Демидова Светлана. Неправильная женщина

   И лишь когда Антонина Кузьминична, исполнив все положенное по долгу службы на текущий день, вышла на школьное крыльцо, ее хорошее настроение резко испортилось. Она знала, что так будет, и, возможно, именно поэтому столь ревностно исполняла должностные обязанности в том заведении, где ее слово весомо, если, конечно, сбросить со счетов вчерашнее фиаско в директорском кабинете. Такое бывало нечасто. Нет, не так. Такое бывало редко. Честно говоря, Антонина Кузьминична, задержавшись на крыльце, так и не смогла больше припомнить ни одного подобного случая, а потому решила им пренебречь, как иногда пренебрегают в математике значением бесконечно малой величины. Надо идти домой. Туда, где на ее слова и увещевания никто особенного внимания не обращает.
   Собственно говоря, обращать на нее внимание мог только сын Женька, месяц назад вернувшийся из армии. Но он жил сам по себе. С точки зрения Антонины Кузьминичны, он вообще не жил, а существовал. Как-то странно, тягуче, непонятно и неприемлемо для нее. По утрам Женька вставал поздно, в двенадцатом часу дня шел на овощебазу, куда устроился работать то ли грузчиком, то ли просто разнорабочим. Домой являлся за полночь и сразу заваливался спать, часто даже не ужиная и не показываясь на глаза матери. Из-за старинного шифоньера, за которым стояла его раскладушка, часто потягивало перегаром, что, конечно же, не могло не волновать Антонину Кузьминичну. Она пыталась поговорить с сыном, но он в ответ на все ее вопросы и предложения либо отшучивался, либо резко прекращал разговор, давая понять, что мнение матери его нисколько не интересует. До армии он пытался поступить в университет на физмат, для чего был неплохо подготовлен, но срезался на какой-то ерунде и почти сразу загремел в армию. Нынешний Женька о поступлении в институт больше не заговаривал, плыл по жизни в том направлении, в котором она его несла, и даже, как всем казалось, был вполне доволен происходящим. Лицо у него всегда выражало удовлетворенность и спокойствие, которые с некоторых пор Антонина Кузьминична стала расценивать как равнодушие к собственной судьбе. Причин этого равнодушия она выявить не могла, изменить ситуацию – тоже, а потому последнее время, возвращаясь домой из школы, каждый раз впадала в состояние черной тоски, которое ранее ей никогда не было свойственно.
   Стоя на школьном крыльце, Антонина Кузьминична как следует потрясла головой, чтобы отогнать от себя наползавшую тоску, но та уже успела довольно крепко присосаться к ее виску и даже обвить своими неприятно мягкими щупальцами лоб и шею. Именно в этих местах ощущался дискомфорт и даже болезненность. Антонина Кузьминична отерла рукой лоб, слегка помассировала шею, сунув руку за воротник сиреневого кримпленового пиджака, и отправилась в магазин. Решила купить продуктов для пирогов с капустой, которые Женька особенно уважает. Ей хотелось сделать для сына что-нибудь приятное, чтобы на его лице появилось наконец выражение радости, которую она уже почти отчаялась увидеть.
   Когда Антонина Кузьминична, нагруженная килограммовым пакетом с мукой, крупным кочаном капусты, бутылкой молока и прочим товаром, необходимым для пирогов, не без труда открыла дверь и зашла в квартиру, то сразу же почувствовала чье-то присутствие и испугалась до обмякших в ватные столбы ног. Женька уже должен уйти на свою овощебазу, а потому находиться в их скромном жилище больше некому. Неужели воры? А что?! Вчера в очереди за китайскими махровыми полотенцами тетки как раз судачили о том, что на прошлой неделе заезжие гастролеры прошлись по Привокзальной улице и обчистили квартир шесть. А что, если эти самые гастролеры, обрадованные легкой добычей, решили прошвырнуться и по центру их Дольска? Вот ведь десять раз уже просила Женьку поставить второй замок, а он только отмахивался. Дождались!
