -- это не то, что мы есть, а то, чем мы становимся, то, в процессе становления чем мы находимся, то есть Иное, ______ 19 Peguy, Clio, Gallimard,p.266--269. 146 Ж. Делез / Ф. Гваттари наше становление - иным. На против того, настоящее -- это то, что мы есть, а следовательно то, чем мы уже перестаем быть. Нам следует разграничивать не только принадлежащее прошлому и настоящему, но и, более глубоко, принадлежащее настоящему и актуальному20. Актуальнoe не предвосхищает собой, пусть даже yтопически, наше историческое будущее; оно представляет собой "сейчас" нашего становления. Когда Фуко с восхищением пишет, что Кант поставил проблему философии не по отношению к вечности, а по отношению к "сейчас", он имеет в виду, что дело философии -- не созерцать вечное и нe рефлексировать историю, а диагностировать наши актуальные становления; это становление-революционным, которое, согласно самому же Канту, не совпадает ни с прошлым, ни с настоящим, ни с будущим революций. Cтaновление-демократическим, не совпадающее с реальными правовыми государствами, или даже становление-греческим, несовпадающее с реальными древними греками. Диагностировать становления в каждом настоящем или прошлом -- таков долг, который Ницше предписывал философу как врачу, "врачу цивилизации", или изобретателю новых имманентных способов существования. Вечная философия, а равно и история философии, уступают место становлению-философским. Какие становления пронизывают нас ныне, уходя в историю, но не из нес приходя -вернее, приходя из нее лишь затем, чтобы из нее выйти? Межвечное, Несвоевременное, Актуальное -- все это примеры концептов в философии, концепты-образцы... И если один философ называет Актуальным то, что другой называл Неактуальным, то просто благодаря особому шифру этого концепта, тем его соседям и составляющим, легкое смещение которых может повлечь за собой, по словам Пеги, изменение целой проблемы (у Пеги -- Временно-вечное, у Ницше -Вечность становления, у Фуко -- Внутреннее внешнее).25). ________ 19 Peguy, Clio, Gallimard,?. 266-- 269. 20 Foncault. L'Archeolovie du savoir. Gallimard. o. 172.