   Антонина Кузьминична осторожно и совершенно беззвучно опустила тяжелые кошелки на пол узенького коридорчика, потом выпростала из одной литровую бутылку молока, перевернула ее вниз горлышком, и, держа, как булаву Ильи Муромца, стала потихоньку продвигаться к комнате. Дверь в нее была закрыта, что тоже не соответствовало уставу их с Женькой жизни. Антонина Кузьминична задержала в недрах организма воздух и решительно рванула на себя дверь. При этом бутылочная булава сама собой вознеслась над головой женщины, а кисть, ее сжимающая, закаменела. Не поздоровилось бы и самому Соловью-разбойнику, если бы он вздумал свить гнездо в квартире советской учительницы математики.
   Разумеется, в комнате не оказалось ни Соловья-разбойника, ни свитого им гнезда. Не было даже самого завалящего, худосочного воришки, которого Антонина Кузьминична уложила бы наповал одним ударом молочной бутылки. На ее раскинутом диване, на чистом белье, в которое она не далее как вчера вечером упаковала свои одеяло и подушку, на простыне, еще сохранившей заутюженные складки, сидели, прижавшись друг к другу, два абсолютно голых человека, смотрели на нее сумасшедшими глазами и даже не пытались как-то прикрыться тем самым одеялом в чистом пододеяльнике, которое безобразным комом прижималось к их ногам. Один из этих двух был, безусловно, Женькой, собственным ее сыном, второй… то есть вторая – черт знает кем. Установить личность дамы оказалось невозможно, поскольку она закрыла ладонью почти все лицо, кроме выпученных то ли от страха, то ли от изумления глаз.
   – Эт-т-то что еще такое?! – особенно напирая на троекратно умноженное «т», грозно произнесла Антонина Кузьминична, поскольку боевой настрой ее еще не покинул, а бутылка так и оставалась занесенной для поражения противника. Учительница даже зачем-то (наверно, для устрашения, на которое настроилась) очень энергично встряхнула своим оружием. При этом непрочно облепивший горлышко кружочек фольги не выдержал давления литра молока и отошел от положенного места всего лишь на какой-то миллиметр. Этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы весь литр, отодрав напрочь серебристую крышечку, хлынул на ноги заголившейся паре, залив при этом приличную часть их ложа.
   – Мать! Да ты че!!! – вскрикнул Женька, резво соскочив с дивана в абсолютно голом виде.
   Его дама тоже весьма пронзительно вскрикнула, но осталась на месте, лишь подтянула к себе ноги, покрытые капельками молока. При этом руку от своего лица женская особь убрала, и Антонина Кузьминична тут же идентифицировала ее личность. На диване сидела голяком и ежилась под ее суровым взглядом Раиска Никишина из квартиры напротив. Раиска разменяла уже тридцатник, но была незамужней и сильно охочей до мужеского пола. Антонине Кузьминичне и ранее не нравилось, что они живут дверь в дверь с гулящей бабой, но почему-то казалось, что уж ее-то Женька на лукавые взгляды и нечестивые происки перестарка Раиски ни за что не купится, поскольку собой недурен и вокруг него просто обязаны виться юные прехорошенькие девчонки. Теперь же размышлять об этом некогда – Раиску надо как можно быстрее вышвырнуть из квартиры, за что, собственно, Антонина Кузьминична и принялась. Она рявкнула во все свое луженое учительское горло в том же режиме, в каком обычно без всякого мегафона командовала линейкой в спортзале родной школы:
   – А ну встать!!!
   Раиска тут же послушно вскочила, безуспешно пытаясь прикрыться руками, но двух рук не хватало то на одно место, то на другое. Нужна была еще хотя бы одна рука, но где ж ее взять…
   – Пошла вон!!! – продолжила изгнание нечистой силы из собственной квартиры учительница, и под ее испепеляющим взором Раиска стала пятиться к двери. Поскольку Антонина Кузьминична, как каменный командор, преследовала ее, тяжело печатая шаг, Никишина резко развернулась и, уже ничего не прикрывая, бросилась в коридор. Учительница скатала в безобразный ком ее одежду, аккуратно развешанную на стуле, и выбросила этот ком вслед за Раиской на лестничную площадку. При этом о кафельный пол что-то звякнуло, скорее всего, ключи от квартиры, а потому Антонина Кузьминична спокойно захлопнула дверь.
   – Женька, ты совсем сдурел? – уже совсем другим тоном спросила она сына, вернувшись в комнату и опустившись на стул, на спинке которого только что висела чужая одежда. В учительнице будто кончился запал. Она вдруг почувствовала себя не просто уставшей от борьбы, а окончательно и непоправимо постаревшей. Если уж ее сын предается интимным забавам с тридцатилетними тетками, что тогда ей осталось в ее женской жизни… Ничего… Собственно говоря, ничего уже давно и не было, но она мужественно это переносила, отдавая всю себя школе и сыну, а теперь выходило, что Женьке нужна уже вовсе и не она, а одной школой сыт не будешь. Антонина Кузьминична посмотрела на сына, который успел натянуть домашние тренировочные брюки, и опять спросила, так и не получив ответа на первый вопрос: – Жень, ну почему Раиска-то? Тебе что, девчонок не хватает? И вообще, почему ты не на работе?
   Женька натянул через голову футболку и наконец отозвался:
   – Отвечаю на твои вопросы в порядке, обратном их поступлению! Я не на работе, потому что уволился! Девчонок мне действительно не хватает, а Раиска всегда и на все готова! И я вовсе не сдурел, а совершенно расчетливо пользуюсь тем, что мне предлагается!
   – Но почему в нашей квартире? Почему не у этой… шалавы дома? – Антонина Кузьминична чувствовала, что после неприятных ответов сына первыми задала не те вопросы, но они уже вылетели, не поймать.
   – А потому что я… брезгую домом этой, как ты справедливо выражаешься, шалавы! Предупреждая следующие твои вопросы, сразу отвечаю, почему использовал твой диван: потому что у меня за шкафом тесно и душно! И не моя вина, что ты всю постель залила молоком! Сумасшедшая! Сама и убирай!
   – Жень, ты хотел, чтобы я потом ложилась спать на белье, на котором вы… ты с Раиской… Да?
   – Да поменял бы я тебе белье! А если бы и не поменял, ничего бы с тобой не случилось!
   Женька хотел выйти из комнаты, но Антонина Кузьминична остановила его следующим вопросом:
   – Ты сказал, что брезгуешь домом Раиски… А ею самой… ты не брезгуешь?
   Сын резко развернулся к ней и раздраженно ответил:
   – Может быть… слегка… Но я хочу иметь определенные отношения с женщиной… Такой ответ тебя устраивает?
   – Нет, не устраивает! – Голос Антонины Кузьминичны опять набрал силу. – Почему бы тебе не жениться тогда, коли захотелось интима?
   – Куда я приведу свою жену?! – Женька выкрикнул это не менее мощно, чем мать. – За шкаф?!! Да и кого привести-то? Не получается у меня с девчонками, понимаешь?! Не получается! Не нравлюсь я им – и все!
   – Почему вдруг не нравишься? – удивилась Антонина Кузьминична, придирчиво оглядела сына и констатировала: – У тебя все… нормально. Ты достаточно хорош собой…
   – Видать, недостаточно… Ну… или что-то не так делаю… не знаю… А только они после первого же свидания… ну, или второго… предлагают остаться друзьями.
   Антонину Кузьминичну так ошарашили заявления сына, что она была абсолютно не готова развести руками беду, в которой он только что расписался, а потому перешла к более насущному на настоящий момент вопросу:
   – А почему ты уволился?
   – А ты хотела бы, чтобы я всю жизнь грузил грязные ящики и пил горькую в вонючих подсобках овощебазы? – вопросом на вопрос запальчиво отозвался Женька.
   – Ты прекрасно знаешь, что я сразу была недовольна тем, что ты устроился грузить эти ящики! – отбрила Антонина Кузьминична. – Но ты меня уверил, что эта работа – именно то, что тебе нужно после двух лет казармы и строя!
   – Да! Какое-то время хотелось именно расслабухи! Но скоро выяснилось, что я не приспособлен к тупому труду, да и жрать каждый день водку, закусывая луком с солеными огурцами, – тоже не по мне! Вот тут уже сидит! – И парень полоснул себя ладонью по горлу.
   – Но надо же было найти какую-то другую работу, прежде чем увольняться с этой!
   – Да?! Да я ж там сопьюсь, прежде чем что-то найду!
   Антонина Кузьминична тяжко вздохнула и сказала:
   – Честно говоря, с твоим образованием ничего лучшего ты все равно не найдешь. Можно, конечно, устроиться на завод… у меня даже есть знакомые, которые тебя поставили бы за станок, но… работяги и на заводе здорово пьют. Учиться тебе надо. Может, все же попробуешь снова в институт поступить? Не дурак ведь…
   – Может быть, и попробую… только поступать буду на вечернее отделение или на заочное. Я деньги хочу иметь. Так что работать все равно пойду. Узнай про завод. Думаю, все же есть разница между грузчиками овощебазы и квалифицированными рабочими.
   Антонина Кузьминична кивнула и занялась диваном, залитым молоком.
 
   Поскольку тщательно замытый диван оставался мокрым, спать Антонина Кузьминична улеглась на пол, на постель, сооруженную из нескольких старых пальтушек, накрытых детским Женькиным одеялком. Постель оказалась несколько коротковата, но женщина, поглощенная думами, не замечала этого. Она, конечно, и сама понимала, что овощебаза в жизни сына – явление временное, но даже эта временность ее устраивала, поскольку Женька все же был при деле, и она могла хоть какое-то время пожить без дополнительных уроков и тайного репетиторства, поскольку деньги у сына имелись. Теперь придется опять брать учеников для подготовки в вузы, всяко скрывая это от директрисы. А вот скрывать от нее свое желание подзаработать она не будет. Пожалуй, стоит попросить несколько часов под математический кружок, благо учебный год только начался, и еще можно вносить какие-то коррективы в распланированную летом работу школы. Может быть, и еще что-то получится урвать. Уж в школе она не упустит свое. Гораздо неприятнее другое: отношения Женьки с девчонками.
   Антонина Кузьминична вызвала в своем воображении облик сына. Женька был всем хорош: гибкий, высокий, плечистый, с тонкой талией. Чистые серые глаза под высокими бровями, тонкий прямой нос, аккуратные розовые губы и пышные, чуть волнистые пшеничного цвета волосы. Да он просто красавец, ее Женька! Что девицам еще нужно – непонятно… Наверняка он сам виноват в том, что отношения не складываются, но помочь сыну в этом вопросе она не сможет. Вот если бы он был девчонкой, поговорила бы по душам, а с парнем… нет… Тем более что он уже и не парень, а мужик – раз с Раиской путается…
   А может, познакомить его с какой-нибудь ученицей? Например, из ее десятого «А»! Одной уже восемнадцать, нескольким – исполнится вот-вот… Таким можно после выпускного и замуж, ежели вдруг что…
   Антонина Кузьминична принялась мысленно перебирать своих девчонок. Ту, которой уже восемнадцать, Люську Говоркову, она отмела сразу: страшновата, нос, как у Гоголя. Даже если гоголеобразным детям суждено появиться на свет, пусть у других рождаются, а не у ее сына. Остальные ученицы десятого «А» на роль Женькиной жены тоже не тянули. Кое-кто откровенно туповат, а потому сыну понравиться не сможет. Две девчонки не подходят как раз по причине своей исключительной красоты. Какая из красотки жена? Какая хозяйка? Какая мать? Да никакая! А кроме того, зачем сыну постоянная ревность? Тут и до беды недалеко… Есть еще Люда Лазутина… Пожалуй, эта всем хороша, но уж больно нацелена на учебу, а хорошая жена должна не в библиотеках сидеть и диссертации писать, а мужа любить и дом в порядке содержать.
   После своего десятого «А» Антонина Кузьминична перешла на десятый «Б», потом на десятый «В», а потом снова вернулась к «Б». Таким образом, в результате тщательного отбора среди множества кандидаток на роль Женькиной жены она остановилась на Татьяне Ермаковой именно из «Б». Таня подходила по всем статьям. Не красавица, на которую станут заглядываться все мужчины, что, безусловно, нервировало бы сына, но хорошенькой назвать ее вполне можно: невысокая, но фигуристая, с хорошо развитой грудью и стройными полненькими ножками. Яркие карие глаза и свежий цвет лица. Что еще мужчине надо?! Татьяна не была тупой или глупой, но училась средне, не делая из наук культа, как Лазутина, а потому по окончании школы вполне могла бы переключить свое внимание на семью, если бы у них с Женькой сложились отношения. Конечно, все десятиклассницы нацелены на институты, но Татьяна из-за некоторой безалаберности в вопросах учебы может и не поступить – вот тут-то ее и надо хватать горяченькой и вести, условно говоря, под венец. А что касается шкафа, то в случае Женькиной удачи с Ермаковой она сама переедет за шкаф, а проверять тетрадки можно и на кухне. А если еще купить туда небольшой телевизор, она и вовсе ни в чем не помешает молодым. Пусть живут да радуются.
   Вполне удовлетворенная результатами своих сложных, многоступенчатых размышлений, Антонина Кузьминична довольно быстро заснула. На следующее же утро учительница математики умудрилась под довольно нелепым предлогом выпросить у директрисы личные дела учащихся десятого «Б» класса. Полистав для вида несколько совершенно не интересующих ее папок, она задержалась над бумагами Татьяны Ермаковой и выяснила, что она тоже, как и носатая Говоркова, по каким-то причинам пошла в школу с восьми лет, а потому к выпуску ей исполнится полных восемнадцать. Готовая невеста!
   Задумавшись над тем, каким образом познакомить Ермакову с Женькой, Антонина Кузьминична чуть не опоздала на урок как раз в десятый «Б». Пристально разглядывая Татьяну, которая при этом даже начала беспокойно ерзать за партой, она еще раз убедилась, что находится на правильном пути. Более того, ей вдруг пришла в голову счастливая мысль пристроить Женьку в лаборанты физического кабинета школы. С начала сентября в лаборантках работала Олечка, племянница кого-то из учителей, которая за две недели едва начавшегося учебного года умудрилась вывести из строя несколько реостатов и уронила с ужасающими последствиями ящичек с пробирками, когда ее попросили помочь на лабораторных по химии. Последствия были ужасны тем, что тончайшие осколки пробирок так изрезали ногу бедной Олечки, что из школы ее увезли на «Скорой помощи», после чего она и уволилась, ко всеобщей радости. Место лаборанта оставалось вакантным, а потому Женька мог бы поработать в школе, пока не найдет себе что-нибудь более подходящее. Деньги, конечно, небольшие, зато много свободного времени для подготовки в вуз к следующему лету. К тому же Татьяна Ермакова каждый день будет на его на глазах. А уж чтобы именно Таня оказалась чаще всего на глазах у Женьки, она, Антонина Кузьминична, как-нибудь да устроит…

* * *

   – О чем ты думаешь? – спросила Юру Майорова Лана Кондратенко.
   – Представь, у нас все девчонки поголовно втрескались в этого нового лаборанта, Евгения Павловича! – ответил он. Улыбался Юра при этом несколько натужно, поскольку боялся, как бы глаза подруги не заискрились при этом сообщении с той же силой, что у одноклассниц, когда речь заходила о лаборанте или когда он собственной персоной в синем халате и суровым выражением лица появлялся в кабинете физики. – А какой он Павлович, Женька-то?! Да ему лет двадцать! Подумаешь, на три года нас старше, а ведет себя так, будто наимудрейший аксакал!
   – Говорят, он уже в армии отслужил, – отозвалась Лана.
   – Ну и что?
   – Как это что? Армия – школа жизни! Там юноши становятся мужчинами!
   – Ага! Становятся! Начиталась газетных статеек! Можно подумать, что в обычной жизни мужчиной не стать! – возмущенно воскликнул Майоров, который тут же решил, что Лана явно дает понять: ему не встать на одну доску с Женькой, поскольку тот мужчина, а он, Юра, всего лишь жалкий школьник. С этим надо было срочно что-то делать, но он не знал что.
   – Перестань, Юра! – Лана рассмеялась и обняла молодого человека за шею. – Мне нет никакого дела до этого Женьки, будь он хоть трижды Евгением Павловичем!
   – Точно?! – решил все же уточнить Майоров и, заключив девушку в свои объятия, хотел поцеловать, но потом отстранился и спросил снова: – А то, что он уже отслуживший армию мужчина, тебе кровь не волнует?
   – Не волнует, Юрочка мой, – интимно прошептала Лана и подставила молодому человеку свои губы, к которым он тут же и приник, сразу забыв не только про Женьку, но и вообще разом про всех мужчин, которые окружали его девушку в повседневной жизни и могли так или иначе составить ему конкуренцию.
   Они еще долго целовались в подъезде, пока Лана, чуть оттолкнув Юру, не сказала:
   – Ну, все! Мне пора! До завтра!
   – До завтра! – отозвался он, еще раз чмокнул ее в щеку и, сделав прощальный жест, вышел на улицу.
   Лана сладко потянулась и принялась медленно подниматься по лестнице на свой четвертый этаж, сохраняя на лице безмятежно-счастливую улыбку. Когда дошла до площадки между третьим и четвертым этажом, ее улыбка сама собой превратилась в жесткий минус. На подоконнике, обняв ноги в коленках, сидела ее бывшая подруга. Лана не общалась с Ермаковой уже почти месяц, и потому ее появлению возле своей квартиры очень удивилась. Она подошла к подоконнику и молча остановилась перед Танькой. Спрашивать ее она ни о чем не собиралась. Сама пришла, пусть сама и говорит, что надо.
   Танька отпустила коленки, спрыгнула на пол и сказала то, чего Кондратенко ожидала меньше всего:
   – Давай помиримся.
   – А что так? – Лана не смогла выжать из себя ничего более умного, оставаясь в растерянности. Кроме того, она считала себя виноватой перед Танькой, и немножко развязный тон был своего рода защитной реакцией.
   – Ну… мы с тобой все же с первого класса дружим… я привыкла, что ты всегда рядом… одиноко как-то. Тебе-то, конечно, хорошо…
   – Да, мне хорошо, Таня… Ты меня за это прости… за то, что все так получилось…
   – Ладно… проехали… Мир?
   – Ну… мир, если ты серьезно.
   – Вполне.
   – А как же… Майоров? Твоя… любовь к нему?
   – А не было никакой любви! Ты действительно убедила меня в том, что она есть. Кому ж любви не хочется? Вот и мне захотелось, но ее, видимо, надо как-то… выстрадать… По чужому желанию не выйдет.
   – То есть тебе совсем-совсем Юра больше не интересен? – на всякий случай спросила обрадованная Лана, которая без подруги тоже, в общем-то, скучала. Ей очень хотелось поделиться с кем-нибудь своим счастьем, но никому, кроме Таньки, она не доверяла.
   – Совсем, – отозвалась Ермакова. – Как говорится, с глаз долой – из сердца вон. Значит, это не любовь была, а так – баловство, игры. Согласна?
   – Я-то согласна, – наконец рассмеялась Лана. – Лишь бы ты больше зла на меня не держала.
   Танька ответно улыбнулась и сказала:
   – Я не держу. Ну… в общем, пошла я, раз все у нас опять хорошо. У меня, честно говоря, сочинение еще не написано, а завтра последний срок сдачи. Я побежала!
   – Давай! – согласилась Лана. – Я за уроки вообще еще не садилась! Завтра зайти за тобой в школу?
   – Конечно! Как раньше! Пока!
   Лана кивнула подруге и поднялась к квартире. Надо же, как все нынче хорошо складывается: и Юра с ней, и Танька ее простила. Чего еще желать от жизни? Впрочем, есть что! Вспомнив об учительнице математики, Лана вздрогнула, и от хорошего настроения не осталось и следа. Конечно, учебный год только начался и до его конца еще далеко, но выше трех баллов она теперь не получает ни по алгебре, ни по тригонометрии. Как бы ни старалась. Как бы ни лезла вон из кожи. Таньке Лана сказала полуправду. Она действительно не садилась еще за уроки, если не считать алгебру. Домашнее задание по этому предмету она сделала сразу, как только вернулась из школы. Ответы на все примеры у нее сошлись с теми, которые в конце учебника, но она обязательно даст тетрадку отцу на проверку, чтобы тот посмотрел ход решения: вдруг можно решить проще и как-нибудь изящнее. Вообще-то он утверждал, что учительница явно придирается, и даже собирался идти в школу разбираться, но Лана упорно сопротивлялась. Как ей потом учиться дальше? Антонина ее просто живьем съест!
   Даже после того как отец заверил Лану, что примеры решены идеально, девушка никак не могла успокоиться. Да, любовь – это здорово. Она несказанно счастлива с Юрой, но в институт поступить все же хочется. Она собирается в университет на филологический факультет. Сдавать математику на вступительных экзаменах, конечно, не придется, но средний балл аттестата сейчас играет существенную роль. А разве можно рассчитывать на высокий балл, если по трем предметам: алгебре, геометрии и тригонометрии – будут трояки? Хорошо, если хоть трояки удастся вытянуть… Может, все же запустить в школу отца? Нет, пожалуй, еще рано…
 
   – На меня Антонина тоже все время как-то странно смотрит, – сказала Танька в ответ на Ланины жалобы на математичку.
   – Брось… Чего ей на тебя смотреть? – Лана небрежно махнула рукой.
   – Вот честное слово! У меня такое впечатление, что она хочет своим взглядом меня намертво приварить к парте!
   – Ну и зачем ей это надо?
   – Откуда я знаю? Ведь ей зачем-то надо к тебе придираться. Весь класс уже заметил, что Антонина тебя ненавидит. Можешь предположить, за что?
   – В том-то и дело, что не могу!
   – Слушай, а может, на нее пожаловаться?
   – Кому?
   – Директрисе!
   – И что ты скажешь? Что она тебя к парте приваривает, а мне напрасные пары ставит? Мне предложат лучше готовиться к ее урокам, а тебе – провериться у психиатра.
   – Пожа-а-алуй… – протянула Ермакова и замолчала. Молчала и Лана, размышляя, не пожаловаться ли на Чеснокову классной руководительнице, Маргарите Максимовне. В конце концов, Маргарита тоже заинтересована в успеваемости своего класса. Может быть, как-то поможет?
   В этот момент мимо девушек, подпиравших стену в рекреации у кабинета физики, прошел лаборант Евгений Павлович. Лана проводила его равнодушным взглядом, но он вдруг вернулся, как-то странно посмотрел сначала на нее, потом на подругу и сказал, обращаясь уже только к Таньке:
   – Ермакова, вы не могли бы помочь мне установить на парты приборы для лабораторной работы?
   – Могу, конечно… – дрожащим голосом отозвалась Танька.
   – Тогда пройдемте со мной, – проговорил он и, уже больше не оборачиваясь, направился к лаборантской. Танька засеменила за ним.
   Об этом происшествии Лана тут же забыла, потому что к ней подошел Юра, и они начали договариваться о том, как проведут воскресенье. В предвкушении чудесного выходного дня она даже не заметила, что Танька, сидевшая с ней на лабораторной работе по физике, была необычно тиха и все время путалась, снимая показания с приборов.
 
   Лана с Юрой договорились поехать в воскресенье в близлежащий лесопарк, но, как это часто случается, погода испортила их планы. С самого утра сизые тучи так низко опустились на город, что своей полупрозрачной дымчатой кисеей закрыли верхние этажи зданий. С девяти утра эта кисея начала как бы подтаивать, осыпая улицы мелкими горошками капель. К десяти, когда вся прозрачность искапала, из потемневших и уплотнившихся туч хлынул настоящий проливной дождь.
   – Что будем делать? – огорченная Лана прокричала этот вопрос в телефонную трубку.
   – Прямо и не знаю… – отозвался не менее огорченный Юра. – Впрочем, есть вариант… Мои родители, несмотря на эту дождяру, уехали в поселок Радужный. Там живет мамина старшая сестра, у нее сегодня юбилей, полтинник шандарахнул. Думаю, они вернутся поздно вечером.
   Уже понимая, что он ей предложит, Лана, оттягивая этот момент, спросила:
   – А ты чего не поехал?
   – Ну… мы же с тобой договорились встретиться, – ответил Юра.
   – Меня на юбилей к такой близкой родственнице, как родная тетя, родители все равно погнали бы силой!
   – Меня не гнали. У тети Наташи детей нет, в поселке вообще молодежи мало, да я с ними и незнаком. Мама будет помогать готовить еду, у отца с мужем тети Наташи свои дела, так что я там был бы лишним. Меня, конечно, приглашали, но только для порядка. Когда я отказался, все только обрадовались.